Знал Александра Александровича Зиновьева с 1961 года, увлекался его работами по многозначной логике, а в Институте философии Академии Наук СССР, в котором он работал, а я был аспирантом, восхищался его карикатурами и остроумными скетчами в настенной институтской газете (он как формальный логик и Эвальд Васильевич Ильенков как диалектический логик, будучи друзьями по жизни, вкладывали душу в это художественно-философское издание – сохранилось ли оно? – и всё интеллектуальное московское шестидесятничество съезжалось на дегустацию каждого нового выпуска). Был на его похоронах. Ныне дружу с его племенником Борисом Алексеевичем, моим соседом.

Александр Зиновьев казался мне узконаправленным мыслителем, зацикленным на формально-логическом. Он при мне не демонстрировал интереса к философскому мейнстриму – античная философия, Шанкара, философия Нового Времени, классическая немецкая философия, Маркс, Ницше, Кьеркегор, Брентано, Гуссерль, Хайдеггер, великие французские мыслители. Поэтому для меня философия Александра Александровича была одной из интересных частностей, а не целостной системой знания и осмысления.

Его эмигрантские работы казались мне философско-литературной публицистикой, которая содержала много верных наблюдений и обобщений, но опять-таки, в отличие, например, от трудов Питирима Сорокина, не отличалась системностью-всесторонностью.

Виктор Юрьевич Милитарев несколько неожиданно для меня прояснил и даже приподнял творчество Александра Александровича Зиновьева и понудил глубже отнестись к нему. В своем эссе Блеск и нищета философии Александра Зиновьева он полагает – «На философском горизонте ХХ века Александр Зиновьев, безусловно, звезда первой величины. Только сегодня мы начинаем понимать истинное значение его творчества. Отсутствие должного понимания в своей стране и практически полная неизвестность на Западе – это трагедия всех философов его поколения, и, в первую очередь, его всежизненного друга-врага Георгия Щедровицкого».

После «философского парохода», на полстолетия закрывшего возможность развития в России уже становившейся к революции традиционной для нашей страны религиозно-феноменологической философии, все философские достижения, которые мы имели в послеоктябрьской философии, формировались в русле марксистской традиции. У этой, достаточно оригинальной традиции русского марксизма и постмарксизма, были свои отцы-основатели. Полагаю, что она восходит к философскому творчеству таких мыслителей первой величины, как Богданов, Туган-Барановский и Лукач, а никак не к официальному советскому псевдомарксизму.

Зиновьев оставил нам четыре блестящие философские разработки. Во-первых, это его оригинальная концепция «метода восхождения от абстрактного к конкретному у Маркса». Не знаю, был ли такой метод у Маркса, но Зиновьев его, безусловно, разработал. И множество серьезных русских философов-марксистов осознанно или неосознанно стали последователями Зиновьева. Если бы эта работа Зиновьева стала известна на Западе своевременно, безусловно, его мировая известность давно бы сравнялась с известностью Альтюсера, Сартра и Леви-Стросса.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Явный перебор! Да, Эвальд Васильевич Ильенков издал книгу «Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» К. Маркса», мы в Институте философии АН СССР зачитывались ею, а вот аналогичной работы Александра Зиновьева я не читал, не знаю. Скажу сразу – Ильенков был авторитетнее Зиновьева как филсооф. И Сартр авторитетнее Зиновьева, и Леви-Стросс. И Альтюссер свои трактаты «За Маркса» и «Читая Капитал» издал в 1965 году, до обществоведческих работ Зиновьева, и уже гремел/

Вторым крупнейшим вкладом Зиновьева в мировую философию является, безусловно, его «комплексная логика». Основная идея Александра Александровича о том, что логические конструкты являются продуктом языковой инженерии, представляет собой весьма нетривиальный ход в той Большой игре, которая уже более столетия ведется в логико-лингвистической философии. И нет вины создателя этой концепции в том, что его логические работы, хорошо известные на Западе, воспринимались как математико-логические, и практически не вошли в контекст логико-философских дискуссий.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Это отчасти правильно, но все же математическо-логический аспект очевидно довлеет в логических работах Александра Александровича Зиновьева/

Но, конечно, наиболее интересна «логическая социология» Зиновьева, то есть его конституирующие описания «реального коммунизма» и «сверхобщества» Запада. Представление советского общества как общества, в котором господствуют «коммунальные отношения», является философским открытием мирового масштаба. Здесь Зиновьев осуществил прорыв к пониманию не только советского общества, но и человеческой природы как таковой.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Поскольку Александр Зиновьев проигнорировал субъектность человека как самый высший и самый энергетический стимул, то его во многом объектно-формальный анализ общества явно односторонен, хотя забавен – как в антиутопиях/

Советское общество, в котором были «вынесены за скобку» рыночно-экономические отношения, оказалось замечательным лабораторным объектом, наблюдая который можно было очень много понять о человеке вообще. Я считаю, что соавтором Зиновьева в этом открытии был другой русский философ мировой величины Борис Поршнев. В его «Начале человеческой истории» делаются, при внешнем несходстве, весьма сходные выводы. Примечательно, что Поршнев как и Зиновьев, действовал внутри марксистской традиции. И я настаиваю на том, что и логическая социология Зиновьева и теория антропогенеза Поршнева – это именно философские концепции. Зиновьев и Поршнев, независимо от своих коллег-современников на Западе, были пионерами «социокультурного поворота» в мировой философии.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Сопоставление Зиновьева с Поршневым, с которым я много общался, - очень интересно, и даже насчет пионерства в «социокультурном повороте» - не совсем преувеличение. Приключения и превращения логики в ходе становления человека все же сопряжены с прорывом субъектности, но абсолютизировать логику и математику не следует, ибо их основания порождаются именно субъектностью человека, о чем намек – в методе форсинга, предполагающего волевой выбор человека. Аналогия ситуации форсинга в основаниях математики – с ситуацией наблюдателя в основаниях теории относительности и квантовой механики/

Признавая масштабность и мировую значимость философии Зиновьева, я не хотел бы затушевывать и вуалировать ее ограниченность и недостатки. При жизни Зиновьева, памятуя о его тяжелой личной и творческой судьбе, об этом говорить не хотелось. Сейчас, когда после его смерти прошло уже достаточно много времени, можно позволить себе объективность оценок.

Главными недостатком философской работы Зиновьева является, на мой взгляд, изолированность каждой из его творческих разработок от идейного контекста, в котором они естественным образом находятся.

Так, например, тезис о лингвистически-инженерном характере логических категорий и принципов не сопровождается у Зиновьева практически никаким анализом философской проблематики философского языка. Теория «реального коммунизма» практически никак не анализирует ни предшествующую «докоммунистическую» историю России, ни историю тех древних и современных обществ, в которых явно наличествуют «реально коммунистические» элементы. Я уж не говорю о том, что Александр Александрович практически всегда пренебрегал идущей еще от Аристотеля традицией сопровождать любое философское исследование «историей вопроса».

На все недоуменные вопросы по этому поводу Зиновьев, как известно, давал свой коронный ответ «меня это не интересует, и не входит в цели моего исследования». А на дальнейшие попытки «прикопаться» давал хамские ответы в духе Карла Маркса. Помните, у Маркса однажды спросили: «А кто в вашем коммунистическом обществе будет мусор убирать?». На что Маркс любезно ответил: «Вот вы и будете».

Еще более пикантно выглядит постоянно повторяющийся в работах по логической социологии тезис о том, что автор избегает этических оценок и является полностью непредвзятым исследователем. На самом деле это, конечно, не так. Не буду здесь за недостатком места комментировать работы Зиновьева о Западе. Достаточно и его текстов про «реальный коммунизм». Они изобилуют этическими оценками коммунальных отношений типа «самые низкие, самые низменные, самые подлые» и т.д. и т.п. И никакие утверждения автора о том, что реальный коммунизм в данных условиях является наиболее оптимальным для большинства населения СССР, не делает его описания безоценочными.

И уж никак не назовешь безоценочными известные всем предельно жесткие инвективы Зиновьева в адрес «предателей и негодяев», разрушивших общество реального коммунизма. И, конечно, Зиновьев, как всегда, не озаботился попыткой привести хоть в какое-то соответствие свою ругань в адрес коммунистического общества со своей же руганью в адрес его разрушителей.

И уж совсем на грани фола выглядит ругательная критика Зиновьева в адрес всей мировой философии. Я даже не буду комментировать тезис Александра Александровича о том, что вся современная философия, психология и социология глубоко ненаучны, поскольку не овладели методом Зиновьевской логической социологии.

Остановлюсь лишь на его известном тезисе о том, что все так называемые великие философы дураки, в первую очередь, потому, что писали толстенные и болтливые книги, не владея научным методом. С одной стороны, я во многом согласен с Зиновьевым. Писание толстенных талмудов с мучительными повторами и размазыванием манной каши по тарелке, безусловно, является болезнью философии последних 350 лет. Однако, если оставить в стороне, мягко выражаясь, нетривиальный вопрос о том, кто владеет, а кто не владеет научным методом, не следует человеку, который каждую свою идею излагал в трех, а то и семи повторяющихся книгах, бросать такой упрек предшественникам и коллегам.

Другое дело, что Александр Александрович, безусловно, был большим мастером философской прозы. Его тексты ясны, отчетливы и удобопонятны. И в этом смысле я вполне разделяю претензии Зиновьева к манере изложения и стилю таких философов как Гегель, Хайдеггер или Ильенков.

Творчество Александра Зиновьева - моя «философская любовь» с ранней юности. И о том, что я здесь написал, я думаю не первый год. За время, прошедшее со смерти Александра Александровича, я неоднократно задавался вопросом, был ли я прав, так и не поделившись с ним изложенными здесь мыслями. И после каждого такого самовопрошания отвечал себе, что, наверное, все-таки был прав. Зная Александра Александровича, боюсь, что разговора бы у нас не получилось. Получится ли он с читателями этого очерка, в первую очередь, с философским сообществом, не мне судить. Но будет очень жалко, если не получится. Фигура Зиновьева слишком крупна, чтобы ее не обсуждать».

При обсуждении этого эссе Виктора Милитарева в его Живом Журнале интересно высказались:

troglodytes_0 О кризисе философии:
Кризис современной философии отражается на концептуальных проектах развития общества, а также на литературу, искусство и даже экономику. Попытки, например Дугина, навязать элите архаичные клише, заимствованные в немецких работах конца 19-го века, генерируют всевозможные модифицированные мысле-формы, торжествовавшие в уме человека каменного века. Работы Зиновьева развенчивают советский период развития философской мысли (МЛФ) и подчеркивают кризис постсоветской философии, которую пытаются основать на западных клише. В этом смысле более актуальной кажется некоторое возвращение к теософии, к религиозному восприятию бытия. 21 веку требуется свежий ветер осознания...

tundra80 да-да....не известный на Западе Зиновьев....:
сорри, но общий объем его книг в мире вышел тиражом около 3 миллионов экземпляров на 26 (!) языках. Его книги месяцами были в топах продаж по обе стороны океана. В Вашингтонском обкоме с карандашом в руках читали "Коммунизм как реальность".
Многие книги даже еще на русский язык не переведены. В 60-е годы он был единственный из советских логиков, который на Западе печатался - это было даже предметом особой гордости тогдашнего директора ИФ РАН.
ап чем вы?...

mihail_denisov:
А разве вот это, например, мелкая придирка:
"И, конечно, Зиновьев, как всегда, не озаботился попыткой привести хоть в какое-то соответствие свою ругань в адрес коммунистического общества со своей же руганью в адрес его разрушителей"?
Его ругань была одним из ключевых факторов в разрушении советского коммунизма, а потом он требовал наказать разрушителей. И при этом он не сказал, что раньше ошибался, полагая, конечно, что вовсе и не ошибался. Не говорил он и того, что его самого надо повесить вместе с Ельциным и Горбачёвым, зато говорил, что их повесить надо. У него было мнение, что он всегда говорил простую истину, а за чужие выводы из этой истины он ответственности нести не может, даже если его собственное изложение этой "истины" было крайне громким и издевательским по форме.
Но это только практическая сторона. А есть ещё и морально-теоретическая. Сначала он говорил, что советский коммунизм крайне мерзок, а потом говорил, что коммунизм лучше всего подходит нашему народу.
И, хихикая, оставил всё это так висеть. Конечно, честная попытка разобрать потребовала бы указать, где источник мерзости и почему нужно сохранять это народное благо, то есть коммунизм. Но Зиновьев вёл внутренний разговор с самим собой. Он, вероятно, считал, что для себя связал концы с концами "логически строго" - а вы теперь сами найдите решение. И это логически строгое решение было скорее всего детской отмазкой. Если же оно было не таким и предъявляло суровые обвинения народу, то надо было сделать хотя бы приватные намёки. И ведь ничуть не стеснялся же раньше костерить этот самый народ, а тут вдруг бережным стал?
Так можно подробно разбирать всю милитарёвскую критику. Но ведь она же легко развёртываема. Статья рассчитана на людей, которые легко могут это проделать. Чтение, которое этого не замечает, я не считаю простой небрежностью. В таком чтении есть злой умысел. Какой? Либо обелить критикуемого (в данном примере Зиновьева), либо принизить работу критика (то есть Милитарёва), либо сделать и то, и другое.

Интересный материал напечатал сегодня Михаил Бойко Занозистая личность (НГ Exlibris 25 октября 2007 года):

«Не случайно, что один из великих мыслителей XX столетия родился 29 октября 1922 года в деревне Пахтино Чухломского района Костромской области в семье маляра Александра Яковлевича и домохозяйки Аполлинарии Васильевны. Возможно, что только человек, вырвавшийся из типичной русской глубинки, мог воспринять все научные и культурные достижения человечества как сказочное чудовище, которое нужно одолеть и подчинить. Этот провинциальный напор на знания не могли понять ни его коллеги-философы, мирно возделывающие свои академические садики, ни профессиональные литераторы, зачинающие тексты в комфортном сожительстве с музами. А все началось с того, что молодой студент Александр Зиновьев решил создать Общую Теорию Всего, то есть такую философскую дисциплину, которая «охватила бы все проблемы логики, теории познания, онтологии, методологии науки, диалектики и ряда других наук».

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Замечательный зачин, и после него весь остальной текст читается на одном дыхании – солидаризуюсь с ним/

От этой цели Зиновьев не отказался и в последующие годы. Более того, он считал, что фактически ее достиг. Можно сказать, что Зиновьева, каким мы его знаем, породил его титанический замысел. Всю свою дальнейшую жизнь он считал грандиозным экспериментом по формированию «государства из одного человека» – суверенной личности, способной вынести бремя своей миссии. Отсюда нетерпимость к чужим взглядам и специфическая авторитарная манера изложения, в которой выдержано большинство его произведений (или, по выражению самого Зиновьева, «безапелляционно-декларативный стиль»).

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Подтверждаю, что Александр Зиновьев, летчик-штурмовик, человек прямой и в то же время доброжелательный, - отличался повышенной субъектностью, в том числе самокритичностью. Сам факт появления такого субъектника из русских низов ещё раз свидетельствует о том, что мы, русские, - не врожденные рабы, как нас ныне стараются убедить, навязывая нам самовластца на всю оставшуюся жизнь/

Неспособный на компромиссы в сфере убеждений, Зиновьев тем тщательнее избегал конфликтов с коллегами. В автобиографической «Исповеди отщепенца» он писал: «Я уступал дорогу всем, кто считал, что я мешаю им идти, и избирал другой путь, на который не претендовал никто». Не помогало. В последний раз философ уступил дорогу, когда ему было отказано в месте на кафедре логики и предложено преподавать на кафедре этики.

Когда его упрекали, что в его книгах и статьях полностью отсутствует то, что в науке принято называть «научным аппаратом», Зиновьев объяснял это не пренебрежением к другим авторам, а условиями своей жизни и работы, далеко не благоприятными для научного педантизма. Но, конечно, косвенная оценка коллег выражалась как в игнорировании Зиновьевым их работ, так и в красноречивом описании «коммунальных отношений», важнейшим проявлением которых он считал «всеобщую скрытую и зачастую открытую вражду к людям с выдающимися способностями».

Другим обстоятельством, предопределившим характер творчества Зиновьева, был талант карикатуриста. Хотел ли этого писатель или нет, но все его персонажи выходили трафаретными и карикатурными. В романе «Зияющие высоты» Зиновьев не пощадил и себя, изобразив во множестве ипостасей: Болтун, Крикун, Шизофреник, Неврастеник, Уклонист. Когда героев его романа упрекали в недостатке жизненности и духовности, Зиновьев парировал, что сделал это намеренно. Зиновьев знал слабое место своих построений – они работали до тех пор, пока можно было пренебречь духовностью, то есть вместо полноценных людей рассматривать абстрактных человеконасекомых – анонимных обитателей «человейника».

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Важный нюанс, о котором я выше уже говорил. Александр Зиновьев подходил к человеку и человеческому обществу не субъектно-экзистенциально, а объектно-формально, и потому получались логические конструкции-трафареты/

Занозистая личность Зиновьева, шероховатость и сухость его стиля, абсолютная убежденность в собственной правоте («Я всегда был прав») раздражали коллег и современников. У зиновьевских произведений никогда не было много поклонников. И не будет в будущем. Для расслабленного, размякшего, подтаявшего сознания чтение его текстов – тяжкий труд. Между тем Зиновьеву удалось схватить черты, органично присущие не только советскому обществу, но и «псизму» – постсоветскому обществу, в котором нам приходится жить и понимания которого нам остро не хватает. Скорее всего эти смыслы никогда не будут извлечены.

Смерть философа не убавила разнобоя в оценках. И сегодня логик наверняка скажет вам, что логические работы Зиновьева имеют чисто историческое значение, а вот его художественные произведения и социологические трактаты представляют несомненный интерес. Социолог пробормочет, что социология Зиновьева – публицистика, а не наука, что, конечно, не отменяет его заслуг в области логики и литературы. Наконец, писатель заметит, что романы Зиновьева сомнительны с литературной точки зрения, но их художественные недостатки искупаются замечательными познаниями автора в логике и социологии.

Не так давно стало известно о подготовке 50-томного Полного собрания сочинений Александра Зиновьева. Благой, но тщетный труд! Новозаветное «его здесь нет» витает над трактатами Зиновьева. Дерзкий мыслитель продолжает жить там, где пульсирует упругая мысль, рождается в муках идея и прорастает головокружительный проект. Его нет в стремительно ветшающих строчках, никчемных классификациях и расползающихся текстах».

Очень объективна подборка Энтомолог человейника: Писатели и философы об Александре Зиновьеве, которую в том же выпуске НГ Exlibris от 25 октября 2007 года подготовили Михаил Бойко и Алексей Нилогов:

29 октября исполняется 85 лет со дня рождения известного логика, социолога и писателя Александра Александровича Зиновьева (1922–2006). Спустя полтора года после смерти мыслителя вокруг его имени по-прежнему кипят споры, а в отношении его творчества звучат диаметральные оценки. В преддверии юбилея мы обратились к российским писателям и философам с вопросом: как вы оцениваете научные и литературные достижения Александра Зиновьева?

Сергей Кара-Мурза, политолог:
Зиновьеву не хватало естественно-научной подготовки, насколько я знаю, он сразу окунулся в логику и математику. Для количественных оценок нужно иметь вкус. У нас мало людей, умеющих свободно обращаться с количественными показателями, даже в правительстве. Зиновьев считал, что качественных образов, тщательно обработанных и логически выверенных, достаточно для того, чтобы адекватно представить реальность. Я считаю, что это неправильно. Мера очень важна. Всякое явление настолько многогранно, что при желании из любого явления можно вывести все что угодно. Если не вводить количественную меру, то легко увлечься и гипертрофировать какую-либо сторону.

Димитрий Быков, писатель, поэт, публицист:
Я ничего не могу сказать об Александре Зиновьеве как об ученом и философе – он мне интересен в первую очередь как стилист, как человек умевший писать бессюжетные романы, которые при этом были интересны читателю. Как это не парадоксально звучит, но то, что он сделал для русской литературы 70-х годов, сравнимо с тем, что сделал для нее Толстой, написав роман «Воскресенье». Если Лев Николаевич, скрестив прозу и теологию, создал образец общественного романа, то Зиновьев, соединив прозу с научным подходом, тоже создал пример произведения принципиально нового типа – научный роман. В «Зияющих высотах» нашли свое отражения все основные типы советского человека – от интеллигента до рабочего? При этом я согласен с мнением Владимира Войновича, который заметил, что Зиновьев в силу своего нонконформизма слишком зависит от места: находясь в России, он ругает Россию, находясь на Западе, – Запад.

Константин Крылов, главный редактор сайта АПН:
«Гомососы» – это, конечно, оскорбительное для советских людей прозвище, как и многие другие словотворческие изыскания Зиновьева. Откуда это? Некоторые грешат на «каэспешный юморок» или «недостаток внутренней культуры». На самом деле если уж рассматривать творчество Зиновьева с литературной точки зрения, то его следует причислить к эпигонам футуризма. Я не говорю о его стихах, достаточно паршивых, но диагностически ценных. Но и прозу – «Зияющие высоты», например, – надо воспринимать в контексте творчества Маяковского, Бурлюка и Крученых. Футуристам же свойственен интерес к самовитым словечкам, площадной юмор одобрялся, а раздача пощечин общественному вкусу была осознанной стратегией. Думаю, что игнорирование таких понятий, как «нация» и «национализм», было самой большой его ошибкой. Впрочем, нет, не ошибкой. Тема русской нации была для него болезненной: он очень много думал о русских и их судьбе, но классический национализм казался ему «пройденным этапом», чем-то вроде птолемеевской системы, которую «ну нельзя же принимать всерьез». Сходным было его отношение к религии. О Боге он думал много, но «боженьку» считал пережитком.

Виталий Куренной, научный редактор журнала «Логос»:
Не будучи специалистом по истории советской логики, не могу судить, насколько велик вклад Александра Зиновьева в эту дисциплину. Студентом я читал какие-то из этих работ, но с ходу ничего конкретного даже и не припоминаю. Что касается философии в более широком смысле, а именно как рода литературы, способной некоторым образом резюмировать социальный опыт («мировоззрение», выражаясь старым немецким философским языком), то здесь, на мой взгляд, можно сказать следующее. Роль работ Александра Зиновьева оказалась чрезвычайно велика для определенного поколения и, конкретнее, определенной социальной группы советских людей. Если судить по читаемости его работ, он смог оформить какие-то важные для этой группы ощущения, интуиции и переживания. И в этом смысле его работы, наверное, будут представлять ценный материал также и для историка. Да и личность, видимо, была неординарная, если судить по числу анекдотов, которые мне приходилось слышать от старших коллег. У меня же как человека другого поколения и иного социального опыта эти работы не вызывают живого интереса. К этому могу лишь добавить, что мне никогда не приходила в голову мысль обратиться к работам Александра Зиновьева как к некоторому профессиональному источнику по какой-то философской проблеме.

Владимир Микушевич, поэт, переводчик, философ:
Я считаю Зиновьева трагической жертвой советского режима. Это был человек острого ума, но кастрированного советским образованием. В тех областях, которые были ему доступны, он совершил настоящие открытия. Это был блестящий аналитик, однако его ум слишком урезан, поскольку от него отсечена такая важная составляющая, как русская философия. Ум Зиновьева неполноценен почти в физиологическом смысле. Причем значение русской философии он признавал, но его достоянием она так и не стала. Это наследие марксизма. Марксизм – не философия, а абсолютный историзм. Мыслители, возводившие марксизм в философию, неизбежно уходили на Запад. Они теряли те русские корни, в которых источники жизни и спасения.

Владимир Миронов, декан философского факультета МГУ:
Александр Зиновьев – прекрасный человек. Как философ он внес значительный вклад в развитие логики, в том числе и в организацию ее преподавания в стране. Его работы последнего периода, как мне кажется, все же являются философской публицистикой, а социологические термины более метафоричны, чем наукообразны. С методологической точки зрения они имеют право на существование, но все-таки представляют интерес скорее для любителя.

Александр Пятигорский, философ, буддолог:
Настоящий философ. Александр Александрович – удивительный, замечательный человек, очень много сделавший для русской философии.

Если взять отечественную философию в совокупности, включая наряду с традиционными религиозно-идеалистическими умозрениями также марксистско-ленинский период с такими его корифеями-марксистами, как Эвальд Васильевич Ильенков и Михаил Александрович Лифшиц (оба участвовали в деятельности нашего Университета Молодого Марксиста в 1962-1965 годах, и мне довелось вести с ними доверительные беседы), а также вместе с роскошно-многоцветной современной философией, и не только её мейнстримом вокруг Института философии Российской Академии наук и журнала «Вопроса философии», - то увидим мировое явление. И Александр Зиновьев, широко известный в мире, является лишь одним из светочей отечественной мысли, который первопроходчески проторил нам дорогу в западный философский истеблишмент. Надо развить экспансию нашей философии. Сейчас в мире на переломе от индустриального общества к информационному – интенсивный поиск новых смыслов, и прежде всего эсхатологического Высшего Смысла. И Эвальд Ильенков со своей «космологией духа», и Александр Зиновьев с эскизом своей «теории всего» наметили рамки и направления нашего начавшегося и уже неотвратимого глобального духовно-интеллектуального прорыва.