← Июль 2020 → | ||||||
2
|
4
|
5
|
||||
---|---|---|---|---|---|---|
11
|
12
|
|||||
16
|
18
|
|||||
21
|
22
|
25
|
26
|
|||
30
|
31
|
За последние 60 дней 15 выпусков (1-2 раза в неделю)
Сайт рассылки:
http://www.dela.su/
Открыта:
10-08-2003
Адрес
автора: state.politics.newlist-owner@subscribe.ru
Статистика
0 за неделю
Пандемия коронавируса и регионы ПФО: ограничительные и поддерживающие меры
|
Пандемия коронавируса и регионы ПФО: ограничительные и поддерживающие меры 2020-07-22 10:32 Редакция ПО Пандемия коронавируса застала в врасплох экономику всех стран мира, заставив буквально с нуля формировать и принимать систему ограничительных и поддерживающих мер. Не стала исключением и наша страна. Помимо установленных Президентом и Правительством России единых мер по минимизации последствий коронавирусной инфекции, каждый регион разрабатывал собственные программы сдерживания распространения заболевания и последующего восстановления социально-экономического положения, с учётом специфики ситуации в субъекте. Приволжский федеральный округ насчитывает 14 регионов, и все они оказались в очень разной эпидемиологической ситуации, предложив свои решения. Ограничительные меры Республика Башкортостан с первых дней оказалось в непростом положении, требующем принятия незамедлительных действий. Указом Главы Радия Хабирова был введён строгий режим самоизоляции для всех граждан, независимо от возраста. Были закрыты общественные места, торговые центры, непродовольственные магазины, парки, организации из сферы услуг. Для лиц, чьё присутствие на рабочем месте было необходимо для функционирования организации, была введена система спецпропусков, которая в процессе претерпевала ряд изменений. С учётом ограничений по передвижениям и решении о прерывании автобусного сообщения с другими регионами, в республике был создан специальный сайт doroga02.ru, где необходимо было регистрировать свои поездки, фиксировать дальние передвижения. Важную социальную функцию выполняли волонтёры – доставляли продукты питания нуждающимся, работали в колл-центрах, оказывали помощь ветеранам и инвалидам. Наибольшие изменения ощутила на себе сфера здравоохранения. Во многих учреждениях начали разворачиваться COVID-госпитали, врачи с первых дней ощутили на себе всю тяжесть работы в новых условиях. Руководством республики было принято решение о строительстве за 55 дней (до 25 мая) инфекционной больницы близ Уфы. Задача была выполнена в срок, хоть и спровоцировала некоторый информационный шум в СМИ. На бизнес-форуме 14 июля Р. Хабиров отчитался о 100% загруженности (больница рассчитана на 470 человек), в том числе и реанимационного отделения. Однако не обошлось без ряда скандалов и резонансных событий. Так, Уфа стала первым городом, где был применён штраф за нарушение самоизоляции, что вызвало много споров о законности вынесения такого решения. Далее на весь мир прозвучала история о вспышке вируса в РКБ №1, широко осаждавшаяся и в российской, и мировой прессе. Локальные очаги случались и в ряде других больниц. Также недовольство жителей республики вызывал контраст между излишне жёсткими выступлениями Главы (как, например, запрет на проведение школьных выпускных даже после снятия ограничений под угрозой увольнения директоров) и проведение властью массовых мероприятий, демонстративное игнорирование ношения масок и прочее. Основные ограничения были отменены в первую волну с 12 мая, но часть из них сохраняется и по сей день – самоизоляция для людей старше 65 лет, закрытие кинотеатров, детских лагерей. Продолжает действовать запрет на массовые мероприятия. В этой связи интересен опыт других соседних регионов. Так, в Нижегородской области (пожалуй, наиболее пострадавший от вируса в ПФО) и Татарстане была опробована система электронных пропусков для выхода на улицу и поездок в транспорте. В соседней республике разрешение на выход из дома жители получали посредством СМС-сообщений, а в Нижегородской области – ввели систему QR-кодов, а также обязательный двухнедельный карантин для любого въезжающего на территорию субъекта, независимо от места прописки или постоянного проживания. Тем не менее, в это не помогло сдержать пандемию в области, по сей день сохраняются высокие значения по заболеваемости (более 200 в день, в 2 раза больше, чем в Башкирии на пике), а в Татарии эпидемиологическая ситуация относительно благополучная – около 30 случаев заражения ежедневно. Сложная ситуация наблюдается и в Оренбургской области. Там также губернатором Паслером вводился контроль за приезжающими из других регионов, а на некоторых территориях (города Соль-Илецк, Ясный, Абдуллино) пришлось даже закрывать въезд в населенные пункты, закрывая их на карантин. Меры, введённые в Пермском крае, несколько напоминают принятые в Башкортостане. Здесь также был введён режим спецпропусков, введены ограничения на продажу алкоголя, было прервано автобусное сообщение с другими регионами, а также возникали резонансные конфликты жителей с полиции на почве нарушения режима самоизоляции. Помимо этого, также как в Самарской области, возникали вспышки заболевания в лечебных учреждениях. В Саратовской области введение ограничений сопровождалось рядом громких кейсов. Так, регион оказался в эпицентре скандала в связи с очередями за пропусками в местные администрации, после чего их отменили и перевели в электронный формат. Другой случай был связан с увольнением руководителя аппарата губернатора Олеси Горячевой. Выяснилось, что её мужем, директором «Саратовского аптечного склада» были заключены договора на приобретение одноразовых масок по цене 425 рублей за штуку. Череда очагов заболевания коронавирусом в лечебных учреждениях и коррупционных историй стали причиной отставки министра здравоохранения Натальи Мазиной. Меры поддержки правительства Однако введённые ограничения были более-менее схожими во всех регионах, а вот меры поддержки экономики и социальной сферы сильно отличаются, поскольку субъекты встретили кризис с разными социально-экономическими показателями и возможностями по стабилизации ситуации. Их можно разделить на два вида: поступления из федерального центра и выделяемые средства из местных бюджетов. Одной из первых мер поддержки, объявленной Президентом, стали выплаты медицинским работникам за работу с больными COVID-19. Данная дотация выделяется Правительством с в целях софинансирования, в том числе в полном объеме, расходных обязательств субъектов. В Приволжском федеральном округе Пермский край получил на эти цели 333 млн 464 тысячи рублей, Кировская область – 122 млн 282 тысячи рублей, Пензенская область – 98 млн 139 тысяч рублей, Республика Мордовия – 61 млн 921 тысячу рублей, Республика Марий Эл – 31 млн 833 тысячи рублей, Республика Башкортостан – 29 млн 677 тысяч рублей, Удмуртская Республика – 23 млн 416 тысяч рублей, Чувашская Республика – 5 млн 217 тысяч рублей, Ульяновская область – 4 млн 360 тысяч рублей. Республика Татарстан, как и некоторые другие регионов, данную дотацию не получил. В этой связи вспоминается ряд недовольство, прокатившийся по многим регионам страны. Медработники сетовали, что так и не получили данную выплату, либо получили не в полном объеме. В ПФО наибольший резонанс вызвали случаи в Башкирии, Мордовии, Нижегородской области, Пермском крае, Самарской области, Удмуртии, Ульяновской области и других регионах. Очевидно, в субъектах пытались сэкономить на региональной части этих выплат, поскольку средства на это изначально не закладывались. Также 6 июля Правительство Российской Федерации выделило 3.6 млрд рублей на поддержку работников социальных учреждений, оказывающих уход за больными коронавирусом. Выплаты носят дифференцированный характер: врачам социальных учреждений предусмотрена доплата 40 тысяч рублей, для среднего медицинского персонала – от 25 до 35 тысяч рублей. В случае подтверждения случая коронавируса в организации, доплата увеличивается до 60 тысяч рублей. Среди регионов ПФО наибольший объем выплат по этой программе получит Республика Башкортостан – 320 млн 900 тысяч рублей. Далее следуют Самарская и Нижегородская области (317 и 302 млн рублей соответственно), Пермский край – 239 млн рублей, Саратовская область – 216 млн 400 тысяч рублей, Кировская область – 167 млн 700 тысяч рублей, Республика Татарстан – 149 млн рублей, Оренбургская область – 122 млн 700 тысяч рублей, Удмуртия – 114 млн рублей, Чувашия – 89 миллионов рублей, Мордовия – 83 миллиона 600 тысяч рублей, Ульяновская область – 77 млн рублей, Марий Эл и Пензенская область – 66 и 63 млн рублей соответственно. Помимо прямых выплат медицинским и социальным работникам, остро стоит вопрос о поддержании бюджетов регионов, доходы которых резко сократились, а расходы – возросли. С этой целью Правительством России в мае выделены дотации субъектам на поддержку мер по обеспечению сбалансированности бюджетов. Из регионов ПФО наибольший объём дотаций получили Татарстан (13.6 млрд рублей) и Башкортостан (8 млрд рублей). Существенное финансирование выделено также Пермскому краю (5.4 млрд рублей), Ульяновской и Саратовской областям (по 2.2 млрд рублей). Наименьшую поддержку получил бюджет Мордовии – почти 662 млрд рублей. Эти и другие меры позволили регионам разворачивать свои программы поддержки экономики, социальной сферы и частного сектора. Так, уже на заре пандемии Правительством Республики Башкортостан было принято 2 пакета первоочередных мер по повышению устойчивости экономики на общую сумму около 30 миллиардов рублей. Также в республике, как уже говорилось выше, за 55 дней был построен новый инфекционный госпиталь. Куратором этих направлений работы был первый вице-премьер республиканского правительства Андрей Назаров. Создана зона опережающего экономического развития «Алга», принята программа налогового послабления. Помимо этого, в Башкирии принят пакет мер по поддержке малого и среднего бизнеса, снижения административных барьеров для предпринимателей. Это отметил в ходе недавнего визита в Уфу бизнес-омбудсмен Борис Титов, назвав республику одним из наиболее динамично развивающихся регионов России в части создания благоприятного инвестиционного и делового климата. Среди интересных антикризисных мер, применяемых в других регионах ПФО, можно выделить следующие: Кировская область – «заморозка» начисления платы за капитальный ремонт на 3 месяца; подписание собственниками 10 кировских торговых центров декларации об отсрочке арендных платежей; Марий Эл – приостановка плановых проверок юридических лиц и индивидуальных предпринимателей, принятие мер поддержки арендодателей; Мордовия – переориентирование работы Саранского приборостроительного завода на выпуск оборудования для оснащения коечного фонда больных COVID-19; назначение региональных доплат медикам, работающим с заражёнными коронавирусной инфекцией; Нижегородская область – направление части автопарка правительства региона медицинским учреждениям; запуск производства бактерицидных рециркуляторов на Горьковском заводе аппаратуры связи и защитных костюмов на фабрике «Русь»; широкая программа областных доплат медработникам, выдача зарплатных кредитов предпринимателям под 0%; Пензенская область – выделение 200 квартир и предоставление земельных участков медработникам, работающих с коронавирусными пациентами; Пермский край – создание Агентства по развитию малого и среднего предпринимательства; выделение 144 млн рублей на дополнительные выплаты учителям и воспитателям за работу в условиях самоизоляции и 64 млн рублей пострадавшим от пандемии перевозчикам; Самарская область – предоставление фермерам земельных участков в городах с целью наладки системы переработки сельхозпродукции; организация временных рабочих мест в учреждениях здравоохранения и социального обслуживания для безработных и находящихся под риском увольнения; Татарстан – продление социальных выплат 600 тысячам жителей до 1 октября; Удмуртия – выделение 64 млн рублей 13 миллионов на компенсацию выпадающих расходов; передача части автопарка медучреждениям; Ульяновская область – договорённость о взаимопомощи в борьбе с вирусом с 6 регионами ПФО (Саратовской, Пензенской, Самарской областями, Чувашией, Мордовией и Татарстаном); Чувашия – предоставление бесплатных путёвок в лагери для детей медиков. Регионы ПФО, несмотря на территориальную близость и экономичную общность, представляют очень разную картину в ситуации вызовов COVID-19. До сих пор тяжелая эпидемиологическая ситуация наблюдается в целом ряде соседних с Башкирией территорий – Нижегородской области, Оренбургской, Саратовской и Пензенской областях. Сохраняется эпидемиологическая опасность и в регионах, где число ежедневных случаев меньше – в Башкортостане и Татарстане. Однако сегодня основная задача властей уже не сосредоточена исключительно на спасении людей здесь и сейчас, но и на дальнейшем их благополучии. Для этого активно принимаются и реализуются меры социально-экономического характера для стабилизации ситуации и постепенного выхода из кризиса. В этой связи приятно отметить, что Республика Башкортостан находится в авангарде этого движения. Регион активно привлекает федеральные средства и деньги инвесторов, а также принимает собственный обширный комплекс мер поддержки экономических и социальных субъектов.
Шаяхметов Арсен Маратович, научный сотрудник Научно-исследовательского и информационного центра Башкирской академии государственной службы и управления при Главе Республики Башкортостан «Информационные войны близки к религиозным» 2020-07-22 10:35 Редакция ПО В разгар локдауна издательство Individuum выпустило перевод книги Питера Померанцева «Это не пропаганда. Хроники мировой войны с реальностью». А в середине июня Фонд Егора Гайдара провел обсуждение этой книги, причин и будущего информационных войн. В разговоре, в подготовке которого оказали большую помощь Ольга Рубцова и Оксана Мороз, принимали участие: — Питер Померанцев, журналист, писатель, ТВ-продюсер, приглашенный сотрудник Institute of Global Affairs в London School of Economics; — Василий Гатов, медиааналитик, приглашенный научный сотрудник Анненбергской школы коммуникаций и журналистики в Университете Южной Калифорнии; — Максим Трудолюбов, обозреватель, колумнист NYT, «Медузы», редактор блога The Russia File; — Илья Яблоков, преподаватель Университета Лидса, автор книги «Русская культура заговора: конспирологические теории на постсоветском пространстве». Организовал и вел беседу Борис Грозовский, обозреватель, автор телеграм-канала EventsAndTexts. Реальность без реальности Борис Грозовский: Издательство Individuum очень быстро перевело книгу Питера Померанцева. Это его вторая книга. Первая была посвящена российской пропаганде, а вторая — мировое путешествие по фабрикам троллей, рассказ о людях, для которых информационные войны — основной бизнес. Это попытка реконструировать их сознание, интенции, взгляд на мир. И она уже получила «хорошую прессу»: это, например, разговор Питера со Станиславом Львовским на Кольте, беседа с Ильей Азаром в «Новой газете» и рецензия Максима Трудолюбова в «Медузе». Итак, почему информационные войны в последние годы стали настолько важны? Это следствие того, что современные автократии стали более «мирными», что они все меньше управляют населением при помощи репрессий и «казачьих нагаек» и больше — при помощи мягких стимулов, включая информационные войны? Что делает современных людей беззащитными перед постправдой? Как соотносится свобода слова, лежащая в основе либерально-демократических режимов, с правом троллей на ложь? Возникает ли новый тип политических режимов, построенных на лжи? Как получилось, что в авангарде инфовойн оказалась Россия? Это примерный круг вопросов на сегодня. Питер Померанцев: Моя книга «Это не пропаганда» — это именно «кругосветка»: Мексика, Филиппины, Евросоюз, США, ставшие в плане информационных войн почти failed state. Но главным образом это путешествие в прошлое. Я пытался увидеть логику за хаосом событий в России, на Филиппинах, Украине. А чтобы понять настоящее, мне пришлось много рассказывать о прошлом: каким было прежде «демократическое информационное пространство». Я понял, что могу рассказать это через историю моих родителей. Как диссиденты, они боролись в советское время за свободу слова, работали на BBC и «Радио Свобода», их жизнь была связана с информационными войнами XX века. Так появилась эта странная форма книги, где семейные воспоминания чередуются с репортажами и кусками из академических текстов. Две вещи вдохновляли меня, пока я писал книгу. Я много слушал Филипа Гласса, усыпляя им маленьких детей, и книжка построена как фуга: прошлое постоянно нагоняет настоящее и перегоняет. И я читал последнюю книгу Лотмана, где он тоже мучается с тем, как же говорить про реальность. Ведь реальность усложнилась. Теперь она у каждого своя! У Лотмана есть идея, что реальность появляется на стыке разных языков. И я стал думать: «Чтобы рассказать реальное про мир, где нет реальности, я должен работать на стыке жанров». Грозовский: Как мы пришли к состоянию «реальности, в которой нет реальности»? Померанцев: Попытки сеять недоверие начались примерно с 1950-х годов. И это процесс, связанный с раздроблением медиа. Когда-то была одна ВВС, которая говорила тебе: «Вот ваша реальность». Нам предлагалось понимать ее при помощи определенных моделей, метафор, структур. Потом эта «картинка» начала дробиться — вплоть до мозаики социальных медиа. Ясность начала теряться. Идея объективной реальности связана с принципами эпохи Просвещения. А теперь происходит надлом: мы больше не можем согласиться с тем, как определять, что такое реальность. Свобода слова: объект для переопределения Грозовский: Информационные войны — это субститут реальных войн? США и Китай не могут себе позволить начать настоящую войну в 2020 году и, к примеру, заменяют ее информационной войной вокруг коронавируса? Померанцев: В одном пентагоновском докладе так и говорится: риск открытых войн слишком высок, поэтому в будущем информация будет играть большую роль. Наверное, в этом есть какая-то логика. В условиях глобализации, где все связаны друг с другом, идти на полную конфронтацию сложнее. Мы живем в странном мире, где все мы вместе спим и одновременно бьем друг друга. Но в книге я больше работаю с языком, историей, нарративами. Концепт информационных войн стал объяснением мира. Это очень заметно в России, где власть объясняет все, что происходит, через конспирологическую метафору информационной войны. Этот концепт не апеллирует к борьбе идей и ценностей. Если «на Западе» выходит статья про коррупцию в России, то это просто «информационная война». Похожая риторика есть и у президента США. В Великобритании до недавнего время одна партия говорила, что вся критика против нее — это часть тайной кампании. Это очень эффективно объясняет мир, который очень сложный, но все хотят найти простые объяснения. И это очень вредная метафора: ведь если вся информация — война, то больше нет пространства для дебатов, для оценки мнений, для того, что раньше было нужно демократическим обществам. Это очень опасный тренд, и я боюсь, что каждый раз, когда мы говорим про информационные войны, мы еще сильнее внедряем эту метафору в нашу жизнь. Грозовский: Как можно примирить свободу слова со свободой слова тролля? Померанцев: В Мексике, на Филиппинах и в России на журналистов нападает шквал ботов и троллей, которые работают на государство. А государственные люди говорят: «Нет, это свобода слова. Вот вы боролись за свободу слова в XX веке — это она и есть». Это говорится с ухмылкой, цинично, но юридически это правда. В Декларации ООН о правах человека ничего не сказано о дезинформации. Такого юридического термина не существует. У нас нет философского и юридического аргумента, который бы помог бороться со шквалом дезинформации. Необходимо переосмыслить, что такое свобода слова в этом новом состоянии. Это очень важная тема. Грозовский: Как получилось, что Россия оказалась в авангарде информационных войн? Померанцев: Это была реакция на демократические движения, которые первыми использовали интернет-технологии: во время «арабской весны», в Иране. После этого авторитарные режимы начали думать, как им использовать цифровые технологии. Грозовский: После многих бесед с организаторами фабрик, с троллями — как вы видите их «изнутри»? Это всепоглощающий цинизм? Каков портрет участника инфовойны? Померанцев: Это меня безумно интригует. Я пытался сделать максимально много интервью с этими людьми: от тех, кто работает в «пехоте» этих организаций, до тех, кто организует большие политические кампании, где используется много грязных трюков и дезинформации. Все они находят причину своих действий, способ минимизировать свою моральную ответственность: «это заказ политиков», «это делают все». Для тех, кто повыше, это игра, они разговаривают как художники. Они интересуются психологией, мотивацией, социологией. С ними очень интересно разговаривать — пока ты не вспоминаешь, что они сделали. Для них мы — их холст, они играют в этом театре. Искусство и пропаганда связаны: в них рассказываются истории, они пытаются войти в пространство между человеком, его пониманием мира и его идентичностью. Но искусство пытается обновить наше понимание реальности и помочь человеку понять себя, а пропаганда отдаляет тебя от реальности в интересах человека, который заказал эту кампанию. Пропаганда «съедает» пространство, в котором работает поэзия, и теперь искусству надо дальше искать, как понимать себя и мир. Грозовский: Когда вы говорили об этой низкой игре, у меня перед глазами возник образ Свидригайлова. Может быть, ему понравились бы такие игры. Теперь прошу выступить Максима Трудолюбова. Надо держать себя в руках Максим Трудолюбов: Отношения с фактами у людей всегда были странными. Сколько себя помню, я все время живу в той или иной версии постправды. Ощущение постправды возникало у интеллигенции, например, во время дела Дрейфуса и в 1920-е — 1930-е, во время развития тоталитарных режимов. Но был и противоположный опыт: я 15 лет работал в газете «Ведомости», которая искренне и наивно стремилась к тому, чтобы быть непредвзятым источником информации. Возможно, это был донкихотский проект, и вокруг нас всегда было много людей, считавших это наивным и бессмысленным. Это была борьба против постправды, проявлявшей себя в PR-технологиях. А российский политический менеджмент открыл для себя PR в 1990-е. Это было гигантское открытие: выяснилось, что миром можно управлять с помощью технологий маркетинга и продаж. Все прочитали американские книжки и восприняли их как духовное откровение. Западный мир прожил несколько десятков лет в условиях высоких стандартов журналистики — в основном в послевоенные годы. Русские в 1990-е и филиппинцы в 2000-е осваивали новые пространства, которые не были зарегулированы, где стандарты качественной журналистики не работали. А затем появились новые медиа, где этих стандартов и правил нет. И мы получили «постправду». Грозовский: Да, в какой-то мере это следствие эпохи соцсетей, когда каждый человек — автор. Но почему одни политические режимы индифферентны к этому, а для других постправда становится существенной чертой? В одном из интервью Питер говорит, что тролли есть везде, но только российский МИД строит на них внешнюю политику. Как это понимать? Трудолюбов: Настроения, которые выливаются на публику через твиттер российского посольства в Британии или твиттер Марии Захаровой, существуют внутри российской элиты. Им это нравится. Наверняка российскому президенту говорят, что вся эта «качественная пресса», которая пишет про Россию плохо, делает это специально, что это «управляемый проект» и поэтому отвечать на него нужно другим управляемым проектом, чтобы посмеяться над ними, покуражиться. Это эмоциональный ответ на сложные явления. Еще одно объяснение состоит в том, что люди, которые занимаются безопасностью в России, понимают, что проигрывают Западу в ресурсах. В России нет таких возможностей, поэтому нужно делать то, что можно себе позволить, и делать дешево. Кампании в социальных медиа в США накануне выборов 2016 года были крайне дешевыми. Так что это сочетание взаимонепонимания, обиды и принципа «голь на выдумки хитра». Грозовский: Последняя жертва информационных войн — редактор раздела мнений в The New York Times, который был вынужден уволиться после того, как опубликовал колонку политического противника, сенатора-республиканца Тома Коттона, высказавшегося о волнениях в США. Хотя это было похоже на айкидо: NYT как демократическая газета предоставила слово политическим оппонентам, но для ее аудитории Коттон — это примерно как Жириновский, дискредитирующий себя каждым словом. Что это за история? Это следствие того, что теперь все воспринимается как война? Трудолюбов: Да, это грустная история. Мой близкий друг работает профессором в американском университете, и, когда мы встречаемся, он рассказывает, что он в ужасе. Он говорит: «Я живу в СССР 1970-х годов. Над нами издеваются, мы не можем говорить вслух то, во что верим. Политкорректность дошла до абсурда. Я вынужден угадывать, что думают люди, сидящие вместе со мной на заседаниях кафедры, по отдельным выражениям, по иронии и смеху. Это чистый Советский Союз». Может быть, он преувеличивает, но я думаю, что это была ошибка. Это opinion, и там написано, что редакция не обязательно разделяет точку зрения автора. Редакция идет на поводу у публики, которая действительно возмутилась, и это можно понять: страсти накалены, люди не любят Трампа. Но все равно надо держать себя в руках. 400 лет «випонизации» Грозовский: СССР был целиком построен на лжи. Его основной задачей было убедить людей делать то, что им невыгодно делать и чего они не хотели делать по собственной воле. Пропаганда, ложь — это сущностные признаки советского режима. В 1990-е все это ушло. Но в 2000-е пропаганда стала оживать. Как получилось, что за такой короткий срок Россия оказалась в авангарде? Был ли при этом использован советский опыт дезинформации и лжи? Василий Гатов: У информационных войн очень интересная природа. Впервые на сходства информационных операций с партизанщиной, терроризмом на территории противника обратили внимание во время войн, связанных с Реформацией. Центральной задачей тогда была не военная победа, а склонение населения, священников, княжеств к переходу на сторону протестантов. Одновременно происходило покушение на образ папы и других иерархов католической церкви. Это далеко не всегда удавалось сделать силой оружия, но удавалось силой слова. Протестантская переориентация происходила через распространение специально обработанных религиозных догматов. Сейчас бы сказали, что они были «випонизированы». Войны эпохи Реформации продолжались практически 200 лет, и там был накоплен такой опыт, по сравнению с которым нынешний — детский лепет. Часть старой «военной» литературы нам знакома — например, Вольтер. Так что эта традиция в ее современной форме зародилась в эпоху модерна и была узаконена как специфическая форма войны более 400 лет назад. Дальше каждое столетие давало новый инструмент в этой войне: к памфлетам добавились книги, в середине XVIII века — ежедневные газеты. Потом добавилась вещательная пропаганда, в XX веке превратившаяся в военную: в использование слова, нарратива, образа для фактического разрушения лояльности целых государств или народов. Конечно, Советский Союз — чудовище, и его методы, возникшие как инструмент подрывной войны в 1920-е годы, чудовищны. Но он был далеко не первым государством, использовавшим тяжелую нарративную артиллерию и пропагандистские диверсии. Царская Россия многие десятилетия была жертвой пропагандистских кампаний со стороны Великобритании. Фундамент нашего понимания того, как психологически и политически работает пропаганда, — книга Артура Понсонбая, посвященная расчеловечиванию британской пропагандой врагов Антанты в Первой мировой войне. Вся наша терминология, рассказывающая про военизированную информацию, — оттуда. Все это было развито и изучено Институтом анализа пропаганды Клайда Миллера в 1930-е — 1940-е годы в Америке. А важнейший французский исследователь Жак Эллюль, обсуждавший социологические и философские причины пропаганды и замещение ею кинетического оружия, в 1950-х говорил, что с каждым следующим десятилетием некинетические формы войны — война за умы, а не за тела, за воображение, а не за территорию — будут приобретать все большее значение. Соглашусь, что информационная война — это замещение невозможного конфликта. Трудно себе представить, что среди большой пятерки стран, располагающих 99% ядерного оружия, возможна кинетическая война. Ведь у каждой из них в военной доктрине прописано: «Если что, мы нажимаем на кнопку». Нападение на территорию любой из ядерных держав и даже существенное столкновение за ее пределами ничем хорошим не закончатся. И в головах лидеров этих стран, которым на самом деле хочется повоевать друг с другом, происходит замещение: они решили, что будут воевать в зоне обоюдных слабостей. Ведь ко всем странам, политически доминантным сегодня, есть, если посмотреть их историю, большой список претензий. К России, Великобритании, даже к США и тем более к Франции есть колониальные претензии. Ни одна из этих стран не образец соблюдения прав человека. У каждой есть грехи в области свободы слова. Поэтому любая из них легко становится объектом информационной атаки, всегда есть за что зацепиться. С другой стороны, взаимная критика государств — это, конечно, неприятно для их лидеров и народов, но это хотя бы повод поглубже разобраться в собственной истории и текущей политике. Так что у информационных войн есть свои плюсы. А продолжающееся примерно с 2011 года обсуждение методов информационных войн значительно углубило знания о том, как это происходит, какие за этим стоят политические, психологические, организационные, коммуникативные закономерности. И это вполне сопоставимо с прогрессом гуманитарного знания в период Реформации и Ренессанса. Что же касается The New York Times и ее страницы комментариев, то большинство редакции — твердые противники Трампа. И произошедшее — результат того, что они сказали: «Так нельзя». Сразу стало известно, что текст Коттона был опубликован практически без прикосновения к нему руки редактора, хотя он инициировал его написание. Это нехорошо с точки зрения редакционной практики: можно было просто не заказывать текст. Грозовский: Если информационные войны — субститут реальных, то возможна ли в этой области выработка свода правил, кодекса? Можно ли договориться, какими средствами мы ведем войну, а какими нет? Ведь никто не хочет допускать истории типа тех, что привели к нашему 2014 году. А ведь это результат информационной войны, которая велась на территории соседнего государства. Может ли в этой области быть свой «Красный Крест»? Балканизация интернета Гатов: В мире идет беспрерывный информационный конфликт. С точки зрения российских органов безопасности, любые действия Запада по информационному воздействию на население РФ (музыка, кино, театр, медиа, деятельность НПО, даже обучение иностранным языкам) — это подрывная деятельность в отношении РФ. Когда Андрея Крутских (спецпредставителя президента по вопросам международного сотрудничества в области информационной безопасности) на форуме в баварском Гармиш-Партенкирхене в 2016 году спросили, считает ли российское правительство существование альтернативной культуры внутри России опасностью для государства, он ответил: для государства опасно, что не все люди у нас в погонах. Прямо так и сказал: я, как говорится, своими ушами слышал. В абсолюте российскую власть устроило бы, если бы все люди дали присягу как военные и понимали, что ее нарушение станет основанием для обвинений в госизмене. Грозовский: Да, потрясающая история. У писателя Дмитрия Горчева есть книжка «Картины идеального мироустройства», и рассказ про погоны мог бы туда войти. Гатов: Так что Красный Крест для жертв информационной войны — это хорошая идея. Свод правил уже вырабатывается естественным путем, и тут есть предложения с разных сторон. Есть предложения России и Китая, они обсуждались в первый раз в 2015 году. Они не были приняты, но Россия и Китай почти выработали общую позицию насчет того, что такое информационная война и информационная безопасность. Есть идея балканизации интернета, когда страна имеет первичную юрисдикцию над информацией, которая о ней производится. Это предложение Китая. С его точки зрения, любой текст, написанный иероглифами, по определению подлежит цензуре. А текст, написанный по-английски, подлежит цензуре, если в нем упоминаются Китай или зависимые от него территории. Тексты, написанные на других языках, Китай особо не интересуют, так как китайцев, знающих другие языки, меньше и их можно контролировать другими способами. Примерно то же по большому счету хотела бы видеть и Россия, но у нее нет таких инфраструктуры и возможностей, как у Китая. Грозовский: Но как получилось, что мы находимся в первых вагонах этого движения? Почему наша пропаганда, в отличие от других наших продуктов, оказывается успешной в экспортном исполнении? Гатов: У нас существует давняя, хорошо проработанная традиция управления информационным пространством. В Америке есть традиция Первой поправки, гарантирующей свободу слова, а в России — традиция Третьего отделения. Хорошо еще, что не Тайного приказа. Эту традицию никуда не денешь, как бы бесславно она ни завершилась в 1990 году. Историю отдела пропаганды и агитации, как и международного отдела ЦК КПСС, тоже не исключишь. Хотя прямой преемственности между институтами информационной войны времен СССР и сегодняшними нет. Мы не видим, чтобы бывшие сотрудники службы информации Первого главного управления КГБ учили своим приемам троллей в Ольгино, интернет-боевиков на Филиппинах, в Египте или Ливии. Но факт остается фактом: методички есть, учебники есть, традиции контр- и военной пропаганды есть, на журфаке каждый мальчик проходил через военную кафедру, где учили, как бороться с вражескими влияниями. Любой политрук в Советской армии знал, как пудрить мозги собственному составу, а потом на оккупированной территории. Так что традиция у России давняя. О второй важной вещи говорится в книге Питера: русское отношение к Западу и к демократиям — это смесь комплекса неполноценности с комплексом превосходства. И эта смесь — прекрасный катализатор процесса создания вооружений. Когда ты одновременно преклоняешься и презираешь, ты видишь в организме своего противника те точки, удар по которым будет наиболее болезненным. Грозовский: Теперь послушаем Илью Яблокова, автора книги «Русская культура заговора: конспирологические теории на постсоветском пространстве». В связи с утратой доверия Илья Яблоков: Отличная книга у Питера. Это история про субъектность, которая есть у людей, участвующих в информационной войне. Вторая история — про доверие и этику. Если бы не эти две вещи, ни одна информационная кампания не была бы успешной. Большие государства с длительной историей имеют огромное количество грехов. То, что сейчас происходит в США и Британии, — это эхо старых грехов, по которым бьют информационные кампании других государств. Сейчас я заканчиваю писать книжку про канал Russia Today — как он вышел на американский рынок. Люди, стоявшие за выбором его стратегии, хорошо придумали, как использовать теории заговора в качестве новостной повестки, чтобы подрывать доверие или как минимум оттянуть аудиторию с конкурирующих сайтов. В 2019 году, запустив канал в Америке, RT выступил с публикацией (ее потом сняли с сайта) «911 вопросов американскому правительству по поводу 9/11». Это была весьма креативная история, построенная на теориях заговора и непонимании людьми того, как действовало американское правительство во время трагедии, что к ней привело и какие расследования потом проводились. А 11 сентября для американской культуры — это огромная трагедия и явление, которое расщепляет нацию. В это расщепленное пространство RT очень красиво вписался. Это было доказательство того, что мы живем в глобальной деревне: истории, которые беспокоят американскую аудиторию, могут быть переведены на русский, и люди из другой культуры могут успешно их випонизировать — превратить в оружие. Это происходит потому, что люди не доверяют своим институтам, политикам, корпорациям, медиа. Традиционные медиа проигрывают контркультуре, сложившейся вокруг онлайн-пространства. Поэтому важно разобраться, откуда берется доверие и как его вернуть. Без этого гражданское общество не сможет выиграть ни одну информационную войну, мы всегда будем проигрывать. А вопрос этики отсылает нас к кейсу The New York Times: этично ли давать возможность высказаться человеку, который призывает атаковать людей, несогласных с определенной позицией? Этично ли следовать определенному кодексу, когда другие этого не делают? Книга Питера ставит эти вопросы ребром, и мы можем отталкиваться от нее в дальнейших дискуссиях. Грозовский: Почему люди перестают доверять медиа? Согласно барометру доверия Edelman, во многих странах люди доверяют журналистам меньше, чем бизнесу и НПО, а в России — еще и меньше, чем чиновникам. Яблоков: Это комплексная проблема, она связана с олигархизацией. Медиа часто становятся частью больших бизнес-империй. И на фоне кризиса этических ценностей и принципов в поведении журналистов люди перестают доверять медиа. Они прекрасно видят, что одно медиа больше подсвечивает одни проблемы, а другое — другие. В США сам термин mainstream media превращен в красную тряпку. Эта политическая поляризация коснулась и Европы. В Британии и в Германии она в немалой части связана с мировым финансовым кризисом 2008 года. Многие пострадали, но далеко не все медиа были готовы критиковать политические и финансовые элиты, которые пострадали меньше. И те, кто потом проголосовал за Brexit и Трампа, — это люди, верившие медиа, но обнаружившие, что они не способны их больше представлять. Тогда люди начали использовать альтернативные источники в соцсетях и YouTube. При этом подкаст Rabbit Hole показывает, как алгоритмы YouTube (до их изменения) радикализовывали людей, загоняли их в информационные пузыри. Это тяжелая история: проще всего приткнуться к какому-то лагерю и с ним дальше идти. Грозовский: Информационные войны — это отражение кризиса современной демократии? Может быть, они закончатся тогда, когда мы пройдем этот кризис? Яблоков: Думаю, это, скорее, кризис репрезентации. У людей, которые потребляют контент, являющийся частью информационных войн, тоже ведь есть голос. И эти люди не представлены. В авторитарных режимах есть проблемы с коммуникацией. В России наиболее политизированная соцсеть, Facebook, устроена так, что там невозможен цивилизованный разговор между разными идеологическими группами. В онлайне регулярно происходят скандалы — отчасти из-за того, что в офлайне и в традиционных медиа убрали площадки для дебатов: коммуникация нарушена. А в демократических странах примерно то же самое плюс еще проблема выбора. Когда люди не знают, что выбрать, они обращаются к доступной и бесплатной информации. Например, к таблоидам и к пропагандистским каналам. Поэтому все-таки это не проблема демократии, а проблема доверия и репрезентации, которая есть во всех странах мира. Факты против политики ностальгии Грозовский: Задам Питеру вопрос, сформулированный в чате Леонидом Никитинским: в чем заключается новое качество лжи? В том ли, что преобладающим настроением стали релятивизм и убеждение, что правды нет? Раньше между собой боролись разные правды, а теперь никто на это не претендует: все врут, и мы врем, а что такого? Померанцев: Это даже не просто цинизм и релятивизм, а еще и ощущение счастья, когда показываешь средний палец правде и фактам. Оргия, когда политики радостно показывают, что врут. В этом проявляется их сила: им плевать. Это нравится людям, в этом есть кайф. Факты вообще редко бывают приятными: мы все умрем, наша жизнь не идеальна. Даже странно, что политики долго пытались убеждать людей фактами и похожей на факты ложью. А сейчас у нас карнавальное восстание против языка фактов. Почему именно сейчас? Мне кажется, язык фактов связан с видением будущего. Когда есть будущее, в которое ты пытаешься убедить избирателя двигаться (коммунистическое, капиталистическое, глобализация), ты берешь факты, показывающие, что мы туда идем. А на Западе после 2008 года последняя универсальная идея будущего ушла. Стало понятно, что дети будут жить беднее, чем родители, и уже нельзя воспевать сияющее будущее мировой глобализации: этот путь непонятен и полон рисков. В России идеи будущего начали испаряться еще с 1993 года, когда стало понятно, что экономические реформы сопряжены с большими трудностями. Светлана Бойм, великий русско-американский филолог, пишет, что язык ностальгии восторжествовал в 1990-х. Теперь похожие процессы повторяются на Западе. И в Азии — там была огромная волна демократизации в 1990-х, которая сейчас зашла в тупик. И в Латинской Америке, и в Мексике. Такое ощущение, что будущего нет и в концептуальном смысле, и в бытовом. И появляется политика ностальгии, а в ней факты никому не нужны. Когда факты рассказывают тебе, что твоя жизнь станет хуже, зачем факты? И здесь начинается политика ностальгии, которая связывает Трампа и популистов типа Болсонару. Они не левые и не правые: они меняются по погоде, но очень склонны к ностальгии. И это огромный вызов для нас. Для гражданского общества, журналистики, все еще работающей в интеллектуальной валюте фактов. Факты неприятны, но они очень нужны, когда мы пытаемся чего-то добиться. Во время эпидемии коронавируса мы видели войну между людьми, которые мыслят в категориях информационной войны, и новыми героями эпохи коронавируса — скучными технократами Германии, Тайваня, Кореи. И это обернулось полным проигрышем популистов — Трампа, Болсонару, Джонсона. Все сказали: «Хватит играть в эти игры. Нам нужно выжить — где факты?» Я не знаю, сколько это будет длиться, но сейчас сладкий момент технократов, которые занимаются делом. В Италии, одном из центров популизма, у нынешнего — скучного по итальянским меркам — правительства очень высокая поддержка. Коронавирус заставил всех вспомнить, зачем нужны факты. Информационные войны действительно близки к войне религий. А сейчас участвовать в них может каждый человек из своего дома. Поэтому нужны новые концепции, новые правила, новая этика, новые законы, переосмысление свободы слова. И книга о том, как могут выстоять ценности либеральной демократии в этом новом мире. Цензура снова с нами Гатов: Мы можем сколько угодно ссылаться на прошлое и внимательно вглядываться в настоящее, но центральной остается проблема будущего. Хотя сейчас действительно виден откат общественного мнения в пользу fact based information, нельзя полагаться на то, что он будет долгосрочным. В 1982 году советская разведка дискредитировала США как якобы изобретателя ВИЧ. Им надо было вставить в бумажный поток некоторое количество довольно качественно сработанных фальшивок и поддерживать их распространение. В 2016 году количество попыток внедрить информацию измерялось сотнями тысяч: российские тролли разместили астрономическое количество твитов и статусов в Facebook — 930 000 сообщений. Они подбирали слова, сочетание месседжей: цифровая среда позволяет бесконечно пробовать варианты. Некоторые из них оказались достаточно успешными, чтобы привлечь к себе внимание и начать свою отвратительную работу по разложению мозгов недостаточно хорошо сопротивляющихся людей. Сегодня перед нами стоят важнейшие политические вызовы. Демократия страдает от злоупотребления свободой слова. Но еще больше от него страдает благополучие людей. От антипрививочников и от людей, верящих в полумифические методы лечения тяжелейших болезней, страдает медицинская безопасность целых обществ. Они поддаются на дезинформацию и превращают свою последнюю надежду на спасение родного человека в своего рода культ, заставляют других людей из эмпатии жертвовать на это деньги. Это не менее опасно, чем дискредитация демократических институтов. Мне кажется, свобода слова, высказывания, прессы начинает ставиться под сомнение и в самых демократических обществах. Чем более явной будет угроза не только общественному устройству, но и общественной безопасности, тем больше шансов, что даже в демократических обществах будут расширяться методы и формы цензуры. Нас почти неизбежно ждет возвращение цензуры. Она может быть доверена алгоритмам или, не дай бог, какой-то специальной организации, но цензура возвращается, и это очень плохо. Она будет не информационной, а ценностной. Питер в своих книгах показывает, что это история про ценности. Точнее, про их отсутствие и про то, что людям очень обидно отсутствие ценностей и они готовы поддерживать все что угодно, лишь бы им рассказывали про скрепы. Грозовский: Но почему ностальгия ведет к возвращению цензуры? Гатов: Речь не о цензуре в ее советском понимании с предварительным утверждением каждой записи. Но апостериори любое высказывание может быть цензурировано, как и все волны, которые оно произвело. Технологически Facebook располагает для этого всеми инструментами. К этому приведут сочетание интересов прибыльности и удержания монополии, попытки избежать расчленения, которое может случиться, если Конгресс США, оказавшись в руках демократов, захочет наказать Facebook за грехи 2016 года. Русский сегмент Facebook почти ничего не зарабатывает, так что мы можем не беспокоиться о его отношениях с государством. Яблоков: Думаю, рассчитывать на то, что технократы победят и начнут доминировать, было бы слишком оптимистичным. Популизм возрождается очень легко и почти на ровном месте. Хотя сейчас выиграли режимы, наименее подверженные популизму, в будущем могут появиться «технопопулисты». Возможно, это наша перспектива. Не исключено, что кризис 2020 года будет сильнее, чем кризис 2008 года. Это даст популистам новый шанс. Померанцев: После таких пессимистических комментариев я сделаю еще более пессимистичное замечание, чтобы показать, что нужно быть оптимистом. Хотя исторический опыт ужасен. Когда появляется новое медиа, меняется вся наша архитектура знаний, ценностей и отношений. Так было с появлением печати и радио. Сначала эйфория от появления нового источника информации, а затем его берут под контроль злые силы, и начинаются, например, религиозные войны в Европе, невозможные без изобретения печати. Историки медиа называют Первую мировую войной газет, а Вторую — войной радио. Когда происходит разрыв норм и правил, на свободу выходят бесы, и нужна новая война, пока люди не найдут новые правила. После религиозных войн появляются договоренности Вестфалии, после Второй мировой — ООН и новый миропорядок, который как-то держится 60 лет. Но не факт, что главный катаклизм будет на Западе. И не факт, что мы все еще находимся в эпицентре. Грозовский: В завершение хочу поблагодарить всех за эту прекрасную беседу. текст: Борис Грозовский Нильская война 2020-07-22 10:37 Редакция ПО Да и непосредственная причина такой войны тоже весьма необычна, хотя для Африки, наверное, естественна – это будет война за воду. Когда ГЭС становится костью в горле В пустынной и засушливой северо-восточной Африке практически единственным серьезным источником воды является Нил. Это, по-видимому, самая длинная река в мире, вытекающая из озера Виктория и впадающая в Средиземное море. От этой реки практически полностью зависит жизнь Южного Судана, Судана и Египта. Крупнейшим притоком Нила является Голубой Нил, берущий свое начало в Эфиопии (в озере Тана), для которой эта река имеет ненамного меньшее значение. По поводу регулирования стока Нила с 1929 по 2011 год было подписано несколько различных соглашений между странами бассейна этой реки. И именно в 2011-м Эфиопия приняла решение о постройке на Голубом Ниле гигантской (крупнейшей в Африке) ГЭС под названием «Великое возрождение Эфиопии». На данный момент реализация проекта близка к завершению, хотя он несколько раз менялся уже в ходе строительства. ГЭС будет состоять из двух дамб, главная из которых имеет высоту 155 метров и длину 1780 метров. Объем водохранилища должен составить 74 кубических километра. Строительством ГЭС занимается итальянская компания, финансируют строительство правительство Эфиопии и китайские банки, продажу электричества организует израильская компания. Предполагается, что выработка электроэнергии на строящейся ГЭС выйдет втрое выше, чем сейчас на всех электростанциях Эфиопии, вместе взятых. Соответственно электричество можно будет экспортировать. Разумеется, столь грандиозное сооружение очень сильно повлияет на гидрологический режим Нила ниже места впадения в него Голубого Нила. Место это находится рядом со столицей Судана – Хартумом. Соответственно строительство ГЭС скажется на экономике и социальной сфере Судана и Египта (в частности, на 40% сократится выработка электроэнергии на знаменитой Асуанской ГЭС). Притом что Египет уже сейчас без всякой эфиопской ГЭС испытывает дефицит воды и электроэнергии, а после ее ввода в строй страну может ожидать настоящая экономическая и социальная катастрофа. Поэтому как только Эфиопия начала строительство ГЭС, тогдашний президент Египта исламист Мурси принялся прямо угрожать Аддис-Абебе военным ударом. Летом 2013 года Мурси был свергнут в результате военного переворота. Новый президент Египта ас-Сиси не делает столь радикальных заявлений, но возможность военного решения вопроса явно сохраняется. Между представителями (в том числе президентами) Египта, Судана и Эфиопии регулярно проходят встречи по данному вопросу (скажем, в июне 2020 года), подписываются различные документы, но принципиально проблема не решается, а ГЭС успешно строится. ВС Египта («Живая сила на убитой технике») по своему потенциалу являются одними из сильнейших в мире. ВС Эфиопии («Гегемон на регион») – одни из сильнейших в тропической Африке, но с египетскими ни в какое сравнение не идут. Если бы страны граничили, Аддис-Абеба наверняка не решилась бы на такой проект. Но общей границы нет, Египет и Эфиопию разделяет Судан – очень большой по размерам даже после потери Южного Судана. Эфиопия в свою очередь в начале 90-х потеряла Эритрею, из-за чего лишилась выхода к морю. Хорошего для страны в этом, разумеется, ничего нет, но применительно к конфликту с Египтом это дает Эфиопии своеобразную защиту – достаточно мощные ВМС Египта оказываются бесполезными. По-видимому, бесполезны и гигантские сухопутные войска Египта, поскольку Судан не собирается предоставлять им свою территорию для марша на Эфиопию. В последние годы страны северо-восточной Африки оказались втянуты в геополитические игры и соответственно в различные конфликты стран Юго-Западной Азии (аравийских монархий, Ирана, Турции). В результате Египет оказался в одном лагере, Судан и Эфиопия – в другом. Вряд ли Судан будет прямо воевать на стороне Эфиопии, но он совершенно точно не собирается ничем помогать Каиру. Как не обломать о плотину зубы Теоретически у египтян остается возможность авиационного удара по ГЭС, именно о таком варианте говорил еще Мурси. Правда, в этом случае египетским самолетам также надо будет пересекать воздушное пространство Судана, совершенно не факт, что Хартум его предоставит, а прорыв с боем – это почти стопроцентная гарантия срыва решения основной задачи. Другим вариантом является полет над Красным морем, а затем над Эритреей. Та вряд ли будет мешать египтянам, но в этом случае и без того далекий маршрут удлиняется еще больше.
В ВВС Египта имеется не менее 200 боевых самолетов, теоретически способных принять участие в рейде против ГЭС, при этом, однако, нет ни одного заправщика. То есть самолеты должны увешаться ПТБ, которые частично займут место боевой нагрузки. ПВО Эфиопии не слишком велика, но даже ЗРК С-75, С-125, китайские HQ-64, несколько недавно купленных в России ЗРПК «Панцирь-С1» да и ПЗРК «Стрела-2» и «Игла» вполне способны «выпилить с неба» некоторое количество египетских самолетов. Более того, весной 2020 года рядом с ГЭС появилась неизвестно где купленная ЗРС С-300П, а это уже совсем другой уровень развития эфиопской ПВО и совершенно другая степень угрозы для египтян. Соответственно им надо вешать под самолеты еще и контейнеры РЭБ и противорадиолокационные ракеты для подавления эфиопских РЛС, они тоже частично займут место бомб и ракет. ВВС Эфиопии имеют около двух десятков Су-27. Это, конечно, немного, но в своем небе они также могут весьма существенно «проредить» египетскую авиационную группировку. Тем более что им как раз ПТБ брать не нужно, они могут «под завязку» увешаться ракетами «воздух-воздух» (по 10–12 на каждом самолете). Для борьбы с Су-27 египтянам тоже нужно иметь ракеты «воздух-воздух», что еще более уменьшает полезную боевую нагрузку. Соответственно кажущееся подавляющее численное превосходство египтян в реальности оказывается уже отнюдь не таким подавляющим. Кроме того, надо иметь в виду, что плотина ГЭС – сооружение чрезвычайно мощное, его очень трудно разрушить. В этом еще во время Второй мировой убедились англичане, стремившиеся уничтожить немецкие дамбы. Поэтому отдельные попадания обычных авиабомб и ракет лишь нанесут плотине определенные повреждения, которые вполне можно будет устранить. Все египетские самолеты являются тактическими истребителями, нести сверхтяжелые авиабомбы, предназначенные для разрушения мощных бетонных сооружений, они просто неспособны. А сумма обычных бомб не даст эффекта даже одной сверхтяжелой, тем более что они будут попадать в разные места плотины. Или вообще не смогут попадать из-за противодействия ПВО. К тому же количество бомб и ракет «воздух-поверхность» на египетских самолетах окажется весьма ограниченным: их места займут ПТБ, контейнеры РЭБ, противорадиолокационные ракеты и ракеты «воздух-воздух». Есть, правда, у Египта северокорейские ОТР и БРСД. Ими можно стрелять по ГЭС без угрозы потери летчиков и ни о чем не спрашивая Судан. Но точность этих ракет невысока да и мощности их БЧ тоже может не хватить для гарантированного разрушения плотины. К тому же если у Эфиопии появилась «трехсотка», она сможет успешно сбивать БР. Таким образом, Египет в данном случае имеет все те же проблемы, по которым чрезвычайно мощные ВВС Израиля до сих пор не нанесли удара по Ирану, хотя ВВС и ПВО Ирана формально гораздо слабее израильских. При этом наносить удар по ГЭС можно лишь на этапе ее строительства. Чем дальше продвигается строительство, тем сложнее разрушить плотину. Но главное не это, а то, что когда ГЭС будет достроена и начнется заполнение водохранилища (а это произойдет в самое ближайшее время), Египет не только не сможет по ней ударить, но наоборот – должен будет ее беречь как зеницу ока. Потому что в случае разрушения плотины уже работающей ГЭС огромный вал воды из водохранилища пойдет вниз по Голубому Нилу, а затем по самому Нилу. Он сначала снесет крупнейшие города Судана – Хартум и Омдурман, а затем разрушит плотину Асуанской ГЭС на юге Египта. После чего почти утроенный по мощи вал воды (объем созданного этой ГЭС озера Насер – еще 132 куб. км) уничтожит Египет как страну. Потому что более 90 процентов населения, промышленности и сельского хозяйства Египта находятся в дельте Нила, а почти все остальное – в долине Нила. После прохождения водяного вала от страны останется только безжизненная Сахара, а количество жертв будет больше, чем во Второй мировой (до ста миллионов трупов будет вынесено в Средиземное море). Интересно, что Эфиопия при этом не потеряет ничего, кроме вырабатываемого ГЭС электричества (так его и сегодня у нее нет). По всем этим причинам Каиру нужно либо срочно восстанавливать союз с Хартумом, либо провоцировать внутренние восстания в Эфиопии, либо смириться с потерей воды, которой уже сейчас мало. Но это смирение может в какой-то момент привести к серьезнейшим социально-экономическим проблемам. Только бомбить ГЭС к тому времени уже будет нельзя. Автор: Александр Храмчихин, заместитель директора Института политического и военного анализа Газета "Военно-промышленный курьер", опубликовано в выпуске № 25 (838) за 7 июля 2020 года Пособник нацистов, французский партизан, советский герой 2020-07-22 10:38 Редакция ПО Летом 1942 года советский военнопленный Василий Порик впервые ступил на французскую землю. Украинский парень за свои 22 года успел повидать многое. Сын бедного крестьянина закончил сельскохозяйственный техникум, но работе агрономом предпочел военную службу, поступив в пехотное училище в Харькове. Первое офицерское звание лейтенант Порик получил накануне войны, а уже в июле 1941 года попал в окружение под Черкассами. Он отстреливался до последнего патрона, был тяжело ранен и попал в плен. Василию повезло, если можно применить такое слово к советскому офицеру, попавшему в немецкий плен. Он сумел скрыть своё звание, и то, что перед войной он вступил в коммунистическую партию. Вместе с сотнями тысяч товарищей по несчастью до зимы он томился в сборных лагерях на Украине. Вокруг люди сотнями умирали от голода и болезней, а Порику помог выжить и оправиться от ранений молодой тренированный организм. Осенью его в числе самых физически крепких пленных отправили на запад — сперва в Польшу, затем в Германию. Через несколько месяцев скитаний по лагерям его привезли в концентрационный лагерь Бомон, находившийся во французской провинции Па-де-Кале. В этом лагере находились около тысячи советских граждан. Не только военнопленные, но и молодые парни, угнанные на работу с оккупированных территорий. Узники работали на восьми угольных шахтах, окружавших Бомон. 12-часовой рабочий день в штольне, 150 граммов плохого хлеба и две миски похлебки из брюквы в день, постоянные побои и издевательства охраны. В лагере делалось всё, чтобы подавить у заключенных даже зачатки мыслей о возможности сопротивления. Шестеренки отлаженной репрессивной машины Третьего рейха не смогли перемолоть Василия Порика. Мало того, они об него поломались. Молодой лейтенант задумал дело, невиданное в истории Второй мировой войны: обратить механизм угнетения против самих угнетателей. Для начала Василию понадобилось, чтобы его заметило руководство лагеря. Он начал выполнять и перевыполнять норму добычи угля, выбился в передовики производства, принялся открыто поддерживать лагерные порядки. Охрана и комендант быстро обратили внимание на парня, явно старавшегося выслужиться, и заключенный Порик начал внутрилагерную карьеру. Сперва его сделали старшим барака, а в начале 1943 года и лагерным старшиной. Порик выгонял заключенных на утренние построения, следил за порядком в лагере, орал на «лодырей» и поощрял передовиков. Большинство бомоновцев ненавидели немецкого прихвостня. А вот подпольная коммунистическая ячейка в лагере, состоявшая к тому времени всего из пяти человек, внимательно приглядывалась к Порику. Несмотря на то, что его деятельность явно нравилось немцам, неприятностей и бед для заключенных она не несла. Наоборот, наведенные старшиной чистота и порядок в бараках резко уменьшили болезни в лагере, а дополнительные пайки «за ударный труд» нередко доставались тем, кто не особо старался в штольнях. В штреках бомоновцы работали рядом с французскими шахтерами, и к тому времени русским удалось наладить связи с подпольщиками. Посоветовавшись с французскими товарищами лагерные коммунисты пригласили Порика на серьезный разговор. С этого момента и началась его подпольная деятельность. Советские партизаны вдали от родины Василий задумал нечто неслыханное: превратить концентрационный лагерь в базу партизанского отряда. Несколько месяцев шла напряженная подготовительная работа. По одному подбирались будущие партизаны. Так как среди них было много 16−17-летних парней, еще не служивших в армии, то военнопленные по ночам обучали их навыкам обращения с оружием. Сначала уроки носили чисто теоретический характер, а позже, когда французы смогли передать в лагерь несколько пистолетов и винтовку, начались практические занятия. Староста имел право поощрять передовиков производства увольнительными на несколько часов. Будущие партизаны по двое-трое встречались в лесу, и тренировались в стрельбе и метании гранат. По ночам рыли подкопы под колючей проволокой, сразу несколько, чтобы преодолевать преграду как можно быстрее. Наконец, осенью 1943 года новый партизанский отряд, взявший имя Чапаева, и насчитывавший 35 человек, совершил свою первую вылазку. Французские связные принесли пулемет и несколько автоматов. С этим оружием «чапаевцы» напали на немецкий полубатальон, направлявшийся с восточного фронта на отдых во Францию. Две сотни эсэсовцев двигались по ночной дороге на нескольких грузовиках. Партизаны из Бомона первыми выстрелами уничтожили командиров в первой и последней машинах, а затем начали обстрел в панике выпрыгивающих из грузовиков солдат. Через несколько минут ожесточенной стрельбы, партизаны растаяли в темноте, а нацисты начали подсчет потерь. В пятиминутной схватке были убиты и ранены 50 воинов СС. В отряде Порика не было даже раненых. Чапаевцы спрятали оружие в лесу и, поднырнув под проволоку, улеглись на нарах в своих бараках. Департаменту Па-де-Кале немцы придавали особое значение. Во-первых, они нещадно эксплуатировали местные угольные шахты и металлургические заводы, а во-вторых, на побережье шло активное строительство Атлантического вала, которым Рейх надеялся предотвратить возможную высадку англичан на континент. Немцы считали этот регион своим глубоким тылом, и внезапно спокойная жизнь оккупантов превратилась в ад. Отряд Порика совершал всё новые дерзкие вылазки. Трофейное оружие заметно увеличило боеспособность отряда имени Чапаева. Взрывчатка, использовавшаяся в шахтах, тоже шла в дело. К концу 1943 года партизаны подорвали тринадцать эшелонов, перевозивших боевую технику, сожгли пять военных складов, испортили несколько километров телеграфных линий и уничтожили до тысячи немецких солдат и офицеров. При этом никто из пориковцев до сих пор не был убит. Ранения случались, но лагерный врач, член подпольной организации, умудрялся лечить их, выдавая за травмы на производстве. Василий понимал, что долго так продолжаться не может: если врагам достанется хотя бы одно тело погибшего в бою партизана в лагерной одежде, то спустя несколько часов весь отряд будет уничтожен. Чапаевцы начали передислоцироваться на волю. Они не выходили на поверхность из шахт, по нескольку дней скрываясь в заброшенных штольнях, а староста лагеря Бомон безуспешно боролся с участившимися случаями побегов. К началу весны 1944 года из всех чапаевцев в лагере остался один Порик. Работавшая в офицерской столовой украинка шепнула ему, что слышала разговор сотрудников охраны о смутных подозрениях против старосты. Не дожидаясь, пока эти подозрения будут подкреплены увесистыми доказательствами, Порик, ежедневно выходивший за ворота, чтобы проверять положение дел на шахтах, не вернулся в «родной» барак. Гестапо, готовившее его арест, осталось ни с чем. Вырвавшийся на оперативный простор отряд имени Чапаева стал быстро разрастаться. Его ряды пополняли советские пленные, бежавшие из лагерей, французские подпольщики и иностранные рабочие, угнанные на предприятия Па-де-Кале. Уже через месяц под командой лейтенанта Громового (такова была кличка Порика во французском подполье) оказалось целое партизанское соединение, активно действовавшее на всём северо-западе Франции. Чапаевцам удалось сильно осложнить процесс высасывания Рейхом французских ресурсов. Шахты и заводы неделями простаивали, когда партизаны взрывали линии электропередач и компрессорные станции, пускали на дно каналов баржи с углем, рвали рельсы железнодорожных магистралей. Нападали пориковцы и на продовольственные склады, захватывая не только продукты, но и десятки тысяч продовольственных карточек, которые раздавались по семьям, поддерживавшим бойцов Сопротивления. В ночь на 24 апреля, отряд имени Чапаева совершил почти показательный рейд на свою «альма-матер» — концлагерь Бомон. Запылали подожженные бараки и канцелярия. В одном из зданий партизаны встретили упорное сопротивление солдат охраны. Завязался бой, шум которого услышали в расположенном неподалеку городке Дрокуре. Чапаевцам пришлось спешно отступать, разделившись на небольшие группы. Группа Порика напоролась на высланный в сторону Бомона немецкий патруль. Двое из четырех партизан были ранены. Им удалось оторваться от преследований и скрыться на конспиративной квартире в Дрокуре. Василий послал самого младшего из своих бойцов, 16-летнего парня, разведать обстановку. Тот, по неопытности, уходя в город, прихватил пистолет, был схвачен поднятыми по тревоге эсэсовцами, и после нескольких часов избиений раскрыл адрес, где скрывались старшие товарищи. Шахтерский домик был тут же взят в плотное кольцо. Началась перестрелка. У партизан на троих были только автомат и пистолет. Уже в первые минуты боя один из чапаевцев был тяжело ранен, а второй пустил последнюю пистолетную пулю себе в голову. Василий, отстреливался до последнего патрона. Раненый в левую руку и правое плечо, он через чердак попытался уйти по крышам, но был срезан автоматной очередью… Гестаповцы торжествовали. Им удалось взять живым самого Порика, считавшегося неуловимым. Потерявшего сознание Громового доставили в замок Сент-Никез, превращенный в тюрьму города Арраса. Доктор, осмотревший нового заключенного, не был уверен, что он выживет после четырех ранений (к прежним двум добавились пули в левую ногу и левое плечо). Гестаповцы привели Порика в чувство и приступили к допросу, нанося удары железными прутьями точно по ранам. Порик молчал. Пытка продолжалась два дня. Поняв её бесполезность, палачи честно предупредили Василия, что если он завтра не развяжет язык, то к вечеру будет расстрелян. Порик остался один в тюремной камере. Его раненые руки были скованы наручниками. Внезапно он увидел над своей койкой глубоко вбитый в стену гвоздь. Подковыряв его шляпку ногтями, Василий умудрился вытащить гвоздь зубами и отомкнуть с его помощью наручники. Потом он принялся громко стонать и звать часового. Когда вошедший солдат наклонился к узнику, тот ударил его гвоздем в висок. Накрыв мертвое тело на койке одеялом и прихватив кинжал часового, беглец укрылся в соседней камере. Там Порик несколько часов долбил решетку, вытаскивая её прутья из стены. Когда образовалось отверстие, в которое можно было пролезть, он сделал крюк из одного прута и разорвал на полосы всю свою одежду и все имевшиеся в камере тряпки. Получилась длинная, но непрочная веревка. Тюремный замок окружали две высокие стены. Порик вылез в окно, спустился по веревке со второго этажа во внутренний двор и закинул крюк на внутреннюю стену. Поднялся. Лёжа на стене, он увидел караул, обходивший тюрьму в нескольких метрах под ним. Пропустив солдат, Василий спустился вниз и забросил крюк на внешнюю стену. Поднялся и начал спускаться. Тут самодельная верёвка не выдержала, и Порик полетел вниз с пятиметровой высоты. Очнулся он в глубоком рву. Его голое тело обжигала известь, покрывавшая трупы казненных, среди которых через несколько часов должен был лечь и он сам. С минуты на минуту тюремщики должны были хватиться узника и начать охоту на беглеца. От ближайшей конспиративной квартиры Порика отделяли 18 километров. Припадая на раненую ногу, покрытый своей и чужой кровью, Василий двинулся в путь. В лесу он нашел ручей, по которому некоторое время брёл, чтобы сбить со следа собак. На окраине какой-то деревни незнакомый крестьянин приютил беглеца на ночь, накормил, перевязал раны и дал одежду. На следующий вечер Порик постучался в окно явки в городке ЭненЛьетар. Теперь он находился среди товарищей. Гестаповцы искали Порика по всему северу Франции. Чуть ли не на каждом столбе висел его портрет. Тщательнее всего проверялись больницы и кабинеты частнопрактикующих врачей. Нацисты прекрасно знали о тяжелом состоянии беглеца. Тем не менее, французские подпольщики организовали хирургическую операцию, в ходе которой из тела Василия извлекли четыре пули. Молодой организм быстро поправлялся. Вскоре выздоровевший Порик вновь возглавил свой отряд. Чапаевцы не сидели, сложа руки, в отсутствие командира. Рельсовая война, нападения на склады и немецкие комендатуры продолжались. С возвращением Порика в строй, земля начала в буквальном смысле гореть под ногами оккупантов. Еженедельно происходили крупные диверсии на предприятиях. На воздух взлетел ремонтный авиазавод. Надолго прекращались работы на угольных разрезах. Город Дрокур пориковцы буквально очистили от гитлеровцев, установив в нём собственные порядки. 14 июля — главный праздник Французской республики, день взятия Бастилии. В годы оккупации немцы запрещали его официальное празднование. 14 июля 1944-го на центральной площади города СенанГоэлле установили трибуну, на которую поднялся самый разыскиваемый на севере Франции человек. Василий Порик, в специально для этого случая сшитой советской парадной форме произнес короткую, но пламенную речь, после которой перед горожанами промаршировала одна из рот отряда имени Чапаева. Это был единственный воинский парад в день взятия Бастилии за всё время оккупации Франции. 22 июля Порик попал в засаду. Непонятно, произошло это случайно, или кто-то его выдал. Василий, ехавший на велосипеде, поравнялся с группой молодых шахтеров, которые внезапно бросились на него, повалили, заковали в наручники, и только после этого достали спрятанные под рабочими робами автоматы. Его бросили в кузов подъехавшего грузовика, который помчался в Аррас. Василий готовился к новым допросам и пыткам. Но его даже не завезли в покинутый им 79 дней назад тюремный замок. Грузовик подъехал к тюремной стене. Лейтенанта Громового поставили на край рва, наполненному трупами, нацисты дали залп. Двадцатичетырехлетняя яркая жизнь советского офицера и французского партизана Василия Порика оборвалась. Деятельность отряда имени Чапаева не прекратилась и после гибели командира. Пориковцы мстили гитлеровцам за смерть Василия еще несколько месяцев, до самого освобождения Па-де-Кале англо-американскими войсками. Вскоре после освобождения Арраса, останки лейтенанта Громового тожественно перезахоронили в коммуне Энен-Бомон. На могиле поставили памятник. Через двадцать лет после смерти Василий Васильевич Порик был удостоен звания Героя Советского Союза. Автор: Дмитрий Карасюк Источник: https://diletant.media/articles/45264399/?utm_medium=kartoteka «Исторический метод» современного политического исследования: проблемы интерпретации 2020-07-22 10:41 Редакция ПО В ряду методов, при помощи которых отечественные политологи осуществляют сегодня свои исследования, довольно часто фигурирует «исторический метод». Внимание политологов к этому методу оправдано. Добросовестному специалисту трудно рассуждать о современной российской политике, ее особенностях и тенденциях и не принимать во внимание пространственного и временного масштаба процессов государственного строительства и общественного развития, результатом которых эта современная политика является. Применение «исторического метода» к изучению современной российской политики оправдано тем, что сама эта политика глубоко исторична с точки зрения ее целей, форм и смыслов. Вместе с тем упоминание в политологическом тексте, в публикации или диссертации о применении его автором «исторического метода» каждый раз создает проблему. Проблему смысла, которым политолог наделяет понятие «исторический метод», когда включает это понятие в структуру своего научного текста. Для человека, которого в политологическом тексте интересуют, прежде всего, конечные оценки и выводы специалиста, она не очевидна. Более очевидна эта проблема для эксперта, задача которого оценить не только сам научный результат, но и качество того теоретического инструментария, при помощи которого данный результат был получен и корректность применения которого обеспечила этому результату необходимую достоверность. В современной политической науке за минувшее столетие сложилась традиция, как тот или иной метод понимать и применять. Она, эта традиция, прописана и закреплена в учебных пособиях по методам политического исследования. Ее придерживаются специалисты по теоретическим и прикладным проблемам политической науки. Эксперт и автор рецензируемого научного исследования, раз они в процессе своего профессионального становления приобщились к этой традиции своей науки, казалось бы, должны достаточно легко прийти к взаимопониманию в вопросе корректности методологии. На деле же взаимопонимание, именно взаимопонимание, достигается достаточно редко. Чаще его подменяет простое согласие эксперта не требовать от коллеги «слишком много» в плане работы над теоретическими основами своего исследования. То есть не выяснять в деталях, что именно тот имеет в виду, когда говорит о применении в своем политическом исследовании того или иного метода, например «исторического метода». Выяснение деталей, действительно, могло бы увести процедуру экспертизы в сторону, потому что автору политологического текста и эксперту пришлось согласовывать свои позиции по ряду трудных теоретических вопросов, далеких от проблематики конкретного политологического исследования, особенно прикладного. В случае с «историческим методом» первое, что должны были бы сделать в идеале автор и эксперт, это как раз определиться со своим отношением к упомянутой традиции. Как часто бывает с традициями, у этой тоже есть свои минусы. Очевидный минус состоит в том, что традиция возводит в норму методологии политического исследования подмену автором этого исследования характеристики смысла и назначения того или иного метода его условным и общепринятым в науке названием. Методологию конкретного исследования современные политологи, особенно начинающие свою научную карьеру, часто собирают, как детский конструктор «Lego», из ярких и стандартных деталей. В роли таких деталей выступают некие «общепринятые» условные названия методов - «системного», «структурно-функционального», «институционального» и т. д. Традиция эта своим происхождением обязана во многом обстоятельствам становления современной отечественной политологии. А конкретно тому, что многие методы изучения современной демократической политики (а именно на ней сосредоточилось внимание отечественных политологов в последние три десятилетия) отечественные специалисты в готовом виде заимствовали у своих зарубежных коллег. Зарубежная наука, ее достижения в разработке теории демократии и изучении разнообразных демократических процессов выглядели для отечественных политологов тем эталоном, который надо просто максимально аккуратно копировать и использовать для изучения российской политики. Тем более что политика эта, как тогда полагали многие отечественные политологи, могла и должна была развиваться строго по логике «демократического транзита». Все это стало основой для распространения в среде отечественных политологов уверенности, что методы политической науки, хотя и созданы для изучения либеральной демократии в Старом и Новом свете, в сущности, универсальны. А потому они не требуют от российского политолога какой-либо существенной доработки при их применении к изучению российской политики, в том числе в ее историческом измерении. Достаточно в политологическом тексте просто привести общепринятое условное название того или иного метода, «исторического метода» в частности, и, как говорили в Античности, «умному будет достаточно!». Здесь, надо заметить, дает о себе знать фундаментальный пробел в профессиональном знании отечественных политологов, особенно последнего поколения. Большинство из них в период вузовского обучения не имели возможности профессионально, на научной основе, изучать историю даже собственной страны. По этой причине они чаще всего не в курсе тех дискуссий, которые вели прежде и ведут сегодня профессиональные историки по поводу «смысла и назначения истории» (если воспользоваться известной формулировкой К. Ясперса), а также о способах получения достоверного знания о прошлом разных государств и народов в разное историческое время. А потому для них ближе представление об «истории» как школьной дисциплине, как «истории вообще». Это представление об «истории» как более или менее кратком обзоре основных фактов из прошлой жизни разных государств и народов, для изучения и усвоения которого от школьника не требуется никаких особых теоретических знаний и исследовательских навыков. Максимум, что ему нужно, это уметь читать учебник по «истории» и запоминать события и даты. С таким порядком действий часто в сознании политологов и ассоциируется «исторический метод» изучения политики. Такой в полном смысле мифологический подход к методологии своей науки не нарушает согласия в рядах отечественных политологов и привычной технологии экспертных процедур до тех пор, пока не найдется кто-то, кто, подобно мальчику из сказки Г.-Х. Андерсена, не скажет: «А король голый!». Иначе говоря, пока этот «кто- то» не обратит внимание своих коллег на тот факт, что за большинством условных и общепринятых в современной науке названий методов, «исторического метода» в том числе, стоят очень разные трактовки специалистами его смысла и порядка применения в научном исследовании. Так обстоит дело, например, со всеми «базовыми» методами современного политического исследования. Отечественные и зарубежные классики теоретической политической мысли за минувшие два столетия наполнили понятия «системный метод», «структурно-функциональный метод», «институциональный метод», «неоинституциональный метод» очень разными, порой взаимоисключающими смыслами. Они же предложили очень разные варианты практического приложения этих методов. Мы этих создателей методов политического исследования потому, собственно, и считаем сегодня «классиками», что они не повторялись в своих теоретических инициативах и предложили каждый свою, вполне законченную и функциональную трактовку того или иного метода. Тем самым каждый из них еще на шаг продвинул вперед развитие теоретических основ современной политической науки. В такой ситуации автору политологического исследования и эксперту надо либо формально следовать сложившейся методологической традиции, т. е. делать вид, что «исторический метод» он и есть «исторический метод», и больше на эту тему рассуждать не имеет смысла, либо искать в разнообразии интерпретаций «исторического метода» точки соприкосновения в своих представлениях о смысле и порядке его применения в политическом исследовании. Условия такого выбора, заметим, различны для автора политического исследования и эксперта. Преимущество автора в том, что он может легко оправдать свое нежелание вникать в теоретические детали. Автор может рассуждать так: раз новый и практически значимый результат мною достигнут, то какая разница, при помощи каких методов? Для эксперта, в принципе, важны именно детали того смысла метода, которыми руководствуется или не руководствуется исследователь. На основании этих деталей эксперту легче всего и надежней определить уровень новизны и достоверности выводов и рекомендаций, к которым пришел исследователь. Если автор и эксперт решат все же в своей профессиональной дискуссии по поводу методологии руководствоваться не мифами об «истории», заложенными в их сознание школьным и вузовским образованием, а современным требованием к научной методологии, то им придется согласовывать свои мнения по целому ряду позиций. Требование, в сущности, простое: уровень сложности понимания исследователем своего метода должен соответствовать уровню сложности понимания им своего предмета - исторических проблем современной политики в данном случае. Выяснение деталей придется начинать с вопроса о статусе «исторического метода», о его принадлежности к ряду методов специально-научных или общенаучных. «Исторический метод» - это метод исторической науки, который политологи прямо заимствуют у своих коллег по цеху, или же это метод общенаучный, которым на равных правах могут пользоваться представители разных наук? Для осуществления экспертизы политического исследования это практический вопрос. Потому как, если политолог говорит об использовании им «исторического метода» применительно к изучению политических процессов, институтов и технологий либо наследия политической мысли и понимает его как метод именно исторической науки (пусть даже в метафорическом смысле этого определения), это одно. Эксперт в таком случае вправе требовать от автора доказательств, что результаты его исследования, полученные с применением «исторического метода» как метода исторической науки, являются результатами действительно политологического, а не исторического исследования. При этом и эксперту, и автору придется включить в повестку своего диалога о методе тот факт, что сами историки порой пользуются понятием «исторический метод» в его специ- фически-историческом статусе, как метафорой. Когда им важно подчеркнуть специфику того теоретического ракурса, в котором они, в отличие от других гуманитариев (например социологов, использующих «социологический метод», или философов, использующих «философский метод»), видят и фиксируют в качестве своего предмета научного исследования постоянно меняющуюся социальную реальность. Понятие «исторический метод» в устах историка в этом случае характеризует не столько его намерение изучать конкретный предмет с конкретных теоретических позиций, сколько содержит в себе его заявку на профессионально-корпоративную идентичность. В том смысле, что он, профессиональный историк, тем и отличается от других гуманитариев, философов, социологов и т. д., что в своих научных поисках реализует «исторический метод» как специфический набор профессиональных компетенций. Если же политолог, в своем научном тексте упоминающий «исторический метод», имеет в виду общенаучный метод ретроспективного исследования природных и социальных процессов, то это никак не может быть основанием для сомнений в «политологичности» его научного текста. Политолог вправе свободно пользоваться «историческим методом» как одним из базовых методов современной науки как таковой. У науки в целом и у отдельных ее направлений есть своя, более или менее длительная и масштабная «история», т. е. последовательность достижений и просчетов в постановке и решении теоретических и прикладных задач, поддающаяся интерпретации и упорядочению. Современной науке важно реконструировать, хранить и презентовать обществам и элитам такое знание о своем противоречивом прошлом в качестве свидетельства своего зримого прежнего вклада в общественный прогресс и своих возможностей увеличить этот вклад в будущем. Вклад этот, сделанный наукой прежде, служит оправданием нынешнего общественного и государственного доверия к ней. Есть, кроме того, своя история становления у предмета каждой из современных наук, а также у ее теоретических основ. И все это физики, биологи, медики и т. д. изучают с опорой на современные общефилософские представления о причинах, порядках и последствиях изменений в базовых социальных практиках, одной из которых является наука в целом и в отдельных своих ответвлениях. Автор политологического текста и его эксперт чаще всего в такие философские тонкости не вникают. Они полагаются на свой личный творческий опыт, интуицию и традицию теоретизирования, сложившуюся в отечественной политологии за минувшие три десятилетия ее развития. Все вместе это обеспечивает им возможность в своей научной коммуникации использовать «по умолчанию» то представление о статусе «исторического метода», которое, как им кажется, наиболее соответствует свойствам научного текста и потребностям его научной экспертизы. Это создает трудность, порой большую, в методологическом диалоге эксперта и автора. Хорошо, если личный творческий опыт, интуиция и приверженность одной традиции оформления и теоретического оснащения политологического текста приведут того и другого к одинаково позитивному отношению к формулировке «в настоящем исследовании использован исторический метод». Тогда очень вероятна позитивная оценка экспертом корректности методологии и достоверности научного результата. В случае же несовпадения таких представлений возможна ситуация, когда эксперт будет критиковать автора за ненадлежащую методологию исследования, а автор рецензируемого труда - подозревать эксперта в желании «придраться к мелочам». Основой коммуникации автора и эксперта станет в этом случае взаимное подозрение в научной недобросовестности. У эксперта и автора есть, в принципе, возможность не полагаться только на свою ишуи- цию и опыт, а конкретно определиться с пониманием статуса той теоретической конструкции, которую каждый из них в своем сознании определяет понятием «исторический метод». В разделе своего политологического исследования, посвященного методам работы, автор вправе объясниться по этому поводу со своим экспертом. Заявить, например, что в данном своем конкретном политическом исследовании, когда он говорит о применении «исторического метода», то имеет в виду метод ретроспективного изучения политики. Эксперт будет точно так же вправе с ним согласиться или не согласиться. В любом случае в методологическом диалоге автора и эксперта появится больше конкретики и объективности, и первый шаг к взаимопониманию будет сделан. Останутся, вместе с тем, другие проблемы интерпретации «исторического метода» как метода политического исследования. Они не обязательно должны ставиться и решаться каждый раз, когда политическое исследование подвергается экспертизе в части методологии. Но представление участников экспертной работы о сути этих проблем определенно способно в лучшую сторону повлиять на ход и итог этой работы. Даже если автор политологического текста и эксперт, интуитивно или осознанно, сошлись во мнении, что понятие «исторический метод» в данном тексте является смысловым эквивалентом общенаучного ретроспективного метода, то им в этом случае неплохо было бы определиться еще и с конкретным общенаучным смыслом «исторического метода». Смыслы существуют разные. Отечественным политологам сегодня есть из чего выбрать в этом плане. Есть, соответственно, и почва для того, чтобы эксперт, принципиально согласившись с выбором автора политического исследования в пользу общенаучного «исторического метода», не одобрил того, как именно автор понимает смысл использования этого метода в своем исследовании. С одной стороны, в научном тексте юриста, биолога или медика понятие «исторический метод» будет обозначать некий достаточно универсальный способ решения исследовательской задачи (С. Кандрычын [1], Г. В. Федорова [2], К. С. Бельский [3], О. А. Егорова [4]). Способ этот подразумевает, что ученый судит о свойствах природного объекта или социального субъекта, а также о характере связей между ними на основе своих наблюдений за естественными изменениями в этих свойствах и связях в пространстве и времени, существовавших прежде. «Исторический метод» в своем общенаучном смысле выступает, таким образом, альтернативой эксперименту, в котором характер, порядок и скорость изменений устанавливает сам исследователь. Применение «исторического метода» имеет даже некоторое преимущество перед экспериментом. В том смысле, что исследователь, не вмешивающийся в изменения и лишь наблюдающий за тем, как они происходили на определенных отрезках исторического пространства и времени, получает дополнительный стимул к уверенности в своей объективности; в том, что в своих суждениях и оценках он воспроизводит картину исследуемой природной или социальной реальности «так, как оно есть на самом деле». Тем не менее главное, что определяет смысл обеих научных процедур, - возможность для исследователя выявить и проследить изменения в исследуемой реальности. Казалось бы, вот то оптимальное и для политолога-эксперта, и для автора политологического труда, который он рецензирует, толкование общенаучного смысла «исторического метода». Политика всегда была и остается той социальной практикой, в которой изменения идут постоянно и с высокой, в сравнении с другими социальными практиками, интенсивностью. С этим не станет спорить ни один профессиональный политолог. Здесь есть, соответственно, основания для применения «исторического метода» как инструмента изучения политики в ее естественных прошлых состояниях изменчивости. С другой стороны, препятствием к такому простому решению является различие мнений все тех же юриста, биолога или медика (как и многих других пользователей «исторического метода» в его общенаучном смысле) по поводу того, какого именно рода «изменения» в окружающей природной и социальной реальности и для чего должен выявлять и наблюдать исследователь. По мнению одних теоретиков, порядок и смысл использования общенаучного «исторического метода» познания должны быть подчинены задаче выявления закономерностей в развитии различных процессов. Другие настаивают, что главное, дающее ученому применение «исторического метода», - это возможность увидеть изучаемую реальность в динамике. То есть для наблюдения важны не только сами изменения объектов или субъектов, изменения в структуре связей. Не менее важно наблюдение за изменениями тех пространственных и временных контекстов, в рамках которых меняются упомянутые объекты, субъекты и связи. Третьи, рассуждая о функциональности исторического метода, отождествляют его с методом «генетическим». В том смысле, что его применение должно быть продиктовано необходимостью для ученого выявить и сопоставить не развитые и развитые состояния реальности, изучаемой им, а также реконструировать процесс развития этой реальности [5]. Это, надо заметить, только те различия в подходах представителей разных наук к функциональности «исторического метода» как метода общенаучного, которые обнаруживаются при адресации запроса «исторический метод исследования» в поисковой системе «Яндекс». С ними, соответственно, с большой долей вероятности столкнется начинающий отечественный политолог, когда попытается уяснить для себя смысл и назначение «исторического метода» при подготовке методологического раздела публикации или диссертации. Даже из такого краткого перечня разных мнений специалистов он может сделать вывод, что под общим названием «исторический метод» на самом деле скрываются очень разные ракурсы изучения политической реальности в ее прошедших состояниях и, соответственно, разные порядки и теоретические инструменты познания политической реальности. Какой порядок и какие инструменты выбрать, какой, иначе говоря, интерпретацией «исторического метода» лучше руководствоваться в данном конкретном исследовании изменений в политических объектах и субъектах? При наличном разнообразии интерпретаций смысла и назначения «исторического метода», доступных политологу, ответ на этот вопрос опять же зависит от субъективных предпочтений автора и эксперта. А значит, любой из вариантов ответа может быть и источником их несогласия в том, как именно следует понимать общенаучный смысл и общенаучный порядок применения «исторического метода». Помимо субъективных предпочтений исследователя и эксперта, источником их несогласия в вопросе понимания смысла и назначения общенаучного «исторического метода» в политическом исследовании может быть также и разница в их взглядах на меру значимости знания именно об изменениях в политике в минувшие времена для понимания ее сути. Что наиболее точно характеризует смысл политики как одной из наиболее древних социальных практик: то, что в ней постоянно меняется, или то, что в ней устойчиво? С одной стороны, политика представляет собой непрерывный процесс изменений. Но, с другой стороны, были и есть в этом процессе постоянных изменений и «островки стабильности». И они довольно часто представляют самостоятельный интерес для политолога. Были и есть в политике социальные и элитарные ценности, коммуникативные практики (социальная мифология, например), общественные и государственные институты, которые представляют интерес и практическую значимость для изучения их политологом именно потому, что на уровне смысла, а порой и организации не меняются десятилетиями и даже веками. Это то, что можно назвать цивилизационным фундаментом политики как таковой. Иначе говоря, выражением ее сущности как особой социальной мета-практики, которая хуже или лучше, но позволяет людям согласованно, в режиме баланса своих личных, общества и государства разнообразных интересов и ресурсов управлять всем спектром прочих, неполитических общественных и частных практик. Эти неизменные «основы политики» представляют особый научный интерес тогда, когда политологу нужно осуществить прогнозирование политики. Они для такого прогнозирования являются своего рода исходными пунктами. Но если автор политического исследования считает, что главное в политике - ее устойчивое начало, то у эксперта вполне могут быть иные представления о главном. Тогда возможно непонимание между автором и экспертом не только в вопросе, как изучать изменения в политике при помощи общенаучного «исторического метода», но также и в вопросе о том, насколько разумно политологу ограничивать себя в использовании этого метода только задачей выявления изменений в политике. В связи с тем, что было сказано выше о смысле «исторического метода» в политическом исследовании, возникает еще один вопрос. Возможно ли специфически политологическое понимание того, что такое общенаучный «исторический метод» в политическом исследовании и для чего он там нужен? Разнообразие интерпретаций общенаучного «исторического метода» в рамках различных отраслей научного знания возникло не на пустом месте. Оно отражает естественное и общее для разных наук, гуманитарных и негуманитарных, стремление максимально адаптировать применение любого общенаучного метода, включая и «исторический метод», к особенностям своего объекта и предмета исследования. Политика как объект и предмет исследования тоже обладает несомненной спецификой. Формально это ее качество свидетельствует в пользу возможности для политолога, изучающего изменения в политике при помощи «исторического метода», привнести нечто свое в понимание и применение этого метода. Этим «своим» могло бы быть понимание политологом «исторического метода» как метода выявления не одних только изменений в политических процессах и структурах. Более соответствующим структуре и тенденциям развития политического знания является понимание «исторического метода» как теоретического инструмента выявления и научного описания баланса устойчивых (постоянных) и неустойчивых (переменных) факторов, условий, ресурсов, целей движения политики - баланса, ориентируясь на который, как в прошлой, так и настоящей жизни цивилизованных обществ и государств политологи каждый раз достаточно точно определяют: где имеет место просто частный конфликт человеческих интересов, а где - именно непрерывный политический процесс в его прошлом и настоящем измерениях.
Список литературы: [1] См.: Кандрычын С. О методе изучения исторических структур // Клио. 2008. № 4 (43). С. 10-19. [2] См.: Федорова Г. В. О методах исторических исследований // Проблемы социальной гигиены, здравоохранения и истории медицины. 2004. № 6. С. 43-45. [3] См.: Бельский К. С. Об историческом методе познания в науке административного права // Право и государство : теория и практика. 2012. № 6 (90). С. 75-79. [4] См.: Егорова О. А. К вопросу об исторических и логических методах в юридическом познании // Фундаментальные и прикладные научные исследования : сб. ст. Междунар. науч.-практ. конф. / отв. ред. А. А. Сукиа- сян. Екатеринбург, 2015. С. 191-200. [5] См.: Столяров В. Исторический метод познания в современной науке. URL: https://www.litres.ru/stolyarov- vladislav/istoricheskiy-metod-poznaniya-v-sovremennoy-nauke/chitat-onlayn/ (дата обращения: 24.12.2018) Автор: Шестов Н. И. Источник: Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Социология. Политология. 2019. Т. 19, вып. 1. С. 87-92. Президент Трамп наделил США правом на религиозный интервенционизм 2020-07-22 10:42 Редакция ПО По ряду признаков Белый дом вёл подготовку к решению охватившего США экономического кризиса путём развязывания в конце лета большой войны на Ближнем Востоке против Ирана и Сирии. Резкое, почти на треть, сокращение американской группировки в Европе, вероятно, также служило целью усиления войск в соседнем регионе. Однако ситуация в США такова, что подобный сценарий «решения всех проблем» выглядит малореальным. Достаточно представить, что может произойти, когда первые гробы с чёрными военнослужащими начнут приходить ещё и из Ирана. Нельзя исключать, что срыв ожидавшейся иранской кампании был одним из мотивов активного подключения к протестам афроамериканцев различных организаций типа «Антифа» и некоторых демократов. Однако не тот человек Дональд Трамп, чтобы так легко сдаваться. В последние дни он развил беспрецедентно кипучую деятельность на сравнительно новом для него религиозном фронте. Сама по себе идея использования религии в интересах внешней политики США не нова. В своё время целую монографию об этом написала бывший госсекретарь Мадлен Олбрайт, которая со свойственным ей цинизмом, далёким от всякой веры, поучала, как ловчее направить верующих всего мира в русло американской гегемонии. Многие «фабрики мысли» в США имеют соответствующие программы, действуют и специализированные учреждения типа Центра Беркли при Джорджтаунском университете. Создана вертикально интегрированная система спецкомитетов и комиссий в конгрессе и правительстве для отслеживания мировой религиозной ситуации и выработки рекомендаций по её использованию в национальных интересах. Ежегодно публикуются специальные отчёты и доклады. Выработан термин «культурные войны», в которых сражения идут не за территории, а за умы и души. Территории появятся потом. И в этих войнах Трамп хочет стать победоносным главнокомандующим. Впервые в истории США он поднял программу «защиты религиозных свобод в мире» на высший уровень, приняв 2 июня специальный президентский указ. Ранее бдительные американские контролёры, заметив какое-либо нарушение, на их взгляд, прав верующих в какой-то стране, ограничивались главным образом развёртыванием против неё пропагандистской кампании и её осуждением на международных форумах. Теперь, согласно указу Трампа, США вправе вводить против предполагаемого нарушителя какие угодно санкции по примеру «Глобального закона Магнитского». То есть, если вы слабы, вы можете выполнить все требования Вашингтона, но затем вам предъявят какого-то недовольного бедолагу-сектанта, сделав его поводом санкции не отменять. Религиозные общины других государств провозглашаются в указе Трампа «жизненно важными» партнёрами правительства США, с которыми оно вправе взаимодействовать напрямую, в обход политического руководства той или иной страны. Узаконивается право Вашингтона на религиозный интервенционизм. Бюджет поддержки «религиозной свободы» должен составлять не менее $50 млн (верхний предел не установлен) в год. Координация работы в этой области и её «интеграция в дипломатию Соединенных Штатов» поднимается на уровень госсекретаря. Все сотрудники Государственного секретариата, а также другие федеральные чиновники, касающиеся этой сферы, должны проходить специальную переподготовку не реже одного раза в три года. Свой указ Трамп подписал сразу после посещения святилища папы Иоанна-Павла II (Войтылы) в Вашингтоне, активное участие которого в разрушении существовавших в Восточной Европе порядков в интересах Америки хорошо известно. Попутно президент США пытается решить и внутренние проблемы, демонстрируя себя американскому народу поборником веры во всём мире и призывая всех перед выборами сплотиться вокруг него. Свои цели во время этого, по отзывам американской прессы, «бесстыдного шоу» Трамп сформулировал до предела просто: «У нас самая великая страна в мире. Мы будем держать мир в порядке и безопасности». Ассистирует президенту на религиозном фронте «культурных войн» госсекретарь М. Помпео. По его инициативе с 2018 года в США проводится ежегодное «всемирное богослужение» (ministerial), а точнее сказать, «министерское совещание», в котором участвуют руководители всех американских федеральных органов, в той или иной степени имеющих дело с религиозными объединениями, разработчики политики в этой области, до 1000 высокопоставленных политиков, влиятельных деятелей разных конфессий со всего мира. Это не экуменическое собрание (его участники не ищут сближения религиозных догматов), а чисто политическое, решающее, как воздействовать на те или иные мировые проблемы при одном непременном условии – лидерстве США. В феврале 2020 года под эгидой Помпео был создан «Международный альянс за свободу вероисповедания» в составе 26 стран. Спекулятивный, даже издевательский характер по отношению к подлинной свободе веры этого нового «Священного союза» настолько очевиден, что, кроме ближайших к США Великобритании и Нидерландов, в него не вошла ни одна уважающая себя страна Западной Европы. В основном в альянсе оказались тотально зависимые от Вашингтона восточноевропейские страны и образования, включая таких «титанов» защиты религии, как Албания, Косово и Украина. «Создание альянса – первый пример в истории, когда международная коалиция на уровне национальных лидеров собирается продвигать религиозные свободы по всему миру», – заявил Помпео. Госсекретарь США раскрыл и главный мотив создания этого странного объединения: «Бороться за то, чтобы молиться свободно, без вмешательства правительства России». То есть в рамках «культурных войн» искоренять остатки духовной связи стран-членов альянса с российскими верующими. 10 июня, представляя очередной доклад Госдепартамента «О состоянии религиозной свободы в мире», Помпео расставил акценты ещё более определённо. Обосновывая право Вашингтона диктовать миру, каким богам и как молиться, он объяснил это тем, что пусть Америка не совершенна, но она остаётся «величайшей нацией в истории цивилизации (?! – Ред.)». «Но есть также Великая тьма над теми частями мира, где люди веры преследуются или лишены права поклоняться». Понятно, что к «империи мрака» он относит Китай, Россию и вообще всех, кто не приемлет американский мессианизм. Надо сказать, у собравшихся журналистов слова Помпео вызвали скорее сарказм, чем священный трепет. Майку Помпео задали вопрос: а не кажется ли ему странным, что «эта администрация так громко поддерживает права протестующих за рубежом, а не тех, кто в данный момент протестует в миле от того места, где он сейчас стоит?». Ничего вразумительного госсекретарь ответить не смог. В докладе Госдепартамента «О состоянии религиозной свободы в мире», во-первых, отстаиваются права тех групп и сект (например, мормонов, иеговистов), чьи центры находятся в США. Во-вторых, составители доклада озабочены положением конфессий, в которых американцы обладают большим или доминирующим влиянием: различных ветвей протестантства, Римской католической церкви, подопечных Константинопольского патриархата. А что касается традиционных религий, к которым США не имеют отношения, их американцы подвергают беспощадной критике за «излишнее сращивание с государством». В полной мере это относится к российскому разделу доклада. Москва осуждается за то, что пытается «представить себя» в роли всемирного центра защиты «традиционных ценностей» и находит сторонников, в том числе в США. При этом Кремль опирается на поддержку Русской православной церкви, которой он якобы взамен предоставляет «исключительные и чрезмерные привилегии». Как это ущемляет свободу религии в России, доклад не поясняет, критерий там прост, как замешанная на воде маца: лояльны государству, значит, «плохие», нелояльны – тогда «свои». Помимо запрета разного рода деструктивных сект, Москве вменяется в вину запрет поставленной вне закона во многих странах, запрещённой в России радикальной исламистской партии «Хизб ут-Тахрир», причастность которой к терроризму доказана. И это тогда, когда Трамп объявляет «террористической» за бунтарское поведение на митингах действующую по всему миру организацию «Антифа», главный спонсор которой Сорос едва ли похож на Усаму бен-Ладена. Лицемерием пронизаны и эти оценки, и вся американская политика использования религии в своих целях. В погоне за миражами ускользающего мирового господства Вашингтон спекулирует на таком высокочувствительном для людей предмете, как вера. Однако люди в своём подавляющем большинстве не горят желанием идти на поводу у новоявленных американских пастырей, корыстных и недалёких. Не получается у них с «горячей» войной, не получится и с «культурной». Автор: Дмитрий Минин Идеология и государство 2020-07-22 10:43 Редакция ПО Как известно, государство является одним из самых активных участников современной общественной жизни. Оно – главный субъект фактически всех социальных процессов: экономического, социального, политического, правового, духовно-идеологического, военного, информационного, экологического и других. Очевидно, что, поскольку государство является участником духовно-идеологического процесса, то правомерно поставить вопрос об их взаимодействии. Тем более что в жизни можно встретить немало словосочетаний, которые употребляются достаточно часто, но значительно реже им дается объяснение. В частности, достаточно часто в обществе речь идет об идеологических процессах в государствах, о его идеологической системе, просто об идеологии государств. По нашему мнению, наибольший интерес представляет проблема взаимоотношений государства и идеологии, как специфических феноменов современной общественной жизни. По установившейся в данной работе традиции заметим, что предметно определить взаимодействия государства и идеологии можно лишь после того, как определены содержательно-сущностные признаки названных явлений. Об идеологии уже сказано немало. Возникает необходимость определиться с содержательно-сущностными признаками государства. Во-первых, государство – это специфический социальный институт политического общества. Это институт проведения в жизнь определенной политики. Во-вторых, государство – это институт власти, решающий задачи конституирования, удержания и обеспечения ее функционирования. В-третьих, государство – это единство законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти. В-четвертых, государство – это институт, формируемый господствующими в обществе социальными силами. В-пятых, государство – это политический институт власти, распространяющий свое воздействие на определенную территорию. Таким образом, государство – это институт проведения в жизнь политики определенных социальных сил, соединяющий законодательную, исполнительную и судебную ветви власти, распространяемой на определенной территории, ориентированный на конституирование, удержание и обеспечение ее функционирования. Исходя из приведенного определения государства, можно решать задачу определения его взаимодействий с идеологией (идеологиями). Представим взаимодействия названных явлений в виде следующих положений. Положение 1. В основании деятельности государства как политического института обязательно лежит какая-то идеология. Как правило, это идеология господствующих в обществе социальных сил. Положение 2. Государство является средством проведения в жизнь идеологии названных социальных сил. Положение 3. В каждом государстве, как правило, одновременно существуют несколько идеологий. Одна из которых является государственной. Положение 4. Фактически в каждом государстве есть идеологии, находящиеся в отношениях противоречий. Нередко в отношениях острой социальной борьбы. Положение 5. Взаимодействия идеологий с государством меняются в ходе общественного развития. Роль той или иной идеологии может усиливаться или ослабевать в ходе развития социальных процессов. Положение 6. Существование каждого государства, как правило, связано с определенной идеологией. Положение 7. Эффективность функционирования государства в значительной мере зависит от содержания и качества идеологии, реализуемой им в социальном процессе. Положение 8. Жизнь свидетельствует о том, что идеология тем сильнее, чем продуктивнее, активнее ее проводит в жизнь государство. Положение 9. Государство, проводя в жизнь определенную идеологию, является инструментом противодействия идеологиям, противоречащим идеологии государственной. Положение 10. Изменения в государственном устройстве всегда предполагают изменение идеологий, лежащих в основе их существования и развития. Положение 11. Государственная идеология не является некой незыблемой, неизменной величиной. Она изменяется под воздействием процессов, происходящих в общественной жизни, но в рамках своего качества. Словом, идеология – это теория политики государства, а государство – это институт, реализующий определенную идеологию, проводящий ее в жизнь. Это с одной стороны. С другой – у каждого государства есть своя приоритетная идеология, которую правомерно квалифицировать как идеологию государственную. Итак, государственная идеология – это система идей, выражающая главные интересы конкретного государства как политического института, служащая теоретическим основанием его функционирования, мобилизующая его народонаселение на реализацию названных интересов. Исходя из приведенного определения, статус государственной может обрести идеология, работающая на решение следующих задач. Задача 1. Последовательная реализация на практике государственных интересов. Задача 2. Сохранение конкретной страны как некоего специфического, исторически сложившегося явления. Задача 3. «Работа» на каждого человека, все народы, живущие в конкретной стране. Задача 4. Деятельность, ориентированная на постоянное, адекватное конкретной исторической ситуации улучшение жизни людей конкретной страны. Задача 5. Отстаивание реальных свобод, демократии, утверждение гуманных отношений между людьми в конкретной стране. Задача 6. Гармонизация действий всех ветвей власти, политических сил, действующих на территории конкретной страны. Задача 7. Теоретическое обоснование правовых норм, действующих в конкретной стране. Задача 8. Формирование идеологической составляющей обеспечения безопасности конкретной страны. Задача 9. Ориентация общественного сознания на невмешательство в жизнь других государств. Ведь очевидно, что идеология конкретной страны перестает быть ее государственной идеологией, как только она ориентирует общественное сознание на возможность вмешательства в жизнь других стран. Таким образом, у государственной идеологии достаточно конкретное социальное назначение. Понять его в полной мере можно, обратив внимание на проблемы социальных интересов и социальных идей, которые существенным образом воздействуют на формирование идеологий. Очевидно, что в контексте приведенного определения государственной идеологии, прежде всего, возникает вопрос о сути государственного интереса. Попробуем предметно представить читателю содержательно-сущностные характеристики названного феномена. Очевидно, что нам предстоит ответить на два вопроса. Во-первых, что следует понимать под интересом как таковым? Во-вторых, что из себя представляет государственный интерес? Начнем с интереса. Не претендуя на истину в последней инстанции, заметим, что интерес можно охарактеризовать следующим образом. Во-первых, интерес (интересы) человека, социальной группы – это всегда желания людей. Без понимания сути желаний людей нельзя понять их интересы. Во-вторых, интересы – это не случайные, сиюминутные желания людей. Они формируются в ходе их жизнедеятельности, превращаясь в устойчивый, долгосрочно работающий феномен. В-третьих, у интересов конкретная онтологическая база. Ею является бытие людей, процесс их существования во всем его многообразии. В-четвертых, нельзя не заметить, что именно в интересах людей интегрируются все аспекты их бытия. Это с одной стороны. С другой – в интересах людей выражаются главные, основные приоритеты их бытия. Развитие в данном случае понимается как способность явлений изменять свои содержание, сущность, качество. Такие изменения, как известно, могут быть как прогрессивными, так и регрессивными. В-пятых, важно видеть, что интересы – это желания, сформированные у людей на базе их прошлого и настоящего. Это, однако, не отменяет их устремлений в будущее. Другими словами, интересы – это желания людей, ориентированные на устройство их жизни в будущем. В-шестых, нельзя не подчеркнуть, что базой формирования интересов людей являются как материальные, так и духовные процессы их бытия. Диалектика этих процессов необычайно сложна. Вместе с тем, в контексте изучения социальных интересов людей, важно подчеркнуть неоспоримый факт. Материальные факторы первичны по отношению к духовным, выполняют роль основы формирования социальных интересов людей. По природе, по своему генезису социальные интересы людей, прежде всего, базировались и базируются на материальной составляющей их бытия. В-седьмых, в основании формирования желаний (интересов) людей всегда лежит отражение их бытия на уровне чувств. Затем они конкретизируются в воле и интеллекте людей. Прочувствовав тот или иной фрагмент бытия, у людей формируется воля, желание использовать его в своих интересах, а это желание, в свою очередь, требует интеллектуальных, осознанных действий для поиска оптимальных путей решения названной задачи. Словом, социальные интересы (желания) людей «работают» на трех основных уровнях общественного сознания: чувственном, волевом, интеллектуальном. Таким образом, резюмируя вышесказанное, можно предложить следующее определение (понятие) социального интереса. Социальный интерес – это сформировавшиеся в ходе жизнедеятельности людей устойчивые желания, закрепленные в их чувствах, воле и интеллекте, отражающее суть их прошлого и настоящего бытия, нацеленное на его развитие в будущем[1]. Социальные интересы находят свое выражение в социальных идеях. Социальная идея как специфический феномен имеет ряд существенных характеристик, признаков. Представим их в определенном логическом ключе. Первый. Всякая социальная идея, если она действительно идея – продукт интеллектуальной ступени общественного сознания, правда, формирующийся, опирающийся на его чувственную и волевую составляющие. Второй. Для того чтобы та или иная мысль обрела статус социальной идеи, она должна максимально глубоко и объективно отражать сущность общественного бытия. Словом, для того чтобы та или иная мысль обрела статус социальной идеи (национальной, классовой, общенародной, государственной, патриотической, общечеловеческой), она должна в данных, конкретных условиях бытия быть мыслью, достигшей если не высшей, то весьма высокой степени объективности. Третий. Социальная мысль может обрести статус национальной, классовой, общенародной, государственной, патриотической, общечеловеческой идеи только тогда, когда она соединяется с сознанием большинства своих субъектов. Никогда не сможет стать, допустим, национальной идеей мысль, достигшая высшей степени объективности, но так и не соединившаяся с сознанием большинства людей конкретной нации (народности). Четвертый. Социальная идея – это квинтэссенция, стержень сознания, идеологии наций (народностей), классов, государств, союзов государств. Пятый. Социальная идея работает на соединение интересов конкретных общественных субъектов с их реальной жизнью. В этом заключается особая значимость национальных, классовых, общенародных, государственных, патриотических, общечеловеческих идей. Таким образом, социальная идея – это мысль, достигшая высшей степени объективности в данных конкретных условиях бытия конкретных общественных субъектов, выражающая их основные интересы, являющаяся стержнем их идеологии (духовности) и служащая реализации основных целей их бытия. Исходя из вышеприведенных определений (понятий) социального интереса и социальной идеи правомерно, наконец, ответить на вопрос о взаимоотношениях, диалектике социального интереса и социальных идей. Прежде всего, обратим внимание на факты, обусловливающие единство социальных интересов и социальных идей. Их можно представить так: а) и у интересов, и у идей одно общее онтологическое основание – это бытие, процесс жизнедеятельности людей конкретной нации, конкретного класса, конкретной страны, союза государств; б) и социальные интересы, и социальные идеи выражают главные устремления людей, представляющих конкретную нацию, конкретный класс, конкретную страну, конкретный союз государств; в) и социальные интересы, и социальные идеи – феномен общественного сознания людей; г) и интересы, и идеи формируются не в одночасье, не случайно, а в течение достаточно длительного периода времени и с определенной необходимостью; д) эти феномены – необходимые элементы социальной, национальной, духовной, экономической, политической, правовой, информационной, военной сфер жизни общества; е) и социальные интересы, и социальные идеи выполняют, как правило, функцию реализации основных целей жизни наций, народов, классов, государств, союзов государств; ж) они испытывают на себе постоянное воздействие изменяющегося бытия людей, поэтому сами постоянно изменяются, развиваются, уточняются. Вот что в главном, как нам представляется, роднит социальные интересы и социальные идеи. Наряду с единством у социальных интересов и социальных идей есть немало различий. Различия следующие:
Проделав необходимую подготовительную работу, разобравшись с содержанием понятий «социальный интерес» и «социальная идея», можно приступить к решению главной проблемы данного раздела книги. Она, как было отмечено, заключается в том, чтобы разобраться во взаимодействиях таких феноменов как идеологии и государство. Когда речь заходит об идеологических основах деятельности того или иного государства, то чаще других используется понятие не «государственная идея», а «национальная идея». Именно оно наиболее широко распространено, является наиболее популярным. Несмотря на популярность и признание обязательности существования национальной идеи у каждого государства, пока нет оснований считать, что в общественном сознании сформировано строгое научное определение названного феномена. Попытаемся резюмировать то, что сказано на данный момент о содержательно-сущностных характеристиках национальной идеи государства. Во-первых, фактически все без исключения аналитики признают, что национальная идея – это некая мысль, достигшая высокой степени объективности, выражающая главные цели политики того или иного государства. Во-вторых, признается и то, что каждое государство имеет свою, специфическую национальную идею. Национальная идея конкретного государства всегда уникальна, поскольку уникально каждое государство. Словом, нет в мире абсолютно одинаковых государств, а значит, нет и абсолютно одинаковых национальных идей. В-третьих, большинство здравомыслящих людей справедливо считают, что, несмотря на особенности национальных идей разных государств, нельзя не видеть их общность между собой. Здесь, как правило, просматривается определенная закономерная связь: чем ближе друг к другу государства по своей природе, традициям, культуре, общественному укладу и так далее, тем ближе друг к другу содержание их национальных идей. В-четвертых, многие исследователи и практики сходятся в том, что национальные идеи государств не рождаются в одночасье, формируются не сразу, а в течение довольно длительных исторических периодов. Этот факт предопределяет их «долгожительство» и относительную устойчивость. В-пятых, трудно отказать в правоте тем, кто считает, что содержание национальных идей государств в ходе исторического развития, как правило, изменяется, уточняется, корректируется в соответствии с изменениями в мире. В-шестых, нетрудно заметить, что содержание национальных идей тех или иных государств наиболее серьезно меняется под воздействием радикальных изменений в социальной жизни стран, в ходе революций и контрреволюций, в результате изменения общественного строя в них. В-седьмых, национальную идею, как правило, квалифицируют как мысль, носителем которой является большинство (подавляющее большинство) населения той или иной страны. В вышеприведенном резюме содержатся, как нам представляется, выводы, которые являются определяющими для понимания содержания национальных идей тех или иных государств. Они отражают определенные сущностные характеристики названного феномена. Вместе с тем в этих выводах содержатся серьезные противоречия. Скажем конкретнее, на наш взгляд, неточности, которые уводят нас от объективного отражения сущности такого феномена, как национальная идея. Попробуем разобраться в этих противоречиях и неточностях. Прежде всего, обращает на себя внимание факт, связанный с этимологией слова «национальная». Национальным является то, что принадлежит конкретной нации, связано с ее жизнью. Отсюда следует, что квалифицировать как национальную можно только ту идею, которая выражает интересы конкретной нации. По логике, она может обрести статус государственной только в однонациональной стране. Этот вывод очевиден, если строго следовать сути понятия «национальный». Как только мы соглашаемся с этой логикой, становится очевидным, явным противоречие. В мире не так много однонациональных стран. Население подавляющего большинства государств многонационально. Более того, в современном мире ярко проявляет себя тенденция интернационализации общественной жизни государств в силу интеграции производств, интенсивной миграции людей различных наций и народностей из одних стран в другие. Нам представляется, что употребление понятия «национальная идея» по отношению к многонациональным государствам не совсем корректно. Очевидно, что если вести речь о какой-то идее, которая выражает интересы всего населения той или иной многонациональной страны, то точнее употреблять понятия либо «государственная идея», либо «общенародная идея». Если же продолжать настаивать на использовании понятия «национальная идея» по отношению к государствам, в которых живут многие нации (народности), то это неизбежно приведет не только к теоретическим, но и практическим трудностям. Назовем их. Первая трудность. Употреблять понятие «национальная идея» по отношению к населению многонациональных государств можно было бы без явных практических негативных следствий только в том случае, если бы главные идеи, чаяния, устремления всех без исключения народов, живущих в конкретной многонациональной стране, были тождественны, совпадали. Однако социальная практика говорит об обратном – ни в одной стране мира, к сожалению, пока не было и нет абсолютного тождества интересов, идей, устремлений людей разных наций и народностей. Словом, употребление понятия «национальная идея» по отношению к многонациональным государствам не совсем корректно как в теоретическом, так и практическом планах. Вторая трудность. Употребление понятия «национальная идея» по отношению к государствам, в которых живут люди разных наций и народностей, чревато еще одной практической опасностью. Известно, что в любой многонациональной стране есть нация или нации, составляющие большинство ее населения, играющие наиболее значительную роль в формировании ее культуры, существенно влияющие на ее социальное развитие. Их нередко, справедливо называют «государствообразующими» нациями, народами. Казалось бы, можно национальные идеи такого «государствообразующего» народа квалифицировать (собрав их в систему) как национальную идею всех народов, живущих на территории той или иной страны. Такие пробы в истории общественного развития проводились не раз. Заканчивались они, как правило, неудачно. При возникновении даже малейших, незначительных социальных трений между людьми разных наций (народностей), живущих в той или иной стране, национальная идея «государствообразующего» народа (народов), как правило, переставала выполнять функцию консолидирующего социального начала. Третья трудность. Она логично, на наш взгляд, продолжает предыдущую тему. В самом факте провозглашения национальной идеей той или иной страны национальных идей «государствообразующих» народов содержится основание для конституирования неравенства людей, живущих в этих странах. Так сознательно или неосознанно генерируется база для национализма и шовинизма, об опасности которых нет необходимости вести речь. Таким образом, очевидно, что как с теоретической, так и с практической точек зрения употребление понятия «национальная идея» в многонациональных странах, по меньшей мере, некорректно. Смеем заметить, что, видимо, допущены серьезные ошибки в конституциях тех многонациональных стран, где сформулирована их так называемая «национальная идея». По сути, в конституциях таких стран речь должна идти либо о государственной, либо об общенародной идеях. В таком случае снимается проблема абсолютизации роли той или иной нации в многонациональных государствах. Настаивая на употреблении понятий «государственная (общегосударственная) идея», «народная (общенародная) идея» следует более предметно представить их содержательно–сущностные характеристики. Поняв их, можно будет ответить на вопрос о тождестве и различии названных феноменов. Прежде всего, заметим, что как общегосударственная, так и общенародная идеи отражают и выражают главные сущностные интересы, в одном случае государства, в другом – народов, живущих в конкретной стране. Это во-первых. Во-вторых, общегосударственная и общенародная идеи – продукты длительного исторического развития стран, не возникающие в одночасье. Они отражают природу конкретного государства, конкретных народов, живущих в той или иной стране. В-третьих, эти идеи являются мыслями, достигшими высокой степени объективности в условиях данного, конкретного периода развития конкретной страны. В-четвертых, как государственная, так и общенародная идеи интегральны по своей сути. Говоря другими словами, их содержание не исчерпывается и не может быть исчерпано каким-то одним односложным понятием. Как правило, государственная и общенародная (как и национальная) идеи – это интеграция, система взаимодополняющих мыслей, выражающих самые важные интересы конкретного государства, народов, наций конкретных стран. В-пятых, важной особенностью как государственной, так и общенациональной идей является их мобилизующая роль, нацеленность на действие. Словом, они ориентируют людей, живущих в конкретных странах, на практические действия. Этот факт с особой силой подчеркивает, с одной стороны, необходимость существования таких идей в каждой стране. С другой – придает особую значимость объективности их содержания. Субъективизм, волюнтаризм, упрощения в трактовке государственной и общенародной идей – это основание для практических ошибок серьезных масштабов. Вышеназванные факты характеризуют общность государственной (общегосударственной) и народной (общенародной) идей конкретных стран, но остается открытым вопрос об их различиях. Если считать, что государство – это люди, народы, живущие в конкретной стране (такая точка зрения, как известно, давно широко распространена), то различий между государственной и общенародной идеями не может быть. Как нет его и в том случае, если под государством понимается специальный аппарат власти, работающий на реализацию интересов народов страны. В таком случае общенародная идея становится идеей общегосударственной, что делает их тождественными. Бывает ли такое состояние в реальной жизни? Бывает, но, как правило, в короткие периоды времени и далеко не во всех государствах. Значительно чаще в практической, реальной жизни происходит другое. А именно: народ избирает государственную власть, которая декларирует реализацию его интересов. Нередко это остается именно только декларацией. Чиновники, пришедшие во власть, довольно часто приспосабливают ее под себя, через нее начинают решать свои задачи, тем самым отдаляя государство от народа, и, в конце концов, государственную идею (скорректированную ими под себя) от общенародной идеи. Словом, о тождестве государственной и общенародной идей можно вести речь только в том случае, если в стране работают жесткие механизмы, ставящие чиновников, власть в положение осуществления действий, нацеленных на реализацию интересов народов конкретной страны. К сожалению, еще раз заметим, в реальной жизни такие страны встречаются не так часто. Вместе с тем практика свидетельствует, что в жизни каждой страны был или может быть определенный период, когда общенародная идея работает как общегосударственная, так и наоборот. Чаще всего такое состояние наступает в трудные периоды жизни страны (войны, голод, стихийные бедствия и т.д.). Таким образом, отождествление общенародной идеи с государственной корректно только в том случае, если последняя в полной мере отражает интересы, чаяния, устремления народа (народов) конкретной страны. Во всех других ситуациях вести речь об их тождестве можно с довольно большим допуском. По сути, существуют два феномена: народ страны со своими интересами и идеей, которая идеологически конституирует эти интересы. Это с одной стороны. С другой – существует государство как некий политический институт, имеющий свои интересы и идея, которая конституирует эти интересы. Определенный свет в направлении конкретизации содержания государственной и общенародной идей проливает понимание сути классовых интересов и идей социальных групп общества. Как было подчеркнуто, в современном обществе принято различать классы бедных, среднеобеспеченных и богатых людей. Очевидно, что интересы у этих больших социальных групп разные, а значит, существенно отличаются друг от друга и идеи, которые отражают эти интересы. Что следует понимать под классовой идеей? Классовая идея – система понятий, законов, принципов, выражающих интересы конкретного класса, нацеленная на обеспечение его существования. В плане размышлений о классовых идеях, следует подчеркнуть их особенности. 1. Классовые идеи в той или иной мере связаны с национальными, государственными и общечеловеческими идеями. Взаимодействуют с ними, включают фрагменты их содержания в свое содержание, опираются на них, но при этом сохраняют свою уникальность, свою специфику. 2. Эта специфика заключается в том, что каждая классовая идея собирает под свои знамена людей разных наций (народностей), разных государств, стран, разных устремлений. В основании этого единения лежат, прежде всего, социально-экономические интересы, отличающие людей, исповедующих данную классовую идею, от людей, ориентированных на другие классовые интересы, другие классовые идеи.
Ведя речь о государственной идее нельзя оставить без внимания проблему единства и отличий государственной и патриотической идей. В классической редакции они должны совпадать, быть тождественными. Действительно, если государство последовательно отстаивает интересы своих граждан, а граждане понимают это и полностью поддерживают политику государства, то государственная идея и патриотическая идея в таких странах должны совпадать по своему содержанию. Это в теории. На практике ситуация несколько иная. Нередко позиции, которые фиксирует, закрепляет государственная идея, не совпадают с позициями, которые выражает идея патриотическая. Почему так происходит? Чтобы ответить на этот вопрос, уточним содержание названных феноменов. Государственная идея – это система понятий, законов, принципов, выражающих интересы конкретного государства как политического института, служащего господствующему в обществе классу, нацеленная на его сохранение и обеспечение функционирования. Патриотическая идея – это система понятий, законов, принципов, ориентирующих сознание и действия народонаселения конкретной страны на сохранение ее существования, независимости и самобытности. Понимая подобным образом содержание государственной и патриотической идей, нетрудно увидеть их сходство и различие. Общность государственной и патриотической идей заключается в том, что они ориентированы на обеспечение сохранности и нормального функционирования конкретного государства (страны). Различие же между ними в том, что субъектом государственной идеи, ее носителем и главным реализатором является институт власти в стране. Субъектом же патриотической идеи в стране является, прежде всего, ее народонаселение. Это не означает, что субъекты государственной и патриотической идей не взаимодействуют друг с другом, не соединяют свои усилия в интересах их реализации. В реальной жизни такое соединение происходит в силу единства их целевых установок. Вместе с тем, отдавая дань должного единству государственной и патриотической идей, нельзя не видеть их отличия, являющиеся следствием различий их субъектов. Еще раз подчеркнем – у государственной идеи – это институт власти в стране. У патриотической идеи – это широкие народные массы, ориентированные на любовь к своей стране, имеющие желание сохранить ее в интересах обеспечения своей жизнедеятельности. В контексте приведенных размышлений нельзя оставить без внимания диалектическое взаимодействие общенародной и патриотической идей. На первый взгляд кажется, что они тождественны, что между ними нет различий. Действительно, у них больше сходств, чем различий, но мы были бы неправы, если бы предметно не обозначили их сходства и различия. Главное сходство общенародной и патриотической идей заключается в том, что субъектом, носителем и главным реализатором как одной, так и другой является, прежде всего, народонаселение конкретной страны. Это первое. Второе. Как общенародная, так и патриотическая идеи нацелены на мобилизацию народонаселения конкретной страны на определенные социальные действия. Другими словами, они едины как по своему субъекту (народонаселение страны), так и по объекту воздействия общественное сознание людей конкретной страны. Единство названных идей не может нивелировать отличия в их содержании и функциях. Содержание общенародной идеи включает в себя все многообразие идеологических, мировоззренческих устремлений людей конкретной страны. Его можно представить как некую интеграцию взглядов, идей, людей, живущих в конкретной стране. В общенародной идее интегрируется весь спектр взглядов людей на жизнь, по всем ее направлениям. Патриотическая же идея интегрирует только те взгляды людей, которые имеют строгую нацеленность – сохранение существования и функционирования конкретной страны, обеспечение нормальной жизни ее народонаселения. Можно в этом контексте заметить, что если общенародная идея – это интеграция всего многообразия взглядов (нередко самых противоречивых) на свою жизнь, людей конкретной страны, то патриотическая идея – это результирующая интеграции взглядов народонаселения конкретной страны на главную проблему, проблему сохранения ее существования и функционирования. Другими словами, патриотическая идея – это сущность, своеобразный стержень идеи общенародной. Приведенное положение ни в коей мере не умаляет патриотический пафос общенародной идеи, но и не дает право умалять значимость идеи патриотизма в жизни любого государства. Таким образом, можно с достаточным основанием констатировать факты существования следующих феноменов в общественном сознании людей: национальной идеи (идеи конкретной нации); общенародной идеи (идеи народов, живущих на территории конкретного государства); классовой идеи – идеи большой социальной группы людей, именуемой классом; государственной идеи (идеи, закрепленной в основных документах конкретной страны, над реализацией которой работает государственная власть, все ее ветви); наконец, патриотической идеи, интегрирующей интересы субъектов социальной жизни в конкретной стране, с целью сохранения ее существования, независимости и самобытности. Наряду с ними реально существуют общечеловеческие идеи как отражение общечеловеческих ценностей. Общечеловеческие идеи отличаются от национальных, общенародных, государственных, патриотических, пожалуй, двумя главными признаками. Прежде всего по своему субъекту, по своему носителю. В классическом понимании субъектом, носителем общечеловеческих идей должны быть все здравомыслящие люди, живущие на планете. Конечно, такого состояния достичь в реальной жизни вряд ли возможно. Поэтому, как правило, носителем этих идей выступает большинство населения планеты, и то в периоды, когда общечеловеческие ценности, интересы овладевают их сознанием. Это первый отличительный признак общечеловеческих идей. Второй отличительный признак – это объект. Им являются общечеловеческие ценности, становящиеся для людей необходимым условием, основанием их выживания, дальнейшего существования. Резюмируем все сказанное о национальной, общенародной (народной), государственной, патриотической и общечеловеческой идеях. 1. Все эти типы идей реально существуют, имеют реальные онтологические основы. Соответственно их названиям правомерно выделять следующие основы: у национальной идеи – интересы конкретной нации; общенародной идеи – интересы народов конкретной страны; у государственной идеи – интересы конкретного государства; у патриотической идеи – интересы приоритетности, первичности, незыблемости существования конкретной страны; у общечеловеческой идеи – это интересы подавляющего большинства населения планеты. 2. Все названные идеи являются элементами общественного сознания людей. В нем они квалифицируются как идеи только в том случае, если они достигают состояния высокой степени объективности в выражении интересов вышеназванных групп людей. 3. Национальная, общенародная, государственная, патриотическая, общечеловеческая идеи выполняют функцию основ идеологий либо конкретной нации, либо народов конкретной страны, либо конкретного государства, либо всего человечества.
Таким образом, заявив в этом разделе рассмотрение диалектики идеологии и государства, мы с необходимостью вынуждены были обратить внимание на национальную, классовую, общенародную, общечеловеческую и патриотическую идеи. У последних в современном обществе много общего, но вместе с тем они конкретны, отличаются друг от друга по своим содержанию и функциям. Это важно иметь в виду, анализируя современный идеологический процесс. Словом, можно констатировать, что современный идеологический процесс включает в себя всю совокупность национальных, классовых, государственных, патриотических, общенародных и общечеловеческих идей. А.А. Кокорин, доктор философских наук Цитата 2020-07-22 10:44 Редакция ПО «Если думать о большом, пока занимаешься малым, все мелочи будут двигаться в нужном направлении»
Без названия 2020-07-22 10:46 Редакция ПО *** твоё плечо... стоим. касаюсь! и тут же каюсь, трижды каюсь. мне несказанно повезло. не отдаляюсь. но отпускаю. монолог. салют! спасибо. взмах рукой. и камня на браслете блеск. стою живой и неживой. я в эту землю врос навек. ты нежный снайпер. дезертир. раскаты музыки ловлю ушами. неслышно тает в амальгаме едва заметная тоска. я взгляда не запомнил! я не запомнил взгляда!! черт возьми! о боже, мама! мама, ты одна, прошу, меня верни туда – где так блестят горячие огни зелёных глаз на склоне лета. я отдуваюсь за двоих. и ты туда же. песня спета. и губ я не узнал твоих. увидел лишь, как ты одета, как ты танцуешь в паре с летом, как ты горишь. мой нежный снайпер. liebe dich. Полякова М., 10-а
*** я. еду. в Лондон. ребята. не остановите. alles kaput. над мною разверстое небо под мною батут. сейчас оттолкнусь и пулей – Богу в висок поцелуем. каким станет ваш маршрут? я еду в Лондон. аббатство и туристический яд. не чужды только скитания по улицам всем подряд. я еду молчать. и мне нужно всего лишь два дня. чтоб прошлое горьким засыпало пеплом. и чёрному кофе в гортани останусь вся я. и стонут тоской километры. пока что сентябрь. душа не горит. я криво шагаю известным маршрутом и в поисках средства теряю весь внешний вид и чаю не хочется утром. но черт подери! я так бесконечно люблю тебя что меж нами растаяли все километры. не встреча случилась уже и потом ты ноги просунула в гетры в просторном еловом дому на горе где снега случилось так много что вечером грела ладони на мне продрогшая недотрога. я так бесконечно люблю тебя что мне Лондон уже не поможет. и мну твои волосы так что потом тобой пробирает до дрожи. четыре раза раскаявшись вслух я все же уеду в Лондон где тонкий и терпкий британский дух пригреет меня. монотонно чеканя слова новых песен под нос сначала поеду в Думу где голоса нет и присутствие звёзд нам не поможет придумать еще раз не встречу так странно судьбы твоей и моей. по канату смешные два пехотинца земли и оба доверят лишь брату свой самый тёмный угол души в которой так много силы но только на этом совместном пути заплачу. прошу тебя не насилуй!! мой к черту. не думай. болезненный мозг которому мало осталось. я так бесконечно люблю и всерьёз бетоном находит усталость. я так бесконечно люблю тебя что не нужно писать мемуары. я просто томлюсь и терплю и потом ломаю о стены гитары. я так бесконечно люблю тебя что ты даже в ушанке красива и в южном поту распивающей ром тоже люблю. не насилуй!! боюсь отражения. обиды боюсь твоей и чужих иноходцев. но все-таки я бесконечно борюсь за шанс тебя увезти. в мореходку! Полякова М., 10-а
*** Не знала я, что быть поэтом Отведено. И сколько лет Захочется мне пачкать цветом Листы. И множество кассет Стиховных (странно!) ночью переслушаю Позабывая день и год. Сольюсь с их золотыми душами, Когда придёт черёд. И вот тогда над общим пламенем Признаюсь им в любви. Возьмут к себе меня с признанием Чужие и свои. Я обращаюсь к Вам теперь, моя Великая Всей правдою - с утра! Окрестите ль меня толикою Благословенного нутра? Я Вас прошу, меня поберегите С таких зияющих небес! И пыткой рифмы наградите На собственный успех. Я обращаюсь к Вам, "не знавшей меры", Не видевшей стихи мои, Так безусловно - с требованьем веры, И так по-детски - с просьбой о любви! Полякова М., 10-а
*** я лежу на полу в пальто пот ручьями с лица потом мне так холодно в этом пальто и так холоден этот дом. заходить без тебя выходить без тебя зажигать свечу. если надо - сквозь век пролечу лишь бы только тебя найти и прильнуть к твоему плечу и застыть и заплакать кричу! ну прижми к своему плечу! навсегда. не один. хочу зажигать для тебя свечу! над обрывками наших стихов над десятком твоих седин посиди со мной и без слов поседеем и посидим. зажигаю. сгораю дотла. рифмы нету уже давно. только музыка в ночь пришла как пропащая дочь в кино. как немые с тобой - сидим. оставайся со мной - до седин. я продолжу твой век. один. пусть слова говорят твоим звонким именем молодым над печальным письмом своим я скончаюсь. завьётся дым. Полякова М., 10-а Б. Эйхенгрин - "Зеркальная галерея. Великая депрессия, Великая рецессия, усвоенные и неусвоенные уроки истории" 2020-07-22 10:48 Редакция ПО Два великих финансовых кризиса последних ста лет - Великая депрессия 1930-х и Великая рецессия, начавшаяся в 2008 году, - разворачивались на фоне кредитного бума, сомнительных банковских практик и хрупкой и нестабильной финансовой системы. С началом кризиса 2008 года правительства обратились к урокам Великой депрессии в стремлении не допустить худшего. Хотя их реакция позволила избежать финансового коллапса и катастрофической депрессии, подобной той, что имела место в 1930-х, безработица в США и Европе достигла невероятно высокого уровня. Почему же власти не смогли добиться лучших результатов? В своей новой книге "Зеркальная галерея" выдающийся американский экономист Барри Эйхенгрин предлагает подробнейший на сегодняшний день ответ на этот вопрос. Сравнивая Великую депрессию и Великую рецессию в Европе и Северной Америке, он показывает, как страх перед новой депрессией, распространившийся после краха Lehman Brothers, определил реакцию государства на обоих континентах. Поскольку банковский крах был определяющей чертой Великой депрессии, власти оказали экстренную помощь проблемным банкам. Но поскольку рынки деривативов не играли никакой роли в 1930-х, правительства упустили из виду проблемы так называемой теневой банковской системы. Сделав слишком мало для поддержания расходов в 1930-х, на этот раз правительства увеличили государственные расходы. Но эти меры привели к усугублению экономической ситуации в странах со слишком большими долгами, особенно в Южной Европе. Более того, поскольку политики давали невыполнимые обещания и их меры не смогли остановить серьезную рецессию, действия правительств и центральных банков вызвали обратную реакцию. Политики решили вернуться к привычной политике до того, как ситуация в экономике нормализовалась. Результатом этого стало медленное восстановление в Соединенных Штатах и нескончаемая рецессия в Европе. "Зеркальная галерея" - это важная работа по экономической истории и подробное исследование того, как нам удалось избежать повторения лишь некоторых, но далеко не всех ошибок. В этой книге показывается не только то, как "уроки" Великой депрессии продолжают определять ответ общества на современные экономические проблемы, но и то, как опыт Великой рецессии навсегда изменит наши представления о Великой депрессии. |
В избранное | ||