Размещение американского ядерного оружия в Польше в случае военного конфликта ставит под угрозу существование польского государства. Такое предостережение сделало товарищество польских наследников ветеранов Второй мировой войны.

«Без русофобии нет польского патриотизма»

Многовековая история российско-польских отношений никогда не была безоблачной. Чаще всего политики «дранг нах остен» придерживалась польская шляхта. Поглотив княжество Литовское, поляки вплотную приблизились к русским рубежам. В небольшом историческом экскурсе оставим ту же Украину за бортом. За последние несколько веков тамошние и нынешние «гетманы» так нагадили России и Польше, что любой дипломатический реверанс в сторону «самостийников» еще долго будет восприниматься в штыки обеими странами. Ну а в нынешней Белоруссии, которая когда-то входила в состав Речи Посполитой, появились свои «самостийники», предпочитающие называть себя литвинами. Ну что делать… это уже новая история.

Польша всегда кичилась своей воинственностью. Дралась и с немцами, шведами, татарами. Но чаще с нами. Сидение в Московском кремле польского гарнизона, полагаю, есть высшее достижение для нынешней весьма поизносившейся шляхты (сколько их сегодня работают сантехниками или слесарями в той же Англии!). Поэтому стоит ли удивляться, что точка зрения польских политиков и историков всегда была обусловлена великопольским национализмом и недоброжелательным, подчас враждебным отношением к восточным соседям. Зачинщиком такой политики нередко выступала католическая церковь во главе с новорожденным орденом иезуитов. Результат – территория Западной Украины уже в XVI веке подпала под тотальный процесс ополячивания, появились униаты, которые в годы Второй мировой войны освящали резню не только евреев, но и польского населения. Впрочем, «бандеровская» самостийность всегда оплачивалась западными спецслужбами. Австро-Венгрией, Германией, а в годы СССР – натовскими покровителями.

Да, был тройственный раздел Польши, когда на либеральное отношение царя к польским подданным шляхта провоцировала местное население и била русским в спину. Напомним, что другие две части Польши вошли в состав Пруссии и Австрии. Здешние поляки более благосклонно относились к своему «порабощению».

Забавым стал вопрос журнала Nowa Europa Wschodnia (кстати, этот журнал почему-то объединил Восточную Европу с Центральной Азией) профессору краковского педуниверситета Мариушу Волосу: «Столетие российской Октябрьской революции в Польше практически не обсуждают. Мы, конечно, помним, что это событие оказало влияние на нашу историю, но считаем его скорее случившимся в соседней стране бунтом».

Но именно из-за этого «бунта» 29 августа 1918 года, когда Польша была оккупирована германскими войсками, СНК РСФСР декретом аннулировала договоры, подписанные Российской империей с немцами и Австро-Венгерской монархией. В том числе и договоры, касающиеся раздела Польши. Там черным по белому было написано, что русский народ признает неотъемлемое право польского народа на самостоятельность и единство.

А если бы Российская империя осталась в семье победителей Первой мировой войны… Очевидно, что территориальный прирост России был бы не меньше, чем у той же Англии и Франции, причем за счет западных земель проигравших. Так что польский вопрос по крайней мере в ближайшие годы не играл бы большой роли у стран Антанты.

Напомним об уже набившем оскомину пакте Молотова – Риббентропа, которым сегодня на Западе пытаются стыдливо, как фиговым листком, прикрыть Мюнхенский сговор. А ведь именно это «достижение» Франции и Англии развязало Вторую мировую войну, отдав на заклание гитлеровской Германии не только Чехословакию, но и Польшу.

Война окончилась, союзники победили. Польша получила благодаря Сталину немецкие земли – так называемые возвращенные территории. Отметим, что немцы так не считают.

Но СССР уже нет, Украина занимается внутренними разборками, Германия стала союзницей по НАТО, а Вашингтон сделал Варшаву «любимой женой». Как тут новым панам не помечтать о временах великодержавной Rzeczpospolita. Может быть, опять удастся посидеть в Кремле. Не случайно ветеран пробританской Армии крайовой Я. Липский утверждал в свое время, что без русофобии нет польского патриотизма.

«Свободу» Польше принесли американские штыки

Присутствие в Польше войск США избавило страну от российского влияния, заявил недавно президент Анджей Дуда. По его словам, тысячи американских солдат строят свою базу противоракетной обороны в Редзикове. «В последнее время Варшава становится все более независимой от России», – отрапортовал Дуда новым покровителям в лице президента США Дональда Трампа.

Ну если «независимость» Польши зиждется только на американских штыках, то тогда весьма незавидное, а может быть, и неуместное заявление сделал Дуда, унизив собственную армию. Хотя самих штыков в Польше хватает. Численность вооруженных сил Польши – около 130 тысяч. В бюджет на оборонные цели заложено почти 13,1 миллиарда долларов. Немецкая Bild отметила, что кроме регулярных войск в Польше большое внимание уделяется ополчению – добровольцам. Обучают их опять же американцы. Программа обучения «лесных братьев» была запущена в 2015 году. Сейчас эти подразделения насчитывают 20 тысяч человек, причем более двух тысяч из них – женщины. К 2024 году армия планирует увеличить численность ополчения до 53 тысяч.

Так о какой агрессии идет речь? Может быть, о польской? Рядом – слабая Украина, в Калининграде – сильная РФ. Выбирать, вероятно, будет Вашингтон.

США планируют увеличить число своих военных в Польше в два раза. Как сообщает Gazeta Prawna, туда собираются перебросить две тысячи солдат. Некоторые части будут передислоцированы из Германии. Польша намерена купить в США боевые вертолеты Boeing AH-64 Apache или Bell AH-1Z Viper. А Вашингтон предоставит Варшаве 30 американских истребителей F-16.

Дуда неоднократно просил Пентагон увеличить военное присутствие в стране и даже обещал построить базу под названием «Форт Трамп» за два миллиарда долларов, в которую, как отмечает возмущенная оппозиция, планируется вложить только польские деньги. Спасет ли «линия Трампа» от «российской агрессии» – бабушка надвое сказала. Но в век гибридных войн любые засеки, пусть даже и оснащенные по последнему слову военной техники, могут оказаться пустой тратой денег. Не случайно многие поляки в поисках лучшей доли работают гастарбайтерами в Евросоюзе (благо, паспорт позволяет), а на их место рекрутируется более дешевая рабсила с Украины (их паспорта второго сорта).

Говоря о «братских отношениях» новой Польши в лице Дуды и США, стоит отметить откровенное подобострастное отношение польского президента ко всему американскому. Весь мир обошел снимок из Овального кабинета Белого дома. На нем глава американской администрации и польский президент подписывают документы о сотрудничестве. Трамп сидит в своем кресле, а Дуда, на лице которого расплылась улыбка умиления, подписывает бумагу, стоя у края стола.

На это обратил внимание менеджер по продвижению в социальных сетях Ивана Шило на личной странице в Facebook. После публикации фотографии Шило подписал снимок: «Слева – президент Польши». Результат – руководство польского телеканала Belsat уволило «шутника». А вы говорите: западная демократия.

Тем не менее пользователи сетей расценили увиденное как унижение президента Польши и разглядели на фото его чрезмерную учтивость и заискивание. Некоторые пошли дальше и в комментариях заявили, что Дуда унизил и Польшу.

И наконец, хотелось бы здесь сказать о заявлении главы МИДа Литвы Линаса Линкявичюса, который передал право представлять свои интересы польскому президенту на встрече с Дональдом Трампом в Вашингтоне. На переговорах обсуждались аспекты обороны Балтийского региона.

«Мы не раз подчеркивали, что балтийские страны и Польша являются одной территорией, если говорить об оборонной логистике, об оборонном планировании НАТО, поэтому то, что происходит в Польше, для нас непосредственно важно в национальном смысле», – сказал Линкявичюс.

Слышал бы это его подканцлер литовский Лев Сапега, который добивался суверенитета Литвы от Польши. Не поздоровилось бы новому литовскому «коллаборационисту», пусть на словах вновь отдающему народы Прибалтики польским панам.

Поляки не хотят быть фронтовым государством

Размещение американского ядерного оружия в Польше в случае военного конфликта ставит под угрозу существование польского государства. Такое предостережение сделало товарищество польских наследников ветеранов Второй мировой войны.

В обращении, в частности, говорится: «Мы не согласны с тем, чтобы американские войска, оснащенные оружием массового уничтожения, выведенные с территории Германии, были переброшены в Польшу. Такие действия являются предельной эскалацией. Цель – сделать польскую территорию «фронтовым государством», форпостом, инициирующим войну с Российской Федерацией».

Общественники отмечают, что под предлогом коронавирусной пандемии власти Польши сознательно занялись возбуждением и разжиганием чувства страха среди граждан Польши, продолжая подпитывать его и контролировать. Получив ожидаемый эффект запуганности, президент Анджей Дуда подписал в мае 2020 года «Стратегию национальной безопасности», где указал на единственного врага – Россию.

Мы полностью поддерживаем позицию, высказанную Национальным польским фронтом, о том, что в польских интересах развивать нормальные, добрососедские отношения с Россией, а не делать врага из соседа, к тому же славянина, говорится в заявлении «польских наследников».

По мнению общественников, «Стратегия национальной безопасности Польши» говорит не столько об увеличении численности американских войск в Польше, сколько о размещении ядерного оружия США на польской территории.

«Если «Стратегия» однозначно и несколько раз указала на Россию в качестве «единственного угрожающего нам врага», то эта власть вбивает в сознание польского народа убеждение, чтобы народ принял такую войну. Чтобы не было массовых возражений, чтобы власть могла легко направлять «польское пушечное мясо» на смерть, называя это «честью» защищать Польшу. Мы однозначно поддерживаем позицию социалистов, выраженную в заявлении по случаю 75-летней годовщины Победы над фашизмом: «Больше никогда ни за какие деньги мы не должны допустить ситуацию, когда польские земли могут стать полем битвы и противостояния, европейского или глобального», – отмечали польские наследники ветеранов Второй мировой войны.

12 июля в Польше пройдет второй тур президентских выборов, поскольку 28 июня ни один из кандидатов не смог набрать 50 процентов голосов. Символично, что главный соперник Дуды – Рафал Тшасковский из оппозиционной «Гражданской коалиции» выиграл у Дуды в тех городах, где дислоцированы войска США. Например, в Познани, где находится передовой штаб ВС США дивизионного уровня, Дуда получил 26 процентов, а Тшасковский – 43,5 процента. В Слупске, в окрестностях которого строится база противоракетной обороны США (местечко Редзиково), за действующего президента высказались 31 процент, за оппозиционного политика – 41.

Подобные результаты зафиксированы в городах Сквежина, Торунь, Болеславец, Дравско-Поморске, Устка – все это пункты размещения бронетанковой бригады США и места проведения масштабных учений.

Так что выбить более чем полувековые добрососедские отношения с Россией нынешним русофобам польского разлива сложно. Были совместная борьба Красной армии и бойцов Войска польского с немецким фашизмом и украинскими коллаборационистами в лице бандеровцев, полмиллиона советских бойцов и офицеров похоронены в польской земле, совместное сосуществование в годы СССР, где нас объединяли не только политический строй, Варшавский договор, но также культура и наука.

Обгадить можно все, но переписать историю невозможно.

Автор: Сергей Лебедев

Источник: https://vpk-news.ru/articles/57784

М. Делягин:

— Здравствуйте, друзья. Мне очень приятно было слышать конец предыдущей передачи, где Игорь Рыбаков ввел новый термин – культура сохранятельства. По-моему, очень правильный термин. Не охранительства, как у нас иногда говорят, когда подразумевается, что есть что охранять. Нет, культура сохранятельства, даже самосохранения. Я согласен с его выводом о том, что с этим надо кончать…

Ну а у меня для вас опрос. В связи с последними событиями я все чаще слышу две позиции, которые с разных сторон звучат совершенно одинаково. С одной стороны, большому количеству людей, которые выражают свое недовольство чем-то в нашем государстве, традиционно говорят – ну, вы же сами их избирали. Вы же сами голосовали за Ельцина, вы же сами голосовали за Путина, вы же сами голосовали за Медведева, вы же сами голосовали за «ЕдРо»… Чего вы хотите? И люди достаточно долго как-то на это реагировали спокойно. А вот в последнее время я все чаще слышу ответ – а мы за это не голосовали, а мы не знаем, кто голосовал за этих людей, вот пусть тот, кто голосовал, тот и разбирается. С другой стороны, со стороны правящей бюрократической тусовочки, тоже очень сильна позиция, что, ребята, голосуй, не голосуй, все равно ничего не получите, потому что мы пришли всерьез и надолго и это наша страна, а не ваша. Прямо такими словами не говорится, но интонации и общий смысл предельно ясен… вот когда говорят «мы вас рожать не просили», «мы вам ничего не должны», «мы вам уже всю помощь оказали»… У меня к вам вопрос – а верите ли вы вообще в избирательную процедуру? Если быть более точным, верите ли вы в то, что вы избираете власть? Меня не интересуют в данном случае ваши представления о том, как есть на самом деле. У меня есть своя точка зрения. Но смысл вопроса в том, чтобы и я, и вы узнали ваше обобщенное мнение, пусть даже оно будет вдруг неправильным. Я хочу подчеркнуть, что это очень важно…

Ну, и хорошая новость. Владимир Владимирович Путин выступил с новой инициативой о том, что нужно разработать стратегию развития на ближайшие 10 лет. Правда, я не очень понимаю, почему 10 лет?.. Но, как бы десять лет тоже неплохо. Мы помним, что в нулевом году была программа 2010 – когда господин Греф, тогда министр экономического развития, выдвинул идею о том, что нужно отказаться от социального государства и сделать государство исключительно субсидиарным, — но его соответствующие абзацы стратегии вымарали, потому что они противоречили Конституции – тогда на это смотрели. А в результате социальное государство ликвидировали ударными темпами, под фанфары об удвоении ВВП. А потом была стратегия 2020, тоже десятилетняя, которая в общем ничего, кроме смеха, ни у кого не вызывала… Вот 2020 год наступил, о прошлых десятилетних стратегиях стараются лишний раз не вспоминать, чтобы не позориться, ну, сейчас будет разработка следующей десятилетней стратегии, хотя, мне кажется, что при таком управлении, как сейчас, у нас, да и у государства, десяти лет нет. Дай бог, если десять месяцев есть, а, боюсь, что и десяти месяцев нет, относительно стабильной ситуации с относительно понятными и предсказуемыми условиями.

Ну и ключевой вопрос, который сейчас связан с событиями в Хабаровске. Я думаю, что все понимают, что из себя представлял бизнес 90-х годов, особенно успешный, особенно средний и среднекрупный, особенно на Дальнем Востоке, где все было совсем просто, намного проще, чем в Москве. Меня уже заваливают, с одной стороны, сообщениями о том, что в те времена бизнесмен не мог не отстреливаться, иначе бы его убили, с другой стороны – убийца, мерзавец, негодяй и т.д., господин Фургал, — но у меня вопрос другой. Виноват он или не виноват, покажет суд. Я думаю, что действительно никакие правоохранительные органы обвинения в убийстве, не имея железобетонных оснований, не выдвинули бы. Но когда огромная часть города выходит на митинги и то, что я слышу внятного из охранительских рядов – это тявканье на тему того, что это все кровавые деньги Госдепа, — простите, но это проявление неадекватности, причем, проявление неадекватности власти. У меня практический вопрос. Я понимаю, что система может совершать любые ошибки. Но система жива не тогда, когда она не совершает ошибок. Система жива до тех пор, пока она эти ошибки пытается исправить. И здесь ошибка не в Фургале. Ошибка в тех людях, которые его все эти 15 лет покрывали. Обратите внимание, действительно 15 лет назад совершено преступление. Больше половины времени из этого срока товарищ Фургал, сначала депутат, а потом губернатор, был на самых верхах государственной власти. А почему фильтрующие органы ничего не делали? Когда-то при советской власти их называли компетентные органы. Что, теперь их нужно называть некомпетентными органами? Мне вот прислали гипотезу, почему это так. Потому что был такой генпрокурор Чайка и был такой замгенпрокурора Малиновский, который в свое время возглавлял прокуратуру по Хабаровскому краю. И действительно, пока Малиновский был, что называется, на коне, а его даже наказывали, по-моему, за то, что он Фургала пытался покрывать, но пока Малиновский был на коне, у него все было замечательно – у Фургала. В прошлом году Малиновский ушел вместе с Чайкой и вот в следующий же год – ну, это время для того, чтобы доработать дело – все и пошло. Но главный вопрос, который стоит сейчас, будут ли расследовать преступление Фургала, если оно было? Это уже расследуют. Это уже вопрос доказательств в суде. Хотя я не очень понимаю господина Трутнева, почему он говорит о президенте. Что, возможна ситуация, когда суд признает Фургала виновным, а президент после этого скажет – нет, я все равно оставляю его губернатором? Как-то не могу себе представить такую ситуацию. Все-таки пусть и очень формально, но все-таки судебная власть является ключевой. Но вопрос-то в другом – а будет ли расследование того, почему господин Фургал 15 лет, если, конечно, он виноват, безнаказанно строил карьеру? Будет ли расследовано, если признают его виновным, кто его покрывает? Это вопрос об ответственности государственных деятелей за преступления. У нас сплошь и рядом судьи выносят неправосудные приговоры и прекрасно себя чувствуют. Вот сейчас закончилась только что эпопея судьи Хахалевой знаменитой из Краснодарского края. Знаете что с ней? Ее досрочно лишили права судить граждан. Хотя после той свадьбы и после этой истории со всеми этими дипломами остается только развести руками. Сколько таких судей, которые, имея дипломы вузов, которые в то время, если я правильно понимаю, не выдавали таких дипломов, нас сейчас судят? А в чем дело? А дело в том, что они абсолютно безнаказанны. И чиновники абсолютно безнаказанны, и все знают – следователь знает, что он может закопать невиновного человека. Он может по доносу наркомана человека посадить и гноить его почти сколько угодно, и все будет хорошо, и его никто никогда не накажет, этого следователя. Вот в чем проблема. В безнаказанности преступлений, которые совершают государственные деятели. Не Фургала, а тех, кто их крышует. И если это не будет расследоваться, то следующий этап – какого-нибудь такого найдут в правительстве, а потом, может, и повыше, чем в правительстве, найдут такого же, и мы будем дружно удивляться… ну, кто бы мог подумать… и люди будут выходить на протесты, потому что в глазах людей убийца будет лучше, чем федеральная власть, которая безнаказанно крышует убийц. Вот в чем проблема, которая сейчас стоит. Это проблема делегитимизации власти как таковой, которую я вижу в вашем голосовании очень четко, очень ярко.

Итак, нам пишет Евгений: «Голосование по поправкам в Конституцию было стопроцентно честным. 1 июля в решающий день голосования правительство повысило тарифы ЖКХ, тем самым показало, что от волеизъявления народа ничего в этот день не зависело». Ну, я думаю, что все-таки эти вещи не связаны друг с другом. «8150» отвечаю – деноминации не будет, потому что это глупость и даже Набиуллина, я думаю, понимает, что это глупость. Девальвация будет, не как в 1998 году, помягче, более того, доллар может упасть еще сильнее, чем рубль в краткосрочном плане, но девальвация будет, потому что, если не развивать экономику, то без девальвации никуда не деться.

Давайте примем звоночек. Татьяна из Москвы, здравствуйте.

Татьяна:

— Здравствуйте. Михаил Геннадьевич, я хочу сказать, что я слушала ваш эфир, когда вы говорили про нестабильность в Соединенных Штатах Америки и ожидаемые вами какие-то там выступления… одним словом, я как-то восприняла это не очень реально. Но когда все это произошло, я восхищена вашим знанием…

М. Делягин:

— Спасибо большое. Я езжу иногда в Америку и там общаюсь с людьми, которые хорошо в ней разбираются.

Татьяна:

— Понятно. Теперь вопрос. Михаил Геннадьевич, вот этот ужасный факт, что Эрдоган сейчас фактически уничтожил нашу святыню христианскую, мне кажется, что это гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд, если смотреть в контексте тех событий, которые начались в Соединенных Штатах.

М. Делягин:

— Спасибо большое. Мне тоже это категорически не понравилось. Но есть несколько уточнений. Во-первых, Айя-София, после того, как она перестала быть православной церковью, была мечетью чуть ли не полвека. Она музеем была сто лет, или около того, а перед этим она была мечетью почти полвека. И там сохранилась православная мозаика, там сохранился угол, куда можно зайти, посмотреть, и даже помолиться можно было, пока это был музей. То есть, Эрдоган плюнул не в нас. По крайней мере, он так думал, что не в нас. Он плевал в своего Ататюрка. Во-вторых, вступаться сейчас в этой ситуации, означает вступаться за предателей православия из Константинопольского патриархата. Вступаться за предателей немножко странновато, на мой взгляд. Опять-таки это вопрос религиозный и церковный, это не мои вопросы, но это – мой взгляд со стороны. Я могу, конечно, здесь очень сильно ошибаться. Дальше. С точки зрения Эрдогана. Что сделал Эрдоган: Он превратил музей в церковь. В свою, естественно, церковь, в мусульманскую, в мечеть. Что делали мы с Исаакиевским собором? Не помните? Мы сделали ровно то же самое. С точки зрения Эрдогана он сделал ровно то же самое, что светское государство Российской Федерации сделало с Исаакиевским собором. Поэтому такая сдержанная реакция у нас. Я думаю, в силу всех этих факторов. Ну и, кроме того, некоторые думают, что Конституция действует, и я в их числе, и вообще-то говоря с этой точки зрения Россия светское государство все-таки и во внутрицерковные свары лезть не должна. Другое дело, что это теперь не музей и вопрос, какой будет туда доступ? Потому что есть мечети, в которые может войти немусульманин. А есть мечети, скажем, Большая Мечеть Санкт-Петербурга, куда при советской власти немусульманин мог войти и его даже туда всячески зазывали, но уже лет десять, как туда формально немусульманин войти может, но моим друзьям, которые там живут, ни разу войти не удавалось. Так что вопрос доступа – это другая тема. И, думаю, что, если бы у нас был эффективный МИД, то он бы сейчас с Эрдоганом провели переговоры о том, чтобы можно было бы в определенном регламенте, с соблюдением всех чувств верующих, посещать в качестве туристов Айя-Софию. Давайте примем еще звоночек. Николай, Московская область, вы в эфире.

Николай:

— Добрый день, уважаемый Михаил Геннадьевич! Президент сегодня в очередной раз заявил, что нашим приоритетом будет борьба с бедностью, которую обещано им ранее победить аж в 2024 году. За это время в СССР ликвидировали безграмотность, беспризорность, безработицу, начали индустриализацию. И на этом фоне и на фоне растущих цен странно звучат слова его пресс-секретаря Пескова – мы помним о наших пенсионерах и проиндексируем им пенсии аж в следующем году. Видимо, ему неизвестна русская поговорка «дорога ложка к обеду». И тоже странно звучат в СМИ заявления, что нужна финансовая помощь пострадавшим от коронабесия ресторанному и туристическому бизнесам. Может, вы слышали, какой процент населения при средней зарплате 23,5 тысячи рублей и средней пенсии чуть больше МРОТ, питается у нас в ресторанах? И какой процент в стране даже сейчас рвущихся из штанов в Турцию, где халява и все включено… какой примерно процент имеют загранпаспорта?

М. Делягин:

— Имеют загранпаспорта чуть меньше четверти, где-то 22-23%. Пользуются загранпаспортами порядка 17%, правда, по-моему, статистика 2018 года, то есть, соответственно, сильно поменьше, но, думаю, что процентов 14 все-таки пользуются загранпаспортами. Что касается борьбы с бедностью, я надеюсь, что бедных не будут отстреливать, но результаты мы видим прямо на глазах. Только что было опубликовано исследование страховщиков, по которым доля граждан Российской Федерации с доходом 25 тысяч рублей и меньше – это примерно два официальных прожиточных минимума, то есть, это не бедные, это нищие, — выросла с 63,7% в феврале до более 72% в июне. В данном случае масштабы роста не такие страшные, могло быть и хуже, учитывая масштабы коронабесия, но у нас в феврале, в разгар стабильности, когда вроде все хорошо было, более 60% людей имели доходы ниже реального прожиточного минимума. Точка. Вот вся борьба с бедностью. И не надо пытаться дискредитировать российское государство, цитируя высказывание его руководителей. Потому что оправдывать это, на мой взгляд, невозможно даже теоретически и вы ставите всех в сложное положение.

Значит, дело в том, что у нас сейчас выступления в Хабаровске – да, конечно, команда Фургала остается у власти, конечно, команда Фургала все это организовала, это понятно. Конечно, люди в окружении Фургала понимают, что они, может быть, и не сядут, но это, если им сильно повезет. То есть, им есть что терять и они борются. Но нельзя вывести такое количество людей на улицу, исходя просто из властных инструментов. Так не бывает. Значительная часть людей вышли сами. То есть, это люди, которые действительно считали, сознательно или неосознанно, что убийца, уголовник в качестве руководителя заведомо лучше практически любого ставленника этой федеральной власти. Вот это сегодняшняя наша ситуация. И дело не в удаленности и специфике Хабаровского края, у соседнего Приморья удаленность и специфика побольше. А дело в самой власти, которая, насколько можно судить, бесконечно лжет, бесконечно, ворует. Чего стоит кража у нас пяти лет жизни под прикрытием пенсионной реформы! И самое страшное, оно все больше производит впечатление неспособной ни на что, кроме лжи, воровства и репрессий. Десакрализация идет на наших глазах и коронабесием, и фарсом вокруг поправок в Конституцию, которую эта же власть игнорирует, и отказом от реальной помощи жертвам ее же социально-экономической политики. Вот тут спрашивали про рестораны. Да, большинство граждан России не может зайти в ресторан. Зато чиновники все могут зайти в ресторан! Поэтому кого я вижу, тем я и помогаю. А граждан Российской Федерации не все чиновники видят, судя по их поведению. И наглядность отказа помогать людям только подчеркивает разнообразные и заведомо недостаточные, как после повышения пенсионного возраста, подачки, которые разбрасываются хаотично и малопредсказуемо, как крошки хлеба в стаю голубей. И власть не сознает своей десакрализации. И пребывает в блаженной контузии собственного величия. И это ощущение разрушает ее. И это опасно.

Вы правильно мне пишете, безусловно, никакой благостности внутри власти нет. Борьба среди рвущихся в допущенные к столу не затихает никогда. Конкуренция – вещь абсолютная. И нынешняя волна наведения порядка – тому подтверждение. Но речь не о внутренних разборках, а о самоощущении системы, которая лучше всего выражена в фильме «Брат-2». Классическая фраза: «У меня все хорошо. У тебя плохо!»

И вот это ощущение является принципиальным отличием управляемой, манипулируемой и прочих форм сувенирных демократий от традиционной демократии, которая, к сожалению, во всем мире погибает. Когда государство освобождается от народа, оно неизбежно начинает оскорблять его простым игнорированием. И классический пример этого дают не только федеральные власти, но и мэрия Москвы.

Мэрия Москвы сделала невозможное. Резко нарастила бюджет города. Это бюджетный подвиг. Превратила город в один из самых комфортных мегаполисов мира. Разумеется, пока не пойдет дождь. Потому что ливневая канализация, похоже, для московской мэрии остается непостижимой тайной, и не нужно ей напоминать про это. Это то же самое, что какому-нибудь коренному жителю Полинезии рассказывать про компьютер.

Но при этих успехах – и транспортной революции, московская мэра смогла у значительной части москвичей воспитать прямо-таки коренную ненависть к себе. Рассмотрим, как это достигается. Покажу на одном примере. Таких примеров – вся Москва в этих примерах. Но это не плитка, не благоустройство, которое стало уже синонимом коррупции, не четкая национальная политика, так, что Казахстан отдыхает, даже не снайперски точное прокладывание Юго-Восточной хорды через радиоактивный могильник.

Помимо хорды, в Москве будут строиться еще и рокады. Южная рокада по планам, которые разработаны в начале 70-х годов, должна была пересекать Юго-Восточную хорду и уходить в тоннель под пруды. Но тоннель дорог. И поэтому решили, что Южная рокада сольется с Юго-Восточной хордой в единую транспортную магистраль. В такой аналог МКАД. Представьте, одна шестиполосная магистраль сливается с другой шестиполосной. И на выходе, когда они объединяются, получается опять шесть полос. Это означает вечную пробку. Когда жители указывают на очевидную ошибку, они как будто говорят с пустотой. Они слышат обещания, что прямо под их окнами пройдет новый МКАД.

М. Делягин:

Старую МКАД в свое время при советской власти прокладывали на расстоянии километра от жилых домов. Сейчас под сурдинку борьбы с излишним регулированием бизнеса часть критически значимых для жизни и здоровья людей градостроительных норм просто отменили. В результате, как оценивают архитекторы из местных жителей, расстояние новой трассы до жилых домов составит до 25-45 метров. Что недопустимо. Жить будет невозможно. А власти Москвы говорят: ничего страшного, поставим вам шумозащитные экраны. Но они защищают только до пятого этажа, защищают не абсолютно и не защищают от выхлопных газов и копоти. При этом в том районе, где будет прокладываться, по Кантемировской улице, там есть заметный перепад высот. Все это можно убрать под землю, и это будет совсем не дорого. Но это даже не рассматривается.

Для современных урбанистов само собой разумеется, что прокладка скоростной магистрали, которая как ножом разрезает жилой микрорайон по живому, предельно затруднит использование и транспорта, потому что люди не смогут выезжать на скоростную магистраль из своих дворов, а больше им выезжать будет некуда. Не смогут люди переходить эту магистраль. Может быть, там будут какие-то переходы подземные или надземные, а может, и не будет.

Если посмотреть на карту, то возникает ощущение шизофрении. Рядом с этой Южной рокадой идет пресловутая Юго-восточная хорда. Раньше она шла по прямой. А сейчас ее изменили так, что она делает два разворота почти на 90 градусов каждый. Какие лютые аварии там будут! Какие там будут лютые пробки. А почему? А потому что, если Юго-восточную хорду проложить так, как планировалось, по прямой, а не углом, то там она отрежет реновируемый район от парка Царицыно. Как я понимаю, стратегический замысел московской мэрии заключается в том, чтобы вдоль парка Царицыно поставить большие высоточки с прекрасным видом сверху на парк Царицыно. А железная дорога где-то внизу. Заселить эти высоточки. Продать как за квартиры с видом. Когда люди раскупят квартиры, тогда уже можно будет пускать им под окнами скоростную трассу – новый МКАД. Они уже никуда не денутся. Они уже заплатят деньги.

Москвичи пытаются обращать внимание власти на разрушительность, а часто и простую глупость ее решений. Но в ситуации, когда даже одиночные пикеты рассматриваются как нарушение не существующих в природе «карантинных» мероприятий, карантинных мероприятий нет, потому что карантин никто не объявлял. Потому что эпидемии нет. Карантин можно вводить в случае эпидемии болезни. В случае эпидемии маразма карантин вводить нельзя. Поэтому и было введено это никому не понятное – режим повышенной готовности, который по своей природе носит временный характер, а его затянули на дикое время.

Похоже, что власть с демонстративным презрением игнорирует нужды граждан России. И это приносит свои плоды. Люди все чаще подсознательно воспринимают ее как кровного врага. То, что мы видим в Хабаровске. Безусловно, есть административный ресурс. Но большое количество людей выступает просто против власти, даже допуская, что Фургал является убийцей. Значительная часть людей, которые считают Фургала убийцей, преступником, уголовником, считают, что он лучше, чем российская государственная власть. И это ситуация не на Украине, не среди бородатеньких хипстеров в коротких штанишках в Москве непонятной принадлежности. Это ситуация в Хабаровском крае. Но реагировать на эту ситуацию и слышать этот звоночек в российском государстве, похоже, физически просто некому.

Владислав из Москвы:

— Вы применили термин «делегитимация власти». В переводе с латыни – это законно. Тут нужно было бы говорить не о законности власти. При подведении итогов голосования по поправкам был казус, когда журналист Лобков решил проверить на вшивость систему.

М. Делягин:

— На это все обратили внимание. Даже правоохранительные органы. Но у Лобкова, судя по всему, просто были хорошие знакомые в этой избирательной комиссии, одной с ним политической ориентации. Я заранее говорил: попробуйте сделать так же. Мы проверим, сколько у нас голосов на самом деле. Я знаю чуть больше двух десятков людей, которые в разных местах Москвы пытались это сделать. Этого не удалось никому. Правда, из нас никто не ездил на рынок «Садовод» и не голосовал. Может, там можно было бы проголосовать и пятьдесят раз при желании.

И насчет делегитимации. Термин переводится с латинского, но и у нас и демократия с латинского переводится, тоже смешным образом. Смысл не в законности власти, а в том, что люди считают эту власть законной и терпят ее. Делегитимация власти – это когда люди перестают подчиняться власти, перестают принимать ее как что-то, имеющее существование. Я могу считать власть незаконной, но пока я ее терплю и ей подчиняюсь, никого это не волнует. Это мое личное мнение. А вот когда я перестаю ей подчиняться, страна разваливается. Делегитимация – это такая ситуация, когда люди перестают подчиняться власти. Потому что ощущают ее незаконность, неприемлемость. И ощущают, что она не имеет права на существование. Вот к чему мы сейчас идем.

Подводим итоги опроса. Проголосовало 336 человек. 11,9 % считают, что люди имеют возможность избирать власть и могут ее в случае чего переизбрать. 88,1 % не верят в то, что они избирают власть.

О последствиях коронабесия. Банк России опубликовал платежный баланс за второй квартал. Из этого баланса следует, что коронабесие раздавило платежный баланс России. При продолжении нынешней политики впереди валютный и политический шок. Непосредственные факторы — не только удешевление нефти и поддержание российскими властями кабального для России, колониального в стиле ВТО соглашения ОПЕК+ (регулирующего не экспорт, а добычу нефти, что дает королевствам Персидского залива огромное преимущество над Россией). Важным фактором является и сокращение физического объема экспорта.

По данным Банка России, во II квартале 2020 года товарный экспорт упал по сравнению с аналогичным периодом прошлого года в полтора раза — со 101,4 до 67,9 млрд. долларов. Падение ненефтяного (а отнюдь не «несырьевого», потому что там и металл, и лес, и зерно) экспорта составило лишь 7,6% — до 40,0 млрд. Основными факторами обвала экспорта стали падение доходов от экспорта нефти в 2,3 раза, от экспорта нефтепродуктов — в 1,7 раза, от экспорта природного газа — в 2,6 раза. (в результате по значимости он вплотную приблизился к экспорту сжиженного газа, доходы от которого снизились лишь с 2,5 до 2,2 млрд.).

М. Делягин:

По сути, «Газпром», экспорт которого рухнул на уровень 18-летней давности, перестал быть значимым для России фактором внешней торговли, что делает его внутрироссийское влияние, в том числе политическое, не имеющим оправдания пережитком прошлого и создает необходимость коренной реорганизации и глубокого оздоровления (в первую очередь кадрового, если, конечно, одичалые строители блатного феодализма в принципе могут найти еще не добитые ими профессиональные кадры).

В то же время импорт товаров сократился незначительно — на 13,5 . В результате положительное сальдо осталось положительным, но сократилось в 2,8 раза, упав до 14,3 млрд.долларов! Это минимум за 17 лет.

Таким образом, наряду с «обнулением», произошло, по сути дела, и обнуление как минимум внешней торговли России, а как максимум — и всего официального бреда об «энергетической сверхдержаве» (ведь сверхдержавы в силу значения этого слова бывают только технологическими, а сырьевыми они в принципе быть не могут).

Но настоящая катастрофа произошла с экспортом услуг: они сократились более чем вдвое. Правда, импорт услуг рухнул еще сильнее — в 2,5 раза. Отрицательное сальдо торговли услугами сократилось с 9,0 до 2,1 млрд. долларов.

Основная часть чистого экспортного сальдо была «съедена» отрицательным балансом инвестиционных доходов (то есть выводом из России своих доходов «иностранными инвесторами», в кабалу которым отдают нашу страну неутомимо разрушающие ее и правящие нами либералы).

В результате чистый приток валюты тоже практически обнулился: рухнул до 0,6 млрд.долл. — в 36 раз по сравнению с I кварталом, в 16,5 раз по сравнению с аналогичным периодом прошлого года, до 600 млн. долларов.

Бегство частного капитала, чистое сальдо которого составило 12,1 млрд.долларов, было целиком покрыто сокращением между народных резервов. В I квартале они выросли на 5,0 млрд., а во II квартале прошлого года — на 16,0 млрд. долларов. Во втором квартале этого года они сократились почти на 13 млрд. При этом обычно во втором квартале капитал, напротив, заходит в нашу страну, а сейчас ускорилось его бегство.

Эта картина показывает объективную невозможность существования созданной российскими либералами экономической модели в новых условиях. Но поскольку российская экономика по-прежнему управляется либералами — частью непосредственно, а частью через сформированную ими идеологию «обезумевшего от безнаказанности класса», — они продолжат политику тщетной стабилизации за счет проедания международных резервов, а затем традиционно осуществят разрушительную девальвацию. А может быть, и раньше проедания международных резервов.

Эта девальвация не станет непосредственным катализатором разрушения блатного феодализма, как надеются некоторые, но может сделать неизбежным и необратимым разрушение всей сегодняшней российской государственности. И эта ситуация мне представляется исключительно серьезной. Хотя реагировать на нее в государстве, насколько я могу судить, просто некому.

Александр из Тверской области:

— У нас в райцентре сделали ремонт дороги. Сделали не поребрики небольшие, а бордюры, на которые в случае чего даже не отвернешь. Хорошо, бесснежная зима была. Ливневки махонькие, как на домашних участках делают.

М. Делягин:

— Как в Москве пилят, так и у вас, судя по всему. 0902 пишет: «Есть предложение написать президенту, мол, мы, кубанцы, не хабаровчане, снимите нашего губера, пожалуйста, и увидите, что мы выходить не будем». Может, кто-то и услышит!

«Перерасход на рытье метро в Москвабаде – 1,3 трлн. рублей, — пишет 8710. – Где посадки в мэрии?» Не знаю, есть ли перерасход. Посмотрим. Но я думаю, что они оформят это как необходимые меры.

Автор: Михаил Делягин

Источник: https://izborsk-club.ru/19623

Недавно вышедшие в свет мемуары Джона Болтона, бывшего советника по национальной безопасности президента США, сразу же оказались в центре большого скандала. В фокусе внимания и крайне нелестные оценки Болтоном президента Дональда Трампа, и обвинения автора в нарушении государственных секретов, и раскрытые детали конфиденциальных дипломатических переговоров, и предельно ярко показанная циничность принятия политических решений за кулисами открытой дипломатии. Книгу Болтона отличает от многих других циничная прямота. Она может вызывать этическое отторжение. Но значит ли это, что она не отражает реальность? Пишет Олег Барабанов, программный директор клуба «Валдай».

С одной стороны, нельзя сказать, что книга Болтона стала чем-то абсолютно новым в анализе трамповского десижен-мейкинга. Та же книга Боба Вудворда «Страх» (Bob Woodward, Fear), вышедшая пару лет назад, делала акцент на том же самом и подчёркивала всё те же хаос и непредсказуемость на политической кухне Трампа. И Болтон, не в конкретных деталях, а в общей стилистике и тональности, не сказал по большому счёту ничего нового по сравнению с Вудвордом. Но если Вудворд построил всю свою книгу на цитировании неназванных анонимных источников и, соответственно, поставил читателя перед дилеммой, верить или не верить всему написанному, то Болтон говорит от первого лица, и даже если ему не верить, то необходимо зафиксировать его мнения и суждения как прямой первоисточник, а не пересказ анонимов. Циничная прямота книги, отражающая соответствующие черты в характере Болтона, выделяет её из других мемуаров о деятельности трамповской администрации, например в сравнении с книгой Никки Хейли, бывшего посла США в ООН в первые годы президентства Трампа.

Интересен и тот факт, что pdf-файл книги Болтона сразу же, в момент выхода книги, вдруг оказался в свободном доступе в интернете. Согласимся, что есть своя этическая ирония в том, что человек, раскрывший детали многих конфиденциальных дипломатических переговоров, сам оказался жертвой «свободолюбивых хакеров» и испытал на себе тот же самый абсолютно либертарианский подход к свободе информации, что и сам цинично использовал по отношению к другим. Все, кому интересно, уже получили и прочли новую книгу Болтона. Так зачем её теперь покупать? Если гонорары Болтона от этого станут ниже, то это показательный асимметричный ответ на его собственные действия. Либертарианская этика во всей красе. Ведь согласимся, что разрушение и дипломатической конфиденциальности, и интеллектуальной собственности на самом деле вызываются одним и тем же феноменом: реально существующим глобальным запросом на свободу информации.

Этот запрос общества часто становился объектом недосказанности, а то и отторжения в мейнстримном политическом дискурсе. С одной стороны, постулат, что в политике не должно быть закрытых тем и что принятие политических решений должно быть открытым и транспарентным для общества, на словах никем не оспаривается. С другой стороны, закулиса политического процесса (в данном случае речь не о конспирологических клише) никуда не исчезает и к реальной выработке политического решения привлекается ограниченный круг лиц, которые традиционно предпочитают работать в закрытом формате. Попытки общества поставить этот подход под сомнение тоже всем известны.

Эта дилемма между закрытостью и открытостью выработки политического решения, к слову говоря, ярко проявилась во многих странах в ходе пандемии коронавируса. Связанная с ней радикальная неопределённость и крайне сжатый фактор времени стали доминантой, влияющей на принятие (или непринятие) политических решений по карантину, сказывающихся на всём обществе. Оценка эффективности и спорности некоторых из этих решений не только стала серьёзной темой для общественного обсуждения применительно к эпидемии, но и всколыхнула гражданскую дискуссию о влиянии общества на принятие политических решений в целом. Не случайно, что именно во время пандемии новый стимул для обсуждения получила концепция «расширенных экспертных сообществ», которая, по мысли её сторонников, должна прийти на смену традиционной закрытой и узкоограниченной модели выработки политических решений. Другой вопрос, а можно ли вообще физически задействовать весь механизм «расширенных» экспертных и гражданских консультаций, когда решение необходимо принимать в течение нескольких дней, а то и часов (как было с эпидемией).

Но тем не менее проблему открытости политики это обсуждение поставило с новой силой, и политикам придётся на это реагировать. Джон Болтон в этом контексте вряд ли призывает к открытости дипломатии и внешнеполитических решений. Вряд ли Болтон готов к тому, чтобы принимать своё решение, скажем, по выходу США из ядерной сделки с Ираном путём открытых гражданских консультаций. Не будем наивными. Он лишь рассказывает о закрытых политических решениях постфактум по свежим следам.

Но и этого хватило для того, чтобы стать глобальной информационной бомбой. И думается, что проблему открытости дипломатии книга Болтона высветила с новой силой, и здесь её материал вполне может быть использован в дальнейших общественных дискуссиях. Закрытость политики и дипломатии – это одна тема для обсуждения.

Вторая тема по мотивам книги Болтона – это цинизм политики и дипломатии. В его изображении не существует друзей и врагов, а есть лишь интересы (и его понимание их). Далее, цель практически всегда оправдывает средства. Существующие дипломатические форматы – лишь ненужная внешняя ширма. Весьма показательно, например, то, как Болтон высмеивает зацикленность «традиционных дипломатов» на обязательной необходимости принятия общего коммюнике по итогам любой дипломатической встречи. Для него это бессмысленно и ненужно. Как преподавателю международных отношений мне сразу бросилось в глаза, что очень многие фрагменты из книги Болтона могут стать готовыми кейсами для студентов, изучающих дипломатию. В какой-то степени я не удивлюсь, если книга Болтона вскоре будет признана такой же классикой по изучению внешнеполитических решений для студентов, какой является, например, книга Грэма Аллисона по Карибскому кризису 1962 года. Или антиклассикой, если угодно.

Повторим, книгу Болтона отличает от многих других циничная прямота. Она может вызывать этическое отторжение. Но значит ли это, что она не отражает реальность? И что макиавеллиевский цинизм в политике и дипломатии действительно является общим местом? И что разговоры о морали и прочих высоких материях лишь ширма для грязной и закрытой игры? И может ли общество это исправить? На наш взгляд, пожалуй, именно этот вопрос является ключевым в связи с выходом книги Болтона.

Олег Барабанов, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай», научный руководитель Европейского института МГИМО, профессор факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ. Доктор политических наук, профессор.

Источник: https://ru.valdaiclub.com/a/highlights/novaya-kniga-dzhona-boltona-uchebnik/

Ряд известных российских социологов и социальных психологов представили свой взгляд на тему «Потери и приобретения в кризис. Запрос общества на новую социальную среду» (конференция, организованная Центром социального проектирования «Платформа»). Спикеры — Симон Кордонский, Тимофей Нестик, Алексей Фирсов, Илья Штейнберг — обсудили, насколько сегодня можно говорить о доверии власти, институтам, информации как о реальном факторе, сплачивающем общество? Насколько доверие к институтам связано с поведенческими практиками? Что произошло с людьми за период после введения карантина, изменились ли они?

Тимофей НЕСТИК, и.о. заведующего лабораторией социальной и экономической психологии Института психологии РАН: «РЕСУРС ЖИЗНЕСПОСОБНОСТИ НАШЕГО ОБЩЕСТВА В УМЕНИИ ДОГОВАРИВАТЬСЯ»

Что будет после страха, психологическое воздействие которого на людей быстро падает? Отвечая на этот вопрос, психолог Тимофей Нестик говорит об опасности разрушения общественного договора и видит выход в переходе к позитивной мотивации, позволяющей прийти к взаимопониманию внутри общества.

Пик страха пройден. Данные ВЦИОМа показывают, что уровень страха постепенно снижается. Одновременно растет число людей, считающих, что этой угрозой мы не можем управлять. О чем это может говорить? Давайте разберемся со страхом. Страх — это оценка риска. Если говорить не о переживаниях, а о представлениях уровня угрозы, то эта характеристика зависит от целого ряда эффектов, которые мы сейчас наблюдаем.

О риске говорят в основном языком чисел, то есть абстрактных пиков и спадов. Но мы всегда недооцениваем риски, о которых говорят на таком абстрактном языке. Мы вообще склонны отдалять от себя риски во временном, пространственном и вероятностном измерении. Всем нам свойственен эволюционно выработанный оптимизм — мы верим, что эту шальную пулю пронесет мимо нас. Чтобы успокоить себя, мы новые, неопределенные угрозы связываем с чем-то уже известным, особенно в случае отсутствия в личном опыте аналогичных событий. И вот мы сравниваем новый вирус с сезонными заболеваниями типа гриппа. Конечно, мы можем сильно заблуждаться, но зато тем самым делаем угрозу для себя немного понятней.

Интересно, что падение страха ведет к росту недоверия к государству и СМИ. Отчасти это связано с тем, что запугивание, когда оно совмещается с чувством беспомощности, приводит к обратным результатам. Власть надеется, что вот она еще немного припугнет, и мы станем намного более послушными. Но в действительности все иначе. Если мы чувствуем, что никак не влияем на безопасность свою и близких, это автоматически приводит к недооценке объема последствий и к тому, что можно назвать депроблематизацией. Связь между верой в неуправляемость угрозы и низким доверием к государству, а также к официальной информации очень важна для понимания того, что будет происходить дальше.

Но если страх уходит, что же влияет на состояние общества вместо него? После психологического принятия сложившегося положения сильнее всего влияет представление о том, как будет вести себя большинство. Можно выделить еще один фактор влияния — сопереживание другим людям, которое повышает готовность заглядывать в будущее. Примеряя на себя точку зрения других людей, нам легче обсуждать наши перспективы, по крайней мере, с точки зрения экономических последствий. И в этом смысле ставка на сопереживание, на убеждение людей в том, что мы все-таки можем уберечь друг друга, более продуктивна, чем нагнетание страха.

Сила воздействия разных факторов очень зависит от конкретных социальных групп. По возрастным группам получается следующая картина. До 45 лет одним из факторов, влияющих на соблюдение санитарно-эпидемиологических норм, является сопереживание другим людям, которых мы не хотим заразить и поставить в сложное положение. А после 45 лет сопереживание уже не влияет на соблюдение ограничений, более значимым оказывается недоверие к другим в том, что те по своей воле будут соблюдать правила предосторожности. Если на большинство нельзя положиться в том, что они будут соблюдать санитарно-эпидемиологические нормы, то мы должны позаботиться о себе сами. Вместе с тем только возраст нельзя считать решающим фактором.

В реальности социальные типы не сводятся ни к возрастным группам, ни к местным сообществам. Да, конечно, если большинство соблюдает правила, а мы нет, то человек будет чувствовать себя некомфортно, входя в магазин без маски и встречая осуждающие взгляды. Но мы ведь сравниваем себя не только с окружающими людьми в магазине, но и с нашими знакомыми в социальных сетях, которые живут в разных городах, где могут быть другие подходы к регулированию этой ситуации. Так что основания для выбора референтной группы у каждого человека свои. Так можно ли при таких различиях вывести общие следствия из того, что сейчас происходит? Да, можно.

Дело в том, что такого рода угрозы обнажают крах общественного договора. На деле он был заметен уже и раньше, что видно и по российским, и по международным исследованиям. Парадокс пандемии в том, что, с одной стороны, эпидемиологические угрозы сплачивают людей. С другой — обостряют проблемы взаимодействия с государством: что мы ему должны, и что оно должно нам. В условиях кризиса возрастают упования на государство и прочие институты общества, но при дальнейшем нагнетании страха и усилении неопределенности, когда эти упования становятся все более иллюзорными, лояльность к власти больше не гарантирует защиты. При этом возникает эффект завышенных ожиданий, когда и гражданам, и чиновникам кажется, что в условиях кризиса другая сторона должна пойти на встречу. Но солидарность, основанная на страхе, быстро разваливается.

Можно ли перейти к более эффективным мерам? И наши, и зарубежные исследования показывают, что обращение к заботе о близких нам людях оказывается более эффективным инструментом побуждения к соблюдению эпидемиологических правил, чем запугивание или принуждение с помощью полицейских мер. Но это знание мало чем нам поможет, потому что на деле мы вряд ли способны заставить власть что-либо сделать вопреки ее собственным интересам. К тому же «власть» – это слишком собирательный образ. В реальности это разные люди с очень разными интересами. Тем не менее, экспертное мнение психологов-практиков в один голос говорит, что нужно отказаться от нагнетания тревоги в СМИ. Травматизирующий эффект от этого гораздо выше, чем полезные следствия. Как можно было бы добиться более обнадеживающих результатов?

Нужны позитивные стимулы, которые подталкивали бы людей к соблюдению правил. Давно уже звучат советы публично увязать заботу о здоровье своем и окружающих — с официальными выплатами. Например, увязать прохождение тестирования на наличие антител — с поддержкой, которую власть оказывает адресно. Ресурс жизнеспособности нашего общества состоит в том, чтобы научиться договариваться друг с другом в трудной ситуации. Вот на что мы, психологи, надеемся, рассматривая разные сценарии развития событий.

Илья ШТЕЙНБЕРГ, полевой исследователь и методолог: «ПРИДЕТСЯ ПРИВЫКАТЬ К НОВОМУ СТАТУСУ И НОВОМУ МИРУ»

Особенность текущей ситуации в том, что переизбыток информации приводит к дефициту достоверного знания, говорит Илья Штейнберг. Оставшись лицом к лицу с экстремальной ситуацией, люди последовательно проходят несколько стадий адаптации к ней, но не у всех она проходит одинаково успешно.

Падение доверия было ожидаемо, потому что в экстремальной ситуации критерии доверия и недоверия становятся жестче. Они определяются через ожидание определенных действий в неопределенной ситуации. А сейчас для многих сложилась ситуация настолько экстремальная, что утрата доверия — нормальная реакция на ненормальные обстоятельства. В итоге все надежды, тревоги и ожидания сосредоточились на своем ближнем круге.

Уровень доверия прямо зависит от того, насколько люди верят в то, что им говорят. Проблема в том, что у нас есть информация, но нет знания, потому что эта информация слишком разноречива. Все, что мы имеем – только мнение, которое можно определить как недостаточное знание. Даже когда мы, профессионалы, пытаемся вникнуть в имеющиеся описания ситуаций, например, по уровню смертности, мы остаемся в недоумении. Как считать смертность, в конце концов? Весь мир считает по методике ВОЗ – фиксируя «смерть с вирусом», а в России — «смерть от вируса», отсекая все сопутствующие заболевания и фиксируя только вирус как непосредственную причину летального исхода. Если ситуацию в Нью-Йорке пересчитать на ситуацию в Москве, то у них смертность завышена в 15 раз. В результате даже у профессионалов представление о том, что действительно происходит, оказывается достаточно неопределенным, и понятно, что «доверию» здесь просто нет места.

Люди находятся на разных стадиях переживания ситуации и, соответственно, ожиданий от нее. На ранней стадии человек говорит: «Я хочу, чтобы все было как прежде. Я не верю, будто все радикально изменится». Ухудшение психологического состояния на этой стадии прямо связано с затягиванием перспективы возвращения к прежнему положению дел. Но, по мере того, как перспективы становятся все туманней, у людей возникают новые идеи, связанные уже с адаптацией к изменившейся ситуации. Мы понимаем, что как раньше уже не будет, и что можно попытаться и в новой реальности увидеть какие-то возможности.

Нашу текущую ситуацию часто сравнивают с девяностыми. Когда люди остались без работы и поддержки, когда источники существования оскудели, и нужно было рассчитывать только на себя. Когда многие начали делать то, чего от себя не ожидали. Учителя, завлабы, инженеры начали торговать, открывать бизнесы, нарушать законы и рисковать жизнью, поняв наконец, что они все могут пережить и что, пока ты жив, ничего не потеряно. Но сами же респонденты указывают несколько коренных отличий. Тогда было мало поддержки, но зато много свободы. А сейчас — мало свободы и вместо поддержки декларативная «забота» государства о гражданах. Если же и поддержка, то далеко не всем. Другое отличие – тогда произошел прорыв плотины невостребованных компетенций, шла конвертация знаний и умений в какие-то новые скилы и компетенции. Но сейчас остро стоит вопрос, много ли вообще людей обладают такими компетенциями, которые можно во что-нибудь конвертировать.

Самая сильная метафора, с которой я столкнулся, была от представителя бизнеса. Представьте, говорил он, мы летим самолетом, в котором есть бизнес-класс и эконом-класс. Но наш самолет уже прошел точку невозврата и летит в неизвестность. Конечно, в бизнес-классе сидеть комфортней, как и вообще здоровому и богатому человеку легче переносить опасности, чем бедному и больному. Но самолет-то у нас один, и на траекторию его полета ни богатство, ни знаменитость уже никак не влияют.

Казалось бы, тревожность и депрессивность должны «плющить» всех одинаково. Но все же есть категория людей, которой именно в карантине жить хорошо. Сошлюсь на неврологическую метафору. Симпатическая и парасимпатическая системы у нас – это как газ и тормоз. Симпатическая при сильных стимулах превращает нас в боевую машину. А парасимпатическая переводит в релаксирующее состояние. В первые дни изоляции у людей с деятельностной ориентацией возникает масса идей: записаться на все вебинары, много чего еще сделать полезного. Но потом из-за перенапряжения парасимпатической системы наступает спад. Больше всего страдают от него, условно говоря, «борцы». Не с кем драться, морды у ковида нет, чтобы ее набить. Наступает депрессивное состояние. А вот те, кто привычно замирают по жизни, кайфуют, потому что с них снято вечное чувство вины за «не сопротивление» трудностям и отказ от поиска лучшей доли. Все одинаково замерли в изоляции –ну и мы должны сидеть. В этой ситуации им реально комфортно.

Но люди, сами делающие свою биографию, демонстрируют удивительные способы превращения обстоятельств в возможности. Среди них много предпринимателей, которые рассуждают примерно так. Да, обстоятельства изменились, но я-то нет, и моя ценность как человека не изменилась. Пусть многие планы и надежды я похоронил, но это уже не первая зима. Люди с такой позицией в конце концов выбираются из депрессивного состояния и становятся даже более успешными. Больше всего это похоже на работу горя: отрицание утраты — ее оплакивание и организация поддержки окружения – формирование нового отношения к потере и продолжение жизни. Так вот на начальной, депрессивной стадии как раз и падает доверие к институтам и окружающим. Но затем наступает стадия адаптации – нужно решать кучу новых проблем в изменившихся условиях. Приходится привыкать к новому статусу и к новому миру. Главное – быть здоровым. Потому что пока мы живы, ничего не потеряно.

В отношении власти тоже начинается процесс осмысления и взаимного приспосабливания. Первое время происходит дистанцирование от власти и попытка изолироваться от нее: «государство нам вообще не нужно, оно только мешает жить». Вообще, исторически у нас сложилось так, что образ лучшего правления — когда вы (то есть власть) сами живете и нам даете жить. Просто не лезьте особенно в наши дела. А когда эта условная договоренность нарушается, действия власти опознаются как противоречащие здравому смыслу. Хорошая новость состоит в том, что ведь и эта ситуация исторически нам достаточно привычна. За этим стоит история нашего народа, и она подсказывает, как нам действовать – подсказывает не только народу, но и власти. Так что ресурсы для адаптации к новой ситуации у нас на самом деле очень большие.

Симон КОРДОНСКИЙ, зав. кафедрой местного самоуправления НИУ ВШЭ: «ЭТО НЕ ПОЛИТИЗАЦИЯ, А КАРНАВАЛЬНЫЙ БУНТ»

В своем выступлении на онлайн-конференции известный социолог Симон Кордонский рассказал о возможности нарастания конфликта между управляющими структурами государства и населением. Для смягчения этих тенденций необходимо заранее понять, в какие формы могут вылиться протестные установки и как может измениться «сословная» структура нашего общества в наиболее вероятных сценариях развития событий.

 «Доверие» – это только формальная реакция на вопрос «Доверяете ли вы?». Что бы нам ни писали в анкетах, когда начинается содержательный разговор, особенного доверия к власти не прослеживается. Во всяком случае, с ним тесно соседствует подозрение, что в каких-то инстанциях людьми пробуют манипулировать и что в личной и хозяйственной жизни на эти «инстанции» положиться нельзя, а значит, нужно самим решать свои проблемы. Вполне ожидаемое следствие состоит вот в чем: как поступать в ситуации пандемии, каждый решает сам.

Что произошло после первоначального испуга? Исходный страх возник из-за того, что никто не понимал степени опасности. Часть граждан решила пассивно переждать ситуацию и самоизолироваться. Об этой части граждан ниже – она очень важна. А другая часть не самоизолировалась, но продолжала работать. Я периодически делаю в интернете запросы на услуги, и вот что интересно. Увеличился объем парикмахерских услуг — масса людей готова приехать к мастеру на дом. Куча заведений предлагают поесть – и не на вынос, а через заднюю дверь. Что я хочу сказать? Существенная часть коммунально-бытовой инфраструктуры работает. Похоже, власть знает об этом, но от нее откупаются. Это совсем не рыночные отношения. И нет оснований думать, что они исчезнут с отменой карантина. Но на что могут повлиять эти и подобные изменения?

В «сословной» структуре общества вряд ли произойдут серьезные изменения. Одно можно сказать, что за это время более четко проявились новые критерии сословности. По факту жители провинции и жители столицы — сегодня уже  разные сословия. Об этом ясно и точно написал Борис Борисович Родоман. Одним из индикаторов «сословного» статуса является само количество больных в регионе. Поэтому провинция вынуждена, выстраивая отношения с центром, подгонять процент заболевших к уровню, который задается Москвой, что прямо влияет на публичную ситуацию в смысле ее восприятия населением.

Вот медиков, скажем, могли бы выделить как героев в новое «сословие». Но они слишком раздроблены. С одной стороны, врачи – это бюджетники. Но в ходе оптимизации возник институт врачебной помощи по объявлениям в сети. Наберите в поисковой строке «врач на дом», и увидите множество объявлений: «такой-то врач готов оказать услугу за определенную сумму», обязуясь провести больного официально через врачебную иерархию той клиники, где он официально работает. То есть, с одной стороны, у них самосознание бюджетников, так что государство должно им что-то, а с другой — у них возник статус самозанятых. Кроме того, в российской армии — своя врачебная структура, в каждой силовой структуре – своя. Так что говорить о едином сословии врачей не приходится. Корпорация разобщена, и не видно, чтобы она как-то интегрировалась.

Нужно вводить настоящие различения социальных ролей. Не говорить про общество, народ и прочее, а видеть реальные социальные роли. Одна из них – «подданный» и вторая роль – «гражданин». Государство считает, что мы подданные. Оно о нас заботится в мере своего понимания. В том числе, вводя ограничения, чтобы мы не заболели и не вымерли. А граждане – те же самые мы, которые ждут демократии и светлого будущего. Эти роли у нас совмещены. Но доминирует роль подданного, поскольку мы ждем компенсации и освобождения. Государство в принципе не может отказаться от роли суверена, а проявления гражданственности считает инфантилизмом. Нельзя в системе, где подданные, вести себя как граждане.

«Самоизолирование» особенно озлило служилую и творческую интеллигенцию. Многие уже понимают, что их формы автономного существования исчезают. Репетиторы, творческие деятели, журналисты вряд ли смогут зарабатывать так, как они делали это до сих пор. Но что им делать? За эти месяцы накопились усталость и раздражение. Люди начали подозревать, что на их страхах кто-то зарабатывает. Все это, возможно, выльется в какую-то форму квазиполитического поведения. Демонстративные шествия без масок, скандалы на улицах — это тоже формы протеста, но не политизация населения, а карнавальный бунт.

Положение, которое сейчас объявлено, сомнительно в контексте действующей конституции. В поисках объяснений случившегося многие рассуждают следующим образом. Нужно было ввести чрезвычайное положение. А его не ввели. Почему? Потому что в этом случае во главе ставится назначаемый комендант. Но что тогда станет с московской собственностью по выходе из ЧС? И вот был принят компромиссный вариант: реализовать меры, положенные при ЧС, силами местных властей. На первой стадии пожелания мэра Москвы реализовывались подразделениями МВД. И мы получили очереди в московском метро. Так что, по некоторым данным, у Собянина сократили функцию по распоряжению полицейскими силами. В итоге он оказался в незавидной ситуации. Мэрия реализует особое положение сугубо гражданскими методами. А полицейские, я имею в виду низший персонал, оказались в роли пострадавших обывателей. Они ведь живут не на жалование, а на статусную ренту. И вот, представьте, прикрыли все заведения, с которых они эту ренту брали. Конечно, вся эта ситуация им совсем не интересна. И что в итоге?

В итоге у власти может не оказаться ресурсов для сдерживания «бунтующих». В этой версии выходит, что роль контролеров в Москве поручена киргизским дворникам. Если так, вполне предсказуемо, какая будет реакция населения. Это продолжение все той же социальной карнавализации. В этом случае у мэра Собянина и тех, кто следует ему, нет никакого мобилизационного ресурса. Поэтому протест, в какой бы форме он ни пошел, остановить будет некому.

Но в то же самое время, когда нарастает конфликт с административными структурами, возникают идеи по поводу адаптации. Скажем, по мере того, как ужесточаются требования, люди начинают отступать за черту поселений, например, строить за административной чертой поселений дома с работными избами. Жилье — и тут же работная изба, как это было в XIX веке. Так что часть участников экономики перемещается за административные пределы своих городов и сел. Пока нет спроса (так как заказчики сидят в изоляции), все это сказывается на экономической жизни не так заметно. Но как только режим станет немножко мягче, все эти новшества заживут своей жизнью. Какими станут новые формы хозяйственных отношений с государством – это зависит от того, освободятся ли они взрывным образом или пластично.

Пока действия властей порождают в народе только саркастичные комментарии и мемы. Посмотрите, практически властям регионов сейчас позволено введение любых мер. И по всем регионам идет самопальная активность, так что региональные чиновники самостоятельно изобретают ограничения. Но эта ситуация чревата, поскольку недоверие в результате только увеличивается. Все данные, приходящие из регионов, показывают, что авторитет власти снижается. Каждый день появляются иронические мемы, например, в сети проскочил такой: «путинский литр». Знаете, что это? Разлив спиртного в бутылки идет по 0,95 или по 0,47. Представляете действие такого мема среди населения?

Не понятно, во что эта психология выльется поведенчески. Процесс осмысления ситуации происходит повсюду. Он гораздо интереснее, чем знакомые нам психологические аспекты, связанные с переживанием людьми своей брошенности и замкнутости. Главное, в какой форме произойдет выход людей на улицы. Для меня это совершенно не предсказуемо. Я не знаю, чем закончится водевиль в Москве. Власть играет в то, что она есть, а люди играют в то, что они от власти не зависимы. Безусловно, люди будут жить в любой ситуации. Ничего особенно страшного — не случится. Но их отношения с государством, возможно, будут строиться на других основаниях.

Алексей ФИРСОВ, основатель ЦСП «Платформа»: «ВОЗРОС ОБЪЕМ ИЗДЕРЖЕК, КРУТО ИЗМЕНИЛИСЬ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, ВОЗНИК СИНДРОМ «ВОЗВРАЩЕНИЯ С ВОЙНЫ»

Еще в апреле была пройдена «точка невозврата», когда лучшим сценарием для общества считалось простое воспроизводство докризисного мира. По мере драматизации момента произошли серьезные сдвиги — появился запрос на серьезное обновление и социальной, и экономической среды. Слишком высок стал объем издержек, круто изменились обстоятельства. Возник синдром «возвращения с войны», когда общество ждет компенсации за период острого стресса.

Условная «война» может вести к консолидации общества или к появлению разрывов. Скорее, сработал второй вариант. Мы видим, что за период кризиса уровень доверия к институтам снижался; по последним данным, менее 20% респондентов доверяют официальным источникам информации. Наибольшим доверием стали пользоваться врачи, низовой персонал. Произошла их героизация — кстати, тоже не самый оптимальный вариант, поскольку понятие «героя» связано с понятием «жертвы», создает избыточное эмоциональное напряжение.

Московский опыт учит, что ставка на страх и на жесткие методы регулирования не сработала. Запугивание дает очень короткий эффект, затем сознание начинает вырабатывать механизмы защиты. А вот наладить реальную коммуникацию, вступить в диалог с населением получалось далеко не всегда. Многие решения оказывались непонятными, были лишены для людей рационального обоснования (хотя по факту оно могло и быть). В итоге сложилась ситуация, когда низовые структуры становятся все более автономными, начинают организовывать свой собственный, параллельный мир, обходить ограничения. Чем больше запретов, тем тоньше изобретательность. Власть как бы оказывается в комнате, состоящей из зеркал, и видит в них только свое отражение.

Какие черты нового мира проступают в появившемся запросе? Ожидания, что людям — и населению, и бизнесу дадут отдышаться. Нет ощущения, что усилился интерес к «сильной руке», авторитарным практикам. Наоборот, тренд в сторону уменьшения присутствия государства. И на уровне «телесных практик» (привычек потребления), и на уровне городской среды, и на уровне регулирования деловой сферы люди ждут, что им предоставят возможность большей автономии, государство не будет оставаться в позиции центра сверхкомпетенции, заранее зная, что нужно поданным. Сейчас государство разрабатывает программу восстановления экономики. Не думаю, что она эффективно сработает без изменений в других сферах жизни, в создании другого типа отношений между обществом и властью.

Источник: https://pltf.ru/2020/06/09/obshhestvo-i-gosudarstvo-posle-idealnogo-shto...

Преподавателю российского вуза, осуществляющему сегодня руководство научно-квалификационными и вообще научными рабо­тами студентов, магистрантов и аспирантов, нередко приходится от своих подопечных слышать вопрос: «Как сформулировать гипотезу для моей научно-квалификационной работы?». Мне трудно судить, насколько сложен или прост ответ на этот во­прос для вузовских преподавателей точных и естественных дисциплин. Наверняка свои труд­ности в этом деле у них есть. Есть вместе с тем и проторенный многими поколениями математи­ков и физиков, химиков и биологов путь решения этой проблемы. За столетия развития точных и естественных наук в рядах ученых сложилось более-менее согласованное и устойчивое пред­ставление о том, каковы смысл и назначение ги­потезы в научном исследовании в качестве одной из его точек отсчета. Сегодня начинающие спе­циалисты в области точных и естественных наук, а также их научные руководители имеют воз­можность опереться на этот богатый творческий опыт своих предшественников, а не «изобретать велосипед». Они могут использовать оптималь­ные с точки зрения задач собственной науки под­ходы как к определению места и роли гипотезы в исследовательской процедуре, так и к выбору наиболее удачных теоретических формулировок. И (что, вероятно, главное) им понятна фундамен­тальная смысловая связь между гипотезой иссле­дования и его экспериментальным основанием. Там, где есть эксперимент с объектом изучения, там гипотеза действительно необходима - при­менима в качестве «заявления о намерениях» ис­следователя произвести с объектом изучения те или иные манипуляции, получить некие новые фактические данные, характеризующие свойства объекта, и эти данные интерпретировать в опре­деленном теоретическом ракурсе.

Это первое обстоятельство, которое ставит любого гуманитария в тупик. Зачем нужна гипо­теза в исследовании, в котором экспериментиро­вание с объектами исследования невозможно? Как историку, например, ставить эксперименты над реальностью, которая уже отсутствует в на­шем настоящем пространстве и времени? Есть, конечно, энтузиасты исторических реконструк­ций. Во всех таких случаях, тем не менее, имеет место экспериментирование не с прошлым ради более полного его познания, а экспериментиро­вание с возможностями современного человека жить в непривычных ему условиях.

Что касается политолога, то, на первый взгляд, сама по себе идея экспериментирова­ния с политической реальностью не выглядит абсурдной. На протяжении известной нам по­литической жизни человечества эксперименты над ней ставились не раз и по разным мотивам. От известных нам, например, политических экспериментов правителей Древнерусского го­сударства до радикальных либерально-демо­кратических реформ конца прошлого и начала нынешнего столетий. Но в том-то и дело, что экспериментированием этим занимались поли­тики, преследующие собственные и не всегда гуманные интересы, а не политологи. Если кто сегодня и занимается экспериментированием в политике, то это политтехнологи. У них свои (хотя и готовят их в одних вузовских аудиториях с политологами) специфические задачи, связан­ные с оказанием платных и не всегда этически приемлемых услуг властным элитам. Некоторые их них, например, сделали сегодня сферой при­ложения своих сил и знаний проекты и практики пресловутых «цветных революций». Другие экс­периментируют в сфере создания радикальных идеологических проектов.

Современная политическая наука (если представить ее основную задачу обобщенно, вне зависимости от различия идеологических и эти­ческих пристрастий представителей

различных национальных школ) анализирует и прогнозиру­ет выгоды и риски для политичных человеческих социумов, связанные с попытками политических элит в разных частях света инициировать тот или иной эксперимент в сфере политики.

Немалую роль в определении такой ориен­тации политической науки играет именно эти­ческий момент. Попробуем на минуту предста­вить отечественного политолога, изучающего, например, проблемы социальных революций и гражданских войн. И попробуем представить, что он ради достижения точности современ­ных научных представлений об этом предмете (такая точность пригодилась бы при изучении технологических и психологических аспектов так называемых «цветных революций») пред­ложит согражданам и коллегам по научному цеху поставить масштабный эксперимент с со­циальным конфликтом. Иначе говоря, в России XXI в. с максимальной детализацией воссоздать предпосылки и повторить последовательность событий, например, 1917-1921 гг. Такая иници­атива политолога наверняка не будет одобрена современниками, находящимися в трезвом уме и твердой исторической памяти. Они справедливо укажут энтузиасту экспериментирования с по­литическим настоящим и будущим государства и общества, что в новых условиях, при ином рас­кладе интересов и сил в мировой политике, иных экономических, правовых и культурных реалиях такой эксперимент заведомо не даст ожидаемого результата для научного познания и изменения к лучшему политических практик. А для послед­них он может закончиться необратимой ката­строфой.

Даже если для такого рискованного экспери­мента вдруг найдется политическое и этическое оправдание, то его научная мотивация будет под большим вопросом. Экспериментирование над объектами природы не меняет свойств этих объ­ектов. Точные и естественные науки эти свойства познают и используют это знание на практике. руководствуясь именно тем соображением, что свойства эти неизменны. Экспериментирование с политикой, даже если оно происходит только в режиме внедрения научных теорий в идеоло­гические и управленческие практики, меняет ее свойства. Порой настолько, что другим стано­вится вектор политического процесса. Меняется и само отношение исследователей политики к объекту и предмету исследования.

Эту тенденцию можно наблюдать на при­мере относительно недавних экспериментов с так называемым «демократическим транзитом». Первые и порой успешные эксперименты с по­литикой в режиме «демократического транзита» на одной части постсоветского пространства привели к желаемому результату - переходу от модели советской демократической политики к модели либеральной демократии. Этот успеш­ный результат экспериментирования получил закрепление в «теории демократического тран­зита», популярной среди отечественных по­литологов в 90-е гг. прошлого столетия и в на­чале века нынешнего. Но скоро выяснилось, что экспериментирование с «демократическим транзитом» изменило состояние постсоветского пространства настолько, что использование экс­периментальных данных на практике стало при­носить обществам и государствам больше вреда, чем пользы. В итоге российская, а вместе с нею и некоторые другие политические элиты на пост­советском пространстве утратили теоретический и практический интерес ко всему, что связано с экспериментами «демократического транзита», к тому, что прежде они воспринимали в качестве чуть ли не главного достижения современных политических науки и практики.

Этот эксперимент, если искать в нем прак­тическую пользу для российских политики и по­литологии, имел только опосредованный пози­тивный результат: даже к искренне либерально настроенным политикам и политологам пришло осознание, что данные прежних относительно успешных экспериментов с «транзитом» дают им совершенно искаженное представление о свойствах текущей политической реальности и ничего не дают для понимания будущих тенден­ций демократического процесса в мире и в Рос­сии.

Другим примером может послужить отно­шение нынешних российских политиков и по­литологов к советскому опыту управленческих и идеологических экспериментов. Опыт этот мас­штабный и на фундаментальном уровне обобщен усилиями обществоведов советской поры. Тем не менее, большинство современных знатоков и ценителей этих фактических и теоретических данных советских политических экспериментов никогда не ставят вопрос о необходимости пря­мо использовать эти данные в совершенствова­нии современной российской политики и поли­тической науки.

Эти примеры дают представление о причи­не, по которой в политической науке сложилось не отрицательное, а, скорее, индифферентное отношение к эксперименту как методу познания политической реальности и к научной гипотезе как способу четко сформулировать смысл и обо­значить ожидаемый результат экспериментиро­вания. Такое отношение не позволило сложиться в политической науке тому устойчивому и хо­рошо себя показавшему на практике опыту по­строения научных гипотез, на который могли бы надежно опереться начинающие исследователи российской и мировой политики, а также их на­учные консультанты.

Тем не менее, сегодня требование к полито­логу сформулировать для своего исследования гипотезу de facto остается обязательным к испол­нению требованием. Обойти его отечественный политолог не может, особенно если речь идет о необходимости подготовить научно-квалифика­ционную работу. Раздел этот необходим в струк­туре ВКР бакалавра и магистра. Необходим он кандидатской и докторской диссертациям. Тре­бование наличия этого элемента в научном тек­сте во многих случаях распространяется и на отдельные статьи, публикуемые политологами в отечественных и зарубежных журналах.

Все, что исследователю политики в таких условиях остается, это «изобретать велосипед». Придумывать нечто, что по форме и содержанию хотя бы отдаленно напоминало бы научные ги­потезы из исследовательских текстов представи­телей точных и естественных наук.

Сегодняшняя ориентация политологов на достижения этих наук в рассматриваемом вопро­се, заметим, не случайна. Время от времени по разным причинам гуманитарии, и в нашей стра­не, и за рубежом, сталкивались и сталкиваются с неприятным для себя обстоятельством, а имен­но с активной готовностью государственной бюрократии из прагматических соображений, связанных с теми или иными проблемными для нее политическими и экономическими обстоя­тельствами, перераспределять государственные инвестиции в развитие науки в пользу наук точ­ных и естественных и снижать, соответственно, государственную поддержку развития наук об обществе и человеке. Опору для своих действий бюрократия находит обычно во всегдашней кри­тике научных достоинств гуманитарного знания со стороны представителей точных и естествен­ных наук. Находит она ее также в самокритике гуманитариев. Суть претензии к гуманитарным наукам в том и другом случаях одинакова. Есть некие «объективные» высокие критерии каче­ства и «истинной научности» труда исследовате­ля. Их создают и подтверждают своим быстрым прогрессом в современном мире и своим практи­ческим вкладом в копилку цивилизации точные и естественные науки. Их авторитет в этом плане непререкаем, и его признают сами гуманитарии. Тут уместно вспомнить рассуждения философа и методолога науки К. Поппера о «верифицируе­мом» и «фальсифицируемом» знании.

Проблема в том, что гуманитарные исследо­вания соответствуют этим высоким критериям научности недостаточно либо вообще не соот­ветствуют. А раз так, то сам собой возникает во­прос о целесообразности государственных инве­стиций в развитие знания, например, о развитии политической мысли и политических практик в прошлом и настоящем. Принципиальной важ­ности таких исследований руководители госу­дарственной научно-образовательной политики обычно прямо не отрицают. Просто поддержка этих научных направлений откладывается до лучших времен.

В сообществе гуманитариев (в данном слу­чае я говорю в первую очередь об отечественных политологах) срабатывает механизм коллектив­ной самозащиты. Исследователи ищут способ реабилитировать себя и свои науки в глазах властей и граждан, привыкших доверять праг­матизму бюрократических решений. А самый простой и очевидный путь реабилитации - это чтобы пусть хотя бы внешне, но политологиче­ское исследование, например, как можно более походило на исследование точно- или естествен­нонаучное. Походило и по общему строю (нали­чию массивов эмпирических либо заменяющих их социологических данных, акценту на коли­чественных методах исследования и т. д.), и по атрибутике (набору обязательных разделов в на­учном тексте).

Естественно, что на уровне внешней атри­бутики соблюсти соответствие политологиче­ского текста высоким «стандартам научности» исследователю проще всего. Включил в струк­туру научного текста гипотезу - и соответствие стандарту научности налицо. Не надо при этом менять привычную тематику, методологию и по­рядок проведения политологического исследова­ния. Это та небольшая формальность, которую исследователям проще соблюсти, чем вникать в ее теоретический и практический смысл. Менее добросовестные политологи и не вникают. На­пример, общими фразами и короче, чем в соот­ветствующих разделах своего текста, характери­зуют актуальность, содержание и даже итоговые результаты своего исследования. Добросовест­ные исследователи-политологи, и опытные, и начинающие, пытаются в этот смысл вникнуть.

Сегодня наиболее популярный источник информации для решения любых сложных про­блем, включая научные, это Интернет. Нетрудно прогнозировать, что начинающий исследователь политики, не получив вразумительных реко­мендаций насчет гипотезы от своего научного консультанта, обратится в поиске «истины» к ресурсам Сети. На этом пути начинающего ис­следователя ждут разочарования. «Истина» так и останется для него «где-то рядом».

В Сети на разных сайтах, действительно, представлен широкий спектр кратких и про­странных определений того, что есть «гипотеза» в современном научном исследовании. Популя­ризаторы таких определений часто даже на конкретных примерах показывают читателю, какие формулировки и как лучше использовать в том или ином случае, в какой части научного текста гипотезу располагать и как «связывать» ее с це­лью, задачами и методологией этого исследова­ния. Авторы справочных материалов идут порой еще дальше и даже приводят типовые формули­ровки «гипотез» для математиков, физиков, био­логов и т. д [1]

В главном исходном моменте все эти опре­деления сходятся. «Гипотеза», если руковод­ствоваться буквальным смыслом этого понятия, есть «предположение». Применительно к сфере науки - это предположение ученого о том, что он, предприняв некие, определенным образом упорядоченные действия по отношению к объек­ту и предмету своего исследования, имеет шанс получить некое (ему интересное, а для других людей еще и полезное) новое знание об окружа­ющем мире. И этот результат, как ученый может предположить, оправдает в собственных глазах и глазах потребителей его научной продукции все затраты сил и времени на исследовательскую

работу.

Политолог взять и использовать эти образ­цовые формулировки не может в силу их связи со спецификой объекта, предмета и метода ис­следовательской работы представителей упомя­нутых наук. Позаимствовать он может только общее понимание смысла той задачи, которую ему предстоит решить: задать исследованию не­кую исходную точку в виде «предположений» об объекте, предмете, методе и результатах своих творческих усилий. А порядок решения этой за­дачи необходимо определять самому.

Каждая из упомянутых позиций допускает как возможность для политолога высказать свои предположения, так и то, что он столкнется в этом деле с определенными трудностями. Что ка­сается объекта и предмета политического иссле­дования, то здесь баланс явно смещен в сторону трудностей. Факт существования политических институтов, процессов, технологий, а также по­рядков и проблем их функционирования не вы­зывает сомнения у любого здравомыслящего человека, не говоря уже о профессиональном ис­следователе политики. Как не вызывает сомне­ния и факт существования политической теоре­тической мысли, наличия в ней определенных тенденций и противоречий, конфликтующих ин­терпретаций.

Эта очевидность структур и проблем поли­тики и политической мысли делает законным во­прос исследователя самому себе: есть ли смысл строить какие-либо предположения относитель­но того, что очевидно? Зачем, например, предпо­лагать возможность и необходимость изучения институтов, практик и проблем развития граж­данского общества в современной России, ког­да об этой возможности и необходимости почти каждый день говорят политики, СМИ и ученые? Важность данных объекта и предмета исследо­вания, на первый взгляд, не требует научной дис­куссии.

Вместе с тем не все так очевидно. Про­странство для сомнений и предположений есть. Продолжим тему гражданского общества. Это могут быть предположения специалиста по данной проблематике относительно того, на­сколько объект и предмет его творческой рабо­ты действительно (а не только в силу утвердив­шегося в среде специалистов мнения) имеют отношение к обществу и гражданским устоям его политического быта. Что они не являются. например, институтами, практиками и пробле­мами правового государства. Что они являются сегодня частью публичной политики, а не сфе­ры администрирования. Когда объектом и пред­метом политического исследования является, допустим, такой ключевой, с точки зрения со­временной либеральной теории политики, ин­ститут гражданского общества, как нынешние российские политические партии, то такие со­мнения допустимы. Предположения о том, на­сколько фактически является «партией» поли­тическая партия в современной России.

Такого же рода сомнения и предположения оправданы в том случае, если объектом и пред­метом политического исследования являются институты, практики и проблемы политиче­ской культуры либо политической мысли как ее важной части. Границы, структурные и функ­циональные характеристики того и другого не всегда четко очерчены в политических процес­сах и исторически изменчивы. То, что еще вчера полноценно характеризовало структуру и сим­волизировало состояние политической культу­ры, сегодня может отойти на второй план. Такая судьба, например, во многих современных соци­ально-политических системах постигла класси­ческие политические идеологии. Они перестали определять состояние политической культуры даже там, где их влияние на умы людей сохра­нилось. На смену им в качестве системообразу­ющего начала политической культуры и культур­ной мотивации внутренней и внешней политики национальных государств пришли этнические и религиозные (либо квазирелигиозные) идеи, институты и технологии социальной комму­никации. Иначе говоря, на смену тому, что два прошедших века олицетворяло собой прогресс политической культуры, пришло то, что всегда воспринималось исследователями в качестве свидетельства вторжения архаики в сферу ра­циональных мотиваций современной политики. Подвержено переменам и влияние на политику различных политических теорий.

Во всех упомянутых случаях речь идет о том, что при помощи формулирования гипоте­зы политолог определяет соответствие своих и своих коллег представлений о политике и ее проблемах реальному положению дел в функци­онировании политических институтов, развитии политических процессов и в отношении к ним своих современников.

Сформулировать предположения относи­тельно методов своей исследовательской работы политологу несколько проще. Внешне методы политического исследования - это область сло­жившегося научного опыта и раз и навсегда ре­шенных проблем с пониманием сути методов, основных по крайней мере. Написаны учебники, монографии и научные статьи о методах изуче­ния политики всех вместе и каждом по отдельно­сти. Во многих публикациях и научно-квалифи­кационных работах отечественных политологов можно встретить, как по шаблону составленный, перечень этих «основных методов политическо­го исследования»: институциональный и нео­институциональный, системный, структурно­функциональный, исторический и т. д.

На поверку единства в понимании того, что скрывается за общепринятым названием, на­пример, «институционального» или «структур­но-функционального» метода у отечественных политологов сегодня не наблюдается. Причи­на в том, что методология политического ис­следования, как и вся политическая мысль, а вслед за ней и политическая наука проделали длительный и сложный путь становления. Нам этом пути политическая мысль, а в последние два столетия и политическая наука осваивали и решали самые разные по масштабу и слож­ности задачи. Задачи эти часто были сходны по смыслу и столь же часто специфичны по ус­ловиям и ресурсам их решения. Это различие исторических и страновых условий решения политических задач фиксировалось в разных интерпретациях, которые видные специалисты- теоретики давали одному и тому же методу их решения, получившему признание в научном сообществе.

Понятно, что о мотивах своей привержен­ности той или иной интерпретации того или иного метода политического исследования, а также о намерении внести свой вклад в его ин­терпретацию политологу уместно рассуждать в той части своей научной работы, которая спе­циально для этого отведена, предназначена для развернутой характеристики ее методологии. В разделе научного текста «Гипотеза исследо­вания» политолог может, тем не менее, выска­зать по поводу методологии своего исследова­ния предположения общего порядка. Например, предположение о соответствии масштаба и сложности своих научных задач теоретическим возможностям политической науки их сегодня решить. Иначе говоря, предположить принци­пиальные возможность и необходимость для себя решать заявленные научные задачи в русле сложившихся теоретических подходов и ана­литических процедур либо, напротив, необхо­димость обновления методологии, приведения ее в максимальное соответствие новым задачам своего исследования - за счет, например, ис­пользования методов других наук, и гуманитар­ных, и точных, и естественных.

Политологи сегодня, по факту, довольно часто используют такие методы. В то же вре­мя они почти никогда не формулируют четко свои предположения относительно того, что использование «не политологических» мето­дов может реально дать конкретному полити­ческому исследованию - дать в плане реальной новизны его процедур и результатов. А такого рода предположения были бы полезны полити­ческому исследованию, в частности, в качестве преамбулы к дальнейшему разговору в разделе «Методы исследования» об общей конструкции его методологии и функциональности отдель­ных методов, т. е. к доказательству логичности, целостности и работоспособности авторской методологии.

Предположение результатов исследования является наиболее естественной структурной частью его гипотезы. В данном пункте у поли­толога, формулирующего гипотезу, больше всего возможностей привести свой научный текст (не только по форме, но и по смыслу) в соответствие с упомянутым выше «высоким стандартом науч­ности».

Проблема, правда, тоже существует. Она в конкуренции в отечественной политологии двух стратегий исследовательской работы. Одна стратегия ближе специалистам, работающим на стыке политологии и социологии. Стратегия предполагает, что исследователь должен спрог­нозировать результат своих аналитических уси­лий и затем искать в сфере политики подтверж­дение или опровержение своим ожиданиям. Однако более распространена среди отечествен­ных исследователей другая стратегия научной работы. Она подразумевает, что исследователь должен начинать собирать фактический и тео­ретический материал для своего научного труда, не устанавливая для поиска никаких заведомых границ. Добросовестно собранный материал подскажет исследователю конечные выводы и оценки.

Своими корнями эта вторая стратегия ухо­дит в традиции европейской и российской исто­рической науки, у которой современная полито­логия немало позаимствовала и прогрессивного, и косного в плане исследовательской культуры. Опору себе эта стратегия находит также в пре­емственности традиций советского и постсовет­ского этапов развития отечественного общество­знания и государствоведения. В советское время, что бы в политике ни изучалось, результат был детерминирован канонами марксизма-лениниз­ма в его научном и идеологическом измерениях. Сегодня во многих случаях конечный результат исследований российской и мировой политики тоже определяют идеологические ориентации политологов: либеральные, консервативные, со­циалистические. Прямо заявлять о них в сооб­ществе отечественных политологов не принято. Следование политолога второй стратегии позво­ляет ему не афишировать личную гражданскую позицию и поддерживать имидж объективности своих аналитических процедур и результатов своего исследования. Но в таком контексте ка­кие-либо рассуждения об ожидаемых результа­тах исследования теряют смысл.

Попробуем суммировать то, что было сказа­но о возможностях и трудностях для политолога решить задачу формулирования гипотезы своего исследования. Суммировать в виде определения того, что в оптимальном варианте может пред­ставлять собой гипотеза в политическом иссле­довании в качестве инструмента легитимации научного статуса исследовательской работы по­литолога в нынешних непростых для политиче­ской науки условиях.

В варианте, который имеет свое оправда­ние в потребностях и логике современного по­литического исследования, гипотеза в таком исследовании может представлять собой пред­положение, высказанное автором по поводу двух позиций. Первая позиция - это объективные и субъективные препятствия на пути решения тех задач, которые политолог перед собой поставил в своем исследовании. Это препятствия к полу­чению в данном конкретном политическом ис­следовании достоверных, научно и практически значимых результатов. Политолог, применитель­но к этой позиции, высказывает свои предпо­ложения относительно происхождения этих препятствий, а также их связи с общими и конкретными особенностями развития гума­нитарных исследований в России и мире.

Вторая позиция - наличие у политолога воз­можностей эти препятствия преодолеть. В рам­ках данной позиции политолог высказывает свои предположения относительно того, на­сколько его собственная профессиональная компетентность, а также ресурс знания о по­литике, накопленный его предшественника­ми, способны обеспечить решение тех науч­ных задач, которые им поставлены, вопреки существующим к этому препятствиям.

Понятно, что такой подход к формулирова­нию гипотезы выбивается из привычного для современных точных и естественных наук пред­ставления о ее смысле и назначении. Полного соответствия политического исследования ны­нешнему «стандарту научности» такой подход не обеспечивает. Это, скорее, тот компромисс, который делает возможным на практике прибли­жение структуры и содержания политического исследования к упомянутому «стандарту». Что важно - приближение без потери рационально­го начала в этих структуре и содержании. И, что тоже важно, без имитации «соответствия требо­ваниям», чем сегодня, бывает, грешат труды по­литологов.

Список литературы:

[1] См.: Гипотеза исследования: учимся формулировать по образцу. URL: http://kursach37.com/primer-gipoteza- issledovaniya/ (дата обращения: 20.06.2019); Гипотеза как отправная точка научного исследования : виды научных гипотез. URL: http://webkonspect.com/7room=profile&id=1248&labelid=13917 (дата обращения: 20.06.2019); Гипотеза в научном исследовании. URL: https://zinref.ru/000_uchebniki/01200filosofia/001_lekcii_filosofia_09/1... (дата обращения: 20.06.2019); Раз­работка гипотезы исследования. URL: https://studwood.ru/959562/filosofiya/razrabotka_gipotezy_issledovaniya (дата обращения: 20.06.2019).

Автор: Шестов Н. И.

Источник: Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Социология. Политология. 2019. Т. 19, вып. 4. С. 441-447

Исходя из вышеизложенного, можно заключить: каждое политическое явление, каждый политический процесс опирается на определенное идеологическое основание. Другими словами, у любого политического феномена обязательно есть своя идеологическая база. Это дает нам право вести речь о существовании специфического вида идеологии – идеологии политики, что, собственно, уже отмечалось на страницах данной работы.

Наряду с идеологией политики в современном мире существует идея дополитизации. Есть люди, которые ведут речь не просто об идее деполитизации жизни общества, а даже о существовании одноименной идеологии. Не будем вступать в дискуссию с теми и другими. Не суть важно, идет речь об идее или идеологии деполитизации общественной жизни, расширяется ли зона действия идеи до идеологии, или идеология деполитизации сужается до ее идеи. Это не меняет суть. Нам, в контексте работы, посвященной феномену идеологии, необходимо определиться, как следует относиться к идее, идеологии деполитизации. Для того чтобы решить эту задачу, следует понять содержание идеи или идеологии деполитизации. История развития политического общества свидетельствует о том, что в нем всегда были люди, отстаивающие идею его деполитизации. В какие-то исторические периоды их было больше, в какие-то – меньше. Иногда они были особо активны, но чаще все же пассивны, поскольку даже их реалии политического общества рано или поздно заставляли с собой считаться.

При этом заметим, что желание, стремление людей жить в деполитизированном обществе, можно понять. Ведь это, по сути, стремление жить в обществе абсолютно равных, абсолютно нравственных людей, которым не нужно государство как специфический институт регулирования их поведения и защиты от возможных социальных катаклизмов.

По сути, те, кто отстаивал и отстаивает идею деполитизации общественной жизни, зовут нас в «Город солнца». А кто же туда не хочет? Хотят, видимо, все люди, желающие жить в гармонии с собой и средой своего существования. Но как показывает реальная жизнь, такого «города» еще нет, да и вряд ли он может появиться в ближайшем будущем, поскольку современное общество есть, и в обозримой перспективе будет обществом политическим. Существуют на этот счет два главных, и что очень важно, объективных, аргумента: а) в современном обществе идет борьба за власть в самых разных формах; б) в нем продолжают существовать и действовать субъекты, борющиеся за нее, то есть субъекты политики.

Реальное существование этих фактов трудно подвергнуть сомнению, а тем более отрицанию, конечно, если руководствоваться здравым смыслом в добром понимании этого словосочетания. Казалось бы, все ясно, но не для всех.

Несколько лет назад появились люди, которые достаточно активно стали декламировать идею деполитизации современного общества. В частности, речь велась, прежде всего, о деполитизации российского общества, стран бывшего социалистического лагеря. Кое-кто утверждал, что с отрицанием социализма в России и других странах в них автоматически деполитизируется общественная жизнь. Этот тезис сразу же вызывал обоснованное недоумение у здравомыслящих людей. По сути, декларировалась деполитизация жизни в странах, вставших на путь капитализма. Парадокс заключался уже в том, что ни одна страна в мире, многие десятки лет развивающаяся по пути капитализма, не была деполитизирована, как не является деполитизированной и сейчас. Таким образом, декларировалось возникновение феномена, который реально в истории человечества не существовал и не существует.

Когда звучали декларации о возможной деполитизации общественной жизни в странах бывшего социалистического лагеря, то наряду с их несуразностью виден был социальный заказ, в соответствии с которым они декларировались.

Вместе с тем все разговоры о том, что в нынешней реальной жизни возможно достичь состояния деполитизации той или иной страны – по меньшей мере беспочвенны, а по большому счету – ложны.

Попытаемся доказать приведенный вывод. Поставим вопрос: почему жизнь ни одной современной страны не может быть деполитизирована? Или, другими словами, при каких условиях жизнь той или иной страны правомерно квалифицировать как деполитизированную? Ситуация деполитизации страны проста: она не должна участвовать в политике, она должна находиться за «скобками» политической жизни. А есть ли в современном мире хоть одна страна, находящаяся вне современного политического процесса? Такой страны нет. Основные элементы политики есть в каждой стране современного мира. Поэтому нет оснований вести речь о деполитизации их социальной жизни.

Достаточно строго, как уже отмечалось, можно ответить и на второй вопрос об условиях реальной деполитизации общественной жизни. Настоящая деполитизация возможна только тогда, когда в стране нет ни одного признака, ни одного условия, формирующего политику.

Ранее было сказано об условиях, причинах и основаниях, которые должны перестать работать в той или иной стране, чтобы появилась возможность обоснованно вести речь о деполитизации ее общественной жизни. Еще раз подчеркнем, что методологическим основанием решения этой задачи является определение политики. Словом, деполитизация общества может наступить только тогда, когда в нем прекратится борьба за власть, ее удержание, когда власть прекратит свое функционирование; перестанут существовать отношения между социальными группами, нациями (народностями), классами, государствами, ветвями власти, регионами конкретных государств, союзами государств, религиозными течениями по поводу существования, развития и функционирования конкретных стран.

Другими словами, реальная деполитизация общества возможна в условиях прекращения существования всех политикообразующих факторов. До тех пор, пока в той или иной стране будет существовать хотя бы один из них, вести речь о деполитизации ее общественной жизни явно преждевременно.

В контексте размышлений о проблеме деполитизации нельзя не сказать несколько слов о России. Автору работы своими глазами пришлось видеть людей, которые довольно убежденно отстаивали мысль (ее идеей назвать нельзя) о том, что посткоммунистический период жизни нашей страны будет деполитизированным. Слушая их, возникало немало вопросов, размышлений, сомнений... Главным из них был вопрос: действительно ли Россия будет первой и единственной страной в мире, которая будет вне политики? Размышляя логично, никак с этим выводом не удавалось согласиться, поскольку его признанию противодействовали факты.

Есть целый ряд объективных доказательств тому, что российское общество – это политический феномен, активный участник современного мирового политического процесса. И все же, аргументируем факт политизации современной России более предметно.

Во-первых, в сегодняшней России люди не равны по своему экономическому положению, по своим социальным возможностям. В ней реально существуют три группы людей, формирующих три ее класса: бедные, средний класс, богатые. Различие их экономических возможностей обусловливает их различие в социальном положении, детерминирует различия их настроений, помыслов, устремлений, которыми они руководствуются в жизни. Названные группы людей, живущие в российском обществе, неизбежно вступают в отношения друг с другом. А это значит, что внутри России «живет» политика.

Во-вторых, у этих существенно различающихся по своему положению групп людей есть социальные институты, организации, партии, которые их обслуживают. Они опять же, находясь в одном пространстве, не могут не вступать в отношения друг с другом. Эти отношения между различающимися по своим интересам, идеям, способам действий институтами, организациями, партиями с необходимостью вызывают к жизни второй элемент политической жизни современной России.

В-третьих, общеизвестно, что Россия – страна многонациональная. Народности и нации, живущие в нашей стране, имеют различия между собой, причем не только этнические, но и экономические, социальные, духовные. Субъекты многонационального государства опять же неизбежно вступают в отношения между собой, поскольку живут на территории одной страны. Это ведет к формированию третьего элемента политики Российской Федерации.

В-четвертых, объективным основанием для формирования следующего элемента политики России является ее федеративное устройство. Каждая федеральная единица, каждый регион имеет относительную самостоятельность, отличается по своим социально-экономическим условиям от других. Эти отличия проявляются во взаимодействии регионов друг с другом, в отношениях друг к другу. Так формируется четвертая составляющая политики России.

В-пятых, социальные группы, классы, социальные институты, партии, нации, народности, регионы, так или иначе, участвуют в формировании власти в России. Как известно, власть, формирование ее, борьба за ее завоевание (обретение), удержание и использование в определенных интересах – один из самых важных, если не самый важный фрагмент политики. Словом, отношения между вышеназванными феноменами по поводу власти в России обусловливают существование пятого, очень важного элемента современной политики в России.

В-шестых, к прямой политизации жизни россиян ведет механизм взаимодействия, взаимоотношений, противоречий, которые существуют между ветвями власти: законодательной, исполнительной и судебной. Совокупность отношений между названными феноменами приводит к формированию шестого важного элемента политики новой России.

В-седьмых, сегодня вряд ли можно назвать надполитическими отношения между основными религиозными конфессиями, направлениями, реально существующими и функционирующими в нашем обществе.

В-восьмых, мы были бы необъективны, если бы не видели и не квалифицировали как политические отношения между российским государством, народом, законопослушной частью российского общества и криминалом. К большому сожалению, он превратился в последние годы в самостоятельный, надгосударственный трест, серьезно влияющий на жизнь социальных групп, классов, наций, народностей, регионов, на действия законодательной и исполнительной ветвей власти, на работу средств массовой информации, наконец, на развитие всех сфер общественной жизни, включая экономику нашей страны. Собственно, без труда в этом факте можно видеть элемент политизации жизни современной России.

Наконец, в-девятых, Россия не может быть вне политики, поскольку она – участник, где-то очень активный, где-то менее активный, международного, межгосударственного, мирового политического процесса.

Есть несколько фактов, которые характеризуют участие России в мировом политическом процессе. По сути, речь идет об аргументах, доказывающих интеграцию России в мировой политический процесс. Приведем их.

Первый аргумент. Общеизвестно, что вопрос о власти в государстве – вопрос политический. Каков характер власти в нашей стране, в руках каких сил она находится – проблема, которая была и остается небезразличной для политиков фактически во всех странах мира. Есть все основания для вывода – вся история России наглядно, объективно этот факт подтверждает.

Второй аргумент. В мировом политическом процессе принимают участие наряду с Россией, как государством, его субъекты, то есть его регионы. Во многих случаях – они относительно самостоятельные участники мирового политического процесса.

Третий аргумент. Политические партии, общественные организации, союзы граждан России с необходимостью интегрированы в современный мировой политический процесс, поскольку находятся в специфических политических отношениях с подобными институтами в других странах мира.

Четвертый аргумент. Каждому, объективно смотрящему на мир человеку, понятно, что люди, принадлежащие к одной и той же народности или нации, живущие в разных государствах, не могут не интегрироваться, не объединять свои усилия в целях отстаивания национальных интересов. Другими словами, представители тех или иных народностей и наций, живущих на территории России, помимо участия во внутренней ее политике, так или иначе, в большей или меньшей степени, вовлечены в мировую политику, вступая во взаимоотношения с представителями своих народностей и наций, живущими в других странах.

Пятый аргумент. Различные религиозные конфессии, существующие в России, находятся во взаимодействии с религиозными конфессиями других стран, тем самым способствуя ее участию в мировом политическом процессе.

Шестой аргумент. В механизме мировой политики находятся все ветви государственной власти России: законодательная, исполнительная, судебная. Правда, степень их вовлечения в мировой политический процесс на различных этапах развития общества была разной. В данном контексте о российских средствах массовой информации, как некой четвертой ветви власти, пожалуй, и говорить не следует, поскольку они добросовестно доказывают всеми способами свое участие в мировом информационном процессе. Последний, как известно, в значительной степени политизирован. Более того, современная общественная жизнь свидетельствует о растущей (нарастающей) политизации фактически всех ее сфер.

Словом, самым мощным фактором, противодействующим идее деполитизации, по нашему мнению, является тенденция нарастающей политизации общественной жизни. Это на практике. А в теории – во многом абстрактной идее деполитизации общественной жизни сегодня конкретно противостоит идеология политики. 

Идеологические основы нарастающей политизации современного мира

Наблюдая за развитием мира в последние 20 лет, формируется основание для утверждения – общественная жизнь переживает период интенсивной политизации. К этому выводу нас приводит ряд неоспоримых, ярко проявляющих себя факторов.

Фактор 1. Распад мировой системы социализма привел к значительным, можно сказать, радикальным изменениям в мировой политике, которые не уменьшили, а усилили политизацию общественной жизни. Сегодня этот процесс проявляется в следующем:

• в превращении дружественных отношений между рядом государств, входивших в социалистический блок, в недружественные, а нередко и просто агрессивные;
• в изменении политических отношений между субъектами политики в самих государствах, относившихся к социалистическому лагерю, в которых активизировались фактически все политические силы: партии, фронты, блоки, политические движения, фонды, политические союзы и т.д.;
• в активизации борьбы между ветвями власти в странах бывшего социалистического лагеря;
• в расколе общества этих стран на людей, исповедующих правую, центристскую и левую идеологии;
• в усилившейся разобщенности людей по их финансовым, экономическим и социальным возможностям, по сути, в социальном разрыве между современными классами;

–      в   значительной   криминализации   общественной жизни, нередко ведущей к сращиванию политики и криминала;

• в особой активности стран бывшего социалистического лагеря в поиске новых политических партнеров, в разнонаправленности такого поиска. Особенно ярко это проявляется в желании одних стран войти в различные политические союзы, блоки, фонды антисоциалистической направленности и отрицание со стороны других стран самого факта такого вхождения;
• в разных отношениях постсоциалистических стран к США, стране, пытающейся все больше и больше единолично определять содержание современной политики.

Таким образом, есть основание считать, что распад мировой системы социализма значительно усилил политизацию современной общественной жизни.

Фактор 2. Прекращение существования Советского Союза как единого многонационального государства, это, как известно, привело к превращению его республик в самостоятельные государства. Они, как и страны бывшего социалистического лагеря, вступили в новые политические взаимоотношения с другими субъектами современного политического процесса, тем самым активизировав его. Это дает нам право не приводить ранее названные аргументы, касающиеся политического поведения стран бывшего соцлагеря, которые в полной мере характеризуют сегодня и взаимоотношения стран – бывших республик Советского Союза. Наряду с ними, есть необходимость назвать особенности, которые являются специфическими, свойственными политическим взаимоотношениям между бывшими республиками СССР. Их следует привести, поскольку они очень серьезно воздействуют на процесс политизации современной общественной жизни во всем мире.

Во-первых, нужно констатировать, что сегодня в определенном политическом противоборстве находятся республики бывшего СССР, желающие на новой основе возродить Союз, и страны, категорически неприемлющие даже саму идею такого единения.

Во-вторых, насквозь политизированы отношения бывших республик к России в новых социальных условиях. Нетрудно заметить, что по этому признаку республики бывшего СССР делятся на три группы. Одни – проводят политику, ориентированную на развитие, укрепление отношений с Россией, другие – ориентируют свою политику на Запад, третьи – балансируют в зависимости от ситуации между российскими и западными приоритетами в выборе направлений своих политических действий.

В-третьих, важной особенностью политической жизни бывших республик СССР является высокая степень политизации их внутренней жизни. Эта особенность достаточно ярко проявляет себя во всех государствах, выросших из бывших республик Советского Союза. В них фактически все слои населения вовлечены в политический процесс, в многочисленные выборные компании, референдумы, различные политические партии.

В-четвертых, в республиках бывшего СССР политизируется общественная жизнь и под воздействием так называемых «розовых», «оранжевых», «желтых» и других «революций». Причем резонанс каждой такой революции в мировой политический процесс достаточно значим, что, в конце концов, ведет к росту степени политизации современного мира.

В-пятых, о высокой степени политизации общественной жизни в бывших республиках Советского Союза говорит факт пристального внимания западных стран, особенно США, к политическим процессам, происходящим в них. Это проявляется: а) в подготовке на Западе определенной части политической элиты, которая во многом определяет жизнь бывших республик СССР; б) в активном финансировании политиков, политических партий, движений, которые должны проводить и проводят прозападную, проамериканскую политику в бывших республиках Советского Союза; в) в навязывании идеологических установок, которые должны реализовываться в странах, сформировавшихся на базе республик Союза; г) нередко в прямом вмешательстве в их внутренние дела; д) в использовании шантажа, угроз для корректировки, в интересующем Запад направлении, политики названных стран; е) в навязывании им своих моделей демократии, либерализма и т.д.

Все эти факты, по нашему мнению – прямое свидетельство усиленной политизации общественной жизни в бывших республиках Советского Союза.

В-шестых, правовая, законодательная неопределенность в странах – бывших республиках СССР, рождающая массу ошибок, и соответственно стремление органов власти их разрешить политическими средствами ведет к нарастающей политизации жизни в них.

Словом, нетрудно заметить, что распад СССР серьезно повлиял на повышение уровня политизации как внутренней жизни в его бывших республиках, так и общественной жизни в мире.

Фактор 3. Однополюсность современного мира. Фактически все, кто, так или иначе, обозревает современный мир после распада мировой системы социализма и прекращения существования СССР, говорят о его однополюсности. Еще раз заметим – в определенной мере это справедливо. Действительно, в последние годы США взяли на себя особую миссию. Миссию определителя судеб народов других стран. Они провозгласили зоной своих интересов фактически весь мир, что дает им право, как это представляют политики США, безаппеляционно вмешиваться в жизнь всех без исключения государств земного шара. После распада СССР и мировой системы социализма для США исчез должный, равный политический противовес. Это привело к своеобразному политическому диктату США. Они пытаются навязать всему миру свое видение современного политического процесса. Подобное навязывание США своих политических установок в значительной мере политизирует современный мир. В чем это проявляется?

Прежде всего в самом механизме навязывания США своей государственной идеи другим странам. Это во-первых. Во-вторых, в том, что названная идея далеко неоднозначно принимается в странах, которым она предлагается. В-третьих, в том, что она, нередко, получает политическое сопротивление, причем не только в тех странах, которым она предлагается впервые, но и в странах, которые традиционно, в течение длительных периодов, были союзниками Америки. В-четвертых, в самих США не все люди, не все социальные институты понимают и работают на реализацию идеи однополюсного мира, в котором их страна почему-то должна иметь особые политические приоритеты. В-пятых, в том, что нарастает противодействие, навязываемым США идее и политике однополярности современного мира. Как реализуется этот фактор в реальной жизни? Нетрудно заметить, что народы большинства стран мира не принимают ни идею, ни политику однополярности мира, и, как могут, противодействуют этому политическому процессу, что, в конце концов, усиливает амплитуду политизации современной общественной жизни.

Говорят, пространство не терпит пустоты. Нет СССР как активного политического противовеса США. Но сегодня есть Китай. Его амбиции, усиливающееся в мире политико-экономическое влияние. Плюс к этому – не все европейские страны готовы признать политические приоритеты США. Евросоюз хочет видеть себя реальной силой, способной самостоятельно решать политические вопросы. А коль скоро это так, то и в этом контексте правомерно вести речь о нарастающей политизации современного мира.

Другими словами, с достаточным основанием можно констатировать, что каждый из вышеприведенных аргументов свидетельствует о растущей политизации общественной жизни в мире.

Фактор 4. Одностороннее выполнение договоренностей, состоявшихся между Востоком и Западом по поводу мирового общественного развития в постсоветское время. Наиболее ярко, на наш взгляд, это проявилось в ситуации прекращения существования Варшавского договора. Симметричным ответом на этот шаг, как известно, должно было стать прекращение существования каких–либо военных блоков в мире, включая НАТО. Что же мы имеем в реальной жизни?

Североатлантический альянс не только не прекратил свое существование, а активно развивается, в том числе и за счет «рекрутирования» в свои ряды бывших стран социалистического лагеря, республик бывшего СССР. Внимательный читатель, естественно, задаст вопрос: «Каким образом названный выше фактор ведет к усилению степени политизации современного общества?»

Попытаемся ответить на него позиционно, то есть приведем ряд аргументов, по нашему мнению, свидетельствующих о том, что все обстоит именно так, а не иначе.

Первый аргумент. Сам факт отсутствия вразумительного ответа на вопрос: почему нет Варшавского договора, а есть НАТО, которого тоже не должно быть – есть основание для политического разделения людей. Их позиции политически диаметрально противоположны. Одни утверждают, что так быть не должно. Другие – так быть должно. По мнению последних, сегодня сильные (в данном случае США, Запад), мол, сами вправе определять, как должно быть. Понятно, что подобное противостояние людей, исповедующих противоположные взгляды на проблему существования военно–политических блоков, политизирует современную общественную жизнь.

Второй аргумент. Одна сторона, рассматривая проблему существования военно-политических блоков, утверждает (и у нее есть на это право), что в данном случае происходит классическое нарушение международных договоренностей, международного права. Другая – по сути, предлагает ввести в международном праве феномен «двойных стандартов». Естественно, что они вступают, в таком случае, в острые политические отношения. Последние ведут к усилению действия тенденции политизации современного общества.

Третий аргумент. Он в большей мере социально-психологический. В истории много раз люди, народы, страны дорого платили за то, что не смогли своевременно разглядеть то, что скрывается за невыполнением международных договоренностей. По этому поводу современный политический мир (как в истории было уже не раз) разделен на две противостоящие когорты. Одна склонна утверждать, что сейчас новое время, новая ситуация, действуют новые политические силы – они сделают все, чтобы разрешить возникшие политические противоречия. Другая утверждает, что у современных «краснобаев» от политики вряд ли что получится, поэтому следует ждать новых политических проблем, новых политических катаклизмов.

Фактор 5. Серьезное влияние на политизацию современного мира оказывает процесс расширения НАТО, вступление в него новых членов. Сам этот процесс имеет военно-политический характер и оценки его также глубоко политизированы. Очевидно, что и эти факты свидетельствуют о растущей политизации общественной жизни в мире.

Фактор 6. В последние годы США и их союзники предприняли немало усилий по расширению, развитию системы противоракетной обороны. Ее комплексы появляются в разных регионах и разных странах мира, причем далеко от самих Соединенных Штатов. Названный процесс не может не влиять на рост политизации современного мира, поскольку предпринимаются откровенно военно-политические действия, вызывающие ответные реакции такого же характера со стороны тех стран и сил, которые не видят необходимости в расширении США системы ПРО. По сути, действия США и их союзников провоцируют возврат к гонке вооружений – явлению, имеющему откровенный военно-политический характер.

Фактор 7. На наш взгляд, современный мир интенсивно политизируется и под воздействием фактов пересмотра новой, нередко, искаженной интерпретации военно-политической истории мира. В первую очередь это касается пересмотра истории Второй мировой войны, попыток изменить отношение к фашизму, конъюнктурные подходы к роли Красной Армии, Советского Союза в ней. Все они имеют ярко выраженный политический смысл. Они, в свою очередь, получают политические оценки и политическое противодействие со стороны тех сил, которым небезразлична военно-политическая история мира, сохранение объективных оценок ее событий.

Фактор 8. Глобализация терроризма активно способствует политизации современного мира. В последние годы терроризм из средства борьбы тех или иных относительно небольших групп людей для достижения своих заговорческих целей превратился в средство решения довольно масштабных социально-политических задач фактически в большинстве регионов мира. Что же конкретно свидетельствует о глобализации современного терроризма? Во-первых, это, конечно, его интенсивное территориальное, пространственное расширение. Во-вторых, это расширение его социальной базы, вовлечение в сети терроризма все новых и новых людей, организаций. В-третьих, это создание разветвлений, разбросанной по всему миру сети институтов подготовки террористов. В-четвертых, это переход от формирования (как было в прошлом) отдельных как правило, малочисленных, террористических групп к многочисленным террористическим формированиям. В-пятых, это создание центров консолидации и управления действиями террористических групп, организаций, формирований, по сути, во всем мире. В-шестых, это интеграция финансовых возможностей террористических сил с целью активизации их деятельности в разных регионах мира. В-седьмых, это интернационализация терроризма. Нетрудно заметить, что раньше террористические организации, как правило, формировались на национально-религиозной основе, сегодня они, как правило, интернациональны. В-восьмых, это организованные, по сути, во всем мире закупки и производство средств для осуществления террористических актов. В-девятых, это глобалистские цели современного терроризма. Сегодня он пытается позиционировать себя как институт, стремящийся изменить мир, изменить его ценности, перейти к другому общественному порядку. Наконец, в-десятых, это география и количество жертв современного терроризма. Сегодня от действий террористов люди погибают во многих странах мира. Число жертв современного терроризма – это десятки тысяч людей. При этом лидеры мирового терроризма сегодня не исключают, а ищут возможности использования оружия массового уничтожения. А это означает, что они стремятся к значительному увеличению числа жертв от своих действий.

Пожалуй, приведенных положений достаточно для того, чтобы утвердиться в глобалистском характере современного терроризма. Это с одной стороны. С другой – следует заметить, что наряду с глобализацией, современный терроризм все больше и больше политизируется. В чем это проявляется?

Терроризм политизирован в силу нескольких причин: а) он, как правило, заметим об этом с сожалением, имеет определенные национальные корни; б) он, нередко, имеет прикрытие в виде определенной религиозной окраски, и об этом мы говорим с нескрываемым сожалением; в) он выражает интересы определенных политических сил, институтов, партий, организаций.

Словом, налицо тенденция политизации современного терроризма, которая, соединяясь с его глобализацией, дает нам право, в свою очередь, видеть его место в механизме нарастающей политизации современного мира.

Фактор 9. Усиливающаяся криминализация современного мира – это, опять же, путь к его дальнейшей политизации. Утверждая, что криминализация общественных отношений ведет к повышению степени политизации общества, можно предположить, что по этому поводу поступят возражения. Хорошо известно, что с криминалом призваны бороться правоохранительные органы. Это верно, но лишь в тех пределах, когда криминал имеет локальный, «очаговый» характер. В условиях, когда он получает достаточно широкое распространение в обществе, по–своему консолидирован, противодействие ему теряет «ведомственный» характер. В этой связи возникают два вопроса, на которые необходимо дать ответы в контексте размышлений о растущей политизации современного мира: а) действительно ли в последние годы усилилась криминализация общественной жизни; б) есть ли основания считать, что усиливающаяся криминализация мира ведет к повышению уровня его политизации? Попытаемся последовательно ответить на них.

Прежде всего, приведем аргументы, свидетельствующие об усилении степени криминализации современного мира.

Во-первых, в последние годы значительно расширилась география криминала. Не будем комментировать этот факт – он очевиден и приведен ранее. Сегодня, в связи с миграцией людей, новой обстановкой в мире, криминал «пришел» в те страны, которые ранее считались относительно спокойными в этом плане.

Во-вторых, как это ни прискорбно констатировать, современный криминал целенаправленно, последовательно усилил свои позиции во всех сферах общественной жизни: экономической, политической, духовной, идеологической, социальной, правовой, информационной, экологической и даже военной.

В-третьих, особо следует обратить внимание на усиление влияния криминала на правовую сферу. Если смотреть истине в глаза, то право во многом перестает быть объективным под воздействием (читай – угрозами) современного криминала.

В-четвертых, нельзя закрыть глаза на довольно интенсивно развивающийся процесс превращения вчерашнего криминалитета в «фешенебельную», амбициозную бизнес-элиту, все больше и больше входящую в политику.

В-пятых, особо следует обратить внимание на достаточно серьезно консолидированную позицию современного криминала. В нем, как и в современном бизнесе, сегодня работают «союзы», «корпорации», «тресты», «холдинги», «транснациональные объединения».

В-шестых, это «всеядность» средств, которыми пользуется современный криминал. Данный факт лишний раз свидетельствует о его движении во все «поры» общественной жизни, включая политику.

В-седьмых, современный криминал, в силу его «всеядности», все больше и больше «дрейфует» в направлении терроризма. Современный терроризм нередко находит поддержку именно у современного криминала. Они поддерживают друг друга, усиливая тем самым свои возможности.

В-восьмых, далеко не позитивную роль в плане противодействия процессу криминализации общественной жизни играет принцип «двойных стандартов» в оценках действий, нарушающих закон. Одно и то же преступление, совершенное в разных странах, в разное время может получать неадекватные правовые оценки. Это развязывает руки криминальным организациям, рождает безнаказанность их действий.

Таким образом, есть немало конкретных свидетельств тому, что современный криминал, хотим мы этого или нет, в определенной мере усилил свой прессинг на общественную жизнь.

Теперь аргументируем вывод о том, что усиливающаяся криминализация общественной жизни, прямо или косвенно влияет на ее политизацию.

Прежде всего, обратим внимание на известную логическую зависимость. Право – возведенная в закон воля государства. Государство институт политический, институт политики, может быть, самый важный. Следовательно, любое действие или противодействие правовым нормам государства, так или иначе, резонирует в политику. Нетрудно заметить закономерность – чем активнее противодействие правовым нормам в государстве, тем последнее все шире и интенсивнее вынуждено использовать свои политические возможности в целях нейтрализации такого противодействия. В контексте наших размышлений это звучит так: усиливающаяся криминализация общественной жизни неизбежно активизирует политическое противодействие ей со стороны государства. Казалось бы, уже этого одного факта достаточно, чтобы утверждать: криминализация общественной жизни неизбежно ведет к усилению ее политизации. Вместе с тем есть возможность предложить еще несколько аргументов.

Известно, что главные интересы криминала в экономике. Она – главное поле его интересов. Поскольку экономика есть основание политики, а последняя есть ее концентрированное выражение, то становится понятным аргумент: чем сильнее криминал входит в экономику, тем активнее он начинает влиять на политику. Это, в конце концов, усиливает тенденцию политизации общественной жизни.

Давно замечено, что организованные криминальные группы, как правило, стремятся активно вникать и влиять на кадровую политику в государстве в диапазоне от противодействия неугодным им чиновникам до внедрения, назначения своих людей в государственный аппарат. А коль скоро это так, то и в этом направлении формируются основы для усиления степени политизации общественной жизни.

Через «своих» людей в государственном (партийном) аппарате криминал, как правило, стремится усилить свое влияние на все сферы общественной жизни, подчинить себе действия общественных институтов, решающих всю совокупность социальных задач, начиная с коммунальных служб и заканчивая культурой. Очевидно, что действия криминала в социальной сфере не могут быть свободны от политики. Это, в конечном счете, опять же ведет к усилению степени политизации общественной жизни.

Наконец, приведем еще один, на наш взгляд, важный аргумент. Криминал имеет свою идеологию, свои правила и принципы, определяющие мировоззрение людей, составляющих его социальную базу. Идеология криминала неизбежно, рано или поздно, сталкивается с духовностью народа (народов) конкретных стран. Противоречия в ходе такого столкновения, как правило, разрешаются с использованием политических средств, а это ведет к дальнейшей политизации общественной жизни.

Особо ярко названные противоречия проявляются в борьбе криминала за средства массовой информации и противодействия ему со стороны государственных институтов. Очевидно, что столкновение этих сил в борьбе за СМИ носит политический характер. Следовательно, и этот факт «работает» на дальнейшую политизацию общественной жизни.

Таким образом, резюмируя все вышеизложенное, правомерно сделать несколько взаимосвязанных выводов. 1. Есть все основания утверждать, что современный мир, общественная жизнь в последние годы переживает усиливающуюся политизацию. 2. Тенденция усиления степени политизации общественной жизни – явление не локальное, а всеобщее, охватывающее своим действием фактически весь мир. 3. Мы должны констатировать, что особая негативная роль в повышении уровня политизации современной общественной жизни принадлежит терроризму. 4. В современных условиях нет достаточного основания для обеспечения деполитизации общественной жизни.  Сегодня деполитизация может существовать и существует как перспективная идея, но не как реальный процесс.

Словом, сложившиеся условия общественной жизни формируют достаточное основание для утверждения о ее нарастающей политизации. Реальный процесс нарастающей политизации общественной жизни отражается в общественном сознании людей, в идеологиях основных социальных групп, внося определенные коррективы в содержание последних. В рамках современных идеологий формируются основы, определяющие отношение социальных групп к тенденции нарастающей политизации современного общества.

А.А. Кокорин, доктор философских наук

Большие данные – как работать с большими объемами текстов в социальных сетях и как на их основе прийти к прикладным результатам – представил участникам круглого стола в рамках Уфимского гуманитарного научного форума н.с. ЦГИ при Минкультуры РБ Руслан Бакаев.

На круглом столе, организованном в сотрудничестве Школы молодого этнополитолога и Института стратегических инициатив РБ 15 июля 2020 года обсуждалось перспективное соотношение фундаментальных и прикладных направлений гуманитарных наук, насколько они востребованы в Республике Башкортостан и проблематика гуманитарной сферы.

Одна из проблем, по мнению участников, заключается в том, что утверждения, находящиеся в гуманитарно-научном поле становятся абстрактно-гипотетическими без возможности определить их точность и соответствие объективной реальности.

— На наш взгляд корень этой проблемы лежит в области выявления, агрегирования и интерпретация фактов. Именно, отсутствие внятного корпуса фактов приводит к отрыву от реальности и снижению ценности гуманитарного знания, - отмечает Руслан Бакаев.

Как пример он приводит исследование коллег из МГУ им. М. Ломоносова, которые опубликовали в 3 номере 2019 года в журнале «Национальный психологический журнал» статью, где задаются вопросом о перспективах использования анализа социальных сетей для изучения этнокультурной идентичности подростков в интернет-сообществах.

Для того, чтобы ответить на него авторы статьи провели анализ 47 сообществ из социальной сети «ВКонтакте» из восьми субъектов Российской Федерации. Сообщества по каждому субъекту федерации были подобраны в соответствии с пятью аспектами этнокультурной идентичности: региональным, этническим, религиозным, культурным и общероссийским (от двух до шести групп по каждому аспекту).

В каждом сообществе было проанализировано 300 последних постов. Итого мы имеем примерно: 14 100 постов для анализа. Обращается на себя внимание то, какие параметры анализировались исследователями:

1) общая численность сообщества;

2) численность в нем подростков;

3) Количество постов в день;

4) Медиана лайков;

5) Медиана комментариев.

Иными словами параметры можно разделить на параметры сообщества и параметры контента. И то и другое носит динамический характер.

— Очевидно, что подобное исследование в отношении динамических фактов не может быть проведено «вручную», поскольку подобный объем данных к моменту завершения его анализа может устареть, - подчеркивает ученый. – В следствие этого необходимым условием осуществления подобных исследований является использование цифровых технологий.

В указанном исследовании анализ был выполнен посредством создания кода на языке R (R 3.6.1 +R Studio 1.2.1335). Мной сейчас делается все необходимое для того, чтобы воспроизвести данный код, надеюсь в ближайшее время я смогу вам его показать и продемонстрировать его возможности.

— Хотел бы указать на то, что данное исследование является промежуточным, поскольку авторы не демонстрировали анализ содержательной части контента и комментариев к нему. Можно предположить, что объем текстовой информации огромен, более миллиона знаков, что тоже исключается возможность «ручного анализа», какой осуществляется согласно существующим методикам контент-анализа, — подчеркнул Руслан Бакаев.

Башкирский ученый развил тему московских коллег и создал скрипт, позволяющий анализировать облако слов, облако тегов, частотность и внутритекстовую связность.

Именно социокультурные исследования больше всего страдают от недостатка фактов среднего уровня, используются либо частные примеры, либо очень обобщенные абстрактные конструкции.

При этом цифровые методы исследования открывают огромный простор для экономических исследований.

— За очень короткий срок можно собрать фактологический материал, который может лечь в основу любого социокультурного исследования. И будет обладать всеми необходимыми научными характеристиками: актуальностью, проверяемостью, параметризацией, — подчеркивает ученый.

Таким образом для развития гуманитарных наук необходимо включиться в процесс цифровизации методов сбора и обработки фактов.

Однако на этом пути есть иная проблем – кадровая. Она заключается отнюдь не в том, что отсутствуют кадры способные на разработку подобных скриптов и алгоритмов. Подобные кадры имеются среди математиков и программистов. Проблема заключается в междисциплинарном взаимодействии. Как показал опыт многих коллег, в том числе мой, что собственно подвигло на самостоятельное изучения цифровых технологий, взаимодействие между техническими специалистами и гуманитариями порой напоминает общение на разных языках. Гуманитариям сложно донести до разработчика свои потребности, а разработчик ждет внятного технического задания.

Таким образом на пути цифровизации стоит проблема кадров обладающими междисциплинарными компетенциями способными сформулировать цели-задачи гуманитарного исследований и в тоже время выступить разработчиками не только технического задания, но также программного обеспечения способного осуществлять исследование.

В данной хрестоматии собраны переводы текстов, являющихся классикой новой экономической социологии. Эти тексты были написаны в конце 1970-x - середине 1980-х годов и стали, по общему признанию, отправными точками всех ключевых направлений новой экономической социологии. Они сформировали понятийный аппарат, используемый сегодня разными социологическими традициями в исследованиях хозяйства. 

Данная книга, предназначенная прежде всего для специалистов и студентов, впервые собирает русские переводы этих ставших классическими текстов под одной обложкой и представляет собой своего рода энциклопедию новой экономической социологии.