— Сейчас много говорят о «переписчиках» истории, ее переосмыслении и даже хотят внести поправки о защите исторической правды в Конституцию. Нужен ли такой закон? Нет ли риска, что в случае его принятия история будет заидеологизирована?

— Сначала надо договориться о «канонической» версии нашей истории, зафиксировать ту трактовку событий, с которой будет согласно большинство. Пока одни считают Сталина «кровавым тираном», а другие — «величайшим лидером», пока одни называют советский период «тоталитарно-богоборческим режимом», а другие — «вершиной российской государственности», никакие «поправки» не помогут. Каждый будет понимать под «переписчиками истории» противную сторону. Напомню, что с 2009 по 2012 год у нас была при президенте тихая, как умная мышь, «Комиссия по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России». Потом она как-то незаметно рассосалась. Почему? Потому что нет критериев, нет «канона».

— Понятно, что западная пресса преуменьшает роль СССР в исходе Второй мировой войны, но так ли много «переписчиков» у нас?

— Коллективный Запад уже не преуменьшает, а откровенно игнорирует роль СССР в разгроме фашистов. Трамп в дни юбилея просто не упомянул Советский Союз среди союзников. Снос памятника маршалу Коневу и установка памятника власовцам в Праге — еще один возмутительный пример десоветизации Победы. Откуда берутся эти «альтернативные версии»? Возьмите подшивки российских газет и посмотрите, что там писали в 1995-м, 2000-м, даже 2005-м о ВОВ. А что мололи про Победу в российском эфире «говорящие головы», многие из которых теперь, скрепя сердце, переквалифицировались в бюджетных патриотов? Я как-то оказался в передаче Владимира Познера «Времена» и, когда он со своей обычной безапелляционностью стал возмущаться Сталиным, допустившим чудовищные жертвы, напомнил ему, что военные потери Красной армии и вермахта вполне сопоставимы. К тому же, наших военнопленных целенаправленно уничтожали. А вот более 18 млн жертв — это мирные советские граждане. Для сравнения: у немцев даже с учетом жутких англо-американских бомбежек из мирного населения погиб лишь миллион. Познер глянул так, словно я грязно выругался в эфире, и больше никогда во «Времена» меня не приглашал.

— Точка зрения о том, что столкнулись два тоталитарных режима, довольно распространенная.

— Начнем с того, что политические режимы стран предвоенной Европы были по преимуществу авторитарными и с правами человека особо не церемонились. Когда Великобритания вступила в войну с Германией, в королевстве мгновенно были арестованы и посажены без процессуальных проволочек несколько десятков тысяч членов фашистской партии Мосли, которого взяли вместе с женой. Да, в СССР был жесткий режим, но после революционного хаоса и развала не бывает мягких правлений. Не хотите диктатуры — не доводите до революции. Думаете, если бы победил Колчак, режим в Российской республике был бы мягче? Не уверен.

— Можно ли было избежать таких огромных жертв?

— Да, если бы успели закончить подготовку к войне, если бы союзники раньше открыли второй фронт, если бы все командиры оказались на высоте… Генерала Павлова, не приведшего войска Западного округа в боевую готовность, расстреляли. Зато адмирал Кузнецов на Балтийском флоте успел подготовиться к нападению, а ведь оба получали директивы из одного Генштаба. Виноват Сталин в том, что война началась для нас катастрофически? Разумеется, виноват, как государственный лидер, отвечающий за страну. Но вряд ли он виноват больше, чем император Александр I, отдавший Москву Наполеону. Однако если бы не надрывные сталинские пятилетки, то война закончилась бы так же, как и началась. Думаю, мы должны раз и навсегда принять советскую эпоху со всеми ее противоречиями, со Сталиным в том числе. Она доказала свою историческую состоятельность Великой Победой. И согласитесь, непросто призывать наших западных оппонентов к пиетету перед СССР, победившим фашизм, если мы сами «стесняемся» в официальных речах произносить имя того, кто руководил тогда нашей страной и был Верховным главнокомандующим…

— На 9 Мая нам снова показали «Диверсанта», а потом был концерт, где Валерия и Билан пели песни военных лет. Похоже, руководители каналов считают, что ленты прошлого современному зрителю неинтересны. Какие литературные, кинематографические, музыкальные произведения неоправданно забыты?

— Новый подход к военной теме искать не надо, он давно найден нашей великой фронтовой прозой и поэзией, запечатлен в полотнах Пластова и Коржева, в героических симфониях Шостаковича, в песнях Фатьянова, в фильмах «Летят журавли», «…А зори здесь тихие», «На войне как на войне»… Теперь главное — сохранить этот великий канон и передать потомкам. Почти как в иконописи. Я был просто оскорблен, обнаружив, что в праздничные дни наше ТВ, ни один канал, не нашло места для стихов поэтов-фронтовиков. Никого: ни Гудзенко, ни Межирова, ни Твардовского, ни Наровчатова, ни Луконина, ни Слуцкого, ни Друниной… Странная забывчивость! А ведь великая фронтовая поэзия — это и есть художественная формула Победы. Вербальный код подвига. Зато крутили сериалы про боевых путан с корочками «Смерша», снятые людьми, явно не прочитавшими про войну ни одной книжки. Я думаю, давно пора создать при Минкульте «Центр исторической экспертизы», без отзыва которого сценарии о нашем прошлом в производство просто не запускались бы, особенно если они снимаются за казенный счет.

— Еще один спорный момент — современная литература о войне и ее визионерство.

— Мы живем в свободной стране. Запретить писателям визионерство и придумывание параллельной истории невозможно и не нужно, а регулировать графоманию — вообще бессмысленно. Само отсохнет и отвалится. Другое дело: не надо за счет премиальных фондов, наполняемых государством, раскручивать и навязывать читателям откровенно беспомощные тексты вроде «саги» о Зулейхе.

— Вот кому досталось по полной…

— И не зря. История, кстати, загадочная. Задумаемся: могла начинающая писательница Гузель Яхина, не владея литературным ремеслом, сочинить графоманский текст о «страданиях татарского народа под пятой тоталитаризма» в жанре «антисоветского фэнтези»? Отвечу: могла. Могло жюри присудить ей «Большую книгу»? Вполне. Эта премия просто обожает подобного рода «духоопускающие» тексты. Далее: мог Институт перевода за казенные деньги выпустить «Зулейху» в десятке стран и открыть мировому сообществу глаза на еще одно злодеяние российского монстра? Мог, хотя раньше этим занимался Сорос. Могли продюсеры потратить кучу опять же казенных денег на экранизацию? Могли. И не такое экранизировали. Но показать этот русофобский «микс» накануне юбилея Победы, вызвав в обществе волну негодования, не могли! Однако показали. Зачем? А вот это самый интересный вопрос…

— Может ли появиться новый литературный и кинематографический канон — «Зулейха» и «Диверсант» вместо Бондарева, Васильева, Калатозова? Такое возможно?

— Думаю, если эти беспомощные, как правило, тексты не будут целенаправленно, причем за казенный счет, навязываться читателям, а шедевры настоящей военной литературы не будут столь же целенаправленно замалчиваться, все встанет на свои места. Тому же Фонду кино, во многом виноватому в резком падении уровня отечественных лент, неплохо было бы составить и осуществить программу создания лент по неэкранизированной фронтовой классике — к 80-летию Победы. Историческая романистика всегда была популярна, а интерес к прошлому своего народа неизбывен. Впрочем, писателей, способных на вербальном уровне реконструировать минувшее, всегда было мало. Во-первых, надо изучить и понять избранную эпоху, а это — годы работы. Нынешний автор торопится: уже объявлен новый сезон «Большой книги»! Во-вторых, надо обладать художественным даром, а это вообще редкость. Конечно, любопытно наблюдать за тем, насколько с помощью пиар-технологий можно раскрутить автора, лишенного всяких способностей. Но куда потом девать этого «классика», не умеющего писать по-русски?

— Возможно ли сегодня объединить людей вокруг какой-то общей позитивной повестки или мы слишком атомизированы?

— Атомизация, как справедливо заметил Александр Панарин, — это один из признаков гедонистического общества. Но конца истории не видно, и после расслабления всегда наступает консолидация, вечных каникул не бывает. Атомизированные социумы, не сумевшие в ответ на вызов времени сплотиться в монолитные коллективы, попросту исчезают. Повестка? Она всегда одинаковая: настоящее становится прошлым само собой, повинуясь ходу времени. Для того, чтобы превратить настоящее в будущее, требуются колоссальные усилия и продуманные планы. У нас же с четко сформулированной футурологической целью просто беда. Не патриотизм, а именно образ будущего — сердцевина государственной идеологии, которой у нас с вами принципиально нет.

Автор: Юрий Поляков

Источник: https://izborsk-club.ru/19645

В последние недели резко обострилась ситуация между Азербайджаном и Арменией, которая по сути может перерасти в масштабный военный конфликт. С обеих сторон применялась тяжелая артиллерия, танки, авиация и беспилотники. Есть погибшие и раненые. К тому же, судя по заявлениям двух сторон, никто пока не собирается вести речь о переговорном процессе. Мир отошел на второй план.

Чрезвычайный и полномочный посол Азербайджана в России Полад Бюльбюль-оглы назвал провокацией действия Армении в Товузском районе 12 июля, где произошел артиллерийский обстрел. Об этом он сказал в прямом эфире радиостанции «Эхо Москвы».

«Если бы это случилось на Карабахском направлении, было бы еще понятно. Но инцидент произошел не рядом с Нагорным Карабахом, а на армяно-азербайджанской границе. Это явная провокация, потому что УАЗ – это не танк, можно было тут же позвонить, связаться по рации, есть локальная связь друг с другом, горячая линия. Почему же сразу началась атака из орудий на опорный пост азербайджанских пограничников, даже не войск Министерства обороны?» – задается вопросом посол.

Посол полагает, что «это делается, чтобы втянуть в конфликт ОДКБ и прежде всего Россию». «Потому что понятно, что у Азербайджана двусторонние партнерские, в том числе экономические отношения со всеми членами ОДКБ. Локальная задача – вовлечь в конфликт ОДКБ, в первую очередь Россию, глобальная задача – создать по периметру России еще один очаг, который бы ее беспокоил», – пояснил он.

Посол подчеркнул, что Азербайджан представит в ОДКБ все нужные документы по инциденту. «Нам скрывать нечего. Наше дело правое. Стоит вопрос об оккупации армянской стороной азербайджанских территорий. Пока оккупация не прекратится, любые конфликты, любое развитие событий возможно», – отметил он.

По мнению Бюльбюль-оглы, «искать здесь правых или виноватых не нужно», так как «есть совершенно конкретные международные правовые документы со стороны ПАСЕ и ОБСЕ, а также четыре резолюции Совета Безопасности ООН и резолюция Генассамблеи ООН, которая выражает мировое мнение».

«Пока наша земля оккупирована, никто никогда в Азербайджане не согласится с этим положением. И чем дольше оно тянется, тем опаснее ситуация», – заключил посол.

В Армении в свою очередь заявили, что группа азербайджанских военных попыталась пересечь границу на грузовике УАЗ, а затем начала артиллерийский обстрел. На следующий день столкновения продолжились.

Посол Армении в России Вардан Тоганян считает, что проблема в том, что Азербайджан подготавливал общественное мнение к своим агрессивным действиям.

По словам главы бакинского клуба политологов «Южный Кавказ» Ильгара Велизаде, которые опубликовал «Коммерсант», речь идет о «переходе конфликта в качественно новую стадию». «Азербайджан не заинтересован в расширении зоны конфликта, в то время как Армения надеется переключить внимание международной общественности с карабахского направления на границу, чтобы представить Азербайджан агрессором», – сказал он.

В то же время глава ереванского Института Кавказа Александр Искандарян значительных ухудшений не ожидает. Впрочем, как и улучшений. «То, что происходит, – это достаточно серьезное, но все же локальное столкновение. Рано или поздно эта эскалация закончится, а потом будет возобновление переговорного процесса. Ничего содержательного он в себе нести не будет, как и не нес до этого».

Я бы назвал провокационными заявления некоторых экспертов с армянской стороны (атмосферу нагнетает, несомненно, еще и интернет-пространство с помощью вездесущих троллей) о том, что Армения может атаковать плотину Мингечаурского водохранилища. Это могло бы привести к затоплению больших территорий. Еще в 2014 году глава Национального центра экологического прогнозирования Тельман Зейналов говорил, что если плотина будет подорвана, то вода из водохранилища может дойти до Баку. Между водохранилищем и столицей Азербайджана примерно 300 километров.

В свою очередь, Азербайджан пригрозил Армении высокоточным ударом по АЭС, которая расположена вблизи армянского города Мецамор. «Армения не должна забывать о том, что новейшие ракетные системы, которые находятся на вооружении вооруженных сил Азербайджана, способны нанести точный удар по Мецаморской АЭС, что будет катастрофой для Армении», – приводит Ozu.az слова главы пресс-службы Минобороны Азербайджана полковника Вагифа Даргяхлы.

При этом в Минобороны заверили, что средства ПВО, которые есть у Азербайджана, не позволят противнику нанести удар по объектам страны. Тема возможных ударов по плотине и АЭС неоднократно затрагивалась местными СМИ.

Нынешнее летнее обострение, надо отметить, является крупнейшим кризисом с момента заключения перемирия в мае 1994 года между Азербайджаном и Арменией. И на данном этапе, увы, можно только говорить о неопределенности ситуации как на границе, так и во взаимоотношениях двух стран. Может быть, поэтому президент Азербайджана Ильхам Алиев сказал, что не намерен вести переговоры «ради имитации, проводить бессмысленные видеоконференции. Во всем должен быть смысл. Переговоры должны вестись по существу. Если мы увидим, что они бессмысленны, то предпримем соответствующие шаги».

И тем не менее можно только поприветствовать слова Алиева, который подчеркнул, что «не советует никому в Азербайджане опережать события». Если потребуется применять военную силу – инициатива в этом вопросе должна исходить только от него. Будем надеяться.

Автор: Сергей Лебедев

22 июля 2020

На армяно-азербайджанской границе заговорили пушки. Фото: РИА «Новости»

Источник: https://vpk-news.ru/articles/57879

РI: Спор «красных» и «белых» патриотов на нашем сайте стихийно продолжается, и мы даем возможность высказаться сторонникам разных точек зрения. Философ Рустем Вахитов считает, что русская нация стала нацией только в советское время, и в первую очередь в ходе Великой войны 1941-45 годов. Более того, он полагает, что российскую нацию как бы выковал жесткий идеократический режим, и это является, скорее, достоинством этой нации, чем ее недостатком.

Мы понимаем, что с этой точкой зрения едва ли согласятся большинство авторов и читателей. Со своей стороны скажем, что проблему следует разделить на две. С одной стороны, конечно, любое противостояние внешней агрессии сплачивает национальную общность, придает ей новое политическое качество. С другой стороны, едва ли послевоенный период истории – от конца войны до начала оттепели – представляет собой счастливое время духовного возрождения, в том числе национального. Впрочем, таковым не стала и не одна последующая эпоха – ни коммуно-футуристическая оттепель, ни пасторально-традиционалистский застой, ни быстро перешедшая в декаданс перестройка, ни уж тем более девяностые, ни культурно опустошенные нулевые. Поэтому трудно не замечать некоторой ущербности большевистского нациестроительства.

Отношение современных русских людей к Великой Отечественной войне парадоксально и если большинство не сознает этой парадоксальности, то только потому, что такое отношение для них совершено естественно – так же, как для живого организма естественно расти или дышать.

Мы же не обращаем внимание на то, что мы дышим, во всяком случае пока здоровы и ничто не препятствует нашему дыханию. Зато с стороны эта парадоксальность не просто заметна, а прямо-таки бросается в глаза, отсюда и удивление иностранцев и доморощенных русофобов, которые не устают искренне вопрошать: что это русские так носятся с этой Победой?

Причем если иностранцы удивляются спокойно, то доморощенные русобофы, которые только телами здесь, в России, а душой – на обожаемом ими Западе и оттого жестоко страдают, – удивляются с гневом и презрением. Именно они придумали издевательское словечко – «победобесие». Так они назвали, может, несколько наивные и неуклюжие попытки простых русских людей – не хипстеров, не столичных популярных блогеров, а представителей пресловутого «глубинного народа» — выразить свою радость по поводу того, что их отцы и деды победили нацистскую гидру, спасли всех нас от нее, выразить благодарность за это солдатам и офицерам Победы…

В чем же причина такого отношения русского народа к войне? Обычно говорят, что это была необычная война. И своим масштабом, и своим трагизмом она превосходила войны, уже бывшие в истории России. К тому же Гитлер, в отличие от Наполеона и даже татаро-монголов, не ставил себе целью просто захватить и обложить данью население Советского Союза. Речь шла об уничтожении целых народов, освобождении «жизненного пространства» для немецких и европейских колонистов.

Это, конечно, так.  Но есть одна характерная деталь. Гитлер собирался уничтожить и прибалтов: частично выселить в Сибирь и убить водкой и тяжелой работой, частично — «германизировать», то есть ассимилировать среди немцев. Но, увы, такого культа Победы среди эстонцев, латышей и литовцев мы не видим.

Скорее наоборот, там люди, которые считают себя любящими свой народ, его историю и национальное бытие, рушат памятники советским солдатам и прославляют коллаборационистов. Как мы недавно с удивлением и горечью убедились, и среди украинцев таких ненавистников Победы немало…

Прошу понять меня правильно. Я не хочу сказать, что все представители народов Прибалтики или Украины предали память советских воинов и чувствуют себя наследниками коллаборационистов. Нормальных, вменяемых, здравомыслящих людей и там, и там большинство (хотя это большинство молчащее и бездействующее).

Я хочу сказать другое: можно быть эстонцем или украинцем, не говоря уже об узбеке или таджике, и не рассматривать Великую Победу как высшую ценность, не считать ее критически важным событием для своего народа, даже, увы, не испытывать глубокую благодарность советским воинам-победителям. При этом считать так и оставаться нормальным русским нельзя. Такой человек среди самих русских будет восприниматься как выродок, моральный урод. И неудивительно, что если такой персонаж и встречается среди русских по рождению, то, как правило, среди тех, кто, как они выражаются, собирается «валить из Рашки», то есть кто не чувствует своей нутряной связи с русским народом, кто только и думает, как бы от него отделиться и присоединиться, например, к народу американскому. В свое время это очень хорошо уяснили наши правители, и только тогда они стали говорить громкие и красивые слова о Великой Победе и подвиге народа.

Все мы помним, что вплоть до начала 2000-х некоторые люди в руководстве страны и их политтехнологи не оставляли попыток пересмотреть историю Великой Отечественной войны в духе Солженицына, с сочувствием отзывались о РОА и генерале Власове. Не по собственному желанию они стали устроителями парадов Победы и акций памяти, а потому, что поняли, что иного русский народ, простые русские люди наших дней не примут и не поймут…

Почему же это так? У меня есть вариант ответа на это вопрос.

Он звучит так: в эпоху Великой Отечественной войны пережила свое национальное самоосознание русская советская нация. Однако, чтобы правильно понять этот ответ, нужно оговориться, чем отличается народ от нации.

Всякий этнос проходит в своем развитии несколько стадий: союз племен, народ, нация (сейчас, правда, такой подход отвергают этноконструктивисты, ну да мы с читателям, надеюсь – люди старомодные! ). Союзом племен этнос бывает на родовой стадии развития общества, народом он становится в доиндустриальном обществе, например, феодального типа, нацией – в индустриальном обществе (иногда – при капитализме, а иногда – при социализме). Народ живет мифами, специфическими религиозными верованиями, песенным и поэтическим фольклором, традициями, которые, как правило, связаны с образом жизни аграрного общества. Грамотных на этой стадии – меньшинство, у народа нет единого литературного языка, представители народа говорят на разных диалектах. Часто у них нет даже общей идентичности, они не воспринимают себя единым народом. Идентичность у них локальная, региональная (баварцы, прусаки, эльзасцы, бретонцы и т.д.).

Нация — индустриальное, городское, цивильное сообщество. Нация в ряде случаев может быть аграрной, но и крестьяне, ставшие членами нации, принципиально отличаются от крестьян традиционного общества. Нация имеет свой литературный язык, понимание истории и своего места в ней. Мир для члена нации — это уже не мифологическая реальность, где время движется по кругу. В жизни нации огромную роль играют институты образования и просвещения – школы, университеты, газеты и журналы. Грамотность здесь не исключение, а правило. Наконец, нации не бывает без национального самосознания, конструктивизм, как известно, придает ему даже важнейшее значение, и это та доля истины, которую он в себе несет.

Русский народ древен, но русская нация стала формироваться лишь после петровских реформ, а высшая точка ее самосознания пришлась на эпоху Пушкина, когда возник и укоренился русский литературный язык (до этого русская знать говорила в основном по-французски), достигла своего расцвета русская классическая литература (Пушкин и поэты и писателя и его круга), появились сочинения по русской истории (Карамзина, потом Соловьева, Ключевского).

Кстати, обратим внимание на то, что «повивальной бабкой» русской дореволюционной нации была война с «объединенной Европой» того времени —  Отечественная война 1812 года (как это случилось и с рождением русской советской нации через 130 лет, когда на нас напала гитлеровская «Крепость Европа»).

Но особенность российской ситуации состояла в том, что дореволюционная русская нация составляла лишь незначительную часть российского общества и была страшно оторвана от русского народа. Нация, то есть светское, городское, грамотное сообщество, существовала преимущественно в городах, в которых даже в начале ХХ века жило лишь чуть более 10% населения Российской Империи, а уж в начале XIX века — и не более 5%. Основная часть этнических русских жила в деревнях, и они принадлежали не к русской нации, а к русскому народу. Они были чаще всего неграмотны, мыслили в мифологических категориях, ничего не знали о Пушкине, Лермонтове и Карамзине и говорили про себя не «мы — русские», а «мы — псковские» или «мы — православные».

Разумеется, в странах Европы, таких как Германия, Франция и тем более Англия, первоначально также население городов было в меньшинстве. Но там существовал капитализм метрополии – промышленный капитализм и потому урбанизация шла очень быстро. В Англии уже в первой половине XIX века городское население стало превышать по численности сельское, в Германии это стало происходить в конце XIX века. В России и в начале ХХ века до этого было далеко. И причина этого была до омерзения прозаична – периферийно-сырьевой характер российского капитализма.

Россия вошла в систему мирового капитализма еще при наследнице Петра Великого – Анне Иоанновне. Петр создал в стране металлургическое производство, а его преемники на российском троне раздали созданные Петром заводы (которые принадлежали Берг-коллеги и первоначально лишь управлялись дворянами-помещиками) фактически в частную собственность своим приближенным. Те стали торговать продукцией заводов со странами Запада (это, кстати, очень напоминает раздачу нефтегазовых предприятий, созданных при советских генсеках, друзьям Ельцина и его преемника – российская история имеет свойство повторяться!).

Затем, уже в эпоху Александра Первого, Россия превращается в поставщика хлеба на международный рынок, и эта экономическая специализация закрепляется за ней надолго – до революции 1917 года.

Но каков бы ни был ресурс, которым торговала имперская Россия на мировом рынке, российской «элите» было выгодно запереть более 100 миллионов русских крестьян, практически весь русский народ, в деревне и держать там в полуголодном, темном, забитом состоянии, чтобы получать максимальные прибыли (между прочим, чем ниже образование и качество жизни у человека, тем дешевле его рабочая сила). Для этого была создана жесточайшая паспортная система, существовавшая до 1917 года и отмененная лишь Лениным. По ней крестьянин не мог без разрешения, полученного в полиции, отъехать за несколько верст от дома (кстати, дворяне имели «свободный паспорт», позволявший без ограничений передвигаться по стране).

Крестьяне были заперты в деревне и когда элита торговала металлами (часть крестьян работала тогда на крепостных заводах, другая часть – кормила дворян, что заменяло тем оплату за госслужбу) и тем более когда наступила очередь хлебного ресурса. Ничего не изменила даже отмена крепостного права: паспортные ограничения все равно остались и это понятно: освобождение без земли сделало крестьян должниками банков, а это вынудило их еще больше работать на помещиков — экспортеров хлеба (отпускали их только на сезонные работы на городских производствах).

Так и получилось, что, в отличие от европейских обществ, русское общество даже в начале ХХ века было расколото на современную, модерную, дворянско-интеллигентски-буржуазную нацию в городах и крестьянство, которое жило еще в полуфеодальном, полуазиатском мире.

Это сыграло с российской элитой злую шутку и в 1914 и в 1918 годах.  Когда началась мировая война, то власти развернули пропаганду националистического толка, суть которой сводилась к тому, что «русские рыцари» должны защитить «цивилизованный мир» от «тевтонских агрессоров» (философ Владимир Эрн даже выводил милитаризм Круппа из трансцендентализма Канта!). Националистическая истерия дошла до того, что Петербург переименовали в Петроград, русских немцев стали преследовать и высылать (задолго до сталинских депортаций!), а члены дома Романовых стали появляться на балах в русских национальных костюмах. Но националистическая пропаганда действует только на членов нации, то есть на членов гражданского секулярного просвещенного общества. Умы и чувства неграмотных крестьян с религиозно-мифологическим сознанием она не затрагивает. А именно из них состояла большая часть армии Российской империи. Эти крестьяне в солдатских шинелях ничего не понимали в рассуждениях кадетов о русских национальных интересах. Они знали, что они — «хрестьяне», что немчура – «антихристы», что воюют они «за царя православного».

А как только царь православный отрекся от царства, то они вогнали штыки в землю и пошли по домам (доказав тем самым, что патриотизм – не биологический инстинкт, а идеология, принесенная национальными буржуазными революциями вроде французской, во время которой и стали именовать патриотами сторонников революции).

Та же «шутка» повторилась с белым движением. Оно возникло как движение националистическое, и его костяк составили офицеры, которые увидели в Брестском мире предательство России «немецкими агентами-большевиками».

Воевать они пошли за русское национальное буржуазно-либеральное государство – «Единую и неделимую Россию» — либо республику, либо конституционную монархию.  Но вся их буржуазно-националистическая пропаганда поддержки у народа не встретила, потому что русский народ стараниями венценосных и родовитых торговцев металлами и хлебом не был еще ни буржуазным, ни национальным сообществом…

Интересно, кстати, в этом плане сравнить французскую и русскую революции. Во время французской революции, как уже говорилось, «красные» воевали за «французскую нацию» — самоуправляющееся эгалитарное сообщество, к которому не относили аристократию, а «белые» — за короля, то есть за полиэтническое донациональное сообщество.

Лозунг революционеров был: «Да здравствует нация!», а роялистов — «Да здравствует король!». Во время русской революции все было наоборот (во всяком случае, для русских, поскольку некоторые другие народы увидели в ней шанс перейти к национальному состоянию). Сторонниками русского национального государства в его буржуазном изводе были контрреволюционеры — «белые», а «красные» были за Интернационал. И Советский Союз, возникший как результат победы большевиков, рассматривался победителями как «социалистический Город на холме», открытый для всех трудящихся, независимо от расы и национальности.

Сегодня любят вспоминать о «послеоктябрьской эмиграции», о том, сколько представителей русской интеллигенции, дворянства и буржуазии вынуждены были оставить Родину. Это, бесспорно, трагично.

Но практически все забыли о том, что в это же время в СССР приезжали десятки тысяч политиков, ученых, инженеров, просто рабочих со всего мира. Среди них были венгры, немцы, французы, итальянцы китайцы, японцы, американцы, африканцы. Конечно, был «философский пароход» и за пределами Родины оказался гегельянец Иван Ильин.  Но зато в СССР переехал и прожил здесь долгие годы Георг Лукач – один из всемирно знаменитых философов ХХ века, оказавший влияние на Хайдеггера.

СССР 20-х годов был чем-то вроде США – страной, куда может приехать любой и влиться в многонародное сообщество этого государства — только в социалистическом формате.

Осознание этого позволяет по-иному взглянуть на нападки на русскую нацию и национальную культуру сторонников вульгаризированного классового подхода 20-х годов. Речь не об оправдании этих нападок – они, действительно, неприемлемы, тем более что часто они касались лучших представителей русской культуры — Пушкина, Достоевского, Толстого. Но они были адресованы именно дореволюционной русской нации, но не русскому народу (хотя бы потому что звучали они от самих представителей народа). Многие герои русского народа – такие как Стенька Разин, Емельян Пугачев, наоборот, прославлялись революционерами (хотя кощунственная антирелигиозная пропаганда оскорбляла и культуру народа).

Все изменилось в 30-е годы.

До 30-х годов СССР также был расколот на европеизированное городское сообщество и необъятный океан крестьянской России, который, несмотря на вкрапления в него деревенских коммунистов и комсомольцев, мало отличался от дореволюционного. Революция 1917 года привела к победе крестьянскую общину (именно ее чаяния воплотил «Декрет о земле»), но саму эту общину большевики в первое десятилетие своего правления изменить не смогли.

Однако руководители СССР понимали, что не за горами новая европейская война. Советский Союз должен быть к ней готовым. А для этого нужна индустриализация, для которой, в свою очередь, нужна была многомиллионная рабочая сила. Взять ее было неоткуда, кроме как из русской деревни, где продолжали находиться около 100 миллионов человек (миграция в крупные города в 20-е годы шла преимущественно из малых городов и местечек, но не из деревни). Это и стало одной из задач кампании коллективизации.

Наши апологеты Сталина подчеркивают, что коллективизация была направлена на то, чтобы в деревню пришла новейшая сельскохозяйственная техника и технологии и чтоб за счет повышения производительности сельского труда накормить страну. Это так, но есть и еще один аспект. Механизация сельскохозяйственного труда нужна была и чтоб высвободить миллионы рабочих рук. Там, где с сохой и косой требовалось 50 мужиков, с трактором хватало и десяти, а сорока было назначено партией и государством стать городскими рабочими, возвести заводы первых пятилеток и трудиться на них.

Либералы любят называть сталинскую паспортизацию 1932 года вторым крепостным правом и с ехидцей указывают, что если Ленин отменил царские паспорта, то Сталин ввел такие же. Но паспортная система сталинского СССР имела коренное отличие от царской. Царям внутренние паспорта были нужны, чтоб запереть крестьян в деревне, выпуская их лишь на сезонные работы в город. Цари и их окружение жили за счет торговли хлебом, который производила деревня. Все правление последних Романовых население империи росло, но прежде всего за счет сельчан[1].

Сравнительно незначительный рост числа горожан говорит о том, что миграция в город была невелика. Сталину же внутренние паспорта были нужны, чтоб контролировать миграцию крестьян в города.  Если вы взгляните на статистику, то увидите, что все годы правления Сталина росла численность городского населения (по данным Б. Миронова с 1939 по 1960 гг. количество горожан в СССР увеличилось примерно на 43 миллиона человек, а сельчан, наоборот, уменьшилось на 21 миллион). Причем уезжали при Сталине в города именно из русской деревни (миграция нерусских крестьян в город началась позднее, в брежневскую эпоху).

С 30-х годов русские, которые веками были преимущественно крестьянами, постепенно становятся городским народом.

Эрнест Геллнер писал, что индустриализация не может не запустить механизм «образования нации». Нация просто необходима для того, чтобы страна шагнула из традиционного в индустриальное состояние, и ни одна страна не обошлась без этого. Чтобы возвести заводы и фабрики и заставить их работать, нужны строители, рабочие, мастера, инженеры. Они должны получить образование, одни – хотя бы начальное, другие – в обязательном порядке высшее. Для этого нужно, чтоб на смену разнообразию диалектов (зачастую малопонятных уже для жителей соседних регионов) пришел единый литературный язык. А когда им овладеют тысячи и миллионы, они обязательно начнут чувствовать себя членами одного национального сообщества. К тому же в школах и институтах им расскажут о национальной истории, и это еще больше объединит их.

Так возникли нации Западной Европы в XVI-XIX веках. И в СССР, и прежде всего – РСФСР, в начале 1930-х пошел тот же процесс. С тем лишь различием что нации Европы были капиталистическими, они формировались вокруг класса буржуазии. Пролетарии долгое время оставались вне гражданского общества – «не имели Отечества», как писали Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии». Русская советская нация была нацией нового типа – социалистической, бесклассовой, образованной не всесмесительной, бессознательной силой рынка, а целенаправленной силой партии и идеократического государства.

Ее формирование шло и снизу, но сверху оно сознательно поддерживалось и направлялось партией и государством, потому что их руководство прекрасно понимало мобилизационную мощь нации. В этой новой, социалистической нации на почетном месте были рабочие, советские служащие и трудовая интеллигенция, составившие своеобразную иерархию служебных групп. Но и крестьяне тоже стали ее членами. В 30-е годы культурная революция прошла не только в городах, но и в деревнях. Коллективизация принесла в деревню не только колхозы и трактора, но и школы, библиотеки, клубы, где ставились театральные пьесы, проводились концерты, читались политинформации. Советский колхозный крестьянин – грамотный, пользующийся сельхозтехникой, причастный к городским партии и комсомолу, не стоял вне русской нации, как его дореволюционный дед и прадед. Наоборот, он стал частью русской нации, но в ее новом обличье — советском.

Национальный сталинский поворот конца 1930-х, на который только и обращают внимание, говоря о нацвопросе, был уже завершением процесса возникновения русской советской нации. Он связал новую и старую русские нации.  Сталин во второй половине 1930-х прекратил травлю деятелей русской культуры, реабилитировал имена Пушкина, Александра Невского, Суворова, Нахимова. Потомки тех крестьян, которые в 1917 жгли дворянские усадьбы видели в дворянах и — шире говоря, в горожанах — врагов, стали воспринимать себя как наследников лучших сынов русского дворянства, русской разночинской интеллигенции.

Оставалось немного: чтоб эта идеология распространилась как можно шире, чтоб процесс нациеобразования стал необратимым, чтоб произошло национальное самосознание всей русской советской нации.

И это сделала война.

В истории это обычное дело. Новые нации вызревают в недрах старых обществ не только десятилетиями, но и веками, но именно войны становятся «спусковыми крючками», которые заставляют членов этой нации сплотиться, осознать себя единым сообществом, выработать общее мировоззрение, общую историческую память. Потом много-много лет такая война будет переживаться как важнейшее событие национальной истории, как точка отсчета свободного независимого бытия нации (они и называются, как правило, национально-освободительными).

Возьмем, к примеру, американскую нацию. Война за независимость США 1775-1783 годов привела не просто к возникновению американского государства как федерации тринадцати штатов (бывших британских колоний). Она привела к тому, что людям пришлось выбирать, кем они себя считают: британскими поданными, верными королю, или американцами? Британские офицеры и солдаты, брошенные на подавления восстания в колониях, не могли взять в толк: что произошло с некоторым колонистами? Они — потомки англичан, переехавших жить за океан, говорят на английском языке, исповедуют англиканство или кальвинизм, как и их единоверцы, оставшиеся на Британских островах.

Почему они считают себя какими-то американцами? Конечно, через несколько поколений у переселенцев появились определенные отличия от жителей метрополии: свой диалект, свои привычки, своя история, но, наверное, они бы еще десятилетиями не задавались вопросом: кто они – еще британцы или уже нет, если бы не столь грубая и возмутившая всех попытка британского короля и правительства вмешаться в дела колонистов. Борясь против английских солдат в красных мундирах, жители колоний осознали себя новой нацией (кстати, далеко не все, около 7 тысяч человек после победы армии Джорджа Вашингтона бежали в Великобританию, отказавшись называться американцами).

Пример Франции я уже приводил, но напомню еще раз: французская нация вызревала весь XVIII век, ее пестовали деятели Просвещения. Но только революция сделала ее массовой, и только война революционной Франции с коалицией европейских монархий заставила французский народ осознать себя нацией. Причем, когда мы говорим «французский народ», то мы должны понимать, что народ этот включал в себя множество разных этносов и субэтносов, и представители некоторых из них даже не понимали французский язык. Так, Наполеон Бонапарт был корсиканец, с детства он говорил на языке, близком к итальянскому, когда он приехал в Париж, его (кстати, как и Сталина) везде выдавал акцент. Но это не помешало ему стать революционным генералом. Его считали своим, потому что он был против аристократов.

Новорожденная французская нация была нацией революционеров.

Вернемся к истории русской советской нации. В 1941 году Гитлер напал на СССР. Причем он не скрывал, что его цель – не просто уничтожение социализма или ликвидация советского государства, а уничтожение русских как нации. Речь шла прежде всего о физическом уничтожении (гитлеровский план «Ост» предусматривал, что на территории рейхскомиссариата «Московия» нужно не больше 50 миллионов человек), но не только. Предполагалось, что те, кому завоеватели сохранят жизнь, останутся лишь в качестве крестьян, снабжающих немцев зерном (российские города нацисты хотели разрушить). Гитлер, Геббельс и Розенберг намеревались отвести остаткам русского населения судьбу безграмотных, вечно пьяных, деморализованных рабов, без национальной памяти, без единой религии и даже без единого литературного языка. Это тоже должно было стать уничтожением русских как нации, пусть и с физическим сохранением какого-то количества этнических русских.

Национальный поворот Сталина еще в 30-х заставил русских задуматься о своей национальности. Смотря в кинотеатрах фильм Сергея Эйзенштейна об Александре Невском, слушая звучащую там кантату Сергея Прокофьева «Вставайте, люди русские!», зрители, приехавшие из русского села в Москву или Ленинград, не могли не задуматься о том, кто такие русские, что значит быть русским? Впрочем, этот вопрос каждый ставил перед собой еще раньше, когда были введены паспорта, где была графа «Национальность» (с 1917 по 1932 не было единого удостоверения личности, а в тех, что были, национальность не указывали).

Но в 30-е годы советские люди все-таки ощущали себя больше пролетариями и служащими или коммунистами и комсомольцами, чем русскими. А вот в 40-е ситуация меняется: уже в первые месяцы войны начинается усиленная патриотическая пропаганда, которая встречает горячий отклик у населения. 7 ноября 1941 года И.В. Сталин выступает со знаменитой речью, где содержался призыв быть достойными великих русских героев-полководцев прошлого – Невского, Суворова, Кутузова. В действующей армии, в тылу, в городах, в селах читаются лекции, распространяются газеты и журналы, повествующие о русской истории, русской культуре, русских поэтах, писателях, полководцах.

Причем все это делается не «для галочки», потому что «верховный велел». Люди сами просят о подобной литературе. В библиотеках выстраивались очереди за книгами Карамзина, Ключевского, Тарле. Солдаты и командиры просили прислать им на фронт новые книги, писали письма сочинителям исторических романов, к примеру Алексею Толстому. Американский историк Дэвид Брандернбургер приводит примеры писем советских солдат в тыл – рабочим и колхозникам, которые жертвовали из своих скудных сбережений фронту.

Во всех них звучит «русская тема».

Вот лишь один из примеров – письмо гвардейцев Хопрова, Познякова, Тарасова, Белолипецкого, Найденова, Иванникова и Раковского:

Кровопийца Гитлер и вся его свора хотели покорить наш свободолюбивый народ, народ, который выдвинул таких великих писателей, как Пушкин, Герцен, Лермонтов, Некрасов, таких великих полководцев, как Невский, Суворов, Кутузов, Багратион, народ, который всегда бил тех, кто поднял меч на русское государство. Немцы хотели заставить работать русский народ на себя, хотели, чтобы их Гертруды и Эльзы ели русский хлеб, одевались в русскую одежду. Но нет! Эти планы провалились! Русский народ не станет на колени перед немецкими фашистами!

Таково было восприятие событий простыми фронтовиками. Именно так они понимали: за что они воюют и каждый день рискуют жизнями. Не просто за социализм, но и за свободу русского народа, не просто против европейских капиталистов, а против немцев, поддавшихся искусу хищнического империализма (как и их далекие предки, которых уже громили далекие предки русских советских людей). Американский историк с удивлением отмечает, что даже в 30-е годы, не говоря уже о 20-х, такие трактовки для СССР были нетипичны, а иногда – прямо немыслимы.

Есть сведения о том, какие книги любили читать солдаты и офицеры Советской Армии на привалах, во время передышек, в госпиталях. Видишь эти списки и диву даешься. Все-таки в большинстве своем это были не представители наследственной утончённой интеллигенции: вчерашние колхозники, рабочие, в лучшем случае – недоучившиеся вузовцы. А читали они под тусклым светом огарка в землянке или плохой лампочки в госпитале «Войну и мир» Л.Н. Толстого, «Петра Первого» А.Н. Толстого, «Ивана Грозного» В.И. Костылева, «Чингисхана» Яна, «Дмитрия Донского» С. Бородина, «Севастопольскую страду» С.Н. Сергеева-Ценского.  Советские воины — многие еще полуграмотные, только начавшие знакомиться с классической культурой —  хотели знать о том, как их предки противостояли многочисленным захватчикам, как побеждали их, и, читая эти книги, в которых они многого еще и не понимали, наши воины начинали ощущать принадлежность к общей для них русской нации, о чем раньше они — «псковские», «костромские» и «рязанские» как-то даже и не задумывались.

Особенно впечатляюще это выглядит, если мы сравним фронтовые библиотеки советской армии с тем, что читали солдаты и офицеры с противоположной стороны. Врываясь в немецкие блиндажи, комендатуры, советские воины с удивлением и омерзением обнаруживали брошенное дешевое чтиво – детективчики, приключения и обязательно — в великом множестве! – цветные, с глянцевыми фотографиями порнографические журналы! Гансы и Фрицы ведь не Родину шли защищать, а отбирать землю у «восточных унтерменшей», чтоб поселиться на своей украинской ферме с милой Эльзой, пить пиво и растить поросят. Такого рода мечтаниям Гете и Гегель мало соответствуют…

Так что сталинский тост за русский народ был совсем не случен. Великая Отечественная война стала для советских русских настоящей национально-освободительной —  как война 1775 года для американцев, как война 1792 года для французов и война 1919 года для турок. В этой войне родилась советская Россия.

На этом можно было бы и закончить основную часть этой статьи, но есть еще один очень важный, но трудный для понимания нюанс, служащий поводом для множества спекуляций. Часто современные русские «белые», антисоветские националисты, которые считают образцом именно капиталистические буржуазные нации Запада и все, что на них непохоже, с презрением отвергают, спрашивают: почему же национальное самоосознание русских в сталинскую эпоху не привело к созданию русского государства – хотя бы русской республики со своей компартией? Ведь всегда и везде до этого в истории война за национальное освобождение приводила к возникновению национального государства.

Американская война за независимость привела к появлению США, французские революционные войны – Французской республики, а затем — империи, война под руководством Ататюрка – Турецкой республики. И дальше начинаются те самые спекуляции – о злобных большевиках-космополитах, которые угнетали русских, не давали им создать собственное государство, развиваться как всем «нормальным» народам…

Между тем ответ содержится в самом вопросе. Потому что до этого история знала только один вид нации – буржуазные, капиталистические нации. Мир капитализма стоит на принципе конкуренции, и в международных отношениях он провозглашает тот же принцип. Другие народы воспринимаются при этом как враги. Каждая нация с этой точки зрения должна обособиться, начать думать только о своих интересах, игнорируя интересы других, и более того – защититься от них вооруженными отрядами. А, собственно, вооруженные отряды на службе эксплуататорского класса и есть по определению, известному всем, кто учился в советской школе, государство (конечно, это несколько упрощенное определение, но в нем есть зерно истины). Поэтому нация, которая является гражданским или буржуазным обществом (по-немецки, кстати, это одно выражение!), и стремится заиметь свое собственное государство.

Тот факт, что американская буржуазия в XVIII веке была еще молодой, энергичной и обещала в будущем принести немало полезного своему и другим народам, не отменяет того факта, что она хотела создать свое национальное государство ради своих корыстных интересов (которые, впрочем, тогда совпали с интересами всего народа, возмущенного британскими угнетателями). Вспомним, что война за независимость началась с протестов буржуа против новых налогов и торговых запретов – с «Бостонского чаепития».

Но русская советская нация родилась в 30-х – 40-х как социалистическая нация. Ретортой, в которой она появилась был социализм, а не капитализм. Главный принцип социалистического общества – не конкуренция, а кооперация, солидарность. Русской социалистической нации было нечего делить с украинской или татарской социалистическими нациями. Ей незачем было отгораживаться от них своей армией, своей полицией, своим чиновничьим аппаратом.

Более того, она имела общие с ними федеративную общесоветскую армию, милицию и аппарат управления. А что касается того, что украинцы или татары имели свои республики, а русские – нет, то нужно понять суть института советской союзной или автономной республики. Она не была государством в строгом смысле слова (ведь главные признаки государства – наличие силовых структур для контроля над обществом и отражения внешней угрозы). Советские союзные или автономные республики – это социальные механизмы для защиты и развития культур народов, которые без этого ассимилировались бы среди более многочисленного и сильного народа и исчезли.

Скажем, украинцам в составе русского буржуазного национального государства, без сомнений, грозила бы скорая и полная ассимиляция и это показали и последние десятилетия романовской России, прошедшие под лозунгом «Россия для русских», и действия белогвардейских правительств. В этом смысле Советский Союз спас украинскую нацию.

Поскольку же русской нации никакая ассимиляция не грозила и не грозит, своя республика в составе СССР им и не была нужна. Более того, такая республика породила бы множество проблем. Скажем, каждая республика имела свой государственный язык, но он сохранял статус государственного лишь в границах этой республики. Создание русской республики означало бы, что русский язык стал бы лишь языком одной из республик, и в советской Украине или Казахстане он был бы уже не обязателен. Это бы разрушило Советский Союз.

Конечно, в советский период у русской нации было свое государство. И всякому здравомыслящему человеку понятно, что это было за государство – весь СССР. Недаром за рубежом СССР так и называли – Советская Россия. Конечно, наши оппоненты могут спросить: как же советская Украина или Узбекистан могли одновременно быть территориями республик украинцев и узбеков и в то же время территориями русских? Я на это отвечу примером из физики: согласно классической механике Ньютона, тело не может одновременно проявлять свойства частицы и волны, а согласно квантовой механике – может.  Так вот согласно в «классическом», буржуазном мире СССР не мог быть государством всех народов, входящих в него, и при этом — русским государством, а в «квантовом», социалистическом – мог и был.

Итак, нация и народ – не одно и то же. Нация возникает лишь в условиях урбанизации, просвещения, индустриализации. В России индустриализация и просвещение начались с Петра. Тогда и начинает возникать дореволюционная русская нация, окончательно сформировавшаяся в XIX веке.

Но это была очень немногочисленная, верхушечная нация, мало связанная с многомиллионным русским народом, остававшимся вплоть до ХХ века в донациональном состоянии. Массовая русская нация возникла лишь в 1930-х, в ходе сталинских индустриализации и культурной революции, и Сталин же, своим «русским поворотом», связал дореволюционную и советскую русские нации.  Свое же национальное самосознание эта нация пережила в годы Великой Отечественной войны, которая стала для нее национально-освободительной, поскольку немецкий нацизм стремился уничтожить русских как нацию.

Отсюда и такой глубинный культ Победы у современных русских, которые даже после разрушения СССР остаются той самой советской нацией. Потому что все основные установки национального самосознания, все ключевые образы национальной истории были сформированы тогда, в советскую, более того – в сталинскую эпоху. Нельзя не удивляться тому, что этого не замечают, ведь часто это просто лежит на поверхности.

Так, однажды, я наткнулся на сайте современных белогвардейских русских националистов на статью, где превозносилась дореволюционная русская культура, проклинались большевики. При этом в статье упоминался святой князь Александр Невский, и поэтому устроители сайта приложили иллюстрацию … фото члена ВКП (б), кавалера ордена Ленина, лауреата Сталинской премии первой степени, актера Николая Черкасова в роли Александра Невского в одноименном фильме Эйзенштейна… Как говорится, комментарии излишни.

Осталось только сказать, что из всего этого вытекает непререкаемый вывод: любая антисоветчина есть не что иное, как русофобия. И тот, кому действительно дороги русский народ и русская нация не могут быть однозначными антисоветчиками (хотя, конечно, они не обязаны и быть «правоверными коммунистами»). В период перестройки у нас как раз появились буржуазные антисоветские русские националисты. Наряду со всеми другим националистами, они внесли свой вклад в разрушение СССР (вспомним, как в 1991 году Шафаревич и его соратники радовались тому, что наконец-то Россия избавится от Средней Азии!).

Сегодняшние русские буржуазные националисты считают себя продолжателями дела белогвардейцев Колчака и Ильина, а некоторые — и дела русских коллаборационистов 40-х Власова и Шкуро.

Не так давно один из скандальных русских нацдемов Егор Просвирнин заявил, что 22 июня – светлый и радостный день, когда коммунисты дождались отмщения. Не хочется приводить его известную цитату в силу ее омерзительности, но все же люди должны знать, к чему приходит последовательный буржуазный национализм. Просвирнин написал: «22 июня 1941-го года Белая Европа вернулась в Россию. …. Деревья зашатались от хохота — это хохотали сотни, тысячи чинов Русской Императорский Армии, вступившие добровольцами в Вермахт, СС или создавшие свои подразделения. Белые русские возвращались в красную совдепию. Без жалости. Без пощады. … 70-летние кадровые царские офицеры добровольно записывались в полки рядовыми, лишь бы добраться до коммунистической глотки. Скалившаяся предыдущие 20 лет советская сволочь ощутила на своем горле холодные костлявые пальцы. Русские пальцы».

Разумеется, даже самые отпетые антисоветчики из среды «цивилизованных» буржуазных националистов сразу же открестились от этих слов Просвирина, обозвав его «троллем», провокатором и радикалом. Но Маркс однажды сказал, что радикалы в политике очень ценны: они додумывают до конца и проговаривают то, что содержится в словах и идеях их более респектабельных и осторожных соратников. Благодаря радикалам суть какой-либо идеологии становится наглядной всем.

Согласно этому, и другим выступлениям Просвирина видно, к чему приводит антисоветский буржуазный русский национализм.  Ведь в действительности никакой дореволюционной русской нации уже нет. Ее остатки давно ассимилировались в странах Европы и в Америке. Последней попыткой реванша со стороны худших и самых озлобленных ее представителей, действительно, было участие белой эмиграции в гитлеровском походе (были и лучшие, которые вступали в европейское Сопротивление, но их было гораздо меньше). Быть патриотом той дореволюционной нации – значит в политическом смысле быть патриотом небытия (в случае врожденной подлости таких фейковых патриотов – еще и быть апологетом врагов Родины).

В реальности есть лишь наследница той дореволюционной нации – русская советская нация. Только через ее культуру мы и можем прикоснуться к Пушкину и Гоголю, которые в культурном коде этой нации давно уже спрессованы с Лениным и Герценом. Разумеется, эта современная русская нация не остается навсегда такой, какой она возникла при Сталине. Идет время, и она тоже меняется. Но она, я уверен, все равно никогда не примет либеральный капитализм, буржуазно-либеральные ценности, буржуазный этнонационализм и прочее, что навязывают нам оглушившие и подмявшие под себя Россию «победители 1991-го».

Примечание:

[1] За 1897-1914 годы население империи возросло примерно на 35 миллионов человек, при этом население села выросло более чем на 27 миллионов, а городов – всего на 7. См.: Миронов Б.Н. Город из деревни: 400 лет российской урбанизации // «Отечественные записки», 2012, № 2.

Автор: Рустем Вахитов, кандидат философских наук, доцент Башкирского государственного университета (г. Уфа), исследователь евразийства и традиционализма, политический публицист

Источник: https://politconservatism.ru/articles/pochemu-pobeda-tak-znachima-dlya-r...

Шел третий месяц «Восточной компании». Гитлер предполагал посетить Киев. Третьего августа Киеву указано было сдаться. Но город стоял и сопротивлялся. Эти русские… А ведь фюрер лично собирался принять «парад победы» восьмого августа. Муссолини и Тиссо вызвались сопровождать его.

Гитлеровцы спешили. Начался обход Киева с юга. Страшное словосочетание «Зеленая Брама» не указано на карте сражений за город. Только недавно информация попала в СМИ, как еще один трагичный эпизод кровавой войны. В окружение попали 140 000 советских воинов 6-ой и 12-ой армии.

Смогли выйти к своим только 11 000 человек. Отдельный пограничный батальон вошел в состав отступающей армии. Вместе с бойцами проходили службу собаки. Терпеливо переносили они жажду, голод, бомбежки. Но они были с хозяевами. Командиру, майору Лопахину, советовали распустить собак. Он оставил собак в батальоне.

Да они и не ушли бы. Собаки создания верные, в отличии от… Село Легедзино для пограничных собак стало местом последнего боя. Пятьсот бойцов и 150 собак остались без патронов. Принято решение идти в рукопашный бой. И собаки встали в строй с бойцами.

Не ждали фашисты такой жестокой смерти в России. Они были уверены, что едут в воинское путешествие, такое же легкое и веселое, как в Европе. Но хорошо обученные, преданные собаки, лишили фашистов иллюзий. Он стояли рядом с хозяевами против шквального огня гитлеровцев.

Выжившие в том бою, рассказывали, как жестоко овчарки мстили обидчикам. Они рвали фашистов на куски даже смертельно раненые. Немецкая пехота отступила. Но на подмогу пришли танки. Гитлеровцы выли от ужаса, с танков стреляя по псам, защищающим своих, уже мертвых, хозяев.

Прошедшие рукопашный бой собаки лежали у ног хозяев. Часть застрелили фашисты, многие умирали от голода и горя, но хозяев не покинули. Всего одна собака приползла раненая в село. Паника заставила фашистов уничтожить всех собак в деревне. Позже сельчане похоронили погибших бойцов и собак в одной могиле.

Их нельзя разделить даже в смерти. Они разделили ее на двоих. Страшный бой был почему-то скрыт от людей. Вероятно, власти не желали обнародовать неприятные для них первые дни отступления. А зеленые фуражки гордо носили сельские пацаны. В селе долго хранились фотографии пограничников, вырванные из документов.

По фотографиям не удалось восстановить всех погибших героев. Но спустя много лет героев и их верных друзей – собак – перезахоронили в братской могиле в центре села. На месте последнего боя, где в рукопашном смертельном бою погибли друзья – установлен памятник.

Они не бросили друзей. И лежат рядом, в братской могиле, в самом центре Украины.

Источник: https://aeslib.ru/istoriya-i-zhizn/fakty-i-tsifry/rukopashnyj-boj-lyudej-i-sobak-s-fashistami.html

Находясь еще в состоянии первобытной дикости, в  качестве отдельной особи первобытного стадного сообщества, человек уже проявлял повышенный интерес к результату чужого труда. Когда для некоторых собирателей подножной пищи результат собственного собирательства оказывался незначительным, а то и вовсе никаким, интерес к результату чужого труда возрастал до возникновения намерения   завладеть чужой добычей, которую можно было только отнять. Для осуществления этой цели использовалось насилие в процессе  неорганизованного экономического взаимодействия между сильным и слабым, после завершения которого происходил, как правило, передел результата труда слабого в виде бесцеремонного присвоения его сильным. Вот таким, примитивным и неприглядным образом, представлявшим собой жестокое подчинение слабого сильному, происходило удовлетворение непреодолимого интереса сильного к результатам труда слабого. Вот такое, примитивное и неприглядное зрелище являли собой первые экономические отношения в человеческом обществе, носившие  эпизодический и случайный характер.

Распределение, являвшееся результатом экономических отношений между сильным и слабым, получило в дальнейшем свое продолжение в нескольких направлениях. В направлении одном – в виде единоличного распределения результатов совместной производственной деятельности, затем единоличного и   централизованного распределения совокупного результата общественного производства. Это направление распределения осуществлялось властью. В направлении втором – в виде единоличного распределения результатов совместной производственной деятельности так называемыми собственниками  средств производства, которыми последовательно явились рабовладельцы, феодалы и капиталисты. В направлении третьем – в виде распределения между победителями и побежденными. В направлении четвертом – в виде распределения между участниками полномасштабного неуправляемого самопроизвольного процесса в общественных и экономических отношениях.  И в направлении пятом – в виде распределения между преступниками и их жертвами.

С началом коллективной производственной деятельности возникла необходимость распределения ее результатов, которое можно было осуществить всего лишь двумя способами. Одним  из них являлся  полномасштабный неуправляемый самопроизвольный процесс, неприемлемость которого представляется очевидной, так как неорганизованное экономическое взаимодействие каждого с каждым другим за свою долю в распределяемом результате совместной производственной деятельности с использованием насилия, имело бы своим следствием, как правило, распад отдельной независимой человеческой общности. Другим способом распределения было единственно приемлемое на то время распределение единоличное, которое и получило в свое время повсеместное распространение в качестве экономической  основы отдельных составных частей первобытного стадного сообщества.   С распадом последнего на отдельные немногочисленные первобытные общины единоличное распределение результатов совместной производственной деятельности превратилось в единоличное распределение  совокупного результата общественного производства.

Вопрос о праве осуществления единоличного распределения всегда выяснялся посредством насилия, используемого в процессе неорганизованного экономического взаимодействия между наиболее сильными в физическом отношении сородичами, после завершения которого самый сильный из них оказывался на вершине пирамиды общественной иерархии, в соответствии с которой распределялись отношения господства и подчинения. Каждый, осуществлявший единоличное распределение, обладал огромным преимуществом перед всеми остальными и всегда стремился как можно дольше сохранять свое привилегированное положение, используя для этого любые средства и методы, включая самое жестокое насилие.

Если история человечества является историей непрерывной и ожесточенной борьбы за передел: как результатов совместной производственной деятельности, так и результатов общественного производства в целом, то одновременно она является историей единоличного распределения.

Возрастание численности первобытных общин и количества производственных коллективов, расширение занимаемых общинами территорий обусловили достижение физической невозможности осуществления единоличного распределения совокупного результата общественного производства, превратившегося в распределение централизованное. Переход к централизованному распределению обусловил образование соответствующего исполнительного аппарата, называемого в настоящее время бюрократическим, а непосредственное единоличное распределение превратилось в руководство распределением централизованным. Тем самым были созданы  необходимые условия для перехода каждой, достаточно многочисленной и развитой, отдельной человеческой общности к государственной форме своего дальнейшего существования.

Вопрос о праве осуществления руководства централизованным распределением всегда выяснялся посредством насилия, используемого в процессе неорганизованного экономического взаимодействия между наиболее сильными в физическом отношении сородичами, после завершения которого самый сильный из них оказывался на вершине пирамиды общественной иерархии, в соответствии с которой распределялись отношения господства и подчинения. Каждый, осуществлявший руководство централизованным распределением, обладал огромным преимуществом перед всеми остальными и всегда стремился как можно дольше сохранять свое привилегированное положение, используя для этого любые средства и методы, включая самое жестокое насилие.

Если история человечества является историей непрерывной и ожесточенной борьбы за передел: как результатов совместной производственной деятельности, так и результатов общественного производства в целом, то одновременно она является историей централизованного распределения.

Распределение результатов совместной производственной деятельности рабовладельцами, феодалами и  капиталистами также основано на отношениях господства и подчинения, складывающихся в результате использования насилия в процессе неорганизованного экономического взаимодействия.

Примитивность первых орудий труда, несовершенство способов производства, непостоянство благоприятных природных условий не могли обеспечить первобытной общине необходимый постоянный достаток пищи. Почти ежедневная ее недостаточность во многих случаях весьма настоятельная, имела своим следствием возникновение интереса у членов общины к результатам производственной деятельности ближайших соседей. Когда недостаточность пищи оказывалась  критической, тогда интерес этот возрастал до возникновения намерения завладеть чужим добром, которое можно было только отнять. Для осуществления этой цели использовалось насилие в процессе неорганизованного экономического взаимодействия  между общинами, после завершения которого происходил, как правило, передел результатов производственной деятельности побежденных в виде беспорядочного грабежа победителями. Вот таким, примитивным и неприглядным образом, представлявшим собой жестокое разбойное нападение, происходило коллективное  удовлетворение непреодолимого коллективного интереса к результатам чужой производственной деятельности. Вот такое, примитивное и неприглядное зрелище являли собой первые экономические отношения между отдельными независимыми человеческими общностями, носившие эпизодический и случайный характер.

Для власти любого государства всегда являлась недостаточной собираемая на ее нужды часть совокупного результата общественного производства, значительно увеличить которую можно было только грабежом ближайших соседей. Если первые случайные разбойные нападения совершались большей частью только для того, чтобы выжить в крайне неблагоприятных условиях, то впоследствии они превратились в более или менее постоянные преднамеренные действия, совершавшиеся с целью удовлетворения чрезмерного экономического интереса. Со временем организующая сила государственной власти превратила стихийные разбойные нападения в заблаговременно планируемые и тщательно подготавливаемые захватнические войны, ведение которых возлагалось на хорошо обученные и должным образом оснащенные регулярные армии.  

Первые победители выгребали  в процессе непременных грабежей только лишь необходимые им результаты производственной деятельности побежденных. В дальнейшем они уже захватывали некоторую часть  побежденных для того, чтобы использовать их впоследствии в качестве рабов. Вследствие использования в дальнейшем принудительного и практически безвозмездного рабского труда значительно возрастал экономический эффект военной победы. Одновременно существенно сокращалось количество войн необходимых для достижения определенного экономического  результата.

Следующим шагом в этом направлении явилось заключение кабальных мирных договоров, которые всегда писались под повелительную диктовку победителей, каждый раз оговаривавших для себя всевозможные, как разовые, так и долговременные послевоенные экономические и многие другие преимущества.

Не лишним в этом отношении было утверждение вассальной зависимости между победителями и побежденными,  также позволявшее более длительно и более полно использовать экономические и другие выгоды военной победы.

Непосредственным присоединением завоеванных территорий вместе с населявшими  их побежденными народами был достигнут возможный максимум практической целесообразности использования войны в качестве средства удовлетворения экономического интереса. Присоединение позволяло неограниченно долго и наиболее полно использовать экономические выгоды военной победы, исключая одновременно необходимость дальнейших войн с уже однажды побежденной человеческой общностью. Максимум практической целесообразности одного завоевания можно было увеличить только путем осуществления второго, затем третьего и т. д., вплоть до достижения максимума абсолютного одновременно с завоеванием мирового господства.

Если история человечества является историей непрерывной и ожесточенной борьбы за передел: как результатов совместной производственной деятельности, так и результатов общественного производства в целом, то одновременно она является историей войн.

Полномасштабный неуправляемый  самопроизвольный процесс в экономических и общественных отношениях происходит в виде индивидуальной борьбы каждого его участника с каждым другим за свою долю в подлежащем распределению результате. Каждый старается заполучить как можно больше и вступает в неорганизованное экономическое взаимодействие с любым другим участником, препятствующим достижению его собственной цели. Возникает он тогда, когда распределяются, как правило, весьма ограниченные, а то и заведомо недостаточные ресурсы властью, уже неспособной обеспечить с помощью соответствующего насилия законный порядок в экономических и общественных отношениях. В том или ином виде тлеющий неуправляемый самопроизвольный процесс есть явление постоянное.

Наиболее значительной составной частью постоянного неуправляемого самопроизвольного процесса в экономических и общественных отношениях является преступность. Возникнув в виде экономических отношений между сильным и слабым, она представляла собой некоторое время последовательность индивидуальных актов насилия, к которым затем добавились акты насилия группового.  В дальнейшем образовалась организованная преступность в виде отдельных, долговременно действующих организованных преступных группировок (ОПГ) и даже отдельных организованных преступных сообществ (ОПС). В настоящее время  организованная преступность превращается в преступность высокоорганизованную путем слияния отдельных ОПГ и ОПС с различными государственными структурами. Более того, в некоторых случаях организованная преступность вступает в прямое противоборство с властью. Представляется очевидным, что все организационные изменения преступности направлены на расширение своей сферы деятельности и на создание благоприятных условий для  своего существования на долговременной, а то и на постоянной основе. Чем не государственное собирательство земель? Поэтому пределом развития преступности является превращение ее во власть, тем более, что и отстоят они друг от друга совсем недалеко, и т.д.

Если история человечества является историей непрерывной и ожесточенной борьбы за передел: как результатов совместной производственной деятельности, так и результатов общественного производства в целом, то одновременно она является историей преступности.

Интересующиеся происхождением насилия человеческом обществе должны уяснить себе, что оно ниоткуда не произошло,  а всего лишь благополучно перекочевало из доисторического времени в современную человеческую историю в качестве средства подчинения одного человека другому. Насилие используется и в среде социальных животных. Но если говорится о зверином, то это только о человеке. Сильный подчиняет слабого, победители подчиняют побежденных, преступник подчиняют свою жертву, осуществляющий единоличное распределение подчиняет остальных участников совместной производственной деятельности, власть подчиняет всех.  

Если история человечества является историей непрерывной и ожесточенной борьбы за передел: как результатов совместной производственной деятельности, так и результатов общественного производства в целом, то одновременно она является историей насилия.

Таким образом, только устранение единоличного распределения результатов совместной производственной деятельности и достаточное ограничение централизованного распределения совокупного результата общественного производства позволят ограничить использование насилия в человеческом обществе в той мере, в которой оно распространено в настоящее время в качестве решающего средства как для  достижения долговременного экономического господства, так и для разового удовлетворения постоянного нездорового интереса к результату чужого труда.

Автор: В.Я. Мач.

В данной статье автор анализирует устройство советского государства, из которого делает вывод, имелось ли в СССР гражданское общество. В работе делается вывод, что широкие народные массы, путем самоорганизации в Советы и были инициатором создания Советского государства, которое переподчинило их себе за счет партийной номенклатуры.  Т.е. государство было продуктом государственно-партийной системы, которое подчинило себе широкие народные массы в лице институтов гражданского общества.

В XX веке сложились общественно-политические системы, с одной стороны, вполне себе современные в плане политики, хозяйства и культуры, с другой стороны, не похожие, даже отрицающие западный тип социального устройства. Речь идёт о странах социалистического лагеря, и прежде всего, о Советском Союзе. Они также предполагали наличие демократических институтов, институтов гражданства, имевшие, в то же время, совершенно иной тип и иную структурно-функциональную организацию, поскольку отсутствовала крупная частная собственность, рыночные отношения в целом и иной характер имела политическая конкуренция.

Даже там, где присутствовала многопартийность (Чехословакия, Польша, Болгария и Восточная Германия), политико-идеологический курс оставался стабилизированным, направленным на социалистическое развитие. Даже там, где сохранялась частная собственность на средства производства, разворачивалась коллективизация и индустриализация, рос государственный сектор, а также создавались фонды общественного потребления. Эти отличия и градус идеологического противостояния, сохраняющиеся, в том числе и сегодня, дали толчок для представлений, что в социалистических странах отсутствовало гражданское общество: так, кандидат политических наук Барашков Г. М. пишет: «Этатизм и идея классовой борьбы вытеснили идею гражданского общества, а формализация общественной жизни и отсутствие гарантий личных прав и свобод нанесли ощутимый удар по идее гражданского общества^[1]»

Однако, существует и другая точка зрения, согласно которой: «основная функция структур, создаваемых по воле всесильного государства – служение этому государству, в то время как служение людям стоит на втором плане. При зрелом гражданском обществе все как раз наоборот. Эта разница весьма существенная, но все же не принципиальная^[2]». Но обе эти позиции представляются ошибочными и приходящими к противоречию, о чем пишет сам Барашков, сначала отрицая советское гражданское общество, а затем, в этой же статье, утверждая, что оно было: «Однако государство, так же как и коммунистическая партия в советской политической мысли представлялось как выразитель общих интересов и гражданского общества, чьи организации представлялись выразителями частных интересов».

Разберем позицию Я. Пляйса. В этом случае, тоталитарное государство мыслится как нечто, противостоящее народу, в то время, как любое тоталитарное государство, как в виде своих риторических установок, так и в виде непосредственной государственной практики ставит и решает проблему обеспечения интересов широких народных масс и за счет этого приобретает свою легитимность, тем самым поглощая в себя общество. Но эти противоречия в данных позициях проистекают из-за неверного понимания гражданского общества: оно мыслится, как объединения гражданами, противостоящих государству, государственной власти, в то время как это не является определяющим признаком для гражданского общества. Таковым признаком является реализация граждан своих интересов посредством таких объединений – и соответственно, если этот интерес реализуется и обеспечивается государством, то гражданское общество его поддерживает и наоборот.

Однако, ситуация с советским обществом является специфическим моментом в мировой практике, так как имея формально независимые гражданские институты в виде ВЦСПС, ВЛКСМ и формально демократическую структуру советского государства, все решения в нём реально принимала партийная структура КПСС, превращая остальные процедуры, типа «выборов на местах» и «демократического централизма» в бутафорию, скрывающую собственную диктатуру. Бывший профессор всеобщей истории в Университете дружбы народов им. П. Лумумбы и далеко не последний человек в советской номенклатуре, бежавший в 1972 году в ФРГ, М.С. Восленский, описывал данное явление так: «Центрами принятия решений класса номенклатуры являются не Советы, столь щедро перечисленные в Конституции СССР, а органы, которые в ней не названы. Это партийные комитеты разных уровней: от ЦК до райкома КПСС. Они и только они принимали все до единого политические решения любого масштаба в СССР. Официальные же органы власти – лишь безжизненные луны, светящиеся отраженным светом этих звезд в системе класса номенклатуры^[3]». Можно сделать вывод, что один общественный институт, в виде коммунистической партии, смог подчинить себе не только остальные гражданские организации, но и само государство.

Но начнем описание советского строя начнем с момента его окончательного становления, с итогов гражданской войны: к власти приходит сплоченная мотивированная политическая многочисленная (к 1921 году более 700 тысяч человек) партия, в условиях хаоса и распада государственности сумевшая создать относительно дееспособный политический механизм, добившаяся поддержки широких народных масс в условиях многочисленных политических направлений и движений в условиях гражданской войны.  

Начало становления Советского государства шло параллельно с широкой активизацией народных масс. В начале 1920-х годов общественные организации становятся инструментом привлечения людей в строительство государства нового экономического типа, которые в связи с «кадровым голодом» начинает выполнять ряд государственных функций. Тогда же была впервые дана официальная формулировка общественным организациям - Народный комиссариат юстиции в 1923 г. предписывал под «общественными организациями» понимать те организации, которые «в отличие от других негосударственных учреждений, не преследуют цели извлечения прибыли для своих членов, а преследуют общественные цели». По данным НКВД РСФСР к началу в 1924 году подобных организаций было по всей стране 545, а в 1928 году - 4480^[4], среди которых: общества помощи и взаимопомощи, культурно-просветительные, художественные и другие.

Эти различные общественные организации при активном содействии государства производят сборы средств с целью помощи жертвам стихийных бедствий, жертвам массовых заболеваний, помощи испанским республиканцам, участникам освободительных движений и т.п.

Рассматривая структуры тех времен, можно утверждать, что Советское государство складывалась за счет подчинения гражданского общества: трудовые коллективы, территориальные сообщества и формы их политической организации - Советы, региональные комитеты партии, являлись элементами гражданского общества по определению, именно они формировали государственные структуры, такие как: исполкомы советов и народные комиссариаты во главе с СНК. Тем самым, власть сосредотачивается в руках партии и на общественном уровне.

В это время, большевики вводят в стране НЭП, который имел целью введение частного предпринимательства, возрождение рыночных отношений, восстановление народного хозяйства. В общественной жизни это отразилось в том, что «кулаки» начали доминировать, активно увеличивая свое влияние в Советах (аналогичным процессом в городе занимались НЭПманы). Это привело к обострению тех же противоречий, что и были до революции: между зажиточными и нищими слоями крестьянства, и между буржуазией и рабочими. В свою очередь, данные процессы усилили репрессивность советской власти, активизирующей компании раскулачивания и разворачивания коллективизации.

В 1928 г. ВЦИК и СНК РСФСР утвердили «Положение об обществах и союзах, не преследующих целей извлечения прибыли^[5]». Это положение вводило цензуру на создание тех общественных организаций, задачи, цели и методы работы которых признавались противоречащими интересам строительства социализма.

К концу 1920-ых годов около 7% сельских жителей работали на государственных сельскохозяйственных предприятиях в совхозах и МТС. Интенсивное промышленное строительство привело к рождению новых городов. Численность городского населения в 1929-1931 гг. увеличивалась ежегодно на 1,6 млн. человек, в 1931-1933 гг. на 2,04 млн. К 1939 г. в городах насчитывалось 56,1 млн. жителей (32,9% общего числа населения). Значительно выросла численность рабочего класса: с 8,7 млн. в 1928 г. до 20,6 млн. в 1937^[6] г., была ликвидирована безработица. Главным источником пополнения рабочего класса являлось крестьянство, покинувшие деревню бывшие единоличники. В годы первой пятилетки выходцы из деревни составили 68%, а в период второй 54% общего числа новых пополнений. В социальной психологии новых рабочих преобладали черты крестьянского менталитета и традиций. Значительная часть квалифицированных рабочих в связи с переходом на сдельную оплату достигала высоких показателей в результатах своего труда. Появились рабочие-выдвиженцы, которых направляли на учебу или на руководящие хозяйственно-управленческие посты. 

Усиливались административно-командные методы руководства социально-политической и культурной жизнью страны. Были ликвидированы многие общественные организации. Причины их упразднения были различными. В одних случаях малочисленность или финансовые неурядицы. В других пребывание в составе обществ врагов народа. Были ликвидированы Всесоюзная ассоциация инженеров. Российское общество радиоинженеров, общество любителей российской словесности. общество истории и древностей российских.

Изменения в выборную систему пришли с конституцией 1936 года. Теперь право выдвижения кандидатов в депутаты предоставлялось общественным организациям и обществам трудящихся: коммунистическим партийным организациям, профессиональным союзам, кооперативам, организациям молодежи, культурным обществам. Каждый депутат обязан был отчитываться о своей работе и о работе соответствующего Совета и мог быть в любое время отозван по решению большинства избирателей. Каждый гражданин имел один голос и все граждане участвовали в выборах на равных основаниях. Женщины пользовались правом избирать и быть избранными наравне с мужчинами. 

Стоит особо выделить значение таких общественных движений, как пионерская и комсомольская организация, созданные для мобилизации молодежи, военно-спортивные (ОСОАВИАХИМ) и образовательные организации, которые создавались, как институты по воспитанию граждан новой страны и данная инициатива была охотно поддержана широкими народными массами. Американский исследователь Стив Коткин^[7] писал, что почти все рабочие «Магнитки» были охвачены теми или иными образовательными программами, будь то курс по ликвидации неграмотности, занятия по повышению квалификации или подготовительными курсами для поступления в высшие учебные заведения. Во время кампаний по критике руководства трудящиеся могли откровенно высказывать то, что они думают по поводу своих руководителей, зная, что эти слова не упадут в пустоту. Как писал другой американский наблюдатель, Джон Скот, «рабочие могли высказываться и высказывались в высшей степени свободно, критиковали директора, жаловались на низкую заработную плату, на плохие бытовые условия, нехватку товаров в магазинах - короче, ругались по поводу всего, за исключением генеральной линии партии и полдюжины её непогрешимых лидеров^[8]».

Таким образом, общественные объединения, будучи огосударствленны, не просто развивались количественно, но и все глубже входили в общественную жизнь и даже играли заметную роль в государственной деятельности, узурпировав за собой право выражать общественное мнение.

Рассмотрим послевоенный период. Великая Отечественная война окончательно легитимировала советский строй в глазах советских граждан, сплотила общество вокруг государства. Также стоит отметить, что авторитет советского строя на международной арене значительно укрепился, что выразилось в его поддержке широкими слоями иностранных народных масс (каждый третий американец позитивно относился к Советскому Союзу). Это, в свою очередь, вынудило иностранные государства пойти на социальные уступки, а также стало одной из причин распада колониальной системы. Выступления против советского строя, партии и государства в самом СССР отрицались обществом в связи с их прямой ассоциацией с коллаборационистами.

Победа над фашизмом вызвала большой политический и трудовой подъем всего советского народа. Формы трудовой активности были различными. Энтузиазм трудящихся активно поддерживали партийные и профсоюзные органы, комсомол и администрация: в марте-апреле 1947 г. между инженерно-техническими работниками промышленности началось соревнование за повышение производительности труда и снижение трудоемкости изделий, что инициировало создание Всесоюзного соревнования технологов. В это же время руководство страны строго следило за настроениями широких народных масс, проводя позитивную социальную политику: ежегодное снижение цен, массовое жилищное строительство, активное культурная пропаганда «будущего СССР». При этом активные политические процессы замкнулись на внутрипартийные конфликты элитных групп, которые не затрагивали широкое советское общество, что наглядно видно по объему и типу послевоенных репрессий: «дело врачей» 1953 года^[9], Ленинградское дело 1949 года^[10] и другие.

Сравнивая советское «гражданское общество» 60–ых годов с западным гражданским обществом того же времени, мы должны сделать важное уточнение – для сравнения нам необходимо брать всю советскую социальную систему, выстроенную в СССР в те года, так как будет некорректно сравнивать те же профсоюзные организации Англии, которые боролись за улучшение условий труда, повышение зарплат и увеличение социального пакета для рабочих и советские профсоюзы, которые за счет социалистической революции уже получили эти блага, которые считались одними из передовых в мире в то время (8-часовой рабочий день, бесплатное медицинское обслуживание для рабочего и членов его семьи, ежегодные турпутёвки и отпуска, бесплатные курсы повышения квалификации), и осуществляли в большинстве своём надзорные функции за ходом исполнения законов, гарантирующих данные блага. 

Анализируя западное гражданское общество, мы можем видеть динамику и его постоянное развитие, отсутствие застоя и сменяемость кадров (порой из-за арестов и «случайной» гибели профсоюзных активистов), в то время, как в советских структурах мы видим их постоянство и закрепленность. Однако, советские общественные институты, не смотря на свое огосударствление, в полной мере выполняли возложенные на них функции – отсутствие долгов по заработной плате, строгое соблюдение рабочего графика, ежегодные отпуска советских граждан говорят о том, что надзор за данными сферами жизни выполнялся структурами добросовестно. Но, имея кризис в советской плановой экономики в сторону недопроизводства в СССР группы Б (производство товаров народного потребления), и вытекающее недовольство широких народных масс (тяга к импортным вещам, развитие теневиков), общественные организации не только не отстаивали интересы граждан в этом вопросе, но наоборот всячески осуждали данные потребности, называя их мещанскими. Поэтому, исходя из определения гражданского общества, которые мы дали раннее, можем сказать, что в Советском Союзе его не было по причине несоответствия пункта «выражающих интересы различных страт, групп и слоев населения». Однако в СССР имелось большое количество некодифицированных общественных институтов, например товарищеский суд, широкой сетью охватывающие общественную жизнь граждан и не имеющий аналогов в западном гражданском обществе. Исходя из этого, мы можем сделать вывод, что советское и западное гражданское общество являются не аналогичными явлениями, а представляют собой самостоятельные системы со своими уникальными институтами.

Последним периодом советского строя был «перестроечный период», который можно охарактеризовать, как, с одной стороны, взрывной рост количества гражданских объединений, прежде всего оппозиционного характера, сначала критикующие отдельные аспекты политики партии, а затем чем дальше, тем больше встающих в оппозицию к советскому строю в целом. С другой стороны, снижение контроля над государством, а также утратой представления и обеспечения интересов широких народных масс, что привело к деградации общественных структур. Эти процессы стали происходить в связи с курсом политической элиты страны, которая ставила целью деконструировать советский строй и адаптировать его под свои частные нужды; формированием и укреплением нехарактерных для советского строя новых и легализованных социальных групп, прежде всего предпринимателей (бывших «теневиков»), которые стали социальной базой производящихся преобразований. Свой вклад в этот процесс внесла также интеллигенция, которая за счет своего невежества, откровенной клеветы и подтасовок, опираясь на свой научный авторитет, занималась легитимацией процессов деконструкции советского строя, что подорвало общественное сознание и обосновало страдание и гибель миллионов советских граждан. В целом, это вылилось в полномасштабный кризис советской модели развития и обрушение советского общества. «Важным условием успеха был также тот факт, что в СССР не было гражданского общества и соответствующих ему демократических механизмов, так что противники перестройки и не могли организовать общественный диалог и хотя бы минимальное сопротивление манипуляции сознанием масс. Тоталитаризм государственной власти в советской системе в большой степени способствовал ее гибели^[11]».

Подводя итоги, мы можем резюмировать, что широкие народные массы, путем самоорганизации в Советы и были инициатором создания Советского государства, которое переподчинило их себе за счет партийной номенклатуры.  На этом примере мы можем проследить специфические отношения рассматриваемых нами субъектов: корпораций, государства и гражданского общества. В СССР капитал был подчинен государству, а государство, как мы выяснили выше, продуктом государственно-партийной системы, которое подчинило себе широкие народные массы в лице институтов гражданского общества

Однако это не обеспечило гарантий прав граждан и сохранение советского строя, в связи с отрывом верхушки крупных общественных организаций от непосредственных целей этих объединений, их бюрократизацией и преследованием своих частных интересов, которые шли в разрез с общественными. Также кризис затронул общественную жизнь в плане замедления темпа введения научно-технического прогресса, что сказалось на отставании советского хозяйства от западного. Отрыв научной и творческой интеллигенции от широких народных масс и утрата контроля над данной стратой со стороны партии, рост теневой экономики, стимулировали создание сообществ, заинтересованных в развитии несоветских, а частнособственнических отношений.

Все эти факторы образовали условия, при которых государство, опираясь на недовольные группы граждан и верхушку партийного аппарата, стало полностью независимым от широких народных масс, обрело полноту политической власти и запустило тотальные либеральные реформы, которые окончательно уничтожили Советский Союз. 

Список литературы

Kotkin S. Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilization. Доступ: http://www.twirpx.com/file/1093333/ (проверено 23.06.2020).

Барашков Г.М Функциональные особенности институтов гражданского общества в современной России. Доступ: https://cyberleninka.ru/article/n/funktsionalnye-osobennosti-institutov-... (проверено 23.06.2020).

Восленский М.С.  Номенклатура – правящий класс советского общества. Доступ: https://vtoraya-literatura.com/pdf/voslensky_nomenklatura_vtoroe_izdanie... (проверено 23.06.2020).

Достижения Сталина во внутренней политике Советского Союза. Доступ: http://biofile.ru/his/33293.html (проверено 23.06.2020).

Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием Доступ: http://www.karamurza.ru/books/ manipul/manipul_content.htm (проверено 23.06.2020).

Мулукаев Р. С., Малыгин А. Я., Епифанов А. Е. История отечественных органов внутренних дел. Учебник для вузов. М.: NOTA BENE Медиа Трейд Компания, 2005. 336 с. Доступ: http://pravo.news/vnutrennih-del-organyi/organyi-nkvd-rsfsr-25865.html (проверено 23.06.2020).

Нетроцкий В. «Дело врачей» в документах. Доступ: http://www.lechaim.ru/ARHIV/129/arhiv.htm (проверено 23.06.2020).

Петрова О. Ленинградское дело // Общественно-политический журнал «Прорыв». 2003. №3 (5). Доступ: http://proriv.ru/articles.shtml/petrova?leningradskoe_delo (проверено 23.06.2020).

Пляйс Я. Возникновение и этапы развития гражданского общества // Обозреватель. 2007. №5. С. 65-75.

Постановление СНК РСФСР от 6 февраля 1928 года  «Об утверждении положения об обществах и союзах, не преследующих целей извлечения прибыли»  [Электронный ресурс]. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс». (проверено 23.06.2020).

Скотт Д. За Уралом. Американский рабочий в русском городе стали. Доступ: http://www.rulit.me/books/za-uralom-amerikanskij-rabochij-v-russkom-goro... (проверено 23.06.2020).

Вдовин Максим Алексеевич – магистр права Института права БашГУ

Кто бы что ни говорил, но современная Россия — уникальная страна. Попробуйте найти во всей Европе еще одну такую страну, в которой дни общенациональной памяти становились поводом для спекуляций разной степени подлости. Год от года с одной стороны звучит омерзительное словечко «победобесие», а с другой — шаблонные, как реплики из разговорника, речи официальных лиц всех уровней.

Дни национальной памяти на нашей земле становятся днями демонстрации трагической разобщенности нашего народа, днями взгляда в пропасть, лежащую между нацией и государством, и в пропасть поменьше — между гражданами одной страны.

В этом Россия уникальна. Однако не уникальна она в том, что война и патриотизм как фундамент национального неотделимы друг от друга. Любая нация рождается из патриотизма, а патриотизм рождается из большого мифа о войне. Исключений нет.

Поэтому неудивительно, что воля к власти ведет в том числе к борьбе за две основы национального фундамента: право на войну и право на патриотическое воспитание масс. Первое право современные демократии уже успешно приватизировали: хоть номинально государство может начать войну только с одобрения плебса, но эти процедуры уже не нужны в эпоху прокси, дронов и ЧВК. Государство давно научилось обходить законы, им же самим написанные.

А вот с патриотизмом все куда сложнее. Человеческие мысли и чувства не отредактируешь и не приведешь к единому обязательному стандарту. Поэтому вотчиной государства остается эрзац патриотизма — лоялизм. Для кого-то это может прозвучать жестоко, но надо смотреть правде в глаза: постмодернистский карнавал с «Юнармией», военно-патриотическим воспитанием молодежи, городами трудовой славы — лишь способ обмена знаками патриотического, установленный для демонстрации лояльности. Патриотизм же неподконтролен и потому всегда опасен для государства. Его носителям посвящена вышедшая в издательстве Common Place книга «Смерти нет».

В этом увесистом черном томе собрана живая речь тех, для кого 9 мая не день в календаре, когда можно порассуждать в фейсбуке о достоинствах баварского пива или двадцать раз подряд спеть «Катюшу», вытирая рукавом заляпанный жиром рот. Это речь участников военного поиска — людей, для которых обретение коллективной памяти стало основой мироощущения. Но зачем это нужно? Не лучше ли оставить мертвых земле, а прошлое — прошлому?

Говорят, историю не интересует человек. Это соблазнительное утверждение заманивает в хитрую ловушку. Когда человек забывает о человеческом, забывает о чужой, а затем и своей смерти, именно тогда он превращается обратно в бесформенный комок глины, из которого можно слепить что угодно. Как ни парадоксально, но только обращение к человеческому дарует выход в надчеловеческое, вневременное. Этим и заняты люди, голоса которых записаны на страницах книги.

А книга эта оглушает с первых страниц. Прежде всего тем, насколько неожиданной оказывается ее интонация. Это, повторимся, именно живая речь живых людей, не старающихся показаться лучше, чем они есть, или вообще хоть как-то приукрасить действительность. (Наверное, в этом прежде всего заслуга Федора Деревянкина, составителя сборника, который сам участвовал в поисковой деятельности и потому сумел расположить своих героев к откровенному разговору.)

Реальность поисковых отрядов, осторожно воспеваемых официозом, оказывается тяжелой и местами неприглядной. В первую очередь, остро чувствуются неоднородность всего движения, имеющего свою негласную иерархию и, как следствие, своего рода борьбу за власть внутри сообщества. Ветеран поискового движения Владимир «Донатыч» Богомолов сразу начинает свою речь с рассказа о том, как созданный им отряд, по сути, отжали молодые «значкисты» — охотники за фетишами Второй мировой.

Другая насущная проблема поисковиков — сопротивление государства. С одной стороны, участвуя в поднятии тел и боеприпасов, оставшихся с войны, нетрудно получить судимость за хранение взрывчатых веществ. (Впрочем, еще проще — получить инвалидность.) С другой стороны, государственные патриотические объединения, имея бюджет, уже самим фактом своего существования привлекают граждан не с самыми честными намерениями. Характерно, что тот же Донатыч гордо говорит, что за десятилетия в поиске не взял у государства ни копейки. Зато ущерб от государственных отрядов ДОСААФ поисковики терпят колоссальный: местные жители на раскопках теперь крайне враждебно относятся к экспедициям, а порой требуют денег, отказываясь показать места с погибшими солдатами. Надо держать в уме и то, что долгие десятилетия вообще все поисковое движение находилось вне закона — удивительно, но лишь в самом конце 1980-х государство признало существование павших и забытых солдат, а заодно — людей, занятых возвращением памяти о них.

Но главнейший противник поисковиков — это время. Сейчас от солдата, погибшего на фронте, уже может оставаться лишь фаланга пальца, затерявшаяся в сапоге, а с каждым годом и таких ничтожных следов некогда жившего человека становится все меньше. Поэтому и работать поисковики вынуждены методами, предельно далекими от археологических:

«Нашли двенадцать наших и одного немца. У наших находились кальсоны, завязки, вещи советские, а потом бах — пуговицы попадаются немецкие, бах — жетон немецкий. А яма глубокая была, кости, пока доставали, смешали уже. Кто-то кричит: „Стой, стой, там немец!” А куда уже останавливаться — они все в одной куче.

Я говорю: „Знаете мужики, они уж шестьдесят лет вместе пролежали, пусть будут вместе и захоронены, как мы теперь этого немца отделим. Чего уж с ним воевать, пусть ему лежится”. Но, разумеется, в акте записали просто двенадцать наших».

И все же, что направляет людей заниматься военным поиском, игнорируя все трудности, которые неизбежно встанут на пути? Что дает больному раком Донатычу сил говорить: «Мне насрать на свое здоровье, я уже прожил жизнь. Мне хочется поехать... Вахта же на мне держится!» Мы не знаем ответа на этот вопрос и знать его не можем. Но мы можем предположить, что для человека не проходит бесследно опыт прикосновения к предельному страху, предельной доблести, предельной ненависти, предельной жажде уничтожить зло, материализованное в чудовищной фигуре враге. Соприкосновение с этим пределом ставит человека в оппозицию к бракованной культуре мейнстрима, взрощенной на потребительском отношении к бытию.

Все, что общество потребления не может превратить в товар, оно стремится обесценить. Это касается и смерти, пока с трудом поддающейся конвертации в валюту. Да, были попытки создать, например, death cafes, но они, как говорится, не взлетели. Поэтому обществу потребления остается навязывать легкомысленное отношение к смерти, своей и особенно чужой. Конечно, в сопротивлении этому не надо превращаться в мамлеевских куротрупов, но и забывать о нашей конечности как существ из плоти и крови — не лучшая жизненная стратегия. И вот именно в этой практически контркультурной борьбе с обнулением экстремальных бытийственных категорий нам и видится высокая цель добровольцев-поисковиков.

Порой то самое соприкосновение с чужой смертью, ставшей менее чужой, приводит к пониманию совершенно трансгрессивного порядка. Вот Татьяна Сергеева из отряда «Дозор» говорит:

«Я понимаю Лену Ржевскую, которая ходила с черепом Гитлера: нельзя было из рук выпустить, она спала с ним в обнимку. Нужно было идентифицировать, что это он. Для нее это было задание: нужно сейчас все сделать, чтобы потом не было никаких сомнений. Она сама ходила по всем этим дантистам, прислуге, по всем, кто еще не разбежался от страха. Ей же, небось, тоже страшно было, девочке — двадцать семь с небольшим. Для нее это тоже был человек, который много горя перенес».

А вот Степан Лишин, занимающийся расшифровкой смертных медальонов, делится чем-то вроде собственного арзамасского ужаса:

«Мы хороним людей, а в Африке их съедают. [...] И мы для них девианты из-за нашего отношения к куску мяса. [...] Мы живем сейчас, разговариваем с тобой в кафе, а война — это абсолютно другое. Там это не работает. Там Африка — на войне. И когда ты это понимаешь — становится страшно».

На страницах этой книги мы можем услышать самых разных людей, многих из которых вряд ли бы стали внимательно слушать в реальных обстоятельствах. Поисковики — это далеко не всегда интеллигенты в классическом понимании. Некоторые из них чудаковаты, резки, имеют свой собственный взгляд на историю, расходящийся с привычными представлениями. Будем честны: если б на титуле не стояло клеймо издательства Common Place, мы бы, скорее всего, даже не заметили эту книгу в потоке бумажной продукции о Великой Отечественной войне. И лишили бы себя удовольствия прочитать по-настоящему умно сделанную книгу, при этом наполненную по-черному смешными историями о взрывах найденных мин, встречах с братками или о том, как Владимир Вольфович Жириновский нашел место, где погиб его дядя. Именно этот баланс между высокой речью глубинного народа и нелепой действительностью не дает книге стать дежурным мемориалом, а делает ее яркой и по-хорошему современной.

Закончить же наш короткий рассказ о «Смерти нет» хотелось бы с того, с чего начинается всякая книга. Ее название взято у сборника военных рассказов Андрея Платонова, при заимствовании оно потеряло показавшийся составителю неуместным восклицательный знак. Нас же все время, пока мы читали эту книгу, не покидали такие строки из «Одиссеи» божественного Гомера:

Так же, как в темном пространстве пещеры летучие мыши

Носятся с писком, когда с каменистого свода, где

Все теснятся они, одна упадет вдруг на землю, —

С писком таким же и души неслись.

И еще — из «Илиады», а именно — из сцены, в которой душа Патрокла обращается к Ахиллу:

«Спишь, Ахил­лес! неуже­ли меня ты забве­нию пре­дал?

Не был ко мне рав­но­ду­шен к живо­му ты, к мерт­во­му ль будешь?

О! погре­би ты меня, да вой­ду я в оби­тель Аида!»

Надеемся, и вам за чтением этой замечательной книги вспомнятся какие-нибудь действительно необходимые в нашей жизни строки.

Источник: https://gorky.media/reviews/da-vojdu-ya-v-obitel-aida-o-knige-smerti-net/?fbclid=IwAR0ecGUOIFLvoPcoEZsjDMa30MhgwQ5GcKodfFZGcTYdQbbGoOBdUab8QrI

Очевидно, что главная ценность любой идеологии не в том, что она является системой идей, выражающих коренные интересы конкретной социальной группы. А прежде всего в том, что эта система идей нацеливает людей на решение практических задач. Другими словами, истинную ценность любая идеология обретает только тогда, когда существует механизм практической реализации ее идей. Хорошо известно, что идеи, мысли могут реализовываться при условии существования методологии и методики их практического воплощения. Собственно методология и методика, взятые в единстве, как раз и формируют упоминавшийся выше механизм практической реализации идеологий. Без него не может обрести статус практической ни одна идеология. Более того, механизмам реализации всех без исключения идеологий присущи общие характерные признаки. На них хотелось бы сосредоточиться в ходе дальнейших размышлений.

Прежде всего, заметим, что первым важным элементом названного механизма является методология. В данном контексте она нас интересует как совокупность приемов, способов, подходов и методов, с помощью которых содержание идеологии должно реализовываться на практике. Возникает законный вопрос: как формируются названные методологические средства: приемы, способы, подходы и методы. Формируются они на базе идей, входящих в содержание конкретной идеологии. Другими словами, как только идеология начинает работать на разрешение практических задач, как только она соединяется с практикой, она перестает работать как теоретическая форма, превращаясь в конкретное методологическое средство.

Известно, что идеология – это теория определенного социального поля, определенной предметной области, какими являются идеологии капитализма, социализма, либерализма, демократии, технократии, консерватизма и т.д. Коль скоро идеология – это теория, а всякая теория отражает сущности явлений своей предметной области в формах понятий, законов, принципов и определений, то очевидно, что именно на базе этих форм и возникают соответственно приемы, способы, подходы и методы решения практических задач. По большому счету, следует заметить, что идеология, работающая на практику, превращается в методологию решения практических задач своей предметной области.

Вторым элементом механизма практической реализации всех без исключения идеологий является методика. Последняя базируется на методологии, не существует без нее. Вместе с тем, она решает задачи, отличающиеся от методологии. По сути, она решает две проблемы в ходе практической реализации идеологий. С одной стороны – задачу выбора методологических средств для решения конкретных практических проблем. С другой – задачу определения последовательности их использования. Очевидно, идеология может иметь в своем распоряжении довольно большой набор методологических средств, но если он не найдет среди них те, которые позволят ему эффективно реализовать идеологию на практике, то он вряд ли сработает эффективно. Но это одна сторона дела. Другая – он может правильно, адекватно задаче, выбрать методологические средства ее решения, но будет их использовать в последовательности, которая не позволит ему найти оптимальные пути решения практических задач.

Словом, механизм практической реализации идеологии: методология плюс методика. Выбор методологических средств для решения конкретных идеологических задач и определение последовательности их использования обычно детерминируют следующие факторы.

Во-первых, это суть практической задачи, которая должна быть решена на основах и в соответствии с содержанием конкретной идеологии.

Во-вторых, это особенности ситуации, в которой происходит процесс практической реализации идей, входящих в содержание конкретных идеологических систем.

В-третьих, это опыт, знания, накопленные ранее по поводу решения задач подобного типа с учетом методологических и методических нюансов.

В-четвертых, это возможности субъектов, решающих практические задачи материализации идеологии. Возможности субъектов характеризуются: глубиной овладения ими теоретическими основами конкретной идеологии, глубиной и диапазоном овладения ими методологическими средствами и опытом их применения на практике, их интуицией, способностью использовать современные технические средства.

В-пятых, это наличие в распоряжении субъектов идеологического процесса таких технических средств.

В-шестых, это уровень согласованности методологии и методики, применяемых в процессе решения конкретной идеологической задачи, с методологией и методикой решения других задач, решаемых с ней параллельно. Дело в том, что ни одна идеологическая задача не решается абсолютно самостоятельно. Она, как правило, звено в цепи взаимосвязанных задач.

В-седьмых, это поддержка или противодействие со стороны методологических и методических средств других идеологий, заинтересованных или не заинтересованных в практическом решении конкретной задачи конкретной идеологии.

Словом, существует ряд факторов, которые детерминируют процесс практической реализации идеологий.

Главной задачей данного параграфа является определение взаимодействий идеологии с практикой. Под практикой обычно понимают процессы и результаты целенаправленной деятельности людей. Эти процессы носят как материальный, так и духовный характер. Так появляется возможности различать материальную и духовную составляющие практики. Их взаимодействия выглядят так:

–     материальная практика первична по отношению к духовной;

– духовная практика оказывает обратное воздействие на материальную;

– они могут опережать друг друга или отставать друг от друга в процессе развития;

– духовная практика готовит теоретические основы практики материальной;

– специально подчеркнем – главное в содержании практики как материальной, так и духовной: а) деятельность; б) деятельность целенаправленная; в) материальная и духовная; г) имеющая определенные результаты.

В соответствии с существующими сферами общественной жизни правомерно различать виды социальной практики. Можно констатировать, что существует экономическая, социальная, политическая, духовная, правовая, социально-нравственная, информационная, научнохтехническая и другие виды социальной практики. Все они имеют свои особенности, которые оставляют свою печать на процессах практической реализации идеологий.

Исходя из понимания содержаний идеологии и практики, можно достаточно конкретно охарактеризовать их взаимодействия.

1. Идеология является своеобразной теоретической основой практических действий людей.
2. Идеологию правомерно рассматривать в качестве теоретической базы как материальной, так и духовной практики.
3. Практические действия людей являются процессом реализации содержания идеологий.
4. Практика, особенно ее материальная составляющая, является высшим критерием проверки истинности идеологий.
5. В одном и том же практическом процессе могут реализовываться идеи разных идеологий. В то же самое время, одна и та же идеология реализуется, как правило, через разные, порой разнонаправленные процессы практики.
6. Идеологическое основание есть у всех типов социальной практики: экономической, социальной, политической, духовной, правовой, морально–нравственной, информационной, научно–технической и других.
7. Не все идеи идеологических систем могут в тот или ной период времени, в тех или иных условиях реализовываться.
8. Противоречия между идеологиями, являющимися теоретическими основами практических процессов могут вызывать противоречия в них. Это с одной стороны. С другой – практика, как правило, разрешает противоречия между идеологиями.
9. Идеология легче соединяется с духовной практикой, чем с материальной. Связи первого плана идеологии и духовной практики более органичны, чем связи второго плана – идеологии и материальной практики.

Таким образом, идеология работает на практику, является духовной ее основой, в то же самое время испытывает ее воздействие на себе, изменяется, корректируется под ее воздействием. Социальная практика освещена идеологией, является главным средством демонстрации качества и возможностей всех без исключения идеологических систем.

Идеология и демократия

Как всегда, для того, чтобы предметно подойти к определению взаимодействий названных явлений, нужно строго определиться с их понятиями, отражающими содержательно-сущностные признаки названных явлений. Поскольку признаки идеологии уже приводились не раз, остается разобраться с характеристиками демократии как специфического непростого социального феномена.

Прежде чем это сделать, выскажем несколько замечаний, которые, как нам представляется, отражают отношение к нему со стороны людей современного общества.

Во-первых, «демократия» - одно из самых популярных слов фактически во всех странах мира. Произошло это потому, что после известных поворотных в развитии мира событий конца ХХ века основным направлением его развития должна была стать демократия, процесс демократизации жизни во всех странах мира. Отсюда – популярность термина «демократия».

Во-вторых, жизнь свидетельствует, что воспринята идея демократизации общественной жизни людьми в подавляющем большинстве стран с энтузиазмом, если не сказать с большим энтузиазмом. И это было, во многом, справедливо, поскольку с демократизацией общественной жизни люди не без оснований связывали ее улучшение, прогрессивное развитие мира.

В-третьих, чем настойчивее и шире распространялась идея демократии в общественном сознании, тем сильнее было желание у людей разобраться в ее сути. Однако, как показывает практика последних лет, амплитуда декларации термина «демократия» нарастала и нарастает сейчас, но никто по большому счету не попытался объяснить – что она из себя представляет.

В-четвертых, отсутствие строгого, точного определения содержания демократии вызвало ряд следствий: а) демократией некоторые люди, социальные силы стали пользоваться как ширмой, за которой можно делать, что хочешь и как хочешь; б) ее стали использовать для оправдания любых действий в диапазоне от самых прогрессивных до преступных, что, к сожалению, и сегодня имеет место быть во многих странах мира, особенно «младодемократических»; в) на фоне неопределенности отношения к демократии значительно, в мировых масштабах активировался терроризм; г) в ряде стран дело дошло до военных действий, проще скажем войн и т.д. По нашему убеждению, все эти процессы в большей или меньшей степени – следствия неопределенности сути современного процесса демократизации, хотя не только его.

В-пятых, неопределенность понятия «демократия» привело к упрощенным, во многом вульгарным, обыденным трактовкам ее содержания. Наиболее распространенное ее понимание как чего-то эфемерно хорошего, сведение к свободе, при этом, как правило, последняя также трактуется упрощенно, очень часто как вседозволенность.

Многочисленные социологические исследования говорят о том, что в современном обществе господствует обыденный, упрощенный, эклектический подход к пониманию сути демократии. Перефразируя Л.Н. Толстого, можно сказать так: «Все смешалось в мировом демократическом доме». А если позволить себе еще одну вольность и применить слова великого поэта к практике и теории демократии, то можно констатировать: практику «истаскали», теорию «измызгали».

Как нам представляется, выход из сложившегося положения один – строго определиться с содержательно-сущностными признаками демократии как реального социального феномена. Это с одной стороны. С другой – сформулировать понятие, отражающее эти признаки. Как это не парадоксально, попытки найти решения одной и другой проблем в работах современных исследователей не увенчались успехом. Справедливости ради заметим, что, конечно же, какие-то «штрихи к портрету» демократии отражены в современной литературе, партийных уставах, государственных документах многих стран. Но полного целостного, системного понимания сути демократии, на наш взгляд, они не несут.

Не претендуя на истину в последней инстанции, попытаемся, шаг за шагом, последовательно охарактеризовать основные содержательно–сущностные признаки демократии.

Признак первый. Демократия была, есть и будет явлением, выражающим волю народа, то есть подавляющего большинства народонаселения страны, союза государств.

Признак второй. Современная демократия – феномен политического общества, и именно в нем, выражая волю большинства, она должна обеспечивать адекватные конкретной ситуации, благоприятные условия жизнедеятельности человека. Другими словами, ее главный объект – это человек, его свобода, его благополучие.

Признак третий. Демократия – это свобода человека, живущего в конкретном обществе. Но свобода, понимаемая не упрощенно (пик такого понимания – вседозволенность), а как явление, существенными характеристиками которого, являются: а) возможность людей, социальных субъектов действовать в конкретном обществе без ограничений, при условии соблюдения ими правовых и нравственных норм, в нем существующих; б) отсутствие в свободном обществе какого-либо необоснованного насилия по отношению к личности, социальному субъекту; в) распространение требований правовых и нравственных норм на всех без исключения членов общества; г) наличие в обществе возможностей реализовывать способности всех без исключения его субъектов во всех социальных сферах.

Признак четвертый. Демократия – это не свобода людей от каких-то социальных возможностей, а свобода во имя их преумножения.

Признак пятый. Демократия, если она истинная демократия, реализует себя со всех сферах жизни людей: экономической, социальной, политической, правовой, духовно-идеологической, нравственной, информационной и т.д.

Признак шестой. Демократия – это создание для всех людей конкретного общества исходных равных условий для реализации своих возможностей во всех социальных сферах.

Признак седьмой. Истинная демократия – это нравственность, работающая на формирование уважения к каждому человеку. Среди нравственных норм особо следует выделить уважение к каждому человеку, толерантность, тактичность, обусловленное использование мер принуждения и т.д.

Признак восьмой. Демократия формируется как отражение насущных потребностей большинства населения конкретной страны и является практическим механизмом их удовлетворения.

Признак девятой. Истинная демократия – это единство стихийного творчества людей и серьезной научно–теоретической базы. Другими словами, настоящая демократия основывается на серьезных теории, методологии и методике.

Таким образом, резюмируя вышеизложенное, можно предложить следующее определение демократии. Демократия – это специфический социальный институт, выражающий волю и насущные потребности большинства народонаселения конкретной страны, работающий на создание свободных, равных, адекватных конкретным ситуациям условий жизнедеятельности каждого человека, базирующийся на выполнении людьми правовых и нравственных норм, действующих в конкретной стране.

Предлагая данное определение, хотелось бы подчеркнуть, что оно носит, во многом, контурный характер. Вместе с тем, как нам представляется, отражает главные, сущностные признаки демократии. Хотелось бы в этой связи дать некоторые пояснения.

Во-первых, вышеприведенное определение демократии, по нашему мнению, снимает противоречие между человеком и обществом, чему, по сути, и должна служить демократия.

Во-вторых, в нем отражены правовые и нравственные ее основы.

В-третьих, оно предлагает рассматривать демократию как инструмент решения насущных задач жизнедеятельности людей во всех сферах жизни людей.

В-четвертых, в подтексте данного определения содержится вывод – реальная демократия имеет экономическую, политическую, социальную, правовую, идеологическую, нравственную, информационную функции и через них реализует свое предназначение.

Нам кажется важным замечание о том, что содержание, сущность, направленность, эффективность, истинность того или иного демократического процесса в конкретной стране может оцениваться с помощью известных индикаторов развития социальных событий, которые уже приводились на страницах данной книги. Речь идет об историческом, гносеологическом, логическом, методологическом, методическом и практическом индикаторах, экстраполированных на демократию.

Размышления о сути демократии в данном параграфе книги подчинены решению главной его проблемы: определению взаимодействий ее с идеологией. Попытаемся их представить предметно.

1. И идеология, и современная демократия – явления одного и того же политического общества. Это не может не соединять их друг с другом. Политика во многом опосредует их отношения.
2. У каждого демократического процесса, у каждого типа демократии есть свое, специфическое идеологическое основание.
3. Через демократию как специфический социальный институт реализуются задачи всех областей жизни, в том числе и духовно-идеологической.
4. У демократического института, существующего в той или иной стране, может быть основание, интегрирующее идеи разных идеологических систем. Как и наоборот. Одна идеология может «обслуживать» разные типы демократических институтов.
5. Демократия и идеология работают в одном социальном интервале, его границы определяют правовые и нравственные нормы, существующие в конкретной стране, в конкретном союзе государств.
6. Важно подчеркнуть и такую позицию, у демократического процесса в каждой стране, как уже отмечалось, есть свое, теоретическое основание. В то же самое время теория демократии есть своеобразная идеологическая система.
7. Очевидно, что, несмотря на их социальное взаимодействие, идеологические и демократические системы обладают относительной самостоятельностью, позволяющей сохранять им свою специфику, свою самобытность.

Таким образом, взаимодействие идеологии и демократии детерминировано их существованием в единой реальной социальной среде, что не отменяет их различий между собой.

На основе всего вышеизложенного, впервые на страницах данной книги, хотелось бы высказать некоторые практические рекомендации.

Первая. В целях сохранения демократии следует как можно быстрее уйти от упрощенного, расхожего отношения к ней.

Вторая. Необходимо в ближайшее время подвести под нее серьезное научно–теоретическое основание.

Третья. Очень важно предметно охарактеризовать ее методологические возможности истинной демократии, механизмы ее использования в ходе решения практических задач.

Идеология и либерализм

Все наши попытки найти четкое, строгое определение либерализма, к сожалению, оказались тщетными. Хотя, и это нетрудно заметить, в последние годы это «новомодное» слово не спадает с уст многих людей: политиков, экономистов, журналистов, финансистов, юристов. По сути, в общественном сознании на всех его уровнях господствует упрощенное, по сути обыденное, понимание либерализма, хотя понятно, что реальная жизнь, и прежде всего процессы либерализации, идущие во многих странах мира, предполагают строгое понимание их теории, методологии и методики.

Мы были бы неправы, если бы не отметили, что определенные, иногда достаточно продуктивные идеи по поводу сути либерализма, процесса либерализации высказываются. Сохраняя верность стилю данной работы – представление на ее страницах хрестоматийных заметок по поводу всех объектов анализа, мы не будем разбирать разные точки зрения на содержание либерализма, и уж тем более вступать в спор с авторами, их представляющими. Это не означает, что таким образом игнорируется мнение товарищей по научному цеху. Ни в коей мере. К ним сохраняется самое уважительное отношение, их мнения в снятом виде будут учтены в ходе представления читателю хрестоматийных положений, характеризующих либерализм, современный процесс либерализации.

Так, следует заметить, что фактически все теоретики и практики либерализма сходятся на том, что процесс либерализации – это демократизация всех сфер общественной жизни, обеспечивающая свободу. Предпринимательства в нем. Квинтэссенцией названной свободы предпринимательства многие считают почему–то «разгосударствление» общества, переход от государственной собственности на средства производства, различное недвижимое имущество к собственности частной. Кто–то называет это передачей из собственности государства в частную собственность, а кто–то ведет речь о продаже госсобственности, и, в конце концов, опять же ее переходе в частную собственность.

Нет оснований категорично возражать против таких характеристик процесса либерализации. Действительно, ее цель – создание свободных, демократических основ для предпринимательства. Этот процесс, безусловно, включает в себя передачу госсобственности в частную собственность. Но, как нам представляется, передачу не тотальную, беспричинную, а осмысленную, детерминированную социальными процессами, идущими в конкретном обществе, в конкретный период его развития. Подобное вышеприведенное представление о процессе либерализации даже экономики, не говоря о других сферах общественной жизни, которые также не остаются в стороне от названного процесса, нам кажется, и не без оснований, редуцированным, односторонним, а значит, во многом упрощенным. Попытаемся вначале определиться с существенными признаками либерализации экономики. Это оправдано тем, что именно либерализация экономики лежит в основании либерализации всех других сфер жизни общества: политической, социальной, правовой, духовно–нравственной, информационной, военной и т.д.

Прежде всего заметим, что изменение собственника, переход экономических институтов из рук государства в руки частника далеко не исчерпывают содержание либерализации экономики. И вот почему.

По нашему мнению, изменение собственника – это важное, но не единственное звено процесса либерализации. Наряду с ним существуют другие. Попытаемся их определить.

Как закон – основным инициатором и субъектом процесса либерализации экономики (да и не только ее) является государство. Жизнь красноречиво свидетельствует о том, что плохим является государство, которое бездумно, бесцельно, как король Лир, раздает свою собственность, передает ее в частные руки. «Умное», смотрящее в будущее государство, обязательно находит причины, детерминирующие акты изменения собственности. Другими словами, процесс либерализации экономики в таком «умном» государстве начинается с понимания того, что на базе государственной собственности тот или иной экономический институт (предприятие, фирма, концерн и т.д.) работает недостаточно эффективно. Появляется предположение, что в частных руках он будет работать более продуктивно. Ставится задача аналитикам, экспертам изучить этот вопрос. Получив положительное заключение, государство дает разрешение на либерализацию. Другими словами, основная цель либерализации – не просто смена собственника, а смена во имя достижения определенных прогрессивных целей развития экономики конкретной страны. Либерализация теряет смысл, если она не обеспечивает решение названной задачи. «Умное» государство на нее никогда не пойдет, если не будет достигнута названная цель. В этой связи позволим себе такой вольный пассаж: либерализация экономики – это не просто изменение субъекта собственности (государственного на частного), а действия с конкретной целью – повышения продуктивности, эффективности деятельности экономических институтов. Причем именно эта цель детерминирует процесс перехода от госсобственности к собственности частной, а не наоборот.

Словом, смена собственника в процессе либерализации экономики – это средство, с помощью которого государство решает комплекс задач. В первом ряду стоит задача интенсификации производства.

Очевидно, что наряду с названной в ходе либерализации решаются и другие задачи. В частности – переоснащение предприятий новой техникой и внедрение новых технологий. Практика показывает, что государство идет на либерализацию тех или иных экономических организаций при соблюдении ими и вышеназванного условия.

Помимо этого, государство, проводящее нормальную, неконъюнктурную либерализацию, с ее помощью, как правило, решает задачи антимонопольного характера. Другими словами, в либерализации экономических институтов оно видит антимонопольное средство, антимонопольную меру.

Как правило, одним из условий, одной из задач, которая должна решаться в ходе либерализации в экономике, является задача увеличения числа рабочих мест, повышение уровня занятости населения. Отсюда следует, что либерализация – средство борьбы с безработицей в государстве.

Либерализация – это прогрессивный процесс, то есть процесс, нацеленный на переход общества от более простого качества к более сложному, более совершенному. Причем не только в экономике. Предполагается, что процесс либерализации в экономике должен влиять на прогрессивные изменения во всех сферах общества: политической, социальной, духовно-идеологической, правовой, нравственной, информационной, научно-технической, военной и других.

Словом, либерализация экономики существенно влияет на все другие сферы жизни общества. Это дает нам право вести речь о либерализации как специфическом социальном феномене.

Либерализация в сфере экономики, базовой сфере общественной жизни, является определяющим фактором в либерализации жизни общества. Наряду с этим существуют основания для того, чтобы вести речь о либерализации, которую проводит государство в других сферах общественной жизни. Если считать, что главная задача либерализации – это утверждение в обществе демократических свобод, свобод предпринимательства во всех сферах жизни общества, то становится понятным, что ограничивать процесс либерализации только экономикой неверно.

В широком плане либерализация – это процесс перехода как материальных, так и духовных ценностей из собственности государства в частную собственность. Очень важно, в этом контексте, подчеркнуть, что смена собственника в ходе либерализации может происходить не только у ценностей материальных, но и у ценностей духовных. То есть когда духовные ценности переходят из собственности государства в частную собственность с целью более эффективного их использования – это тоже полноценный процесс либерализации, но уже не экономических, материальных ценностей, а ценностей духовных. Словом, можно вести речь о либерализации в сферах науки, искусства, средств массовой информации, литературы и т.д. Другими словами, либерализация имеет как производственно-материальную, так и духовно-идеологическую составляющую.

Пожалуй, представления о либерализации будут неполными, если мы не отметим еще одно важное обстоятельство. Либерализация в сфере экономики не только влияет на все другие сферы общественной жизни, вызывая в них определенные изменения либерального толка, но, в свою очередь, все сферы общественной жизни оказывают обратное воздействие на процесс либерализации экономики. Наиболее активное поддерживающее влияние на экономическую либерализацию оказывают элементы сфер общественной жизни либерального толка. Анализ показывает, что такие существуют во всех сферах жизни общества. Охарактеризуем их.

Политическая сфера. В ней существуют политические, либерально–ориентированные организации (партии, союзы, движения, фонды).

Идеологическая сфера. В ней относительно самостоятельное место занимает идеология либерализма. В ее рамках формируются идеи распространения либерализма во всех сферах жизни общества.

Правовая сфера. В ее рамках создаются правовые основы либерализма. Благодаря им либерализм конституирован в современном мире законодательно.

Нравственная сфера. Либерализм выработал нормы поведения людей, исповедующих его идеологию. Они выполняют функцию регулирования поведения людей либерального толка, как по отношению друг к другу, так и по отношению ко всем другим людям, исповедующим другие взгляды на мир. К людям других мировоззренческих позиций.

Словом, фактически в каждой сфере общественной жизни сегодня есть либеральная составляющая. Ее нельзя переоценивать, как и наоборот – нельзя недооценивать.

Резюмируя все изложенное, обратим внимание на несколько, по нашему мнению, принципиальных нюансов.

Нюанс 1. Либерализация – это проводимый государством процесс, нацеленный на развитие демократических свобод в обществе, включая свободу предпринимательства, при необходимости обеспечивающий переход материальных и духовных ценностей из собственности государства в частную собственность, с целью повышения эффективности их использования в интересах прогрессивного развития общества.

Нюанс 2. Основа социальной либерализации – либерализация экономики.

Нюанс 3. Во всех сферах жизни современного общества есть элементы либерального характера, способствующие экономической либерализации.

Нюанс 4. Либерализация экономики в условиях капиталистического общества – важное средство его развития, но средство не единственное, а одно из многих.

Нюанс 5. Процесс либерализации экономики не означает полный отказ от государственной собственности в условиях капитализма. Последняя, как свидетельствует практика, всегда существовала, и, видимо, будет существовать в капиталистическом обществе наряду с частной.

Нюанс 6. Размеры, пропорции государственной и частной собственности в капиталистических странах постоянно меняются в зависимости от условий их существования.

Нюанс 7. В разных областях, отраслях капиталистической экономики пропорции между предприятиями, находящимися в государственной и частной собственности разные. Более того, они также постоянно меняются, являясь величиной переменной.

Таким образом, выше названы признаки либерализации как специфического социального феномена. Опираясь на них, мы можем конкретно представить ее взаимодействия с идеологией. Представим их, по установившейся в данной работе традиции, рядом позиций.

Позиция первая. У каждого процесса либерализации есть свое идеологическое основание. Прежде всего – это идеология либерализма, как специфический тип идеологии.

Позиция вторая. Либеральную идеологию поддерживают, как известно, другие типы и виды идеологий. Они также входят в «круг идеологических основ либерализма».

Позиция третья. В современном обществе есть идеологии, активно противостоящие идеологии либерализма. Понятно, что они не могут способствовать проведению в обществе либерализации, выступая идейной основой действий социальных сил, ей противодействующих.

Позиция четвертая. Реальные процессы либерализации являются способами реализации содержания либеральной идеологии. Это с одной стороны. С другой – они оказывают обратное воздействие на развитие, прежде всего, либеральной идеологии.

Позиция пятая. Жизнь убеждает в том, что процессы либерализации оказывают воздействие не только на развитие либеральной идеологии, а в той или иной степени на все идеологии, существующие в современном обществе.

Позиция шестая. Развитие идеологии либерализма может опережать, а может отставать от практики либерализации общественной жизни.

Позиция седьмая. Очевидна тесная связь идеологии либерализма с процессами либерализации общественной жизни. Однако она не отменяет их относительную самостоятельность. Их способность развиваться не только под воздействием друг друга, но и под воздействием явлений других сфер общественной жизни, на базе собственных противоречий.

Позиция восьмая. Не может считаться по настоящему либеральным процесс, в ходе которого допускаются нарушения требований его идеологии. Точнее сказать – в ходе которого осуществляются действия, идущие вразрез теоретико-идеологическим основам либерализма. Нет, и не может быть, истинного либерального процесса, если в его ходе его развития не реализуется хотя бы одна позиция идеологии либерализма.

Позиция девятая. Либерализм – хоть и специфический социальный феномен, но его направленность, истинность, адекватность действительности также поддается проверке с помощью исторического, гносеологического, логического, методологического, методического, идеологического, мировоззренческого, гуманистического, практического индикаторов истины. Словом, они в полном объеме могут быть реализованы в оценке всех событий, явлений либерального характера.

Нам представляется, что вышеприведенные позиции в основном отражают взаимодействия идеологии и либерализма. Собственно решению именно этой задачи и был посвящен этот параграф книги.

Идеология и культура

Взаимодействия названных явлений непросты. Для того чтобы представить их наиболее предметно не остается ничего, как определиться с содержанием такого феномена, как культура.

Нам представляется, что существенными признаками культуры являются следующие.

Во-первых, явления культуры отличаются от явлений природы тем, что последние существовали и существуют вне воздействия на них людей, общества, в то время как явления культуры обязательно несут на себе печать такого воздействия.

Во-вторых, к явлениям культуры, прежде всего, следует относить те феномены, которые вовлечены людьми в процесс своей жизнедеятельности. Другими словами, явления, на которых лежит печать действий, труда людей (позитивных или негативных – это другой вопрос) автоматически обретают статус явлений культуры.

В-третьих, в первую очередь феноменами культуры стали природные явления, подвергшиеся воздействию людей, претерпевшие определенные изменения в силу такого воздействия.

В-четвертых, высшим этапом в развитии культуры, как известно, является созидательная фаза. Ее суть: человек, общество не просто изменяют явления природы, но и творят, создают такие феномены, которых не было в окружающей человека действительности.

Таким образом, вышеприведенные содержательные признаки культуры формируют основание для определения ее сути. Культура – это совокупность явлений природы, подверженных воздействию, изменению обществом, вовлеченных в процесс его развития, и феномены, являющиеся результатом деятельности людей. При этом заметим, что воздействие людей на природные явления и создание ими «неприродных» феноменов может быть как продуктивным, так и контрпродуктивным. Словом, культура – это соединение и тех и других явлений.

В контексте определения содержания культуры вряд ли можно оставить без внимания две важнейших ее составляющих: материальную и духовную. По сути, можно вести речь о двух относительно самостоятельных, но органично взаимосвязанных фрагментах культуры: материальном и духовном.

Исходя из вышеприведенных положений, можно представить механизм взаимодействий идеологии и культуры.

Позиция 1. Идеология как продукт деятельности людей, их сознания является элементом культуры общества. Более того, важным, необходимым элементом культуры политического общества.

Позиция 2. Идеология – это важнейший элемент, прежде всего, духовной культуры общества.

Позиция 3. Являясь элементом духовной культуры общества, идеология, как уже отмечалось, выполняет функцию духовной основы материальной деятельности людей, а это значит, что она лежит в основе материальной культуры общества.

Позиция 4. Культура выполняет функцию реализации задач идеологии (идеологий). Более того, она является специфическим индикатором, подтверждающим или опровергающим жизненную силу той или иной идеологии.

Позиция 5. На процесс развития культуры того или иного общества, как правило, оказывают воздействие разные идеологии. В то же самое время, культура является средством реализации на практике содержаний многих идеологий.

Позиция 6. В конкретный период развития культуры того или иного государства, та или иная идеология наиболее существенно влияет на развитие его культуры.

Позиция 7. Изменения в культуре общества оказывают воздействие на развитие идеологических процессов в нем, как и наоборот: идеологические изменения в обществе влекут за собой изменения в их культурах.

Позиция 8. Отмечая достаточно прочную, органичную связь идеологического и культурного процессов в обществе, следует иметь в виду их относительную независимость друг от друга.

Казалось бы, главная задача данного раздела книги решена и можно поставить точку. Сделать это мешают обстоятельства, связанные с разночтенями понятий, которые активно работают в общественном сознании. В частности, довольно широко употребляются понятия «идеология культуры», «культура идеологических отношений», «идеологическая культура общества». Определив отношение к ним, пожалуй, можно считать задачи данного раздела работы решенными. Выразим свое понимание названных понятий, выделив характерные признаки, присущие явлениям, которые они отражают.

Идеология культуры конкретной страны – это система идей, выражающих главные интересы ее народонаселения в сфере культуры, определяющая направления действий людей по ее развитию.

Определенной спецификой обладает такое явление, как идеологическая культура общества. Назовем ряд его специфических признаков.

Во-первых, идеологическая культура общества – это совокупность идей, принятых и распространенных в обществе по поводу развития и функционирования его культуры.

Во-вторых, это совокупность действий, нацеленных на сохранение культурных традиций конкретного общества.

В-третьих, идеологическая культура общества – это система как материальных, так и духовных способов развития, преумножения культурных ценностей своих стран.

Таким образом, идеологическая культура общества – это специфический механизм выработки и распространения в обществе идей, ориентированных на сохранение и преумножение культурных традиций конкретного общества.

Специфическое место в системе названных понятий занимает такое явление, как «культура идеологических отношений». По сути, речь идет о том, как должны взаимодействовать люди, решающие идеологические задачи, но не забывающие о том, что они должны действовать в рамках «приличий», в рамках культурных традиций, сформировавшихся в обществе. По сути, культура идеологических отношений – это процесс соблюдения идеологами, людьми, решающими идеологические задачи, требований принципов культуры, как своих стран, так и мировой культуры.

А.А. Кокорин, доктор философских наук

Практически всем организациям и обществам важно иметь представление о будущем. Государства, корпорации, университеты, города, неправительственные организации считают, что им нельзя упустить будущее. Но что такое - будущее? Оно является загадкой, возможно, величайшей загадкой, поскольку остается непредсказуемым, неопределенным и часто непознаваемым. Будущее редко бывает простой экстраполяцией из настоящего.

В этой книге Джон Урри рассматривает многочисленные попытки предвосхитить, визуализировать и конкретизировать будущее: от методов, использовавшихся для моделирования будущего государственными и международными организациями и корпорациями, до воображаемых будущих миров в философии, литературе, искусстве, кино, телевидении и компьютерных играх. Он также показывает, что анализ социальных институтов, практик и жизни должен иметь определяющее значение для рассмотрения возможного будущего и вопросов, связанных с тем, кому оно принадлежит