Из США продолжают поступать новости об очередных погромах и беспорядках. Сегодняшний день исключением не стал.

«В городе Портленд (американский штат Орегон) протестующие ворвались в здание ассоциации полиции и устроили там пожар. По данным полиции, митингующие собрались в центре города и начали строить баррикады у здания местного федерального суда, кто-то поджигал мусорные баки. Огонь удалось потушить, полиция начала разгонять протестующих и проводить задержания. Ранее генпрокурор штата Орегон Эллен Розенблюм заявила о намерении подать иск против ряда федеральных правоохранительных ведомств за их действия во время акций протеста в Портленде, где протесты бушуют уже полтора месяца.»

И хотя силы правопорядка явно стали реагировать на действия так называемых «протестующих», которых на языке закона правильно именовать разбойниками и хулиганствующими элементами, чуть более адекватно, чем еще месяц назад, все же нет повода говорит о возвращении США к нормальному для этой страны образу жизни.

Совершенно очевидно, что над ситуацией довлеют предстоящие в ноябре президентские выборы. А те силы, которые, что уже несомненно, затеяли этот всеамериканский бардак именно в предвыборных целях, готовы в любой момент полностью отпустить тормоза и снять с поводка банды своих отморозков.

Это прекрасно понимают и официальные власти США, которые именно поэтому не поддаются на провокации, главной целью которых является побуждение Белого дома к жестким мерам по наведению порядка. Что в этих условиях может легко обернуться массовым побоищем и большим кровопролитием. Что Дональду Трампу и его окружению накануне выборов не нужно от слова совсем.

Именно поэтому центральные власти США сегодня сдержанны и корректны как никогда. Даже по отношению к явно бесчинствующей толпе, которую они в прежние годы без колебаний усмиряли самыми жесткими методами.

Однако эта сдержанность и нежелание властей идти на обострение воспринимается многими как их слабость. И это еще сильней разжигает массовый психоз и толкает толпу, а также её предводителей, на дальнейшую эскалацию насилия. Кульминация чего, судя по всему, еще впереди. И, весьма вероятно, придется на конец августа, когда те же антитрамповские пастыри планируют погнать миллионные толпы маршем на Вашингтон.

   Так что можно довольно уверенно прогнозировать, что самое худшее у Америки еще впереди.

В этой связи меня в определенной степени настораживает не вполне адекватное, на мой взгляд, восприятие американских событий частью местной общественности и, особенно, сетевой аудитории. Притом, что она на некоторых ресурсах достаточно сильно отфильтрована в нужном изданиям направлении, тем не менее, общий настрой этой публики вполне однозначный. И находится в диапазоне от весьма оптимистического до почти эйфорического! А главный лозунг дня у таких комментаторов, обращенный к американцам — «Не останавливайтесь!» говорит сам за себя. Вот наиболее типичные и взятые практически без купюр отклики:

     Viktor ChernovКараганда

«— Пусть сильнее грянет буря!..» (с)

     Дмитрий Харитонов

Главное, чтобы не останавливались, тогда обязательно победят…

    Бурятский танкист

Даёшь чёрную революцию в белой стране! Долой белых рабовладельцев! Да здравствует Новая Африка на американском континенте!

   Лимонадный ДжоБрянск

Портленд должен быть свободным городом!

Ну и так далее, в том же развесёлом духе. Конечно, это нельзя воспринимать на полном серьезе. Интернет - это вообще не очень серьезная площадка, особенно если забыть, что она нынче самая посещаемая в мире. Но если мы об этом помним, то не стоит и сбрасывать со счетов царящие там смешливые настроения в отношении событий, которые веселыми ни с какой точки зрения не являются.

И действительно – по какому поводу, собственно, гуляем? В связи с чем такое веселье? И в смысле чего американцев призывают не останавливаться?

Неужели кто-то настолько глуп и не понимает, что в таком случае одной Америкой дело не кончится? И что те пока еще теневые, но очень могущественные и страшные своей полной бесконтрольностью мировые силы, которые устроили Содом и Гоморру в самом центре своей собственной мировой вотчины, тем более не оставят в покое всех остальных. Если кто-то действительно на это рассчитывает, то пусть лучше немедленно выбросит эту дурь из головы!

Потому что происходящее сегодня в Америке устрашает, прежде всего, тем, что там прямо сейчас устанавливаются такие стандарты дикости, бандитского беспредела и массового безумия, которые, будучи выброшенными во внешний мир, обернутся бедой для всего Человечества.

Или, может быть, кто-то полагает, что благополучие и безопасность тех же европейцев, китайцев, или восточных славян кого-нибудь в этих теневых кругах заботит и волнует больше, чем судьба самих американцев?

Да такие пустяки, как судьбы миллиардов людей, их скорее всего, вообще не интересуют. Эти силы стали настолько могущественными, что уже в состоянии приступить к своего рода «терраформированию». То есть к переделке всего мира на свой собственный лад и по своему образу и подобию. И в этом «новом дивном мире», который они хотят всем нам устроить, этим новым силам не нужны ни традиционные государства, ни большая часть той человеческой мошкары, которая их сегодня населяет. Думаю, что даже Гитлер в сравнении с ними – чистое и невинное дитя.

Еще раз повторяю. Если это светопреставление они посчитали возможным устроить даже в своем, возможно, уже бывшем логове — Америке, то про весь остальной мир даже говорить не приходится.  Он с их точки зрения вообще находится за пределами каких-либо рамок и запретов.

Или вы думаете, что это чисто случайное совпадение – то, что именно сейчас стали стремительно и без каких-либо видимых причин нарастать конфликты на границах России и всячески подогреваться напряжение в её регионах?  И что ровно то же самое происходит вокруг Китая, в котором пытаются одновременно разжечь внутреннюю войну, используя для этого Гонконг и внешнюю – с помощью Индии. И в Европе, где многовековые христианские соборы регулярно горят как будто по заранее утвержденному дьявольскому плану. А верхушка Евросоюза только то и делает, что своим упертым и хорошо оплаченным космополитизмом парализует национальные государства и провоцирует народы континента на массовые беспорядки.

По большому счету, одни и те же силы обостряют ситуацию во всех этих регионах. И у них вполне достаточно средств и возможностей, ибо в их распоряжении триллионы темных долларов, не говоря уже о криптовалюте, чтобы успешно подпалить нашу планету сразу во многих местах. В том, что сами они предусмотрели надежные и безопасные точки, где можно пережить этот период «бури и натиска», у меня нет никаких сомнений. Даром что ли те же Австралия и Новая Зеландия стали, в кои веки, вкладываться по-взрослому в свои армии! Не для того ли, чтобы, в случае чего, надежно прикрыть такие оазисы благоденствия? Кстати, что-то я не слышал, чтобы там происходили какие-либо волнения. Планом не предусмотрено?

Таким образом, если всё действительно обстоит настолько паршиво, а поводов сомневаться в этом у меня нет, то становится вполне понятно, что одной Америкой дело не ограничится и война, фактически, будет развернута против всего человечества. Причем Трамп и его выборы, в таком контексте, это всего лишь частный случай и не более того. По сути дела, те же силы, которые сегодня взяли в осаду американскую власть, одновременно атакуют и все остальные опоры традиционного миропорядка в этом мире. И, будучи врагами   американской государственности, они ровно в той же мере являются и врагами российской, китайской, германской, французской и так далее по списку.  И в этом смысле они одинаково являются врагами не только Трампа, но и Путина, Си Цзиньпина, и всех тех, кто еще не слился с этими будущими господами планеты в любовном гомосексуальном экстазе.

А вы думали это чисто случайно, что тех же Трампа и Путина, фигурально выражаясь «мочат», фактически, одни и те же издания и медиа-холдинги, независимо от их территориального местоположения? Да потому, что практически вся мировая медиа-машина находится под контролем этой закулисной «мягкой силы», которая все больше манипулирует официальными государствами.

Именно поэтому я и не понимаю того щенячьего восторга переходящего в состояние эйфории, при виде того, как толпы управляемых извне безумцев крушат ту же Америку. Именно потому, что безумие штука заразная и границ не признающая. Носители этой заразы есть в любой стране и меньше их не становится, только больше. Потому что тупой и необразованный идиот это, увы, самый массовый продукт современной антицивилизации.

Поэтому, прежде чем малоумно хихикать и призывать беснующиеся сегодня в Америке толпы не останавливаться, стоит хотя бы на секунду представить, что эта толпа однажды добежит до вашей конкретной улицы и вашего дома и подпалит уже их.  Может быть, не стоит дожидаться этого волнующего момента и уже сегодня сделать так, чтобы он никогда не наступил? Во всяком случае, не орать дурным голосом в интернетах «Пусть сильнее грянет буря!». И не восхищаться в автоматическом режиме любым уличным сумасшедшим, который требует дать ему порулить вместо Путина.

Юрий Селиванов

https://politinform.su/123827-ne-vizhu-povoda-dlja-jejforii.html

Беседа Бориса Межуева (историк философии, политолог, доцент философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. Председатель редакционного совета портала "Русская идея") с писателем Юрием Георгиевичем Милославским, членом общественной редакции сайта «Русская idea»

От Бориса Межуева. Мы начали беседу с Юрием Георгиевичем Милославским, кажется, на следующий день после не слишком удачного для Дональда Трампа митинга в Оклахоме, который собрал гораздо меньше участников, чем это первоначально ожидалось организаторами. Цифры рейтингов для Трампа оставляли и оставляют желать лучшего, он уступает своему главному сопернику – бывшему вице-президенту Джозефу Байдену даже в таких штатах, как Флорида, где, казалось бы, победа республиканцев не вызывала сомнения. Высказывается предположение, что «молчаливое большинство», обеспечившее фантастическую победу Ричарда Никсона на выборах 1972 года, аналогичной роли в 2020 году не сыграет.

«Большинство» не просто молчит, оно знает, что за новую победу Трампа, если она состоится, ему придется дорого заплатить – очередными беспорядками, драками на улицах, моральным унижением, работой, а, возможно, и здоровьем (если поверить в популярную в консервативных кругах теорию заговора, приписывающую распространение коронавируса ненавидящим президента спецслужбам). Силы, не желающие видеть Трампа в Белом доме еще четыре года, могут не остановиться перед прямым насилием, и, надо признать, у их противников нет достаточных ресурсов, чтобы организовать мощное сопротивление. Юрий Милославский описал свой опыт встречи с Америкой в романе «Приглашенная», вышедшем в России в 2014 году, и нам хотелось поговорить о том, в какой мере нынешние события вписываются в уже сформировавшийся у писателя образ страны.

***

Борис Межуев: Уважаемый Юрий Георгиевич, как Вы находите сегодняшнюю Америку, как внутренний наблюдатель? Можно ли сказать, что со времени Рональда Рейгана ситуация изменилась настолько радикально, что прежняя религиозная, в известной степени протестантская Америка, уже утратила всякую силу к сопротивлению?

Юрий Милославский: Настоящие, стратегические социальные и культурные изменения в САСШ (Северо-Американские Соединенные Штаты — я предпочитаю эту аббревиатуру) стартовали еще в позапрошлом веке, точнее, со второй половины XIX столетия. Началась ползучая «криптореволюция», долженствующая изменить североамериканский цивилизационный код.  Все последующее в известном смысле было исторически предопределено. Сегодня одна за другой раздаются вполне аргументированные геополитическо-апокалиптические ламентации под общим заголовком «Старая Америка – мертва. Что грядет ей на смену?». Наблюдатели опоздали на век без малого.  Закоренелый палеоконсерватор, я-то мечтаю о чудесном возвращении САСШ ко временам хотя бы второго, а много лучше – первого, президентства Гровера Кливленда. То есть к эпохе не позднее 1890-х.

Борис Межуев: То есть президент МакКинли уже для вас менее приемлем?

Юрий Милославский: Уже опасно, уже декаданс. Я уповаю и на восстановление России согласно принципам Государя Александра III. Только при таком невообразимом глобальном повороте возможно и возрождение русско-американского стратегического партнерства. Кстати, САСШ с тех пор изменилась значительно больше, чем Россия. Русский цивилизационный код сохранился.

Борис Межуев: Но все-таки все эти расовые события, они нацелены на трансформацию Америки? Один из вопросов, который возник у меня и некоторых моих коллег, куда в период расовых волнений подевались все сторонники white advocacy, так наз. защитники белых ценностей. Мы много слышали о них, мы видели их в Шарлоттсвилле, но теперь они как будто испарились, и возникает законное предположение, что либо с ними провели соответствующую работу спецслужбы, либо их возможности были преувеличены. Мы много слышали о настоящих белых американцах, которые имеют оружие и готовы выступить в защиту своих ценностей, и вдруг оказалось, что их роль — это миф. Скажите, пожалуйста, Юрий Георгиевич, правильно ли это наше восприятие их слабости, или же эти люди еще дадут о себе знать?

Юрий Милославский: Приведу забавный диалог между читателями некоего новостного выпуска на портале Breitbart; это было за день-два до начала пресловутого появления Трампа в Оклахоме на первой, после карантина, встрече со своими избирателями: один говорит, дескать, нам, белым мужикам, пора отыскать наши отрезанные мужские причиндалы и наконец-то показать, что мы в состоянии защититься от уничтожения. На что собеседник ему ответил – посмотрим; пока что я ситуацию вижу так: на одного белого мужика, который способен и готов защищаться, есть девять таких же белых мужиков, которые защищаться не готовы и не способны. Я с ним вполне согласен. Моя американская жизнь началась в маленьких городах, и я внимательно вгляделся в тех, кого называют реднеками. Питаю к ним самые дружеские чувства, но я не могу не признать, что они глубоко субпассионарны, что они не в состоянии принять каких-то серьезных решений. За последние десять лет они не cделали ничего, что могло бы свидетельствовать об их сильном характере, об их решимости бороться. Достаточно посмотреть на упомянутый Вами визит президента Трампа в Оклахому, где ожидалось чуть ли не 100 тысяч человек, об этом писали, а собралось всего лишь 6 с небольшим тысяч.

Борис Межуев: На самом мероприятии?

Юрий Милославский: 6200 человек находилось в здании, где могло собраться девятнадцать тысяч, на этой спортивной арене. Таковы цифры.

Борис Межуев: Иными словами, люди просто испугались? Ведь записалось намного больше?

Юрий Милославский: Именно их и ждали. На эту удочку попались сочувствующие журналисты – и устроители предвыборной встречи. Или они не попались, а…? Но бодро сообщалось, что вот, мол, ожидаются 100 тысяч «болельщиков», а потом президент выйдет к тем, кто не поместился под крышей. Я внимательно смотрел трансляцию. И все сразу сообразил, когда увидел блондинку-журналистку, которая прохаживалась в виду зияющих пустых рядов, обращалась к некоторым зрителям-искренним сторонникам президента Трампа, которые все верно и разумно ей отвечали, да только их ожидалось еще, скажем, 90 тысяч человек, а людей было катастрофически мало. Глава предвыборной кампании президента сказал, что людей запугали разговорами о коронавирусе. Не убежден, что это так. А нет ли каких упущений в его работе? Но действительно, как только Трамп объявил, что он возобновляет сезон своих предвыборных поездок, начиная с Оклахомы, тотчас появились сообщения, что именно в Оклахоме внезапно возникла новая вспышка коронавируса. Сейчас мы слышим, что в последние недели пандемия набросилась на те штаты, которые особенно существенны для Трампа. Но еще в июне я услышал замечательное словцо: теперь вместо pandemia в народе говорят plandemia, пандемия по плану.

Борис Межуев: А как же «молчаливое большинство»? Эффект президента Никсона 1972 года, когда Америка бурлила расовыми беспорядками и пр., а в итоге он победил как ни один другой президент США. Вы считаете, этот эффект едва ли повторится?

Юрий Милославский: Большинство это все молчаливей и молчаливей. Насколько я могу судить, делается все необходимое, чтобы «эффекта Никсона» не допустить. Есть в Америке такой известный аналитик, бывший разведчик военный и штатский, Филипп Джиральди. Недавно он написал, что, скажем, в Канаде к президенту Трампу относятся как к шуту, но к шуту опасному. Но это, увы, не исключительно канадский феномен.  Я так понимаю, что появление Трампа рассматривается «глубинным надгосударством» в качестве опасного симптома, который следует заглушить, подавить в зародыше, и почти нет вероятности, что этот симптом сможет обрести какие-либо дальнейшие перспективы укоренения. В иной статье Джиральди заметил: «В общем и целом Трамп выглядит недурно, однако в его администрации вспыхнуло неоконовское мышление. А разница между неоконами и либеральными интервенционистами заключается только в стиле, не в содержании». Это означает, что Трамп, строго говоря, не является альтернативой Джозефу Байдену, т.е., тем, кто ведет Байдена в президенты.

Борис Межуев: Я тоже так думаю. Но мне кажется, что сейчас все будет направлено на мобилизацию американского общества под лозунгом борьбы с Китаем. Война с Китаем, «новая холодная война», станет главным лозунгом не только Трампа, не только республиканцев, но и демократов. Я регулярно читаю американскую прессу и ничего не вижу прокитайского, никаких симпатий к Китаю, хотя еще два месяца назад, когда Трамп говорил про китайский вирус, говорили, что это расистское высказывание, были голоса, что Трамп перегибает палку в антикитайских настроениях, а сейчас особенно после Гонконга, это будто общая позиция. Под этот лозунг, кажется, сейчас будет строиться новая американская идеология. как вы считаете, может быть такое?

Юрий Милославский: Вполне может быть, только это не новая идеология.  Какая разница, кого подставят – или добавят — на место врага? Разумеется, говорят, что «коммунистический Китай», КПК виновны в распространении коронавируса. Это совершенно естественно, и президент Трамп возобновил свою предвыборную кампанию разговорами насчет «уханьского вируса». И у него нет иного варианта. Достаточно много людей все это прекрасно понимает (если вы имеете в виду условного среднего американца как белого, так и прочих цветов). Вовсе не обязательно всем веровать в китайский вирус, но практически все будут говорить и делать то, что им с достаточной настойчивостью скажут. Тем более, что китайская версия предлагается всеми сторонами.

Борис Межуев: Американский средний обыватель, вы считаете, не верит в китайское происхождение вируса?

Юрий Милославский: Вопрос стоит иначе. Это не область доверия-недоверия. В отличие от сегодняшней России, где возглас «не верю!» есть аргумент, а то и руководство к действию, в Америке то, что исходит от New York Times и других подобных изданий, для огромного множества не является предметом изучения, рассмотрения, сравнительного анализа.  Это, строго говоря, не информация, это инструктивное письмо, то, что следует исповедовать, если не хочешь повредить своему положению на работе, в обществе и т.д. И это естественное состояние, в нем нет ничего из ряда вон выходящего, от человека нельзя требовать невероятного. Мой учитель в области литературной, известный поэт Борис Алексеевич Чичибабин, всегда говорил мне, когда я высказывал этакие прекрасные порывы: «Юрка, маленький человек не обязан идти на крест за идею, грех тому, кто заставляет его это делать».

Я не решусь сказать: что же вы, ребята всех цветов, сидите, утратив свои причиндалы, допускаете, что вот такое здесь творится, и тем поощряете так называемые «расовые» беспорядки. Причем когда я употребляю выражение «расовые», то мысленно ставлю кавычки: «расовое» здесь только покрытие. Судя по подсчетам в акциях BLM — организации хорошо отлаженной и организованной к 2016 году, превосходно снабженной деньгами, —  в акциях этих участвует множество людей самых разных рас. По подсчетам авторитетного Pew Research Center в этих отлично спланированных операциях участвует всего-то 17 процентов черных, 22 процента «латинос», 8 процентов «азиатов», а все прочие 46 (!!!) процентов – белые. На телевизионных экранах это соотношение не разглядеть, но на то и нужны профессионалы.

Но все это, конечно, никак не означает, будто в САСШ нет людей, которые вполне справедливо считают себя обделенными из-за их цвета кожи. Они действительно были так или иначе обделены. Таких более чем достаточно. Т.е., помимо расизма в кавычках, существует расизм подлинный, часто действующий под прикрытием. И этот расизм под прикрытием старается, — и небезуспешно, — завоевать симпатии чернокожего населения. С этой целью и попускаются уличные погромы и грабежи, сносятся статуи, переименовываются рисовые полуфабрикаты и подкрашенные сладкие сиропы, вычеркивается слово «отбеливание» из надписей на коробочках с косметикой. Своего рода апофеозом стало решение New York Times писать Black с большой буквы («когда дело идет о народах или культурах африканского происхождения»), а white – как прежде, с маленькой. Будь я чернокожим, меня бы подобные трюки вывели из себя: получается, что нас считают наивными дикарями, покупая наши голоса за серьги из консервных банок и набедренные повязки из пестрого ситца.

Борис Межуев: Вы считаете, то, что происходит сегодня, отличается от 1960-х годов, когда во всем происходившем тогда чувствовалась стихия? Или уже тогда технологии превалировали над искренностью? Я имею, в виду события 1968-го, волнения в Колумбийском университете, убийство Мартина Лютера Кинга, убийство Роберта Кеннеди – в этом уже доминировал технологический элемент, или это была живая жизнь?

Юрий Милославский: Я опасаюсь, что мы сейчас выстраиваем не вполне верную дихотомию. Искренность не является противовесом технологии. Технологии сами по себе, искренность сама по себе, простейшие рычажки, где есть только две позиции: вкл. и выкл. — не годятся. Кроме того, технологи изо всех сил стараются использовать искренность в своих целях. Стало быть, позиций больше.  Разумеется, существует «цветное лобби», которое по своих политическим и сословным соображениям поддерживает эту новую расовую сегрегацию «для простаков», но в целом, основная масса американцев обостренных расовых эмоций не испытывает, хотя делается все, чтобы эти эмоции не угасали. Тут, так сказать, в ходу принцип «разделяй и властвуй».

Я не жду не только концептуальных перемен во внешней политике Соединенных Штатов, я не жду и настоящего всплеска гражданской войны, которой нас пугают и условные «либералы», внезапно перешедшие на службу от демократов к республиканцам (подразумеваю, в частности, г-на Андрея Илларионова, интервью которого я недавно читал), и столь же условные «консерваторы», совершившие обратный переход. Нет, полноценной, полномасштабной гражданской войны не будет, это покамест никому не нужно, и потому этого никто не допустит, это просто еще не вписывается ни в чьи интересы.

Борис Межуев: Вы знаете, в Америке происходят какие-то странные вещи: армия фактически заявила о нелояльности президенту. Представитель комитета объединенных начальников штабов извинился за то, что был с президентом на совместном мероприятии в Вашингтоне. Спецслужбы явно дают понять, что они с восставшим народом, президент долго ничего не мог сделать с Сиэтлом, с этим наркопритоном, который там возник. Он как будто блокирован в Белом доме и не управляет ничем.

Юрий Милославский: Да, президент Трамп начал свое правление с того, что резко начал менять свое ближайшее окружение. Окружение ответило ему ответной неприязнью. А далее пошло-поехало.

Борис Межуев: По-моему, он делал это безрассудно. Он начал ссориться с армией, армия показала, что этого не любит.

Юрий Милославский: Сначала он поссорился со спецслужбами, начал именно с этого, и теперь, как отмечают аналитики, — из тех, к примеру, кто задается вопросом, откуда пошел коронавирус, — спецслужбы ненавидят президента Трампа. Армия двинулась в том же направлении. Верховный суд в большинстве своем выбрал сходную линию. Речь идет о последних решениях суда, двух этих решениях — о защите прав трансгендеров и прочих секс-меньшинств при приеме на работу и отказе ввести в действие указ президента о ликвидации лазеек в правосудии касательно нелегальной эмиграции. Этот указ был отменен большинством судей. Остался в силе указ Обамы.

Борис Межуев: Некоторые консервативные судьи перешли на сторону судей либеральных? Это тоже, конечно, знак для Белого дома.

Юрий Милославский: Когда столь влиятельные персоны переходят на ту сторону, которая представляется им выигрышной, какие у нас могут быть претензии к обычному человеку? Можно ли требовать, чтобы житель Техаса, Аризоны или Нью-Йорка внезапно сорвался с места и массово пошел митинговать за президента Трампа?

Борис Межуев: Но пока его не сдают республиканские сенаторы, пока они держатся, или это тоже временно?

Юрий Милославский: Я оцениваю одинаково все партии, и не берусь обсуждать, какая из них лучше. Для меня все происходящее – это следствие отхода от того пути, который я полагаю правильным. Что касается отношения к сегодняшним республиканским политикам, то, я думаю, они просто ждут съезда, чтобы определиться, как им действовать дальше. Если бы вы обратили внимание, как выступал на том же митинге в Оклахоме вице-президент Майк Пенс, вы могли бы сделать вывод, что он выступает как уже избранный новый президент. Я сразу же вспомнил Ваше предсказание, что в августе выдвинут его вместо Трампа на съезде в Джексонвилле.

Борис Межуев: Вы заметили, что я сомневаюсь в его лояльности?

Юрий Милославский: Он идеально вел себя: словно классический американский господин прошлых времен. Можно было его воодрузить на место любой из разрушенных статуй. Я его впервые наблюдаю в этой роли, и он прекрасно подготовился. Он, однако же, совершенно лояльно приветствовал президента Трампа, но сам смотрелся иначе, более президентски.

Борис Межуев: Это интересный факт. учитывая, что упорные слухи ходили, что Трамп хочет его заменить на Никки Хейли. Но вопрос к Вам, как писателю, давно живущему в Америке: как вы оцениваете здешних русских? Разделяют ли они Ваши палеоконсервативные чувства? Есть точка зрения, что Трамп популярен среди русских в Америке, но есть точка зрения, что там — полный раскол.

Юрий Милославский: Я уже много лет совершенно не участвую ни в какой американской русскоязычной жизни. Мне это лениво и не любопытно. Все американское я воспринимаю в чистом виде, напрямую, как американец, а русское —  в столь же чистом виде как русский православный человек. Что касается эмиграции, то по обстоятельствам своей биографии я в общении с потомками первой волны русской эмиграции. Эта среда вполне палеоконсервативна, и во всяком случае, традиционно голосует за республиканцев. Но при всем при этом, когда начинались бесчинства в Нью-Йорке, в Бруклине была создана милиция из русскоязычных жителей для охраны своих домов и предприятий, и туда никто не пожаловал из погромщиков. А ведь мы ждали, что возможны стычки в Оклахоме, — но ничего из ряда вон выходящего не было. Люди получили возможность туда приехать, но не приехали, поостереглись. Не захотели ввязываться в то, во что американский человек предпочитает не ввязываться.

Борис Межуев: В общем, уже такое чувство обреченности веет над трампизмом?

Юрий Милославский: «Трамп – все», — печально резюмирует в свои комментах читатель альтернативных новостных порталов. Я не убежден, что так называемая масса, «молчаливое большинство», скрывает именно свои грезы о возрождении консервативной Америки, которую нынче олицетворяет Дональд Трамп. Оно бы неплохо, но у людей нет времени этим заниматься: налоги, работа, дела семейные, ипотека, все дорожает, пандемия и т.д. Я не могу себе вообразить мрачные подземелья и пещеры, где сидят белокурые бестии и размышляют о том, что делать, как победить взбунтовавшихся либералов. А покуда идет стрельба за стрельбой в Чикаго: будто бы, только за прошедшие выходные – 67 раненых, 13 убитых. В Сиэттле автомобиль пробил себе дорогу на шоссе, которое ночью запрудили демонстранты: одна смерть, одно тяжкое ранение.

Борис Межуев: А как же Тимоти Маквей, совершивший теракт в той же Оклахоме, то есть белая милиция? Как же борьба за независимость штатов, борьба за местные традиции Юга? Куда все это делось, почему мы видим только леваков и склонившихся на одно колено либералов? Вы ожидали увидеть что-нибудь подобное?

Юрий Милославский: Я ничего подобного не ожидал, но происходящее не удивило меня ни на йоту. Что касается Америки, которую вздымают какие-то центробежные, кровавые волны, то, честно признаюсь, я такой Америки никогда не видел и не чуял.  Может быть, плохо смотрел. Есть у Оскара Уайльда некое замечание: он высказался в том смысле, что, мол, Америка началась с варварства и, минуя цивилизацию, сразу рухнула в маразм и дикость. Уайльд не герой моего романа, и он вырос в те года, когда Англия питала чувство злобной зависти к юной заокеанской сопернице.  Старой Англии давно нет, забыли, как ее звать… Но у сноба Оскара, как у писателя высокого класса, было особого рода чутье на происходящее в мире. Вы спрашивали меня как писателя о настроениях в русскоязычной эмиграции. В романе «Приглашенная» мой герой так говорит об Америке, точнее – о Нью-Йорке, а еще точнее – об острове Манхэттен: «Наши «небоскребы» – или, как звались они прежде, наши «тучерезы» – они кажутся уютными и печальными, пожалуй, даже смиренными, добродетельными – и – необычайно рано состарившимися. То ли наш остров таил в себе зародыш прогерии, то ли из его жизненного цикла была чудесным образом выпущена серединная стадия: за отрочеством последовала кратчайшая бурная молодость – и за одну-две ночи ее сменила протяженная стадия увядания, в которой мы теперь пребываем.

Та энергическая, будто бы победительная мощь, некогда взметенная на клепаных балках прямо от грунта в небеса, убежденная в том, что завтра будет еще лучше, а послезавтра – и совсем зашибись, – она куда-то ушла, расточилась, стала непредставимой и невоспроизводимой; но при этом всё обошлось без приступов отчаяния и гнева, без хлопанья дверьми, без падения с потолков изящных, в виде латунного переплетения орхидей и полевых лилий, люстр.

Быть может, есть только легкая растерянность во взглядах моих компатриотов.

И хоть изредка и взревывают желтые наши таксомоторы, ведомые суровыми сикхами в чалмах, а жизнелюбивый молодой негр, одетый в черную майку-балахон с серебряными изображениями танцующих скелетов и в особенные портки с мотней пониже колен, громко напевает похабную песню, при этом чуть ли не расталкивая широкими плечами встречных-поперечных, – всё это напрасно.

Кстати, сикхов становится всё меньше и меньше, да и этот озорной негритянский парубок, какие еще сравнительно недавно подвизались у нас на острове тысячами, теперь едва ли не в одиночку обслуживает значительные серединные участки Манхэттена – прибл. от магазина Bloomingdal’ на восточной стороне Lexington и 59-й улицы и аж до почтового отделения на 90-й и 3-й авеню. Поэтому мы встречаемся с ним так редко.

Всё, т. с., миновало, и остров Манхэттен, сам того не ожидая, неведомо как, но обрел вожделенный покой; тихо осклабясь, он спит-спит-спит смертным сном; он окрашен в приятные глазу тусклые тона подгоревшей шоколадной пенки, нечищеных глазурованных горшков, он покрыт лиловыми, с радужностью полупрозрачными налетами, какие возникают иногда на старом, непромытом оконном стекле».

Америка — это молодая страна, ей всего ничего, причем на середине пути, на исходе XIX века, как я уже говорил, ее самостоятельный путь был пресечен, и в тело и душу Америки был внедрен совершенно другой алгоритм политического и общественного существования.  Это нашло свое выражение в участии САСШ в Первой мировой войне, а потом рвануло в годы Великой депрессии. В позапрошлом веке Россия и Штаты являлись несомненными союзниками, и их союз был естественен в силу того, что творилось в нашем мире. Но, повторюсь, политика США в отношении России не претерпит никаких качественных изменений. Зато могут проявиться изменения количественные, — вплоть до самых разрушительных.  И этого надо постараться избежать.

Я, пожалуй, понимаю, что затевал Трамп, но не рассчитал своих возможностей.  Он старался доказать элитам, что сделает Америку могущественной в неоконовском смысле гораздо успешней тех, кого эти элиты «по ошибке» поддерживали и поддерживают. Но элитам не нужны его услуги. Они ему не доверяют, что бы он ни говорил, какие бы «санкции» против России не вводил. Глубинное надгосударство ему не доверяет и не доверяло изначально.

Борис Межуев: А чем объясняется это неверие? Личными качествами?

Юрий Милославский: Есть отработанный за столетие с лишним политико-стратегический курс, которым следуют САСШ. Для проведения этого курса отбирались определенные лица. Ошибки допускались достаточно редко – и радикально исправлялись. Появление президента Трампа, который пытается выйти за пределы этого курса, предполагает необходимость постоянного контроля. А зачем глубинному надгосударству лишние беспокойства? Гораздо проще поставить другого, который будет действовать как положено, не станет юлить и стараться соскользнуть в непозволительный изоляционизм, который отменили еще при Теодоре Рузвельте.

Борис Межуев: Шанс у него был?

Юрий Милославский: Не знаю. Как Вы думаете?

Борис Межуев: Я думаю, был. Но он вел себя безрассудно, у него было две опоры, это израильское лобби и армия. Он как никто до него кооптировал военных в руководство, причем разных партий, Мэттис был демократ изначально, МакМастер тоже демократ, но он их кооптировал по непартийному принципу в элите. Израильское лобби представлял Джон Болтон, который должен был жестко проводить в жизнь антииранскую повестку, что он и не скрывает особо в своей книжке. Но Трамп умудрился поругаться и с теми, и с другими. Не знаю, чем это можно объяснить. Думаю, с армией можно было договориться на общих основаниях, а Болтона вообще нельзя было брать в команду, он занимался только одним делом, подталкивал Трампа к войне. Тогда как Трамп не хотел доводить дело до войны. Но в таком случае зачем было подрывать иранскую сделку, которую вынужденным образом защищали в его окружении генералы-демократы, при всей их общей «ястребиности»? Вот эта некоторая беспечность, она, конечно, Трампа подвела. Нужно было собирать вокруг себя представителей разных сегментов элиты, чтобы сохранить равновесие сил и не допустить элитного бунта.

Юрий Милославский: Вы сами себе противоречите. Он мог бы, если бы он был другим. Все то, что он сделал, это укладывается в определенную логику.

Борис Межуев: А как Вы считаете, что он мог сделать?

Юрий Милославский: Я опасаюсь, что ничего он не мог, — по крайней мере с того момента, когда начал изгонять людей, которые с ним прошли предвыборную кампанию, За них надо было держаться любой ценой. А он сразу сдал всех, полагая, что это даст ему преимущества, решил продемонстрировать элитам свою гибкость. Согласен с Вами, что надо было искать не только персон, лично ему близких, но и тех, кто представлял бы интересы нужных ему сегментов элиты. Но это был бы уже не он.

Борис Межуев: Да в этом смысле ему можно было бы поучиться у нашего президента, который все время создает вокруг себя коалиции из представителей разных групп, разных кланов. 

Юрий Милославский: Несколько лет назад мы с моим товарищем, публицистом Андреем Львовичем Рюминым, с которым работаем вместе над книжкой о гибели Царя-Страстотерпца Николая II, провели некие подсчеты, и у нас получилось, что фактически прямой агентурой внешних сил в России является не менее 35% правящей элиты, т.е., высшего чиновничества и прочее. Президент Трамп пожинает сходные плоды, но по иным причинам.

Борис Межуев: Последний вопрос Вам как палеоконсерватору. Знаете ли Вы о пост-либерализме, интеллектуальном течении, которое объясняет нынешний социальный кризис в США либеральным наследием эпохи Просвещения? В этом движении много католиков, людей, выбравших греко-православное исповедание.

Юрий Милославский: Знаю имена, но всерьез их творчеством еще толком не интересовался. С посылом, Вами приведенным, можно согласиться, но он верен и для иных держав. Впрочем, не могу и вообразить, что у подобных течений имеются перспективы в обозримом будущем. Нынешние САСШ формировали не для того, чтобы какие-то греко-православные или греко-католики пост-либеральных умонастроений вмешивались в дела, которые их не касаются. Будем все же надеяться, что молодость свое возьмет.

https://politconservatism.ru/interview/bolshinstvo-stanovitsya-vse-molchalivej-i-molchalivej

В последние годы многие ведущие политики стали говорить о том, что если у вас в друзьях есть Америка, то других врагов вам уже не надо. Сейчас даже близкие союзники США пытаются дистанцироваться от этого государства. Во всем мире растут антиамериканские настроения.

Типичная военная тактика США, применяемая ими в прошлом, может быть бесполезна против Китая, России или Северной Кореи. Давайте рассмотрим войну в Ираке как типичный случай ведения американцами военных действий.

Первым шагом в войне стало нагнетание мировыми СМИ антисаддамских настроений. Би-би-си сообщила об оружии массового уничтожения в Ираке и назвала его угрозой региональному и глобальному миру. Для проверки его существования в Ирак были направлены инспекторы ООН, но не смогли ничего подтвердить.

Когда США стали уверены в том, что у Ирака нет оружия массового уничтожения и возможности сопротивления или возмездия, они решили атаковать страну. Позднее Би-би-си извинилась за распространение лживых новостей. Однако только уже после уничтожения Ирака.

Одновременно СМИ искажали образ президента Саддама Хусейна и подстрекали против него общественность. Разведка США привлекла к сотрудничеству людей, недовольных режимом Саддама, обучила, экипировала, профинансировала и организовала систематическую агитацию, демонстрации и мятеж против правительства Саддама.

США создали в стране сильную внутреннюю сеть противников Саддама Хусейна и насадили агентов, предоставляющих им наземную разведку. Только после этого они смогли с комфортом для себя напасть на Ирак.

Подготовительная работа, которая была предпринята до нападения, включала в себя распространение антисаддамских настроений, поддержку мятежников, распространение поддельных новостей и создание условий для плавной атаки.

Важно, что инструментами для достижения цели захвата Ирака были СМИ и внутренние агенты мировых разведок.

Затем США вместе со своими союзниками нанесли авиаудары, сбросив неограниченное количество взрывчатых веществ. После разрушения управления и командования, рассредоточения войск, телекоммуникаций, электростанций, хранилищ топлива, больниц, аэропортов, правительственных зданий и других важных объектов, они были уверены в том, что иракские силы не окажут сопротивления или ответных действий.

Воздушные удары были нанесены с использованием высокотехнологичных средств ведения войны, глушения радаров и отключения иракских систем обороны. Чтобы избежать жертв среди своего летного состава, США на очень большой высоте использовали бомбардировщики. Иракские системы противовоздушной обороны не смогли их достать.

После нанесения столь серьезного ущерба всей стране, и когда американцы были на 100 % уверены в отсутствии сопротивления со стороны иракских сил, сухопутные войска завоевали Багдад почти без какого-либо сопротивления или гибели их людей.

Ливийская война была похожа на иракскую. США пытались сделать то же самое в Сирии. Однако это не удалось, потому что русские спасли Сирию.

В случае с Северной Кореей это была бы совсем другая история.

США не могли проникнуть в Корею, настроить недовольных людей или подточить изнутри режим Кима. Медиа война также не могла быть успешной. С другой стороны, Северная Корея действительно обладает средствами ядерного сдерживания. Вот почему США никогда не нападали на Северную Корею.

В случае с Ираном США хорошо понимают потенциал сопротивления и возмездия. Иран наглядно продемонстрировал свои возможности после убийства генерала Солеймани в Багдаде.

Можно с полной уверенностью утверждать, что США никогда не вступят в прямую конфронтацию с Китаем. Хотя Америка изо всех сил старались дестабилизировать Китай, создавая такие проблемы, как Гонконг и Синьцзян, Китай почти полностью преодолел все внутренние недовольства.

Война с использованием СМИ также не даст результата, поскольку местные издания находится под контролем китайского правительства. Китай официально признан второй по величине экономикой, сразу после США, но реалии могут быть другими.

В отношении оружия Китай не отстает от США. В области высоких и передовых технологий Китай в некотором отношении уже опережает Америку. Китай может не конкурировать с Америкой в обычной войне, но он может действовать быстро, решительно и с использованием самых современных передовых систем обороны.

В настоящее время США теряют свою репутацию во всем мире, потому что они, в некоторых случаях, являются соучастниками бесчисленных убийств в Южной Америке, на Ближнем Востоке, во Вьетнаме, Японии, Африке, Корее и многих других регионах. мира.

Пока США разгребают свои финансовые и внутренние негативные процессы, Китай занимается установлением связей, развитием инфраструктуры и содействием взаимопониманию и гармонии между различными культурами. Естественно, к своей собственной пользе.

By Prof. Engr. Zamir Ahmed Awan

Источник: https://politus.ru/analitika/4381-voennaja-taktika-ssha-protiv-sovremenn...

Первоисточник: http://oneworld.press/?module=articles&action=view&id=1588

В 1943 г., когда Вторая мировая была в самом разгаре, в Советском Союзе создали несколько комиссий. Им поручили подготовить предложения по отдельным вопросам международных отношений, которые неминуемо возникнут после победы.

У каждой комиссии была своя специализация: комиссия Климента Ворошилова занималась разработкой условий мирного договора с Германией, комиссия Ивана Майского – в основном вопросами репараций, комиссия Максима Литвинова – возможными контурами послевоенного мироустройства.

Сейчас предложения, выдвигавшиеся тогда советскими дипломатами, могут показаться удивительными. Так, Литвинов и его подчинённые предлагали поделить Европу на английскую и советскую сферы влияния и в принципе исходили из того, что в послевоенном мире с большой вероятностью начнётся борьба двух претендентов на гегемонию – Великобритании и США, и СССР выгоднее будет оставаться над схваткой, поддерживая в целом Британию как менее амбициозного и опасного игрока.

Мы знаем, что эти планы не сбылись: события пошли по другому пути, альянс западных держав не распался, Советский Союз оказался втянут в долгую холодную войну и в итоге её проиграл. Но сталинские дипломаты основывали прогнозы на анализе определённых трендов, и, сложись ситуация иначе, «литвиновский мир» вполне мог стать реальностью. Тем более что даже в годы последовавшей холодной войны одновременно с блоковым противостоянием внутри условного Запада шла напряжённая борьба за сферы влияния, и бывали моменты, когда СССР и Соединённые Штаты неожиданно оказывались на одной стороне, а союзники Вашингтона по НАТО – на другой, как во время Суэцкого кризиса 1956 года.

Нам, родившимся в годы холодной войны в одном из воюющих государств, это может показаться странным и непривычным. Наше представление о второй половине XX века сформировалось под влиянием нарративов военного времени, в рамках которых главным стержнем исторического процесса было советско-американское противостояние. Теперь и российские, и американские политологи везде пытаются нащупать привычную конструкцию, неуверенно чувствуя себя в водах анархии и воспринимая наметившееся противостояние США и КНР как понятный сценарий, на котором можно строить прогнозы на будущее.

Но не пытаемся ли мы тем самым объяснить глубокие, сложные и неоднозначные процессы внутри мировой системы при помощи упрощённой и удобной схемы, к которой привыкли с детства и от которой не можем теперь отказаться?

«Долгое Средневековье» Евразии

Чтобы понять эти процессы, необходимо рассмотреть развитие системы международных отношений в динамике. И первое, с чем мы столкнёмся, заглянув в историю: вплоть до «долгого XIX века» системы, охватывающей весь мир, в привычном нам смысле не было, а та, что существовала на её месте, обладала принципиально иными свойствами. О системе международных отношений применительно к этому периоду можно говорить только как о совокупности связанных друг с другом подсистем – экономических, культурных, политических. В экономической сфере связи были выражены сильнее всего, в политической – слабее. Исключением являлась американская подсистема, не связанная с другими, которая была уничтожена европейцами в XVI веке.

До XIX века ни одна из подсистем на пространстве Евразии не имела решающего технологического, политического и экономического превосходства над другими. В Европе скорость технологического развития постепенно нарастала, но отставание Востока не было критическим: отсутствие паровых машин, которые бы позволили идти против ветра, медикаментов, которые снизили бы смертность в пути, и в целом налаженного снабжения из метрополии не позволяли европейским странам реализовать своё превосходство в военном деле и организации. Европейские корабли, бороздившие моря с азиатскими, американскими и африканскими товарами на борту, увеличивали связность мира, но не гарантировали господство над ним.

Помимо этого, сама европейская подсистема того времени была далека от привычной нам картины. Мало кто из правителей воспринимал государственные интересы в отрыве от собственной персоны. Внутриевропейская политика являлась по сути государственно-династической: со сменой династии кардинально менялась внешняя политика страны, а интересы династии порой ставились выше интересов государства. Примером может служить Война за испанское наследство (1701–1714 гг.), когда после многолетней борьбы Людовик XIV завоевал для Бурбонов испанскую корону, истощив ресурсы Франции, которая не получила от войны ничего. Сама европейская система того времени была иерархической: существовала в целом общепризнанная лестница старшинства, в соответствии с положением на которой послам как представителям монархов оказывались полагающиеся почести, и демонстративное нарушение этих правил вполне могло привести к войне. Остальные подсистемы – мусульманская, восточноазиатская, находившаяся в упадке индуистская – также жили по своим собственным законам и правилам.

Эта слабая политическая связность подсистем не означала, что страны с одной подсистемой не могли сотрудничать со странами другой: османы заключали союзы с Валуа и Бурбонами, Габсбурги пытались вступить в альянс с Сефевидами, династия Мин поддерживала контакты с правителями Бенгалии. Но в этом разорванном мире претензии на универсалистский статус на словах необходимо было соотносить с реальным положением дел, и особенно заметно это было, когда дело доходило до взаимоотношений стран, входящих в разные подсистемы: они выстраивались на основе взаимного признания фактического суверенитета. Не случайно именно в тот период была популярна доктрина «права народов», которая подразумевала, что каждый народ априори живёт по собственным законам и обычаям, и такая ситуация нормальна.

Наконец, практически до XIX века представления о географии оставались расплывчатыми. Мореплаватели открывали земли, но не были точно уверены, где именно они находились, а карты содержали множество белых пятен, не закрашенными оставались гигантские регионы – центр Евразии, почти вся Африка, кроме прибрежных районов, просторы Тихого океана, таинственный Южный материк.

Эту систему американский политолог Хендрик Спруйт назвал в своё время «открытой». В любой подсистеме мог возникнуть внешний актор из другой подсистемы, способный коренным образом изменить правила игры – будь то монголы, крестоносцы или португальские мореплаватели. В целом тот период на пространстве Евразии правомерно назвать «долгим Средневековьем», так как основные его принципы не менялись как минимум с VI века:

Наличие ярко выраженных и относительно слабо связанных между собой подсистем международных отношений (европейской, китайской, исламской, угасающей индийской).

Торговая архаическая глобализация и протоглобализация на всём пространстве Евразии и севера Африки.

Государственно-династический характер международной политики, в разной степени выраженный в различных подсистемах.

Отсутствие явного технологического разрыва между подсистемами и, как следствие, гегемонии одной из них.

Наличие иерархически-гетерогенной системы международных отношений в Европе и исламском мире и иерархической в Китае; выстраивание международных отношений с государствами в других подсистемах на базе фактического суверенитета.

Эта ситуация начала меняться в XVIII веке. Но история не любит скачков, так что процесс изменений шёл постепенно. Менялись взгляды учёных и философов, их представления о мире и мировом порядке; совершенствовались технологии, открывались новые горизонты в науке. Это проявлялось и в эволюции норм и принципов международных отношений: уже в Утрехтском мире 1713 г. появился принцип баланса сил и идея о том, что король может и не олицетворять страну. Через несколько десятилетий швейцарский юрист Эмер де Ваттель разработал концепцию внешнего суверенитета, а в 1775 г. восстали американские колонисты, провозгласившие республику и обосновавшие её создание ссылкой на де Ваттеля. Начавшиеся вскоре революционные, а затем Наполеоновские войны стали кардинальной встряской для всего существовавшего порядка «старого режима», символически подведя под ним черту уничтожением Священной Римской империи. По итогам Венского конгресса 1815 г. канула в прошлое иерархическая лестница европейских государств: на смену ей пришёл «клуб великих держав», который в той или иной форме существует до сих пор.

Время перемен

Произошедшие в XIX веке изменения были настолько кардинальны, что позволили Барри Бузану, Джорджу Лоусону[1] и Ричарду Литтлу[2] обозначить этот период в качестве переломного момента в истории международных отношений. В это время была создана мировая система, основными чертами которой стали транспортная (при помощи пароходов, не зависящих от муссонов Индийского океана и пассатов Атлантики), информационная (благодаря использованию телеграфа), экономическая (из-за перехода на новый этап глобализации) связность.

Однако главной в контексте анализа эволюции систем стала связность политическая. Европейские страны, сумев наконец реализовать своё техническое превосходство, распространили господствующую в их подсистеме модель на весь мир, столкнувшись, правда, с проблемой интеграции в неё старых азиатских государств. Если проблема интеграции индейских обществ была решена ещё в XVI веке, то азиатские страны, давно существующие и известные европейцам, зачастую куда более бюрократизированные и богатые, требовали принципиально иного подхода. Выход нашли в основанной на позитивной теории права концепции сообщества цивилизованных наций: в него могла войти лишь страна, признанная таковой другими цивилизованными странами. Старым азиатским монархиям пришлось доказывать своё право на суверенитет перед лицом превосходящих их мощью европейских держав.

К концу XIX века мировая система превратилась из открытой, по определению Бузана, Лоусона, Литтла и Спруйта[3], в закрытую: в связанном воедино мире исчез фактор неопределённости, белые пятна были стёрты с карты. «Характерной чертой рассматриваемого периода является окончательный раздел земли, окончательный не в том смысле, чтобы невозможен был передел, – напротив, переделы возможны и неизбежны, – а в том смысле, что колониальная политика капиталистических стран закончила захват незанятых земель на нашей планете, – писал об этом времени Ленин в 1916 году. – Мир впервые оказался уже поделённым, так что далее предстоят лишь переделы, то есть переход от одного владельца к другому, а не от бесхозяйности к хозяину»[4].

В результате передела к рубежу веков сложилась единая мировая система с несколькими центрами силы, лежавшими преимущественно в Европе. Единственный крупный азиатский игрок, Япония, вынужден был подчёркнуто соблюдать установленные правила игры. Этот период неизбежно окажется в центре внимания любого, кто попытается проанализировать эволюцию мировой системы, поскольку до настоящего времени он остаётся единственным, когда в уже глобализированном мире одновременно существовали несколько центров силы.

Одной из наиболее любопытных попыток такого анализа остаётся работа Гёделе Кеерсмакера, в которой автор, пытаясь рассуждать в категориях одно-, би- и многополярности, предлагает теорию «кластерной многополярности»: в соответствии с ней Британия была мировым, но не европейским гегемоном[5]. Россия, кстати, являлась в это время одним из мировых игроков и представляла серьёзную угрозу именно для колониальных владений Британии, ставя по сомнение её статус гегемона. Довольно показательно, что в самой Британской империи термин «гегемония» считался нежелательным и употреблялся в основном в негативном смысле, когда речь шла о Германии. Альтернативный взгляд отстаивает группа европейских и американских учёных (Пол Престон, Роберт Бойс, Энтони Эдамвайт, Джон Робертс), рассматривающих Европу как единый полюс, а мировые войны – как своего рода гражданский конфликт внутри этого полюса. Такой взгляд, в частности, получил широкое распространение в стенах Лондонской школы экономики и политических наук; любопытно, что первым эту концепцию ещё в 1955 г. предложил индийский учёный Кавалам Мадхава Паниккар.

Сторонники обоих подходов, однако, вряд ли будут возражать против утверждения, что к концу XIX века мировая система обладала следующими свойствами:

- Она была единой и выстроенной по западным правилам.

- Изменился характер глобализации, произошёл переход от торговой экспансии к капиталистической эксплуатации.

- Из международной политики почти исчез династический фактор, центральным фактором стал государственный интерес.

- Было достигнуто безусловное доминирование Запада в военном и технологическом плане.

- В качестве единственной была принята западная модель суверенитета, в которой суверенными считались страны, принадлежащие к «цивилизованному миру».

Эта система, основанная на множественных центрах силы, отличалась отсутствием достаточно мощных сдерживающих механизмов, которые бы не позволяли этим центрам вступить в противоборство друг с другом. «Долгий XIX век» был веком малых и средних войн в Европе и в мире: бельгийско-нидерландская, две датско-прусские, войны за объединение Италии, Крымская, австро-прусская, франко-прусская, многочисленные войны на Балканах, бесконечные колониальные кампании. Все эти войны, однако, были достаточно локальными и не перерастали в мировые до того момента, когда передел мира был закончен и сформировались устойчивые альянсы. Отчасти роль сдерживающего механизма выполняли мирные конгрессы и конференции, которые позволяли великим державам вести диалог и давали возможность координировать политику по острым международным вопросам. Но этого оказалось недостаточно. Военные же инструменты сдерживания попросту отсутствовали: армады броненосцев, дивизии и армии являлись инструментом реализации внешней политики, а не инструментом сдерживания. В условиях начавшейся Второй промышленной революции, которая позволила странам, не имеющим колоний, претендовать на изменение расклада сил исключительно за счёт ускоренного промышленного развития, концентрации капитала и наличия технологических мощностей, отсутствие инструментов сдерживания сыграло роковую роль.

Система баланса сил, которая традиционно реализовывалась через создание коалиций, оказалась неадекватна новой реальности, в которой цена большой войны была на порядок выше.

Разразившаяся Первая мировая война ознаменовала собой кризис империалистической полицентрической модели, зримо продемонстрировав её хрупкость. Она велась за передел ресурсов, рынков и колоний, стала воплощением коллапса системы, по итогам чего была перечерчена карта мира. В рамках системной теории все последующие события можно описать как попытку системы найти ответ на разразившийся кризис – через идеологизацию всех сфер жизни и формирование тоталитарных идеологий, которые в случае победы означали бы переустройство системы на новых началах, и через формирование механизмов сдерживания (к ним, например, относятся доктрина стратегических бомбардировок и Лига наций в качестве площадки для урегулирования споров). Первая попытка оказалась неудачной: мир вступил в новую стадию кризиса, которой стала Вторая мировая война.

Третья стадия теоретически должна была привести к Третьей мировой, ещё более кровавой; но появившийся наконец инструмент сдерживания в виде ядерного оружия и механизм урегулирования конфликтов в виде ООН и его Совета Безопасности с правом вето превратил эту войну в холодную. Великие державы не могли больше конфликтовать напрямую: этот конфликт неминуемо приводил к тому, что они были бы отброшены в развитии из-за необычайно возросшей цены тотальной войны, так что полем битвы стали опосредованные и торговые войны. В глобальной войне нового типа, которая велась как на экономическом фронте, так и на отдельных театрах военных действий, было задействовано всё население, труд инженеров и рабочих, пытавшихся обеспечить превосходство над противником, был не менее важен, чем труд солдата, исполнявшего воинский долг во Вьетнаме или Афганистане. Именно затяжной и глобальный характер этой войны породил иллюзию нового типа международных отношений, и он же привёл к тому, что воюющие стороны вынуждены были заключать тактические союзы с нейтральными державами, которые таким образом наращивали мощь и укрепляли статус. Сопутствующим элементом, сделавшим невозможным заключение мира на взаимоприемлемых условиях, стала идеологизация противостояния.

Поражение СССР и его союзников в той войне предопределили недолгий период торжества Соединённых Штатов, который сменился нынешними опасениями о переходе мира к биполярности и многополярности. Однако насколько вообще эти категории применимы для анализа происходящих в современном мире процессов?

Иллюзии холодной войны

Мы привыкли говорить о мире холодной войны как о биполярном, противопоставляя его недолгому периоду однополярности и грядущей многополярности, и с этих позиций рассматривать прошлое и прогнозировать будущее. В заявлениях отечественного МИДа слова «многополярный» и «полицентричный» используются как синонимы – но насколько это верно?

Полярность как категория предполагает неизбежный конфликт. «Как два различных полюса, во всём враждебны мы», – написал когда-то Василий Лебедев-Кумач. Полюса всегда противоположны; как следствие, биполярный мир – это мир конфликта между двумя державами, трёхполярный – между тремя, мультиполярный – между неопределённым множеством держав. Не случайно сама категория «полярности» применительно к международным отношениям появилась в 1944 г. в работе американского политолога Уильяма Фокса «Сверхдержавы». Он жил в эпоху войн и мыслил в соответствующих категориях. Мы легко восприняли идею полярности и сверхдержавости потому, что сами жили в сверхдержаве, которая являлась одним из полюсов конфликта. Но Россия перестала быть сверхдержавой и не намерена больше вступать в экзистенциальный конфликт. Прежде чем она вновь станет сверхдержавой, если это вообще произойдёт, необходимо научиться жить в другой системе координат – в той же, в которой жила большая часть мирового сообщества всё это время.

Полицентричность подразумевает наличие нескольких самостоятельных центров принятия решений, мультиполярность – вражду между этими центрами. С самого своего начала, ещё до того, как вообще стало возможно говорить о каких-то полюсах, мировая система была полицентричной. В эпоху открытого мира полицентричность была естественной, так как ни одна из великих держав не могла из-за дальних расстояний и неразвитости технологий обеспечить устойчивое доминирование над другими. В мире закрытом эта полицентричность продолжает существовать, хотя применительно к годам холодной войны она менее очевидна.

Меж тем период биполярности был в то же время периодом полицентричности.

Пока две коалиции – восточная во главе СССР и западная во главе с США – сражались друг с другом на фронтах прокси-войн, другие центры силы наращивали мощь. Китай, лидеры Движения неприсоединения – Индия и Югославия, Иран, Египет – удачно маневрировали в биполярном мире, получая помощь то от одного, то от другого враждующего блока. Более того – входящие в состав западной коалиции центры силы, к примеру, Великобритания и Франция (главным образом после 1958 г.), тоже зачастую проводили политику, противоречащую интересам гегемона. Мир времён холодной войны был не более биполярен, чем Европа в эпоху наполеоновских войн. Разница в том, что в новых условиях невозможно было прямое военное столкновение по образцу двух предыдущих мировых войн, а потому война затянулась более чем на полстолетия, стала привычным явлением для нескольких поколений и начала восприниматься как естественное состояние вещей.

То, что мы привыкли называть биполярным миром, не являлось миром в полном смысле этого слова: это была затяжная коалиционная война между победителями в предыдущей тотальной войне, которая велась с помощью новых средств в условиях, когда использование традиционных средств оказывалось губительным. Когда же она наконец закончилась, для нас поражение в ней обернулось геополитической катастрофой, для большинства других центров силы это было прекращение войны, в которой они не участвовали и благодаря которой наращивали благосостояние, политическую и военную мощь. Соединённые Штаты, опьянённые победой и решившие установить выгодный для себя однополярный мировой порядок, где бы они минимизировали обязательства, но имели бы все преимущества полюса, неожиданно столкнулись с этой полицентричностью и реальной невозможностью контролировать столь большую и сложную мировую систему.

Мир, почти всё предыдущее столетие проведший в затянувшемся кризисе, просто вернулся к естественному состоянию – полицентричному, неидеологическому и бесполярному – то есть такому, каким он был на рубеже XIX–XX веков.

Основными чертами этой системы (по сравнению с предыдущими) стали:

1) Отсутствие доминирующей подсистемы в рамках единой системы.

2) Всеобъемлющая промышленная, финансовая, культурная глобализация.

3) Сохранение государственных интересов в качестве главного движителя международной политики.

4) Отсутствие явного технологического лидера.

5) Признание формального суверенитета всех государств при фактическом различении «постколониального» и «викторианского» суверенитета.

Теперь мы можем дать ответ и на вопрос о том, каким же был мир «долгого XIX века». Вплоть до последней четверти века он оставался полицентричным, но однополярным, при этом в качестве второго полюса выступало варварство, фронтир, дикие земли, которые надлежало покорить во благо цивилизации. Европа и Америка как светочи этой цивилизации должны были нести бремя белых, посылая лучших сынов на службу диким сынам земли. Своеобразным рубежом, отчеркнувшим эту однополярность от бесполярного предвоенного периода, стало вступление Британии в 1902 г. в союз с Японией – первый в новейшей истории союз западной и незападной великих держав. В Европе и Америке союз с «желтолицыми чертями» был воспринят крайне неоднозначно.

Таким образом, можем сделать несколько важных выводов. Первый и главный: и подсистемы, и мировая система не остаются неизменными, они эволюционируют, теряя одни свойства и обретая другие, как потеряла свойство династийности европейская подсистема, ставшая главенствующей. Мы не можем проводить прямые параллели между нынешней мировой системой и локальными системами древнего мира, так как некоторые из их свойств кардинально изменились.

Эволюция систем происходит, прежде всего, благодаря эволюции акторов: нынешние европейские государства кардинально отличаются и от греческих полисов, и от племенных королевств Раннего Средневековья, и от династических империй. Акторов системы можно обозначить общим понятием «полития», заимствованным из социологии; они эволюционируют в жёсткой конкурентной борьбе, принимая формы и обретая свойства, которые обеспечивают лучший результат в конкретной географической и исторической обстановке.

Этот подход, впервые предложенный в 1990-е гг. Хендриком Спруйтом, отличается и от неореалистского, и от мир-системного. От первого тем, что предполагает динамику систем и их эволюцию в зависимости от внутренней эволюции акторов, от второго – тем, что делает основной акцент на взаимодействии акторов системы под влиянием внешних факторов, среди которых экономика играет важную, но не основополагающую роль. В рамках подхода нынешняя система государств рассматривается как результат эволюции, которая будет продолжаться и рано или поздно с вероятностью приведёт к трансформации системы. Схожего взгляда среди отечественных политологов придерживался Марк Хрусталёв.

Такой подход можно назвать системно-эволюционным, так как акцент делается на эволюцию систем. Он конструктивистский в том смысле, что заимствует принцип «анархия – это то, что из неё делают государства» у политолога Александра Вендта; марксистский – в том, что обращает основное внимание на материальные факторы, которые и определяют эволюцию акторов; реалистский – поскольку признает неизменную природу человека, вынуждающую людей соперничать и воевать, либеральный – что позволяет смирить эту природу при помощи социальной эволюции и создания единых институтов. Этот межпарадигмальный подход наследует отечественной школе анализа международных отношений в том, что анализирует происходящее на строгой исторической основе с привлечением социологических и антропологических методов, а при этом ставит в центр внимания эволюцию акторов систем и самих систем под влиянием эволюции акторов.

Применение такого подхода позволяет выделить устойчивые качества любой подсистемы и системы международных отношений: полицентричность, состояние взаимозависимости и конкуренции между центрами силы, историко-социологическую обусловленность процесса развития и временный характер любой системы в принципе.

Четыре варианта будущего

Всё это ставит вопрос о том, как будет развиваться мировая система дальше. Привычный нарратив гласит, что мы живём в эпоху упадка «вестфальского суверенитета»: он постоянно размывается, и на смену ему идёт что-то иное, чему пока нет названия, но что можно определить как «Поствестфаль». По мнению ряда исследователей, это будет либо принципиально новый конструкт, либо возвращение к довестфальским практикам – то есть приход Нового Средневековья, скорое наступление которого ещё с 1970-х гг. предсказывали многие европейские интеллектуалы и которое как альтернативу существующему мировому порядку всерьёз рассматривал когда-то основоположник «английской школы» Хедли Булл. Это ожидание Нового Средневековья отдаёт мистицизмом; любые изменения – подлинные или мнимые – в характере отношений между государствами охотно трактуются как знамения его прихода.

В рамках существующего нарратива теории международных отношений ожидания вполне понятны: если в 1648 г. с подписанием Вестфальского мира произошёл Великий Разлом и иерархический мир европейского средневековья был заменён на анархическое сообщество суверенных национальных государств, саморегулирующееся при помощи постоянного восстановления баланса сил, разумно предположить, что конец этого сообщества приведёт к реставрации в той или иной форме старого порядка вещей. Эта концепция удобна тем, что позволяет искать следы Нового Средневековья в любом изменении. Однако никаких следов средневековых практик мы пока так и не увидели – ни великих переселений народов, ни возрождения феодализма, ни возвращения династической политики. Это неудивительно, учитывая заведомо искусственный характер «вестфальского мифа»: так как на Вестфальском конгрессе не было создано современное государство, некуда и возвращаться.

Вместо Нового Средневековья мир вступил в эпоху неоимпериализма, в которой приставка «нео» символизирует изменения, произошедшие с мировой системой более чем за столетие и придавшие ей дополнительную устойчивость. Это улучшенная версия закрытой полицентричной системы, в которой мир поделён на сферы влияния между великими державами, борющимися за контроль над рынками сбыта и источниками ресурсов; идеологическое противостояние между ними сводится к спорам о том, кто чаще нарушает чужие границы и где больше линчуют негров. На смену борьбе за колонии пришла борьба за рынки и ресурсы бывших колоний; нынешняя система допускает непрямое экономическое соперничество без перехода к кардинальному военному переделу мира, а идея о «порядке, основанном на правилах», недалеко ушла от викторианских представлений о суверенитете как о свойстве цивилизованных наций, которые должны следовать определённым правилам. Это позволяет предположить, что «порядок, основанный на правилах», – рабочий инструмент в формирующемся балансе сил, правила в котором устанавливают поставщики безопасности в меру своих сил и понимания.

Всё вышесказанное, разумеется, не означает, что улучшенная многополярная система, в которой великие державы борются за влияние, ресурсы и рынки, одновременно сотрудничая, не столкнётся с новым кризисом. Более того, кризис представляется неизбежным, если система не изменит своих свойств. Сейчас у системы есть четыре пути:

1) Она останется закрытой, и тогда в процессе новой промышленной революции будет нарастать давление, которое в итоге вполне может сорвать крышку котла и заставить акторов использовать инструменты сдерживания как инструменты войны.

2) Она вновь станет открытой, начав освоение нового фронтира, и акторы будут приобретать и терять преимущество в процессе этого освоения.

3) Она перейдёт в режим постоянной стагнации, так как акторы не смогут или не решатся использовать оружие сдерживания, и войны так и останутся холодными.

4) Будет достигнут качественный прорыв в развитии средств производства и наступит общество всеобщего благоденствия.

Скорее всего, мы увидим промежуточный вариант: умеренное освоение фронтира – пока не тронутых в полной мере рынков и ресурсов Африки, добычу арктических ресурсов, цифровизацию, перераспределение рынков в рамках новой промышленной революции.

Уровень напряжённости в этом случае будет не столь велик, чтобы преодолеть системы сдерживания в ближней перспективе. Как следствие, можно прогнозировать: ООН останется в ближайшем будущем площадкой для координации действий великих держав, постоянным Конгрессом, а при этом будут существовать другие форматы, позволяющие решать тактические разногласия.

Неизбежны прокси-войны и экономические войны – как обычные, так и коалиционные. Россия, будучи одной из великих держав и в то же время уступая своим соперникам почти по всем параметрам, кроме уровня военной силы и технического развития, должна будет искать альтернативные пути для достижения победы в этой империалистической гонке, активнее применяя «жёсткую силу» и предлагая альтернативу неоколониализму западных держав. Кроме того, стоит ждать возникновения феномена «новых лидеров», когда размер стран в мировой экономике перестанет отвечать их скромному внешнему самопозиционированию и подтолкнёт к более активным формам внешнего самовыражения.

Но стоит иметь в виду, что акторы упорно ищут возможные способы обойти механизмы сдерживания, и в дальней перспективе, скорее всего, будет реализован либо первый, либо второй сценарий. То есть нас ждёт или новая мировая война, на сей раз «горячая», или человечество найдёт следующий фронтир для освоения.

Сноски:

[1] Buzan B., Lawson G. The Global Transformation: History, Modernity and the Making of International Relations. Cambridge University Press, 2015; Buzan B., Lawson G. The Global Transformation: The Nineteenth Century and the Making of Modern International Relations // International Studies Quarterly, 2013, Vol. 57, Issue 3, pp.620–34.

[2] Buzan B., Little, R., International Systems in World History: Remaking the Study of International Relations. Oxford University Press, 2000

[3] Spruyt H. Historical Sociology and Systems Theory in International Relations // Review of International Political Economy, 1998, Vol. 5, No. 2, pp. 340-353

[4] Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Том 27. Август 1915 – июнь 1916.

[5] De Keersmaeker G. Polarity, Balance of Power and International Relations Theory: Post-Cold War and the 19th Century Compared. Palgrave Macmillan,  2017.

Алексей Куприянов, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник сектора международных организаций и глобального политического регулирования отдела международно-политических проблем ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН

https://globalaffairs.ru/authors/aleksej-kupriyanov/

Николай Гастелло стал символом военного времени. Шел шестой день войны. Командир эскадрильи, обнаружив подбитым свой самолет, не вышел из боя. Сжав зубы, собрав волю в кулак, думая только об уничтожении врага, бросил горящий самолет на вражеские танки и бензоцистерны, идущие по дороге под ним.

Оглушающий взрыв и пламя костра поглотило боевой экипаж. Так закончилась жизнь юных лейтенантов Скоробогатова, Бурденюка и сержанта Калинина. Командир экипажа – Николай Гастелло – увел их в бессмертие.

Имя Гастелло стало произноситься среди летчиков, как заклинание. Бросок экипажа описали центральные газеты, о нем рассказало Всесоюзное радио. Но таран горящего самолета наземной цели Николаем Гастелло не был первым. Михаил Юкин в боях на Халхин-Голе совершил первый бросок горящего самолета на врага.

Бросок капитана Гастелло наглядно показал, как можно бороться до последней минуты своей жизни с ненавистным врагом. Это было последнее средство, которое не в силах отнять никому. Горящий самолет – разрушительный снаряд для врага.

Этот подвиг во время войны повторили многие летчики. Их называли Гастелловцами. К концу войны набирался полноценный полк из отчаянных Гастелловцев. По понятным причинам никто из них не выжил, но память о героях живет в сердцах миллионов русских людей.

Очень долго считалось, что Николай Гастелло первым совершил бросок с небес в наземную цель во время войны. Но историки отыскали в архивных документах, что первая атака наземной цели горящим самолетом совершена экипажем капитана Григория Храпая.

С ним вместе погибли члены экипажа. Это случилось уже 24 июня 1941 года, в Западной Украине. В этот день был совершен еще один огненный таран — политрук Семен Айрапетов бросил пылающий самолет на колонну гитлеровцев в Литве.

Да, Гастелло не был первым. Но с его именем связано беспримерное обожание Родины, ненависть к врагам, принесшим войну на мирную страну.

С его именем выходили на таран юный летчики и седоусые командиры полков. Они не давали поднять головы фашистской сволочи.

Источник: https://aeslib.ru/istoriya-i-zhizn/voprosy-istorii/geroi-ognennyh-taranov.html

В разгар пандемии коронавируса киргизские чекисты не спят. В мае в Ошской области они задержали активного сотрудника медиацентра «Хизб ут-Тахрир» (запрещена в РФ). Будучи членом этой религиозно-экстремистской организации (РЭО), задержанный – гражданин одной из соседних стран – занимался распространением материалов экстремистского толка, имея полный арсенал технических средств для работы в интернет-пространстве.

Факт задержания акцентировал внимание на специфике действий экстремистских группировок в условиях эпидемии и закрытости границ. COVID-19 не смог отправить деятелей РЭО в самоизоляцию, зато подтолкнул к технологическому смещению акцентов экстремистской деятельности в онлайн. Процесс вербовки в ряды экстремистов новых рекрутов и дестабилизации обстановки в регионе продолжается.

Пандемия интернет-экстремизма

Спустя месяц после задержания ошского медиаэкстремиста в Нарынской области Киргизии была пресечена деятельность членов женского крыла «Хизб ут-Тахрир». У задержанных обнаружены экстремистская литература, электронные носители информации (планшет, ноутбуки, телефоны, сим-карты) и тетради с записями, содержащие пропагандистские материалы РЭО.

Задержания распространителей экстремистских материалов в социальных сетях для Киргизии – явление не случайное и довольно распространенное. Экстремист, задержанный в феврале нынешнего года в Бишкеке, через Интернет проталкивал идею халифата.

Экстремистские пропагандисты, взявшие на вооружение Интернет – люди разных возрастных и социальных групп. В 2019 году в социальных сетях распространяли экстремистские материалы 18-летняя студентка из Джалал-Абадской области, а в Чуйской области – 48-летний сторонник РЭО.

30 июня в ходе совместных оперативных мероприятий спецслужб Узбекистана была разоблачена незаконная деятельность группы приверженцев международной террористической организации «Тавхид ва жиход катибаси» (запрещена в России), стоявшей за взрывом в метро в Петербурге 3 апреля 2017 года. Тогда погибли 15 пассажиров и смертник. Более 60 человек пострадали. В подпольную группу входило 11 человек, действовавших на территории Ташкента.

По сведениям МВД Узбекистана, указанные лица, попав под влияние боевиков, действующих в рядах международной террористической организации в Сирии, в ходе подпольных сходов обсуждали скачанные в Интернете видеоролики экстремистского характера и в целях совершения «хижрата» (переселение. – Ред.) «джихада» планировали выехать в Сирийскую Арабскую Республику.

Органы внутренних дел Узбекистана в связи с задержанием джихадистов выступили с обращением: «Хотелось бы предупредить наших граждан, особенно молодежь, чтобы не допустить нарушения закона, не попадать под влияние разрушительных идеологий, не обмануться призывам в сомнительных сайтах в социальных сетях, не пользоваться, не хранить и не распространять материалы, являющиеся угрозой для общества».

Для подобного обращения правоохранительные органы имели все основания. 23 июня сотрудниками органов внутренних дел и государственной безопасности РУз в ходе оперативных мероприятий в Ташкенте и Ташкентской области задержали 25 приверженцев «Тавхид ва жиход катибаси» (запрещена в РФ). Все задержанные, как говорится в сводке МВД, находились под влиянием 19-летнего гражданина Узбекистана, добившегося расширения своей группы, используя социальные сети.

Паутина киберэкстремизма

Экстремисты рассматривают использование «сомнительных сайтов в социальных сетях» как наиболее эффективный способ пополнения рядов своих сторонников. Кроме того, контакты в интернет-сообществах позволяют оперативно поддерживать связь на географически больших расстояниях, обсуждать, планировать и координировать будущие акции в достаточно скрытом режиме, что отмечается во всех случаях задержания экстремистов.

В программе правительства Киргизской Республики по противодействию экстремизму и терроризму на 2017-2022 годы зафиксирован важный факт, что именно «пропаганда идей религиозного экстремизма и терроризма из-за рубежа в интернет-пространстве и социальных сетях с использованием системного психологического воздействия в отношении отдельных граждан способствовала вовлечению их в зарубежные деструктивные организации». В результате этого растет число выездов граждан республики для участия в боевых действиях в составе так называемого «Исламского государства» (запрещена в РФ).

По состоянию на декабрь 2014 года спецслужбы Киргизии отметили 170 случаев выезда киргизских граждан из страны для участия в боевых действиях на стороне террористической организации. В мае 2015 года этот показатель достиг 350, а в сентябре 2016 года – уже 560.

Как свидетельствует статистика, пропаганда религиозного экстремизма в Киргизии из-за рубежа давно усилилась действиями через интернет-паутину медиаэкстремистов, находящихся на территории республики. По данным Антитеррористического центра ГКНБ КР, в сети Интернет ведется дистанционная вербовка в террористические группировки, распространяется онлайн-пропаганда, а также осуществляется финансирование и непосредственная подготовка боевиков. Обучение тактике уличного терроризма и координация преступной деятельности зачастую проводится в мессенджерах (WhatsApp, Viber и др.).

Еще в ходе состоявшегося в прошлом году в Бишкеке экспертного круглого стола «Укрепление потенциала по инклюзивной профилактике онлайн экстремизма и терроризма» было озвучено: «Картирование насильственного онлайн-экстремизма в Центральной Азии показывает, что Telegram и Facebook остаются наиболее используемыми онлайн-площадками для террористических целей».

Зачастую мультиязыковой контент распространяется через нейтральные «точки входа» (новостные или религиозные сайты) путем вбросов. Набирающие оборот совместные меры по противодействию онлайн-пропаганде со стороны государств и транснациональных поставщиков информации с использованием Интернета заставляет деструктивные группы находить новые способы распространения информации, и они все чаще совершают свои онлайн-действия в глубокой сети (Deep Web).

В 2018 году в Киргизии был заблокирован доступ к 139 экстремистским сайтам и 210 страницам в социальных сетях. По фактам пропаганды и распространения экстремистских материалов «Талибана», «Хизб ут-Тахрира», «ИГ» (запрещены в РФ) прокуратура республики вынесла 38 представлений в суды. В 2019 году за распространение информации террористического и экстремистского характера вынесено 15 судебных решений о блокировании 20 интернет-сайтов, 98 аккаунтов в социальных сетях и 26 групп в мобильных мессенджерах. Зафиксировано 33 факта распространения информации межнационального, межрегионального и межконфессионального характера.

Чем хуже, тем лучше

По словам главного редактора портала Factchek.kg Болота Темирова, в социальной сети Facebook активно действуют фейковые аккаунты, занимающиеся пропагандой запрещенных в Киргизии организаций. «Проведенный нами анализ показал, что многие аккаунты этой организации могут и не постить информацию о своей организации. Сообщения могут быть просто информационными, они могут делиться новостями о событиях в Кыргызстане, это могут быть сообщения на религиозную тему», – говорит эксперт по проверке фактов.

Экстремистская организация или ее член, размещая на своем сайте и аккаунте информацию о жизни страны, пост о житейской проблеме или событии, одновременно с упоминанием об идеологических посылах представляемой ими структуры обеспечивают преступникам возможность позиционировать себя в выгодном свете. На фоне промахов властей, фактов попрания принятых в обществе моральных норм они используют для достижения своих целей даже гуманистические ценности.

Экстремистские и террористические организации, используя Интернет, проводят в киберпространстве целый комплекс мероприятий. Ими ведется информационно-пропагандистская, вербовочная работа, обучение рекрутов, сбор денежных средств, проведение кибератак. В основе психологического воздействия лежит стремление посеять страх и ощущение беспомощности, продемонстрировать мощь и силу экстремистской организации. Не исключено, что за фейковыми новостями о пандемии коронавируса стоят экстремистские силы. В основе противоправных действий экстремистов лежат намерения по дестабилизации обстановки в стране, регионе, наращивании числа своих духовных сторонников.

В мэрии Бишкека сообщили, что в связи с обострением эпидемиологической обстановки и введением ограничений в движение общественного транспорта в столице выявлены факты провокаций и угроз водителям, направленных на ограничение работы микроавтобусных такси.

Газета «Дело №» пишет, что в социальной сети «Инстаграм» злоумышленники создали фейковый аккаунт общественного благотворительного фонда «Элим барсынбы», что подтвердил его руководитель. Он сообщил, что злоумышленник объявил от имени фонда сбор денег на покупку аппаратов ИВЛ и кислородных концентраторов. После того как на мошенника вышли и он понял, что изобличен, информация на странице была изменена, самозванец стал представляться от имени другого реального благотворительного фонда «Жароокерлик».

Директор фонда «Элим барсынбы» рассказал: «По голосу заметно, что разговаривали мы с человеком из мест не столь отдаленных. Проще говоря, с осужденным. В его речи проскакивали жаргонизмы. Созвонились с представителями «Жароокерлик». Они были не в курсе».

15 июня во время акции протеста против семейного насилия, проходившей в Бишкеке около Белого дома, неизвестный, по предположению СМИ, сотрудник милиции, пнул одного из митингующих. Поводом для акции послужило видео, распространенное в социальных сетях, где мужчина пытает и бьет женщину. На кадрах видно, что ее руки связаны, на шее висят покрышки с кирпичами. Мужчина обливает ее с головы до ног ледяной водой и несколько раз бьет по лицу. При этом он просит снимать это на видео.

Возможно, что не за каждым изложенным эпизодом стоят экстремисты. Но то, что все они играют на руку РЭО, очевидно.

Исходя из анализа ситуации на просторах Содружества, руководитель Антитеррористического центра СНГ Андрей Новиков отмечает, что вербовщикам от экстремизма стало проще выполнять свою работу: люди больше подвержены внушению из-за повысившегося уровня безработицы и общего уровня стресса из-за пандемии.

Стоит помнить об этом и соблюдать бдительность.

Иван Ларин, по материалам: Ритм Евразии

https://vpoanalytics.com/2020/07/24/ekstremizm-tsentralnoj-azii-v-rezhime-onlajn/

Известный тезис Ф. Фукуямы о «конце истории» стал едва ли не самым популярным мемом последнего 30-летия, если не паролем. Но за ним было вполне доказуемое содержание: завершение биполярного миропорядка и утверждение моноцентричного режима мирового развития. Употребление к месту и не к месту этой метафоры, однако, продолжается. За этим тоже есть содержание. И оно стало крайне злободневным благодаря эпидемии COVID‑19. Беспрецедентный масштаб обвала рынков, перекрытие коммуникаций, принудительная остановка целых секторов экономики, всплеск безработицы, фактический домашний арест большинства населения, форсированное внедрение цифровых технологий социального контроля… Всё это, случившееся внезапно и в кратчайшие сроки, подействовало ошеломляющим образом на многое и многих.

Оценки ситуации разнятся диаметрально: от заявлений о крахе мирового гегемона и глобального типа мироустройства до стоического «не случилось на самом деле ничего». И это тот случай, когда требуется ясность в понимании самих первооснов современного человейника. И вопрос формулируется ребром: похоронил ли коронавирус глобализм как ключевой принцип современного миропорядка? Вопрос тем более важен, что серьёзной угрозой глобального масштаба могут стать форсированные попытки установления «нового мирового порядка», но вовсе не того, который был нарисован в популярных визионерских концептах.

Условия смены миропорядка

Новый общественно-экономический порядок возникает при трёх минимальных «есть»: 1) недовольство существующим; 2) образ и необходимые предпосылки нового миропорядка; 3) воля, силы, ресурсы к переводу в новое состояние. Разумеется, это условия первого приближения. Жажда уточнения заставит искать ответы на многие и многие вопросы, в том числе, о чьём недовольстве речь, чьё недовольство does matter? Логика ответа приводит к известным признакам «революционной ситуации»: верхи не могут, низы не хотят, нужда и бедствия сверх обычного и т. д.

Более сложная картинка проявится, если в «верхах» помимо бессилия нет ещё и единства, а идёт зачастую борьба разных центров силы, у которых не только внутренние источники влияния, но и внешние. Ещё сложнее ситуация, когда активно действуют игроки, имеющие возможность скрывать свой потенциал влияния и потому быть необнаруженными в быстрых и сложных игровых сюжетах, развивающихся как настоящая спецоперация в стиле Mission impossible-19.

То же, собственно, и в «низах»: однородными в протесте они бывают редко. Как и всемирными такие протесты не были давно. В пределе это многообразие недовольства низов превращается в гражданскую войну, в ходе которой после ожесточений и жертвоприношений консолидируются позиции, стираются нюансы устремлений, и всё завершается или беспощадной победой одной силы, или компромиссом, или перемирием, или долгим латентным противостоянием. Понимание структуры недовольных и предметов недовольства — принципиальный вопрос текущего момента.

Как распространяется в обществе образ будущего? Опять же логика приведёт нас к вееру вопросов:

кто считается кумиром общественного мнения? Насколько кумир является настоящим? Имеют ли подлинные мыслители общества каналы коммуникации с ним? Какие интересы выражает тот или иной кумир, ставший таковым через манипуляции с рейтингами? Совсем серьёзная история начинается, когдаопыт волнений выковывает новых лидеров,выдвигающих новые картины мира и его будущего, места соратников в нём.

Исключительно важен вопрос о предпосылках нового миропорядка. Здесь нет линейных связей: если появились они, значит и порядок входит в жизнь. Как и в военной истории имеют значение не только соотношения сил, но и, к примеру, внезапность, смекалка, превосходящая математика манёвра, диверсия или качество шифрования, так и в большой истории встречаются периоды, когда отжившая модель может сохраняться далеко за пределами срока своей годности. Тем более, если правящие круги имеют изощрённость ума и жёсткую волю удерживать господство даже при объективно проигрышной ситуации. А перевод в новое состояние — задача всегда объективно труднее, чем удержание. Вспомним Николая I и Александра III. И тот, и другой прекрасно осознавали необходимость развития и реформ, но независимо от личных благих побуждений сделали ставку на «подмораживание». Нечто похожее произошло и после 1975 года в СССР. Исторически значимый прецедент в этом ключе — выбор, который пришлось делать советскому руководству в 1926 году, когда стало понятно, что ставка на мировую революцию провалилась, а теоретическая база не была рассчитана на долговременный курс на «построение социализма в одной стране». Результат этого выбора был закреплён в 1945 году, когда сложился на многие десятилетия биполярный миропорядок.

Возможно, нынешняя ситуация стратегического выбора России будет посложнее, чем в 1926 году.

Важнейший блок предпосылок нового миропорядка — технологии, производственный базис, все виды инфраструктуры. Тема хорошо изучена. Сегодня технологии позволяют выстроить то, что называется «Обществом 5.0». Но это может быть сделано в разных форматах: как в интересах общества, в соответствии с его ожиданиями и традициями, так и вопреки всем законодательным гарантиям прав и свобод граждан, например. Есть и особенно коварный формат: принятие обществом нового порядка с готовностью на все его условия без надлежащей осведомлённости об этих условиях.

Поэтому всегда в числе предпосылок — готовность общества к переменам. Это готовность, помимо прочего, к определённым жертвам, хотя в реальности это каскадный процесс: вчера — немыслимо, сегодня — рутина, завтра — трагедия. Как вариант. Но в любом случае у готовности есть жизненный цикл с фазами до «революционной ситуации». Когда вроде бы всё кругом утомляет и раздражает, но активного желания перемен нет. Именно с этим столкнулись, кстати, народовольцы, «ходившие в народ» и полагавшие, что этот народ жаждет их жертвы и служения. Несколько иные мотивы ранее были у декабристов, но главное — и они оказались «страшно далеки от народа». Тот же народ ответил тысячами восстаний, когда началась «коллективизация». История, правда, знает и немало примеров, как «поднимают на дыбы» страну её лидеры, не дожидаясь народного признания.

Так мы сразу связываем предпосылки и «третий блок» условий смены миропорядка — волю, силы и ресурсы. И только когда эти условия есть, тогда возникает возможность слома и смены утвердившегося миропорядка. Совсем как в «Интернационале»: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья…». У каждой смены миропорядка свои интернационалы: от «Марсельезы» до «Еat the reach».

Питательная среда смены — мощнейший стресс глобального размаха. Такую роль раньше выполняли мировые войны. Сегодня возникли ущерб и страх, сравнимые, но не тождественные пока с последствиями именно мировых войн. Угроза здоровью и тем более жизни — сильнейший фактор страха. В случае, когда такая угроза не личностна, а обращена против государств-цивилизаций, война становится «священной», и возникают могучие энергии борьбы за «свободу и независимость Родины». Не случайно всё, что для России и ряда других стран и народов ассоциируется с Победой, в наше время стало предметом попыток сделать «reset», создать новые смысловые пространства. Так, удар по здоровью связывается с задачами поражения противника в пространствах жизненно важных смыслов.

Асимметрия и длительность информационной реакции на ковидную проблему, но вовсе не столь эпохальную в рейтинге известных инфекций, указывает не на испуг СМИ и каких-либо стейкхолдеров ужаса. Вопрос в том, кто является бенефициаром раздутого страха, и какие цели он преследует.

«Очень Большая игра»

Ещё несколько лет назад, когда вдруг разверзлась «арабская весна» со всеми её яркими и жестокими сценами, а попутно и инфильтрацией беженцев в Европу, разные авторы из разных политических лагерей приходили к диагнозу, что «у «заваренной каши» есть шеф-повар, даже возможно один, но «расхлёбывать приходится всем вместе». Имя и дислокация этого «шеф-повара» в оценках варьировались (от «международного терроризма» до «большого шайтана») в зависимости от приверженности глобалистскому или любому иному проектному тренду. Сложился консенсус, что началась «переломная эпоха», длительность которой оценивалась по-разному. Китайские учёные, например, полагали, что она достигнет 10 лет. Многие другие говорили: «год-полтора» — до наступления глобальных бунтов из-за недоступности продовольствия или других событий глобальной значимости. Так или иначе говоря о новой эпохе, стоит вспомнить слова покойного Д. Рокфеллера, сказанные им в 1994 году: «Мы стоим на пороге глобальных перемен. Всё, в чём мы нуждаемся, это в масштабном кризисе, и тогда народы примут новый мировой порядок».

Следовательно, вопрос сводится к тому, чем являются те ли иные глобально значимые катастрофы, сегодня — COVID-19 — поводом, причиной, следствием или эпизодом «разогрева». В любом случае с начала XXI века мы видим множественные импульсы дестабилизации миропорядка: 9/11, арабская весна», финансовые кризисы 1998 и 2008 годов, санкции, торговые войны, Брексит, сепаратизм в Европе, миллионы беженцев, Викиликс, Ватиликс… За фасадом событий — резко увеличившееся количество антитеррористических операций, военных учений, глобальная передислокация войск, непрекращающаяся демонстрация военных мускулов, демонтаж договоров о контроле над вооружениями и военной активностью… Накал напряжённости «с оружием в руках» вырос заметно. Военная мощь вновь стала важнее, чем какой-либо иной фактор государственной мощи. Попутно свои негативные эффекты показывает через климат и природные катастрофы ноосфера, данная нам теперь в ощущениях вовсе не в той версии, которую предсказывал В. И. Вернадский.

Давно также миру продемонстрирована высокая синхронность управляемых реакций в обширной географической дуге, а сегодня, как показал COVID‑19, и глобально. Ясно также, что изощрённость целенаправленных чьих-то спецопераций, помноженная на уже запущенные аттракторы (идеалы, мотиваторы массовых акций), фактический отказ от ранее неформально принятого джентльменского» кодекса поведения закулисных игроков — всё это повысило степень азарта и издержек в «Большой игре», которая давно стала «Очень Большой игрой». Та известная «Большая игра» не охватывала столь глобальные аспекты, до которых поднялось человечество в своём технологическом и умственном прогрессе. Если у Вернадского было понимание деятельности людей как «геологической силы», то сегодня требуются сравнения сильнее. Они и делаются, но часто походя, в суете, без осознания, насколько всё это грандиозно.

Множественность провоцирующих импульсов, зачастую проводимых анонимно с гарантией отсутствия доказательств чьей-либо вины, порождает множественность и ошибочную адресность ответных мер в будущем, подобно тому, как сложилась судьба «морских котиков» после поимки ими «бен Ладена». Несколько лет огульных обвинений России, но не её одной, за те или иные сугубо предположительные грехи создала глубоко укоренившийся стереотип фиксации виновников и их какого-то наказания вне зависимости от наличия и доказательств состава преступления.

Таким образом, если виновник инкогнито или очевидно мнимый, то и бенефициар — это инкогнито или очевидно мнимый. На роль «злодея» может быть назначен любой. Это крайне опасная ситуация.

Она несколько раз в последние годы едва не создала риски серьёзного военного обострения в отношениях крупных военных держав. Стоит подчеркнуть, что если на военные угрозы должны реагировать именно государства, то множество иных типов угроз может исходить вовсе не от государств и направлено может быть не против государств как таковых. Неслучайно была легитимизирована концепция «глубинного государства» применительно к тому или иному случаю. Но также очевидно, что это общее понятие отнюдь не даёт ответы на необходимые вопросы.

Сложившаяся ситуация эпидемии и чрезмерного реагирования на неё и последствий того и другого, атмосфера страха свидетельствуют, что эти глубинные игроки множественны (это не обязательно или не только представители госструктур), и между ними имеется определённая координация действий (не обязательно в стиле шпионских детективов). Уместнее аналогия игры, правда, отнюдь не в шахматы. Эта аналогия потребует далее найти целевую зону выигрыша для игроков и предположить, что кто-то из них выиграет, кто-то проиграет, кто-то «останется при своих». Будут и те, кто пропустит ход или вообще умудрится не ввязаться не в своё дело. Ставки в этой «Очень Большой игре» высоки. Сравнимы с выигрышами и проигрышами в мировой войне. Это, в свою очередь, заставит нас предположить, что сверхреакция на COVID‑19 — не только следствие «лунатизма властей», но сознательный инструмент информационно-психологической войны, заменяющей более брутальный и привычный её вид с бомбардировками, десантами и танковыми клиньями.

Новый тип войны

Если это новый тип войны, то она разворачивается не по периметрам границ государств, а в совершенно иных пространствах. В частности, глобальную проекцию могут иметь сугубо внутриполитические конфликты в стране, если она великая держава, тем более — сверхдержава.

Волнения в США отражают три долгосрочных и фундаментальных тренда эволюции страны:

а) длительное снижение капиталоотдачи. Её динамика после 2008 года выглядит хуже, чем в период «Великой депрессии» до Перл Харбора. Отсюда, между прочим, курс Д. Трампа на стягивание цепочек добавленной стоимости на территорию США;

б) «американский крест»: длительное снижение уровня благосостояния на фоне роста недовольства, включая «перепроизводство элит». Сегодняшний разрыв этих двух графиков сопоставим с периодами американской гражданской войны. Отсюда, между прочим, и вектор волнений на сброс памятников её героев. Эти факты маркируют не просто волнения, а нечто более глубокое — процессы эпигенеза! А это более чем серьёзно;

в) эрозия американской мировой валютно-финансовой гегемонии, окончательно сложившейся в 1944— 1945 годах и дважды продлённой за пределами срока её «первоначальной годности». Отсюда курс на отталкивание лишнего — геополитического балласта в разных видах и игра на повышение с Китаем и ЕС, в частности. А также — амбициозные программы в освоении космоса и цифровой трансформации.

О необходимости политических реформ в США заявил ещё до избрания Д. Трампа ряд признанных авторитетов, включая нобелевских лауреатов. Их диагностика проблем сродни классике марксизма — «страна обслуживает интересы крохотной элиты, а демократия всё чаще не отражает интересы большинства». Такие тезисы были совсем недавно весьма нетривиальны при всей свободе слова в США.

Речь не только о дисбалансе власти и о радикализации политического протеста. Корень вопроса в кропотливом, требующем сил и средств уклонении богатого слоя от надлежащего вклада в справедливое распределение доходов и ответственности за развитие. Дж. Стиглиц, следуя Ф. Рузвельту, даже назвал эти конкретные группы: монополисты, увеличивающие свой доход путём сдерживания производства и занимающиеся подрывом свободной конкуренции; директора компаний, пользующиеся пробелами в законах о корпоративном управлении и урывающие бóльшую долю доходов компании в ущерб работникам; банкиры, занимающиеся хищническим кредитованием и недобросовестной практикой в отношении кредитных карт (часто выбирающие жертвами бедные семьи и семьи среднего достатка). Рентоориентированное поведение и неравенство усилились после снижения ставок налогов для богатых, ослабления государственного регулирования и существующих правил.

Тема не нова. Но её сегодня подпитывает и растущая доля мигрантов в США, и общее ожесточение нравов, в том числе в элитных кругах. О «бульдожьей манере» США давно говорил рахбар Ирана; в последние годы — очень жёстко — говорят китайские представители, да и наш МИД тоже говорит запоминающимся сленгом. Но эта же манера стала нормой и во внутриэлитных «разборках» в США. Трудно исключить подозрение, что в столь напряжённой ситуации кто-то удержится от соблазна воспользоваться «внешним аргументом» во внутренних спорах, спровоцировав победоносную «войнушку» где-то. Хотя ещё при Обаме начался крах иллюзий управления хаосом. Уже тогда стало ясно, что приходит время бесчисленных угроз, их столько, что приходится «одновременно идти и жевать», причём в условиях бюджетных ограничений. «Тут весь ад разверзнется…», — заметил тогда министр обороны…, а сирийский кризис ещё только начинался…

Большой ноль?

Гипотеза, которая напрашивается при анализе событий войны популяции людей с популяцией COVID-19, — происходит форсаж процессов «обнуления». Это означает не переход к новому мировому порядку. Для этого, возможно, ещё нет всех условий, и требуется определённый исторический период. По аналогии с предшествующей сменой гегемона это может занять до 30 лет, не считая фазы созревания предпосылок. Смена гегемонии всегда сопровождается большой войной.

В 1913 году были необходимые предпосылки для выдвижения США на роль этого гегемона, но не было достаточных условий. Они сложились только к концу Второй мировой войны. То же и сегодня. Период трансформации мировой гегемонии может занять до 30 лет. Правда, есть тонкость — с какого момента вести отсчёт.

«Большой ноль» — так назвал «многополярный мир без лидерства» Дж. Стиглиц. Верна ли такая метафора? Действительно ли мир и многополярен, и лишён лидерства?

И США, и Европа глубоко увязли в своих внутренних экономических проблемах. Но характер этих забот неординарен. В США, например, одна единица огнестрельного оружия приобретается каждые 1,5 секунды. А недавно проводимые для повышения внутренней безопасности учения включали сценарии битвы с массами мёртвых зомби, как в одном из глуповатых фильмов Голливуда, но, как оказывается, вполне пророческих. В Европе — затяжной кризис еврозоны в сочетании с провалом курса на мультикультурность, ростом эмигрантских масс, сгущённостью техноструктуры, провоцирующей аварийность, Брекситом, сепаратизмом, обидами на поведение партнёров во время пандемии… Интеграционные модели претерпят серьёзную трансформацию в условиях нарастания протекционизма, когда «своя рубашка будет ближе к телу».

При всех напряжённостях во всех ведущих странах разворачивается военно-технологическая революция. Она приведёт в текущем десятилетии к переменам, сравнимым с появлением в своё время танков, самолётов и ядерной бомбы. При этом помимо США как минимум ещё 80 государств ведут работы в области военной робототехники и более 100 способны участвовать в кибероперациях. Платформа будущего военно-технологического превосходства поразит все самые продвинутые футурологические гипотезы.

Эти факторы формируют новое представление о конкурентоспособности и вообще — жизнеспособности в современном мире. Те самые образы будущего, за которыми потом следуют скомплексированные стратегии и тактики. Процесс этот не молниеносный. Но любой кризис всегда можно истолковать как конец света или — истории.

Эксперимент?

Подходы к решению подлинных фундаментальных проблем мировой экономики давно отрабатываются в экспериментальном режиме, тестирующем устойчивость систем — мишеней к стрессам. Если не успевать противопоставить этим экспериментам своевременный заслон, то будет с каждым этапом напряжённости фиксироваться всё более ухудшенное состояние. В этой связи «запаздывание» в принятии решений — очень серьёзный упрёк к действиям. Но лучше не принимать решений, если есть сомнения в их обоснованности или если есть подозрения в осуществлении кем-то какой-либо стратагемы.

Таким образом, в настоящий момент нет достаточных оснований утверждать, что коронакризис сформирует новый миропорядок в самое ближайшее время. Он расшатает одни устои нынешнего миропорядка, укрепит некоторые новые, особенно цифровые, их экспансию в жизненно важные сферы — здравоохранение, образование, системы управления и социального контроля. Но этого мало. Весь комплекс фундаментальных процессов создаёт сильную инерцию в эволюции социальных систем и самого миропорядка со всеми его институтами. Пока непредвзятый анализ позволяет говорить о попытке использовать коронавирус как новый инструмент переформатирования реалий, при которой выигрывает тот, кто заранее знает или придумывает правила игры. И означает это, что в наши дни разворачивается исключительно сложный и интересный период мировой и отечественной истории.

Александр Агеев

Источник: https://izborsk-club.ru/19648

Интересная и удивительно показательная статья с сайта Foreign Affairs, приуроченная к 50-летию публикации эссе Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года». Подробно анализируя одно из наиболее прозорливых произведений советского самиздата, автор ни словом не упоминает Соединённые Штаты, однако не остаётся сомнения, что причина написания статьи – убедительно дать понять американским читателям, на каком пути находится их собственная страна. Кто бы мог подумать ещё недавно, что подобные аналогии будут всерьёз проводиться.

11 ноября 1980 г. автомобиль, в котором ехали писатели, направлялся по гладко отполированному дождём шоссе на конференцию в Мадрид. Предстоящая встреча посвящалась правозащитному движению в Советском Союзе, а в машине находились некоторые из многострадальных активистов этого движения: Владимир Борисов и Виктор Файнберг, оба перенесшие чудовищные издевательства в Ленинградской психиатрической больнице; татарская художница Гюзель Макудинова, проведшая годы в ссылке в Сибири, и её муж, писатель Андрей Амальрик, который бежал в Западную Европу после продолжительного периода арестов, повторных арестов и заключения. Амальрик был за рулём. Примерно в 50 километрах от испанской столицы автомобиль резко свернул со своей полосы и столкнулся со встречным грузовиком. Выжили все пассажиры, кроме Амальрика, – его горло пронзил кусок металла, вероятно, от рулевой колонки.

На момент смерти в возрасте 42 лет Амальрик определённо был не самым известным советским диссидентом. Александр Солженицын к тому времени уже опубликовал «Архипелаг ГУЛАГ», получил Нобелевскую премию по литературе и эмигрировал в США. Андрей Сахаров удостоился Нобелевской премии мира, которую тому пришлось принять заочно, потому что Советское правительство отказало в выездной визе. Но в пантеоне тех, кто подвергся политическому преследованию, заключению и в конечном итоге изгнанию, Амальрик занимал особое место.

С середины 1960-х гг. серия громких дел о преследованиях писателей, историков и других интеллектуалов при советском лидере Леониде Брежневе активизировала деятельность диссидентов. Многим наблюдателям на Западе казалось, что это зарождающееся демократическое движение проложит путь к деэскалации холодной войны. Летом 1968 г., за несколько недель до того, как советские танки вошли в Прагу, газета «Нью-Йорк Таймс» выделила три страницы для эссе Андрея Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». В эпоху ядерного оружия, писал Сахаров, у Запада и Советского Союза не было иного выбора, кроме как сотрудничать, чтобы обеспечить выживание человечества. Обе системы уже были свидетелями «конвергенции», как он выразился. Им придётся научиться жить вместе, нивелируя национальные различия и постепенно переходя к глобальному управлению.

Амальрик принял участие в этой дискуссии, и это было как ушат ледяной воды на голову. Осенью 1970 г. на Запад из Советского Союза контрабандой переправили его короткую рукопись. Вскоре она появилась в лондонском журнале Survey. Глобальный капитализм и коммунизм советского образца не сближались, утверждал Амальрик, а на самом деле всё больше отдалялись друг от друга. Даже сам коммунистический мир находился под угрозой распада. Советский Союз и Китай всё больше испытывали недоверие друг к другу и, казалось, чётко держали курс на катастрофическую войну (годом ранее, в 1969 г., произошли кровопролитные пограничные столкновения двух стран). Но реальная проблема Сахарова, пишет Амальрик, состояла в том, что он не смог признать: советское государство как страна и советская система как политический и экономический строй двигались к самоуничтожению. Чтобы подчеркнуть это, он озаглавил эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?».

Статья была попыткой диагностировать болезненное состояние ранней брежневской эпохи, но Амальрик в конечном итоге определил более общий политический синдром: процесс, посредством которого великая держава поддаётся самообману. К 1960-м гг. советская власть создала страну, которую граждане, жившие при Ленине или Сталине, сочли бы невозможной. Потребительские товары, квартиры на одну семью, космическая программа, известные во всём мире спортсмены, авиакомпания, охватывающая весь земной шар, – успехи советского общества были явлены повсеместно. Однако больше, чем любой другой мыслитель того времени, Амальрик понимал тот факт, что распад государств – процесс, заметный только в ретроспективе. Могущественные державы, как и народы их населяющие, проявляют врождённый консерватизм, когда речь заходит об их собственном будущем.

«Культ комфорта», как он его называл, – тенденция во внешне стабильных обществах, в основе которой вера в «победу разума», а также в жизнеутверждающее «всё будет хорошо» – бесспорно, весьма соблазнителен. В результате, когда наступает последняя стадия упадка, никто не может поверить, что ситуация зашла так далеко.

Кризис, вероятнее всего, окажется неожиданным, запутанным и разрушительным, а ведь его причины казались столь тривиальными, и последствия столь легко разрешимыми (при условии, что политические лидеры будут делать только правильные вещи)…

Амальрик также представил схему своего рода аналитического отчуждения. На самом деле, предположил он, любой процесс можно продумать вплоть до его окончания. Метод состоит в том, чтобы ориентироваться на самый маловероятный результат, который вы способны себе представить, а затем работать в обратном направлении, систематически и тщательно раскручивая цепочку идей от «а что, если?» до «а вот почему». Смысл не в том, чтобы подбирать доказательства, подходящие под конкретный вывод. Скорее отказаться от предположения о линейном изменении, задуматься на мгновение, как какой-нибудь будущий историк мог бы перевести неправдоподобные опасения в ранг совершенно неизбежных.

Рассматриваемая в 2020 г., ровно через 50 лет после её публикации, работа Амальрика кажется пугающе актуальной. Его волновало, как великая держава имеет дело с многочисленными внутренними кризисами – шатающимися институтами внутреннего порядка, коварством немотивированных и продажных политиков, первыми толчками системной нелегитимности. Он хотел понять тёмную логику социального разложения общества и того, как совокупность обособленных политических решений приводит к катастрофическим результатам. Пророчество автора было ограничено во времени, завершившись в 1984 г., но сегодня нетрудно услышать его призрачное эхо. Хотя, чтобы узнать, как заканчиваются великие державы, можно было бы сделать и что-то похуже, чем изучать историю последней из них.

Страна на краю пропасти

Амальрик начал эссе с изложения некоторых своих качеств, необходимых для выполнения исследовательской задачи. Будучи студентом-историком, он исследовал Киевскую Русь, средневековое княжество, давшее начало современной России и Украине, и пострадал за некоторые из своих открытий. Он был исключен из МГУ за предположение, что именно скандинавские торговцы и колонизаторы, а не славяне на самом деле стояли у истоков русской государственности. Эта гипотеза сейчас широко признаётся историками, но в то время она шло вразрез с официальной советской исторической наукой. Будучи интеллектуалом и другом многих писателей и журналистов, Амальрик был тесно связан с демократическим движением в Советском Союзе и знал его основных участников. Для людей на Западе, по его собственным словам, он был тем, что говорящая рыба представляла бы для ихтиолога: чудесным транслятором тайн чужого мира.

Было большой ошибкой, продолжал Амальрик, полагать, что можно строить политические прогнозы о стране, изучая её основные идеологические течения. Люди могут разойтись по соперничающим лагерям или быть классифицированы сторонними экспертами: разделиться на жёстких левых, националистов, либералов и так далее. Но эти группы всегда аморфны. Приверженцы каждой из них практически не имеют согласия между собой относительно того, что составляет православную веру или последовательную политическую программу.

Лучший способ анализировать политические расколы состоит в том, чтобы наблюдать, какие части общества более всего воспринимают перемены в качестве угрозы, а какие, наоборот, стремятся их ускорить их. А затем вообразить, как государства могли бы разрешить разногласия между эти двумя полярными социальными группами. Бюрократы и политики хотят сохранить уже нагретые места. Рабочие хотят более высокого уровня жизни. Интеллектуалы ставят под сомнение общепринятые истины национальной идентичности. Эти разногласия могут создать проблему выживания для институтов государственной власти. «Естественно, что единственной целью подобного режима, во всяком случае во внутренней политике, должно быть самосохранение, – писал Амальрик. – Он (режим) только хочет, чтобы всё было по-старому: признавались авторитеты, помалкивала интеллигенция, не расшатывалась система опасными и непривычными реформами». Но что происходит во времена быстрых потрясений, когда экономический переход, социальная эволюция и смена поколений делают невозможным, чтобы всё шло как прежде? Репрессии – всегда вариант, но умные правители используют свою власть избирательно, например, преследуют писателя или увольняют высокопоставленного чиновника, который попал в немилость к руководству. Ещё более просвещённая власть может обеспечить самосохранение «путём постепенных изменений и частных реформ, замены старой бюрократической элиты новой, более интеллигентной и здравомыслящей».

Однако следует скептически относиться к тому, в какой степени лидеры, трубящие о реформах, на самом деле привержены их осуществлению.

Правительства хорошо умеют распознавать недостатки у других и в иные времена, но то и дело попадают пальцем в небо, когда дело касается несправедливости, заложенной в их собственном государственном фундаменте.

Особенно это относится к великим державам, таким как Советский Союз, полагал Амальрик. Если страна могла плавать по морям, не имея себе равных, и выводить людей в открытый космос, у неё не было особого стимула заглядывать внутрь того, что было гнилым по своей сути. «Режим считает себя совершенством и поэтому сознательно не хочет меняться ни по доброй воле, ни, тем более, уступая кому-то и чему-то». Между тем прежние инструменты репрессий (сталинский тоталитаризм в советском случае) отбросили как отсталые и бесчеловечные, а теперь ещё и слишком ржавые, чтобы нормально функционировать. Общество становилось всё более сложным, всё более раздираемым противоречиями, требовательным к государству, но всё менее убеждённым в том, что государство может помочь. То, что осталось, представляло собой гораздо более слабую политическую систему, и даже тем, кто верил в её обновление, приходилось это признать.

Конечно, никто никогда не думает, что его общество находится на краю пропасти. Передавая разговоры со своими товарищами, Амальрик сообщал, что те просто хотели, чтобы всё немного успокоилось, хотя на деле не знали, как этого добиться. Граждане склонны воспринимать своё правительство как данность, как будто не существует реальной альтернативы институтам и процессам, которые они всегда знали. Общественное недовольство там, где оно существовало, чаще всего нацеливалось не на правительство как таковое, а лишь против некоторых его недостатков. Всех возмущает «сильное имущественное неравенство, низкие заработки, тяжёлые жилищные условия, нехватка или отсутствие товаров первой необходимости», – писал Амальрик. До тех пор, пока люди верили, что в целом дела идут на поправку, они были готовы твёрдо придерживаться идеологии реформизма и надеяться на постепенные позитивные перемены.

До этого момента в своих рассуждениях Амальрик следовал аналитической линии, которая была хорошо знакома Сахарову и другим диссидентам. Задачи поддержания стабильности и осуществления внутренних реформ всегда находились в противоречии. Но затем Амальрик сделал скачок, задав простой вопрос: где находится точка перелома? Как долго политическая система может пытаться переделать себя, прежде чем вызвать одну из двух реакций – разрушительный ответ тех, кто больше всего боится перемен, или осознание теми, кто их инициирует, что их цели больше не могут быть реализованы в рамках институтов и идеологий нынешнего порядка?

Здесь, предупреждал Амальрик, склонность великих держав к самообману и самоизоляции ставит их в особенно невыгодное положение. Они отделили себя от мира, мало чему научившись из накопленного человеческого опыта. Они воображают себя невосприимчивыми к болезням, поражающим другие страны и системы.

Та же самая предрасположенность может просочиться и в общество. Различные социальные слои могли чувствовать себя изолированными от своего режима и отделёнными друг от друга. «Изоляция режима от общества и всех слоев общества друг от друга, но прежде всего крайняя изоляция страны от остального мира… порождает у всех – начиная от бюрократической элиты и кончая самыми низшими слоями – довольно сюрреальную картину мира и своего положения в нём, – заключал Амальрик. – Однако, чем более такое состояние способствует тому, чтобы всё оставалось неизменным, тем скорее и решительнее всё начнёт расползаться, когда столкновение с действительностью станет неизбежным».

Не было оснований полагать, что такой расчёт станет угрожать только определённой группе элит. При благоприятных обстоятельствах страна в целом могла бы стать его последней жертвой. В собственном обществе Амальрик выделил четыре движущие силы процесса. Одна из них – «моральная усталость», порождённая экспансионистской, интервенционистской внешней политикой и последовавшей за ней бесконечной войной. Другой причиной могли быть экономические трудности, которые вызвал бы затяжной военный конфликт, – в воображении Амальрика – грядущая советско-китайская война. Третья предпосылка заключалась в том, что правительство становилось бы всё более нетерпимым к публичным проявлениям недовольства и жестоко подавляло бы «спорадические вспышки народного недовольства или локальные бунты». Эти репрессии, вероятно, окажутся особенно жестокими, утверждал он, если «будут использовать так называемые внутренние войска, притом по возможности другой национальности, чем население мест, где произойдут беспорядки, что только приведёт к усилению национальной розни».

Однако была четвёртая тенденция, которая означала бы реальный конец Советского Союза: расчёт значительной части политической элиты, что оптимальный для неё способ гарантировать собственное будущее – отказаться от своих отношений с национальным капиталом. Амальрик предположил, что это может произойти среди советских этнических меньшинств, «прежде всего в Прибалтике, на Кавказе и на Украине, затем в Средней Азии и в Поволжье» – последовательность, которая оказалась совершенно точной. Его более общая точка зрения состояла в том, что во времена серьёзного кризиса институциональные элиты сталкиваются с проблемой принятия решений. Цепляются ли они за систему, которая даёт им власть, или превращают себя в провидцев, которые понимают, что корабль тонет? Особенно если режим начинает «терять контроль над страной и даже контакт с реальностью», у хитрых лидеров на периферии появляется стимул к самосохранению, и они начинают попросту игнорировать директивы вышестоящих инстанций. В такой нестабильный момент, сказал Амальрик, какого-то крупного поражения – например, «серьёзного всплеска народного недовольства в столице, такого как забастовки или вооружённые столкновения», было бы достаточно, чтобы «свергнуть режим». «В Советском Союзе, – заключил он, – это произойдёт где-то между 1980 и 1985 годами».

Все государства умрут

Амальрик промахнулся в отношении точной даты распада своей страны на семь лет. Попытка Михаила Горбачёва либерализовать и демократизировать государство привела к тому, что в 1991 г. Советский Союз постепенно сошёл на нет. В конце того же года Горбачёв ушёл в отставку с поста президента исчезнувшей страны. Тем не менее в анналах политических прогнозов всемирно-исторических событий точность Амальрика определённо заслуживает похвалы. Он, конечно, был прав насчёт общей картины. В советском случае реформа была несовместима с продолжением существования самого государства.

Амальрика уже не было на свете к тому времени, когда западные учёные и политические эксперты начали писать собственные «большие истории» конца века: предостережение Пола Кеннеди об опасностях имперского перенапряжения, милленаристская ода либеральной демократии Фрэнсиса Фукуямы и неорасистское столкновение цивилизаций Сэмюэля Хантингтона. Но только в начале 1990-х гг. работа Амальрика, наконец, вступила в свои права. Он оказался особенно проницательным в отношении того, что возникнет после распада СССР: конгломерат независимых государств, новое псевдосодружество, в котором доминирует Россия, вступление прибалтийских республик в «общеевропейскую Федерацию», а в Центральной Азии – обновлённая версия старой системы, сочетающая элементы советского политического ритуала с местной деспотической традицией. Американские консерваторы стали называть Амальрика чем-то вроде степной Кассандры. В то время как глобалисты и «разоруженцы» восхищались Сахаровым и питали собственные фантазии о сосуществовании с тиранической империей, они должны были прислушаться к Амальрику. Это могло бы спровоцировать более раннюю конфронтацию с колеблющимся советским государством («Господин Брежнев, снесите эту стену!» – аллюзия к призыву Рональда Рейгана, который он обратил Горбачёву в 1987 г. – прим. ред.) и ускорить крах коммунизма.

Но было немало и того, в чем Амальрик ошибся. Во-первых, он неверно оценил вероятность советско-китайской войны, которая была одним из столпов его анализа (хотя можно сказать, что советско-афганский конфликт был хорошим «дублёром»: затяжная, изнурительная кампания, которую вели дряхлые лидеры и которая истощила ресурсы и легитимность советского правительства). Вдобавок, он преувеличил масштаб насилия, связанного с распадом СССР. Всё произошло гораздо более мирно, чем кто-либо мог ожидать, особенно учитывая, как много пограничных споров, национальных противоречий и соперничества элит захлестнуло самую большую страну мира. В течение следующих трёх десятилетий один из её преемников (Россия) даже восстановил свой статус великой державы, способной сделать то, чего Советам так и не удалось: понять и использовать в своих интересах основные социальные противоречия оппонентов от Соединённых Штатов до Великобритании со значительным политическим и стратегическим эффектом. Кроме того, Амальрик не мог предвидеть возможность сближения Востока и Запада иного рода: его плодом стало возникновение капиталистических олигархий, которые одержимы слежкой, глубоко неравноправны, избирательно соблюдают права человека, зависят от глобальных цепочек поставок и структурно уязвимы как для рынков, так и для вирусов. Возможно, он удивился бы, узнав, что именно такую форму в конечном счёте приняло «мирное сосуществование» Сахарова, по крайней мере на какое-то время (точнее было бы сказать, что такую форму приобрела предлагавшаяся Сахаровым «конвергенция» – прим. ред.).

«Советские ракеты достигли Венеры, – писал Амальрик в конце своего эссе 1970 г., – А картошку в деревне, где я живу, убирают руками». Его страна вложила деньги в то, чтобы догнать своих соперников. Она упорно работала, чтобы конкурировать в качестве глобальной сверхдержавы. Но фундаментальные вещи остались без внимания. Граждане застряли на разных станциях пути к экономическому развитию, плохо понимая друг друга и своих правителей. В такой ситуации будущее постепенной демократизации и плодотворного сотрудничества с Западом представлялось Амальрику химерой. Столкнувшись с серией внешних потрясений и внутренних кризисов и преследуемая более динамичными и гибкими конкурентами за рубежом, его страна продержалась куда меньше, чем кто-либо мог вообразить в то время.

Всем государствам рано или поздно приходит конец. Каждое общество имеет собственное каменное дно, скрытое тьмой до тех пор, пока удар об него не станет неизбежным.

Уже в VI веке, писал Амальрик, на Римском форуме паслись козы. Как теоретик своего собственного состояния, он был во многих отношениях фаталистом. Он считал, что Советскому Союзу не хватает ловкости, чтобы провести реформу, которая встряхнула бы систему, и при этом выжить. И был прав. Но его более широкий вклад состоял в том, чтобы показать гражданам других, иначе устроенных, государств, чего надо опасаться. Он предложил методику, позволяющую отбросить глубочайшие политические мифологии и задать вопросы, которые здесь и сейчас кажутся безумными.

Этот метод не раскроет тайну политического бессмертия (вспомните тех самых коз на Форуме.) Но при систематической работе над предотвращением потенциальных причин наихудшего исхода, который только можно себе представить, есть шанс стать умнее в отношении трудного, изменяющего власть выбора, который нужно сделать сейчас, ­– выбора, который сделает политику более восприимчивой к социальным изменениям, а страну – более достойной своего времени на исторической сцене. Сильные мира сего не привыкли так думать. Но в меньших государствах, среди диссидентов и перемещённых лиц, люди должны были обладать навыками самоанализа. Сколько нам ещё здесь оставаться? Что мы положим в чемодан? Здесь или там, как я могу быть полезен? В жизни, как и в политике, противоядие от безнадёжности – не надежда. Это планирование.

Автор: Чарльз Кинг, профессор мировой политики и госуправления в Джорджтаунском университете, автор книги Gods of the Upper Air.

Перевод: Елизавета Демченко

https://globalaffairs.ru/articles/kak-rassypaetsya-velikaya-derzhava/

Правила, политика и институты, которыми руководствовались страны после Второй мировой войны, в значительной степени исчерпали себя. Избрание Дональда Трампа и неожиданное голосование за "Брексит" сигнализируют о том, что многие в современных демократиях отвергают важные аспекты глобализации, включая границы, открытые для торговли и иммигрантов. Мир меняется, и эти изменения не в пользу США. Мировой беспорядок наступает. Но мир не может быть стабильным или процветающим без Соединенных Штатов, однако и США не могут быть сдерживающей силой без обновления своей политики. Обновление и перезагрузка – единственный путь к устойчивости мировой системы. Таково мнение Ричарда Хааса, которое он обосновывает в своей книге.