От Бориса Межуева. Замысел этой небольшой беседы с Глебом Павловским возник в ходе обмена мнениями в ФБ по поводу моей статьи, которая вышла на нашем сайте под названием «Короткий путь к Новой Атлантиде». В ней я высказал мысль, которая для меня самого пока является лишь исследовательской гипотезой, что в понятие «пролетариат» творцами марксизма и его продолжателями на русской почве с самого начала был заложен двойственный смысл. Выражением «диктатура пролетариата» они, не педалируя этого, описывали общество, подчиненное единой задаче познания, выведывания тайн природы и ее преображения. Общество, все сегменты которого должны были обслуживать задачи, условно говоря, Академии наук, а во главе нее должны были стоять реально преданные познанию люди. Примерно такое общество в XVII описал в своем фантастическом наброске Фрэнсис Бэкон, назвав его Новой Атлантидой. Там в роли Академии наук выступает некий дом Соломона, и по ходу изложения автором его деятельности становится понятно, что вся страна в целом представляет собой своего рода инфраструктуру услуг для научных задач этого дома.

При обсуждении этой моей гипотезы Глеб Олегович сказал, что подобные мысли высказывались в среде молодых марксистов рубежа 1960-70-х годов, среди которых первую скрипку играл недавний комсомольский вождь, а впоследствии известный диссидент Лен Карпинский. В его орбите действовали разные люди, включая философа Генриха Батищева (21 мая ему бы исполнилось 88 лет), футуролога Игоря Забелина. И в том числе моего отца, философа Вадима Межуева. Мне показалось интересным и важным воскресить этот явно забытый интеллектуальный слой для сегодняшнего читателя. Вообще, я думаю, был бы очень актуален подробный и обстоятельный рассказ и об этих людях, и об этом времени в целом. Советская философия подарит нам еще много открытий чудных, но чтобы совершить эти открытия, нужно еще раз внимательно понять, в чем был смысл того социального эксперимента, который проводился в России. Разумеется, в ходе беседы мы затронули и другие аспекты, но все-таки в центре ее неизбежно оказывается именно эта проблема.

- Борис Межуев: Глеб Олегович, хочу начать нашу беседу с давнего Вашего утверждения, что многие вопросы, темы и имена общественных дискуссий конца 1960 – начала 1970-х годов были забыты в эпоху перестройки.

Здесь присутствует элемент некоторой недосказанности. Я всегда интересовался этим периодом, когда были поставлены важные социальные вопросы, и я вслед за Вами вынужден отметить, что потом эти дискуссии ушли в никуда. Вот то же имя Игоря Забелина, одного из отрицательных персонажей знаменитой статьи Александра Яковлева «Против антиисторизма», о котором я могу узнать сегодня только из Википедии. Или же имя Лена Карпинского, человека, тоже во многом промелькнувшего в нашем сознании, идеи которого сегодня мало кому известны. Как Вы считаете, почему эпоха 1965-1972 годов в определенной мере «ушла на дно»? Прежде всего, была ли та эпоха продолжением «оттепели» или же отрицанием?

- Глеб Павловский: Тут есть несколько моментов, труднее всего здесь определить контекст, потому что сказать определенно, что 1970-е были именно такими — это неправильно.

1970-е для меня, родившегося в 1951 году, были временем, когда должно было сбыться все, о чем мы мечтали в 50-х. Я закончил школу в 1968 году и лично для меня это было время выхода в большой мир. В школе ты заперт в своем пространстве, но когда выходишь, то тебя с нетерпением ждет эпоха.

То есть конец 60-х — начало 70-х должен было стать временем, когда определяются, сбываются или не сбываются какие-то ожидания, в том числе и ожидания, связанные с самим собой. И когда этого не происходит, это становится важной и конструктивной травмой взросления.

Я не могу себя назвать «шестидесятником», потому что в 1960-е учился в школе, и о том, что 60-е были особым феноменом, узнал очень поздно. То есть, для меня не существовало понятия «Нового мира» как явления, театра «Современник» как события. Я помню, как целенаправленно уже прочитал книгу критика Владимира Кардина, которая начиналась фразой «Свежий ветер XX съезда раздувал занавеси первых премьер». Для меня это было открытие —  я ничего не знал ни о каких премьерах, Антисталинский XX съезд для меня был повседневностью, мы его решения в школе учили. Обычный факт, а не какой-то «символ веры».

- Борис Межуев: То есть, весь расцвет шестидесятнических театров-студий, студенческих театров вы не застали, не заметили?

- Глеб Павловский: Да, к счастью для себя, я пропустил шестидесятничество. С его чудовищным морализмом, за которым крылось попросту алиби проигравших. В перестройку этот морализм превратился в пафосное лицемерие и оттолкнул страну.  И смысл, и значение театра «Современник» я понял позже. Это уже мне объяснял в 1968-1969 годах сосланный в Одессу Боря Черных. Он был видный активист внутрикомсомольской оппозиции, обратился с письмом к очередному съезду КПСС и был выслан из Москвы, потерял карьеру.

А я в конце 60-х я читал только Стругацких, Лема и Брэдбери, фантастику вообще и зарубежные новости о войнах и революциях. Это был мой узкий тезаурус, я знал только то, что писали в колонках международного раздела и из критики фантастики. Например, помню разгромную рецензию академика Петра Федосеева на повесть братьев Стругацких «Трудно быть Богом». Рецензия была написана как бы с точки зрения исторического материализма. В смысле – не может быть фашизм после феодализма, это же полное незнание азов истмата. Это была опасная рецензия для Стругацких, но они отбились. Аркадий Стругацкий был мощный аппаратный боец, поэтому он уцелел и создал институт НФ в СССР.

Ну и, конечно, моим постоянным чтением был журнал «За рубежом». Это был еще своего рода открытый ТАСС для интеллигенции. И там публиковались вещи, которые в других изданиях и позже в 70-х были бы просто немыслимы, — речи американского президента, статьи Стейнбека в защиту войны во Вьетнаме и тому подобное.

Однако герои того времени – были совсем не на одно лицо. Игорь Забелин был для меня, во-первых, фантаст. Он профессиональный физико-географ, деньги зарабатывал географией, исследованиями, писал учебники, но я его знал исключительно и только как фантаста. Хотя его фантастика была слабенькая, прямо скажем, писатель он был средненький. Но вот эта книга «Человек и человечество», которую разнес в своей статье Александр Яковлев, действительно интересна.

Забелин оказался нужен для статьи, острие которая нацелено в почвенников. Яковлеву нужно было уравновесить критику почвенников критикой левых интеллигентов, чтобы не решили, что и он «новомировец проклятый», да он, кстати, им и не был. Забелин с его пафосом интеллектуального класса как нового пролетариата был ему удобен, а вот Генриха Батищева для той же статьи ему явно подкинуло КГБ.

В отличие от Забелина Батищев стремился, скорее, вылущить интеллектуалов из рабочих, педагогически раскрыть их творческий потенциал. Он просветитель, который зря не пошел путем Симоны Вейль, он обожал учить. Но в 1970-1971 годы, когда мы познакомились, Генрих Батищев проходил по делу Петра Якира, у него были допросы. Но он, как все люди в желтом доме ИФАН, был хитрован. У него шли допросы по делу Якира, а в то же время он как-то ускорил через Павла Копнина процесс и был утвержден старшим научным сотрудником Института философии. После этого его уже нельзя было просто выкинуть из профессии.  Генрих Батищев с его «деятельностной сущностью человека» был светлой фигурой русского марксизма, хоть потом и крестился и перешел в православие как многие.

Игорь Забелин был транслятором популярной идеологемы «прогрессивной интеллигенции» — собственной концепции у него не было. А у Аркадия Стругацкого она была. Я помню его концепцию трех революций, которая была им изложена во введении к какому-то изданию зарубежной фантастики, я точно не помню. Это был 1968-1969 год. Он говорил о том, что последней будет революция духа, и в ней интеллигенция станет ведущим классом.

Лен Карпинский шел другим путем, я думаю, он был предан развитию марксистской теории даже больше, чем Михаил Гефтер.  Гефтер был человек широких взглядов, он больше писал о Марксе, о Ленине, но у него не было личной задачи развивать современный марксизм, а у Лена она была. Именно поэтому для Лена было важно понять – что такое современный рабочий класс, что такое современная образованность, что такое интеллигенция.

Действительно, в это время возникла идея, что интеллигенция, ИТР становятся новым передовым классом. Для Батищева это означало, что рабочий класс должен быть развит, более образован и просвещен. Был такой сборник к 100-летию Ленина в 1970-м году, и там статья Батищева – о том, что такое современный рабочий класс, и чем, по сути, является интеллигенция — новым пролетариатом, рабочим классом XX века. У Лена Карпинского тоже есть статья про научно-техническую революцию и современный рабочий класс. Но когда она вышла, повестка интеллектуального класса ужа становилась не актуальной, главной становилась диссидентская тема. Точнее, понятия диссидентства еще не было, но уже был самиздат. Уже выходила «Хроника текущих событий». Уже появлялись герои Демократического движения, которым тихие работники ИТР казались «образованцами».

И было действительно сложно совместить публицистику Александра Солженицына в духе «Жить не по лжи» с рассуждениями Генриха Батищева о том, что такое образованный рабочий класс. Расходились сами понятия. А еще журнал «Проблемы мира и социализма». Там тоже велись дискуссии и ставились аналогичные социально-философские вопросы.

Лен всегда говорил очень умно и оставил много записей в блокнотах, но почерк у него был ужасный. Наверное, где-то в семье сохранились его записи, но они почти не читаемы. Но он рассуждал интересно, именно от него я впервые услышал понятия «местовладельчества» и «местовладельцы» применительно в нашей системе. Я думаю, не исключено что концепцию «приватизацию власти» Гефтер тоже взял у Карпинского, но это лишь гипотеза. У Лена были очень интересные рассуждения о потреблении в советской экономике. Он совершенно уморительно рассказывал о том, почему в овощном магазине мерзкая гниющая картошка и помидоры — потому что они уже переварены и съедены еще до того, как попали на склад магазина, и то, что мы покупаем, это кал системы.

У Лена была стройная, но не систематизированная концепция современного рабочего класса. Он очень внимательно следил за югославским опытом, у него на столе лежали стопки югославских материалов о модели самоуправления. Также он следил за развитием итальянского, польского рабочего движения. Он очень серьезно к этому относился, хотя в это время рабочие были уже не популярная тема. Даже у Сахарова,у которого довольно рациональный язык, социологический, но тема рабочей интеллигенции исчезла с горизонта. Ее сожрало отталкивание от марксизма.

- Борис Межуев:

То есть тема пролетариата осталась лишь в официозном марксизме?

- Глеб Павловский: Да, пролетариата в официозном понимании. А с другой стороны, в советском гуманитарном и инженерном сленге, рабочие стали мишенью сплетни, как лентяи и недотепы, не желающие работать. Люди, которых следовало бы поувольнять, да нельзя. Тема забастовок и профсоюзов полностью отсутствовала. Увольнения и безработица в влажных мечтах образованца выглядели путем решения проблемы качества труда. Ее потом позже, в перестроечные времена, поднял Николай Шмелев. Этот антисоциалистический и антирабочий идейный комплекс потом целиком перешел в раннюю перестройку.

Стала превалировать идея, что «хозяином» на производстве является директор и инженер-конструктор, и это они должны получать основную прибавочную стоимость. А рабочие — это сменная сила, которую не надо образовывать, такой ленивый щедринский мужик XIX века, который только мечтает завалиться поспать.

Слово «профсоюз» вызывало просто ярость! До польской Солидарности среди советской интеллигенции и в диссидентском сообществе слово «профсоюз» было очень непопулярно.

- Борис Межуев: У меня тут еще один промежуточный вопрос, чтобы было понятно, куда это все шло. Культ 20-х годов, вы застали его? То есть представление, что в 20-е годы было хорошо, а вот в 30-е стало плохо.

- Глеб Павловский: Культ 20-х годов в 1970-е уже угасал. Он играл стратегическую роль в образовании советского консенсуса, это не всегда было явно, но не оспаривалось никогда. Гражданская война в советском бессознательном присутствовала уже как темные времена, время резни, анархии и погромов. Я практически уверен, что сталинизм в 30-е годы использовал этот страх перед «лихими двадцатыми». По сути, и в 30-е, и в 70-е использовался лозунг – вы же не хотите, чтобы у нас было, как в 20-е «смутные» годы? Вам разве Махно нравится, петлюровские погромы?

- Борис Межуев: На этом страхе перед Гражданской войной как национальной смутой построен роман «Хождение по мукам». По существу, она показана не как война красных и белых, а как война государства и анархии в разных формах. Инженер и кадровый военный совместно одолевают смуту и возвращают себе любимых женщин.

- Глеб Павловский: Да, там несомненно это показано, и это есть во многих советских фильмах до 70-х годов. И это, кстати, пародирует Илья Эренбург в «Хулио Хуренито» при разговоре с Великим инквизитором. И у Есенина тоже есть ряд таких, как ни странно, крестьянофобских моментов. У него есть длинное неприятное стихотворение про мужика, который готов за денежку брата родного закопать. Миф о смуте двадцатых как хтонической национальной реальности действительно существовал, и о том, что большевики победили смуту.

Но в 1970-е годы уже появилась ностальгия и по эпохе вот этой смуты как подлинной свободной жизни. По двадцатым именно как «лихим» и вместе с тем прекрасным годам в отличие от мертвых «семидесятых». Один из моих любимых фильмов «Гори, гори, моя звезда» с Олегом Табаковым в главной роли тому подтверждение. И Юлий Ким очень душевно написал песни к этому фильму. Они искренни, просто за деньги такого про коммунизм не напишешь. Но я не очень понимаю, на чем это держалось. Эхо Хрущева? ведь Хрущев хотел действительно возобновить революцию. Примерно как Юрий Карякин хотел ее возобновить с 1964-го года, и видел в том, что его сделают советником генсека,  точно также Хрущев хотел вернуться и начать с 30-х годов.

- Борис Межуев: Но было же еще и воспоминание о 1920-х годов как о времени «хорошего» НЭПа, которое уничтожила «жуткая» коллективизация. Но, мне кажется, в более ранний оттепельный период 20-е годы вспоминались благоприятно не только из-за того, что тогда была вкусная колбаса и было сытно. А, скорее, как эпоха авангарда, начала модернизации советского типа, подъем инженерно-технического сословия, органического включения интеллектуального класса в новую политическую систему через проекты типа ГОЭЛРО и пр. Но к перестройке уже произошел определенный сдвиг образа НЭПа: роскошество еды, материальное изобилие, основанное на частной инициативе, вытеснило образ той научно-художественной активности, которая была в 20-е годы.

- Глеб Павловский: Ну, во-первых, был забытый консенсус, условно «НЭП-овский». Во вторую половину 20-х интеллигенцию кормили получше, в отличие от начала 20-х. Можно было поверить в «новый строй» и тебе еще за идеализм заплатят. В этом поучаствовали многие, широкий слой, о чем с ненавистью вспоминает во «Второй книге» Надежда Мандельштам. Именно в это время идет оптовая покупка протосоветской интеллигенции, внутри которой одни социально близкие слои пытаются затоптать других. Новые топчут бывших, бывшие злобятся, ждут своего часа, и он, кстати, придет для выживших.

Это хорошо показано в «Мастере и Маргарите» на примере Берлиоза и дома Грибоедова. Там отражена не элита еще, а советская богема, элита возникнет позже. Интеллигенцию начнет строить Сталин с начала тридцатых уже обдуманно, но совсем иначе, чем ожидали ребята из РАППА. Я думаю, именно у Сталина надо искать происхождение мифов об интеллектуальном классе как привилегированной элите советского общества. С одной стороны, старые герои, функционеры Гражданской войны, командиры разного уровня занимают места в аппарате. И до 1937-го года, если не проворуются сильно, они не подсудны. Для суда над ними нужна санкция партийной инстанции. То есть, они неприкасаемые, и до 1937-го года это было очень важно, это не забывалось.

С другой стороны, интеллектуальная обслуга еще другая, чем та, что будет с конца 30-х. Был Радек, Рязанов. Было больше свободы, примерно тысяча имели загранпаспорта и ездили лечиться на запад.

Отсюда вторичный миф — воспоминание о том, как прекрасны были 20-е годы. Это начнется уже после войны. Миф о двадцатых как сытном идеалистическом времени, при отсутствии коррупции. Хотя коррупция началась практически сразу с военного коммунизма и никуда не уходила. Судебные дела двадцатых по большей части были коррупционными делами.

Я думаю, что здесь важны отдельные личности, у которых, внутри которых хранилась реальная память о двадцатых. Кстати, Александр Солженицын один из них. Он и схвачен был как недовольный идеалист советско-ленинский. Это заметно еще и в «Раковом корпусе». В таких отвоевавших людях, как Солженицын, как Григорий Померанц, Михаил Гефтер, существовало мнение, что они должны хранить какой-то огонь. Но это все было до конца 40-х. Потом там начинаются более сложные процессы. Я помню, что я сказал в каком-то контексте о Померанце, он с братьями Стругацкими создали советскую интеллигенцию 70-х как воображаемый авангардный класс. Но вообще-то интеллигенцию как советский класс строил Сталин. Ленин не испытывал к интеллигенции никаких особых чувств, но мера недоверия была всегда. Он ее считал имперской «образованщиной». А поскольку Российскую империю он считал преступной, империей зла, то почему он должен был любить интеллигенцию, которая работала на эту империю?

А вот Сталин где-то с начала 1930-х, начинает строить для Союза образованное сословие. И здесь он идет почти против всего своего окружения.

- Борис Межуев: То есть, культурная гегемония, интеллигенция и ее престиж идут именно от Сталина?

- Глеб Павловский: Несомненно. У Сталина можно прочитать о важности интеллигенции как «прослойки», понятие которой он сам и ввел. И что совсем немыслимо в большевизме, он приравнял партаппартчиков к интеллигенции. За такое раньше сажали. Он об этом говорит на последнем съезде перед войной. Вообще и это идея Бухарина. Но Сталин взял у Бухарина много хороших идей. Создавая иерархию, конечно. Тут ему и понадобилась Академия наук, которая ему совершенно не была близка до того. Как мир небожителей, живущих в советском обществе, но свободных от общества. Все игры с квартирами, дачами, домами специальными для академической интеллигенции. Он этим лично очень детально занимался.

- Борис Межуев: Но это уже тема интеллигенции как элиты. Интеллигенция воспринимается как элита, сращенная с партийными кругами. То же Переделкино возникает в 1930-е годы как элитный поселок.

- Глеб Павловский: Это все делалось по плану и задумкам Сталина. Можно сказать, что то, чего Пушкин ждал от императора Николая Павловича, Сталин осуществил — империю читателей. Он знал, что ему это нужно. Поскольку ему нужно было новое оружие, и он уже включился в борьбу за умы с Западом.  Антикосмополитическая кампания, в отличие от прежних чисток, была борьбой за умы.

- Борис Межуев: Вынужден признать, что я думал иначе. Я полагал, что в основе самой марксистской идеи пролетариата лежит полуэзотерическое представление об интеллектуальном классе как естественном авангарде пролетариата. Пролетариат – авангард общества, а инженерно-техническое сословие, правильно мыслящее – авангард самого пролетариата. Очень интересно изучить в этом смысле дискуссию о пролетарской культуре 1920-х годов. Там были острые дискуссии, с которыми я познакомился по книгам, сохранившимся в доме отца. Я читал это, помнится, в 1986 году.  Выступления Бухарина, Троцкого. Троцкий, кстати, был против понятия «пролетарская культура», а Бухарин сочувствовал Пролеткульту. Но я никак не мог понять, как они мыслили эту пролетарскую культуру.

- Глеб Павловский: Если поднять архивы и литературу, то конечно дискуссия о пролетарской культуре началась еще в 1918-м году. И продолжалась до Первого съезда писателей. Она прошла в несколько этапов. Там был очень непростой перелом 1929-1930 года в период перехода к формальному сталинизму. Разгром Деборина, «меньшинствующий идеализм», этот период тоже непростой, — внутренняя борьба, где боролись деборинцы с «механистами». Самым видным из механистов был Скворцов-Степанов, переводчик «Капитала». Они друг друга громили несколько лет.

Деборинцы создали клуб «Общество диалектиков», который, как они думали, будет определять, кто марксист, а кто нет. Из этого общества потом, кажется, самого Деборина исключили. Но жив он остался, остальных убили в годы Большого террора.

К 30-му году деборинцы сожрали механистов, и думали, что они уже «диалектический ум» Политбюро. Они претендовали стать своего рода субститутом советской интеллигенции. Но Сталин решил, что ему не нужны посредники. Его молодые щенки забили стариков и стали «советской философией». Двоякое решение о Деборине принял сам Сталин – сделать его почетным членом Академии наук, но при этом пожизненно непечатаемым.

Что касается 60-х, я думаю, что тут существует главная тайна другая, не 70-х, а тайна еще 50-х годов. Я не знаю, было ли поколение 50-х, скорее его надо рассматривать как поколение 40-50-х — отвоевавших — и до «Доктора Живаго». Это очень интересное поколение. Они прошли несколько таких очень спрессованных сломов – начало 40-х, которое для многих стало более переломным, чем 37 год. 1937 год не имел такой идеологической нагрузки – в одного попало, в другого не попало.

А вот война затронула всех. В 50-е годы там было несколько протоальтернатив, потому что там есть протоплатформа выводов из войны, государственных, политических, там и моральная подоплека и общечеловеческая. Сюда же входят и люди, прошедшие антиеврейскую чистку и для них это тоже экстремальный опыт. Порядка 5 лет, но это была термоядерная пятилетка. Потом смерть Сталина и сразу после начинается возвращение людей из ниоткуда. Зэки начали возвращаться с 54-го года, а с 1955-го это был уже огромный поток. Начинается уже довольно свободная переписка сидевших с не сидевшими, коммуникации выстраиваются довольно легко. Хотя о многих вообще не знали, где они были 20 лет. Они каким-то чудесным образом легко интегрируются в советское общество. Значит есть механика и ресурс этой интеграции?

Мне кажется, что этот котел 50-х, где варится несколько обществ под дальнее эхо 20-х, истерично воскрешенных Никитой Сергеевичем и новый опыт войны, опыт зоны, все это сплавляется необычайно. В 60-х уже идет отступление, упрощение, попытка загнать все это в тесный пенал. По сути, шестидесятничество – это урезанное и оскопленное пятидесятничество. Это не поколение, как обычно говорят, а социальный конструкт, идеологема, имеющая политическую цель. Это была попытка создать нового гегемона.

- Борис Межуев: То сеть, шестидесятники – это, условно говоря, будущее окружение нового прогрессивного лидера, который, как считали все годы застоя, неизбежно придет и начнет обновление, продолжит оттепель? Своего рода «ученая дружина» нового Петра? Что и произошло в итоге.

- Глеб Павловский: Да, дети Сталина, перезаписавшие себя в «ленинскую гвардию». Посмотрите, что происходит в 1965 году – они надеются на приход к власти. Почитайте хоть того же Бурлацкого. А ведь изначально Брежнева не брали в расчет. И Бурлацкий об этом говорил, и Карпинский. Он казался промежуточной фигурой, и все полагали, что на следующем очередном съезде читать политический доклад будет уже другой генсек.

Эти новые люди присматривались к новым лидерам, делали ставки. Как раз в то время Лен Карпинский был близок с Шелепиным. Я никогда не расспрашивал его об этом, но там какая-то интрига, которая в общем осталась неизвестной. Лен до конца жизни сохранял близкие дружеские отношения с Ильей Глазуновым, хотя сам Карпинский считался либералом в оппозиции к «Русской партии» и был автором «Нового мира». Изначально при Брежневе ведь было коллективное руководство, и там шла какая-то более сложная игра, помимо борьбы между шелепинцами и брежневцами. Но, в итоге, брежневцы победили.

- Борис Межуев: Я помню по отцу, вообще по своей семье, что все мое детство ждали прихода нового прогрессивного руководителя. Почему-то таковым считался Андропов. Никто не мог внятно объяснить почему.

- Глеб Павловский: Когда я впервые познакомился с Батищевым, это где-то 1970 год, он передал мне пароль его круга — понятие «Концерт». Концерт — это люди, занимающие разные должности в аппарате, но играющие одну мелодию. И не надо мешать друг другу играть мелодию. Меня тогда, начинающего диссидента, это все дико бесило.

Но примерно то же мне рассказал Борис Черных, бывший в партссылке в Одессе. Я ехал в Москву, и он дал мне направление в какой-то кабинет в редакции «Нового мира», не упомню. От меня требовалось рассказать «товарищу» о том, что и как делается в Одессе и мне должны были дать какие-то контакты, а, возможно, последуют и какие-то просьбы. Так и было. Мне тогда показалось это похожим на дело Мартемьяна Рютина 1920-х годов. Все это восходило, вероятно, к будущему помощнику Горбачева Анатолию Черняеву.

- Борис Межуев: Еще одна тема в этой истории. Хотя сейчас очень популярна браная кличка «троцкисты» по отношению к шестидесятникам, но меня удивляло как раз полное отсутствие симпатий к Троцкому в этой среде. У отца, кстати, оно отчасти было, такое сдержанное уважение. А для всех остальных Троцкий казался еще менее привлекательной альтернативой, чем Сталин. Такая пролетарская идеократия в чистом виде, вот что-то в духе одного из героев фильма Валерия Рубинчика по Анатолию Рыбакову – «Последнее лето детства». Там есть такой персонаж Антон (отметим, что его нет в повести, только в фильме), который кидает реплики «Гете для меня не авторитет», «Тургенев крепостник» и т.д. Вот это и был троцкизм в тогдашнем либеральном понимании. И в этом смысле Троцкий, Пролеткульт, двадцатые – все это казалось злом еще большим, чем Сталин.

- Глеб Павловский: Вытеснение Троцкого началось задолго до того, как его вытеснили из Политбюро, потому что Троцкий – это ведь политизирующее начало. Его успех или неуспех, связанный с оппозицией, был определен альтернативой реполитизации власти. А Сталин воплощал, причем обдуманно, деполитизацию. Он до конца тридцатых выступал как представитель следующей, равновесной эпохи.

А что такое политизация тогда? Это военный коммунизм, это красный террор, это жестокая борьба фракций. А туда никто не хотел возвращаться, и Бухарин тоже, кстати. Бухарин вместе со Сталиным был деполитизатором. Его «социалистический гуманизм» – это же идеология деполитизации. То есть, класс – да, но в социалистическом обществе вперед выдвигается «человек». И это была передовая теория, но для Сталина на тот момент она была уже слишком передовая.

И вот страх политизации сыграл свою роль. Это потом в 40-х, 50-х Сталин бесился от того, что послевоенное общество не желает политизироваться. Его последняя знаменитая статья о врачах-убийцах, он там высказывался о том, что советское общество проявляет «идиотское благодушие», что вопрос надо рассмотреть политически.

Политика была стигма, от нее всячески уходили. В 60-х считалось злонамеренным, когда кто-то говорил, «давайте рассмотрим вопрос политически», — ага, сталинист!

А Троцкого невозможно рассмотреть вне политизации. Уже в начале 70-х интеллигентные антисталинисты говорили, что и Хрущев – троцкист. Либералы радостно вздохнули, что его не стало, потому что все, что он хотел делать, можно, казалось, было сделать и без политизации. Мысль, что десталинизацию можно провести в обход политики, общая для диссидентов, и для лояльной образованщины, и для просто аппарата. Отбросим «политические ярлыки» — и решить можно все. Шелепин же воплощал идею реполитизации, и его альтернатива была отвергнута.

- Борис Межуев: Мне кажется, здесь уже вступает в силу номенклатура, бюрократия, которая всегда и везде борется с политикой, хочет представить себя чисто техническим классом, принимающим неизбежные и безальтернативные решения, не отмеченные никаким идеологическим влиянием. Политизация всегда форма борьбы с номенклатурой, чаще всего проигрышная. Чтобы победить номенклатуру, нужно освоить ее дискурс. Вот лозунг «перестройке нет альтернативы» был в этом смысле гениален.

Но последний вопрос. Вы как-то написали о том, что не надо говорить о классах, потому что нет общества. Соответственно, и об интеллектуальном классе тоже говорить нельзя, потому что общество отсутствует. Признаюсь, я не понял, что значит нет общества, потому что общество у нас есть в том простом смысле слова, что есть разделение труда. Если есть разделение труда, есть разные классы. Можно спорить о том, что в этом обществе представляет собой власть. Но общество объективно существует и классы тоже, в том числе и тот, что производит новое знание. Только что прочитал статью «Почему Германии удалось преодолеть коронавирус». Мысль такова, потому что Ангела Меркель – ученый. Она понимает реально, что такое вирус, и приняла правильные меры.

- Глеб Павловский: Когда я говорю о российском обществе, я опираюсь на Гефтера, его подход кажется убедительным. Состоит он в том, что в России нет общества и нет государства. Нет государства и потому, что нет отличного от власти общества, и наоборот.

А что есть? Есть социум власти. Особенность социума власти в том, что в нем все коммуникации, государственные, социальные, и коммуникации между людьми, идут через власть. То есть, политические коммуникации напрямую составляют фрагмент власти. Средства массовой информации – это средства коммуникации власти же. Гефтер возводил генезис социума власти к царю Ивану Грозному.

Петровская революция – это уже достройка социума власти до рабской распоряжаемости людьми.

Но с точки зрения Гефтера, царь Иван вынужденно импровизировал. Ему надо было как-то организовать свалившееся на него евразийское пространство, а способов не было – и быть не могло. Все имевшиеся институты имели факультативное значение. И он переходит к прямой проекции власти своего двора на страну. Власть строится как Государев двор, и он распространяет его на Сибирь и Поволжье. Поэтому Гефтер считал, что самой трудной задачей для России будет построение государства. Нет шансов создать его, опираясь на западный образец, с различенными нацией и государством. Попытки создать общество всея Руси идут от антивластных или вневластных сил. Самый яркий пример – это то, что начинается с Пушкина и декабристов.

Но трагедия в том, и это его догма, что немыслимо создать общество всей Руси. Это утопическая задача. Происходит перенапряжение унитарностью проекта. И идет их порча – коррупция, бесовщина, от попытки одного или нескольких людей стать обществом. А перед ними социум власти, который не согласен делиться, уступать. И он считал, что в этой точке мы находимся сейчас. В начале 1990-х он мне это долго разжевывал. Я тогда был не очень внимателен, но в последней книге я немножко яснее это рассказываю.

- Борис Межуев: Вы говорите о последней книге? Она уже издана?

- Глеб Павловский: Последняя книга закончена уже в карантине. Это странная книга, альманах под названием «Слабые». Она состоит из нескольких разнородных частей. Это моя попытка восстановить что происходило в начале 90-х в нашем общении с Гефтером. Я вижу проблему слабого государства, слабость для меня отвратительна, и я ищу, как ее преодолеть, переоснастив власть. Гефтер продумывает стратегию выхода России из состояния холодной войны, полагая, что тогдашний мнимый выход гарантирует ее рецидив. Он предлагает усилить Россию на глобальном треке, как русский мир в Мире миров. Я внимательно прислушиваюсь к нему, но иду в противоположную сторону. Он невольно оснастил меня центральной идеей моего будущего Русского проекта – раз государства нет, единственный выход – оснастить слабый Кремль девайсами силы и проворности. Там и эссе Гефтера о Бухарине – «Апология человека слабого», с архивные материалами, на которые он опирался, включая неопубликованные. «Слабые» – это кто? Это Гефтер, Бухарин и грешный я, конечно, не сравнивая величин.

Я всегда принимал гефтерову концепцию социума власти. Он говорил, что перестройка и дальнейшая жизни РФ идут в русле сталинской «революции сверху». И перестройка, и коллективизация – «революции сверху», по выражению Сталина. И тут засада, поскольку социум власти, захватив повестку революции, экстремизирует именно власть, а не «нового человека». Он получает безграничный ресурс экспансии, включая в себя людей, настроенных на перемены. Он жаждет включать в себя всех, и только «революция сверху» дает такую возможность.

А я тогда думал, ну и что?  Пускай революция сверху, зато не кровавая, и лучше так, чем снизу. Я не вдумывался в то, что революция сверху ведет к все новым и новым реинкарнациям власти, ухудшающим ее человеческое качество, разрушающим кадры. Раз сопротивления нации нет, то власть теряет свои границы.

В книге стараюсь вскрыть по возможности честно, как идеологемы Гефтера в моем уме микшировались, породив этот странный проект ФЭПа – игры слабой власти на победу, при сохранении слабости. Русский проект был проектом слабой власти, которую можно вооружить передовыми инструментами силы. Если правильно играть на опережение, то извне не понять, что это блеф, что государства и нации нет, зато власть может обыгрывать сильных. А за счет этого выиграть глобальную игру.

Азартная идея. Эту идею я изобрел, слушая Гефтера, ставившего совершенно другой, более глубокий вопрос: как выйти в постисторическое будущее, не закончившись в качестве человеческого рода? Иначе говорил он, мы вместо исторических задач будем решать задачи эволюционные, более жестокие – перейдя к повестке выживания. Что как видно теперь, и произошло.

Источник: https://politconservatism.ru/interview/myslyashhij-proletariat-za-dvadtsat-let-do-kontsa-sovetskoj-utopii-beseda-borisa-mezhueva-s-glebom-pavlovskim

Авторы исследования отмечают, что большинство респондентов имеет довольно короткий горизонт планирования своего будущего. Для 35% опрошенных период, на который респондент может уверенно планировать свою жизнь, составляет менее одного года, у четверти опрошенных – ориентировочно 1-2 года. Потеря долгосрочной ориентации ведет к тактическому образу жизни («пережить день, месяц, а дальше - видно будет»), лишая население построения долгосрочных персональных стратегий.

Значительная доля неопределенности сохраняется у респондентов и при оценке перспектив страны в целом. Об уверенном понимании будущего страны сообщает 12% опрошенных – такой показатель характерен для периодов сильной социальной турбулентности, однако в России он парадоксально проявляется на фоне стабильной в целом ситуации. Совмещение стабильности в настоящем и неопределенности в перспективе – специфическая черта российского общественно-политического ландшафта. Очевидна при этом связь между низким пониманием своих собственных перспектив и перспектив государства в целом. Вопреки ожиданиям, уровень оптимизма-пессимизма не всегда зависит от типа территорий: в городах-миллионниках он несущественно отличается от ситуации в городах с населением в районе 100 тыс. человек: разрыв на уровне 5-10% в пользу Москвы объясним тем, что столичный регион отчасти компенсируют дефицит будущего собственной региональной политикой. Наиболее сложная ситуация складывается в крупных городах с населением 500 тыс. и более, где люди лишены как преимуществ мегаполисов, так и поддержки среды в малых городах.

Одним из элементов, формирующим «образ будущего» должны были  стать национальные проекты, активно продвигаемые в информационном пространстве. Однако, пока узнаваемость национальных проектов в обществе невелика, они так и не вышли за пределы официальных СМИ, отсутствуют в широком общественном дискурсе. По мнению авторов исследования, на данный момент не сработал накопительный эффект от реализации заложенных в них программ, а выбранные на предварительной стадии формы коммуникации не кажутся респондентам оптимальными.

Исследование показало, что лишь 13% хорошо осведомлены о национальных проектах, 63% - что-то слышали, но не имеют чёткого представления, а 24% вообще не имеют представления, о чём идёт речь. Причём, чем младше респонденты, тем лучше они знают о национальных проектах. Исследователи отмечают связь между такими показателями как погруженность в повестку, осведомленность о направлениях развития страны, понимание ее будущего и оптимизмом. Причем, связь эта носит двусторонний характер: люди, у которых сложился позитивный образ будущего, с большим интересом следят за общественной повесткой, и новые планы укрепляют их уверенность. Люди, не доверяющие институтам государства и настроенные негативно, менее чувствительны к любой позитивной информации. Оптимизм имеет замкнутый круг. Поэтому для оптимистов качественное информирование о национальных проектах будет служить средством подтверждения ожиданий.

В разрезе самих национальных проектов лидирует «Демография» - о нём слышали 60% опрошенных (от числа тех, кто знает о национальных проектах), достаточно весомым является узнаваемость национального проекта «Здравоохранение» - 49% опрошенных. Особенностью национальных проектов является то, что в массовом восприятии они включают в себя более традиционные государственные программы, например: выплату материнского капитала. Это делает их точкой сборки инициатив, формально даже находящихся за их контуром.

В этой связи актуальным становится вопрос о том, как граждане получают информацию о национальных проектах. Сфера информирования населения о нацпроектах является в определенной степени проблемной: постоянно замечают информацию о нацпроектах 22% опрошенных, в то время как половина респондентов утверждает, что редко встречает такие сюжеты в СМИ. Данная ситуация может быть обусловлена далеко не только интенсивностью информационного потока, но и выбором каналов коммуникаций, языком сообщений, реальным эмоциональным вовлечением аудиторий в данную тематику.

Одна из причин слабой узнаваемости национальных проектов – недостаточное их продвижение в социальных сетях. В общей структуре медиапотребления традиционные СМИ являются распространенным поставщиком первичного контента. Однако дальнейшее продвижение информации в значительной степени зависит от эффективности работы в социальных сетях, которые являются источником информирования об общественной повестке почти для половины аудитории. Сетевые онлайн-площадки – основной посредник формирования личного мнения, так как на них происходит интерпретация событий. По мнению авторов исследования, в социальных сетях информация о национальных проектах подаётся без учёта информационных требований аудитории. Только четверть опрошенных считает формат информационной подачи интересным и живым, против почти половины респондентов (41%), отмечающих «сухость» преподносимой информации. У 21% информация не вызвала никакого отклика – респонденты выбрали ответ «не могу оценить».

Если говорить о понимании сути национальных проектов, то мы видим в целом объяснимую на ранней стадии реализации несфокусированность их восприятия. Как правило, понимание сводится к ожиданиям общих улучшений. 67% опрошенных отметили, что понимают суть национальных проектов только в общих чертах, 16% полагают, что хорошо понимают их смысл, 9% заявили, что смысла национальных проектов не понимают.

Ожидания от реализации национальных проектов можно назвать умеренно оптимистическими. Так, примерно половина опрошенных респондентов допускает (но без особой уверенности) что национальные проекты дойдут до его города или села, принесут эффект в месте непосредственного проживания; при этом 20% рассчитывают на это достаточно определенно.

При оценке влияния национального проекта на личную жизнь респондента данная пропорция приблизительно сохраняется с некоторым понижением положительных значений. Надо также учитывать, что традиционно граждане России испытывают подозрение к эффективности управления государственными инвестициями, предполагая возможности злоупотреблений. Кроме того, формируется скепсис к пропагандистским приемам, «лобовому» продвижению. Так, 78% опрошенных ответили, что в национальных проектах «больше пропаганды, чем дела, простые люди не почувствуют заметных улучшений». 

Учитывая невысокую узнаваемость национальных проектов и низкую заметность практических эффектов, можно сказать, что у данной инициативы сохраняется кредит доверия, однако без регулярного практического подтверждения - не столько медийного, сколько связанного с опытом личной жизни - позитивные ожидания будут постепенно снижаться.

Национальные проекты находятся на самом предварительном этапе своего позиционирования. Для значительной части населения их сущность кажется довольно размытой, неопределенной. Они лишь в незначительной мере компенсируют дефицит картины будущего, однако определенный потенциал решить эту задачу здесь есть, полагают авторы исследования.

Между тем, на наш взгляд в исследовании аналитиков «Платформы» основное внимание уделяется всё же национальном проектам, теме важной, но имеющей к образу будущего опосредованное отношение. Анализ самого «образа будущего» недостаточно полон. Понимание этого образа, его структура и идейные направления, возможно, станут предметом более пристального исследования аналитиков «Платформы» в будущем.

Автор: Николай Евдокимов, к.пол.н., доцент кафедры политологии, социологии и философии БАГСУ

Значительный недостаток справедливости и равенства в стране впервые победившего социализма в отдельно взятой стране вызывает значительные сомнения в практической целесообразности использования тотального централизованного распределения совокупного результата общественного производства в качестве экономической основы советской системы хозяйствования. Основоположники научного коммунизма и их последователи задумывались в свое время о том, каким должно быть социалистическое общество в целом и социалистическое распределение материальных благ в частности. С одной стороны, имели место многочисленные рассуждения о том, каким должно быть распределение предметов потребления в грядущем социалистическом обществе, неприемлемость которого представляется в настоящее время очевидной по причине заведомой неприемлемости натурального распределения. В случае перехода к непосредственному распределению предметов потребления Генеральный Секретарь ЦК КПСС оказался бы Генеральным Кладовщиком СССР. Со стороны другой известно высказывание Маркса, утверждавшего о том, что при оплате труда в социалистическом обществе должен господствовать принцип регулирующий обмен товаров – за равное количество труда равное количество предметов потребления. В действительности такая оплата труда не имеет никакого отношения к принципу, регулирующему обмен товаров, так как представляет собой самую настоящую оплату по труду и в том самом, наиболее неприемлемом натуральном виде. Отсутствие общей меры количества труда, позволяющей определить трудозатраты каждого участника общественного производства, не говоря уже о членах общества занятых в непроизводственной сфере, не позволяет использовать принцип оплаты по труду. Да никто никогда и не пытался обосновать разницу между заработными платами Генсека и слесаря пятого разряда путем сопоставления их трудозатрат.

Все борцы за социальную справедливость используют в качестве решающего средства совершенствования общественной и экономической организации социалистическое, а по своей сути внеэкономическое перераспределение материальных благ. Заключается оно в изъятии некоторой части высоких доходов одних для увеличения незначительных доходов других. Представляется в высшей степени целесообразным выяснить характер изменения общественной и экономической организации в зависимости от изменения доли социалистического распределения в совокупной массе производимых материальных благ.

Практически полное отсутствие социалистического распределения относится к ранним формам так называемого первобытного капитализма, когда общество еще не пришло к пониманию настоятельной необходимости предупреждения наиболее тяжелых последствий произвола частных собственников в распределении результатов совместной с рабочими производственной деятельности. Если в настоящее время полностью отказаться от использования социалистического распределения, предоставив частным собственникам неограниченную свободу экономической и производственной деятельности, то тяжелые последствия для общества не заставят себя долго ждать. В результате получим быстрое разорение мелких и средних предприятий, образование гигантских, вплоть до отраслевых, монополий, многочисленные социальные потрясения, переходящие в отдельных случаях в полномасштабный неуправляемый самопроизвольный процесс в общественных и экономических отношениях. Достаточно быстро снизится роль и значение товарно-денежных отношений, которые в скором времени будут заменены тотальным централизованным распределением совокупного результата общественного производства. Практически исключается возможность устойчивого существования такого общества, сохранить целостность которого можно только с помощью использования соответствующего по своей жестокости насилия. То есть, чем больше свободы для частных собственников, тем более жестокое насилие должно использоваться для обеспечения их дальнейшего господства. Вот так неограниченная экономическая свобода, которой соответствует крайне некачественная общественная и экономическая организация, оборачивается огромными бедствиями для допустившего ее общества.

Избежать до настоящего времени осуществления многочисленных мрачных пророчеств капиталистическому обществу позволил своевременный переход к использованию достаточного социалистического распределения. Именно оно является той самой действенной уздой, не позволяющей частным собственникам в их безоглядной погоне за наживой перешагнуть ту невидимую грань, за которой общественные и экономические отношения быстро приобретают явно выраженные признаки неуправляемого самопроизвольного процесса.

С увеличением доли социалистического распределения от нулевого значения качество общественной и экономической организации будет возрастать до некоторого оптимального значения в виде гуманного и демократического капитализма, представителями которого можно назвать наиболее упитанные капиталистические демократии.

Область социалистического распределения, расположенная между нулевым и оптимальным значениями, является областью недостаточного его использования. Ей соответствуют возрастающие степени неустойчивости общественной и экономической организации. Область социалистического распределения, расположенная правее оптимального значения, является областью избыточного его использования. Ей соответствуют возрастающие степени недоразвитости капитализма, затем неразвитости, вплоть до полной замены капитализма системой тотального централизованного распределения совокупного результата общественного производства.

Избыточное социалистическое распределение используется, как правило, в случаях значительного ограничения возможностей общественного производства (войны, революции, стихийные бедствия, природные катаклизмы, обширные техногенные катастрофы и т. д.). Вот так, полностью разгромив страну, разрушив промышленность и сельское хозяйство, большевики невольно использовали тотальное централизованное распределение совокупного результата общественного производства, которое Ленин назвал экономической политикой военного коммунизма. Иногда, однако, ограничение возможностей общественного производства обусловлено преднамеренным неоправданным использованием избыточного социалистического распределения тогда, например, когда общество сворачивает на дорогу, вымощенную благими намерениями наиболее одержимых борцов за социальную справедливость. Именно об этом убедительно свидетельствует возникновение застойных явлений в общественном производстве Швеции после перехода к использованию избыточного социалистического распределения. То же самое явление представляла собой постоянная значительная ограниченность возможностей общественного производства СССР, зажатого в тисках тотального централизованного распределения. Получается так, что при неоправданном использовании избыточного социалистического распределения общественное производство самопроизвольно стремится к такому своему состоянию, которое уже требует использования такого же избыточного социалистического распределения. Вот так две крайности в экономической организации: полная экономическая свобода и полное отсутствие таковой, сходятся в одном и том же, замыкаясь на нищете, деградации и разобщении.

Представляется очевидным, что социалистическое распределение оказывает огромное влияние на характер общественной и экономической организации, изменяя ее в самых широких пределах: от соответствующего неуправляемому самопроизвольному процессу до свойственного системе тотального централизованного распределения совокупного результата общественного производства. Однако оно не позволяет получить общественную и экономическую организацию, качество которой превосходило бы гуманный и демократический капитализм, представляющий собой предел возможностей социалистического распределения. Не приходится даже говорить об общественных и экономических отношениях, хотя бы отдаленно соответствующих многочисленным описаниям несравненных достоинств таковых в социалистическом или коммунистическом обществе.

Можно с достаточной для того уверенностью утверждать о том, что за наиболее эффективным использованием социалистического распределения в условиях развитого капиталистического общества никакого социализма в качестве самостоятельной общественно-экономической системы нет и быть не может в принципе. С не меньшей для того уверенностью можно также утверждать о том, что за использованием коммунистического уравнительного распределения в условиях значительного ограничения возможностей общественного производства никакого коммунизма в качестве самостоятельной общественно-экономической системы нет и быть не может в принципе. Налицо очевидная недостаточность самого социалистического распределения, предопределяющая ограниченность идеи социалистической и призрачность коммунистической, а вместе с тем полную бессодержательность таких понятий, как социализм и коммунизм.

Таким образом, недостаточность социалистического распределения вынуждает искать возможность дальнейшего совершенствования общественной и экономической организации в области распределения результатов совместной производственной деятельности.

Автор: Валентин Яковлевич Мач, член Изборгского клуба (Республика Беларусь)

Процедурные успехи

Так, учрежденная 5 марта Партия прямой демократии зарегистрировала 43 отделения к 22 мая, а до конца мая планируется регистрация еще шести отделений, говорит ее генеральный секретарь Вячеслав Макаров. В сентябре партия планирует участвовать в выборах в законодательные собрания Воронежской и Новосибирской областей и в довыборах в Госдуму от Ярославля, планируется и участие в выборах в Госдуму 2021 г. По словам председателя оргкомитета «Зеленой альтернативы» Руслана Хвостова, партия зарегистрировала 48 отделений за 2,5 месяца (учредительный съезд прошел 10 марта), ожидают регистрации еще шесть отделений.

Партия «Новые люди» зарегистрировала 52 отделения, но в список имеющих право участвовать в выборах пока не внесена, говорит руководитель юридического направления партии Александр Вержбицкий. У партии «За правду» 58 отделений, а до конца мая будет 60, обещает секретарь ЦК партии Николай Новичков: «Потом берем паузу с созданием отделений на летнюю избирательную кампанию и единый день голосования. Осенью возобновим регистрацию». Партия Прилепина планирует принять участие в выборах в заксобрания во всех 11 регионах, где они намечены ближайшей осенью. По словам Новичкова, поставлена задача к началу думской кампании 2021 г. иметь отделения во всех 85 субъектах, кроме того, представительства движения «За правду» будут созданы в частично признанных Абхазии и Южной Осетии, а также в самопровозглашенных ДНР и ЛНР.

Пресс-служба Минюста подтвердила «Ведомостям», что Партия прямой демократии и «Новые люди» представили в ведомство документы о регистрации своих отделений не менее чем в половине регионов: «Представленные документы находятся на рассмотрении».

В последние годы новым партиям редко удавалось пройти все этапы регистрации и получить допуск к выборам. Например, политик Алексей Навальный так и не смог зарегистрировать свою партию, несмотря на многочисленные попытки. Кроме того, Минюст не позволил партии «Гражданская инициатива» внести изменения в свой устав после того, как в ее руководство вошел бывший депутат Госдумы Дмитрий Гудков.

Ранее «Ведомости» писали, что Кремль хочет допустить на выборы в Госдуму 2021 г. большое число малых партий, чтобы «Единая Россия» получила по партспискам дополнительные мандаты за счет перераспределения голосов партий, не преодолевших 5%-ный барьер. Обо всех четырех вышеупомянутых партиях близкие к Кремлю собеседники «Ведомостей» говорили, что они созданы с разрешения администрации президента. По их словам, эти партии также должны перетянуть на себя часть протестного электората КПРФ и ЛДПР, а протестировать новые проекты планируется на выборах региональных парламентов в сентябре 2020 г.

Срок регистрации партий средний, ничего сверхбыстрого в этом процессе не было, уверяет политтехнолог Андрей Богданов: «Партии создавались на базе общественных организаций или активистов вроде зеленых или интернет-игроков, поэтому с людьми в регионах проблем быть не должно». По оценке Богданова, регистрация одной партии могла обойтись в 2 млн руб., «если есть люди и мало-мальски грамотные юристы».

Электоральные перспективы

График учредительно-организационных мероприятий этих партий был составлен с большой задержкой, учитывая двухэтапную систему регистрации, и возможность пройти оба этапа за три месяца зависела от наличия у них политической поддержки от администрации президента, отмечает директор по исследованиям фонда ИСЭПИ Александр Пожалов: «Раз все четыре партии с этим успешно справились, то, значит, такая политическая поддержка у них есть. А сбор подписей для регистрации на выборы в заксобрания уже будет зависеть от благорасположения местных администраций». Наилучшие электоральные перспективы на этапе создания были у партии «За правду», считает эксперт: «Это партия с достаточно известным лидером – Захаром Прилепиным, выраженной идеологией. При этом для администрации президента она может быть полезнее, так как способна привлечь ту часть колеблющихся оппозиционных избирателей, на которых рассчитывают КПРФ и ЛДПР, а у этих партий в 2020 г. хорошие шансы существенно нарастить результаты по партспискам». Но если партия будет активно работать на протестного избирателя, то она будет становиться неудобной для «Единой России» и губернаторов, от которых и зависит регистрация на выборах, подчеркивает Пожалов, так уже происходит с партией «Родина», которая действует в той же идеологической нише и чаще остальных сталкивается с проблемами регистрации по подписям.

А вот «Новые люди» и Партия прямой демократии – это скорее эрзацы либеральной партии и партии предпринимателей и попытка привлечь на выборы какую-то часть абсентеистов, полагает эксперт, хотя качественных отличий этих партий от, например, Партии роста он не видит: «У них пока нет ярких лидеров, креативных агитационных решений и четкого ответа на вопрос, почему именно за них надо голосовать. Также удивительно, что они очень слабо пока работают в интернете, где та же КПРФ сильно их превосходит, хотя, казалось бы, потенциальный избиратель новых партий, особенно занятых цифровой повесткой, легче достижим через интернет».

Что же касается зеленой партии, то, как показывает статистика выборов последних лет в городах с острыми экологическими проблемами (Красноярск, города Подмосковья и др.), она может абсорбировать природоохранный и градозащитный протест и преодолевать проходной барьер на муниципальных выборах, но в масштабе выборов в заксобрания это скорее ниша около 2–3%, добавляет Пожалов: «Зеленая партия тоже способна откусить часть протестных избирателей, которые в ином случае голосовали бы за КПРФ и в меньшей степени за «Яблоко». Но сама «Зеленая альтернатива» становится фактически спойлером или дублером для давно существующей партии «Зеленые», которая к тому же пролонгировала льготу на участие в думских выборах без сбора

Автор: Елена Мухаметшина

Источник: https://www.vedomosti.ru/politics/articles/2020/05/25/831059-kremlevskie-proekti

Референдумы 1991 года о статусе Крыма – попытки к возвращению в Россию

Воссоединение Республики Крым и города Севастополя с Российской Федерацией после референдума 16 марта 2014 года оказало огромное влияние на российское общество, стало крупнейшим геополитическим событием в мире, которое глубоко отразилось на международных отношениях. Процесс возвращения Крыма в Россию – в «родную гавань» потребовал пройти длительный и трудный путь. Все 23 года, с 1991 г. до 17 марта 2014 г., для жителей Крыма и города Севастополя были периодом борьбы за возвращения Крыма в состав России посредством организации и проведения четырёх референдумов.

Три из них были организованы в 1991 г.: 20 января – общекрымский, 17 марта – всесоюзный, 1 декабря – всеукраинский. Один общекрымский референдум, намеченный на 2 августа 1992 г., не состоялся из-за требований Верховной Рады Украины его отменить. Наконец, 16 марта 2014 г. был проведён общекрымский референдум, который окончательно решил проблему возвращения Крыма в Россию. Чтобы оценить драматизм борьбы жителей Крыма и города Севастополя за возвращение в Россию, рассмотрим каждый из четырёх референдумов.

Первый референдум в Крыму (он был первым и в истории СССР) организован 20 января 1991 г. Решение о его проведении было принято 12 ноября 1990 г. на внеочередной сессии Крымского областного Совета народных депутатов. На референдум был вынесен вопрос: «Вы за воссоздание Крымской Автономной Советской Социалистической Республики как субъекта Союза ССР и участника Союзного договора?» 

Право голоса имели 1 777 841 крымских избирателей. В референдуме приняли участие 1 441 019 человек (81,3%). Из них положительно ответили 1 343 855 избирателей (93,26%). А 97 % избирателей города Севастополя высказались за статус Севастополя как города союзно-республиканского подчинения, главной базы Черноморского военно-морского флота [1]. По сути, жители Крыма и города Севастополя чётко заявили о своём стремлении восстановить единство со всей Россией.

Историческая значимость данного референдума состоит в том, что это была первая попытка решить судьбу Крыма, основываясь не на позиции правящей элиты, а на волеизъявлении самих его жителей. Центральная власть в Киеве была вынуждена признать феноменальный итог референдума правомочным. На основе его результатов 12 февраля 1991 г. Верховный Совет УССР принял Закон о восстановлении Крымской АССР в составе Украинской ССР [2].

Но центральная украинская власть исказила волю избирателей Крыма, выраженную на референдуме за восстановление Крымской АССР как субъекта федерации СССР. Кроме того, избиратели проголосовали и за то, чтобы Крым стал участником нового Союзного договора. Однако, воля избирателей Крыма – быть в единстве с Россией не была выполнена. Фактически, государственная власть Украины осуществила аннексию Крыма. Правда, мирную, но аннексию [3].

В соответствии с решением IV Съезда народных депутатов СССР 17 марта 1991 г, в Советском Союзе проводился Всесоюзный референдум. На всеобщее голосование был вынесен вопрос: «Считаете ли вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в котором в полной мере гарантированы права и свободы человека любой национальности?»

Во всесоюзном референдуме приняли участие 80% избирателей страны. Из них «Да» ответили 76,4%. В том числе по Украине: приняли участие 83,5%, за сохранение Союза проголосовали 70,2%. В Крыму (без города Севастополя) высказались «За» 1 085 570 человек (87,6%) из 1 239 092 (79,3%), принявших участие в голосовании. В Севастополе также подавляющее большинство людей проголосовало за сохранение Советского Союза [4]. Таким образом, население Украины, Крыма и Севастополя высказалось за сохранение страны, в которой они жили.

Однако процесс распада СССР набирал силу. Особенно он ускорился после провала ГКЧП 19-21 августа 1991 г. Союзные республики начали стремительно принимать правовые акты о независимости и проводить свои референдумы, закрепляющие эти акты. Так, 24 августа 1991 г. Верховный Совет Украинской ССР вместе с Актом провозглашения независимости Украины принимает решение о проведении 1 декабря 1991 г. референдума в подтверждение Акта провозглашения независимости [5].

Отвечая вызовам распада страны, 4 сентября 1991 Верховный Совет Крымской АССР принял Декларацию о государственном суверенитете автономной республики, в которой Крым объявлен участником Союзного договора [6]. Для автономной республики открывались новые возможности по повышению своего статуса, но в условиях процесса распада СССР они оказались нереализованными.

На всеукраинский референдум, проводившийся 1 декабря 1991 г., был вынесен один вопрос: «Подтверждаете ли Вы Акт провозглашения независимости Украины?» Из 84,18% избирателей Украины, принявших участие в голосовании, ответили: «Да» – 90,32%. В Крыму в референдуме приняли участие 62% от граждан, внесённых в списки. За Акт провозглашения независимости Украины проголосовали 54%. Две третьих крымских избирателей (973 653 человек) либо проголосовали «против», либо участие в референдуме не приняли [7].

Собственно, факт проведенного крымского референдума 20 января 1991 г. уже лишал смысла участие Крымской республики в референдуме о независимости Украины, так как Крым уже проголосовал за свою независимость от УССР, выразив волю вернуться к статусу АССР. В соответствии с действующим законодательством, по результатам референдума Крым вновь становился субъектом России (РСФСР).

Необходимо отметить, что всеукраинский референдум проводился, когда фактически и юридически существовало государство СССР и сохранялось его правовое поле. Следовательно, законными и легитимными могли считаться только решения и действия в рамках существовавших законов. В этой связи выход любой союзной республики из состава СССР должен был осуществляться только в соответствии с Законом СССР от 3 апреля 1990 г. «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР» [8] (далее – Закон).

Так, в статье 3 Закона определено: «В союзной республике, имеющей в своем составе автономные республики, автономные области и автономные округа, референдум проводится отдельно по каждой автономии». Однако в Крымской АССР не был проведен отдельный референдум по вопросу её пребывании в составе СССР или в выходящей союзной республике. В этой же статье установлено: «В союзной республике, на территории которой имеются места компактного проживания национальных групп, составляющих большинство населения данной местности, при определении итогов референдума результаты голосования по этим местностям учитываются отдельно». Эта норма также была проигнорирована.

В статье 6 Закона было закреплено, что решение о выходе союзной республики из СССР считается принятым, если за него проголосовало не менее двух третей граждан СССР, постоянно проживающих на территории республики. Частью 7 статьи 17 Закона установлено, что в случае выхода республики из состава СССР должен быть согласован статус территорий, не принадлежавших выходящей республике на момент её вхождения в состав СССР. Две последние нормы союзного Закона, как и предыдущие также были проигнорированы государственной властью Украины.

Кроме того, согласно 9 статье Закона Верховный Совет Украины должен был представить Верховному Совету СССР итоги референдума, чтобы установить был ли проведен референдум в соответствии с союзным законодательством. В случае положительного решения, Верховный Совет СССР должен был внести вопрос на рассмотрение Съезда народных депутатов СССР. По представлению Верховного Совета СССР, согласованному с Верховным Советом Украины, Съезд народных депутатов СССР должен был установить переходный период, не превышающий пяти лет, в течение которого должны быть решены вопросы, возникающие в связи с выходом республики из СССР. В переходный период на территории Украины должны были сохранять свое действие Конституция СССР и законы СССР.

Следовательно, провозглашение независимой Украины не соответствовало нормам советского законодательства, предусматривающего процедуру выхода из состава СССР.

Источники и литература.

1. Крымский референдум 20 января 1991 г. о воссоздании Крымской АССР: http://www.qrim.ru/about/history/Referendum_1991

2. Закон Украинской Советской Социалистической Республики «О восстановлении Крымской Автономной Советской Социалистической Республики»: http://sevkrimrus.narod.ru/ZAKON/1991-2.htm

3. Аринин А.Н. Референдум в Крыму: история вопроса и современные реалии // Гражданин. Выборы. Власть. № 2, 2014. С.41.

4. Севастопольские СМИ: власти Украины игнорируют все референдумы о статусе Крыма: http://kri.su/news/?category=sevastopol-Top-obszestvo&altname=sevastopol...

5. Там же.

6. Черноморский флот, город Севастополь и некоторые проблемы российско-украинских отношений. Хроника, документы, анализ, мнения. (1991-1997 гг.). М., 1997. С.7.

7. Севастопольские СМИ: власти Украины игнорируют все референдумы о статусе Крыма: http://kri.su/news/?category=sevastopol-Top-obszestvo&altname=sevastopol...

8. Ведомости Съезда народных депутатов СССР и Верховного Совета СССР.  11 апреля 1990. № 15, ст.252, 253.

Продолжение следует...

Автор: А.Н. Аринин, доктор политических наук, академик РАЕН

Абстрактно-логическая ступень анализа и ее формы (термины, суждения, умозаключения, дефиниции)

Ранее было установлено, что в ощущениях, восприятиях, представлениях и чувственных определениях, то есть формах чувственного познания, действительность отражается не на уровне сущности, а лишь на уровне явления. Практика показывает, что использование такой информации в процессе жизнедеятельности людей недостаточно эффективно. И она же требует проникновения в сущность явлений действительности, что и делает человек в ходе абстрактного мышления, протекающего с использованием определенных, специфических форм.

Поскольку ощущения человека являются базовым средством его контакта с действительностью, в том числе и в ходе общественной практики, то естественно, что проникнуть в сущность явлений действительности возможно, лишь углубляя, развивая, те знания, которые запечатлены в чувственных формах познания. Казалось бы, задача предельно проста: берутся формы чувственного познания и используются в процессе абстрактного мышления. Но такой возможности, как показывает анализ, нет. Прежде всего, потому что речь идет о двух качественно разных явлениях: чувствах и абстрактном мышлении, то есть рациональной деятельности человека. А переход же, как известно, от одного качества к другому – это скачек, изменение качественное.

Обычный вопрос перехода от чувственной ступени познания к рациональной решается в научной литературе довольно просто и во многом традиционно. Как правило, декларируется, что от ощущений, восприятий, представлений, чувственных определений (форм чувственного познания) субъект переходит к рациональному познанию, протекающему на базе понятий, суждений и умозаключений. Однако, декларации здесь явно недостаточно, поскольку не все так очевидно, как звучит эта посылка. Иными словами, переход от чувственной ступени познания к рациональной должен быть исследован глубоко и предметно, как этого требует изучение всякого диалектично протекающего, противоречивого процесса.

Для того, чтобы перевести чувственную информацию в рациональную и начать оперировать ею, необходимо последнюю выразить в рациональных формах.

Но в каких? Очевидно, что сразу же от форм чувственного уровня отражения, в которых действительность отражена на уровне явлений, перейти к абстрактно-логическому мышлению с использованием соответственно рациональных форм, в которых содержится информация о сущности анализируемых явлений, невозможно. Должны существовать такие формы, которые принадлежали бы мышлению, но отражали действительность не на уровне сущности, а на уровне явления, обеспечивая тем самым перевод чувственной информации в рациональную.

Изучая научную литературу, нетрудно убедиться в том, что такие формы существуют. Это термины, суждения, умозаключения и абстрактно-логические определения или дефиниции. Их содержание и функциональное предназначение заключается в следующем: а) они выполняют функцию знакового обозначения чувственной информации; б) как следствие – переводят эту информацию из чувственной в абстрактно-логическую; в) благодаря им сознание человека получает возможность абстрагироваться от непосредственного контакта с анализируемыми явлениями, “отлетать” от них; г) наконец, чувственная информация, обозначенная определенными знаками (язык, искусственные языки, математические знаки и т.д.) может целенаправленно передаваться от человека к человеку. Рождается мир общения между людьми по поводу конкретных явлений, которые не обязательно воспринимались, или воспринимаются людьми в данной конкретной ситуации.

Благодаря формам абстрактно-логического мышления происходит социализация чувственной информации, она становится достоянием общественного сознания. Может переводиться от человека к человеку, подчиняясь определенным законам, прежде всего, законам формальной логики.

Если проследить процесс развития сознания ребенка, то нетрудно обнаружить достаточно ярко выраженный скачек в его развитии, связанный с переходом от чувственной к рациональной форме восприятия мира. Родившись и развиваясь, ребенок первоначально осваивает мир на чувственном уровне. В ходе чувственного процесса отражения он осваивает и совокупность звуков, которые слышит вокруг себя и нередко неосознанно их воспроизводит, в том числе и, прежде всего, те, которые наиболее часто произносят родители, близкие. Значительно позже наступает этап соединения чувственной информации о том или ином явлении действительности со звуком, ее обозначающим. Именно в этот момент осуществляется терминологическое обозначение ребенком определенных ощущений, восприятий, представлений, чувственных определений, начинает функционировать, собственно, его абстрактно-логическое мышление, постепенно набирая силу.

Во-вторых, названные формы возникают на базе основных форм чувственной ступени познания. Собственно, формы абстрактно-логического мышления и формы чувственного познания находятся в отношениях диалектического соответствия и диалектического отрицания. Так, каждой форме чувственного познания достаточно строго соответствует определенная форма рациональной ступени познания. В частности: ощущениям – термины, восприятиям – суждения, представлениям – умозаключения, чувственным определениям – дефиниции. Причем формы рациональной ступени поднимают содержание форм чувственной ступени познания на более высокий уровень.

В-третьих, формы абстрактно-логического познания органично связаны между собой и не могут существовать друг без друга. Более того, они строго между собой координированы и субординированы. Наиболее простой и наименее содержательной формой является термин. Термины – основания выражения содержания суждений. Термины и суждения, в свою очередь, являются базой для возникновения умозаключений. Способ отношений между терминами, суждениями и умозаключениями лежит в основании содержания абстрактно-логических определений или дефиниций.

В-четвертых, анализ мышления показывает, что формы абстрактно-логического познания, как и формы чувственного познания, подчинены определенным закономерным связям. Особое место среди них занимает закономерность повышения уровня конкретности содержания каждой последующей формы по отношению к предыдущей. Иными словами, наименее содержательны термины, более конкретны по содержанию суждения, умозаключения и определения. Причем, высшей степенью конкретности содержания в рамках абстрактно-логического мышления обладают определения или дефиниции.

Этот вывод следует из того, что термины обозначают информацию об отдельных сторонах явлений действительности; суждения, как система терминов – уже информацию о связях сторон анализируемого явления, о явлениях в целом; умозаключения – расширяют границы познания – несут информацию о воздействии явлений среды на анализируемое, познаваемое явление; наконец абстрактно-логические определения или дефиниции обозначают чувственную информацию о воздействии среды на анализируемое явление. В то же время, они обеспечивают интеграцию всей абстрактно-логической информации о явлениях, которую обозначают и несут в себе термины, суждения и умозаключения. Это делает их содержание наиболее конкретным по отношению к другим формам абстрактно-логического мышления.

В-пятых, поскольку содержание абстрактно-логических форм познания различно, постольку их значимость для решения субъектом практических задач тоже различна. Особенно продуктивна роль определений. Практика показывает, что наиболее глубокие решения способен принять и принимает тот субъект социального действия, который “вывел” свои знания об объекте на уровень определений, дефиниций. А это возможно в том случае, если в данных конкретных условиях субъекту социального действия удалось разрешить основную массу противоречий, относящихся к познанию тех или иных явлений действительности.

Подчеркивая особую роль определений, ни в коей мере нельзя умолять значение других рациональных форм познания. Все они необходимы. Каждый субъект в процессе познания должен использовать весь арсенал гносеологических форм, стремясь диалектично переходить от более простых к более сложным формам и, в конце концов, к определениям.

Все вышеназванные абстрактно-логические формы обладают определенным аналитическим «потенциалом», и все же, наиболее тесно с анализом связаны термины, поскольку они обозначают информацию об отдельных сторонах явлений, то есть информацию не интегральную по своему содержанию, а действительно аналитическую. Другими словами, поскольку термины «работают» с информацией об отдельных сторонах, элементах явлений действительности, а анализ и предполагает расчленение познаваемых явлений на элементы, стороны, то их продуктивность в осуществлении аналитических процедур, как правило, наиболее высокая.

Вместе с тем, это не умоляет роли других форм абстрактно-логического мышления в процессе анализа. У каждой из них свой «маневр», обусловленный их функциями и возможностями. Практика свидетельствует, что наибольшая аналитичность названных форм проявляется в ситуациях их предметного, системного использования.

Отдавая дань должного как формам абстрактно-логической, так чувственной ступеней сознания, мы не имеем права забывать о том, что они не обеспечивают отражение сущности явлений, остаются, как правило, формами обыденного, а не содержательно-логического, интеллектуального, научного уровня анализа. Словом, рациональный уровень познания не исчерпывается формами абстрактно-логического мышления. Наряду с ними существуют и действуют формы высшей ступени познания (анализа) – это формы содержательно-логического мышления.

Содержательно-логическая ступень анализа и ее формы: (понятия, законы, принципы, научные определения)

Прежде всего, следует заметить, что содержательно-логическая ступень познания является высшей ступенью сознания человека. Понятия содержательно-логическая, интеллектуальная, научная ступень познания – синонимы. Используя формы и средства этой ступени познания, человек получает возможность постигнуть сущность явлений, ставших объектом его анализа. Как соотносится интеллектуальная, содержательно-логическая, научная ступень анализа с чувственной и абстрактно-логической ступенями познания? Их соотношение можно выразить рядом взаимосвязанных аксиоматических посылок.

Во-первых, в основании содержательно-логической ступени познания (анализа) лежат, прежде всего, данные чувств. Другими словами, содержательно-логическое познание не может полностью абстрагироваться от чувственной информации, информации, полученной с помощью чувств.

Во-вторых, содержательно-логическая ступень формируется и существует благодаря и абстрактно-логическому мышлению. Последнее переводит чувственную информацию в интеллектуальную, вооружает человека законами формальной логики, которые на законах формальной логики подготавливают главное основание содержательно-логического мышления. Оно на них базируется, развивая и углубляя их, наполняя эти законы конкретным содержанием.

В-третьих, содержательно-логическая ступень одновременно опирается на чувственную и абстрактно-логическую ступени сознания. Развитое содержательно-логическое мышление не может сформироваться только на базе чувственной или только на базе абстрактно-логической информации. Необходимым и достаточным основанием ее формирования выступают обе эти ступени, “работающие” в единстве.

В-четвертых, содержательно-логическая ступень познания, формируясь на базе чувственной и абстрактно-логической, не сводится к ним. Ее содержание значительно богаче, глубже, продуктивнее, поскольку обеспечивает отражение сущности анализируемых явлений.

В-пятых, содержательно-логическая ступень сознания, сформировавшись, оказывает обратное воздействие на чувственную и абстрактно-логическую ступени. Причем, это воздействие ведет к обогащению содержания последних.

В-шестых, очевидно, что только в интересах познания, правомерно определять “границы” трех названных ступеней сознания. В реальном сознании, как уже отмечалось, они существуют в единстве, образуя интегральное качество сознания, превращая его в целостную систему, решающую задачи отражения, познания, анализа окружающего человека мира.

Наконец, в-седьмых. Единство, взаимодействие, взаимосвязь трех ступеней (уровней) сознания, не отменяет особенности каждой из них. Это дает право поставить вопрос о специфических формах отражения анализируемых явлений, обслуживающих содержательно-логическую ступень сознания.

Очевидно, что и на содержательно-логическом уровне сознание человека отражает, прежде всего, четыре всеобщих характеристики, присущих любому явлению действительности. Речь, как и прежде, идет об отражении отдельных сторон анализируемых явлений; их связей между собой; воздействий явлений среды на анализируемое явление; наконец, взаимодействий предметной ситуации (в целом) на познаваемое явление.

Ранее отмечалось, что эти же характеристики в названных анализируемых явлениях отражаются и на чувственной, и на абстрактно-логической ступенях познания, но с использованием своих специфических форм. На чувственной ступени это: ощущения (чувственная информация об отдельных сторонах анализируемого явления), восприятия (чувственная информация о связях отдельных сторон анализируемого явления), представления (чувственная информация о воздействии явлений среды на познаваемое явление), наконец, чувственные определения (чувственная информация о воздействии среды, предметной ситуации на анализируемое явление). На абстрактно-логической ступени сознания названные характеристики соответственно воспроизводят следующие формы: термины – суждения – умозаключения – дефиниции (абстрактно-логические определения).

Поскольку содержательно-логическая или научная ступень отличается от вышеназванных, то правомерно поставить вопрос о ее специфических формах, “обслуживающих” этот высший уровень сознательной деятельности человека. Обратившись к любой науке, нетрудно обнаружить, что в каждой из них традиционно работают четыре универсальных формы: понятия (категории), законы, принципы и научные определения. Последние нередко квалифицируют как научные идеи, то есть мысли, достигшие в данных условиях высшей степени объективности. Если попытаться соотнести содержание каждой из этих форм с их онтологическим прообразом, то нетрудно обнаружить следующие аксиоматические зависимости. В частности, понятия (категории) фактически во всех науках определяют как формы, отражающие сущность отдельных сторон познаваемых явлений.

Понятия (категории) имеют один и тот же объект отражения с ощущениями и терминами. Это отдельные стороны анализируемого явления. Правда, отражают, «воспроизводят» они отдельные стороны познаваемых явлений с разной степенью глубины. Пользуясь известной терминологией о работе в ходе познания сущностей разных «порядков», правомерно констатировать, что ощущения воспроизводят сущность «первого порядка», термины – сущность «второго порядка», понятия (категории) – сущность «третьего порядка». Другими словами, научные понятия (категории) отражают сущность отдельных сторон, элементов анализируемых явлений наиболее глубоко.

Как же можно представить «картину» взаимодействия, преемственности и взаимодополнения друг с другом: ощущений, терминов и понятий (категорий)? По-нашему мнению, она выглядит следующим образом.

Первое. Все три формы имеют общее онтологическое основание. Им являются отдельные стороны, элементы познаваемых явлений.

Второе. Несмотря на онтологическое единство названных форм, их гносеологические и методологические возможности существенно различаются. Главный индикатор различия – это степень «проникновения» в сущность анализируемого явления, глубина ее отражения. (Речь, прежде всего, идет об отражении сущностей разных порядков, названными формами).

Третье. Процесс формирования и функционирования научных понятий (категорий) существенно обедняется, если осуществляется без учета возможностей ощущений и терминов.

Четвертое. В реальном процессе анализа отдельных сторон явлений одновременно «работают» и ощущения, и термины, и научные понятия (категории).

В системе научного знания, наряду с понятиями (категориями) существует специфическая научная форма, призванная отражать и выражать сущность связей между явлениями. Это закон.

Закон – это форма научного познания, отражающая сущность связей между явлениями действительности. Следуя логике нашего подхода к познанию явлений, впервые человек сталкивается с необходимостью использования данной научной формы тогда, когда пытается узнать сущность связей между отдельными сторонами анализируемого феномена. В этом контексте, не будет ошибкой, если мы констатируем, что закон – это форма научного знания, которая отражает сущность связей между отдельными сторонами (элементами) познаваемых, анализируемых явлений.

Ведя речь о законе, как форме научного знания, нельзя оставить без внимания наиболее широко распространенное в науке понимание закона. Его традиционно определяют как существенную, необходимую, устойчивую, и повторяющуюся связь явлений. Это принятое определение закона, по нашему мнению, не вступает в непреодолимое противоречие с вышеприведенным.

Во-первых, и в одном и в другом случае речь идет о существенных связях.

Во-вторых, о связях необходимых, поскольку стороны одного и того же явления, формирующие его, не могут находиться в случайных взаимодействиях.

В-третьих, вышеприведенное определение конкретизирует, углубляет традиционное понимание закона, поскольку указывает его онтологический прообраз, то есть на существенные связи сторон познаваемых явлений.

Наконец, в-четвертых, повторяемость существенных связей сторон вытекает из того, что наука всегда имеет дело не с единичными явлениями, а с их группами, классами, видами.

На научном уровне законы решают те же задачи, что делают восприятия и суждения соответственно на чувственном и абстрактно-логическом уровнях. У восприятий, суждений и законов один и тот же онтологический прообраз – это связи элементов (сторон) познаваемых явлений друг с другом. Воспроизводят, отражают их названные формы с разной степенью глубины. Возвращаясь с известной терминологии о «порядках» отражения сущности, нетрудно сделать аксиоматический вывод: восприятия дают нам сущность «первого порядка», суждения – «второго порядка», законы – сущность «третьего порядка».

В ходе каждой аналитической процедуры одновременно «работают» все три названые формы только с разной степенью продуктивности. Нетрудно понять, что, как правило, наиболее продуктивны законы. Вместе с тем, нельзя сбрасывать со счетов и восприятия, и суждения. В этой связи важно видеть их взаимодействие друг с другом. Его можно выразить в следующих аксиоматических позициях.

Первая. У восприятий, суждений, законов – один и тот же онтологический прообраз – связи между элементами (сторонами) анализируемых явлений.

Вторая. Восприятия, суждения, законы взаимодействуют и взаимодополняют друг друга в ходе каждой аналитической процедуры.

Третье. В системе: восприятия, суждения, законы, последние играют наиболее значимую роль, поскольку наиболее глубоко отражают сущность связей между явлениями.

Четвертая. Законы формируются с участием восприятий и суждений, в то же самое время они оказывают обратное на них воздействие, обогащая их содержание.

Наряду с понятиями (категориями) и законами в систему форм научной ступени познания входят принципы. Принципы – формы научного познания, отражающие сущность воздействия явлений среды на анализируемый феномен.

Принципы на научной ступени познания выполняют ту же функцию, что и представления на чувственной ступени, а умозаключения на формально-логической ступени познания. У них один и тот же онтологический прообраз – это воздействия явлений среды на познаваемое, анализируемое явление. Единое онтологическое основание названных форм обусловливает их единство, но не отменяет специфику каждой из них. Единство и различие представлений, умозаключений и принципов правомерно выразить в следующих аксиомах:

- представления и умозаключения – необходимая чувственная и формально-логическая база принципов;

-           принципы более глубоко, чем представления и умозаключения отражают сущность воздействий явлений среды на анализируемый (познаваемый) феномен;

-           в каждой аналитической процедуре одновременно «работают» все названные формы;

-           принципы, базируясь на представлениях и умозаключениях, оказывают на них обратное воздействие, обогащая, развивая их содержание.

Наряду с понятиями, законами, принципами содержательно-логическую ступень познания обслуживают научные определения.

Научные определения – это формы научного познания, которые отражают сущность воздействий предметной ситуации (среды) на анализируемое явление. Научные определения на содержательно-логическом уровне выполняют ту же функцию, что и чувственные определения и функции на своих уровнях: чувственном и формально-логическом соответственно.

Диалектику взаимодействий чувственных определений, дефиниций и научных (содержательно-логических) определений правомерно выразить в следующих аксиомах:

-           у названных форм – одно и тоже онтологическое основание – воздействия среды на анализируемый феномен;

-           они едины, но отражают воздействия среды (предметной ситуации) на анализируемый феномен с разной степенью глубины;

-           наиболее глубоко сущность воздействий среды на анализируемое явление отражают научные определения;

-           в каждом аналитическом процессе одновременно «работают» чувственные определения, дефиниции, научные определения, они взаимодействуют, дополняя и обогащая друг друга;

-           чувственные определения и дефиниции – необходимая база для формирования научных определений;

-           последние, сформировавшись, оказывают обратное воздействие на первые, развивая, углубляя их содержание и функциональные возможности.

Таким образом, завершая аксиоматическую характеристику форм содержательно-логической (научной) ступени познания можно резюмировать следующее.

Основными формами содержательно-логической ступени познания являются: понятия (категории), законы, принципы, научные определения (идеи).

1.         Эти формы отражают соответственно: сущность отдельных сторон познаваемого явления; сущность связей их между собой; сущность связей познаваемого явления с явлениями среды и их воздействие на него; наконец, сущность предметной ситуации, в которой находится познаваемое явление и ее воздействие на него.

2.         Между формами всех ступеней познания существует достаточно строгое соответствие. В частности, отдельные стороны познаваемого явления соответственно воспроизводят: чувственная ступень – ощущения, абстрактно-логическая – термины, содержательно-логическая – понятия. 

Связи отдельных сторон между собой соответственно с уровнями сознания воспроизводятся: восприятиями – суждениями – законами. Связи познаваемого явления с явлениями среды: представлениями – умозаключениями – принципами. Наконец, сущность воздействий предметной ситуации на познаваемое явление обеспечиваются в жизни следующими формами: чувственными определениями – дефинициями – научными определениями (идеями).

Схематично положение, взаимодействие и соответствие друг другу форм всех трех уровней сознания человека можно представить следующим образом.

О ==== S

4. Формы каждой ступени познания выполняют специфические функции, отражают познаваемые феномены с разной степенью глубины. Формы чувственной ступени познания (ощущения, восприятия, представления, чувственные определения) несут первичную информацию о познаваемых явлениях. Формы абстрактно-логической ступени (термины, суждения, умозаключения, дефиниции) переводят чувственную информацию в вербальную, обозначают ее, закрепляют в системе знаков, обеспечивают взаимопонимание людей по поводу чувственной информации. Наконец, формы содержательно-логической (научной) ступени познания (понятия, законы, принципы, научные определения) отражают сущностные характеристики познаваемых явлений. Другими словами, на этом уровне мы имеем дело уже с научным познанием, с научным анализом явлений, формами которого являются: понятия (категории), законы, принципы, научные определения (идеи).

Может сложиться впечатление, что нас интересуют формы каждой ступени познания сами по себе, как предмет теоретического исследования. Это далеко не так. Как показывает практика, на основании каждой из названных форм познания, если субъект их использует целенаправленно в ходе своей жизнедеятельности, возникает строго определенное методологическое средство, то есть средство, позволяющее решать конкретные практические задачи. Давайте конкретизируем эту посылку.

«Демократия перед теми, кто к ней относится серьезно, ставит почти неразрешимые проблемы, а тем, кто ее ненавидит, открывает почти неограниченные возможности», — отмечал Вацлав Гавел. Почему столь многие из нас готовы поступиться «громкими правами» в обмен на процветание и безопасность, часто иллюзорные? И возможен ли свободный рынок без демократии, а демократия — без свободы? Над этими и другими трудными вопросами предлагает задуматься известный английский журналист Джон Кампфнер, изучивший политический опыт Сингапура, Китая, России, Объединенных Арабских Эмиратов, Индии, Италии, Великобритании и США