Откровения

«Весной 1988 года в Радонеже (в то время это место было скрыто под псевдонимом «Городок») была сделана попытка установить памятник преподобному Сергию Радонежскому, автором которого был В.М.Клыков. Первоначальное разрешение властей было получено. Памятник был привезен, но накануне открытия ветер в верхах переменился. Перестройка ведь была движением на Запад, а тут жест получился бы уж слишком патриотичным, слишком русским.

Милиция оцепила Радонеж, были отменены электрички из Москвы, церемония открытия не состоялась. Вечером того же дня, объясняя по московскому телеканалу причину такого своего решения, М.С.Горбачев произнес дивную фразу:

-Я думаю, что духу перестройки установка этого памятника не соответствовала бы.

В устах семинаристов немедленно сложился апокриф: очевидно, дух перестройки ночью явился Михаилу Сергеевичу и сказал:

-Слушай, Михаил, мне это дело не соответствует!»

Эта байка рассказана в книге отца Андрея Кураева «Вызов экуменизма». Оказалось, что ее не слышал Вячеслав Михайлович Клыков - великолепный скульптор, лауреат Государственной премии СССР, Президент Международного славянского фонда.

-Вячеслав Михайлович, вероятно к вере вас привела мама?

-Бабушка. И верой я обязан своей родине.

-Где вы родились?

-В селе Мармыжи Курской области. Оно было удалено от дорог – железнодорожной станции Мармыжи и Азовского шляха. Это путь, по которому в центральную Россию приходили ногайские, крымские  татары, чтобы пограбить народ.

Село наше, видимо, было основано очень крепкими людьми при царе Алексее Михайловиче. Тогда на юго-восток Курской губернии посылали тех, кто умел держать в руках оружие, обращаться с конем. Они охраняли Центральную Россию от кочевников.

-Вероятно, ваши предки - очень мужественные люди.

-Думаю, что так. Они не побоялись туда поехать. Село состояло как бы из хуторов. На одном бугре – 10 домов, на другом - 12, на третьем 15. В общем в 1934 году было 920 домов.

-А сейчас?

-12 осталось. И когда коммунисты начинают восхвалять свои достижения, я им говорю: «Поезжайте, посмотрите, что ваши эксперименты сделали с селами!» Объявить деревни бесперспективными – это все равно, что объявить бесперспективной жизнь.

Родился я в 1939 году.

-Вероятно тогда, после коллективизации, село уже пошатнулось.

-Конечно, был нанесен крепкий удар именно по крестьянскому хозяйству и роду. Но люди еще были трудолюбивые. Колхоз вовремя сеял, пахал, сдавал урожай государству.

Жили небогато, не так, как до революции. Праздновали хорошо. Веселое было село!

-А семья у вас какая?

-Небольшая – 3 детей всего. А вот у бабушки по маминой линии – 8, по дедушкиной – 4.

Мой дед, мамин отец, родом из Воронежа. Увидел бабушку, влюбился и уехал за ней в деревню. Он хорошо пел, играл на гармошке. Самая веселая изба у них была.

Но крестьянским трудом дед заниматься не мог. Трудно ему пришлось, пока не притерся. А вот управлять мог – и стал управляющим у богатого помещика Вербелева.

-Значит, ваши родители – крестьяне?

-Да. Мама моя была очень красивая, живая. А отец от них через речку жил.

-Как же он через речку перебирался к ней?

-Да мосточки были. Начался у них роман – и они поженились, когда ей было 17, а ему – 19 лет. Дети пошли – сначала старший брат, потом я. И к нам переехала из Воронежа сестра моего деда Капитолина Матвеевна. Она тетка мамина, но жила с нами, как ее родная мама.

-Капитолина Матвеевна вас к вере привела?

-Она. Бабушка гимназию окончила

. И первая моя школа была, когда мы с ней после войны ходили в поле кизяки собирать. Чем-то печку топить надо было.

Бабушка много мне рассказывала о воронежских поэтах – Кольцове, Никитине. В 5 лет я уже знал наизусть их стихи, стихи Пушкина. Хорошо засыпал под знаменитую колыбельную Лермонтова. А сколько у нее было всяких шуточек, прибауточек!

-Вспомните хоть что-нибудь!

-Иногда бабушка сокрушалась в поле: «Ну что меня привело в эту лягушачью пристань? Жила бы в Воронеже!» Она же большая мастерица была, вязала на машинке.  Рассказывала, что большие люди ей ручку пожимали.

-Значит, не так-то легко ей в деревне жилось.

-Церковь в нашем селе была в честь Покрова Пресвятой Богородицы. Здание уцелело во время войны (а там страшные бои были!) Мы с бабушкой ходили туда. Мне церковь огромной казалась. Галки как крикнут – под куполом отдается. Теперь- то я знаю, что и не такая уж большая она была. Ее разрушили в хрущевские времена. Только следы от фундамента остались – как окопы. Разнесли кирпичи по домам, на коровники. И ничего теперь нет – ни коровников, ни домов.

А тогда в церкви сохранились росписи. Мне бабушка рассказывала про святых, про Сергия Радонежского. Детская память самая цепкая, всю жизнь это со мной.

-И на службах вы бывали?

-В район ходили – на Пасху, на Рождество. В советское время и этого было достаточно.

Мой отец прошел две войны – финскую и немецкую. Вернулся, слава Богу, не увечный, но с осколками в ногах. Так потом ноги у него и болели.

Они еще молодые были с мамой – и решили переехать на станцию Мармыжи, поближе к городу. Построили там домишко небольшой.

Это было первой трагедией для меня, когда мы из сельского приволья переселились в шум, гарь, как мне тогда казалось. Станция-то была узловая.

Теперь приезжаю туда из Москвы – хороший воздух.

-Все познается в сравнении!

-Там я и пошел в железнодорожную школу. Отучился семь лет и поступил в среднюю школу в Кшени. Родители снимали мне квартиру. Давали на неделю буханку хлеба, ведро картошки и кусок сала.

Среднюю школу я закончил в 1956 году.

-Вы рисовали?

-Всегда рисовал, лепил, вырезал из дерева. К радости ребятишек. Игрушек не было, а я все, что делал, раздавал.

Маме это не нравилось, она меня звала «кукляй».

-Что это значит?

-Тот, кто куклы делает. И еще говорила, что все художники – чахоточные и пьяницы.

Я никогда не рисовал по памяти, как обычно делают дети, а всегда с натуры – коней, коров, птиц. Даже людей. И первое признание получил, когда мне сказали: «Ой, как похоже!»

На нашем бугре в селе было 11 домов - колхозная бригада. Свои лошади (я их всех по именам знал!), коровы, овцы. Только гусенок проклюнется, а я уже понимал, будет это гусак или гусыня. Иногда мы с братом выбирали себе петушков и выращивали. И потом под осень любовались: какие красавцы идут!

Все вокруг было так доступно, так сомасштабно детскому воображению! В деревне не было художественных студий.

-Зато какая свобода.

-Полная!

-И когда человек в ней растет, он получает больше, чем в студии. В школе ваши таланты еще больше развились?

-Нет, как-то наоборот притихли. Ну, а в 14 лет у подростков появляется культ силы. С 8 класса я стал заниматься лыжами, участвовал в соревнованиях – иногда даже неплохо. И в 10 классе твердо решил поступить в Курский строительный техникум, потому что там была секция классической борьбы.

-Поступили?

-Да, и через год уже выиграл первенство Курской области по классической борьбе. И еще дважды. Учиться мне было некогда – и меня не допустили к диплому из-за задолженности по черчению.

-Ой-ой!

-Пришлось срочно пойти в техническое училище, чтобы получить профессию сварщика.

-Очень необходимую для скульптора.

-И стал я работать на заводе. Электроды мы тогда сами делали, поэтому в цехе лежали кучи мела. И я вылепил из него несколько портретов своих товарищей. Представляете, цех темно-коричневый, сварка идет.

-А они стоят – такие беленькие!

-И однажды пришли к нам художники перед каким-то праздником, принесли плакаты. Один из них говорит мне: «Слушай, парень! Тебе учиться надо. Давай приходи к нам в студию, я там рисунок веду».

Я сразу туда пошел. А месяцев через 5 поступил в Курский пединститут на художественно-графический факультет. Тут меня полностью захватила скульптура. Я не вылезал из мастерской: лепил с натуры, рисовал. Это был какой-то рабочий запой.

-Который, по-моему, у вас так и не закончился.

-Да, это так. Глину мы привозили из Коренной. Великолепную, синюю.

-Из знаменитой Курской Коренной пустыни...

-Проучился я год – и преподаватели стали мне советовать ехать в Москву. Я человек решительный. С первого раза поступил в Суриковский институт (причем, нас 5 человек всего приняли). И в 1968 году его закончил.

6 лет пролетели в работе. Только суббота и воскресенье оставались на библиотеки. Любимой у меня была библиотека иностранной литературы. Во-первых, любопытно было узнать, что делается за рубежом. Во-вторых, я изучал по книгам скульптуру древних цивилизаций: ацтеков, египтян, греков, римлян, африканцев...

-В институте к вам пришел первый успех?

-На 5 курсе я выставлялся на молодежной выставке – и две моих работы взяли в Третьяковку. А после защиты диплома я купил у своего преподавателя мастерскую – в старом подвале. И там лет 7 или 8 продолжал изучать камни, металл. Увлекся русской деревянной скульптурой

-Как много нужно знать скульптору!

-Заказов не было. Нищета жуткая. Тут мне пригодилась спортивная и деревенская закалка. Часто от дома до мастерской ходил пешком – денег на метро не было.

А есть хотелось! От голода я даже научился курить. Возьму пачку «Примы», покурю – и вроде перебью аппетит.

-Знаете, мне казалось, что скульпторы востребованы во все времена.

-При советской власти они обслуживали государственный режим. Искус был сильный. Но я никогда не делал марксов, энгельсов, лениных.

-Как появился у вас первый  интересный заказ?

-Я выиграл конкурс на оформление Детского музыкального театра Наталии Сац. Очень ей мой проект понравился. За него я получил Государственную премию.

Потом еще один конкурс выиграл - сделал Меркурия. Он и теперь стоит возле Международного торгового центра.

-К своей теме – православной – когда перешли?

-Мне заказали сделать врата к юбилею Куликовской битвы. И я их сделал. Там было изображение Спаса, святых Сергия Радонежского, Димитрия Донского. Эти врата должны были установить на Варварке у филиала здания Совмина. Там на Швивой горке русские войска разделились на два рукава – и отправились к Куликову полю.

-Но на Варварке ваши врата не стоят!

-Их не поставили, хотя заказчик работу принял и деньги мне заплатил.

-Тоже интересно. Дальше были и памятники святым . Сергий Радонежский, царь-страстотерпец Николай Второй, и преподобный Серафим, равноапостольная Ольга... К вам вернулась детская вера?

-А она никуда не исчезала. Просто в институте нельзя было в церковь ходить.

-А где вы книги брали по Православию?

-У меня было много знакомых среди старых москвичей – скульпторов, художников, писателей, артистов, ученых. Почти все они уже умерли. Мне нравилось с ними беседовать. И они любили говорить со мной. Рассказывали много такого, чего я не знал, но чувствовал, будто знаю. Оно просыпалось во мне.

-А семьей вы успели обзавестись?

-Все успел. Но для меня все-таки главной оставалась скульптура.

-У очень талантливых людей – свои причуды.

-Слава Богу! Он дал мне радость в детях. Дочка Любовь уже родила четвертого ребенка, а она еще молодая женщина. Сыну Андрею - 41 год. Он скульптор. У него семья, двое детей.

-Вам помогает?

-Нет. Я сначала расстраивался по этому поводу, а потом подумал: «Зачем расстраиваюсь? Человеку дано по-другому жить».

-Как вы стали восстанавливать церковь у себя на родине в Мармыжах?

-Началось все с кладбища. Оно было запущенное, козы, коровы по могилам ходили.

Умерла бабушка Капитолина Матвеевна, а через год – моя родная бабушка Пелагея. Я им поставил памятники с крестами. Потом смотрю – еще памятники появились.

А лет 6 назад приехал туда – и так мне обидно стало! Красивая земля – и одни старики. Собрал их, говорю: давайте церковь построим. А они: «Что ты, Славик! Нам осталось жить ничего!»

-И все-таки стройка началась?

-Мне стали помогать мои земляки Николай Богатищев и Владимир Харин. Уже установили купол и крест. Вырезан иконостас, написаны храмовые иконы.

А первую Литургию совершил Курский владыка Ювеналий еще под открытым небом, когда только фундамент сделали. И в тот же день был обретен закладной камень от нашей церкви – у одной бабушки в деревне. На нем написано: «Боже, царя храни!» И стоит год – 1913. Владыка благословил положить этот камень под престол.

Это дало уверенность, что мы на правильном пути. Сейчас подвели дорогу к храму. Владыка вроде пообещал там скит сделать.

Может, и село восстановится. Там в одной семье второй ребенок родился. Раз появился хозяин Мармыжей – пойдет жизнь!

Беседовала Наталия Голдовская