Культура

Мы были знакомы больше тридцати лет. Для точности, 37. Я помню его еще молодым, тридцатилетним, подающим надежды, обладателем каких-то уникальных и важных знаний в области мне совершенно недоступной и непонятной — в социологии.

Начало 80-х, самый закат застоя, прошел под знаком каких-то лихорадочных подсчетов и поисков выхода из тупика. Казалось, что если нам дано будет знать реальные цифры, то их можно сложить в некую очень важную формулу. Формулу спасения. И есть только один человек, которому она известна. Это Даниил Дондурей, самый просвещенный и продвинутый из всех, кого я тогда знал.

Наши пути то и дело пересекались в коридорах и курилках Ленинской библиотеки, где мы оба тогда служили в Информкультуре, главном средоточии интеллектуальной мысли и фронды. Даня забегал туда, чтобы тут же исчезнуть. Не представляю его согбенным над грудой книг или рукописей, в привычной мизансцене для обитателей здешних мест, завсегдатаев библиотечных залов и хранилищ. Он спешил, бежал, опаздывал, ему некогда было пить с нами чай и погружаться во все эти библиографические указатели. Всю нужную информацию он держал в голове или в своем модненьком дипломате, привезенном откуда-то из первой его заграницы. В нем была эта кипучая энергия провинциала, приехавшего покорить столицу. Дамы Ленинки его обожали, вялые библиотечные юноши взирали на него с восхищением как на какую-то отдельную особь, не подлежащую их насмешливой классификации.

При внешней мягкости, он всегда был как скала

Даня был предвестником новой жизни, которая вот-вот должна была наступить. Его социология, свободное владение учеными терминами, его знание всех тонкостей политических и мультикультурных процессов, происходящих в обществе, его дар предсказания и дар просвещения — все это делало его в наших глазах фигурой притягательной и исключительной. При этом в нем не было высоколобой надменности интеллектуала. Как правило, он разговаривал с интонациями педагога старших классов или врача-психиатра, наперед и давно знающего твой диагноз. Конечно, иной раз в его глазах можно было прочесть совсем неутешительное заключение, но это случалось редко. Как правило, Даня излучал непоколебимое добродушие и какое-то йоркширское лукавство. При внешней мягкости, он всегда был как скала. «Все ужасно», — вздыхали дамы в курилке Ленинки. «А мне кажется, совсем наоборот», — утешал их Даня и бежал куда-то дальше. Но его примирительная, успокаивающая интонация действовала лучше всякого седуксена.

Немудрено, что он стал так востребован новым временем. Кажется, не было общественного совета или телевизионной программы, где бы он не заседал, объяснял, отвечал на вопросы. Он был классический общественный деятель 90-х годов, времени бури и натиска, надежд и отчаянья. Но надежд все-таки было больше. Отчасти, может, потому что Даня Дондурей и такие, как он, были на виду и как бы при делах. Казалось, еще чуть-чуть, и он станет новым министром культуры. Вот было бы круто! Вот она формула спасения: правильный человек в нужное время и на своем месте! Еще одна иллюзия 90-х годов, что власти нужны такие люди.

Потом он будет вспоминать о времени этих президентских советов и заседаний с изрядной долей скепсиса и даже досады. А надо было тратить на это свой ум, блеск, эрудицию? Ну да, какие-то деньги! Ну да, известность и даже слава первого интеллектуала и мудреца. А что дальше? Дальше тишина. Точнее, журнал «Искусство кино», который он возглавил в далеком в 1993 году как бы промеж многих других дел. Да так там и остался.

Он сумел безошибочно вычислить прямую причинно-следственную связь между завышенными гонорарами наших кинодив и упадком российского артхауса

Это было реальное дело, часть погибающей бумажной Атлантиды, которую надо было спасти. Он не был киноведом, у него не было очевидных кинопристратий, хотя однажды он мне признался, что плакал на «Осеннем марафоне». Кино любила его жена Зара Абдуллаева, прекрасный критик и литератор. Даня смотрел на кино из своего социологического донжона с каких-то других позиций и высот, по большей части остающихся недоступными обычным киноведам. Он первым предсказал «Последний день Помпеи» — финал всей этой помпезной индустрии с ее мировыми премьерами, красными дорожкам и раздутыми бюджетами перед натиском новых технологий и интернета. Он сумел безошибочно вычислить прямую причинно-следственную связь между завышенными гонорарами наших кинодив и упадком российского артхауса. Нам дано было видеть только призрачные тени на экране, а ему — то, что скрывается за белым полотнищем.

Может быть, поэтому его конфликт с нынешней киновластью был неизбежен. Слишком знающие и слишком умные ей были не нужны. При всей Даниной толерантности и дипломатичности, он оставался чужим нынешним начальникам, а новейший официоз всяческой государственности не вызывал у него ничего, кроме брезгливой усмешки. Зато у него был журнал, ставший содержанием его жизни. Несмотря на все санкции и отсутствие поддержки со стороны журнал «Искусство кино» продолжал выходить. Он таскал с собой новые номера и при любой возможности доставал их из портфеля с ловкостью фокусника или коммивояжера. «А вот и наш новый номер!» — говорил он с ласковой мурлыкающей интонацией, которая мне так хорошо знакома. Придумываешь, пишешь, сочиняешь, ищешь авторов, издаешь, каждому номеру радуешься как новорожденному сыну. И хоть бы кто доброе слово сказал. Но Даня не обижался. Ему было жаль тратить время на глупые обиды и вражду.

Любишь — не любишь — казалось, что эта игра была не с ним и не про него

Наши встречи были редки и случайны. Но даже когда я его позвал в свою программу на ОТР «Культурный обмен», диалога не получилось. Я по-прежнему чувствовал себя рядом с ним учеником 7 «А», а он был ментором, мэтром, учителем жизни. Он продолжал сыпать какими-то фактами и цифрами, не отвечал впрямую ни на один мой вопрос, а когда я спросил его про самый любимый фильм, так ничего и не ответил. Любишь — не любишь — казалось, что эта игра была не с ним и не про него.

Последний раз мы виделись на приеме в Музее русского импрессионизма. Я еще не знал, что он болен. Выглядел он вполне бодро. Только бросилось в глаза, что похудел. Мы мило поболтали обо всем, что не касалось нас напрямую, мимоходом прошлись по «музейной теме», и тут выяснилось, что оба влюблены в новое выставочное пространство Эрмитажа в помещении бывшего Генерального Штаба на Дворцовой площади.

— Как там гениально смотрятся импрессионисты! — восклицал Даня.

— А какой там «Танец» Матисса! — вторил я ему.

— А Пикассо! Гоген! — заливался он от восторга.

Потом он признался, что каждый год они с Зарой и дочерью Тамарой обязательно едут в Петербург на два-три дня, что-то вроде обязательного обряда и традиции. А сейчас я думаю, что для него это и была лучшая формула спасения. Кому нужна социология, если она не может сделать никого счастливым и никого спасти.

Но это мы обсуждать тогда не стали, тем более что подошли общие знакомые, и разговор переключился на стоимость «русских импрессионистов». Даня и тут был информирован лучше всех.

Больше мы не виделись. Завтра его хоронят.

Новости

Активисты участвуют в движении обманутых дольщиков «Татфондбанка». В обмен на икону они хотели попросить Путина решить их проблемы.

Бердников также развернул плакат с обращением к Путину, а Климов снимал это на видео и вел прямую трансляцию в фейсбуке. В итоге Бердникова задержали за пикет, а Климова — за съемку на Красной площади. Их пешком отвели в отдел «Китай-город».

Днем ранее на Красной площади возле Казанского собора задержали шесть вкладчиков «Татфондбанка», которые устроили несанкционированную акцию с просьбой к Путину помочь им в решении проблем с банками в Татарстане. Возле собора они встали с иконами и плакатами. После задержания их отпустили без составления административных протоколов.

В конце декабря 2016 года в Татарстане разразился банковский кризис. Центробанк отозвал лицензии у «Татфондбанка», «Интехбанка», «Анкор банка» и «Татагропромбанка». 

Новости

Prevezon Holdings, базирующаяся на Кипре и принадлежащая Денису Кацыву, сыну вице-президента РЖД Петру Кацыву, заплатит Штатам 5,9 миллиона долларов в обмен на отказ от претензий. Эта сумма составляет всего три процента от суммы, которую изначально требовали американские власти, отмечает агентство Bloomberg. Адвокат Prevezon считает, что в деле победили его клиенты.

Прокуратура США подала в суд на Prevezon Holdings в 2013 году. Следователи считают, что группа отмывала 230 миллионов долларов, полученных благодаря налоговым махинациям в России. В частности, якобы на эти деньги покупали недвижимость в Америке. Также следствие предполагает, что часть этих денег была присвоена у работавшего в России фонда Hermitage Capital. Юристом фонда был Сергей Магнитский, который умер в СИЗО в 2009 году.

Магнитский в 2008 году вскрыл коррупционные схемы, к которым были причастны российские чиновники и сотрудники МВД. В том же году его арестовали, а в ноябре 2009 года он умер в изоляторе. В 2013 году российский суд признал Магнитского виновным в неуплате налогов.

В 2012 году президент США Барак Обама подписал «акт Магнитского». Америка сочла расследование обстоятельств смерти Магнитского ненадлежащим. В 2013 году опубликовали «список Магнитского», в который попали люди, имеющие отношение, по мнению США, к расследованию обстоятельств смерти юриста. 

Новости

Эти версии Windows больше не поддерживаются Microsoft, но из-за этого клиенты не получили обновление, выпущенное для других версий в марте, что стало причиной уязвимости для вируса. В марте компания выпустила обновление Microsoft Security Bulletin MS17-010, которое учитывает уязвимость, на которую целится вирус.

Как защитить свой компьютер:

1. Вирус поражает только операционные системы Microsoft. Для начала следует обновить свою версию Windows и антивирусы. Патч, который закроет уязвимость системы, можно также скачать на официальном сайте Microsoft. После установки нужно перезагрузить компьютер;
2. После этого в антивирусе нужно включить проверку системы. Если антивирус найдет атаку MEM:Trojan.Win64.EquationDrug.gen, снова перезагрузить компьютер и убедиться, что обновление установлено;
3. В будущем не открывать файлы в неизвестных или подозрительных письмах, внимательно следить за тем, что вы скачиваете из интернета, не переходить по сомнительным ссылкам и не пользоваться неизвестными USB-накопителями.

Как удалить вирус:

1. Включить безопасный режим с загрузкой сетевых драйверов. Инструкции, как это сделать, в Windows 7, Windows 8 и Windows 10;
2. Также можно попробовать самостоятельно удалить зараженную вирусом программу через «Удаление программ» в «Панели управления»;
3. Отдать задачу по удалению зараженных файлов антивирусным программам SpyHunter Anti-Malware Tool, Malwarebytes Anti-malware или STOPZilla;
4. После полного удаления вируса можно начать восстановление зашифрованных вирусом файлов. Для этого можно использовать декрипторы, утилиту Shadow Explorer или Stellar Phoenix Windows Data Recovery.

Программа-шифровальщик WannaCry совершила около 45 тысяч атак в 74 странах, но наибольший ущерб нанесла российским компьютерам. Атаке подверглись компьютеры компании «Мегафон», РЖД, МВД, Следственного комитета. Попадая на компьютер, вирус блокирует доступ к файлам и требует деньги за разблокировку. 

Колонки

Едва получив школьный аттестат, я сразу же намертво забыла алгебру, геометрию и физику.

Историю я и не знала никогда. Единственным в школе истово верующим коммунистом/сталинистом был наш историк, он же классный руководитель. На уроках он вещал, какое счастье коммунизм и какой бог Сталин, а предмет задавал на дом, наизусть, и спрашивал тупо главами, непременно слово в слово.

География была моим проклятьем: моя фамилия что-то напоминала учителю, и он на всех уроках надо мной издевался.

Учительница химии была изощренной садисткой, которая намеренно вызывала к доске самых слабых учеников — и могла измываться над ними большую часть урока. Она прямо жилы из них выкручивала. Ее все смертельно боялись, даже яростные отличники. Перед уроком мы все стояли бледные, с дрожащими руками (без преувеличения).

До старшей школы у нас была странная учительница литературы: она все хотела, чтобы я запоминала стихи наизусть (зачем?!), а я не запоминала — не умею. Поэтому она каждый раз вызывала меня к доске, я мямлила, она ставила мне «двойку» и откровенно считала идиоткой. (И я даже не напоминаю о том, что так называемые сочинения по литературе были копиями предисловий советских критиков.)

Учительница литературы старших классов отменила предисловия и зазубривания и требовала от учеников личного мнения. Что многих, особенно отличников, шокировало до глубины души

Преподаватели английского были почему-то единственными учителями, которые не пытались каждую секунду растоптать учеников, унизить, обидеть.

В общем, после одиннадцатого класса я радостно забыла все, что выучила, кроме английского. И кроме учительницы литературы старших классов, которая отменила предисловия и зазубривания и требовала от учеников личного мнения. Что многих, особенно отличников, шокировало до глубины души. Личное мнение? Откуда? Они ведь тщательно скрывали его девять лет.

Вот такое оно — «лучшее в мире образование». Учить никто и не пытался — даже в такой особенной школе с «глубоким изучением», где училась я, — в школе только для умных, без единого неблагополучного или отсталого.

В МГИМО система вдалбливания продолжилась. Там был единственный профессор, историк, который увлекал предметом. Его лекции все любили: он разбавлял даты занятными историческими анекдотами, у него князья, цари и монархи выходили живыми людьми. Остальное я совсем не помню — оно прошло стороной, скучное и мертвое. Ну, разве что «гостевые» преподаватели из МГУ очень сильно отличались в лучшую сторону. У них, видимо, были идеалы.

«Я туда больше не пойду, — говорит дочь подруги, которой надо закончить Высшую школу экономики. — Почему они на меня кричат? Почему они меня оскорбляют?»

Это говорит отличница. Которая год училась за границей и поняла, что знания — это не когда по учебнику, а когда у человека есть свое мнение. И когда вся система образования придумана лишь ради того, чтобы это мнение у студента появилось.

Люди, которые уехали в Европу с младшими школьниками, не могут понять, отчего дети из школы приходят веселые

«Мы не даем ремесло, мы делаем элиту» — как-то так звучит принцип европейских университетов. Конечно, та элита уже давно сетует, что в наши дни как раз штампуют ремесленников и что университеты как очаги свободомыслия давно в прошлом. Но это им есть с чем сравнить. Они помнят бурные времена Франкфуртского университета, когда прямо там делались революции.

Знали бы они, что человеку могут завернуть диплом лишь потому, что идея слишком «странная» или «смелая». В такой ситуации оказался сын приятеля — он заканчивает МАРХИ, а его уговаривают быстро сделать новую работу, потому что академики «не поймут». Им нужен дом, детский сад — что-то приземленное, а не свободная фантазия. «Отличная работа, отличная, — уверяют самые прогрессивные. — Но они — не примут».

Люди, которые уехали в Европу с младшими школьниками, не могут понять, отчего дети из школы приходят веселые. Почему их не душат алгеброй и геометрией, почему они в третьем классе не знают, что такое интеграл (чем бы он ни был). Им кажется, что западное образование поверхностное. Они отказываются верить, что даже самая жиденькая система, вроде португальской, все равно нацелена на развитие личности. И эта личность в старшей школе сможет серьезно заняться теми предметами, которые ей интересны, а настоящая учеба начнется в университете.

Эта плохо образованная личность каким-то образом поступает и в Кембридж, и в Гарвард. По грантам — как подающая надежды. И становится всемирно известным ученым, музыкантом, писателем. (Может, это потому, что в той же Португалии, когда русский ребенок не может сказать на языке то, что хочет, потому что ему только три года и он язык еще совсем не знает, и он плачет от горя, все учительницы толпой целуют его, обнимают, утешают, пока он не развеселится?)

А я вот в старших классах прислушивалась к советам учителей вступить в комсомол — это был советский «грант» на обучение. (Шел 90-й год. Вспоминаешь — и как будто не с тобой все это было.) Ничто не важно, кроме комсомола. Личность? Не личность, комсомолка. Хорошо, что комсомол к окончанию школы отменили.

Но система осталась. Такая же туповатая, тираническая, бессмысленная. Которая никакую интеллектуальную элиту не делает ни разу — они лишь выпускают людей с престижными дипломами. Которые им понадобятся для того, чтобы каждый год рассчитывать, как правильно выкапывать и закапывать плитку.

У нас все еще отвратительное советское образование, которое мало что дает и ломает людей

И поразительна не та реальность, с которой бывшим студентам придется столкнуться лоб в лоб, а то, что даже преподаватели лучших университетов развели у себя постсоветскую диктатуру. «Что ты там сочинил? Бред, определенно, бред! Это не соответствует! Так нельзя!» «Так нельзя» потом всю жизнь будет преследовать.

Девушку в Сорбонне попросили написать работу о Павленском. Потому что она русская, знает предмет. Она испугалась: «Он им нравится, а мне не нравится, я не хочу о нем хорошо писать». Написала плохо. Похвалили. Потому что работа была хорошая. Честная. Девушка потрясена. Она, учась в лучшем институте Москвы, такого и представить не могла. В лучшем институте надо «как надо». Без вариантов.  

Ну да, не каждый может взять и отправить ребенка в Оксфорд или хоть Университет Гумбольдта (бесплатный). Но просто не надо это мракобесие принимать за истину. У нас все еще отвратительное советское образование, которое мало что дает и ломает людей.

Многие, к сожалению, этого не осознают, потому что мы не знали никакой другой системы, кроме советской, которая готовила не мыслителей, а просвещенных люмпенов, гордясь напоказ своим общим бесплатным образованием, которое мало чем отличалось от промывки мозгов.

Но детки-то выходят из этих вузов поврежденными. Они принимают систему, которая запрещает иметь собственное мнение. Которая уничтожает творческое начало. Которая учит их быть «как все». Учит, «как правильно», то есть по догмам, которые неведомо кто придумал.

Вот мы все и получились, «как все». Затравленные зверушки. Без своего мнения. Со страхом сделать нечто забавное, особенное. Со страхом отличаться. Сотни тысяч переломанных об коленку. Сотни тысяч с удушенной свободой самовыражения. И, увы, мы будем такими людьми, пока что-то там не изменится. Или пока мы все не поймем, что единственное, чему нас всех действительно учат, — это бояться самих себя.

Наука и технологии

Начало читайте здесь:

Как устроена память. Часть 1: Вспомнить то, чего не было
Как устроена память. Часть 2: Вспомнить то, что будет
Как устроена память. Часть 3: Никогда не вспоминать

Склонный к рефлексии и самоанализу читатель наверняка замечал за собой, что даже не самые приятные времена по прошествии лет начинают вызывать теплые чувства. Умом понятно, что «тогда» было точно не лучше, чем «сейчас», но все равно ужасно хочется вернуться назад. Да у вас, батенька, ностальгия!

Эту странную, иррациональную особенность человеческой психики подметил еще Гомер. Его Одиссей многие годы беспечно жил на уединенном острове в теплой компании соблазнительной и вечно молодой нимфы Калипсо. Казалось бы, ну о чем тут еще мечтать? Так нет же: горемычный царь постоянно рвался на родную Итаку, куда его в конце концов и отпустили. С легкой руки поэта появилось и само слово «ностальгия», которое на первых порах  обозначало тоску по дому и лишь недавно приобрело свой сегодняшний смысл.

Ностальгия — больная тема человечества. Тоской по прошлому пропитаны не только дружеские беседы за кружкой пива, этот мотив можно найти практически в любом достаточно объемном литературном произведении. Видимо, это не просто стариковское чудачество, а фундаментальное свойство, архетип психики человека. По странному закону природы людям свойственно идеализировать прошлое, вспоминая о нем со сладко-горькой смесью тепла и тоски. В чем же причина?

Почему нас тянет обратно

Как и большинство психологических феноменов, ностальгия из рук вон плохо поддается экспериментальным исследованиям. Въедливый читатель наверняка уловит в нижеследующих рассуждениях долю околонаучной спекуляции. Действительно, прямые свидетельства эволюционной значимости ностальгии отсутствуют, но экспериментальные данные позволяют приписать ей множество полезных функций.

К примеру, воспоминания о былом обычно позитивны. Эта черта делает их источником духоподъемных мыслей, поддерживающих самооценку и стимулирующих мотивацию в трудные моменты: «Псс, парень! Все, что было, было не зря!» Обладание сознанием принесло нам не только чувство превосходства над прочей биосферой, но и моменты лютой экзистенциальной тоски. Мы не вечны, все кругом прах и тлен. И тут ностальгия отважно встает на защиту нашей психики, давая возможность покопаться в прошлом и найти-таки там смыслв жизни, если уж мы вдруг его совсем потеряли.

Другой пример — даже тот, кто в XXI веке предпочитает жить один, изменил бы свое мнение, попади он в плейстоцен: в одиночку не поймать шерстистого носорога и не отбиться от банды каннибалов. Возможно, ностальгия — один из механизмов, ограничивающих нашу тягу к одиночеству. Потому и приходит она чаще тогда, когда мы одни и нам плохо. Теплые воспоминания медленно, но верно заставляют нас забывать обиды, толкая обратно в круг друзей и родных.

Даже сейчас, когда риск отбиться от племени не особенно актуален, ностальгия широко используется в маркетинге — подталкивает потребителя к определенной программе потребления, возвращая индивидуалиста в стадо. Маркетологи испробовали множество способов пробуждения ностальгии. Тем более любопытно, что самое мощное средство оживления памяти используется не часто. О нем и расскажем подробнее.

Аромат детства

Ничто так не пробуждает ностальгию, как запах. Это загадочное и настырное свойство обоняния даже удостоилось отдельного названия — феномен Пруста. В одном из эпизодов своей монументальной автобиографии великий модернист описывает волну детских впечатлений,  воскрешенную в памяти запахом бисквитного печенья «Мадлен», размоченного в липовом чае. Наверняка подобные эмоции знакомы каждому. Тесная, почти интимная связь между ностальгией и обонянием выглядит очевидной и загадочной одновременно. И она определенно заслуживает расследования.

Феномен Пруста — не просто красивое художественное преувеличение. Исследования отмечают, что воспоминания, пробуждаемые запахами, отличаются высокой эмоциональностью. Они дают более глубокое ощущение возврата в прошлое, в них больше подробностей по сравнению с воспоминаниями, вызванными словесными ассоциациями. Но самое любопытное, что доля воспоминаний, ассоциирующихся с запахами, достигает максимума в раннем возрасте и неуклонно снижается к 20 годам. В то же время основная часть воспоминаний, связанных со словами и зрительными образами, относится уже к подростково-юношескому возрасту. Кажется, что память на запахи специально создана для оживления ярких воспоминаний детства и юности. Для чего нам это нужно?

Наследие предков

Разные виды млекопитающих в зависимости от образа жизни привыкли полагаться на разные органы чувств: мы с вами, как и большинство приматов, визуалы, а вот летучие мыши предпочитают создавать картину мира с помощью ультразвукового стереослуха. Однако и мы, и рукокрылые имеем общего предка — маленького ночного зверька, немного напоминающего нынешнюю крысу, жившего пару сотен миллионов лет назад. В те тревожные годы большинство экологических ниш было занято рептилиями, в том числе довольно страшными даже на наш современный вкус. Мелкому крысоподобному предку ничего не оставалось, как вести скрытный ночной образ жизни. Этот травмирующий опыт и вывел на первое место среди органов чувств обоняние — фирменную фишку млекопитающих.

Сегодняшнее разнообразное зверье более или менее успешно сочетает обоняние с другими источниками информации о мире, но наследие сказывается: большинство из нас, млекопитающих, рождается слепыми и в первые часы жизни может полагаться только на свой нос. К примеру, для слепых новорожденных крысят запах феромонов, выделяемых матерью, становится единственным ориентиром. Детеныши, лишенные обоняния, даже не могут найти материнский сосок. В этом нежном возрасте все обучение сводится к буквальному запечатлению — импринтингу, и запечатлеваются в первую очередь запахи, напрямую связываясь с эмоциями. В экспериментах новорожденных крысят сразу после рождения помещали в окружение, пахнущее популярным лимонным ароматизатором — цитралем. А при первом прикладывании детенышей к соску живот матери был вымыт и смазан тем же раствором цитраля. Детеныши мгновенно запоминали лимонный запах как материнский. В дальнейшем такие крысята-эстеты просто наотрез отказывались замечать сосок матери, если он не был предварительно вымыт и надушен.  По-видимому, аналогичные процессы происходят и у человеческих новорожденных, довольно быстро учащихся отличать материнский запах.

Склонность к импринтингу падает с возрастом, но все же продолжает играть важную роль на протяжении всего детства. Именно эти древние механизмы и приводят к надежной фиксации в памяти детских впечатлений, связанных с запахами.

От крысенка к Марселю Прусту

У современного человека обоняние выглядит едва ли не атавизмом. Крайне редко приходится полагаться на него в анализе информации об окружающем мире: о свежести молока лучше расскажет дата на упаковке, а о том, не курили ли стажеры в офисном туалете, — противопожарный детектор дыма. С того момента, как наши предки перешли на дневной образ жизни, роль обоняния неуклонно снижалась. Анализ последовательностей ДНК современных приматов показывает, что зрение направленно вытеснило обоняние. В этой работе ученые изучали распространение псевдогенов обонятельных рецепторов. Псевдоген — это ген, который потерял значение для выживания, сломался, заржавел, да так и застрял, никому не нужный, навсегда в геноме. Именно это произошло с большинством генов обонятельных рецепторов человека: целых 70% наших последовательностей, кодирующих обонятельные рецепторы, превратились в молчащие псевдогены. Проанализировав распространение этих псевдогенов, ученые сделали вывод, что массовое списание в утиль обонятельных рецепторов совпало по времени с появлением у приматов полноценного трехцветного зрения.

Но тут неплохо бы вспомнить, что рецептор — это всего лишь сенсор, воспринимающий информацию. Само ощущение и память о нем рождается в мозге, а он гораздо менее пластичен. Принципиальная схема мозга млекопитающих довольно консервативна и не сильно изменилась со времен динозавров.

Нервные пути всех органов чувств первым делом идут в таламус — древний «рептильный» отдел мозга. Но вот обонятельные нервы выбиваются из этой схемы. Они напрямую иннервируют кору больших полушарий. Получается, что информация о запахах минует структуры таламуса, ответственные за неосознанные, автоматические реакции. Она напрямую отправляется в высшие центры переднего мозга. Один из таких центров — боковая этноринальная кора, имеющая богатейшие связи с миндалиной и гиппокампом. А часть волокон обонятельного нерва вообще образуют прямые соединения с миндалиной.

Некоторые из этих загадочных терминов читатель может помнить: именно о миндалине и гиппокампе мы говорили во второй и третьей частях нашего цикла. Обе эти структуры отвечают за формирование эпизодической памяти, эмоций и воображения. Все это может показаться очередной милой причудой эволюции, но здесь правит бал строгая логика выживания. Запах хищника должен вызывать у жертвы хорошо запоминающийся ужас, а аромат еды, наоборот, столь же памятный интерес и удовольствие. И конечно, бесконечно влекущий, внушающий чувство покоя и безопасности аромат родного дома и материнского молока...

Вместо эпилога

Итак, сотни тысяч поколений безжалостного отбора и сотни миллионов лет эволюции дали на выходе такую романтичную, но не слишком полезную штуку, как феномен Пруста. Ах, ну да, еще мы выжили. Да к тому же поумнели настолько, что чуть-чуть начинаем понимать, как работает наша память, сознание и эмоции.

Людям, особенно тем, кто занимается наукой, ужасно хочется казаться объективными, точными и непредвзятыми. Но природа наделила нас способностью к самоанализу, вновь и вновь обнажающему наше фундаментальное несовершенство. Оказывается, все мы чем-то похожи на героев Филиппа Дика, путающих реальность с вымыслом, а свои воспоминания — с чужой фантазией. Иногда кажется, будто наши попытки разобраться в себе, своем прошлом и в окружающем мире похожи на бунт против законов вселенной. Это и неудивительно: наши первобытные память и сознание были созданы эволюцией для действительно серьезных вещей — выживания и размножения. Мы же старательно пытаемся приспособить их для всякой легкомысленной и захватывающей дух чепухи вроде познания объективной реальности. Пожелаем же себе успеха.