Григорий Мелехов и низовой порыв к субъектности: к 100-летию со дня рождения
Михаила Шолохова
Поскольку моё мнение о творчестве Михаила Александровича Шолохова сложилось очень
давно, то воспроизведу его тезисно, даже не сопрягая с юбилейными публикациями.
«Тихий Дон» - великое произведение, за которое Шолохов заслуженно получил Нобелевскую
премию. Язык, характеры, архитектура – подлинное художественное откровение. Прорвалась
магма Русской Революции через жерло Шолохова. Она прорвалась также через многие
другие гениальные русские вулканы, назову хотя бы Андрея Платонова. О поэзии,
живописи, музыке, театре – говорить излишне.
Однако «Поднятая целина» - трагедия творчества писателя. Есть ведра мёда – но
есть и ведра дёгтя. И получилась «агитка» - читать как откровение невозможно,
хотя во многом осталась роскошь языка, самобытность персонажей. Невозможно вдохновенно
воспеть трагедию раскулачивания – получается трагедия автора.
«Они сражались за Родину» - поверхностная феноменология и ходульные мотивы, скорее
публицистика, чем художественность. «Судьба человека» - тоже. И совсем разочаровывают
тексты Шолохова в жанре собственно публицистики или попыток осмысления как современной
истории, так и литературного процесса.
Творческая трагедия Михаила Шолохова сопряжена с жизненной трагедий его главного
творения Григория Мелехова и шире – с трагедий незавершенной Русской Революции.
Любая революция – порыв к субъектности. В отличие от классических буржуазно-демократических
революций – Русская Революция замахнулась на максимум, на достижение субъектности
для всех, на воссоздание рая на Земле, то есть на Штурм Неба. Эту глубинную суть
Русской Революции осознали русские гении. Ясно, что когда цель Революции сознательно
эсхатологизируется
и тем самым переносится из реального в умопостигаемое, то получаем Утопию, которая
неизбежно противостоит реальному,прежде всего реальной субъектности человека.
Утопическая цель достижения субъектности для всех оборачивается подавлением субъектности
конкретных людей, которых насильно запихивают в общий строй и десубъектизируют.
Наглядный пример – полпотовщина. И получается – исходная задача Революции, будучи
радикализированной, приводит к порабощению идеей, и заканчивается отбрасыванием
в ещё более худшее состояние
десубъектизации, чем перед началом Революции. Задача не решается, а усугубляется.
Григорий Мелехов – олицетворение низового русского порыва к субъектности. Он
– типичный деятель тех «крестьянских войн», которые утверждали буржуазный строй
в передовых странах мира. Именно русские казаки, которых Карл Маркс называл «сельские
буржуа» и которые упорно держались старообрядчества с его «протестантскими» компонентами,
изначально находились на острие низовой «модернизации» России снизу, отличались
стремлением к субъектности (смотри двухсерийный фильм Алексея Салтыкова «Пугачев»,
который тридцать
лет назад мне довелось консультировать).
Сейчас мы вернулись к необходимости взрастить «критическую массу» низовой субъектности.
Не «субъектность для всех», как мечтали большевики, а поэтапная субъектность
с перспективой обеспечить экономическую самодостаточность для низовых трудовых
слоев, как мечтал поздний Ленин в «кооперативном плане», а реалистичнее – те
пути достижения субъектности для максимального количества трудящихся, по которым
успешно прошла западная социал-демократия. Правда, необходимо сделать поправку
на эру постиндустриализма, сменившую
устарелый индустриализм – смотри нашу совершенно реальную коллегиально-выработанную
Программу постиндустриальной модернизации России «Путь из тупика». Нам ещё предстоит
решить задачи народно-демократической революции и сопряженной с ней национально-освободительной,
и Григории Мелеховы здесь – в самый раз!
Если под этим углом зрения ознакомиться с исследованием Александра Огнёва «Донское
Солнце: О трагедии героя и драме писателя» (Советская Россия, Москва, 24 мая
2005 года, № 70-71 /12686/, стр. 3 http://www.sovross.ru/2005/70/70_3_2.htm),
то можно понять, почему Григорий Мелехов (и я, и мои друзья) – «стал он на грани
в борьбе двух начал, отрицая оба их». Ибо Правая Вера, будучи эсхатологичной
и в то же время реалистичной, выше обоих частных начал, коммунистического и либералистического.
Порыв к субъектности
– вот Солнце живых. И правильно проницательный Евгений Тамарченко характеризует
Григория Мелехова – «/Он/ стоит на одной линии с величайшими художественными
образами праведников, правдоискателей и борцов за правду. Ближе всех, пожалуй,
он к Дон Кихту».