Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Художество и политика в творчестве Валентина Распутина

Великий писатель – Максим Горький. Великий поэт – Владимир Маяковский. Разве
можно оспаривать их художественный гений? Прочтешь их произведения – и художественные
образы навеки врезаются в память. А когда читаешь иные их публицистическо-политические
тексты – плеваться хочется, до чего поверхностно!

Быть можно гением в художестве – и простаком в политике. Примерам - нет числа.
И нередко бывает явное рассогласование между художественным действительно гениальным
постижением и примитивным политическим истолкованием этого же постижения в одном
и том же творении – эдакая бочка откровения сердца с ложкой (или ведром) комментария
головы. Дело в том, что художник по сути эмоционален, а политик – целеустремлен.
Творя, художник проникает в целостность-абстракцию образа, а политик, действуя,
воздействует на частность-конкретность
общества. Поэтому художник, сталкиваясь с конкретной социальной реальностью,
склонен выпячивать частность («слезинка ребенка»), а политик, овладевая абстрактным
художественным образом, использует его как средство к конкретной цели.

Люблю творения Валентина Распутина. Какую бы политическую позицию он ни занимал
– буду с дрожью нетерпения открывать каждую его новую книжку, вникать в каждое
его слово. Однако как политик буду отсеивать зерна от плевел. И его художественные
прозрения буду зачастую трактовать иначе, чем он сам – к тому приучили Фёдор
Михайлович Достоевский и Лев Николаевич Толстой.

Пожалуй, удобнее подступиться к известной повести Валентина Распутина «Дочь Ивана,
мать Ивана» (Сибирь, Иркутск, 2003, № 4; Наш современник, Москва, 2003, № 11
http://filgrad.ru/www/forum/rasp.htm) через мнения о ней критиков. В основу повести
легла реальная нашумевшая история, которая произошла в Иркутске в 1993 году.
Героиня была приговорена к шести годам заключения за совершенный самосуд над
насильником ее дочери. В образе несовершеннолетней девочки Светы Валентин Распутин
увидел современную Россию, как
Виктор Астафьев в схожем по сути гениальном рассказе о русской изнасилованной
девочке «Людочка» (Новый мир, Москва, 1989, № 9 http://fro196.narod.ru/library/astafiev/lyudotchka.htm).


Повесть Валентина Распутина получила ряд премий, даже в Китае. Её издали в кировоградском
издательстве "Код" на Украине - по инициативе Кировоградской  областной Русской
общины имени А.С.Пушкина. И лидер общины доцент КГПУ (Кировоградского Государственного
педагогического университета) кандидат филологических наук Андрей Борисович Перзеке
в представлении этой книги говорит главное, к чему я присоединяюсь (http://rusintercenter.org.ua/rasputin.htm):

«Дорога к Храму...

Я люблю Валентина Распутина, как люблю Василия Шукшина, Василия Белова, Виктора
Астафьева, Фёдора Абрамова и других, ярких и талантливых, тех, кто похож на них
своей русскостью и не похож своим неповторимым "лица необщим выраженьем". То,
что с разной степенью густоты рассеяно в народе, в нём не случайно собрано воедино:
Распутин и воин, и пахарь, и мастер.

Он был одним из тех, кто открывал глаза моему поколению в 70-е годы на тот глубокий
духовный и нравственный кризис, в котором наш народ находился, кто грудью прикрывал
Байкал от "строителей чудотворных", чей изумительно чистый и студёный, как байкальская
вода, волшебно всемогущий и родимый русский язык входил в нашу кровь и плоть
и совершал свою живительную работу.

Почти каждое произведение писателя становилось событием в духовном пространстве
огромной страны: "Последний срок", "Живи и помни", "Прощание с Матёрой", "Деньги
для Марии"... И каждый раз - живые лица и голоса литературных героев, передача
тончайших их душевных переживаний, живописание словом ликов природы и наотмашь
хлёсткий, точный и тяжкий диагноз национальных недугов эпохи безвременья, чем
всегда была сильна русская литература. 

С повестью "Пожар" случилась вообще какая-то мистика: не успело это произведение,
рисующее страшную разруху в самоуверенных головах и её страшные последствия,
полное трагического накала, прийти к читателю, как через несколько месяцев случилась
чернобыльская беда. И то, из-за чего она случилась, и как перед лицом этой беды
вели себя реальные люди, с удивительной точностью повторяло события пророческой
повести.

"Пожар" читать было жутко - в произведении царила безысходность. 

Новую повесть "Дочь Ивана, мать Ивана", написанную через 18 лет после "Пожара",
читать больно: и потому, что, выходит, национальная катастрофа не прекращается,
и из-за жалости к семье, попавшей в беду, и из-за изображённой писателем с нравственной
брезгливостью липкой мерзости торжествующей "демократии", лезущей в разных видах
из всех щелей, и из-за тех же наполняющих произведение потерянных душ и "разрушенных"
голов. 

Кстати, пусть никто из украинских читателей повести не обольщается, что всё это
проблемы "иноземной" России и нас они не касаются - увы, мы такие же самые. 

Повесть поражает глубиной авторского анализа зла. За множеством его конкретных
проявлений так и чувствуется поступь "Князя мира сего". Но главное, что безысходности
в произведении нет, а есть вера в возможность противостояния злу и возрождение
нации, которое должно начаться с построения Иваном Храма...

Это тяжкий крест - быть большим русским писателем, духовным наследником и восприемником
властителей дум, жить и произносить слово не по лжи, быть открытым всем болям
своего народа, говорить ему горькую правду во спасение и безмерно любить его,
ему сострадать и пытаться провидеть его будущее. 

Таков Валентин Распутин - наш современник, художник, которому веришь. 

Господи, храни его для нас!»

Созвучен мне и Алексей Шорохов в эссе «Русский вопрос у Валентина Распутина:
повесть "Дочь Ивана, мать Ивана"» (http://filgrad.ru/www/texts2/shor4.htm):

"Затопили нас волны времен,
и была наша участь мгновенна!"
Александр Блок

Валентин Григорьевич Распутин в полной мере обладает удивительным даром, отличающим
русского совестливого писателя от беллетриста западного образца - каждым своим
крупным произведением он овеществляет в слове, делает зримой самую жгучую боль
своего времени. И она начинает жить, двигаться, болеть в нас уже по-другому,
как получившая самостоятельное бытие. Подчеркиваю - в каждом крупном произведении!
Закономерность даже для русской литературы редкостная.

Я думаю, что в первую очередь это обусловлено другим редкостным дарованием писателя
- его литературное творчество на всем открывающемся сегодня пути внутренне непротиворечиво
и цельно, чего нельзя сказать даже о таких крупных художниках, как Толстой и
Лесков. И у этой непротиворечивости Распутина есть свое объяснение: в силу сословных
и временных условий формирования личности художника, ему не пришлось тратить
значительную часть жизнь на поиск и обретение "русского пути", как тем его предшественникам,
которым
мешало барство или социал-демократическое воспитание. 

Крестьянский сын, носитель тысячелетнего русского этоса, он самим местом и временем
своего рождения - одного из пиков Русской цивилизации, победившей во Второй мировой
войне - был поставлен на этот путь. Ему оставалось только с него не сворачивать.
Что, безусловно, требовало (и требует!) большого мужества. Но мы сейчас о другом
- чтобы в достаточной мере осознать новую повесть Распутина, нужно прежде всего
уяснить тот очевидный факт, что становится она понятной во всей своей полноте
только при взгляде на нее
через все предшествующие знаковые повести писателя. Именно здесь он договаривает
начатое в "Живи и помни" и, особенно, в "Прощании с Матерой".

1. Затопленная почва

То, что происходит с героями новой повести Распутина - семьей Воротниковых -
становится последней каплей русского исхода, после которой или должно что-то
происходить, или уже не может произойти ничего. 

Этой последней капле дано, наконец, доплеснуться до нашего сознания, оглушенного
визгом и лязгом нового времени. Дано для того, чтобы понять: русского человека
вне почвы нет! 

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Сразу напрягаюсь, когда слышу слово «почва». Не уйдёт ли мысль
автора в надстройку? Почва – эмоциональное понятие. А рационально – человек может
быть связан с почвой (страной) лишь через собственность, будь она общинной или
частной. Если такой связи нет – имеем «перекати-поле», изученное художественно
Валентином Распутиным в той же повести «Пожар»/

Достаточно вспомнить факты: только в годы революции Россию покинуло свыше пяти
миллионов человек - и где они, что с ними сталось? Уже во втором поколении их
потомки не знали русского языка, и всеми силами старались слиться с окружающими
их народами! Вы что-нибудь слышали, например, о "русской диаспоре" в США? А ведь
по численности эмигрировавших туда в разные эпохи русские уступают, пожалуй,
только ирландцам! И это говорит отнюдь не о какой-то там слабости или "размытости"
русского типа, как нам сегодня втолковывают
иные "доброжелатели" - применимо "к самому непокорному на свете народу" такие
измышления смешны! - нет, это говорит только о том, что, лишившись почвы, русские
теряют и свою великую национальную силу. 

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Автор неправ, русская диаспора есть по всему миру, в том числе
в США. Кто ездил по другим странам и приглядывался – тот знает. У меня перед
глазами – только что купленный шеститомный альманах «Диаспора»/

Вспомним хотя бы расхожий фольклорный мотив, когда русскому богатырю, чтобы победить
противника, нужно было обязательно коснуться земли и набраться от нее своей удивительной
силы. А его враг, наоборот, всеми силами старался не допустить этого и приподнять
богатыря на воздух, оторвать от родной почвы. И это не просто красивый образ,
это - цивилизационный диагноз! Заданный в самом начале нашей истории и на тысячу
лет вперед!

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Посыл сомнительный – не в оторванности от почвы дело, а в оторванности
от собственной совести, в ошкуривании души/

В повести Распутина "Дочь Ивана, мать Ивана" мы видим итог русского исхода -
начавшегося в годы революции и коллективизации, и окончательно свершившегося
в послевоенные десятилетия, когда крестьянская Россия перестала существовать,
и количество городского населения впервые за последнюю тысячу лет нашей истории
превысило ее население сельское. Тот самый "народ", который два последних столетия
являлся для русской литературы синонимом национальной идентичности исчез, растворился
в сутолоке больших городов. 

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Дальше можно не читать, начинается надстроечный вздор, но я
все же приведу этот текст целиком, потому что подобным мусором забиты мозги почти
всех моих соотечественников. Мы, русские, сегодня жалко пали не из-за того, что
свершили индустриальную модернизацию и в массе своей переместились в города,
ибо подобную судьбу претерпели или претерпевают все остальные народы Запада,
Востока и Юга, и катастрофы не наблюдается, а мы пали из-за того и претерпеваем
неслыханную Русскую Катастрофу, что ошкурились,
ибо  преклонились перед Золотым Тельцом, и не с 1917 года, а после смерти Сталина/

Итог этого исхода двоякий. С нравственной точки зрения он характеризуется онтологический
растерянностью: "что же мы за народ", "почему с нами это происходит", "что в
нас сломалось"? - спрашивают себя герои повести. С точки зрения национальной
итог русского исхода не более утешителен - сильно "посмуглевшие" в городах потомки
Иафета (по статистике каждая пятая москвичка выходит замуж за кавказца, что было
бы невозможно в крестьянской России при стопроцентном русском населении деревень)
и сами-то не очень озабочены
своей национальной идентичностью. Они - фон повествования, потому что недавние
выходцы из деревни и еще хотя бы в детстве заставшие "норму" муж и жена Воротниковы
уже, пожалуй, исключение в окружающей их городской жизни. Во всяком случае, в
центральных губерниях русский исход совершился на одно-два поколения раньше.


Как же будет жить народ с затопленными родительскими могилами и церквями, с затопленной
тысячелетней почвой, с "затопленной памятью"? - спрашивает нас Распутин в "Прощании
с Матерой". В своей новой повести он показывает, как живет этот народ.

2. Цивилизационная подмена

Справедливости ради надо признать, что послевоенная советская цивилизация, "коммунизм
переварившая" и тайком под интернационалистский галдеж узаконившая многие основополагающие
принципы цивилизации русской, сколько могла, камуфлировала цивилизационный переворот,
происшедший после оттока русских из деревни. Во всяком случае, на уровне носившихся
в воздухе фраз о "народе-труженике", "трудовой доблести", официальной пропаганде
труда производительного. 

Таким образом, лишенные русской почвы новые жители больших городов, в их числе
и Тамара с Анатолием Воротниковы, еще не сталкивались в них с резким, чуждым
им воздухом, потому что до них там уже "надышали" - русский воздух буквально
вдыхался предшествующими поколениями русских людей в искусственную, безвоздушную
оболочку советской эпохи. Однако всему бывает конец. И в 90-е в России было легализовано
то, что фактически сложилось уже к началу 80-х. Сделано это было по-русски, одним
махом, потому у героев повести
и возникает чувство обвала, оползня, при наступлении "новой жизни". 

Приглядись они пристальнее, как и все мы, к тому, что забурлило в восьмидесятых,
заметь все возраставшие аппетиты оборотистых людей "новой формации": партийных
и комсомольских чиновников, руководителей производств, работников торговли и
сферы обслуживания, с их жаждой легализовать и преумножить свое незаконное и
в русском, и в советском понимании благосостояние, увидь все это герои повести
- может быть, и не стало бы для них последующее такой неожиданностью. Но уж -
пока не грянет, не перекрестимся! И это тоже
наше. 

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Ошкуривание русского народа, как засвидетельствовала «деревенская
проза», свершилось ещё до «перестройки» и связано, если рассуждать политически,
не с пресловутым и неизбежным для всех современных народов «исходом из деревни»,
а с перерождением и ошкуриванием руководства, что и привело к распространению
эпидемии шкурничества сверху в народную толщу и повлекло потерю нравственных
ориентиров – религиозных и светских/

Поэтому наиболее неотступное ощущение, преследующее отца и мать, Анатолия и Тамару
Воротниковых - это ощущение нового, резко чуждого воздуха, принесенного "новой
жизнью". Это дух торгашеской цивилизации, которая, почти не таясь, воцарилась
в последние годы советской власти: дух спекуляции, наживы, блата, взятки. Оказалось,
что "в стране победившего социализма" продаются и перепродаются не только заморские
джинсы и подпольные видеокассеты, но и места и должности, научные степени и положение
в турнирной таблице,
и еще очень и очень многое. Однако не всё и стыдливо. 

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Воцарилась у нас не «торгашеская», а «шкурная» цивилизация,
а это большая разница. Если под «торгашеской цивилизацией» понимать капитализм
и рыночную экономику, то они почему-то не погубили другие народы Запада и Востока,
а некоторым принесли взлёт. Отдались же с потрохами Золотому Тельцу не американцы
или китайцы – а мы, русские!/

Возможность продавать всё и в открытую - для героев повести, как и для большинства
из нас, стала шоком. Произошло то, что можно назвать цивилизационной подменой
- на канонической территории земледельцев, потомков Иафета, в открытую воцарился
и манифестировал себя торгашеский дух потомков Сима. И ничего удивительного,
что именно семитские народы (в первую очередь арабы и евреи) почувствовали себя
"в новой политической и экономической реальности", как рыбы в воде. Этим объясняется
и невиданный доселе наплыв в
крупнейшие русские города (именно города!) выходцев с Кавказа и из Закавказья.


И даже вековая ненависть между потомками Сима (арабами и евреями), сложившаяся
из-за жестокой и опять-таки многовековой их конкуренции в торговле, даже эта
ненависть оказалась забыта. Просто поделили сферы: сверхприбыльная торговля сырьевыми
ресурсами и "образом жизни" - у одних, продуктовые и вещевые рынки - у других.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Естественно, шкурничество извело русский народ, он рассыпался,
и более устойчивые к шкурничеству этносы заняли лакомые ниши/

Именно рынок как модель современного мира становится центральным местом в повествовании
Распутина. 

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Неверно! Не рынок, а шкурничество! Рынок не мешает другим народам
жить и процветать, а шкурничество быстро сведёт на нет любой народ. Виновато
же в эпидемии шкурничества – только руководство! Вспомним Священное Писание –
когда Моисей всего на сорок дней удалился в горы Синая  общаться с Господом и
обрести заповеди Божьи, оставленный им первосвященник Аарон пошел на поводу шкурников
и отлил Золотого Тельца, перед которым еврейский народ, только что выведенный
Моисеем из египетского плена, -
пал ниц. И Моисею, как Сталину, ничего не оставалось, как вдребезги разбить каменные
скрижали с обретенными заповедями и предать евреев тотальному террору, почти
 холокосту. Он приказал оставшимся верными Богу левитам – «Рубите их всех подряд!»
И благодаря Большой Чистке – богоизбранный народ был спасен/

До последней возможности противостоявшая стихии рынка крепкая русская семья Воротниковых
тоже оказывается втянутой в его всепоглощающее жерло, и также как в общенациональной
жизни, в жизни семьи это столкновение цивилизаций - побеждающей рыночной и потерявшей
себя земледельческой - заканчивается катастрофой. Мотыльком упорхнувшая на запах
халвы и блеск всесветной толкучки старшая дочь Воротниковых, Света - смята и
изнасилована "человеком рынка", торгашом-азербайджанцем, скорее всего и в Россию-то
прибывшим
нелегально, да только чувствующим себя в ней "победителем", хозяином "новой жизни",
который и на таможне кому надо сунет, и в прокуратуре. Стало быть, не подзаконным
ничему. И насилующим, и взятки сующим в открытую. Происходит это, напомню, в
стране, где 80% населения продолжают оставаться "паспортными" русскими.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Если народ ошкурился – чего же другого ждать?!/

И дело не в отчаянном порыве матери, застрелившей дикаря-насильника, а в том,
о чем Тамара Ивановна постоянно себя спрашивает: что, разве не видела она, куда
все это ведет? Разве не понимала, к какой жизни потянуло ее дочь? И отвечает
сама себе - не видела! В каком-то нравственном обмороке жила все эти годы.

Но слишком просто было бы этим "нравственным обмороком" объяснять все наши беды.
В одной из своих статей Сергей Кара-Мурза спрашивает - разве мог бы ельцинский
режим просуществовать почти десять лет, если бы на то не было негласного согласия
всего общества. Нет, не мог бы! Значит, не только 2% олигархов, не только 20%
чиновников всех уровней, но и большая часть населения сумела устроиться в "новой
жизни"! Получила возможность "иметь". Одни больше, другие меньше. Чиновники с
торгашей, торгаши с рядовых граждан,
те друг с друга, даже бомж у Распутина, приютившийся в семейном общежитии получил
возможность "иметь" - сдает на ночь не принадлежащую ему комнату. А что в ней
будет, кого будут убивать-насиловать - его не интересует. Даже своеобразную философийку
придумал.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Вот верная картина – но не «рынка», а ошкуривания русского
народа сверху донизу. Именно это художественно прозрел Распутин/

Памятуя о всем сказанном выше, о том, что определяло русскую цивилизацию на протяжении
тысячи лет, такой легкий переход большинства русского народа в услужение чуждой
цивилизации не может не пугать! 

3. Два пути

И здесь было бы нелишне вспомнить о том, что лежит в основании любой цивилизации,
что канонизирует те или иные принципы ее, накладывая печать неповторимости на
целое. Я говорю, разумеется, о религии. Вспомним, что сынам Иафета, населившим
1/6 мировой суши, было заповедано евангельскими притчами именно возделывание
своей земли! И именно русские землепашцы (7/8 населения страны) в качестве сословного
определения усвоили себе определение религиозное: крестьяне! Где всякий русский
без труда расслышит первоначальное
"христиане".

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Что за морок поразил современную русскую мысль! Она увязла
в надстройке, не имеет силы прорваться к базису. Шарахается от одного «изма»
к другому, заблудилась в трех «измах». Изнемогши, успокаивается на тупиковом
«Мы – особые! Нам 2х2=4 не указ! У нас – свой путь!». И сама себя предаёт, и
лишает нас, русских, какого-либо будущего, запихивает в прошлое/

Для сравнения заметим, что Коран отнюдь не так приветствует земледельческий труд,
а торговлю, напротив, благословляет. Также как и Талмуд. Правда, последний с
еще большим почтением относится к ростовщическим операциям. Поэтому, когда потомки
Сима, воспитанные этими религиозными учениями, занимаются торговлей и финансовыми
спекуляциями - они занимаются своим. И ни о каком уважении к неприспособленным
и неискусным в умении наживаться "чужакам" (а именно так воспринимается ими коренное
население России) речи быть
не может! 

И мучительные внутренние монологи русских героев повести Распутина разбиваются
об эту бесцеремонную, невесть откуда свалившуюся на них действительность. А ведь
Тамара Ивановна и ее сын Иван, наиболее часто задающиеся такими вопросами, это
лучшие, те, кто еще пытается понять, не выгнуть душу в угоду "новому"! А большинство
и не думает, выгибается (каждый на свой манер), и даже - вспомним слова Кара-Мурзы
- не без удовольствия от своего маленького шмоточно-колбасного счастья!

Великий русский филолог Федор Иванович Буслаев приводит в одном месте древненовгородскую
легенду о "благочестивом" купце-ростовщике, перед смертью покаявшемся и оставившем
все деньги на строительство собора. Так вот, когда мастера, расписывавшие этот
собор, спрашивают у епископа, где им изобразить благодетеля, епископ твердо отвечает
- в аду! Таким страшным грехом для наших предков было ростовщичество, нажива
на несчастии, богатство из пустоты!.. 

Взглянув на торжество окружившей нас "банковской цивилизации" поневоле задумаешься
- то ли наши предки чего-то не понимали, то ли мы очень далеко от них ушли.

Что же дальше будет с народом, в историческое одночасье (за без малого столетье)
лишившимся и родной почвы и родного воздуха, оказавшимся, как рыба на суше, в
новой, агрессивной для него действительности? - спрашивают себя герои повести.


И один ответ перед ними возникает: или же произойдет большая "встряска", которая
вернет на место загулявшие русские головы, или же наше место займут более приспособленные
к воцарившейся у нас всесветной барахолке чужаки. 

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Автор фактически отказывает нам, русским, в будущем, не верит
в нашу способность к предпринимательству и к освоению современной цивилизации,
а если что и предлагает, то блажь типа всеобщего «оцерковления»/

Распутин не говорит об этом открыто, но подводит нас к этому выводу. А нам -
нам только и остается вспомнить, как Господь лечил русских от исторического беспамятства.
Офранцузившихся - французами в 1812 году, онемечившихся немецкой социал-демократией
- немцами в 1941-м. Глядя на отнюдь недвусмысленные маневры вдоль российских
границ наших нынешних "стратегических партнеров" - можно предположить, что и
обамериканившихся русских ждет тоже лекарство.

И здесь впору задаться вопросом, почему Небо не дает забыться, исчезнуть России
- ведь многие великие царства и цивилизации канули в Лету? И ответ на этот вопрос
будет только один - потому что только Россия на сегодняшний день, как и сто,
и двести лет назад, несет в себе полноту Христовой истины, и должна являть ее
обезумевшему миру до самых последних времен, должна свидетельствовать о Христе!
Именно поэтому: Россия без Христа Богу не нужна! Как об этом сказал покойный
владыка Иоанн.

В строгом соответствии с этим в повести открывается и второй, мирный путь излечения
от онтологического беспамятства, постигшего всех нас - в образе сына Тамары Ивановны,
Ивана. Это то самое поколение молодых русских людей, которым сегодня по двадцать
три - двадцать семь лет, их, разумеется, меньше, чем оглушенных "ящиком" и "свободой"
их сверстников, однако присутствие этого поколения в нашей жизни уже чувствуется.
Писатель о нем только намекает в конце повествования, и здесь нужно отдать должное
художественной
совести Валентина Григорьевича: он их не знает, не знает в таком целостном и
всепроникающем знании, как Тамару и Анатолия - и умолкает. 

Осмелюсь продолжить там, где поставил точку художник: у меня много друзей, кумовьев,
просто "родственников по духу" в этом поколении. Им по двадцать пять - двадцать
девять лет, но у них уже по двое (чаще по трое) детей, по выходным и праздникам
они всей семьей в церкви, утром и вечером - на молитве. Они знают, для чего и
зачем они здесь, почему они - русские. Даст Бог, к своим сорока-пятидесяти годам
они вырастят и воспитают по пять-семь крепких духом и телом русских мальчиков
и девочек, те - своих. Это - и
есть та будущая Россия, о которой пророчил Св. Серафим Саровский. 

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Интересный предлагается «выход» - в утопию, китеж, сруб. Мол,
давайте распишемся в своей несостоятельности, в неспособности жить в современном
мире, и тихо уйдем на погост. А нацболы, а акаэмовцы, а эрэневцы – они что, уже
не русские? Пассионарные молодые русские не в гроб ложатся со свечкой, а выходят
на улицу, на бой. И будущее, конечно,за ними, за нами, за мной/

А зрители "Фабрики звезд" и "Последнего героя" - вымрут. Сами собой, без СПИДа
и эпидемий. Просто потому, что посмотрев "ящик", они идут выгуливать своих тысячедолларовых
пудельков, а их место у пульта занимает одно единственное, изнеженное и обреченное
чадо. Онтологический минус.

Что же касается распоясавшихся "гостей", то поставить их на место смогут только
Иваны и воспитанные ими дети, и сделать это будет не так трудно, как представляется
многим сегодня - ведь дикари отравляются комфортом западной цивилизации гораздо
быстрее. Необходимо просто помнить, что полтора века назад, когда русские покоряли
среднюю Азию и Закавказье, у нас в центральных губерниях было в среднем по семь-восемь
детей в семье, у туземцев - три-четыре».

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Поставить на место ошкуренных «своих» и наглых «чужих» смогут
лишь те молодые русские силы, которые целеустремленно будут драться за постиндустриальную
модернизацию России, за превращение её в технологического, экономического, военного
и духовного лидера человечества/

С раздражением закончив чтение очередного «почвеннического» опуса, обратился
к либеральному изданию, к газете Союза писателей Москвы «Литературные вести»
- здесь тоже обсуждается «онтология» повести Валентина Распутина «Дочь Ивана,
мать Ивана» в беседе умудренного главного редактора Валентина Дмитриевича Оскоцкого
(1931) и совсем молодого критика Сергея Сергеевича Ступина (1983) – «Онтология?
Скорее – правдорубство. Диалог вместо рецензии (Литературные вести, Москва, август-сентябрь
2004, № 78 http://soyuzpisateley.ru/lv/lvrasp.htm):

«В.О. Мы с Вами, Сергей, представляем не просто старшее и молодое поколения,
но исторически разные, разделенные полувеком. 

Мое детство - Отечественная война, Ленинградская блокада, школьная и студенческая
юность - последние годы сталинщины, литературная молодость - недолгая оттепель,
зрелость - развитой социализм, на перевале 60-летия - перестройка. 

Для Вас все это, как и сама советская власть, - история, ставшая не лично выстраданным
опытом, а начитанным знанием. 

Тем интереснее порассуждать нам об одном и том же, сопоставив наши «поколенческие»
восприятия и понимания. Предлагаю избрать поистине благодатный плацдарм беседы
- новую повесть Валентина Распутина. Но прежде чем обратиться непосредственно
к ней, - несколько слов о том, что вообще значила для меня проза этого писателя
в давние уже 70-80-е годы, за которыми прочно закрепилось понятие застоя. 

Застой застоем - в политической жизни, экономической, - но в литературе пустых
лет не бывает. И повести Валентина Распутина для меня выстраивались в один ряд
с романами, повестями Григория Бакланова, Василя Быкова, Виктора Астафьева, Владимира
Тендрякова, Юрия Трифонова, Федора Абрамова, Даниила Гранина, рассказами Василия
Шукшина. Каждый из этих мастеров по-своему высоко держал литературную планку,
и понятие жизненной правды становилось знаковой метой их самобытного творчества.


Многотрудными судьбами распутинских героев заговорила драматичная правда сибирской
деревни, перенесшей и войну («Живи и помни»), и послевоенный колхозный разор
(«Последний срок»), и разрушительные триумфы великих строек коммунизма («Прощание
с Матерой»}. В каждой - прорыв незаемной художественной мысли не просто к мастерскому
живописанию деревенского быта, первооткрытию подлинно народных характеров, но
к познанию, постижению глубинных основ духовного бытия нации. Онтологическая
проза - недаром именно такое
определение утвердилось за ней в литературной критике. 

С.С. Думаю, что молодое поколение - настолько, насколько оно вообще интересуется
Литературой, - знает Распутина лучше, чем кого-либо другого из современных писателей.
Хотя бы потому, что повести Валентина Григорьевича проходят в школе - такая сложилась
ситуация, что в образовательных учреждениях России современную литературу изучают
на материале писателей старшего, «советского» поколения. Читают Белова, Астафьева,
Василя Быкова, и Распутин в этом списке, конечно, в числе первых, он в глазах
молодого поколения
воплощает собой образ «живого классика». 

Это не просто формальность, вбитая школой - дело в том, что «Прощание с Матерой»,
«Пожар», написанные еще лет двадцать назад, на «советском» материале, с «советской»,
в общем-то, проблематикой, нынешними школьниками и студентами прочитываются с
неподдельным интересам, как самые что ни на есть современные. Распутин подкупал
каким-то надвременным аспектом своих произведений, объективностью в изображении
жизни, отличающей истинного писателя. Было ясно, что за его повествованиями о
потопляемом острове, о пожаре
в поселке стоят обширные мифологические подтексты: в «Матере...» мы прочитывали
между строк историю о новом Великом Потопе, образ «царского лиственя», который
своими корнями держит весь остров, отсылал нас к архетипическому Мировому Древу.


Да и сами эти истории об испытаниях России водой и огнем ассоциировались с хождением
по кругам ада, волновали своей причастностью к чему-то глобальному, неизменному.
Вряд ли у кого могли возникнуть сомнения в даровании Распутина. 

Сам распутинский вопрос «Почему мы такие?», поставленный в «Пожаре», если присмотреться,
самый что ни на есть экзистенциальный. Не оголтелое «Кто виноват?» с незамедлительными
выводами, а попытка разобраться, понять причину нашей неустроенности. Вот где
уровень философского взгляда! И чувствовалась объективность большого писателя,
обращенность к вечным проблемам, символам и всем мифологическим слоям, которые
они тянут за собой. 

Тем сильнее было мое недоумение после прочтения последней повести Распутина «Дочь
Ивана, мать Ивана». Я не говорю об «идейном содержании» - это все-таки дело автора,
- проблема в сфере поэтики, художественности. Повесть оказалось очень непохожей
на прежние работы Распутина, даже на те рассказы, которые появлялись в периодике
90-х годов. Возникло много вопросов, опасений за Распутина как художника, за
высоту его творческого полета. 

В.О. Последняя повесть оставила во мне противоречивое, двойственное впечатление.
Но, чтобы объяснить его, предприму еще один экскурс в прошлое, на сей раз в недавнее
перестроечное. 

В 90-е годы я начал, по крайней мере, для себя, разделять Распутина-художника
и Распутина-политика, Распутина-прозаика и Распутина-публициста. К такому разделению
он вынудил меня сам. И, похоже, не меня одного. 

Григорий Бакланов в мемуарной книге «Жизнь, подаренная дважды» с недоумением
и горечью вспоминает, с каким остервенением затаптывал его зал, сгоняя с трибуны
- 1988 год! - ХIХ партийной конференции. «На балконе для гостей дирижировал хлопаньем
и топаньем» Валентин Распутин. На ленте, отснятой телевидением, я увидел его
лицо. Могу сказать, я не желаю ему когда-либо увидеть свое лицо таким, каким
оно было у него в тот момент. А ведь он мне и письма хорошие писал, и книгу свою
прислал с трогательной надписью»...


Как видим, перерождение писателя в политика не прошло бесследно для души. Случай
не редкий, история литературы, и отечественной, и мировой, знает таких немало.
Но в отношении Валентина Распутина по-человечески тем обиднее и больнее, что
в его лице наша словесность имела талант яркий и сильный, который на глазах начал
губительно деформироваться. 

Почти в одно и то же время из-под его пера выходит рассказ «В непогоду», который
я считаю новеллистическим шедевром, и газетное интервью, где он жалуется на Юрия
Черниченко и Евгения Евтушенко, будто бы замышлявших его физическое устранение.
Что за бредовые галлюцинации! Как будто не Евтушенко, сострадая Валентину Распутину
в постигшей его беде, написал в свое время аллегорическую повесть «Ардабиола».
Ее герой, напомню, талантливый ученый, избитый уличной шпаной до полной утраты
памяти, забывает и свое изобретение
- уникальное средство излечения от рака, которое могло осчастливить человечество.


Но Евгений Евтушенко изменился с той поры. Изменился и Валентин Распутин, позабывший,
видать, и об «Ардабиоле», и о своем предисловии к «роман-газетному» изданию евтушенковского
романа «Ягодные места». 

С.С. И досадно, что искать причины этих изменений нас подталкивает именно его
творчество. Важно ведь не то, что Распутин не ладит с иными коллегами по цеху,
и не то, что политикой интересуется - он и раньше, кажется, был ей не чужд. Сама
повесть оставляет в недоумении: что случилось с писателем? Где тот, «прежний»
Распутин - автор «Живи и помни» и «Последнего срока», «Прощания с Матерой» и
«Пожара»? 

В.О. Так вот о повести. Начинаю ее читать - и погружаюсь в самодостаточный, самобытный
мир писательского слова. Вместе с распутинской Тамарой Ивановной беспокойно вглядываюсь,
вслушиваюсь в темень, тревожусь, но надеюсь: вдруг да окажется, что не потерялась
дочь, а просто запозднилась, вдруг да различу ее «скрад шага из-за угла». Заметьте:
не сам робкий, от сознания невольной вины шаг, а осторожный скрад шага. 

Но вместо него, «беззвучно и валко, вышаривая в густых сумерках дорогу в узком
и дырявом, яма на яме, проезде» - так и видишь все это воочию, будто в замедленном
кинокадре! - подплывает машина с встревоженным отцом, и я вместе с обоими еду
по ночному безлюдью, над которым в небе ни звездочки - только «широко стояло
там, в высоте, как болотная ряска, радужно-гнилое свечение от электрического
разлива города». 

Радужно-гнилое - в глазах взволнованной матери: таким она будет воспринимать
мир, пока не отыщет - отыщет ли? - пропавшую дочь. Намеренно цитирую, хоть и
бегло: слово притягивает, завораживает, и, окунаясь в него, заряжаешься и его
скрытым подтекстовым смыслом, и его все нарастающим нервным напряжением, и растворенным
в нем неослабным предощущением беды. 

Но спустя десяток страниц резкий перепад, сбив на литературную красивость, громоздкую
и туманную, с неясными наплывами не потока сознания героя, а авторских эпитетов,
метафор, уподоблений и сравнений. «Так хорошо было в этом томительном и чутком
ожидании. Медленной волной, осторожно выплескивающей по бокам, проходила сверху
вниз истома, пробуждала глубины и низы, сладко закручивалась в каких-то теснинах,
снова распускалась ответной волной, уже уверенней наглаживая, шла вверх. Там
все натягивалось, замирало,
струило, дыхание слабо колыхало ее откуда-то со стороны, и, разбуженные, растворенные,
наперебой пульсировали токи. Она вся точно наэлектризовывалась, телесный свет
податливо переходил в мягкое свечение...». 

Досадую, хоть утешаю себя: сбив явный, но случайный. Тем более, что всего через
несколько строк снова ознобно вздрагиваю, дивясь точным словесным находкам, передающим
бесперебойный бег лет и десятилетий и вечную родительскую тревогу за сыновей-дочерей:
«...как же, Господи, быстро свершаются сроки, в которые суждено детям в свою
очередь быть родителями взрослых детей, выходящих на самостоятельную дорогу,
полную ловушек». 

Однако рано обрадовался. Вслед за приведенным откровением в том же абзаце новый
провал и стилистический, и лексический, а главное - психологический: «С приходом
свободной жизни, когда из телевизора, как из волшебного горшка полезла каша,
состряпанная из гадостей (если гадостная каша, то причем волшебство? - В.О.),
а слово это потеряли, Тамара Ивановна, недолго катаясь умом, грохнула телевизор
о пол и вымыла руки». 

Вы верите в этот жест властной, твердой, но рассудительной, по-крестьянски бережливой
домохозяйки? Я не верю. Разбить телевизор - это вам даже не стулья ломать. Могла
бы переключить программу. Или совсем выключить... 

Дальше - больше. «...Не осталось ни одного угла, не охваченного этой проказой.
В первые годы этой сошедшей с каких-то крутых гор грязной лавины Тамара Ивановна
от бессилия, от невозможности загородиться, убежать от этого бурлящего, кипящего
нечистотами потока, на гребне своем вздымающего издевательское ликование, впадала
в слезы: сдавливало грудь, боль неподвижным валуном залегала внутри и на часы
перехватывала дыхание. А поплачет, польет слезами испуганное сердце, погреет
ими, горючими, камень-валун, он вроде
и подвинется, освободит дыхание». 

Чувствуете, как тускнеет слово? И если вдруг высвечивается, то не своим природным,
а тусклым люминесцентным светом. Не сразу, но понял, в чем дело. В прекрасную
прозу вторгается дурная публицистика, и хрупкая материя искусства такого вторжения
не выдерживает. 

С.С. Действительно, в языковом отношении повесть получилась очень неровной, но
больше внимания мне хотелось бы уделить удачным моментам. 

Чувствуется, что Распутин пытается создать некое общее образное пространство
текста - на первых же страницах встречаем метафору с автомобилями. Смотрите,
как тонко, последовательно разворачивает ее писатель. Он подходит к ней с разных
сторон, сначала сквозь призму взаимоотношений героев: «Заводилой был Демин, более
решительный и опытный в новой жизни. Он сразу же, как только покатилась старая
жизнь с высокой горки, грохоча, кувыркаясь и разбрасывая обломки, ушел с автобазы,
где они с Анатолием сошлись до дружбы,
поработал где-то снабженцем, а теперь имел свой киоск на центральном рынке и
торговал всяким шурум-бурумом от электролампочек и краски до запчастей к автомашинам.
Анатолий же застрял на базе, которой отдал пятнадцать лет, все реже и реже выезжал
в рейсы, да и то пустяковые...». 

Здесь автобаза, вообще «автомобильная тема» - своего рода метафора советской
жизни. С ней по-разному прощаются и расстаются практичный, «похожий на дикаря»
Демин и простоватый сроднившийся с прошлым Анатолий. Так сама жизнь уподобляется
развалившемуся, потерпевшему аварию автомобилю. 

Но этого Распутину мало, и образ обрастает новыми смыслами: «Прохожих уже и не
было, зато разудало, почуяв свободу, неслись машины, в три-четыре года свезенные
сюда со всего света, чтобы устраивать гонки. И гонки эти на чужом были теперь
во всем - на тряпках и коже, на чайниках и сковородках, на семенах моркови и
картошки...». 

Новую действительность Распутин ассоциирует с гонками, соревнованием, где победа
заведомо на стороне «иномарок». В том же эпизоде, на фоне авторского рассуждения,
герои повести на простой «семерке» едут искать пропавшую Светку. И текст воздействует.
Есть ощущение слаженности, внутренней мотивированности повествования. Можно спорить
о свежести символики, но бесспорно, что сам подход - подлинно художественный.


Наряду с такими находками у Распутина встречаешь фрагменты, пригодные лишь для
публицистики почвеннического толка, - Вы уже достаточно процитировали. 

Думается, проблема здесь не в отступлении от законов жанра - писатель имеет право
говорить напрямую. Дело лишь в чувстве меры: оголтелое правдорубство никому еще
не сослужило хорошей службы. Удивительно, но как раз идеи, поданные что называется
в лоб (казалось бы, куда уж ясней!), не воспринимаются в должной мере. Теряется
художественная убедительность - и перестаешь доверять написанному. 

Распутин дает основание и для упреков в субъективности - некоторые пассажи невольно
наводят на мысль, что он просто сводит счеты с личными недругами. Какой уж тут
может быть разговор об онтологичности, глубине философского взгляда! Характерно,
к примеру, рассуждение о власти «грубой силы» и попранной справедливости. Распутин
замечает: «Ее, эту грубую и жестокую силу, начинают бояться, даже прокурор в
суде заикаясь произносит вялый приговор, который тут же отменяет общественная
комиссия по помилованию». Я знаю,
что Вы, Валентин Дмитриевич, входили в состав этой комиссии - значит, вопрос
к Вам. 

В.О. То, что Вами процитировано, - снова не художественная речь, будь она автора
или героя, а оголенная публицистическая, к тому же словесно стертая, невыразительная,
безликая. Потому и беглое упоминание Комиссии в ней не несет никакой психологической
нагрузки, проявляющей характер героя сюжетно. Оно всего лишь полемический выпад
в адрес действительно существовавшей, реальной общественной Комиссии по вопросам
помилования при Президенте РФ, работавшей под руководством Анатолий Приставкина
с 1992-го по 2002 год.


Поскольку писательский пинок в спину упраздненной ныне Комиссии не художественная
деталь, на неточность которой достаточно походя попенять, а внесюжетная публицистическая
заставка, то и судить о ней приходиться строго по законам не прозы, а публицистики,
которая требует предельной фактической точности. Ее здесь и близко нет, - сплошная
«деза». В какой мере по неведению, а в какой злонамеренно - другой вопрос. 

Свидетельствую определенно как бывший член этой бывшей Комиссии, проработавший
в ней бок-о-бок с покойными Булатом Окуджавой, Львом Разгоном, другими достойными
писателями, учеными, юристами, общественными деятелями без малого десять лет:
в наших жестких правилах было не рассматривать прошений о помиловании людей,
не отбывших половины срока. Так что распутинское «тут же» - не ошибка, а ложь.
Уточню также: помиловать - вовсе не значило незамедлительно выпустить. При тяжких
преступлениях допускалось не освобождение,
а сокращение оставшегося срока. На насильников, впрочем, и оно не распространялось.
Я лично ни разу не проголосовал за помилование по делам об изнасилованиях. 

Но было несколько исключений, когда выносились рекомендации о помиловании людей,
не отбывших половины срока. Они настолько редки, что пересчитываются на пальцах
одной руки. Расскажу об одном из них. тем более, что я был его инициатором. 

 ...В деревне, в курской областной глубинке, две женщины, сестры, убили мужа
одной из них - алкоголика, хулигана, буяна-садиста, который в непрерывных запоях
издевался, глумился и над женой, и над свояченицей, и над малолетними детьми,
грозясь их изнасиловать. Сестры искали защиты у местной власти, но та осталась
безучастной к их горю. Как и сельская милиция, вернее, один на всю округу милиционер,
который тоже не посчитал нужным отреагировать на мольбу о заступничестве. Кончилось
тем, чем и могло кончиться
в такой житейской ситуации, безысходной, тупиковой: отчаявшиеся женщины, как
и распутинская Тамара Ивановна, учинили самосуд. Не просто себя защищали таким
противозаконным способом от издевательств, переполнивших чашу терпения, но и
детей спасали в меру своего разумения. Обе получили сроки. Дети остались без
матерей. 

Прочтя об этой семейной драме в «Российской газете», я, зная, как часто эмоционально
взвинченные судебные очерки журналистов бывают неточны, а порой и неверны, подал
заявление с просьбой затребовать дело и на материале его перепроверить факты.
Ответ подтвердил их скрупулезную достоверность. После этого я подал вторичное
заявление, в котором просил вынести дела сестер, не отбывших еще половины срока
и никаких прошений о помиловании не подавших, на Комиссию в порядке исключения.
На заседании мнения разделились,
разгорелся спор, но при голосовании большинство высказалось за рекомендацию к
помилованию. 

В то время материалы Комиссии в президентской администрации не залеживались,
и примерно через месяц-полтора обе женщины вошли в очередной указ, подписанный
Б.Н. Ельциным. Еще пару месяцев спустя из нового очерка той же журналистки я
узнал: сестры вернулись домой, к детям, жизнь в семье мало-помалу налаживается.
Такая вот запомнившаяся история. Но ведь она потому и запомнилась, что подобных
наперечет... 

Не далеко ли, однако, увела нас от повести всего одна ложная фраза, вроде бы
ненароком оброненная писателем? Вернемся же к самой повести, благо, похоже, не
все о ней мы договорили. 

С.С. Я хоть и ратую за то, чтобы анализировать литературное произведение в первую
очередь с точки зрения их художественной значимости, все же не могу не сказать
о проблематике повести Распутина. Он ведь в конце концов поступился ради публицистичности,
идеи - поэтикой. Как тут пройти мимо? Правда, придется тоже быть субъективным.


В прошлом году мне в руки попал новый роман Евгения Чебалина «Безымянный зверь»
в журнале «Север» - он теперь издан отдельной книгой. Роман откровенно ксенофобский,
антисемитский, а вдобавок еще и научно-фантастический. Там евреи, воплощающие
собой мировое зло, выставлены чуть ли не результатом неудачного эксперимента
пришельцев. И весь этот бред замешан на национал-патриотической теме. Жуткое
впечатление производит. 

Так вот, отдельные пассажи Распутина у меня напрямую ассоциировались с чебалинским
текстом. Общим духом, пафосом, что ли? Это стремление втиснуть в одну повесть
все проблемы современности (размах, конечно, не космический, но уже как минимум
общероссийский) и дать однозначный ответ, что делать. Это желание сгрести в кучу
всех, кто «мешает нам жить», и поквитаться с ними: здесь и кавказцы на рынке,
обманывающие простых русских людей, и следователь-взяточник Цоколь - судя по
фамилии, тоже не из славян. И дотошность,
с какой в повесть вводятся скинхеды, казаки - все они что-то громят, борются,
действуют... 

Сконструировал Распутин и «нового человека». Весь канон соблюден: конечно, Иван,
конечно, обыкновенный русский парень. Обыкновенный, но, разумеется, не заурядный
(как в школьных учебниках про Василия Теркина пишут), сознательный что называется:
думает о будущем России, зачитывается словарем Даля. Уж не превращается ли Распутин
из писателя национального в писателя-националиста? 

В.О. Вы обронили: писатель вправе говорить напрямую, но важно соблюсти меру.
А кто меру определяет? У каждого писателя, да и читателя, она своя. Некоторые
историки литературы не без резонов считают, что в историко-философских главах
«Войны и мира» мера художественная соблюдена не всегда. Но мы тем не менее миримся
с этим. Значит, суть не в строгой дозированное меры, а в чем-то сверх. 

Об этом «чем-то» Вы сказали, но, по-моему, не до конца, ввернув слово «правдорубство».
Верно: в своих публицистических эскападах Валентин Распутин рубит сплеча, но
правду ли рубит - вот вопрос. Виктор Астафьев в «Прокляты и убиты» тоже рубил,
но его рубку я, читатель и по совместительству критик, принимал, потому что романная
правда войны могла быть горькой, даже жесткой, но оставалась правдой, совпадавшей
с исторической. Распутинская рубка погребает правду под навалами ветвей, сучьев,
а то и просто мусора.


Его авторское право заодно с героями повести отвергать даже робкие, хилые ростки
российской демократии, не принимать и малых проблесков либеральных идей. Не разделяя
таких воззрений, могу с ними не соглашаться, но при этом и в уме не держу обязывать
думать так, как думаю я. 

Но мое отторжение вызывают гиперболизировано поданные постсоветские ужасы и кошмары,
какие, утверждая свою политическую позицию, нагнетает Валентин Распутин от главы
к главе. И решительно протестую, когда узнаю ВДРУГ, что все они немыслимы в благословенном
советском прошлом, под твердой сталинской рукой, без которой даже в ГУЛАГе «порядка
не было. Одних за колоски в землю вбивали, других из-под самой страшной статьи
втихомолку выводили». 

Не из-под статьи ли об антисоветской агитации и пропаганде, какую впаяли и Синявскому
с Даниэлем, и Леониду Бородину? Что же до колосков, то сажать за них - не сталинских
восприемников палаческое изобретение, а самого его, «великого и мудрого». 

Еще о Сталине. Не верю я распутинскому Ивану Савельевичу, будто он, втихаря перекрестившись,
шел в атаку с криком «за Родину, за Сталина!». Зато верю героям Виктора Астафьева
и Василя Быкова, Григория Бакланова и Бориса Васильева, которые погибали без
имени отца народов на устах. Да и у Твардовского в «Василии Теркине» - «Взвод,
за Родину, вперед!». За Родину, а не за Сталина. Отдавать жизнь за вождя призывали
политруки, да и те часто по обязанности, а Иваны Денисовичи, Африкановичи или
Савельевичи обходились
простонародными матерками. 

Впрочем, Сталин здесь - с боку припека. Не в нем беда, а в том, что и находки,
и провалы писателя, как шашлык на шампур, нанизаны в повести на сюжетный стержень
сквозного тематического мотива: и нравственное растление россиян, особенно молодежи,
и уголовный беспредел в стране, включая похотливое изнасилование юной Светки,
- от безнаказанности кавказцев и прежде всего распоясавшихся чеченцев. И нет
на них никакой управы, - все или развалено, или подкуплено. Единственное спасение
- самосуд в защиту бесправных
пострадавших. 

С.С. Мне трудно говорить о Сталине и сталинском времени - Вы справедливо отметили:
для молодых это уже история, «начитанное знание». Но повесть Распутина - в первую
очередь попытка отразить реалии сегодняшних дней, и когда Валентин Григорьевич
касается вопроса о новом поколении, я уже вправе с ним спорить. 

Читая повесть, я не мог не обратить внимание на очень показательный эпизод со
скинхедами. Проблема, понятно, непростая, жизненная - но видно, как пытается
использовать ее в своих политических, «публицистических» целях Распутин, как
он неточен, поверхностен в изображении молодежи. 

Не знаю уж, насколько симпатичны Валентину Григорьевичу идеи скиндвижения, но
погром бритоголовых в дискотечном клубе описан с таким пафосом, будто речь идет
о нашествии марсиан. Такие, знаете, «звездные войны»: дескать, мы пришли навести
порядок, мы предупреждали вас... 

Пусть мы вправе осуждать подобный подход - мне даже понравилось сравнение скинхедов
с инопланетянами, хотя, кажется, читал это уже где-то раньше. Дело все в том,
что на другом полюсе Распутин изображает собственно «дискотечников» -  наркоманов,
алкашей - словом, повторяет заштампованный образ несовершеннолетних моральных
уродов. 

И тоже ведь не запретишь - есть такое, сколько угодно. Досадно только, что распутинские
выводы на этом обобщении и заканчиваются. В самом деле, хороший для молодого
человека получился выбор: либо шприц, либо кусок арматуры. А ведь это далеко
не так, то есть даже совсем не так! Конечно, в повести есть Иван -  тот самый,
мать которого в заглавие вынесена, - но о нем я уже достаточно сказал: тоже схема,
тоже не человек, а программа... 

Не думаю, что причину такого взгляда на молодежь можно объяснить невнимательностью,
нечуткостью автора - это же писатель первого ряда, какой тут может быть разговор.
Просто снова налицо использование актуального жизненного материала в заданных,
заранее установленных политических целях. 

В.О. К слову, по статистике, приведенной в «Известиях» от 19 февраля 2004 г.,
бритоголовых в Иркутске несколько сотен. Правда, буйного скинхедовского протеста
против повального и обвального разложения Иван-сын не принимает по форме, но
разделяет по существу. «...Он держал себя нейтралом, сказавшись в этой схватке
случайно, но со своей нейтральной полосы был, конечно, на стороне скинхедов:
они на свой манер делали то, что должна была делать городская власть, чтобы остановить
пложение этой сопливой нечисти. Но
власть теперь всего боится и ничего не делает». 

Писатель, сдается, согласен с героем, схлопотавшим от скинхеда по лицу за то,
что он не с ними. Отсюда и выпад в газеты, которые «с захлебом назовут скинхедов...
русскими экстремистами и фашистами, и снова и снова будут гнусаво каркать, добиваясь,
чтобы позволили им расклевать мясо скинхедов до костей». 

Газеты В.Распутин клянет так рьяно, будто утоляет ностальгическую тоску по подцензурному
«правдинскому» единообразию советской прессы. Не стану подтверждать это цитатно
- выдержек из текста приводилось уже предостаточно, изложу пересказочно, сославшись
на предфинальный фантасмагоричный апокалипсис, в котором без комментариев не
разобраться. 

О футболе на полюсе, вояжах в космос и прочих модных забавах «новых русских»
спорить не приходится: извращения не безобиднее сексуальных, хотя психика взбесилась
не от распутства, а с жиру. А непривычность простых русских людей к нищете -
увольте: начиная с блистательного рассказа «Уроки французского», ее собственноручно
опроверг сам В. Распутин всеми повествованиями о военном и послевоенном лихолетье
сибирской деревни. 

Следует ли из таких возражений писателю, будто сегодняшняя Россия «прекрасна
и удивительна», что в ней и в помине нет никаких социальных контрастов? Никак
не следует: их невпроворот, полным полно. Да только снимать, разрешать их надо
не призывами к обострению классовой борьбы, а по-распутински, к мордобитию, сожалея
о том, что по сию пору «ни один бедный не убил ни одного богатого» (?!)... 

Об оккупации Сибири инородцами - особо. «Китайцы хитрее, кавказцы наглее, но
те и другие ведут себя как хозяева, осознавшие свою силу и власть». 

С.С. Да, мне это напомнило одну из псевдонаучных работ Александра Севастьянова
- бывшего сопредседателя Национал-державной партии. У него много было о «хитрых
китайцах», которые «слегка не уважают права человека» и готовят захват России,
чтобы использовать ее как буфер в войне с Европой и Америкой. Для наших националистов
вообще характерен взгляд из «кольца врага», жаль только, что и Распутин начал
применять ту же методику. Хотя вопрос о нелегальной миграции в Россию китайцев,
кавказцев, конечно, никто не отменяет.


В.О. Тоже проблема не с потолка взялась — как и драма Тамары Ивановны, увидена
в гуще жизни. Но воспринята не аналитически, а эмоционально, и с такими пережимами,
переборами, перехлестами, что велик искус напрямую воззвать к писателю: побойтесь
Бога, Валентин Григорьевич, коль скоро Вы человек верующий. Разве кавказцы избили
Вас в подворотне собственного дома? Чистокровное русское хулиганье! 

Возможно, мой вопрос-напоминание покажется некорректным. Но, думаю, хотя бы «по
праву разделенного страданья» могу позволить себе быть некорректным. В 1995 году
я тоже был избит у подъезда своего дома и тоже не залетными кавказцами, а чистопородными
русичами. Правда, моих, в отличие от распутинских, так и не нашли. Потому, видимо,
что всерьез не искали... 

С.С. Так Вы и не выставляли «заказчиками», скажем, Александра Проханова, Владимира
Бондаренко или Владимира Бушина! Хотя тогда бы, наверное, точно не стали искать...


Свожу эту во всех смыслах болезненную тему к шутке, потому что пора уже подвести
итоги нашей беседы. Сказано было не мало, так что минимальную задачу - дать читателям
представление о новой повести Распутина, - мы в любом случае выполнили. Не буду
вспоминать о деталях, думаю, мы с Вами сошлись в главном - нас обоих насторожила
избыточная публицистичность, политизированность повести «Дочь Ивана, мать Ивана».


Можно спорить о причинах, но тот факт, что стиль, сам язык распутинской прозы
изменился не в лучшую сторону, для нас не вызывает сомнений. Вероятно, претерпели
изменения и творческие принципы писателя, возможно, изменился Распутин и как
человек - вы проводили параллели... И все-таки не хочется спешить с выводами
- может, будущие произведения Валентина Григорьевича опровергнут наши замечания?
Так что будем ждать и надеяться».

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Когда я прочел «Дочь Ивана, мать Ивана», то зарядился. Мобилизующая
вещь! Хотя отметил те художественные и публицистические недостатки, на которые
обратили внимание Валентин Оскоцкий и Сергей Ступин. Я понимаю, как трудно достучаться
до сердец массы русских молодых мутантов, для которых «по фигу» та катастрофа,
в которую вверглась моя Родина. Но уж если и Валентин Распутин не проймёт эту
самопредательскую русскую массу – то куда уж нам, политикам. Правда, политик-агитатор
может эффективно
использовать оружие, выстраданное таким великим художником слова, как Валентин
Распутин/