[Blind-Unlimited] анекдоты
Когда Пугачев сидел на Меновом дворе, праздные москвичи
между обедом и вечером заезжали на него поглядеть, подхватить какое-нибудь
от него слово, которое спешили потом развозить по городу.
Однажды сидел он задумавшись. Посетители молча окружили его, ожидая, чтоб он
заговорил. Пугачев сказал: "Известно по преданиям, что Петр I во время
Персидского похода, услыша, что могила Стеньки Разина находилась невдалеке,
нарочно к ней поехал и велел разметать курган, дабы увидеть хоть его кости?"
Всем известно, что Разин был четвертован и сожжен в Москве. Тем не менее
сказка замечательная, особенно в устах Пугачева. В другой раз некто,
симбирский дворянин, бежавший от него, приехал на него посмотреть и, видя
его крепко привинченного на цепи, стал осыпать его укоризнами. Дворянин был
очень дурен лицом, к тому же и без носу. Пугачев, на него посмотрев, сказал:
"Правда, много перевешал я вашей братии, но такой гнусной образины,
признаюсь, не видывал".
В 1770 году, по случаю победы, одержанной нашим флотом над
турецким при Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском соборе в
присутствии императрицы и всего двора речь, замечательную по силе и глубине
мыслей. Когда вития, к изумлению слушателей, неожиданно сошел с амвона к
гробнице Петра Великого и, коснувшись ее, воскликнул: "Восстань теперь,
великий монарх, отечества нашего отец! Восстань теперь и воззри на любезное
изобретение свое!", то среди общих слез и восторга Разумовский вызвал улыбку
окружающих его, сказав им потихоньку: "Чего вин его кличе? Як встане, всем
нам достанется".
Князь Цицианов, известный поэзиею рассказов, говорил,что в
деревне его одна крестьянка, разрешилась от долгого бремени семилетним
мальчиком, и первое слово его, в час рождения, было: "Дай мне водки!"
Зимою Павел выехал из дворца на санках прокатиться. Дорогой он
заметил офицера, который был столько навеселе, что шел, покачиваясь.
Император велел своему кучеру остановиться и подозвал к себе офицера.
- Вы, господин офицер, пьяны,- грозно сказал государь,-
становитесь на запятки моих саней.
Офицер едет на запятках за царем ни жив ни мертв. От страха у
него и хмель пропал. Едут они. Завидя в стороне нищего, протягивающего к
прохожим руку, офицер вдруг закричал государеву кучеру:
- Остановись!
Павел, с удивлением, оглянулся назад. Кучер остановил лошадь.
Офицер встал с запяток, подошел к нищему, полез в свой карман и, вынув
какую-то монету, подал милостыню. Потом он возвратился и встал опять на
запятки за государем.
Это понравилось Павлу.
- Господин офицер,- спросил он,- какой ваш чин?
- Штабс-капитан, государь.
- Неправда, сударь, капитан.
- Капитан, ваше величество,- отвечает офицер.
Поворотив на другую улицу, император опять спрашивает:
- Господин офицер, какой ваш чин?
- Капитан, ваше величество.
- А нет, неправда, майор.
- Майор, ваше величество.
На возвратном пути Павел опять спрашивает:
- Господин офицер, какой у вас чин?
- Майор, государь,- было ответом.
- А вот неправда, сударь, подполковник.
- Подполковник, ваше величество.
Наконец они подъехали ко дворцу. Соскочив с запяток, офицер,
самым вежливым образом, говорит государю:
- Ваше величество, день такой прекрасный, не угодно ли будет
прокатиться еще несколько улиц?
- Что, господин подполковник? - сказал государь. Вы хотите быть
полковником? А вот нет же, больше не надуешь; довольно с вас и этого чина.
Государь скрылся в дверях дворца, а спутник его остался
подполковником.
Известно, что у Павла не было шутки и все, сказанное им,
исполнялось в точности.
По вступлении на престол императора Павла состоялось высочайшее
повеление, чтобы президенты всех присутственных мест непременно заседали
там, где числятся по службе.
Нарышкин, уже несколько лет носивший звание обершталмейстера,
должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени
не посетил ни разу.
- Где мое место? - спросил он чиновников.
- Здесь, ваше превосходительство,- отвечали они с низкими
поклонами, указывая на огромные готические кресла.
- Но к этим креслам нельзя подойти, они покрыты пылью,- заметил
Нарышкин.
- Уже несколько лет,- продолжали чиновники,- как никто в них не
сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.
- Так мне нечего здесь делать,- сказал Нарышкин,- мое место
занято.
С этими словами он вышел и более уже не показывался в контору.
Случилось, что в одном обществе какой-то помещик, слывший
большим хозяином, рассказывал об огромном доходе, получаемом им от
пчеловодства, так что доход этот превышал оброк, платимый ему всеми
крестьянами, коих было с лишком сто в той деревне.
- Очень вам верю,- возразил Цицианов,- но смею вас уверить, что
такого пчеловодства, как у нас в Грузии, нет нигде в мире.
- Почему так, ваше сиятельство?
- А вот почему,- отвечал Цицианов,- да и быть не может иначе: у
нас цветы, заключающие в себе медовые соки, растут, как здесь крапива,
да к тому же пчелы у нас величиною почти с воробья; замечательно, что
когда они летают по воздуху, то не жужжат, а поют, как птицы.
- Какие же у вас ульи, ваше сиятельство? - спросил удивленный
пчеловод.
- Ульи? Да ульи,- отвечал Цицианов,- такие же, как везде.
- Как же могут столь огромные пчелы влетать в обыкновенные
ульи?
Тут Цицианов догадался, что, басенку свою пересоля, он
приготовил себе сам ловушку, из которой выпутаться ему трудно. Однако же он
нимало не задумался.
- Здесь об нашем крае,- продолжал Цицианов,- не имеют никакого
понятия? Вы думаете, что везде так, как в России? Нет, батюшка! У нас в
Грузии отговорок нет, ХОТЬ ТРЕСНИ, ДА ПОЛЕЗАЙ!
Между прочими выдумками он, Цицианов, рассказывал, что за
ним бежала бешеная собака и слегка укусила его в икру. На другой день
камердинер прибегает и говорит:
- Ваше сиятельство, извольте выйти в уборную и посмотрите, что
там творится.
- Вообразите, мои фраки сбесились и скачут.
Когда воздвигали Александровскую колонну, Цицианов сказал:
"Какую глупую статую поставили - ангела с крыльями; надобно представить
Александра в полной форме и держит Наполеошку за волосы, а он только ножками
дрыгает". Громкий смех последовал за этой тирадой.
Есть лгуны, которых совестно называть лгунами: они своего рода
поэты, и часто в них более воображения, нежели в присяжных поэтах. Возьмите,
например, князя Цицианова. Во время проливного дождя является он к приятелю.
- Ты в карете? - спрашивают его.
- Нет, я пришел пешком.
- Да как же ты вовсе не промок?
- О,- отвечает он,- я умею очень ловко пробираться между
каплями дождя.
Однажды император (Павел I), стоя у окна, увидел идущего мимо
Зимнего дворца и сказал, без всякого умысла или приказания: "Вот идет мимо
царского дома и шапки не ломает". Лишь только узнали об этом замечании
государя, последовало приказание: всем едущим и идущим мимо дворца снимать
шапки. Пока государь жил в Зимнем дворце, должно было снимать шляпу при
выходе на Адмиралтейскую площадь с Вознесенской и Гороховой улиц. Ни мороз,
ни дождь не освобождали от этого. Кучера, правя лошадьми, обыкновенно брали
шляпу или шапку в зубы. Переехав в Михайловский замок, т. е. незадолго до
своей кончины, Павел заметил, что все идущие мимо дворца снимают шляпы, и
спросил о причине такой учтивости. "По высочайшему вашего величества
повелению",- отвечали ему. "Никогда я этого не приказывал!" - вскричал он с
гневом и приказал отменить новый обычай. Это было так же трудно, как и
ввести его. Полицейские офицеры стояли на углах улиц, ведущих к
Михайловскому замку, и убедительно просили прохожих не снимать шляп, а
простой народ били за это выражение верноподданнического почтения.
На маневрах Павел I послал ординарца своего И. А. Рибопьера к
главному начальнику Андрею Семеновичу Кологривову с приказаниями. Рибопьер,
не вразумясь, отъехав, остановился в размышлении и не знал что делать.
Государь настигает его и спрашивает:
- Исполнил ли повеление?
- Я убит с батареи по моей неосторожности,- отвечал Рибопьер.
- Ступай за фронт, вперед наука! - довершил император.
Лекарь Вилье, находившийся при великом князе Александре
Павловиче, был ошибкою завезен ямщиком на ночлег в избу, где уже находился
император Павел, собиравшийся лечь в постель. В дорожном платье входит Вилье
и видит пред собою государя. Можно себе представить удивление Павла
Петровича и страх, овладевший Вилье. Но все это случилось в добрый час.
Император спрашивает его, каким образом он к нему попал. Тот извиняется и
ссылается на ямщика, который сказал ему, что тут отведена ему квартира.
Посылают за ямщиком. На вопрос императора ямщик отвечал, что Вилье сказал
про себя, что он анператор. "Врешь, дурак,- смеясь сказал ему Павел
Петрович,- император я, а он оператор".- "Извините, батюшка,- сказал ямщик,
кланяясь царю в ноги,- я не знал, что вас двое".
Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к
умеренности, император Павел назначил число кушаньев по сословиям,
а у служащих - по чинам. Майору определено было иметь за столом три кушанья.
Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный партизан, служил тогда
майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния. Павел,
у видя его где-то, спросил:
- Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?
- Три, ваше императорское величество.
- А позвольте узнать, господин майор, какие?
- Курица плашмя, курица ребром и курица боком,- отвечал
Кульнев.
Император расхохотался.
При Павле какой-то гвардейский полковник в месячном рапорте
показал умершим офицера, который отходил в больнице. Павел его исключил за
смертью из списков. По несчастью, офицер не умер, а выздоровел. Полковник
упросил его на год или два уехать в свои деревни, надеясь сыскать случай
поправить дело. Офицер согласился, но, на беду полковника, наследники,
прочитавши в приказах о смерти родственника, ни за что не хотели его
признавать живым и, безутешные от потери, настойчиво требовали ввода во
владение. Когда живой мертвец увидел, что ему приходится в другой раз
умирать, и не с приказу, а с голоду, тогда он поехал в Петербург и подал
Павлу просьбу. Павел написал своей рукой на его просьбе: "Так как об г.
офицере состоялся высочайший приказ, то в просьбе ему отказать".
Пушкин рассказывал, что когда он служил в министерстве
иностранных дел, ему случилось дежурить с одним весьма старым чиновником.
Желая извлечь из него хоть что-нибудь Пушкин расспрашивал его про службу и
услышал от него следующее.
Однажды он дежурил в этой самой комнате, у этого самого стола.
Было уже за полночь. Вдруг дверь с шумом растворилась. Вбежал сторож
впопыхах, объявляя, что за ним идет государь. Павел вошел и в большом
волнении начал ходить по комнате; потом приказал чиновнику взять лист бумаги
и начал диктовать с большим жаром. Чиновник начал с заголовка: "Указ его
императорского величества" - и капнул чернилами. Поспешно схватил он другой
лист и снова начал писать заголовок, а государь все ходил по комнате и
продолжал диктовать. Чиновник до того растерялся, что не мог вспомнить
начало приказания, и боялся начать с середины, сидел ни жив ни мертв перед
бумагой. Павел вдруг остановился и потребовал указ для подписания. Дрожащий
чиновник подал ему лист, на котором был написан заголовок и больше ничего.
- Что ж государь? - спросил Пушкин.
- Да ничего-с. Изволил только ударить меня в рожу и вышел.
Известно, что в старые годы, в конце прошлого столетия,
гостеприимство наших бар доходило до баснословных пределов. Ежедневный
открытый стол на 30, на 50 человек было дело обыкновенное. Садились за этот
стол кто хотел: не только родные и близкие знакомые, но и малознакомые, а
иногда и вовсе не знакомые хозяину. Таковыми столами были преимущественно в
Петербурге столы графа Шереметева и графа Разумовского. Крылов рассказывал,
что к одному из них повадился постоянно ходить один скромный искатель обедов
и чуть ли не из сочинителей. Разумеется, он садился в конце стола, и также,
разумеется, слуги обходили блюдами его как можно чаще. Однажды
понесчастливилось ему пуще обыкновенного: он почти голодный встал из-за
стола. В этот день именно так случилось, что хозяин после обеда, проходя
мимо него, в первый раз заговорил с ним и спросил: "Доволен ли ты?" -
"Доволен, ваше сиятельство,- отвечал он с низким поклоном,- все было мне
видно".
Один храбрый и весьма достойный офицер нажил нескромностью
своею много врагов в армии. Однажды Суворов призвал его к себе в кабинет и
выразил ему сердечное сожаление, что он имеет одного сильного злодея,
который ему много вредит. Офицер начал спрашивать, не такой ли?..
- Нет,- отвечал Суворов.
- Не такой ли граф В.?
Суворов опять отвечал отрицательно. Наконец, как бы опасаясь,
чтобы никто не подслушал, Суворов, заперев дверь на ключ, сказал ему
тихонько: "Высунь язык". Когда офицер это исполнил, Суворов
таинственно сказал ему: "Вот твой враг".
Однажды к Суворову приехал любимец императора Павла,
бывший его брадобрей граф Кутайсов, только что получивший графское
достоинство и звание шталмейстера. Суворов выбежал навстречу к нему,
кланялся в пояс и бегал по комнате, крича:
- Куда мне посадить такого великого, такого знатного человека!
Прошка! Стул, другой, третий,- и при помощи Прошки Суворов становил стулья
один на другой, кланяясь и прося садиться выше.
- Туда, туда, батюшка, а уж свалишься - не моя вина,- говорил
Суворов.
Приехав в Петербург, Суворов хотел видеть государя, но не имел
сил ехать во дворец и просил, чтоб император удостоил его посещением.
Раздраженный Павел послал вместо себя - кого? гнусного турка,
Кутайсова. Суворов сильно этим обиделся. Доложили, что приехал кто-то от
государя. "Просите",- сказал Суворов; не имевший силы встать, принял его,
лежа в постели. Кутайсов вошел в красном мальтийском мундире с голубою
лентою чрез плечо.
- Кто вы, сударь? - спросил у него Суворов.
- Граф Кутайсов.
- Граф Кутайсов? Кутайсов? Не слыхал. Есть граф Панин, граф
Воронцов, граф Строганов, а о графе Кутайсове я не слыхал. Да что вы такое
по службе?
- Обер-шталмейстер.
- А прежде чем были?
- Обер-егермейстером.
- А прежде?
Кутайсов запнулся.
- Да говорите же.
- Камердинером.
- То есть вы чесали и брили своего господина.
- То? Точно так-с.
- Прошка! - закричал Суворов знаменитому своему камердинеру
Прокофию.- Ступай сюда, мерзавец! Вот посмотри на этого господина в красном
кафтане с голубою лентой. Он был такой же холоп, фершел, как и ты, да он не
турка, так он не пьяница. Вот видишь куда залетел! И к Суворову его
посылают. А ты, скотина, вечно пьян, и толку от тебя не будет. Возьми с него
пример, и ты будешь большим барином.
Кутайсов вышел от Суворова сам не свой и, воротясь, доложил
императору, что князь в беспамятстве.
Отец декабриста, Иван Борисович Пестель, сибирский
генерал-губернатор, безвыездно жил в Петербурге, управляя отсюда сибирским
краем. Это обстоятельство служило постоянным поводом для насмешек
современников. Однажды Александр I, стоя у окна Зимнего дворца с Пестелем и
Ростопчиным, спросил:
- Что это там на церкви, на кресте черное?
- Я не могу разглядеть, ваше величество,- ответил Ростопчин,-
это надобно спросить у Ивана Борисовича, у него чудесные глаза: он видит
отсюда, что делается в Сибири.
Павел сказал однажды графу Ростопчину: "Так как наступают
праздники, надобно раздать награды; начнем с андреевского ордена; кому
следует его пожаловать?" Граф обратил внимание Павла на графа Андрея
Кирилловича Разумовского, посла нашего в Вене. Государь, с первою супругою
коего, великого княгинею Наталию Алексеевною, Разумовский был в связи,
изобразив рога на голове, воскликнул: "Разве ты не знаешь?" Ростопчин сделал
тот же самый знак рукою и сказал: "Потому-то в особенности и нужно, чтобы об
этом не говорили!"
Александр Павлович Башуцкий рассказывал о? случае,
приключившемся с ним. По званию своему камерпажа он в дни своей молодости
часто дежурил в Зимнем дворце. Однажды он находился с товарищами в огромной
Георгиевской зале. Молодежь расходилась, начала прыгать и дурачиться.
Башуцкий забылся до того, что вбежал на бархатный амвон под балдахином и сел
на императорский трон, на котором стал кривляться и отдавать приказания.
Вдруг он почувствовал, что кто-то берет его за ухо и сводит со ступеней
престола. Башуцкий обмер. Его выпроваживал сам государь, молча и грозно
глядевший. Но должно быть, что обезображенное испугом лицо молодого человека
его обезоружило. Когда все пришло в должный порядок, император улыбнулся и
промолвил: "Поверь мне! Совсем не так весело сидеть тут, как ты думаешь".
алексей мурманск
мой skype argonaft1
подписчиков на данный момент 91
