Новости

Публикация сопровождалась призывом не ходить на несанкционированные акции 12 июня. «Сидите дома. Скорее мы вас посадим, а не Димона», — говорилось в сообщении хакеров.

Прокуратура Ярославской области начала проверку по факту хакерской атаки на свой сайтhttps://t.co/wvS82x56oU pic.twitter.com/2jWqh0djC3

— ИА «Ярновости» (@Yarnovosti) 11 июня 2017 г.

Прокуратура начала проверку. На момент написания заметки сайт ведомства не работал.

12 июня по всей России пройдут митинги против коррупции. Их инициировал Навальный.

Новости

Выяснилось, что сестра хозяйки квартиры работает в одном из потовых отделений. «По какой причине она складировала почтовые отправления в квартире у родственницы, в том числе судебные письма, сейчас выясняют полицейские», — говорится в сообщении.

МВД возбудило дело об административном правонарушении. В ведомстве добавили, что обыск в квартире сестры сотрудницы почты проходил по другому, уголовному делу.

Новости

По версии следствия, с 2011-го по 2013-й годы Горьков «вопреки интересам "Роснано" и его единственного акционера — государства» размещал деньги госкорпорации в «Смоленском банке». Он направлял в банк деньги «под видом расчетно-кассового обслуживания, а фактически в целях финансирования деятельности банка».

В декабре 2014 года у «Смоленского банка» отозвали лицензию, после чего «Роснано» потеряло больше 738 миллионов рублей, утверждают в Следственном комитете. При этом накануне отзыва лицензии из банка вывели активы «в виде объектов недвижимости общей стоимостью 400 миллионов рублей» в пользу Евгения Горькова, родного брата подозреваемого.

Сейчас следователи разыскивают Евгения Горькова. Участковый сообщил суду, что брат топ-менеджера «Роснано» не живет по прописке.

Горькова задержали в Москве 10 июня после того, как он купил билет на самолет в Китай. 11 июня Басманный суд Москвы отправил его под арест до 9 августа.

Горькову грозит до десяти лет тюрьмы. Он не признал вину. «Я не собирался никуда скрываться, я ехал в командировку в Китай. Туда ранее уже уехала часть коллег», — заявил он в суде.

Новости

Об убийстве аль-Багдади сообщило сирийское государственное телевидение. Официальное издание боевиков Amaq пока не подтвердило эту информацию.

Это уже не первое сообщение об убийстве аль-Багдади. В предыдущие разы новости о его смерти оказывались фейковыми.

Настоящее имя аль-Багдади — Ибрагим Авад Ибрагим аль-Бадри. В июле 2014 года он появился на публике впервые. Тогда аль-Багдади, выступая в мечети в захваченном ИГ иракском городе Мосуле, провозгласил создание «исламского халифата» на Ближнем Востоке.

*Террористическая организация «Исламское государство» запрещена в России.

Новости

10 июня около 16 часов по московскому времени 50-летний житель поселка Кратово в Московской области Игорь Зенков, находясь в одном из частных домов на улице Пушкинской, открыл огонь по жителям поселка и по приехавшим позднее полицейским. Он ранил трех жителей Кратово, включая 33-летнюю женщину, которая позже умерла в больнице.

Зенков подорвал несколько гранат, когда полицейские пытались взять дом штурмом. Четыре сотрудника спецподразделений получили осколочные ранения. Во время спецоперации Зенкова убили. На месте происшествия нашли тела четырех жителей Кратово: мужчин 47-ми, 52-х и 49-ти лет.

По данным источников «Интерфакса», Зенков недолгое время служил в МЧС. Он увлекался поисками в лесах оружия времен Великой отечественной войны. Скорее всего, оружие, из которого он застрелил жителей Кратово, было найдено во время таких поисков.

Следователи возбудили уголовное дело по статьям «покушение на убийство двух и более лиц», «убийство из хулиганских побуждений», «посягательство на жизнь сотрудников правоохранительных органов» и «незаконный оборот оружия и боеприпасов».

#01 (92) весна 2017

Фото: Stefano Politi Markovina / Alamy

Кресельный подъемник довез меня до одного из пиков, образующих чашу на вершине горы Дьяволецца, и остановился. Служитель внизу, видимо, дождался, пока последний горнолыжник (то есть я) доедет до вершины, и закрыл трассу. Начиналась метель. Кресла подъемников раскачивались на тросах, ветер свистел в сочленениях тросов и блоков, а еще оторвал кусок дерматина от сидушки и хлопал этим лоскутом о железную стойку, как будто предлагая мне танцевать джигу потерянного в горах.

«Эк меня занесло!» – процитировал я горам стихотворение Бродского, а потом еще на всякий случай процитировал повесть Пушкина: «Ну, барин, беда: буран!»

Положение мое не казалось мне пугающим. Я испытывал разве что некоторое беспокойство от одиночества и высоты. Сколько здесь? Три с половиной тысячи над уровнем моря? Высота, на которой с непривычки чувствуешь как будто бы брешь в груди. Это даже приятно, если не засиживаться на верхотуре долго и ночевать ниже, чем катался.

Из-под моих лыж в долину спускался окутанный снежной поземкой ледник Мортератч. По правую руку внизу виднелся Санкт-Мориц. Там уже была совсем весна. Даже отсюда, сверху, легко можно было различить желтые пятна цветущих лапчаток, сиреневые поля вероники и белые – ветреницы. Мы и на ледник-то забрались,  собственно, потому что в самом Санкт-Морице снег стал тяжелым и мокрым, а снежные пушки не могли уже заделать проталин на горных склонах – слишком теплые были ночи.

Я оттолкнулся и поехал вниз, к вероникам и ветреницам. Первые метров двадцать спуск был почти отвесным, но дальше трасса становилась более пологой, и встречный ветер затормозил мое движение. Приходилось идти вниз по склону коньковым шагом, и, преодолев метров двадцать, я всерьез утомился. Если честно, я впервые встретился с ветром такой силы, чтобы нельзя было катиться против него с горы.

Или просто я в дурной спортивной форме? Разнеженный курортник?

Накануне вечером мы приехали в Санкт-Мориц большой компанией. Железная дорога из Цюриха проложена так, как если бы проектировщики нарочно искали живописные виды. В Санкт-Морице на станции нас встретили водители отеля Badrutt’s. Они были в ливреях, фуражках и на двух «роллс-ройсах». Не дали нам прикоснуться ни к чемоданам, ни к лыжам. Весь багаж как-то сам собой перекочевал в гостиницу, чемоданы сами собой разместились в номерах, лыжи – в лыжных комнатах. А мы, покачиваясь в кожаных креслах, не заметили движения. Да вот уж и стояли посреди лобби, украшенного альпийскими первоцветами. И заместительница директора говорила нам: «Пейте побольше воды, мы тут довольно высоко над уровнем моря», – но вместо воды угощала шампанским.

Какая уж тут спортивная форма?!

Задыхаясь, я сделал еще несколько шагов коньковым шагом вниз по леднику навстречу ветру и совершенно выбился из сил. Ехать мне было недалеко. Примерно в километре ниже по склону виднелась большая станция, просторное шале, куда приходил из долины «чемодан» или «кирпич» – кабина фуникулера человек на сто, которая, несмотря на метель, до сих пор курсировала. На этой станции были магазин лыжной амуниции, центр катания на собачьих упряжках, спасательная служба и кафе, где остались мои приятели, не склонные к спортивным подвигам, а склонные к глинтвейну. Мне надо было лишь добраться до этой станции, чтобы опять оказаться в условиях самого комфортного горнолыжного курорта в мире. Но я не мог преодолеть этот чертов километр вниз по склону против ветра.

С каждой секундой на трассу, которая была идеально выровнена с утра, ветер наметал все больше и больше свежего снега. Подо мною была уже практически снежная целина. Я подумал, что легче, наверное, катиться не по самой трассе, а по распадку вдоль нее, – по крайней мере меньше ветра. Однако, спустившись туда, я сразу понял, какую совершил ошибку.

Этот распадок или лощина – не знаю, как назвать, – представлял собою что-то вроде аэродинамической трубы. Если наверху, на трассе ветер просто тормозил движение лыжника, то на дне распадка он выл, как тысяча волков, и сбивал с ног. Я упал. Довольно быстро надо мной стал образовываться сугроб. «Идиот!» – подумал я. На трассе можно было хотя бы надеяться, что меня заметят и приедут за мной на снегоходе. А тут, на дне оврага и под сугробом, кто тебя заметит, придурок?

Нелепее всего было то, что эта моя смерть в снегах происходила не в диких Гималаях, не в Арктике, а всего лишь в километре от самого обустроенного и самого лакшери-лакшери горнолыжного курорта на свете.

Сугроб надо мною рос. Я попытался воспользоваться телефоном, но телефон не ловил сеть. Попытался выкарабкаться из сугроба, но лыжи служили мне якорем, и никак не получалось их отстегнуть.

Архив пресс-службы

Конференц-зал

Тем временем совсем рядом, на расстоянии ружейного выстрела вились причудливо по цветущим склонам мостовые, вымытые с мылом. Сверкали витрины бутиков. Фланировала респектабельная публика. Мужчины, одетые не теплее, чем в пиджак. Женщины, не нуждавшиеся в одежде теплее шали. А я лежал под сугробом, как Умка – Белый Медведь, и над моим носом от теплого еще дыхания протаивало в снегу окошко. Я, который накануне и сам фланировал по вымытым с мылом мостовым Санкт-Морица.

Мы пошли с приятелем купить мне пиджак. Готовясь к горнолыжному отдыху, я как-то не подумал, что в отеле Badrutt’s ресторан с мишленовскими звездами и что неплохо бы выходить к ужину в пиджаке.

Ходили из бутика в бутик, примеряли на меня одежду, болтали про всякие глупости, приятель придирчиво меня оглядывал, расстегивал мне пуговицы на обшлагах… А приказчицы, слыша, что мы разговариваем по-русски, позволяли себе обсуждать нас по-итальянски: Guarda come stifinocchi son dolci! Stovecchioche­sceglie la giacca al suomoroso!*

Наконец мне удалось отстегнуть лыжи. Я вылез из-под сугроба, но двигаться без лыж по глубокому снегу было почти невозможно. Пришлось выудить из сугроба и лыжи. Кое-как мне удалось прицепить их обратно. И расстегнуть ботинки. Пережидая порывы ветра, я двинулся к станции, шагая на горных лыжах, как шагают на беговых. С моей скоростью идти до станции было не меньше суток. Каждые двадцать шагов ветер валил меня с ног и принимался растить надо мною сугроб.

Когда я упал в десятый или в двадцатый раз, мне вдруг показалось, что под сугробом моим тепло и спокойно. Я припомнил вдруг во всех подробностях вкусов и запахов, как накануне вечером мы ужинали местной достопримечательностью – пиццей с трюфелями. Причем тесто в этой пицце было не толще бумаги, а трюфелей, нарезанных прозрачными ломтиками, лежала целая благоуханная гора.

Заметаемый в сугроб, я лежал и чувствовал запах трюфелей почти физически. Еще мне виделся раклет – его готовили нам на закуску в беседке у входа в ресторан. На огромной раскаленной стальной доске, по которой расплавленный сыр стекал примерно с той же скоростью, с какой я теперь спускался вниз по склону. Впрочем, я и не спускался больше. Упал, сбитый с ног очередным порывом ветра, и лежал под сугробом, явственно ощущая ароматы теплого сыра, крохотных картофелин, оттаявшей земли, апельсиновых духов соседки, лепестков миндаля, летевших над садом, и глициний, обвивших перголу…

Стоп! Встать! Подъем! Банзай! Джеронимо! Какие глицинии?! Какой миндаль?! На высоте Санкт-Морица в апреле еще слишком рано для миндаля и глициний! Ты просто спишь, идиот! Лежишь под сугробом на леднике и замерзаешь! Встать! Шагай вниз! Семьсот метров!

Благодушные и смертельно опасные грезы о Санкт-Морице сменились вдруг в моей голове паническим чувством опасности, которое придало мне силы. Я выкарабкался из сугроба, выпростал из-под снега лыжи и зашагал против ветра вниз, поминутно падая и вставая снова.

Минут за двадцать (впрочем, мне трудно оценить, много ли времени прошло) я преодолел метров триста (впрочем, и расстояния в горах обманчивы). Я несомненно приблизился к спасительной станции и все же был от нее слишком далеко, чтобы успеть до темноты.

Снег летел мне в глаза, и спустя какое-то время мне почудилось даже, будто из снега складываются смертные видения. Мне всерьез казалось, что по распадку навстречу скачут белые, сотканные из снега собаки. Они бежали молча, вздымая снежные буруны, а в голове у меня летели обрывки мыслей про лютого волка Фенрира, срывающегося с цепи и несущего смерть. Я даже был не очень против Фенрира, все-таки обрести какую-никакую загробную жизнь  казалось мне предпочтительнее, чем затеряться на леднике мороженой консервой.

Собаки подбежали вплотную и оказались вовсе не загробными, а вполне материальными, способными повалить меня и тыкаться в лицо влажным носом. Только тут я разглядел сквозь метель, что они волокли нарты. И на нартах стоял каюр в красной шапке и куртке, размахивал руками и кричал на дурном английском: – You lost, mister. Lost, sir. Dogs hear you. Don’t worry. Take you seat on sleigh. Oh, you have ice on you cheeks. Dangerous!

С этими словами каюр отломил лед, намерзший у меня на щеках, усадил в нарты, прикрикнул на собак и повез меня к спасательной станции. Собаки бежали так весело, словно встречный ветер совсем не мешал им. Только каюр за моей спиной присел и скрючился, чтобы уменьшить парусность.

Через десять минут мы были на станции. Друзья отпаивали меня грогом, совали каюру чаевые и качали головами, слушая мой рассказ.

Остаток дня до ужина я провел в спа отеля Badrutt’s, пытаясь согреться. Сунулся было в сауну. Там телу моему было тепло, но отмороженные щеки болели так, будто на них непрестанно лили кипяток. Компромисс со щеками достигнут был в хаммаме: руки, ноги, грудь и спина там постепенно оттаивали, а щеки жгло не сильнее, чем жжет горчичник.

За ужином заместительница директора, составлявшая нам компанию, охала, ужасалась моим похождениям, причитала, что у меня белые пятна на щеках, и советовала немедленно воспользоваться местным целебным кремом, но вместо крема угощала «Кир-роялем».

Впрочем, общего разговора о моей пропаже в горах хватило на четверть часа. Вскоре мы стали обсуждать повара, который уверен, что если в рыбе найдется хоть одна косточка, то ужин безнадежно испорчен. Потом перешли на «Мадонну» Рафаэля, полотно, висевшее в большой гостиной. По словам заместительницы директора, картина эта была не копией, а вариантом знаменитого цвингеровского шедевра. Новая наша приятельница клялась, что отель привозил самых уважаемых экспертов и те подтвердили: картина написана если и не самим Рафаэлем, то во всяком случае при жизни Рафаэля и художниками его мастерской…

А я сидел и думал, что простил бы повару даже десяток костей в рыбе. Думал, что меня бы устроило, даже если бы «Мадонна» оказалась копией. Все лучше, чем лежать под сугробом на леднике. Для меня это был самый вкусный ужин, самая приятная компания и самый уютный отель в жизни.С

* «Глянь, какие сладкие голубки! Как этот старик подбирает пиджак своему милому!»

Деньги и Бизнес

Начало цикла читайте здесь:

• Дмитрий Блинов, совладелец «Дуо» и «Тартарбара»: Физическое насилие на работе я применяю все меньше
• Лиза Извозчикова, кафе «Бейрут»: Если все не закончится колонией, я бы хотела заняться живописью

Я видел отзыв на гугл-карте, где сказано, что в моем баре можно увидеть самое большое количество фриков за ночь в Петербурге. Это правда. Мы даже не просим дресс-код, они сами так приходят. Я угощаю людей шотами за необычный вид. Главное требование к гостям у нас написано на стене: «Можешь здесь быть кем угодно, кроме как мудаком».

Мне импонирует, что не всем завсегдатаям ЛГБТ-клубов здесь нравится. Они приходят и говорят: «Чего-то у вас не играет Полина Гагарина, “Ночные снайперы”, как-то скучненько». Это хорошо. Я хотел бар с хорошей музыкой. Я всю жизнь увлекаюсь музыкой и до того, как открыть бар, был замдиректора в магазине музыкальных инструментов. На всех стенах бара — тексты песен. Это я попросил каждого из близких друзей прислать текст песни, которая им очень важна в жизни. Прислали тексты Marilyn Manson, Placebo, Antony and the Johnsons, Patty Smith, PJ Harvey.

Знакомые, которые открывают бары и потом закрываются, чаще дохнут не из-за финансов, а потому что не понимают, для кого открываются. Если ваша аудитория существует и вы ее четко видите, ваш бар сработает. Еще до открытия бара я хорошо представлял аудиторию, с которой хочу работать: люди около 30, с хорошим музыкальным вкусом, в том числе ЛГБТ. Я бывал во всех гей-заведениях Петербурга, и ни одно мне не нравится. Дурновкусие. Мне нравятся европейские гей-бары, где сочетаются и ЛГБТ, и хипстеры, и богема, — я хотел такое место. У нас бывают архитекторы, кураторы галерей, театралы, художники, арт-директора, музыканты — богема, короче. Получается, что автоматически большинство из них ЛГБТ — творческие люди часто такие.

Фото: Victor Yuliev для Сноб

Владимир Зимов

Многие бары берут кредиты, но мы не брали. Мои инвесторы — друг и бывшая коллега. Они меня давно знают, их не нужно было уговаривать. Мы открылись недорого — миллионов пять. Долго искали место — хотели быть именно на Некрасова: улица Рубинштейна стала дорогой и там все-таки ресторанная фишка, а Некрасова — новая барная улица. И аренда ниже, чем на Рубинштейна. Размер аренды — коммерческая тайна, но могу сказать, что у нас сложные хозяева, мы с ними не торговались и платим больше, чем все остальные на Некрасова.

В тот день, когда мы нашли помещение, я вдруг увидел, что почти напротив моего бара, тоже на Некрасова, есть церковь. Она выглядит как обычный дом, только если поднять голову вверх, замечаешь купол. Я не знал до того дня про эту церковь. Я зашел в нее, а когда вышел, решил, что бар будет называться Holy Water — святая вода по-английски. Как с языка слетело.

Весь дизайн придумал я. У нас все сидения — настоящие автомобильные кресла, которые мы заказывали с разборок — это когда после ДТП машину сдают на запчасти. Только на четвертой разборке нашли кресла в хорошем состоянии, они все от дорогих машин — BMW, Porsche. Дешевые кресла выглядят неэстетично, мы не хотели ощущения пожеванности.

Фото: Victor Yuliev для Сноб

Бар «Holy Water»

Когда открываешь первый бар, у тебя непредвиденные сложности будут по-любому. Например, мы хотели, чтобы у нас был необычный выбор алкоголя. Оказалось, что найти в Петербурге оптовиков с необычным алкоголем вообще нереально. Искали поставщиков месяца три. Возить редкий алкоголь официально — непросто. Это проблема всех баров с нетипичным ассортиментом. Я думал, что поставщиков много — просто гуглишь и находишь, а на самом деле у них всех все одинаково.

С властями у нас никаких сложностей нет. Если почитать нашумевший закон о пропаганде гомосексуализма, то увидите, что он только про несовершеннолетних, никаких ограничений для людей старше 18 лет там нет. Проблемы были, когда мы хотели нанять охранника. Через полгода после открытия мы ввели фейс-контроль, потому что по весне много гостей из соседнего «Бирхауза» — такое заведение для мужчин за 40 с пузами — стало вваливаться к нам под утро полураздетыми. Когда у вас такая рафинированная аудитория, любое существо, которое не попадает в эту тему, выделяется, и гости напрягаются. Мы искали охранника больше двух месяцев. Выяснилось, что охранные предприятия Петербурга не готовы работать с заведением, в которое ходит ЛГБТ.

Фото: Victor Yuliev для Сноб

Бар «Holy Water»

Проблемы были еще с жильцами дома. Но это общая барная проблема Петербурга: соседи жалуются на сигаретный дым и шумные компании. Не все жители Петербурга привыкли к тому, что Петербург — барная столица России, ведь 10 лет назад такого еще не было. Чтобы жильцы меньше жаловались, мы сделали шумоизоляцию — это опустило потолок на полметра. Потом, что во дворе-колодце все равно эхо. Тогда мы обратились в Роспотребнадзор, к нам приехал эксперт, который измеряет громкость по ГОСТу, допустимую в жилом доме. Мы настроили акустику, и сейчас проблем нет. Исключения бывают, только когда диджеи ставят песни из «Вконтакте» — там разное качество треков, и бывает звук выскакивает громче допустимого. Но большинство квартир в нашем доме коммунальные и заполнены студентами и тихими алкашами. Нет злобных бабушек.

Для успеха бара важны бармены. У бармена всегда своя тусовка, которую он приводит в бар. Важно, чтобы у бармена был бэкграунд, соответствующий вашему заведению. Если вы наняли офигенных хипстеров и к ним приходят модники, а у вас пивная — это не то. Важно, чтобы гости могли говорить с барменом на любые темы. У нас есть те, кто приходят к нам специально для душевной беседы за стойкой. Я иногда слышу оттуда феерические беседы. Вечеринки в выходные и душевные беседы с барменом в будни до пяти утра — такой у меня бар.

Фото: Victor Yuliev для Сноб

Бар «Holy Water»

Я считаю, что хозяин всегда должен быть в своем баре. Но знаете, я так в жизни никогда не уставал. Меня взбесило, когда знакомые сказали: «О, ты открыл бар, веселье, бухлишко — это же так легко». Нет, это постоянный стресс. Но когда ты в стрессе всю неделю: у тебя проблемы с поставщиками, еще что-то, а потом в выходной ты сидишь на подоконнике и смотришь, как сотня людей на танцполе танцуют под офигенный трек в едином порыве, — понимаешь, что оно того стоит. Мы выкладываем фотографии вечеринок во «Вконтакте», и когда у меня плохое настроение, когда я спал три часа, я листаю фотографии довольных людей.

Если вы хотите на одном модном баре в Петербурге заработать кучу денег, вы их не заработаете никогда. Для этого вам нужна сеть. Я бы не открывал этот проект, если бы у меня не было других источников финансирования. Но проект не убыточный. Радует, что в такие непростые времена в России мы сработали — нам еще нет года, а все уже неплохо.

Я по жизни депрессивный человек. Много было всего в жизни, и к 30 годам у меня сформировался такой взгляд. Мне приятно видеть здесь порой таких же разочаровавшихся в жизни людей, как я. Сейчас в Петербурге в моде sad core — модно тлеть, короче. Мое место выглядит мрачновато, и людям это очень нравится. Я счастлив, когда мне люди говорят, что они в этом мраке чувствуют себя счастливыми. Это такое удовольствие от обратного. Есть люди, которые приходят и говорят: «Ой, тут грустно, пойдем отсюда», но основной аудитории нравится: мрак — это так по-домашнему.

События проекта

Жанлу Сьефф начал фотографировать в 14 лет, отправившись за удачными кадрами на улицу. Набив руку на романтичных сценах на верандах парижских кафе в пятидесятых, он заполучил работу в журнале Elle, для которого начал и писать, и делать модные съемки. Пройдет совсем немного времени, и он станет одним из самых востребованных фотографов во многих изданиях.

«Это один из немногих фотографов, в работах которого на протяжении всей его карьеры сохраняется стилевое единство. Потому что глянец — это как фильмы про Джеймса Бонда, в которых в зависимости от времени постоянно меняется представление о канонах женской красоты и моды», — говорит сотрудник Мультимедиа Арт Музея Валерия Агафонова, которая стала нашим гидом по творчеству мэтра.

Фото: Алиса Гокоева для Сноб

Фото: Алиса Гокоева для Сноб

Фото: Алиса Гокоева для Сноб

Фото: Алиса Гокоева для Сноб

Одна из характерных черт творчества Сьеффа  — фотографирование женщин со спины и без головы в кадре, внимание исключительно к изгибам тела. Впрочем, фотограф всегда понимал задачу, поставленную перед ним. Когда он хотел воспеть женскую красоту, он превращал модель в Венеру Милосскую, а когда нужно было продавать одежду именитых брендов в глянце — модели у Сьеффа смотрели прямо в глаза потенциальному покупателю. Гид заостряет наше внимание на этом приеме: «Именно так работает с потребителем журнальная обложка, на которой covergirl смотрит на вас, а рядом, словно ее речь, помещен вынос “Как найти мужа за пять дней” или “Лучшие средства для похудения к лету”». Когда нужно подчеркнуть значимость личности героя съемки, пустой фон за фигурой начинает еле заметно светиться.

Фото: Алиса Гокоева для Сноб

Фото: Алиса Гокоева для Сноб

Фото: Алиса Гокоева для Сноб

Фото: Алиса Гокоева для Сноб

В послевоенный период Сьефф увлекся взаимодействием человека и архитектуры в кадре, вписывая фигуру модели в геометрию зданий, лестниц и балконов. «Он начал так делать первым, а сейчас этот прием в фотографии стал настолько общепринятым, что большинство снимков в инстаграме, сделанных во время путешествий, выглядят именно так: сложный фон в виде здания и немного человека в кадре, — комментирует Агафонова, — мы уже неосознанно повторяем этот ход».

Жанлу Сьефф одинаково умело преподносит и мужскую, и женскую красоту. Для начала, он не делает портреты, лишенные изъянов, потому что слишком «гладкие» фото — нечестные. Но, конечно, все мы понимаем, что он фотографировал очень красивых женщин. Работая с мужчинами, он старался оставлять морщины, растрепанные волосы, чтобы герои были артистичными, но не нарочито брутальными. У смеющегося Жан-Поля Готье видны неровные зубы и блестит слишком высокий лоб, свидетельствующий о начале облысения. Внимание зрителей, смотрящих на портрет Сержа Генсбура и Джейн Биркин, притягивается к огромным ушам певца и к мешкам под глазами, но разве можно представить Генсбура без этих мешков?

Фото: Алиса Гокоева для Сноб

Фото: Алиса Гокоева для Сноб

Фото: Алиса Гокоева для Сноб

Фото: Алиса Гокоева для Сноб

Пример мастерской лепки образа — иконический снимок сидящего Ива Сен-Лорана в черных брюках и черной же водолазке. Абсолютная чернота силуэта модельера вступает в игру с высвеченным фоном, что в сочетании с позой Сен-Лорана, который сидит по-турецки, не касаясь ногами пола, создает эффект левитации.

Выставка «Мэтр высокого стиля» — это наглядное пособие для тех, кто хочет сделать карьеру в глянце — неважно, фотографа, стилиста или продюсера. Пройдя пару кругов по залу, можно без труда понять основные приемы Жанлу Сьеффа, которые втягивали зрителей в диалог с героями его снимков и способствовали тому, чтобы изображение надолго осело в памяти.

Выставка «Жанлу Сьефф. Мэтр высокого стиля» открыта в Мультимедиа Арт Музее до 6 августа.