Новости

Курс доллара в ходе торгов опускался до 59,42 рубля, что на 1,04 рубля меньше, чем при закрытии биржи 4 января. Курс евро в то же время опустился до 62,38 рубля, что на 99 копеек меньше, чем в предыдущую торговую сессию.

В последний раз курс доллара опускался ниже отметки 60 рублей 31 июля 2015 года. Тогда курс на минимуме достигал уровня 59,88 рубля, на максимуме доллар торговался по 61,75 рубля.

Российский рубль укрепился к доллару и евро на фоне роста цен на нефть марки Brent на бирже ICE в Лондоне. В 14:20 по московскому времени баррель нефти стоил 56,74 доллара, что на 0,5 процента больше, чем день назад.

Новости

В 20 часов предельно допустимая концентрация сероводорода превысила норму в 8,3 раза, к 21 часу — в 25,5 раза, к 22 часам — в 28 раз. Уровень сероводорода опустился до нормальных значений к 1 часу ночи 5 января.

В то же время в Главном управлении МЧС по Москве заявили, что предельно допустимые нормы концентрации вредных веществ в воздухе не превышены.

На Московском нефтеперерабатывающем заводе в свою очередь сообщили, что в зоне влияния предприятия зафиксировано «нормальное состояние атмосферного воздуха», а все объекты завода работают в обычном режиме, пишет РБК.

Межрайонная природоохранная прокуратура Москвы начала проверку по факту выброса сероводорода в воздухе в Марьино.

Новости

«Российский пассажирский самолет Bombardier минувшей ночью вылетел с Сахалина и, набрав высоту порядка 6 тысяч метров, взял курс на Курилы. Однако диспетчеры заметили приближающийся к лайнеру на тех же высотах неопознанный самолет, который не отвечал на запросы с земли», — рассказал собеседник агентства.

Неопознанный самолет пересек воздушный коридор, по которому двигался пассажирский лайнер, из-за чего российскому судну пришлось снизить высоту, чтобы избежать столкновения. После этого диспетчеры несколько раз пытались связаться с неопознанным самолетом, но пилоты не выходили на связь.

В то же время удалось поймать сигнал самолетного радиолокационного ответчика неопознанного борта. По словам источника издания, по международной классификации он относится к самолетам НАТО.

Источник агентства не назвал название российской авиакомпании, чей лайнер ушел от столкновения с военным самолетом. По информации онлайн-табло аэропорта Южно-Сахалинска, на Курильские острова утром 5 января вылетел самолет Bombardier компании «Аврора».

Наука и технологии

Чуть более полувека назад автор этих строк впервые задумался о том, что отличает мальчиков от девочек. К этим мыслям его подтолкнуло наблюдение за двумя видами детей на пляже в Евпатории: у одних в нижней части живота ничего не было, а у других было.

О том, что дети делятся на мальчиков и девочек, автор знал и раньше. Ему говорили: «Не плачь, ты же не девочка» или «Отстань от Даши со своим самосвалом, она девочка и ей это неинтересно», или «Дай тете подстричь тебе волосы, а то выглядишь как девочка». Отсюда автор сделал вывод, что девочки отличаются от мальчиков по поведенческим параметрам. То есть если твердо следовать определенному поведенческому стереотипу: самосвал, короткая стрижка, сжать зубы и не плакать, — то это и решает вопрос гендерной идентичности.

Но вот эти различия в нижней части живота явно выводили в какую-то иную плоскость.

Когда автор вырос и защитился по генетике, ясности в вопросе определения пола у него стало чуть больше. Но вопросы оставались. И не у него одного, а у всей науки. Эта статья — об одном научном исследовании, которое ответило на небольшую часть этих вопросов.

Откуда берутся два пола?

В прошлом году, поздравляя прекрасных дам с 8 Марта, мы между делом попытались ответить на два вопроса: почему для секса и размножения непременно нужны двое и почему эти двое должны отличаться друг от друга настолько, чтобы их следовало признать представителями разных «полов». Повторим вкратце ответ на второй вопрос: согласно всем математическим моделям, размножение будет наиболее эффективным, если его участники максимально специализируются на противоположных функциях, назовем их «активной» и «пассивной».

Если вдуматься, этот ответ возвращает нас к детским размышлениям автора на евпаторийском пляже: истоки пола лежат в поведенческой, или социальной, сфере. Анатомическое различие — лишь приспособление к этим ролям. А уж весь этот изящный механизм с двумя хромосомами, Х и Y, которым мы так гордимся, — вообще совершенно необязательная надстройка. У многих зверюшек пол задается совсем другими факторами (у крокодилов, к примеру, температурой в кладке яиц). О том, какой разнобой царит в этом вопросе у разных живых существ, дает представление следующая схема:

Да, но у нас-то — как и у большинства существ, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни, — работает именно система XY! (Кстати, генетики называют эту систему «тип лигеус», в честь клопа, у которого Х и Y хромосомы наблюдались впервые). И она настолько изящна и совершенна, что производит впечатление той самой «неустранимой сложности», которой так любят размахивать противники Дарвина: мол, невозможно себе представить, чтобы такая тонкая штука могла постепенно возникнуть из чего-то более простого путем эволюции.

О том, как это может произойти, биологи стали догадываться совсем недавно.

Сексуальные странности

Идеальный эксперимент выглядел бы так: взять каких-нибудь бесполых существ и дать им эволюционировать, пока у них не возникнет два пола и соответствующий хромосомный механизм. Увы, проект неосуществим: бесполых существ очень мало, и у всех у них существуют весомые причины оставаться в таком состоянии.

Но можно идти другим путем. Дело в том, что разделение репродуктивных функций на «активную» и «пасивную» — это самое простое, что можно придумать, буквально азбука размножения. В реальных популяциях живых существ социальные взаимодействия куда сложнее, и разных ролей больше. Мы, к примеру, как-то рассказывали о болотной птичке турухтане. У турухтанов есть самки — обычные, несущие яйца — и целых три типа самцов, различающихся своей ролью в птичьем социуме. Первый тип охраняет территорию и завоевывает гарем, второй тип оппортунистически спаривается с временно свободными самками, а третий совсем уж подлым способом встревает непосредственно в любовный акт самца и самки, имитируя женский тип окраски. Оказалось, что все эти самцы различаются структурой одной из хромосом — не половой, а обычной (подробнее можно прочитать по ссылке). Если бы у турухтана не сформировался уже женский и мужской пол с соответствующим разделением ролей, новая система могла бы, наверное, в перспективе перехватить эту функцию. А пока она существует просто так, низачем, внося в жизнь наших турухтанов дополнительную волнующую интригу.

Главное, что следует из этого примера — что хромосомные причуды у разных видов возникают довольно часто, и если природа найдет, как использовать их во благо или хотя бы не во вред, они вполне способны сохраняться в популяции, придавая ей неповторимое своеобразие.

Заметьте, в нашей-то популяции тоже все это есть! Дональд Трамп, Брэд Питт, Элтон Джон, Мишель Обама и Мадонна — примеры пяти совершенно различных подходов к стратегии размножения. И то, что эта пестрая пятерка представляет всего два кариотипа — ХХ и ХY, — скорее недоработка природы, чем глубокая закономерность. Могут быть и другие варианты. Турухтаны — лишь один пример. Другой, гораздо более причудливый пример будет изложен ниже.

Какой вы воробей?

Живет в Северной Америке птичка, называется белогорлый воробей.

Две картинки тут неспроста, между ними есть разница. У одной птички на голове белые полоски, у другой — бежевые. И это не самец и самка: и самцы, и самки у этого воробья бывают и с белыми, и с бежевыми полосками. Тем не менее эти два типа различаются довольно сильно.

Птичка с более скромным головным убором не слишком звучно чирикает, привлекая полового партнера. Зато, обретя пару, хранит ей верность и отчаянно защищает потомство от всевозможных напастей. Просто моральный ориентир для всех, а не птичка.

То ли дело парни с яркими белыми полосками: петь они большие мастера, но вот при дальнейшем выстраивании отношений начинаются проблемы. Такие кавалеры куда чаще летают налево и к потомству относятся наплевательски.

И не только кавалеры, но и дамы тоже! Мы привыкли рассуждать о том, что, мол, женский пол по природе склонен к моногамности, домовитости и чадолюбию, а мужчинам свойственно, фигурально выражаясь, сеять семя... Но вот пример, когда эти два типа поведения вовсе не совпадают с полом, а напротив, совершенно перпендикулярны.

Вы, наверное, заподозрите, что когда встречаются два скромных, верных и домовитых воробья, то у них-то и возникает идеальная воробьиная семья и любовь до гроба. А у белополосых развратников, напротив, свободные отношения, свинг и обездоленные дети.... Нет, ничего этого не бывает.

Тут-то и кроется главный поворот сюжета: воробьихи-распутницы спариваются только с воробьями-семьянинами, и наоборот.

Доктор Элейна Татл посвятила свою жизнь тому, чтобы распутать эту загадочную воробьиную интригу. В феврале прошлого года она опубликовала свою последнюю работу, посвященную сложностям личной жизни у белошеих зонотрихий (как еще называют этих воробушков). А в июне она умерла от рака груди. От нее осталось всего несколько научных работ по проблеме, которую никак нельзя назвать фундаментальной, задающей направление прогресса цивилизации. Но на вопрос, мучивший автора этих строк с того самого жаркого евпаторийского лета 1963 года, эти работы проливают свет.

Четыре пола вместо двух

У зонотрихии, как и у прочих птиц, пол определяется парой хромосом ZW: у самцов две Z-хромосомы, у самок одна Z и одна W. Самец оплодотворяет яйцеклетку, самка несет яйца, все как положено. Но вот окраска и поведение зависят от другой хромосомы, а именно от аутосомы II, к полу не имеющей никакого отношения. У домовитых и чадолюбивых воробьев с бежевыми полосками две одинаковых вторых хромосомы. У голосистых развратников с белыми полосками хромосомы второй пары сильно различаются: у одной из них довольно большой кусок перевернут относительно обычного положения (это называется инверсией). Необычную пару хромосом биологи заметили еще в 1966 году.

Поскольку самец с белыми полосками (с инверсией в одной хромосоме II пары) всегда спаривается с самкой с бежевыми полосками (с одинаковыми хромосомами II пары), потомство всегда состоит из половины белополосых птенцов и половины бежевополосых. И конечно, из половины яиц вылупляются самки, из половины самцы. Но вот только эти два свойства перемешаны у них случайным образом.

А когда птенцы подрастут, самцы начнут искать себе самочек, а птицы с белыми полосками — партнеров с бежевыми. Ровно так, как будто кроме разделения на два пола — М и Ж — у них существует еще одна пара полов — скажем, A и Б, — и для счастливой гетеросексуальной любви партнеры должны различаться по каждой паре признаков. Как если бы мужчины с техническим образованием могли крутить романы только с девушками-гуманитариями, и наоборот.

Или консервативные государственники — только с толерантными либерастками, представляете, вот бы был номер! Даже жалко, что у нас такого нет. Зато, кстати, есть у многих грибов: белые и подосиновики, столь вкусные в жареном виде, также обладают тетраполярным полом. А у пресноводного простейшего тетрагимены другая крайность: система определения пола всего одна, зато разных полов в ней целых семь штук! Каждый пол может спариваться с любым из шести остальных типов, но не со своим собственным. Читать любовные романы из жизни тетрагимен, видимо, категорически невозможно (автор этих строк и в человеческих-то нередко путается).

Но у высших животных такая причудливая история с полами явно наблюдалась впервые. Зачем птичкам это нужно? Ответ, как это нередко бывает в биологии: «Просто так получилось». В 2011 году Элейна Татл вместе с коллегами всмотрелась в инвертированный кусок хромосомы и обнаружила, что у птичьих странностей есть понятные причины. В перевернутом куске II хромосомы оказались, в частности, гены, отвечающие за окраску и поведение.

Наконец, в своем последнем исследовании Татл выполнила титаническую работу: она расшифровала геном белогорлого воробья, да не одной птицы, а целых 50 особей. Из данных этого исследования сформировалась следующая картина. Поскольку обычная хромосома и хромосома с инверсией стали очень непохожи друг на друга, они утратили способность обмениваться генами (ровно так же, как не могут обмениваться генами человеческие Х и Y хромосомы, или птичьи Z и W). В результате эволюционные дорожки разошлись, и мутации в этих хромосомах стали накапливаться независимо друг от друга.

Надо полагать, часть мутаций в инвертированной хромосоме были не слишком удачными, так что птички с двумя инвертированными хромосомами не наблюдаются — наверное, не жильцы. А чтобы не нести такие неудачные яйца, белогорлый воробей выработал разумную стратегию: никогда не спариваться со своим собственным типом окраски, пения и поведения. Что он при этом думает о таком варианте брачных союзов, считает ли их морально предосудительными или просто бесперспективными, мы узнаем, когда сможем взять у него интервью. Но факт остается фактом: у одного из десятка тысяч видов птиц на земле на наших глазах эволюционирует новая половая хромосома, и она уже перехватила многие функции (в том числе диморфизм в окраске и поведении), за которые у остальных видов отвечает как раз традиционная пара половых хромосом.

Биологам посчастливилось: они застали этот эволюционный процесс в самом разгаре. К чему он приведет, мы вряд ли узнаем: может, глупые птички просто вымрут вместе с остальной современной биосферой, а может, уйдут в небытие по своим собственным резонам (все же искать полового партнера им немного сложнее, чем прочим пернатым). Возможно, они когда-нибудь забросят свои сексуальные странности и утратят хромосому с инверсией. Наконец, существует и четвертый вариант: пара половых хромосом Z и W окончательно передаст все свои функции (включая формирование репродуктивных органов по мужскому или женскому типу) новому кандидату, а сами превратятся в обычные аутосомы.

Развязку этой истории уж точно не узнает Элейна Татл: неприятное следствие смерти состоит в том, что к накопленным знаниям уже ничего не добавить. Это не только с доктором Татл случилось, так будет и с уважаемыми читателями.

Но пока мы с вами в выгодном положении: всего четверть часа назад, до начала чтения этой статьи, большинство из нас и понятия не имело, как хромосомный механизм определения пола может возникнуть буквально на ровном месте, из небольших генетических (а за ними и поведенческих) отклонений, а теперь возникла некоторая ясность. Казалось бы, просто одни дети любят кукол, бантики и танцевать, другие предпочитают драки и самосвалы — а вот уже из этого выросло куда более существенное различие. Я, например, получил на свой давний вопрос исчерпывающий ответ. Элейна Татл нашла его для меня всего за четверть века. За это, собственно, хочу выразить ей запоздалую признательность.

О Элейне Татл, ее вдовце Расти Гонзере и о белошеей воробьиной овсянке-зонотрихии можно прочитать по-английски в журнале Nature. Там есть подробности, которые мы опустили, зато у нас чуть более широкий контекст: выбирайте, что вам больше нравится.

Еда

Каждый год накануне Рождества я оказываюсь перед выбором: делать или не делать пряничный домик в подарок родителям. Рождество я стараюсь отпраздновать с мамой. Отец уходит в церковь, а мы с ней вдвоем зажигаем все свечи, которые есть дома, открываем бутылку девчачьего сливочного ликера, который приятно закусывать мандаринами, и слушаем молодую Пугачеву. В какой-то момент мне захотелось дополнить эту идиллическую картину светящимся пряничным домиком. Кто же знал, что это будет многочасовое испытание, в конце которого у меня разламывалась спина и плыли круги перед глазами. В первый раз я начала возиться с ним ранним вечером и закончила под утро. Вся кухня была в сахарной пудре, ошметках пряника, яичной пене и пятнах подгоревшего сиропа, на который я пыталась приклеить части домика друг к другу. У меня тряслись руки. Домик вышел кривой и бугристый, но он был трогательный, как новорожденный младенец. Всякий раз, когда я снова сомневаюсь, делать пряничный дом или ну его, я вспоминаю свою первую кривенькую избушку, моментально таю и думаю: конечно, делать.

У традиции печь пряничные домики странные корни. В 1812 году вышла брутальная сказка братьев Гримм «Гензель и Гретель» по мотивам фольклорных историй о встречах детей с людоедами, популярных в Балтийском регионе в Средние века. Отец двух детей овдовел и снова женился, дела в семье пошли плохо, и коварная мачеха уговорила его избавиться от лишних ртов, чтобы самим не умереть от голода. Отец завел Гензеля и Гретель в лесную чащу и там бросил. Дети набрели на домик из хлеба, украшенный пряностями, который, разумеется, оказался привлекательной ловушкой. Внутри детей ждала ведьма-людоедка, которая взяла их в плен и стала откармливать на убой. Все закончилось хорошо для брата и сестры: они расправились с ведьмой, вынесли из дома все ценные вещи, нашли дорогу домой. К этому времени злая мачеха померла, и стали они с отцом жить-поживать, продав награбленное. Непонятно, что натолкнуло чью-то заботливую маму испечь ведьмин домик из сказки — вероятно, поедание дома людоедки помогло какому-то ребенку справиться с ужасом после прочтения «Гензеля и Гретель». Довольно скоро про ведьму все забыли, и пряничные дома стали таким же символом Рождества, как вертеп и гусь в яблоках.

Жители норвежского Бергена каждый год строят пряничный город: десять тысяч горожан (каждый двадцать пятый житель города!) мастерят полторы тысячи избушек, среди которых потом гуляют и радуются местные дети и туристы. В 2010 году вандалы за ночь разгромили город. Это настолько потрясло норвежцев, что по местному радио кинули клич, и люди немедленно приступили к выпеканию новых домиков. Профессиональные повара и кондитеры отложили заказы и присоединились к восстановлению рождественского чуда.

Фото опубликовано M A R I A S K A N C K E (@mariaskancke) Дек 16 2016 в 2:53 PST

В Северной Каролине, США, 20 с лишним лет с ноября по январь проводят Национальный конкурс пряничных домиков: со всей страны участники привозят свои хрупкие конструкции, из которых отбирают 400 лучших работ и выставляют их в отеле Omni Growe Park Inn. Потом жюри, среди членов которого можно встретить автора свадебного торта принцессы Дианы и кураторов музея Метрополитен, выбирают победителя и вручают ему 5000 долларов. В 2015 году победила женщина, которая потратила двести часов на композицию «Волхвы у ворот Вифлеема». Двести часов! Эта история призывает плюнуть на лень и приступить к изготовлению собственного пряничного дома.

Фото опубликовано Mitzi Garland (@mitzi.garland) Дек 23 2016 в 6:07 PST

Прошлой зимой мне повезло: я познакомилась с шеф-кондитером гостиницы Radisson Royal («Украина») Тихоном Гребенниковым, и он рассказал мне секреты изготовления идеально ровного и вкусного пряничного домика. Благодаря ему время возни на кухне сократилось с восьми часов до примерно пяти. Его рекомендации должны стать народным достоянием. Если нечего делать в Сочельник, можете рискнуть и провести этот день как я — за изготовлением избушки. Время пройдет быстрее, если во время готовки петь рождественские гимны.

1. Состав пряничного теста: 1 килограмм муки, 400 граммов сахарной пудры, 400 граммов меда, 4 яйца, 200 мл растительного масла, 2 чайных ложки соды, 2 столовых ложки пряностей. Чтобы пряник стал пряником, достаточно добавить смесь корицы и молотого имбиря, но можно вспомнить и про гвоздику и бадьян — это такие красивые звездочки, которые плавают в глинтвейне.

2. Все сыпучие продукты нужно тщательно перемешать и просеять через сито, затем добавить к ним яйца, мед и масло и хорошенько вымесить. Тесто должно получиться довольно мягким.

3. Самая большая неприятность при изготовлении пряничного домика — деформация коржей в духовке: они имеют наглость неравномерно раздуваться, идти волнами и пузырями, после чего категорически отказываются состыковываться. Чтобы стенки и крыша были равномерной толщины и домик не превратился в Стоунхендж, тесто должно хорошенько отлежаться завернутым в пленку в холодильнике, в идеале — сутки. За это время можно придумать дизайн пряничной избушки или присмотреть понравившуюся «выкройку» в интернете, скачать и масштабировать. Подберите поднос или противень подходящего размера, на котором вы будете собирать дом и потом переносить его с места на место.

Фото опубликовано Julie Elizarraras (@chomp_e) Дек 14 2015 в 2:27 PST

4. Изучая дизайны пряничных домов, останавливайте себя: собор Василия Блаженного, дворец с заставки Disney и трехэтажный особняк с эркерами оставьте хотя бы для второго раза. В следующем году начнете тренироваться в сентябре. Для начала — дом с четырьмя стенками. Крыша должна быть немного «навырост»: будет гораздо удобнее собирать дом и декорировать его «сосульками», если крыша будет соединяться со стенками не встык, а как бы нависать со всех сторон хотя бы сантиметра на полтора. Вот пример.

Фото опубликовано Reeta Piispa (@imelyysteoria) Дек 28 2016 в 4:35 PST

5. После того как тесто отлежится, его нужно раскатать в пласт толщиной 5 мм, вырезать детали избушки, приложив выкройку, и перенести детали на пергамент для выпечки. Все отверстия в стенах — окна, дверной проем и т. д. — необходимо вырезать заранее, на сыром тесте, поскольку после выпекания коржи могут треснуть от надавливания ножом. Делайте побольше окон и сами окна покрупнее: при выпекании оконные «рамы» могут набухнуть, и проемы будут меньше, чем вы ожидали. Из остатков теста при помощи формочек можно сделать пряничных человечков, звезды и другие фигурки, которые станут отличным дополнением к подаркам для детей. Если размеры морозильной камеры позволяют, можно аккуратно подморозить там детали домика перед выпечкой в течение часа — это, опять же, делается для того, чтобы при выпекании на пряниках не образовалось бугров.

Фото опубликовано Carmen Ravago (@carmenravago) Дек 28 2016 в 7:22 PST

6. Сделайте цветные стекла в окнах. Для этого купите пачку леденцов, например, «Бон-пари» (обычных, без жидкой начинки!), освободите их от оберток, разделите по цветам. Кучку леденцов каждого цвета заверните в три простейших полиэтиленовых пакета. Можно четыре, пять — остановитесь, когда ваш внутренний гринписовец заверещит. Замотайте хорошенько, но не очень туго, положите на разделочную доску и постучите по свертку скалкой или молоточком для отбивки мяса. Не нужно измельчать их в пыль, достаточно как следует раскрошить. Много слоев полиэтилена нужны для того, чтобы не собирать осколки конфет по пыльным углам кухни. Пищевая пленка не подходит: все прилипнет. Леденцовой крошкой надо заполнить оконные проемы в коржах перед помещением противней в духовку.

7. Наконец, пряники отправляются в духовку, предварительно разогретую до 180 градусов, на 5–8 минут.

8. Чтобы собрать домик, нужно склеить остывшие коржи между собой, используя в качестве цементирующего вещества айсинг — пену из взбитых с сахаром белков. Тихон Гребенников использует для склеивания огромных пряничных домиков растопленный белый шоколад, который он моментально замораживает при соединении деталей с помощью кондитерского «холода» — жидкого азота в баллонах, сертифицированного для использования в пищевой промышленности. Новичкам лучше взбить в крепкую пену смесь из 40 граммов яичного белка, 10 граммов сухой лимонной кислоты и 400 граммов сахарной пудры без крахмала. Склеивающую смесь удобнее всего наносить из кондитерского мешочка. Выдавливайте щедро! После каждой стыковки деталей необходимо придерживать их две-три минуты до полного затвердевания шва. Айсинг полностью затвердевает в течение одного-двух часов и превращается в приятное безе с кислинкой.

Фото опубликовано Insaneworks (@insaneworks) Дек 28 2016 в 8:10 PST

9. Собранный домик декорируем, используя все тот же айсинг: насаживаем на края крыши сосульки, обводим окошки и дверной проем, делаем на кровле продольные борозды и посыпаем домик сверху через сито «снегом» из сахарной пудры. Мой любимый декор — арахис в разноцветной глазури, который я лепила на комочки все того же айсинга.

10. С наступлением темноты помещаем в домик зажженную гирлянду или маленькую электронную свечу на батарейке (обычными свечами с фитилем дом по-черному лучше не топить). О боже, как уютно он светится! Срочно в инстаграм.

Пряничный домик остается мягким в течение трех дней, но, даже если он простоит на столе неделю и затвердеет, он не потеряет вкус — можно будет есть его как бискотти, макая в чай. Поверьте, груду пряничных обломков вы будете есть всей семьей несколько дней.

Фото опубликовано Yulia Gesha (@gesha_yu) Янв 12 2014 в 3:28 PST

Если при изготовлении пряничного домика что-то пошло не так, плесните себе вина и сделайте из того, что есть, инсталляцию. У вас так или иначе получится нечто прекрасное.

Фото опубликовано Kathryn Jones (@katcal15) Дек 28 2016 в 8:34 PST

Счастливого Рождества!

#07 (91) декабрь 2016

Иллюстрация: Анна Красная

Летом мы оставались в деревне на целый месяц. Кажется, на весь июль, потому что в августе мы уже загорали на море: длинные песочные пляжи, море – сине-розовое вечером, голубой платок утром, край вышит сбитой яичной пеной. Ночная набережная в огнях. Огни то растягивались полосой, то округлялись в разноцветные одуванчики, желтые, белые, язычки взлетали от ветра, разлетались, приземлялись на ресницы, гасли.

Море мерцало где-то в будущем, а в настоящем родители кричали через закрывающееся окно машины – приедем через неделю, и еще что-то бодрое, пока мы смотрели сквозь слезы, как машина жуком взбирается на горку, набирает скорость и исчезает совсем в дорожной пыли.

Дедушка, чувствительный к нашим слезам, командовал собираться в поселок за мороженым. Мы ехали очень быстро. Дед был гонщик, а машина у него была самая простая и медленная – «москвич» неизвестного года выпуска, и никогда он не ездил на других машинах – красивых, быстрых, легких. Мы пили лимонад и ели мороженое в стеклянном кафе, рядом с дорогой, заплаканные, но уже успокоенные.

– Это какая машина? – спрашивали мы дедушку о проезжающих автомобилях.

– Да какие здесь машины, «Жигули» да «москвичи».

Он смотрел на нас через перекрывающую строгость жалость:

– Плачут они, – повторял дедушка, – плачут они.

Дедушка тоже пил лимонад, пил и фыркал. Сколько газа напустили. Лимонад был как будто хрустальный на звук, желто-солнечный.

Лимонадные пузырьки приземлялись стеклянными шариками и где-то в темноте желудка лопались, как маленькие бомбочки, быстро-быстро, и даже ноги отзывались дрожью на этот маленький салют. 

• • •

Мне было пять лет, а двоюродной сестре – восемь. Дед был молодой, и бабушка тоже, но казались такими старыми. И маме было только тридцать четыре, а папе – тридцать семь. Родителям моей сестры – еще меньше. Им не было тридцати, а нам казалось, что за нами стоят горы. А это были молодые люди.

Почти каждое утро на дедушкином «москвиче» мы ездили на большую речку. Дед ловил в реке рыбу, а мы купались в соседнем мелководном пруду. Вместо круга у нас было машинное колесо. Мы с сестрой играли в кораблекрушение, и колесо превращалось в плот, составленный из обломков корабля. На колесе мы плавали по очереди, кто-то лежал, а кто-то толкал «плот с бездыханным телом» к берегу.

Когда выходили из воды, мы в изнеможении падали в песок. Полежав, снова бежали в пруд за сырой рыбой и выносили ее из воды за невидимый хвост.

– Если бы у нас был кинжал, мы бы закололи дикого зверя, – говорили мы с сестрой, откусывая головы призрачных рыб. Пруд вздымался волнами, как дикое море. 

Устав от купания, мы бежали к дедушке, он сидел в солнечном дыму, и вокруг него колыхалась тишина, пойманные рыбы в ведре подергивали хвостами, им было тесно. Они чувствовали, как близко река, синяя, летняя, на заднем плане ходили коровы, равнодушно мыча, где-то среди них мычала и наша корова Ночка. Рыбы в ведре тосковали по невозвратной жизни: по лягушачьему пению, по мычанию коров, по водорослям, темноте, они открывали рот и просили: помогите.

– Дедушка, отпусти рыбу.

– На то она и рыба, чтобы ее есть. 

В машине из багажника снова доносился этот шепот, безнадежный, затихающий. Мы уезжали от реки. Но и дома, в ведре, они еще полуживые открывали рот, скорее механически, по привычке, уже ни на что не надеясь и ни о чем не прося.

Выпотрошенных рыб подвешивали через пустые глазницы на проволоку, и они висели рядами, как маленькие берестовые лодочки, белые с серебряным отливом, и небо было их рекой. Вокруг рыб ходили кошки, имен у них не было, серая и белая. Кошки изгибались в прыжке, как акробаты, но рыбы оставались недостижимы.

Одну рыбу мы похитили из ведра и захоронили в земле. Могила ее была под черемухой, там же, где стоял дедушкин гараж. На лодочный холмик мы положили две темно-фиолетовые черемушины, и рыба днем и ночью могла смотреть на нас через слой земли новыми глазами. Рядом с рыбой мы погребли петушиную голову, несколько жуков, одну бабочку. Однажды соседская девочка, посвященная в тайну захоронений, принесла мертвого мышонка. Он был маленький, не мышонок, а уже шкурка, шерстка слиплась и затвердела в перламутровый темно-серый панцирь, шея в ржаво-пурпурных пятнах крови. 

Мы завернули его в носовой платочек и положили в дедушкин очечник, на могильном холмике разложили мозаику из пуговиц и бутылочных осколков. 

Смерть была не страшная. В кустарный склеп через ветви беззаботной черемухи дозированно проникало солнце, и от его лучей витражи на могилах наливались светом, теплели, пьянели на глазах.

Соседская девочка читала молитву. Курицы, ходившие повсюду, посещали устроенные нами захоронения. Мы прогоняли их, но они возвращались, нарушали уединение, и мы выбирались из самоцветной тьмы на свет. Чаще всего мы залезали на крышу дедушкиного гаража. Она не раскалялась на солнце, потому что ее укрывала яблоня. Мы лежали и смотрели сверху вниз на уменьшившийся дом. Иногда бабушка выходила и искала нас. Мы лежали тихо, боясь разоблачения. Бабушка ходила мимо черемухи, курицы выбегали ей под ноги, она ворчала на кур, курицы ответно кудахтали, после небольшой перебранки бабушка продолжала поиски дальше, в саду, а мы слезали с крыши и забегали в дом.

Как звали соседскую девочку, я не помню. Она была маленькая, бледная, сама как мышонок. Их старый дом, где они жили с бабушкой, сейчас уже развалился, и вместо него ничего нет, только трава и небо. Они жили как будто в паутинной тени, и все вокруг них было серое, тусклое, бедное. Горестная старуха, маленькая, худенькая, в платке, завязанном по самые глаза, рассказывала о нескончаемых несчастьях, о Боге, спрашивала, читает ли молитвы наша бабушка. Мы сидели на лавочке около печки, и нам было скучно, хотелось на улицу, на солнце, комнаты пахли скисшими яблоками, старыми тканями, необъяснимой тоской.

С девочкой мы собирали клубнику в белые бидоны. Бегали вниз с холма и снова забирались вверх. Девочка смеялась, а после снова плакала, рассказывала наследственное печальное, но я ничего уже не помню. Где-то сейчас есть эта девочка, наверное, у нее уже свои дети, и она больше не приезжает в нашу деревню. Я ее плохо помню, сестра не помнит совсем, а помнит ли девочка нас?

• • •

Вечером мы садились с бабушкой на лавочку перед домом встречать нашу корову Ночку. Коровы шли друг за другом, самые дальние сливались в большую темную тучу, из нее выплывала Ночка, не сразу вся, а постепенно. Сначала звенел ее колокольчик, потом плотные гладкие бока продирались сквозь казавшуюся бесплотной тучу, потом хвост – вправо, влево, и снова синяя полоса неба. Ночка как будто бы нарочно пропускала поворот к нашему дому, но в последнюю минуту все-таки поднималась тяжело в горку и шла к нам. За ней тянулась соседская корова, бабушка говорила ей строго: «иди к себе». И тут же соседка, бабушкина врагиня, громко звала свою: Чернушка, Чернушка. Соседская корова еще долго стояла в растерянности около нашего двора, а потом, как бы опомнившись, шла на зов хозяйки.

«Чернушка такая же глупая, как сама Клавка», – говорила нам бабушка.

Коровье шествие замыкал пастух, он даже не шел, а как будто плыл по воздуху, так пуст был пейзаж вокруг него. 

– Петр Максимович, Ираида Васильевна, – приветствовал он дедушку и бабушку и исчезал в воздухе белым голубем, выпорхнувшим из шляпы фокусника.

• • •

Ведро с молоком бабушка приносила в дом из сарая и уже дома очищала его через свой аппарат, гудевший, как штормовое предупреждение.

– Вот куды столько? – возмущался дедушка.

– Скиснет – творог сделаю, ватрушки, они любят ватрушки, – говорила бабушка, показывая на нас. 

В сарае мычала Ночка, свиньи сталкивались пятачками над корытом с едой, смирно, почти неподвижно сидели курицы, и только петух кукарекал, когда хотел. Всегда горела только одна лампочка, тусклая, окрашивающая все в теплый желтый свет, не хватало только ослика и младенца. 

Корова взмахивала хвостом, дышала влажными крупными ноздрями.

Она была главной, ее боялись все – куры, свиньи и даже петух.

Парное молоко перед сном было неотвратимой повинностью. Молоко пахло коровой, ее телом, было теплое. Я считала про себя до пяти, но, дойдя до конца, начинала счет сначала: «пять, один, два, три, четыре, один», – и не могла сделать глоток.

Родители приезжали в субботу, рано утром, заходили в дом тихо, разговаривали шепотом, но мы все равно их слышали, даже сквозь сон. Я выбегала в переднюю, а там уже огромный таз с тестом для будущих пирогов, конфеты, зефир, платье мамино висит на спинке стула. Сначала пекли ватрушки, огромные, золотые, словно совсем молодые подсолнухи еще с белыми семечками в круге, за ватрушками – пироги с земляникой, малиной, вишней, треугольники с яблоками, за треугольниками шел капустный пирог, за капустным – с луком и яйцом.

Мы с сестрой очищали вишню от косточек, а вишневым соком красили губы, и губы сияли, как рубины.

Весь оставшийся день ели пироги, родители убирались в доме, мыли полы, вытряхивали половики. Без конца ходили из дома на улицу, с улицы в дом, туда-сюда, становилось темно, нас было много, везде-везде.

• • •

Так было летом. А зимой – один фонарь на всю улицу стоял, как плакучая ива, и вместо листвы сквозил вдоль длинного узкого столба вьюжный снег.

Ночью, когда мы засыпали с сестрой, в комнате было темно, одинокий фонарь не горел, машины не проезжали. Мы играли в рентген, поднимая вверх по очереди руки. Через несколько секунд во мгле проступали очертания кистей – серые, как призраки. Мы смеялись от восторга и страха. Сначала тихо, потом все сильнее, сильнее, пока бабушка грозным шепотом, слышным даже через закрытую дверь, не пресекала наше веселье.

В четыре утра дедушка осторожно заходил к нам в остывшую за ночь комнату, чтобы подбросить дров в галанку. Я просыпалась. 

Вот телевизор, за ним – верхушка антенны, как дерево за спиной дома. В окнах, словно картины в раму, вставлены зимние пейзажи. Три березы в окопах снега. Крыша гаража, рядом – качели, сконструированные дедом. 

Я стою около них, ожидая свой черед кататься, пока моя сестра раскачивается вверх-вниз, и на меня летит снег, как бумага из хлопушки.

– Спи, – говорит дедушка.

Утром мы чистили крыльцо, не завтракая. У меня была своя лопата, с синей рукоятью, на ней белые снежинки. Дедушка сам делал и разрисовывал. Зимой – лопаты, летом – удочки. Зимой удочки стояли в сарае, как лыжные палки, ненужные и забытые, а летом дед брал нас с собой на рыбалку. Мы сидели рядом с ним, и у нас не клевало, или клевало, но мы пропускали момент и не могли вытащить рыбу. Дед хотел внука, а было у него три внучки: я, моя двоюродная сестра Наташа и моя родная сестра Таня.

Мы сгребали снег с верхних ступенек, а бабушка счищала остатки веником. Но снег, мелкий, как пыль, все равно падал. К вечеру крыльцо снова было в снегу, словно ребенок, завернутый в пуховую шаль. Дедушка приносил из гаража фонарь-прожектор, и мы снова чистили крыльцо лопатой, потому что все равно нам нечего было делать, а от физической работы мы утомлялись и засыпали быстро. Так говорила бабушка. Потом мы лежали в снегу. В валенках и тулупах, перевязанные крест-накрест пуховой шалью. Вечером мы сушили тулупы на печке, и штаны, и варежки. 

Бабушка жалела нашу городскую одежду, и мы надевали свои белые кроличьи шубы, только когда шли в магазин. 

Магазин был за старой церковью. Мне казалось, что в церкви живут птицы. И вечером шум ветра слышался шумом крыльев летящих птиц. Вот улетели, вот вернулись.

В магазине продавали черный хлеб и белый. Буханки стояли на полке рядами, как тома книг. Хлеб был горячий. Возвращаясь домой, мы ели его на ходу, разбрасывая птицам. Около церкви я оставляла целые куски. Позже мы возвращались с сестрой и искали следы птиц. Куски были засыпаны снегом, но на следующий день они исчезали.

Бабушка в магазине говорила своим знакомым, показывая на нас: та, что побольше, – Танькина, а эта – Надькина. Мы растерянно улыбались, Танькина и Надькина. Старухи давали конфеты «Школьные», и бабушка говорила за нас – спасибо. Школьные конфеты мы не любили и не ели их. Они оставались в карманах до следующей зимы.

В другом отделе продавались пуговицы, нитки, тесемки. И я всегда шла туда и рассматривала пуговицы – разноцветные, блестящие, как леденцы, и всегда просила купить мне пуговиц. Бабушка спрашивала: вот зачем тебе, шить ты не умеешь, все равно потеряешь или вдруг съешь.

Уходили из магазина обиженные. Бабушка сердилась: поскорее бы приехали ваши родители, у всех внуки как внуки, а эти... – и я чувствовала себя сиротой. Позже мы возвращались в магазин с дедушкой, он говорил: выбирай любые. Я выбирала все разные, по одной.

Днем мы смотрели французский сериал «Графиня де Монсоро». Изображение было черно-белое, с поперечными полосами на лицах. Казалось, что все герои ходят в повязках на глазах. В самые ответственные моменты пропадал то звук, то картинка. Мы по очереди подходили с сестрой и давали по телевизору кулаком. Связь с миром восстанавливалась. 

Героев в фильме было много, французские короли, придворные. Я знала только трех самых главных. Еще я знала, что графиня де Монсоро и ее возлюбленный де Бюсси умрут, и заранее оплакивала их смерть.

Дедушка говорил: они умрут понарошку, будет еще продолжение, и вот там-то Монсоро и де Бюсси поженятся, нарожают детей. Я не верила, но втайне надеялась. Через много лет я увидела этот сериал по телевизору, случайно. Сердце подсказало, что вот она, прошлая любовь. Фильм был цветной. И глаза графини, представлявшиеся мне голубыми, были темно-карие.

Дед много курил, и везде стояли консервные банки-пепельницы. Он курил только на улице. И всегда звал нас с собой: пойдем покурим. Мы бегали вокруг него, а он сидел, сгорбившись, на лавочке, смотрел на нас и улыбался. Изредка приходил к нему сосед, высокий, лысый, с усами. Его звали Пехота. Почему его так звали – неизвестно. Он всегда был пьян и громко что-то рассказывал. Дедушка ему говорил: ну иди, иди, не пугай девчонок.

Еще мы катались с горки. Это была даже не горка, а спуск к мелкой речке, узкой, как мостик. Зимой речка промерзала до дна, а летом мы мыли в ней тарелки или просто ходили по дну. На дне была глина. Было противно и страшно, словно мы наступали на лягушек. На картонных ледянках мы мчались с горки вниз, и дальше нас вертело по льду. Нам казалось, что мы  лодки и нас уносит от берега в открытое море. Мы кричали: прощайте, прощайте, мы не вернемся никогда. Мы были легкие, маленькие, как осыпавшиеся на лед сухие осенние листы.

Вечером мы пили чай и ели бабушкин омлет. Она запекала его в печке и на завтрак, и на ужин в чугунной сковородке. С двух сторон он был покрыт блестящей гладкой корочкой, цвета яичного желтка, а внутри жидкий, молочный, как сыр бри. Его можно было есть, как пирог, руками. Мы так и ели. Тускло горел свет, тикали часы. Потом ложились спать. В темноте оживали два летних существа – комар Яша и муха тетя Нюра. Они были бессмертные, возникали из ниоткуда, зимой и осенью, в деревне и в городе, и своим зудением обещали вечную жизнь. Засыпая, я думала о том, как все расскажу папе. Что вот у бабушки есть помада морковного цвета и что мы красим ею губы, когда бабушка не видит, что в шкафу у нее много платков. А в буфете много посуды. И мы, когда бабушки нет, вынимаем ее из ящиков, рассматриваем тарелки и чашки. Чашки красивые, с тонкими стенками. И несколько мы уже разбили. И каждый день ждем обнаружения пропажи. Что у меня мешок пуговиц. Что если смотреть в зеркало, которое висит в комнате, бледно-серое, словно покрытое серебряной фольгой, долго-долго в одиночестве, то можно увидеть своего будущего мужа. Я перебирала в памяти то одно, то другое, и засыпала. И мне казалось даже во сне, что нас разделяет с ним целая жизнь, засыпанная снегом.

• • •

У дедушки был один-единственный костюм, темно-синего цвета, из какой он был ткани, я уже не помню, но ткань мялась, и костюм был велик дедушке. Я помню только запах махорки, окружавший все его вещи и даже удочки. Дышать невозможно – ругалась бабушка. Но когда дедушка умер и его запах стал уходить из дома, сначала медленно, неохотно, потом все быстрее – так исчезает человек в тумане, еще немного, и уже нет, – бабушка с надеждой принюхивалась, но дом пах деревом, чистыми платками, тканями, посудой, а дедушкой – уже нет. Кому-то отдали дедушкин костюм и рубашки, белую льняную кепку, зимнюю шапку, пальто. Все это какое-то время еще на ком-то жило, кого-то грело. Но всему есть свой срок, и вещи, как и люди, уходят, отжив свое. Так ушли и дедушкины вещи друг за другом, истлевшие, порванные, ненужные этому миру, чтобы воскреснуть где-то вновь.

• • •

Когда мы прощались перед отъездом с бабушкой, она грустно целовала нас и спрашивала: наверное, больше не приедете? Мы обещали радостно: приедем, – зная, что это будет еще не скоро, и правда, мы приезжали следующим летом, следующей зимой. Потом приезжали все реже и реже, потом – почти никогда.

«Вот вы вырастете, а мы с дедом умрем», – говорила нам часто бабушка.

В последнюю нашу встречу она смотрела на нас удивленно, словно не могла поверить своим глазам:

– Как вы выросли, какие взрослые.

Ей хотелось, наверное, вернуться в то  время, когда мы были еще маленькие, и она нас провожала до следующих каникул, и горевала, и шла в пустой дом, где мыла полы, кипятила чайник, и дедушка возвращался с рыбалки поздно ночью, и Ночка мычала, и одиноко вскрикивал петух.

«Какой же дурак», – повторяли мы за дедушкой, и бабушка, наверное, повторяла за ним: «Какой же дурак».

• • •

Осенью я часто болела. Температура была счастьем, освобождением от школы. Папа читал мне вслух книги, среди них повесть о мальчике Боссе, принце из волшебной дальней страны, туда он отправляется, чтобы обрести отца и свое настоящее имя – Мио. У Мио был смешной друг Юм-Юм, и во время бесконечных несчастий, преследующих мальчиков, он сокрушался: «Мио, бедный мой Мио». Я возмущалась: «Да сколько можно страдать?», но папа снова отчаянно восклицал: «О Мио, бедный мой Мио», – и мы смеялись минут десять, у меня текли слезы из глаз. Смех смехом, а как я хотела попасть в такую страну, оказаться дочерью волшебников, зваться сказочным именем с серебряным звучанием. Жалость к своим настоящим родителям разрывала меня на части, и в своих мечтах я заменила родителей на волшебную тетю, а годы в волшебной стране – на школьные часы в моей обычной жизни. Никто ничего не замечал.

Однажды папа забрал меня из школы, и мы поехали к нему в деревню. На рейсовый автобус мы опоздали и долго ловили попутные машины, но они проезжали мимо, не останавливаясь. Я замерзла, начался дождь, папа снял свою куртку, светло-кофейного цвета, из плотного хлопка, с вязаным воротником-стойкой, я до сих пор помню ее на ощупь. Он любил эту куртку и белые джинсы, но, может быть, джинсы были не белые, потому что уже осень, октябрь, на мне куртка, шапка, но я все равно мерзну, день назад меня настигла легкая простуда, я кашляю. Машины проезжали мимо, но остановился автобус, битком набитый людьми, и мы едем где-то час «в темноте, тесноте». Вот автобус свернул в другую сторону, и мы снова вышли в дождь. Я хотела вернуться в школу, всего три урока – чтение, русский и рисование, математики нет, можно пересидеть, а потом домой, к маме, к картофельному пюре, котлетам, горячему чаю, после чая можно полежать час или два под одеялом, сестра смотрит фильм-детектив, этот убил того, а между убийствами любовь, блаженство. Папа без куртки, промок, но оглядывался на меня ободряюще: «Эх, мы еще покажем». Но кому? 

Волшебная страна вдруг высунула свой нос, распоров ткань дождливого неба. Птица Гамаюн вылетела тенью, села на ветку, песня ее печальна. Добрая волшебница-тетя прислала весточку, в волшебной стране войны и разорения, оставь родителей своих и возвращайся к нам навсегда. Белая лошадь бродит в тумане.

Дождь закончился, выглянуло солнце, мы шли пешком через березовую рощу.

– Сегодня большой праздник, родительская суббота, – рассказывал папа, – навестим моих родителей. Моя мама, Февронья, ты ее никогда не видела, в шесть лет осталась сиротой одна в доме, ее кормили соседи, а потом бездетная пара, как в сказке о Снегурочке, ее удочерила, а мой отец, Петр, до конца жизни был председателем колхоза. Он был верующий, но скрывал это, только вечером долго молился и обходил детей, благословляя на долгий сон. Сны – длинные, может присниться разное, страшное. Сон – как еще одна жизнь. Мне приснилось, что я тебя потерял. Кричу во сне: Катя, а тебя нет. 

Березы светлые – рядами, как свечи с солнечными огоньками на макушках. Лес кончился, вот уже кладбище. На могильных крестах – пироги, конфеты, блины. Много людей. Могилы беспорядочные, кучками, как огромные рыбы, засыпанные землей. Столы и лавки, большие, длинные, деревянные. Мордовские старухи, я еще никого не знаю, угощали меня конфетами, целовали – да вылитый папка. 

Длинные разговоры за деревянным столом. Слетались птицы, садились на кресты. «Это не птицы прилетели, а души умерших. Угощайтесь».

Что-то было еще. Но я уже не помню. День прошел и поглотил все, что в нем было, так поглощает свет, медленно проникающий через отворенную дверь, изображение на непроявленной фотографии.

А как хочется вспомнить все до конца, найти все потерянные кусочки, собрать картину прошлого и нырнуть в нее, как в реку. Но прошлое разобрано на детали, исчезли целые дни, потерялись кусочки пазла. Полной картины не собрать никогда. Возвращение невозможно.

Мы ехали домой поздней ночью, и фары встречных машин тлели красными угольками, дорога скользкая, словно обклеенная прозрачной клеенкой, и от нее отскакивали капли дождя, не вниз, а вверх. Птица Гамаюн летела над нашей машиной, заглядывала в окно темным крылом, прожигала желтыми лучами неспящих глаз.

– Я отказываюсь от волшебной страны. Я остаюсь с родителями. Я больше не буду мечтать, – говорила я шепотом птице.

– Все равно вернешься, и родители твои вернутся, все вы будете жить там, – шептала в ответ птица.

Дождь падал мягким клеенчатым звуком, папа сидел рядом, смотрел в окно. 

– Ты никогда не уедешь от меня в волшебную страну? – спрашивала я его, и он мне отвечал: «Никогда».

• • •

Мы собрались все снова в деревне на третий день после смерти папы. Дом умер, ничего не осталось. Не скрипела веревка на колодезном бревне, не мычала корова, не тарахтела дедушкина машина, не скрипели качели, не открывались двери, не мяукали кошки, серая и белая, без имен, никто никого не звал. Тишина, пустота. Мы выросли, они умерли. Моя мама сказала папе: «Вот, Вася, тебя больше нет, но мы все собрались вместе, как давно уже не было, благодаря тебе».

Висела какая-то удивительная сонная тишина, вся из солнечных бликов, воздух дрожал, казалось, что еще немного – и картина этого мира сдвинется, как стеклянная дверь, и зеленые травы волшебной страны зашелестят перед нами, и все, кого уже нет, проступят из солнечной пустоты.

Я смотрела в сплетения солнечных лучей и просила так, как будто мне снова пять лет: откройся, откройся, – но  стеклянная солнечная дверь не сдвинулась с места. Разговор за столом ожил снова, и хотя завеса волшебной страны осталась опущенной, я чувствовала, что где-то они есть, где-то стоят, откуда-то машут нам рукой, радуются, что мы сидим, едим, разговариваем, что мы живы, что мы все живы. Вот так и оставайтесь – как будто говорят они нам: папа Василий, бабушка Ираида, дедушка Петр, еще один дедушка Петр, бабушка Февронья, тетя Аля, брат Сережка – все, кого я любила и люблю.

– А здесь у нас вечное детство, не плачьте, – говорят они нам из невидимой дальней страны. 

А мы и не плачем.С

#07 (91) декабрь 2016

Фото: Татьяна Мейдман

Я переехала на Аэропорт восемь лет назад. Казалось бы, приятный писательский район, связанный со мной семейной историей – с шестидесятых годов здесь жила прабабушка. Тем не менее при ближайшем рассмотрении он оказался страшно неудобным для повседневной жизни: мало продуктовых, непомерно дорогой Ленинградский рынок, никаких мест для дружеских посиделок. Живым и уютным его сделала для меня группа Airport / Sokol Da Neighborhood, в которую я вступила более трех лет назад: я узнала, где в районе купить самый вкусный кофе, где лучший шиномонтаж, к какому врачу идти в поликлинике, участвовала в совместных закупках сладких испанских апельсинов, сортировала мусор, находила массажистов, парикмахеров, преподавателей языков. С Ариной Гребельской мы познакомились на дне рождения директора галереи современного искусства «Граунд Песчаная» на Соколе. Праздновали по-старомосковски, в зеленом дворике дома, и от этого казалось, что все вокруг давние знакомцы. Арина оказалась девушкой с хорошим чувством юмора, мы разговорились, попутно выяснив профессии и найдя общих знакомых. Арина в прошлом работала в HP и Heineken. Теперь занималась маркетингом на вольных основаниях и смешно писала про рестораны. Мы подружились в «Фейсбуке», и я издалека наблюдала за развитием собственного бизнеса Арины – вкусных и полезных десертов «Сладости без гадости» – и за тем, как быстро и ловко она в одиночку модерирует группу, умудряясь с легкостью разрешать неизбежные конфликты. В некоторых я участвовала и сама: мы с жаром обсуждали «болевые точки» местной жизни – платные парковки, судьбу кинотеатра «Баку», строительство гигантского стадиона ЦСКА на некогда сонной 3-й Песчаной, в обескураживающей близости от малоэтажных сталинок, потом группа же встала на защиту домов от варварской покраски песчаной плитки в серый цвет и отстояла оригинальный вид района. Сообщество росло, полезной информации становилось все больше, люди знакомились, встречались в кафе – кто-то общими усилиями учит английский, кто-то играет в настольные игры, кто-то вяжет. Даже в самых экстраординарных ситуациях – на кухню залетел голубь, атаковал экзотический жук, срочно нужна коляска, вещи для погорельца или бездомного – соседи всегда приходят на помощь. Это уникальный пример того, как из небольшой странички в соцсети выросло настоящее эффективное комьюнити. Сейчас в группе четырнадцать тысяч человек, но Арина по-прежнему модерирует все одна.

САрина, давай с самого  начала – как у тебя появилась идея создать группу района? Ты что-то знала про подобные сообщества, на что-то ориентировалась?

Когда я восемь лет назад переехала на Аэропорт с «Юго-Западной», я знала, что в ЖЖ было сообщество «Про Сокол», и в какой-то момент зашла туда, чтобы задать элементарный вопрос про район. И там, как это в принципе принято в русских интернетах, меня сразу обосрали – хотя ответ на свой вопрос я в итоге получила. Я подумала, что необходимо такое пространство, где все было бы дружелюбно, по-соседски и при этом можно было бы узнавать, как жить в этом районе. А потом, сильно устав от корпоративной службы, заболела, надо было много ходить, так что я начала гулять по району и открывать его, как в детстве, когда тебе интересно, что вокруг, и каждая мелочь значима. И пример был перед глазами – «Большой город» в лучшем его варианте, вдохновлявший самой идеей городской журналистики. Оказалось, может быть дико интересно, что соседская «кошка родила вчера котят». Название группы появилось раньше, я еще жила на «Юго-Западной», но дружила с очень смешной ирландской колонией – ребята из Trinity College учились в России, снимали несколько квартир на Соколе, поэтому у меня этот район органично ассоциировался больше с ирландцами, чем с русскими. Отсюда и Da Neighborhood. Мне хотелось привнести не звериную серьезность – «организация соседей по месту проживания», а добавить уличную культуру, ввести неформальное и веселое «на районе». Как маркетолог, я прекрасно понимала, что ошибка называть группу так, как никто, кроме тебя, не сможет выговорить, но для меня изначально этот проект был апрофессиональным, я решила, что буду делать то, что хочу. 

СКакую цель ты ставила? Познакомить соседей между собой? И не от тебя ли пошел популярный термин «добрососедство»?

Обмениваться друг с другом, находить информацию, возродить атмосферу дружелюбного соседства. Потому что сейчас уже далеко не в каждом доме можно прийти к соседу за стаканом соли. А у нас ты можешь написать пост в группе, и тебе все дадут, причем самые редкие вещи. Например, недавно я готовила десерт, и мне нужно было тридцать граммов апероля. Так мне дали целую бутылку, потому что у нас в районе живет девушка, работающая в компании-производителе. Тебе есть к кому пойти, кто-то тебе в чем-то поможет, и ты по-соседски можешь пообщаться. Для этого не нужно быть в сложных дружеских отношениях, скорее это культура small talk. Сейчас идешь по району, встречаешь знакомого, и ты с ним разговариваешь. Такого не было раньше. И ты знакомишь людей, и они знакомятся. А добрососедство – термин, придуманный правительством Москвы. Есть тренд – плитка, широкие тротуары и добрососедство. Но я никак в это не вовлечена.

ССложно ли было набирать людей? Я, например, плохо представляю сам процесс.

Вначале у меня вообще было человек семь, потом они начали звать своих друзей. Первое время я писала в группу ежедневно, тогда я работала маркетологом в HP, занималась соцсетями компании и отлично понимала принцип коммуникации. Довольно долго это было шоу одного человека. Группа должна иметь ценность для человека, а ценность – это контент. Его я и создавала. Еще я ходила и фанатично спрашивала, кто где живет, и если выяснялось, что человек живет на Соколе или Аэропорте, я тут же добавляла его в сообщество. Честно говоря, когда в группе набралось человек триста или четыреста, я подумала, что это все люди района, у которых есть «Фейсбук». И вдруг появляется проект «Блоги “Большого города”», холдинг «Афиша» начинает его активно продвигать – баннеры, подписка. И у них начинает расти аудитория, которой, как я думала, просто нет.

СИ что делать, если у соперника столь очевидное преимущество?

У меня началась великая война с «Афишей», о которой не знал никто. Каждую ночь я заходила в их блоги, а они были разделены – отдельно «Сокол», отдельно «Аэропорт», – и сверяла количество пользователей. Скажем, у них в блоге «Сокол» семьсот человек, а у меня всего пятьсот, где мне взять еще двести? Я искала всех, кто в соцсетях упоминал, что они как-то связаны с районом, и писала письма: «Здравствуйте, возможно, вы живете в районе Сокол, тогда вам будет интересна группа, которую сделали сами жители». За ночь отправляла по пятьдесят-сто таких писем. И так почти каждый день. Это сработало. Сейчас я понимаю, что если бы не было этого рывка, не было бы ничего. Теперь в группе четырнадцать тысяч человек, и на международных конференциях про нее рассказывают как про некий кейс гражданского общества в России, а мне до сих пор иногда приходят ответы на те письма. 

Фото: Сергей Бобылев/ТАСС

СЗа последние пару лет район очень изменился – появилось много кофеен, локальных магазинов. Со стороны кажется, что благодаря сообществу районные бизнесы неплохо развиваются. Недавняя история – лавка испанских товаров в Коптево, о которой написала пост одна из участниц. Народ пошел валом, о магазине написала «Афиша», меньше чем через месяц владелец открыл филиал напротив Ленинградского рынка. Это ведь не единственная история такого рода? Ты сама что-то делаешь для этого?

У меня была цель – развитие малого бизнеса в районе. Всегда хотелось кофе хорошего попить не в «Шоколаднице», а в местной кофейне, я считала, что как городской журналист должна развивать эту среду. Вот не было у нас coffee to go на Аэропорте, а на Соколе было, я говорила владельцу: Саш, ну открой и нам. И теперь на Аэропорте можно выпить хороший кофе. С владельцем магазина «Это еще цветочки» мы делаем совместные вечера для соседей, я приношу свои «Сладости без гадости». В этом смысле группа очень эффективна: коммуникация идет не между брендом и безликой толпой, а напрямую между людьми, один человек делает, другой у него покупает. Если владельцы бизнеса предлагают что-то в сообществе, я всегда прошу их подумать над тем, какую пользу они принесут жителям района. На этом и устанавливается связь, выстраиваются отношения. Идут не к бренду, а к конкретному дяде Васе чинить обувь или вот к Саше за кофе. Можно сказать, мы уже создали здесь свой мир, обеспечили базовые потребности, и у нас есть влияние на этот процесс.  

СА совместные мероприятия, с привлечением малого бизнеса?

Есть одна проблема – сложно найти площадку. Сейчас я хочу сделать рождественскую вечеринку в местном лофте, чтобы люди пришли, поболтали, на меня посмотрели, а не демонизировали, потому что обо мне ходят такие слухи...

СКакие же?

Элементарный пример: засорилась ванна, не могу вспомнить ни телефон сантехника, ни название аварийной службы. Написала в группу. Мне дают ссылку на сайт «Наш город», я вызываю сантехника, и он приезжает буквально через десять минут. Я сразу же написала пост, потому что считаю: если ты что-то спросил в группе, то должен принести пользу и написать отчет. И тут наш районный депутат, который сам же дал мне эти контакты, пишет: Арин, меня уже спрашивают в «личке», а что, Арине платит правительство Москвы за продвижение их сайта?! Так что могу сказать, что группа мою жизнь и ухудшила, и улучшила.

ССколько у тебя времени уходит на модерирование? Людей все больше и больше, даже я чувствую сезонные обострения, когда скандалы вспыхивают буквально на ровном месте и доброжелательная атмосфера мгновенно улетучивается. А есть еще и традиционный пятничный срач. Недавно скандалили даже из-за якобы ошибочного, с точки зрения british english, названия группы. И правила группы мало кто читает.

Модерированием я занимаюсь каждый день, но в основном время уходит на разборки между участниками, кто кого и как назвал. Удивительно, но взрослые люди с состоявшейся карьерой не могут понять, что если один другого назвал , а тот ему ответил, то в бан пойдут оба. Участникам сообщества я постоянно повторяю принципы модерирования. Сейчас группа – это полностью авторитарный механизм, и пришли мы к этому от полной демократии. Переломный момент был, когда я как эсэмэмщик встречалась по работе с заказчиком и он мне сказал: да, я знаю эту группу, я в ней был, но вышел, потому что там такие скандалы... Тогда-то и сжался кулак авторитаризма, и в правила был внесен пункт, что модератор выносит кого хочет. Пойми правильно – я считаю, что человек имеет право на любое мнение, может оппонировать мне и другим участникам. Но если он начинает лично оскорблять, распускать про меня слухи, я не буду его терпеть в своей группе. Потому что я не собираюсь оказывать великолепнейший бесплатный сервис людям, которые еще лично меня достают. Сама знаешь, в нашей группе бывают моменты, когда вдруг большое количество людей начинает вести себя некрасиво. И тогда модерировать становится тяжело. Последний такой случай – разборки из-за только что построенного стадиона ЦСКА: люди начали оскорблять друг друга в комментариях, противники стадиона называли всех без исключения фанатов быдлом. Хотя понятно, что в соседском сообществе найдутся люди, которым этот стадион нужен и важен. А потом скриншоты переписки опубликовали на Sports.ru.

СОтличный пример новой журналистики – пара скриншотов с данными пользователей, и готов скандальный материал. После этого в сообщество пришли фанаты и начали угрожать конкретным людям.

Странная журналистика – не обращаться к человеку за комментариями, а брать его слова с площадки, на которой, как считается, он общается с соседями. Получается, журналисты воспринимают группу как публичное пространство, а многие участники – как частное. Вообще, люди не понимают, насколько они обнажены и выставлены на всеобщее обозрение в соцсетях – даже если пишут что-то в «личку» или в закрытую группу, все может быть вынесено скриншотами на любую аудиторию.

Конкретно в ситуации с ЦСКА меня сильно выбил из колеи напор агрессии, потому что я, считай, создала идеальные инструменты для организации гражданского протеста. Но зачастую люди не хотят ничего конкретного делать, удобнее впасть в массовую истерику в «Фейсбуке», чем куда-то идти и что-то добиваться. Сейчас реально есть механизмы: четырнадцать тысяч человек – это практически партия, если бы она состояла из людей более четкой гражданской позиции.

СТем не менее, когда были  протесты по поводу платных парковок, ты дала нам возможность обсуждения, хотя  мы по ходу дела страшно ссорились.

Знаешь, какая у меня есть сверхцель? Я прихожу в каждое обсуждение и говорю: можно высказать свое мнение, не оскорбляя собеседника. Человек пишет нелепость, а я ему отвечаю: я с вами не согласна в этом и этом, но дальше не продолжаю. Как правило, это ставит в полный тупик. Я пытаюсь дать такую модель общения. Хотя бы показать, что она есть. У людей разные интересы: есть пешеход, который считает, что платная парковка – это хорошо, что это избавит его от машин, пешеход хочет платную парковку, водитель не хочет, и они в группе могут обменяться этими мнениями. В группе можно собрать митинг как против, так  и за платные парковки. И та и другая позиция наберет достаточное количество людей. Меня больше всего разозлили не сторонники платной парковки. Меня разозлили люди, которые не пришли на митинг, протестуя до этого в группе. 

СТаких было очень много, и это меня потрясло.

Да. Я напрямую начала спрашивать: а почему вы не были на митинге? И люди говорили, что у них были дела. Бытовые интересы оказались важнее.

СПолучается, есть наш прекрасный район, с группой, в которой на тот момент было почти десять тысяч человек, с активными обсуждениями, но при этом с одним из самых малочисленных митингов (а я потом была почти на всех).

Было просто позорно. Вот такой уровень гражданского самосознания у людей. И это показывает, что человек у нас в обществе почти не имеет права ни на что, но у него есть мнение, что ему все обязаны. В других странах, наоборот, прав у человека больше, а должны ему меньше. Поэтому у нас каждый считает, что кто-то другой куда-то должен сходить и договориться. А потом они спрашивают: как же так, нас не спросили? А в чьих это интересах?! 

СМне кажется, это была одна из последних возможностей гражданского протеста. Я с пеной у рта отстаивала бесплатную парковку в разных сообществах, и не потому, что я жестко против платной парковки, просто я понимаю, чем это грозит в дальнейшем, уже сейчас парковка дорожает почти в два с половиной раза.

Конечно. Это водительский геноцид. И сейчас меня очень сильно угнетает ситуация со стадионом ЦСКА, руководство которого явно открыто к общению с жителями. Оно прислало человека в нашу группу, который сообщил, что он занимается работой с болельщиками. Им не нужны лишние проблемы, можно вполне организоваться, просто прийти и поговорить.

При громких скандалах доверие к группе падает, но при этом любая свара притягивает тысячи участников. И никаким хорошим новостям о районе этого не перебить. Хотя, мне кажется, люди благодарны уже за то, что ты просто даешь им возможность высказаться.

Поэтому я и не пресекаю пятничные срачи, считаю, что должна быть такая возможность. Но для меня как для модератора это бремя. Кипи, но не оскорбляй никого, найди в себе силы, хотя я понимаю, это за гранью представлений русского человека – что можно иметь разногласия и при этом не обматерить собеседника. 

СИменно поэтому ты пресекла всю политическую агитацию?

Еще с прошлых выборов разговоры про политику у нас запрещены. К сожалению, наше сообщество не готово к таким обсуждениям.

СНо все же светлых моментов больше. Вспоминаю пост женщины, которая не могла добраться до поликлиники, и за пять минут нашелся человек, который ее довез туда и обратно.

Да, это очень вдохновляет. Хотя есть такие ситуации, над которыми я размышляю до сих пор. Например, недавно была волна фотографирования нянь: «Посмотрите на эту фотографию, три минуты назад эта женщина избивала ребенка, но я сама не видела, я делаю перепост. Кто узнает эту женщину, отзовитесь». История неоднозначная, мы ничего не знаем про человека, зато легко можем его опорочить. Именно поэтому такие посты сейчас запрещены. А с другой стороны, речь идет о детях. И были ситуации, когда мама узнавала о происшествии из поста и была очень благодарна. Сейчас у меня в сознании перевешивает мысль, что нельзя допустить, чтобы человека оклеветали. Я считаю, что это важнее. Считаю, что родители сами должны разбираться со своими нянями, ведь как-то они жили до группы?! Но все равно такая позиция меня не удовлетворяет до конца. 

СУ тебя один нравственный  ориентир – это ты сама. Твой нравственный камертон у тебя  внутри.

Вся группа выстроена по моему ощущению, что хорошо, а что плохо. С другой стороны, я мечтаю о том, чтобы группа стала сознательным, самонастраивающимся механизмом, а не моделью детского сада с воспитательницей и детьми. Я ликую, когда человек написал грубость, а ему в комментариях отвечают: у нас не принято так общаться. Об этом мечтаю, а не о том, что мы расширим штат надсмотрщиков и будем надсматривать эффективнее.

СУ тебя в руках четырнадцать тысяч человек активного, думающего населения Москвы. Как ты сама говоришь, почти целая партия. Идеальный ресурс. Приходили ли к тебе какие-нибудь люди из власти?

Нет, хотя перед прошлыми выборами кто-то из них предложил купить группу за десять тысяч рублей. Я ответила, что продам только за пять миллионов долларов. После этого они замолчали. Москвичи и власти – две противоборствующие группировки. Между нами есть муниципальные депутаты, они пытаются коммуницировать. Но как это все работает, я вообще не понимаю.

СКак ты думаешь, почему у тебя получилось, а у других районных групп нет? Многие же тебя копируют, включая название. Но такое количество пользователей пока есть только у тебя.

Во-первых, я прикладывала массу усилий, коммуникации – это моя профессия. И плюс, конечно, идея была востребована, нужна людям. Думаю, большинство модераторов считает, что достаточно просто сделать группу и она заколосится. Но для этого надо много работать и набрать ту самую необходимую массу пользователей и качественный, работающий, приносящий пользу контент. Мне часто пишут, можно ли ставить название «Да Нейбахуд» и взять наши правила. Не считаю это копированием, думаю, что люди присоединяются к движению. Соседи должны объединяться, потому что никто для нас ничего не сделает. Все эти Собянины, московские власти все равно играют в своих интересах, а не в наших. Наши интересы защитим только мы, только мы сделаем Москву для жизни удобной или для жизни удачной. Поэтому все должны объединиться и учиться общаться друг с другом по-человечески.С

#07 (91) декабрь 2016

Архив пресс-службы

Emirates Palace – один из немногих отелей, куда приезжают на экскурсии

«Мне нравится, что к женщине тут относятся как к королеве, – рассуждает Аиша. – Вот пришла ты, например, одна в магазин: тебе помогут и корзину загрузить, и до машины ее донести». 

Аиша носит модную абайю с вышитым узором, и у нее безупречный макияж. Она идеально говорит по-арабски, хотя раньше жила в Калининграде и думать не думала, что когда-нибудь примет ислам и переедет в ОАЭ. Теперь она здесь, ходит в мечеть, рассказывает приезжим о местной культуре и обычаях и ведет популярный блог о жизни обычной девушки в Эмиратах, о том, какие рисунки хной на руках сейчас модны и как лучше одеться, если ты впервые оказалась в арабской стране. Часто ей пишут девушки со всего света: «Раньше я не любила носить платок, но в вашем блоге увидела, как можно его красиво завязать. Попробовала и теперь ношу с удовольствием».

Архив пресс-службы

Это «скромная» Спальня в сьюте отеля Emirates Palace... Всего жев номере три спальни

С Аишей я познакомилась на экскурсии, которая называлась «В поисках жемчуга»: нас посадили в лодку и отправили вниз по Заливу, а Аиша рассказывала, как с давних времен здесь в нечеловеческих условиях трудились ловцы жемчужин. Шел третий день поездки, и я чувствовала себя слегка необычно: я смотрела по сторонам и никак не могла понять, снится мне это место или я действительно оказалась там, где сочетаются совершенно, на мой взгляд, несочетаемые явления.

Все началось еще в самолете. На рейсах компании Etihad Airways перед полетом в салоне звучит молитва на арабском языке, а все блюда в меню сделаны строго по халялю. У меня – человека, далекого от исламских традиций, – тут же возникли ассоциации с загадочным восточным миром. Но, оглядевшись, я обнаружила, что вокруг сидят в основном люди в костюмах и с лэптопами. Любезная стюардесса спросила, нужно ли разбудить меня, если я засну к тому моменту, когда будут разносить еду (я попросила обязательно разбудить – шоколадный мусс на картинке в меню выглядел очень аппетитно и оправдал ожидания).

Архив пресс-службы

Emirates Palace находится рядом с высотным комплексом Этихад, где в башне № 2 есть невероятная смотровая площадка на 75-м этаже

Вечером в отеле Emirates Palace я долго стояла на балконе и разглядывала городской пейзаж – весьма контрастный. В сотне метров от меня возвышались постройки с традиционными арабскими узорами, а прямо за ними в небо взлетали ультрасовременные небоскребы. Казалось, будто я попала за кулисы театра, куда составили декорации для совершенно разных спектаклей. Ощущение усилилось, когда я вернулась в номер: на улице воздух был жарким и влажным, а в комнате – почти холодно. Уже в семь часов вечера за окном наступила темная ночь и по-южному стрекотали кузнечики, а здесь, в огромном помещении, было светло, тихо и торжественно. В свои двадцать с небольшим я впервые оказалась в шикарном отеле, где потолки украшены золотом, за которым каждый день ухаживает целая команда, а на пляже специальный человек следует за тобой с полотенцем, чтобы тебе не пришлось нести его самой. Все это было похоже на какой-то странный сон. На комоде стоял торт, заботливо приготовленный к моему приезду, так что я решила срочно заесть наваждение.

Архив пресс-службы

Воды Залива делят между собой кайтсерферы, владельцы роскошных яхт и капитаны старинных парусных лодок

Через пару дней, познакомившись на экскурсии с Аишей – девушкой, которая девять лет назад переехала в Абу-Даби из России и прониклась местной культурой, – я подумала, что она сможет мне объяснить, где я оказалась: то ли в восточном городе с мечетями и строгими нравами, то ли в современном бизнес-центре с небоскребами и дорогими машинами, то ли в рае для туристов с отелями-дворцами. 

Когда мы созвонились, Аиша начала рассказ издалека: уже в Калининграде она была очень религиозной и хорошо знала Библию. Однажды она ехала на поезде в Питер к родственникам и разговорилась с соседом по купе – тоже очень верующим студентом. Выяснилось, что их взгляды и мироощущение во многом близки. А под конец разговора оказалось, что все свои знания этот студент почерпнул не из Библии – он был мусульманином. Заинтригованная, Аиша отправилась в библиотеку – она почти ничего не знала об исламе и хотела понять, неужели взгляды случайного знакомого могут настолько совпадать с ее собственными. Когда она изучила вопрос, то обнаружила, что новая религия ей даже ближе. Приняв ислам, Аиша стала первой девушкой в Калининграде, которая носила хиджаб. Постепенно она стала задумываться о переезде туда, где большинство людей будет исповедовать ту же религию, что и она. Но при этом ей хотелось, чтобы место было современным, чтобы там можно было жить на хорошем уровне. Место, где принято красиво одеваться и следить за собой. И в итоге оказалась в Абу-Даби.

Архив пресс-службы

«Понимаешь, с одной стороны, на первом месте тут для людей семья и религия, – говорит Аиша. – И если ты вдруг не придешь на работу по семейным обстоятельствам, начальство поймет. С другой – если у тебя другое вероисповедание и ты пройдешь по улице с непокрытыми плечами, тебе никто слова не скажет. Я искала для себя именно такое место – цивилизованное, современное, но с традициями. А еще люди здесь привыкли окружать себя красотой. Ведь в красивом интерьере и чувствуешь себя красивой. Так что здесь повсюду шикарные отели, а люди на досуге часто занимаются творчеством. Это место, где все хотят делать что-то прекрасное».

Архив пресс-службы

Для меня этот разговор объяснил очень многое. Например, то, что я, считающая себя довольно прогрессивным человеком, все-таки мыслю стереотипами. В последний день путешествия нас отвезли в пустыню – тут не было уже ни мечетей, ни небоскребов, только песчаные барханы до самого горизонта. К вечеру в пустыне становится абсолютно темно, видны только звезды над головой – зато какие они яркие! Под таким небом возможно все, и почему бы тогда в этом мире небоскребам, бизнес-центрам, восточным традициям и шикарным отелям не существовать в одной и той же точке пространства и времени? Например, в Абу-Даби – удивительном эмирате, который сначала кажется театральной декорацией.С