Политика

Когда в ноябре 2014 года я стал использовать в новостях «Сноба» тег «экономический кризис», один наш эксперт, глава крупного банка, узнав об этом, только посмеялся. Он говорил, что никакого кризиса нет. В правительстве России в тот момент тоже отказывались признать, что в стране наступили нелегкие времена. Я же видел обратное: нефть дешевела, все остальное дорожало, люди экономили на еде, и происходящее очень напоминало кризис 2008 года.

В тот год в мире происходило много мрачных событий, за которыми я неотрывно следил. И, наверное, поэтому еще в начале сентября стал думать об отъезде из России, от греха подальше. На исходе осени я улетел на полгода в Азию, а спустя несколько дней, в «черный вторник», и эксперты, и чиновники, и, кажется, вообще все жители России стали называть кризис «кризисом».

В том же году я подумал, что в 2017 году нас ждет революция. Сейчас уже сложно вспомнить, прочитал ли я об этом в прессе, услышал в автобусе или в компании друзей, но эта идея глубоко засела в голове.

Почему именно в 2017 году? Этого я не знаю. Однако ощущение, что в стране что-то грядет, в последнее время только усиливается.

Кто предсказывал революцию в 2017 году

Одним из первых — в декабре 2005 года — о революции-2017 заявил бывший вице-спикер Госдумы Владимир Рыжков. Он дал интервью, в котором пессимистично отметил, что новая революция начнется в октябре 2017 года — после того, как закончится нефть.

Владимир Рыжков, профессор Высшей школы экономики (в декабре 2005 года):

По оценкам международного энергетического агентства, нефти у нас осталось ровно на 12 лет. Когда «черное золото» закончится, страна останется без гроша. Народ начнет штурмовать Зимний с той лишь разницей, что в октябре 1917-го хотели захватить правительство, которое там заседало, а в 2017-м захотят растащить картины музея, чтобы продать их иностранцам и прокормить свои семьи.

К тому моменту мысль о революции уже тревожила умы россиян. По информации «Яндекс.Новостей», первый материал российских СМИ, в котором упоминались и «революция», и «2017 год», вышел спустя пять месяцев после заявления Рыжкова — 16 февраля 2006 года. Это была расшифровка эфира на «Эхе Москвы», во время которого ведущий зачитал сообщение от слушателя по имени Дмитрий: «Вступление в ВТО — это плановая подготовка революции 2017 года».

В следующие шесть лет тему революции в СМИ почти не поднимали, а всерьез заговорили только в 95-ю годовщину Октябрьской революции. В ноябре 2012 года доктор политических наук Сергей Черняховский написал для «Накануне.ру» колонку под названием «Ситуации 1917 и 2017 годов очень схожи», в которой заявил, что для революции 2017 года «есть все предпосылки».

Оживление началось в 2013 году, когда отделение КПРФ в Барнауле провело конференцию «Революция-2017: миф или реальность». Местные коммунисты настолько поверили, что это реально, что 7 ноября 2015 года первый секретарь Барнаульского горкома КПРФ Андрей Сартаков заявил с трибуны: «Революции 2017 года быть».

В 2013 году пермское отделение Ленинского комсомола — молодежной политической организации — выложило в твиттере демотиватор с Владимиром Лениным, который спрятался за углом «в ожидании 2017 года».

В ожидании... #Ленин #Революция #1917 #2017 pic.twitter.com/lSiyk8nCxK

— Комсомол Пермский (@lksmperm) 10 апреля 2013 г.

В сентябре 2015 года экономист Евгений Гонтмахер опубликовал в «Московском комсомольце» статью «Революция 2017», в которой сравнил предпосылки к революции 1917 года с текущим положением дел в стране.

Евгений Гонтмахер, замдиректора по научной работе Института мировой экономики и международных отношений (в сентябре 2015 года):

Если сравнивать с самодержавной Россией XX века, то день сегодняшний дает обильную почву для совпадений. Например, происходит быстрая люмпенизация населения, что предопределено многими факторами: низким качеством образования, упадком массовой культуры, обилием «плохих» (т. е. непрестижных и малооплачиваемых) рабочих мест, стягиванием наиболее активных и продвинутых людей в немногочисленные крупные города, оставляя в других населенных местах критическое число «сирых и убогих».

В конце 2015 года бывший глава ЮКОСа Михаил Ходорковский дал пресс-конференцию, на которой заявил, что революция в России неизбежна (однако точную дату ее начала он не назвал).

Михаил Ходорковский, основатель «Открытой России» (в декабре 2015 года):

Мы имеем дело с полноценным антиконституционным переворотом. Каков выход? В отсутствие института честных выборов и иных механизмов законной смены власти единственный способ ее смены — это революция. Революция в России неизбежна. Остатки резервов и угроза репрессий лишь оттягивают ее неизбежное наступление.

Вопрос в том, как сделать революцию хотя бы относительно мирной и эффективной с точки зрения восстановления демократического управления страной. Революция — это хорошее слово. Она может и должна быть мирной. Сделать революцию мирной — наша общая задача.

Когда начнется революция-2017

5 ноября 2017 года — это дата начала новой революции в России. По крайней мере, так считает бывший саратовский депутат, националист и видеоблогер Вячеслав Мальцев, а также его многочисленные сторонники, которые исписали цифрами «5.11.17» стены домов в российских городах.

Кто это вообще такой? Вячеслав Мальцев с 1994 по 2007 год работал депутатом в Саратовской областной думе, участвовал в создании местной «Единой России», хотя впоследствии не раз ее критиковал. В 2016 году он победил на праймериз «Парнаса» и чуть не привел к расколу внутри партии — после заявления о «политических терпилах». Во время первых дебатов на телеканале «Россия-1» Мальцев призвал к импичменту президента России Владимира Путина. В Госдуму не прошел.

Мальцев ведет на YouTube канал «Артподготовка», где каждую неделю с понедельника по пятницу выходит его программа «Плохие новости». Каждый свой эфир он начинает со слов о том, сколько дней осталось до начала «новой исторической эпохи», то есть до 5 ноября 2017 года. Канал популярен: у каждого выпуска «Плохих новостей» порядка 80–100 тысяч просмотров, на аккаунт подписаны более 100 тысяч человек.

Вячеслав Мальцев (в августе 2016 года):

К этому дню в России случится революция, я абсолютно в этом уверен. Какая она будет — с баррикадами, с танками или просто придут люди к Вове, скажут: «Давай, до свидания…» Все будет зависеть [от того], сколько людей захотят вернуться в конституционное поле. Сейчас их большинство, я вижу. Да и кто будет кровавые дела какие-то делать? Большая часть народа просто хочет все изменить.

«5.11.17. Не ждем, а готовимся!» — гласит лозунг в паблике Мальцева во «ВКонтакте».

5/11/17
Запасаемся попкорном. Омоновцы будут сажать на дубинки парнасовцев! pic.twitter.com/DW9k2oOpbC

— Sasha Petrov (@ChernyjSasha) 16 сентября 2016 г.

5.11.17

pic.twitter.com/4iySyBDr8P

— Мuд Роисси (@Fake_MIDRF) 25 августа 2016 г.

Какой будет революция в 2017 году?

Сценарий первый. Бунт

Руководство России, судя по сообщениям СМИ, уже готовится. Вот один момент — в апреле 2016 года в Смоленске прошли учения по пресечению массовых беспорядков: бойцы ОМОНа и СОБРа разогнали участников несанкционированного митинга, которые, по легенде, вышли на улицу из-за завышенных тарифов ЖКХ.

А вот второй момент: с 2014 года Институт стратегических исследований и прогнозов при РУДН тайно проводил в России исследования протестного потенциала вузов. На встречах студентов призывали открыто говорить о своей позиции «и даже вступить в дискуссию». Когда проект завершился, в государственные органы направили служебные записки. В Кремле от исследований открестились.

Жители России уже начали протестовать, однако активные выступления начнутся весной-летом 2017 года, считает социолог Наталья Тихонова.

Наталья Тихонова, профессор-исследователь Высшей школы экономики (в феврале 2016 года):

Протестные всплески и так уже идут. Но идут по экономическим поводам, локально. И в принципе власть старается их гасить — не давить, а именно гасить. Потому что пока население вполне разделяет концепцию, что в нынешней ситуации виновато, во-первых, падение цен на нефть (а это как погода или урожай — сегодня плохие, завтра будут хорошие), а, во-вторых, что нас при этом еще и стараются в дугу согнуть после Крыма. И население, безусловно, на определенные жертвы по-прежнему готово.

Люди все равно покупают продукты — просто не покупают сейчас новый холодильник. Или решили подождать со сменой машины. Адаптационные механизмы хорошо известны. Например, четверть населения вернулась на огороды — одно время они перестали картошку сажать, теперь опять начали. Ну, так они ее и не сажали всего-то лет, может, пять.

То есть ничего принципиально нового в их жизни не произошло. И поэтому, в общем, резкого протеста сейчас нет. Другое дело, что спустя два — два с половиной года такого самоограничения начинают исчерпываться ресурсы домохозяйств. Обувь выходит из строя, изнашивается одежда, а на новую нет денег, телевизор сломался, холодильник потек… В общем, что-то начинает происходить, что требует дополнительных вложений. А денег на это нет. Вот тогда это начинает сильно раздражать. Если у нас уже где-то год идут кризисные явления, то в запасе есть еще год-полтора до того, как население начнет возмущаться.

Сценарий второй. Кризис

Ведущие европейские экономисты сомневаются, что в России могут начаться протесты из-за рецессии, выяснили в феврале 2016 года журналисты Bloomberg, которые опросили 27 экономистов из разных стран. Только шестеро из них сказали, что протесты в России возможны с вероятностью 50 процентов, остальные оценили шансы на революцию в 30 процентов. «Политической реакцией на нищету, скорее всего, станет апатия, а не революция», — сказал тогда экономист гамбургского Berenberg Bank Вольф-Фабиан Хунгерланд.

Нет революции в России и в рейтинге главных угроз 2017 года, который ежегодно готовит агентство Bloomberg. Зато в нем есть новый мировой экономический кризис, который наверняка ударит по России (так было и в 1998-м и 2008-м). В своем пессимистичном прогнозе издание предсказывает повторение азиатского кризиса 1997 года — рынки могут упасть, если Дональд Трамп развяжет экономическую войну с Китаем.

Российские экономисты и эксперты также ждут мировой экономический кризис, причем очень скоро. Дело в том, что мировая экономика подвержена циклическим колебаниям, поэтому очередное падение можно ожидать до 2019 года, считает экономист Владислав Иноземцев.

Владислав Иноземцев, директор Центра исследований постиндустриального общества (в октябре 2016 года):

Мировая экономика подвержена циклическим колебаниям, которые происходят с достаточно четкой периодичностью. Сейчас мир переживает седьмой год устойчивого экономического роста. Чем бы ни поддерживался этот рост, он не будет вечным: серьезные замедления в экономике тех же США отмечались в 1980 и 1982, 1991, 2001 и 2008–2009 годах (при этом в 2001-м рост все же был, тогда как в остальных случаях наблюдалась рецессия). Судя по периодичности, новый резкий спад должен наступить между 2016 и 2019 годами, то есть довольно скоро. И хотя экономика США страдала не очень сильно (в 2009 году максимальный за десятилетия спад составил 3,5 процента), фондовые рынки падали на 40–55 процентов, а цены на сырье изменялись еще сильнее. Повторение чего-либо подобного в 2017–2018 годах практически наверняка нанесет российской экономике непоправимый ущерб. И что особенно неприятно, в мире появляется все больше примет, что кризис не за горами.

Один из самых заметных частных трейдеров России (по выражению РБК) Василий Олейник в свою очередь считает, что в 2017–2018 годах «случится что-то очень плохое». И в этой ситуации, по его словам, надежным активом станут наличные деньги.

Василий Олейник, эксперт Itinvest (в августе 2016 года):

В ближайшие два года должно случиться что-то очень плохое. Когда это произойдет, самым дорогим активом станет наличная валюта. Так что если у вас есть какая-то подушка безопасности, не надо хранить ее в банках или покупать акции. Храните деньги в иностранной валюте, только не в евро, а в долларах, франках, юане. Когда катастрофа случится, у вас откроются колоссальные возможности. Надо только грамотно распорядиться наличкой. Возможно, купить акции, которые подешевеют до рекордных уровней, недвижимость — у кого на что хватит.

Сценарий третий. Революция в головах

Политическая обстановка в России кардинально изменится в 2017–2018 годах, но не из-за революции, а благодаря изменениям, которые уже происходят в массовом сознании россиян, считает политолог и один из самых точных предсказателей перестановок во власти (по выражению «Газеты.Ru») Валерий Соловей.

Валерий Соловей, профессор МГИМО (в октябре 2016 года):

Я нисколько не верю в то, что в России произойдет именно кровавая революция, тем более с масштабными апокалипсическими последствиями вроде развала страны. Ничего подобного не будет.

Я склонен полагать, что политическая ситуация в России кардинально переменится в течение ближайших двух лет. И, похоже, перемены начнутся именно в 17-м году. Дело здесь не в магии чисел, не в том, что это столетний юбилей — это всего лишь совпадение. Для этого прогноза есть некоторые основания.

Если уж мы говорим, что все сегодня находится в руках власти, нельзя забывать, что власть, у которой нет конкурентов, обязательно начинает совершать ошибку за ошибкой. Плюс общая ситуация поджимает: ресурсы у страны заканчиваются, нарастает недовольство. Одно дело, когда вы терпите год или два. А когда вам дают понять, да вы и сами «нутром» чувствуете, что придется терпеть всю жизнь (20 лет стагнации, что потом?), ваше мироощущение начинает меняться.

И вы вдруг понимаете, что терять-то вам уже нечего. Вы и так уже, оказывается, все потеряли. Так чем черт не шутит — может, лучше перемены?

Социологи, которые занимаются качественными исследованиями, говорят, что мы находимся накануне кардинального разворота массового сознания, который будет очень масштабным и глубоким. И это разворот в сторону от лояльности власти. Похожую ситуацию мы переживали на рубеже 80–90-х годов прошлого века, перед крушением СССР. Потому что сначала революции происходят в головах. Это даже не готовность людей выступать против власти. Это неготовность считать ее властью, которая заслуживает подчинения и уважения, — то, что называют потерей легитимности.

Сценарий четыре. Ничего

Политолог и экономист Дмитрий Травин и вовсе сомневается, что в России возможна революция. По его мнению, нынешняя политическая обстановка не похожа на события 1917 года, скорее, на брежневский застой, но с заваленными едой магазинами и с «идеологией осажденной крепости» в головах.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета (в декабре 2016 года):

В связи с приближающимся юбилеем русской революции у нас все чаще в наступающем 2017 году стали искать черты рокового 1917-го. Ищут порой даже мистическую связь между ними, полагая, будто Россия обречена сотрясаться в конвульсиях именно в 17-м году, и ни в каком ином.

Мистическую связь мы искать не будем, а вот если взглянуть на конкретные факторы, определяющие социальную нестабильность, то трудно будет обнаружить серьезное сходство между эпохами. Общим, пожалуй, является то, что политические режимы в том и другом случае содержат лишь элементы демократии, и то, что значительной части российской элиты подобная половинчатость не нравится.

Сегодня все совершенно не так, как было в 1917 году. Власть легитимна, хотя держится не на божественном происхождении, а на личной харизме национального лидера. Уровень жизни снижается, но вовсе не так стремительно, как в годы Первой мировой. И войны мы ведем маленькие победоносные, а не безумные мировые, истощающие участников до предела.

Сегодняшняя ситуация в России гораздо больше напоминает брежневскую эпоху. Стабильность режима поддерживается в условиях, когда уровень жизни населения медленно снижается, элиты недовольны происходящим, даже харизма вождя постепенно тускнеет, но не происходит ничего такого, что предопределило бы социальный взрыв. Брежнев, как мы помним, спокойно помер на своем посту, а после него на том же посту померло еще два престарелых генсека, прежде чем решено было объявить перестройку. И объявили ее не старики, привыкшие к спокойной жизни, а представители нового поколения, стремившегося по некоторым причинам к строительству социализма с человеческим лицом.

И это при том, что недовольных, конечно же, повсюду полно. Но от недовольства, фиксируемого порой массовыми опросами, до реальной революции дистанция огромного размера. Недовольство — не более чем одна из составляющих социального взрыва. Но далеко не определяющая.

Каким на самом деле будет 2017 год и какой сценарий ляжет в его основу, сказать сложно. Социальное напряжение в обществе очевидно растет, но хочется верить, что в этот год беды все же обойдут Россию стороной.

Как жить

Что будет, если закодировать всех россиян от спиртного?

Марат Агинян, психиатр-нарколог, эксперт Национального антинаркотического союза:

Если закодировать всех россиян одновременно — ничего не будет. Кодирование — наукообразно декорированная сказка. То есть по сути никакого кодирования нет, несмотря на то что его проводят доктора. По своей задумке, кодирование — это попытка вызвать отвращение к алкоголю через стресс. До какого-то момента эта сказка хорошо работала из-за эффекта новизны, но потом люди стали читать, разбираться, что это такое на самом деле, и перестали этим пользоваться.

При кодировании подбирают лекарства, которые вызывают бурные негативные чувства. Для кодирования подходят только доверчивые люди. Любой современный уважающий себя нарколог такого делать не станет. Я, как профессионал, такой ерундой не занимаюсь и своим пациентам не советую. Нужно сесть и разобраться со своей зависимостью. Алкоголизм — не только болезнь, но и образ жизни. Медикаментозное лечение — только первый этап. Далее нужно проводить психологическую реабилитацию: переосмысливать отношение к алкоголю, к себе, к жизни, к прошлому и будущему. Вот эти программы, рассчитанные на несколько месяцев, реально работают. Благодаря им от зависимости излечиваются от 40 до 60% пациентов, и это очень хороший результат, учитывая, что кодирование помогает только нескольким процентам доверчивых людей, которые в итоге, скорее всего, сорвутся и станут пить.

Поэтому от кодирования всех россиян сразу эффекта не будет никакого. Большинство тут же сорвется, а доверчивые люди вскоре сорвутся за ними вслед.

Алексей Седой, инструктор по выживанию, ведущий телепрограммы «Выжить в лесу»:

Первое, что случится, — это транспортный коллапс. Встанут дороги, аэропорты, железная дорога. Следующее, что случится, — это пищевой коллапс. Люди бросятся набирать еду в магазинах. И третий этап — коллапс здравоохранения. Многие не смогут добраться до больниц из-за транспортных проблем, будет множество пострадавших в ДТП и пострадавшие в процессе добычи еды.

Чтобы быть готовым к такому коллапсу, нужно заранее запастись едой и средствами обогрева, потому что не исключено, что ТЭЦ работать не будут. Самый лучший вариант — как-то выбраться за город. Там меньше людей, в загородном доме есть возможность растопить печку, заодно подышите свежим воздухом, отдохнете. А когда снег растает, тогда возвращайтесь в Москву.

Если вы все же оказались под снегом, например, после того, как застряли в пробке, бросили машину и решили добираться пешком, — все зависит от того, какой снег. Чем плотней, тем быстрей человек начнет задыхаться. Если снег рыхлый, то нужно будет просто трамбовать его под собой, чтобы выбраться вверх. Первое, что нужно сделать, если вы оказались в такой ситуации — определить свое положение относительно земли. Делается это просто: нужно плюнуть и посмотреть — куда слюна побежала, там и земля.

Александр Гончаров, владелец ресторана «Марк и лев»:

Я оливье не люблю, поэтому, если россияне забудут его рецепт, я этого не замечу. «Оливье» придумал гениальный повар, который решил смешать самые дорогие ингредиенты, чтобы русские купцы купили, ведь дорогое якобы не может не быть вкусным. Меня оливье не возбуждает нисколько, потому что этот «русский салат» — недоразумение. Есть гораздо более интересные, по-настоящему русские блюда. В советском оливье тот же дух, что и в советском ресторане: там кормили невкусно, обслуживание было ужасным, надо было заискивать, чтобы тебя пустили без очереди. Это было дело понтов — показать себя, что я, мол, не хуже других. Так и с оливье — у нас есть этот салат, значит, мы неплохо живем, у нас все как у людей. А у людей все было хреновенько.

То, что сейчас по какой-то инерции готовят оливье, — это пройдет, я надеюсь. Так же как у нас стали появляться рестораны, где можно вкусно поесть, а не просто посидеть «попонтоваться», — и оливье пройдет, как некое недомогание. Не нужно будет никакого фантастического случая, это выветрится само собой.

Что будет, если передача «Голубой огонек» никогда не закончится?

Юрий Шевчук, музыкант:

Мы будем ходить по колесу Сансары, несчастные! Одни и те же песни, одни и те же мысли, одни и те же лозунги. Долой все новое — оно раздражает. Естественно, что шоу-бизнес следует за политикой, а политика у нас как раз такая — отрицающая новое. Люди, которые слушают «старые песни о главном», не выдают запрос на что-то новое, потому что боятся его. Новое страшно, тем более в Новый год. Страшный тост «С Новым годом!» в стабильном-то государстве. Поэтому эстрада успокаивает, умиляет, пытается трындеть, что все будет хорошо и в следующем, и все пытаются в это поверить.

Андрей Макаревич, музыкант:

Во-первых, я думаю, что слишком мало чего-то стоящего было написано за последнее время. Во-вторых, у меня есть ощущение, что создание таких передач сегодня вообще не сильно занимает умы людей, которые делают телевидение. Они все отягощены госзаданием под названием ток-шоу, и весь пар уходит туда. «Голубой огонек» делается по инерции: надо же что-то делать, и его будут делать всегда. Прошла эпоха, когда музыка занимала большую часть человеческой жизни. Все проходит, на смену ему приходит новое, так что будет что-то новое.

#07 (91) декабрь 2016

Архив пресс-службы

Фонтан Же-До на Женевском озере один из самых больших в мире, его высота – 147 метров

А почему в Женеву, зачем? Там же скучно», – спрашивает приятель. 

И вот это «скучно» – оно то ли с вопросительным, то ли с восклицательным знаком. Даже с некоторым отчаянием. 

Потому что, понимаете, русским вдруг все стало «скучно». Все избалованные такие, пресыщенные. Им подавай техно, разрывающее мозг, оргии, яростное безжалостное веселье. Бельгия – тоска, Чехия – хоть вешайся, Дания – тоже невнятно, Норвегия – так дорого, что бодрит, поэтому вроде и ничего, но все равно, конечно, скучища... Остаются Берлин да Лондон. 

Архив пресс-службы

Спальня номера Prestige в отеле Beau-Rivage

А я, простите, очень хочу, чтобы мне было скучно. Я мечтаю о том, чтобы мне несколько дней было ужасно, мучительно скучно в историческом отеле Beau-Rivage с видом на Женевское озеро.

Я очень, просто ужасно хочу медленно-медленно, как из комы, просыпаться на упругой безграничной кровати и выходить на улицу только для того, чтобы доползти до ближайшего кафе. А там скучно сидеть и есть нормандских или бретонских устриц с местным розовым вином, а потом очень вяло, узкими кругами, через самый самый центр, без всяких экспериментов возвращаться в кровать. И опять вставать только ради тюрбо в ресторане Le Chat-Botté с мишленовской звездой того же отеля – и снова в кровать, и еще, возможно, немного в spa. 

Ну да, Женева – это дорого. Но есть разные места, где дорого – и, увы, без всякой разумной причины. Исландия, Норвегия, Швейцария. Наверное, поэтому они не самые популярные направления, но кто-то все равно туда едет – потому что там есть свои уникальные фишки. 

Архив пресс-службы

Мишленовским рестораном Le Chat-Botté отеля Beau-Rivage руководит кулинарная звезда Доминик Готье

И если Норвегия и Исландия про природу, про то, как исследовать страну на машине или без нее, то Женева – это про социум. Этот город – межгалактической порт. Здесь нет своих и чужих, все непонятно какого происхождения, здесь главное – шик и снобизм. И если вы хотите старого доброго немецко-франко-итальянского апломба – тогда вам сюда. 

И это не значит, что вы ненормальный, который не впадает в священную ярость, когда видит, что тут все в разы дороже. Все впадают, все негодуют. 

Но ведь есть же причина, по которой даже совершенно обычные люди (никакие не миллионеры и не аферисты) берут и переезжают именно в Женеву. Они хотят жить здесь, они хотят снимать тут квартиры или комнаты по заоблачным ценам, они хотят платить за блюдо в ресторане €30 (против €12 в Германии). 

Какой бы дорогой или высокомерной ни была Женева – тут есть особенное настроение, за которым всегда хочется вернуться. 

Архив пресс-службы

Из окон отеля Beau-Rivage открывается панорамный вид на озеро, Монблан и старый город

Например, сидишь в том же Café du Centre (и оно правда в самом центре – 5 см от озера и 10 см от бывшего форта) и смотришь на людей, которые ходят туда-сюда, и ты только что съел ведро мидий за 28 франков (€26) и выпил три стакана вина (€4 бокал). Перед тобой – мужчины в красных, фиолетовых, голубых кашемировых шарфах, женщины с сумками «Эрмес», девушки в растоптанных сапогах и куртках, как будто с Черкизона, очень активные местные бизнесмены, которые говорят с сильным американским акцентом, и очень красивые русские бизнесмены, которые говорят с идеальным кембриджским произношением, и безумные гамбургские адвокатессы, которые смеются так, что земля трясется, а озеро выходит из берегов... 

Это Вавилон. Который не увидишь больше нигде. Здесь очень особенная мультикультурность – без надрыва, без политики (Швейцария не входит в Евросоюз, хоть и является частью шенгенской зоны). 

Возможно, все это не стоит затрат с практической точки зрения («что я получу за свои деньги?!»), но есть мнение, что иногда человек должен себе позволить то, чего позволить себе не может. 

Да, Женева – это не для тех, кто за свои семь дней и две тысячи евро хочет увидеть каждый камень, каждую травинку. Женева – для ценителей slow life, для тех, кто знает толк в неспешном гедонизме. А по ощущениям – это как покорить Эверест: возможно, совершенно бессмысленно, но при этом восхитительно и совершенно неповторимо.С

#07 (91) декабрь 2016

Иллюстрация: Анна Красная

Помещение, комнатка маленькая, параллелепипед, сама же и похожа на меленький гробик, но яркая, цветастая, непонятно, почему так. Стены сияли сплошной синей плиткой. Вдоль стен несколько железных каталок, ржавые трубы, погнутые колесики, будто присыпано синим, от старости высохло и отскоблилось. Мятная раковина. Гладкая железная дверь в точечных вмятинах, как будто кто-то продавливал пальцем. Зина не продавливала. Не видела, чтобы продавливал кто-то еще. 

Она помыла свои молодые, твердые от мороза руки несогретой водой и направилась к Веронике. Погладила ее руку. Ноготки. Очень аккуратные, ухоженные, легкие, как лепестки камиллы. Вероника лежала раскрытой, распахнутая белая простынь. С огромным бесцветным, как и вся ее кожа, швом, подвернутым внутрь, словно пирог с капустой. Зине казалось, что и пахло капустой, сопревшей на жаркой погоде. Запах ей не нравился сильно. Но пахло не от Вероники. Пахло от других. 

Другим она ничего не рассказывала, не трогала их ладони, не касалась поцелуем лба и дел никаких иметь с ними не хотела – скверный запах сигнализировал, и Зина знала, что из земли они попадут в ад. У Зины там никого не было. Ни друзей, ни знакомых, родственников тоже нет: отец, мать, сестра и двое сыновей написали ей адреса своего нового местопребывания, и Зина получила эту весточку на шестую ночь, проведенную у могилы, – был сентябрь, и, закутавшись в телогрейку, она ночевала прямо на желтом свежераскопанном грунте. Рядом была река, почему-то было не страшно. 

Утром Зина умывала памятник, сажала новые цветы, отростки срывала с соседних могил, читала молитвенные и другие религиозные книги, днем ходила на рынок за обедом, который ближе к вечеру делила с закопанными. Ночью ложилась, прижималась к земле лицом и рассказывала, как любит, как сильно скучает, спрашивала, как их найти, умоляла ответить, умоляла забрать, но боялась Законов Божьих, а другой дороги к родным и любимым не знала. Прокалывала пальчиком землю, чтоб им было лучше слышно.

Так, в последнюю из ночей, ковыряясь в мягкой бархатистой земле, вытянула кусочек старой газеты, в обесцвеченных временем буквах разобрала – «рай пахнет розами». На обратной стороне был адрес больницы, где Зина работала. Через две недели Зина перевелась в морг.

Там Зина познакомилась с Розой. Ароматная, чистая женщина, с притаившейся на лице улыбкой – будто вот-вот улыбнется, ну и что, что смерть, ну и пусть умерла, а вот возьму и улыбнусь – казалось ее лицом таким. Белая, светлая кожа, конечности тела будто невесомые, едва касались холодной железной каталки – и тело должно было испариться лиловым туманом или приподняться и улететь. 

– Какая красивая, ей точно туда. – Зина поцеловала Розу в лоб и прошептала на ушко адрес. 

Нарядив Розу в одежды, что принесли близкие родственники, Зина достала из сумки огненно-алый платочек, шелковый лен, в нежных розах, и повязала платок телу на голову. Погладила по макушке. Свернула записку в полоску, напоминающую раздавленную сигарету, и просунула под косынку. 

Дорогие мамочка, папуля, Алеша, Никита, Света. Я не могу жить без вас. Я вас очень люблю. Каждую минуту, каждое мгновение думаю о вас, хочу вас обнять, прижать, поцеловать. Как вы там? Вам хорошо там? Я получила ваш адрес и вот пишу первое письмо. Дайте знать, дошло ли оно. Я очень хочу, чтоб дошло.

Я жить без вас не могу, жизни мне нет, дорогие мои. <...>

Света, пожалуйста, смотри за Алешей и Никиткой, мама уже старенькая, ей с ними тяжело. 

Как папа? Батюшка, Михаил который, тот, что вас отпевал, сказал, что вам там лучше.

<...>

Зина протерла посланнице за ушком розовой водой и еще раз поцеловала неживую кожу в области лба. 

– Спасибо, Роза. Пожалуйста, найдешь их, хорошо, найдешь? 

Зина уговорила родственников не снимать платок, сказала, что не по-божьему без платка хоронить, а тот, что они принесли, потерялся, может, еще кто в морге взял, неизвестно теперь, не найти, хороните в чем есть, поблагодарили лучше бы, что я о покойнице вашей позаботилась, платочек нашла. 

Через сорок дней сестра Розы принесла обратно похожий платок. 

– Спасибо вам большое, Зина. Нам соседка сказала, она женщина знающая, что ни в коем случае без платка хоронить нельзя. А наш, видите, потеряли. Так вы нас выручили, так выручили. 

Вместе с платочком сунула Зине бутылку клюквенной наливки и банку соленых груздей. 

– Это вот Алексей Никитич, муж мой, сам солит. Сам собирает и солит потом. Объедение, у нас все друзья знают, в гости приходят, просят сразу грибки открыть. А настоечка, это у нас Светки, снохи нашей, отец делает. Ее по чуть-чуть хорошо, со сладким с чем, можно и так. Но я с конфетками ее почитаю. Ой, Зина, какое ж вам спасибо. Так выручили, так выручили!

• • •

Тело Катерины было отменным: пахло цветами на солнце, гладкое, нестарое, несмотря на возраст, без родинок почти, хорошо оформленное, округлые плечи, лицо покойной умиротворяющее, на него хотелось смотреть, как на воду, на луну или на звездное небо в августе. 

Зина раскрашивала лоскуток простыни весь вечер, рисовала розовый сад, алую окаемку. Затем свернула треугольником и, заправив кудрявые волосы Катерины за уши, повязала ей. 

Тщательно протерла все тело розовой водой, синячки, под мышками, за ушами, попросила Катерину не забыть передать важное. 

Булавкой приколола к расписанной пышными розами ткани записку. 

Дорогие мои, спасибо большое. Все получила, настойку папину поставила к остальным бутылкам в кладовку. На день рождения открою. 

Грибы открыла, не удержалась. Очень вкусные. Как в том году получились, когда я Никитку родила, помнишь, пап, совсем хорошие тогда вышли. 

От мамы бы хотела какую-то весточку. Пап, попроси маму тоже прислать мне что-нибудь, она там вяжет еще? Может, вязаное чего, носки можно, я в них спать буду. Хуж буду знать, что от тебя. Такое вот желание у меня. 

У меня сейчас все хорошо. Я в больнице все работаю, только вот в другое отделение перевелась. К вам поближе.

Цветы искусственные все выбросила с могилки, буду вам свежие носить. Ты, пап, искусственные ведь не любишь. Ну все, целую. Жду. Алешку с Никиткой поцелуйте от меня. Очень люблю, обнимаю. 

Катерина лежала в белых лилиях и пионах, в темно-бордовом гробу, обшитом плюшем. Человек было не много, семь родственников и несколько знакомых. Повезли в церковь. Зина отпросилась на пару часов и поехала на кладбище. Ей очень хотелось увидеть, как ее письмо уходит под землю, в небо.

Зина ждала на автобусной остановке, возле входа на кладбище, мерзла. Руки были не укрыты ни перчатками, ни платком, становились серо-голубыми, неподвижными. Похорон было немного, людей на кладбище тоже. 

Зина увидела наконец машину с Катериной и пошла за ней. 

Кладбище было совсем небольшое. Если от центральной дороги на третьем перекрестке двинуться вправо и там пройти еще метров шестьсот – именно там Зина провела несколько ночей, прижавшись лицом к похоронной земле, и нашла адрес для всех своих писем, одно из которых уйдет адресатам вместе с Катериной. 

Зина успела. Целовали Катерину, плакали, бросались на землю, на колени, стонали, поправляли цветы, удивлялись, откуда такой платочек на ней, кто-то поспешил снять, не наш ведь, не трогай, не надо, пусть, красивая она в нем. Зина смотрела на погружение письма в почтовую могилу, и уже нетерпение тревожило ее – поскорей бы получить их ответ. 

Зина вспомнила, как в детстве она загадывала Деду Морозу желания, составляла целый лист, запаковывала в конверт, облепляла снежинками и бежала на почту, где опускала в огромный, с нее ростом, фанерный короб. Адреса она не помнила. Опускала конверт в щелку и слышала, как он мягко падал внутри. Что внутри? Ей всегда хотелось узнать. Теперь Зине казалось, знает что.

• • •

– Такая она у вас красивая. Девочек всегда нужно в платочках хоронить. Я вот вам принесла. Возьмете? Маленький такой платочек, ангельский, очень нежный, из шелка, прям для вашей девочки. Возьмете? Она как ангел, и платочек у нее ангельский будет. Нельзя без косыночки хоронить, по-божьему не положено. 

Зина уговаривала маму Настасьинки надеть платочек, который она сама красила цветной водой. Об этом она не сказала. Наврала, что французский, очень дорогой, из-за границы привезли, подарили, они на все заграничное бросаются с огненными глазами. Мама Настасьинки благодарила, обнимала Зину и плакала – спасибо, Зина, платочек такой моей красавице. Спасибо, Зиночка, мы же бедно жили, у нас ведь ничего не было, я ей что могла, все покупала, Ленкины перешивала, чинила, сестренки ее старшей. 

Обнимались, плакали вместе, распрощались. Зина унесла платочек с собой, на следующий день – готовить девочку и письмо. 

Вечером Зина пила чай, клюквенную наливку, писала. 

Мамочка моя, любимая, дорогая, очень люблю тебя. Спасибо за носочки. Баба Христина принесла вчера, говорит, дай, думаю, Зине отнесу, она ж сама не вяжет. Тебя вспоминала. Поговорили про тебя. Пригласила ее к нам, выпили, помянули вас. 

У вас там как? Все хорошо? Как Алешка с Никиткой? Как Света? Папе скажи, каждый вечер его наливку пью, по пятьдесят грамм. 

У меня все хорошо. У тети Люси луковицы взяла тюльпановые, у вас на могилке посажу. 

Мамуль, что же вы во сне ко мне не приходите? Танька Рогожкина говорит, муж к ней часто во сне является. А вас совсем не вижу. Папу один раз вот, на девять дней. Очень хочу вас увидеть, обнять. 

Зина дописала письмо, помыла посуду, умылась, легла спать. И ничего ей не приснилось. 

Утром Зина готовила Настасьинку. Нарядила ее в платье, что дала ей мать. Белое, легкое, парящее. Настасьинка пахла молоком и земляничными листьями. Зина протерла только ее пяточки водой из розового флакона и промокнула изнанку платья на воротничке. Укрыла ее голову шелковой невесомой косынкой, усыпанной маленькими едва проступающими розочками на перламутровом фоне. 

– Настасьинка, ты уже девочка взрослая, уже в школу пошла, проследи, пожалуйста, не потеряй записку, тете Свете отдашь. 

Зина вышла на улицу, прогуливалась по пустому тихому двору. Видела, как уезжала машина с маленьким телом и ее письмом. Зина знала, что письмо долгожданное. Зине казалось, она уже видит долгожданный сон.

• • •

Следующую женщину забирали уже через час. Так бывало редко, чтобы в один день целых два благоухающих тела, наполняющих Зину красивыми невесомыми запахами. Весь этот смрад, который привозили из больниц, был бесконечен, и благородные тела, пахнущие ангелами, как думала Зина, попадались ей редко-редко. А тут целых два. Только что Зина отправила письмо с тетей Лидой. Они хорошо знали семьи друг друга, но Зина не опечалилась и не затосковала по тете Лиде. В одном из писем она передаст ей привет и попросит у нее что-нибудь для скорбящей родни. С тетей Лидой она отправила уже седьмое письмо за минувших два года. 

Зина вошла в синюю комнату, помыла руки, холодные, белые после улицы, и стала расчесывать Веронике волосы. От знакомых Зина слышала, что у Вероники остался сын, маленький мальчик, отца нет, только дед, который будет его растить. 

Жаль, Зине не было жаль, только подумала, что Алеша и Никитка тоже теперь без матери растут, и чего ж теперь? 

Письмо Веронике не было готово. Вечером Зина написала все, что хотела, на одном маленьком клочке, расспросила все важное, рассказала, как сама, поблагодарила за ответные весточки, за подарки и за то, что всегда получала то, что просила у них. 

Вы мои ангелы-хранители, всегда меня стережете, поддерживаете, помогаете, чем можете, мне с вами так хорошо, спокойно, надежнее, чем у Христа за пазухой, – 

поэтому в письме с Вероникой ей уже нечего было сказать. Она взяла с собой фотокарточку из дома, где они были все вместе. Вечер, лето, утомившийся свет предзакатный, Зина держала Алешку на руках, остальные сидели вдоль стола на улице, ели шашлык. 

Было хорошо. И фотокарточка хорошая. Зина решила отправить ее. Как подписать? Ходила, держала фотографию в руках, подыскивала стихотворение, положила на стол, принялась надевать на Веронику платок с пурпурными розами. Вероника пахла гречневой кашей в белом сливочном масле. Красивая, расправила волосы на ее немое лицо. 

Зина вернулась к столу и на обороте фотокарточки написала: 

Мамочка, любимая, дорогая, ребеночка хочу. 

Веронику хоронили в красном, разложив вдоль ее тела чайные, алые, коралловые цветы. Зина больше ничего не видела, долго мыла холодные руки и умывала лицо.

• • •

Зина покрасила оградку в синий, сидела, ждала чего-то, потом решила поесть. Земля уже давно притопталась, стала жесткой, непроницаемой, и Зина гадала, что бы это могло значить. Ответа на последнее письмо так и не приходило. Ела горячую вареную картошку, шел пар, белыми комьями, плотный, как банный. 

Из этого пара, будто сквозь туман, вышло какое-то изображение. Показалось, кто-то шел между могилами, шевелил деревья, рябины, не по дорожке, да и не было в такое холодное и утреннее время на кладбище никого, не было и не бывало. Ей показалось, картофельный пар, как туман. Зина ела дальше, достала клюквенную наливку, выпила за здоровье умерших. Никитка, интересно, каким будет, как вырастет? А Алешка? Что вот они сейчас делают? Все вместе? 

Мальчик, через соседнюю могилу, мимо памятника проходил мальчик, наклонивший голову, намеренно огибая Зину кругом, чтобы не столкнуться, пройти скорее, пройти мимо, видно, никого не ждал здесь увидеть. 

– Ты чего тут ходишь? Такой маленький, один? 

– Я не один. 

– Чего ты ходишь по кладбищу-то? Тебя как зовут? 

Мальчик стеснялся разговаривать с Зиной, хотел скорее пойти дальше, уйти, вырваться из ее расспросов и дальше идти, как шел, с облегчением оставить Зину. 

– Нет, дети одни по кладбищу ходить не должны. Ты тут один? 

– Я не один.

– А с кем? Ты чей?

– С мамой. 

– А где мама твоя, покажи. Ты откуда, живешь где? 

– На Вучетича. 

– А мама где? Как маму твою зовут? 

– Вероника, – и показал рукой в сторону, откуда шел. 

– А фамилия? 

– Ранков. 

– Как? Как Ранков? Вероника Ранкова твоя мама? 

– Ага. 

– И что, она здесь прям, твоя мама? Я твою маму знаю. Она что, прямо здесь?

– Вот там она. 

– Ну-ка, пойдем отведешь меня. Пойдем-пойдем. 

Зина шла за мальчиком, перепрыгивала могилы, в юбке, мальчик оборачивался на нее, успевает ли, она касалась рукой его синей куртки, иду-иду, скорее, Зина надеялась увидеть Веронику, живую, с письмом от Алеши, Никиты, мамы...

– Вот она, – они подошли к могиле, на фотографии была Вероника, и больше нигде Вероники не было. 

– Зачем же ты сюда ходишь? 

– Я маму жду. 

– Тебя как зовут? 

– Егор. 

– Егор, нельзя таким маленьким по кладбищу одним ходить, ты почему не в школе?

Егор крепко вжал подбородок в ворот своей куртки, лицо покраснело, плакать он хотел, еще вот чуть-чуть и расплачется. 

– Я маму жду. Я жду маму. 

Зина обнимала Егора, стоя на корточках, он вырывался и плакал. 

– Егор, не плачь, давай твоей маме письмо напишем, хочешь? Давай?

• • •

Они вошли в маленькую комнатку, параллелепипед, изнутри отделанный синей глянцевой плиткой, Зина ее хорошо мыла, ей нравилось, чтобы в этой комнате было чисто. Яркая, цветастая, непонятно, почему комнату сделали именно так.

– Егор, руки сначала помой.

Зина подошла к мятному умывальнику, вымыла руки, умыла лицо, ей было жарко и мокро под свитером, протерла влажной рукой горячую потную спину. 

– Ничего только не трогай здесь. Давай мне свое письмо. 

Егор достал из кармана маленький смятый листок бумаги, писали они вместе, Зина проверяла ошибки, переписывал, ничего не проси, просто рассказывай, просить тебе нельзя ничего, просидели целый вечер, потом Зина проводила Егора домой, к деду, пьяному, как обычно, поэтому иногда Егор оставался у Зины, а после школы всегда шел к ней на работу, забирал ключ, шел в ее дом, ел, но вечером все же она возвращала подаренного ребенка на место, дед когда-нибудь да умрет, и тогда все можно будет сделать по закону. 

Первое после их встречи на кладбище письмо Зина отправила маме, благодарила снова и снова, просила, чтобы Никитка и Алеша не ревновали, их она любит сильнее, ну родные же, чего тут сравнивать, но потом уговаривала, что Егор очень хороший мальчик, похож даже чем-то на Алешку, они жалко раньше не дружили, просила передать Веронике спасибо за такого сына, скоро напишем ей, на кладбище у нее бываем часто с Егором.

Зина занавесила шторы, синий мрак заполонил все, не нравилось ей, чтобы Егор видел завернутые в белое, пахнущие мхом и капустой тела. 

– Егор, тебе пахнет? Чем пахнет? 

Стало темно, только просвечивались очертания. Наталья Санна имела сморщенное исхудавшее тело, пошел девяносто первый год, маленький светлый человечек, болела и улыбалась, учила когда-то совсем давно Зину грамоте, а потом Егора должна была, но уже не вышла, не смогла больше работать, до школы уже было не дойти ей. Пахла французской «Климой».

Платочек Зина вышивала нитками – тени пурпурных роз, красивый получился, маленький и аккуратненький, как и сама Наталья Санна. Укрыла ей голову, затянула узелок на шее, протерла розовым экстрактом и подозвала Егора. 

– Егор, ты чего там пишешь? 

– Обвожу, чтоб четче буквы... – Егор резко, вздрогнув, оторвал ручку от бумаги и быстро скрутил письмо в маленький бумажный квадратик, чтобы никто больше не увидел письма.

Зина объяснила, что бояться не нужно, она здесь работает давно, такие же люди, как и мы с тобой, не нужно бояться, просто кто-то в ад, а кто-то в рай, чувствуешь запах? Показала, приколоть нужно за ткань, выдала булавку, осторожно только, письмо приколоть и нашептать на ушко, попросить горячо-горячо, всей душой попросить, назвать кому, куда, Наталья Санна твою маму знала, она ее найдет, адреса-то мы не знаем, но найдет. Прикалывай. 

Егор закрыл глаза, приколол записку вовнутрь головного платочка и потянулся, зажмурив глаза сильней, к телу. Шептал то, что сказала Зина. Потом шептал с силой сердца, с душой, вкладывая все свое желание. 

– Ну, все. Хорошо. Ответа теперь будем ждать. – Зина дала Егору ключ от квартиры, ступай, уроки сделать, но сначала поесть, борщ обязательно разогрей, сделала, как он любит, без капусты, одна свекла, потом гречку с котлетами, к деду зайдет, попросит, чтобы Егор на ночь остался. Вечером Зина вернется, пойдут в кафе. Ждет пусть, из дома не выходит. Поцеловала Егора в лицо, проводила, из школы позвони, что дошел. 

Любимая и дорогая мама. Это я, Егор.

Я хорошо учусь, очень тебя жду. Мы живем с дедом иногда, но он пьяный, можно, пожалуйста, я буду с тетей Зиной жить? Она хорошая, мы с ней к тебе ходим часто, убираемся. Она со мной уроки тоже делает. Когда ты к нам приедешь? Приезжай к нам. Я знаю, что вам нельзя к нам, но на чуть-чуть можно. Пока!

Мама, забери 

                       меня с собой,

                                             пожалуйста!С

Дети

— Мне неловко даже, что я пришла, — сказала женщина, глядя в пол. — Я ваши книги читала и знаю, с каким ужас-ужасом к вам приходят. Даже если вы и выдумываете малость, так ведь не все же. А про меня вы наверняка подумаете: чего приперлась? — и скажете, что я с жиру бешусь.

— Ну вряд ли я так уж скажу, — возразила я. — Медицинская этика и всякое  такое. Но за то, что подумаю, тут, конечно, поручиться никак не могу, пока не узнаю обстоятельств дела.

Она подняла глаза и, хотя я тщательно сохраняла сокрушительно серьезное выражение лица, нерешительно улыбнулась. Хороший признак, подумала я и предложила:

— Может быть, раз уж вы все равно пришли, что-нибудь расскажете?

Улыбка сначала стала более уверенной, а потом разом угасла, как будто лампочку выключили.

— Хорошо. С чего начать? У меня два сына — одному тринадцать, другому девять. Я замужем пятнадцать лет, и мы с мужем… в общем, хорошо живем. Еще с нами живет свекровь, его мама. Она мне много с мальчиками помогала, пока они были поменьше, и знаете, у нас вот этого, хрестоматийного «А моя мама котлеты лучше готовит!» — вообще никогда не было.

— А что же было?

— Да я уже много лет пытаюсь ухватить, сформулировать. Ну вот, например. Мой муж двадцать лет курит. Его мать об этом не знает. Потому что ее это расстроит, она против курения, конечно. Поэтому он перед входом в парадную всегда выбрасывает из кармана пустые пачки, если они там есть, и жует жвачку. Даже если мы вместе откуда-то возвращаемся. Я стою и жду.

— Она до сих пор проверяет его карманы?

— Не знаю. Вряд ли. Видимо, привычка. Я вышла замуж не по любви — это важно, наверное. Я была такая яркая, веселая, за мной многие ухаживали и даже замуж звали. Мне они нравились. Но один был свободным художником и употреблял наркотики. Другой прекрасно играл на гитаре и посвящал мне свои песни, но он уже был до того женат, платил алименты на двоих детей. Третий очень красиво ухаживал, но был не дурак выпить, и его отец был алкоголиком, а ведь есть наследственность. В какой-то момент я от всего этого подустала. Вениамин казался таким спокойным, сразу привел меня домой…

— Познакомил с мамой…

— Да-да. И я восприняла это как знак доверия. Потому что сама своих кавалеров практически никогда с родителями не знакомила. И мама мне его понравилась. Я уже знала, что его отец умер, когда Вениамину было двенадцать. У них была хорошая семья, мать и отец любили и уважали друг друга, и после  смерти супруга она — еще в общем-то молодая и привлекательная женщина — решила больше замуж не выходить и посвятить себя воспитанию сына. Насколько я понимаю, она никогда не говорила ничего вроде «я тебе всю жизнь отдала, а ты…» — но Вениамин всегда сам ценил ее и до сих пор ценит. Поэтому то, что «огорчит маму», в его системе ценностей и ежедневнике просто изначально не встречается и не рассматривается. Я маму не огорчила, наоборот, понравилась ей своей живостью и красотой (она сама мне говорила).

До рождения первого сына меня, как мне помнится, все устраивало. Меня все хвалили, признавали удачность моего выбора: «Мы-то думали, тебя как бабочку ветром снесет, а ты вон какая умненькая оказалась!», и мне самой нравилось первый раз в жизни быть «умной и взрослой» — надо признать, что и в школе, и в колледже я училась всегда очень «так себе». Кроме того, я оказалась неплохой матерью и довольно быстро и эффективно наладила свой быт с малышом. Плюс свекровь и под ее руководством Вениамин очень вразумительно, с толком мне с ребенком помогали. У меня, как ни странно, оказалось довольно много свободного времени. И вот тут я впервые это почувствовала.

— Что именно?

— Какую-то недостачу. Мой муж все время казался мне каким-то непроснувшимся. Как будто он живет даже не вполсилы, а в четверть. Я все время предлагала: а давай то! а давай это! — А он спрашивал: «А зачем? И так вроде нормально». Это и сейчас продолжается ровно так же. Его все устраивает. Свет неяркий. Звуки приглушенные, как капли на матрас. Недавно старший сын пожаловался, что у него нет друзей. Я говорю: но как же так, в классе почти двадцать мальчиков и девочек, еще он на робототехнику ходит и в бассейн. Давай, скажи, кто тебе нравится, попробуем пригласить их куда-нибудь, заинтересовать, привлечь их внимание для завязывания отношений. Продумаем план… Он говорит: да в классе мальчики все какие-то не такие… То есть как это, спрашиваю, все — не такие? Как это может быть?! — Да они вот все матом ругаются, и в телефоны все время играют и вообще, чего мне с ними… Я даже и не нашлась сразу, что сказать. Особенно потому, что интеллектом-то наш старшенький тоже не блещет, как и я сама. И все ему «не такие»! И младший тоже все лего собирает и собирает, и с бабушкой в магазин ходит…

— Воздуху не хватает? — я вспомнила другую свою клиентку с несколько похожей проблемой.

— Да-да, именно! — почти радостно воскликнула женщина. — А у свекрови, как у меня, тоже подружка со школы есть. И семья у нее вообще не сложилось. Так мы ей, видать, вроде телевизора, сериал «Петровы». Приходит, значит, Вениамин с работы. Целует меня, сыновей. Потом мать ему обед подает (я тоже могу с ними поесть, если захочу, но если за стол почему-то не сяду, никто и не заметит), садится напротив, и он ей рассказывает, как его день прошел. Она слушает, иногда дает советы — очень, кстати, неглупые. Потом Вениамин отдыхает. А она идет в свою комнату, звонит подруге и рассказывает ей все со своими комментариями. Причем о Вениамине (ему сорок лет скоро) говорит так: «Ты представляешь, мальчик старался, выкладывался на этот проект, а его начальник…» Я говорю: давай поедем куда-нибудь. Он: а зачем? Я говорю: почему ты меня или детей никогда ни о чем не спросишь? Он: ну ведь о важном ты же мне сама расскажешь. Или дети. Или мама…

— Вениамин, по всей видимости, не вырос, — сказала я. — Боюсь, что его взросление оборвалось в момент смерти отца или чуть позже, когда мать приняла свое судьбоносное решение. Знаете, Лев Толстой как-то написал о жене: «Соне нужен такой резиновый ребеночек, чтобы он никогда не вырастал и у него всегда был понос». Так вот, из уважения, сочувствия и любви к матери Вениамин так и остался предподростком, то есть курить уже начал, но признаться родителям еще не решился. Предподросток, конечно же, еще не может никуда самостоятельно поехать. Хорошо воспитанный, он не лезет к другим людям со своим мнением или вопрошанием, ждет, когда его спросят или сообщат важную информацию. Матери он максимально удобен, понятен и приятен именно в этой фазе, она сама по-прежнему и все время чувствует себя «при деле», а он не видит никаких причин ее огорчать и что-то менять.

— Точно! — воскликнула моя посетительница. — Именно так: им все удобно, а я в эту гармонию попала, как кур в ощип. Но мне-то тут что же делать? Разводиться с ним… с ними? Но у нас же уже дети! Они любят отца и бабушку! Да и я в общем-то… я к ним ко всем привыкла, это моя семья!

— Значит, давайте смотреть варианты. Первый — бежать от них подальше, пока не поздно, и устраивать жизнь заново. Насколько я поняла, он вас не устраивает. — Женщина, еще подумав, кивнула. — Второй вариант: оставаться в семье и создавать вашу, отдельную от Вениамина, но устраивающую вас жизнь. Что там вам нужно? Ходить на концерты? В бары? Ездить на курорты? Плавать на байдарках? Все это совершенно возможно, дети подросли, не думаю даже, что Вениамин с матерью будут сильно сопротивляться, просто в сериале для подруги свекрови прибавится серий и драматизма.

— А еще варианты есть? — серьезно взглянула на меня жена Вениамина.

— Есть, — кивнула я. — Вы можете попытаться его «вырастить». Он же не сам, из внутреннего устройства, таким остался, а по стечению обстоятельств. Это не его сущность целиком, есть кто-то, кто четверть века курит украдкой и кто когда-то стал ухаживать за яркой девушкой.

— Ага. И как же мне?..

— Достаточно просто, мне кажется. Вам просто надо перетащить свекровь на свою сторону.

— Но это невозможно! Для нее в этом все…

— Когда-то ей это было удобно, да. Но время идет, она устала и состарилась. Кроме того, есть два внука, из которых она уже почти сделала еще двух новых Вениаминов. Их пока придется оставить в залоге (если вы отработаете методику, потом достанете их, когда захотите), и тогда, возможно, Вениамина она согласится «отпустить». Для начала вы ей его заложите с его курением. Потом придумаете что-нибудь, чего он якобы давно хочет, но не решается ей сказать, чтобы не огорчить. Вы, конечно, будете тут играть на два фронта: и нашим и вашим, убеждать и поддерживать обоих, но порознь. А если Вениамина начнут выпихивать и провоцировать, ему просто не останется другого выхода, как двигаться дальше по оси взросления.

— Он реально давно хочет машину, даже курсы закончил и права получил, но у него сильные очки, и она его когда-то убедила, что он и сам разобьется, и нас погубит.

— Машина отлично подойдет! И заодно приплетите что-нибудь для себя, поездку какую-нибудь.

— В Таиланд хочу! — буквально закричала моя посетительница. — Или на Гоа!

Я улыбнулась, и мы перешли к деталям плана.

***

Она пришла где-то года через два. У нее все получилось. Они купили машину и съездили на Гоа. Курить Вениамин бросил: стало ни к чему. Свекровь сокрушенно, но с явным облегчением рассказывала подружке: то-то и то-то, но ты знаешь, милая, тут ведь такое дело — мальчики, они вырастают рано или поздно, и никуда от этого не деться… Я ожидала, говорит она, удовольствия и благодарности. А получила тревогу: я радуюсь жизни, Вениамин оказался внимательным и остроумным, намного умнее меня, с ним интересно, но… оказалось, что я вовсе не хочу «отпускать» сыновей. Мне удобно, что они такие «маленькие Вениаминчики», я так за них спокойна, я это теперь на пару с матерью Вениамина в них культивирую. Я превращаюсь в свою свекровь? Это же плохо?

— Это никак, — я пожала плечами. — У ваших мальчиков нет другой семьи. К тому же вы понимаете, что происходит, значит, вольны изменить ситуацию. Кроме того, когда и если сочтете нужным, вы можете рассказать им всю историю, чтобы они, в свою очередь, могли принимать решение с открытыми глазами.

— Спасибо! Я так и сделаю! — решительно сказала она и добавила, снизив тон: — Чуть погодя. Вот пусть хотя бы школу закончат.

Наука и технологии

Александр Мишура , преподаватель школы философии факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ:

Сколько людей занимается в России этикой роботов? Отвечу на вопрос вопросом. На каком уровне? На уровне публикаций в авторитетных философских журналах едва ли наберется с десяток человек. На уровне общественных обсуждений, дискуссий — полтора десятка человек. Не могу сказать, что эта тема популярна в России. Существует Семинар по взаимодействию технологий и общества, организованный Петром Левичем, директором департамента взаимодействия науки, технологий и общества МТИ. Там регулярно выступают специалисты из различных научных областей, и я там тоже выступал. Из постоянно функционирующих сообществ — только это.

Самый популярный вопрос в нашем сообществе — могут ли роботы заниматься творчеством. Понятно, что роботы уже научились производить и литературу, и живопись, и музыку. Роботы могут создавать такие произведения искусства, которые даже эксперт не отличит от созданного человеком. Но важным условием творчества является создание новых эстетических норм. Программа может следовать тем или иным нормам, которые в нее заложил разработчик, но не сможет сама создать новый жанр или направление. Уже созданы программы, которые пишут музыку «под классическую». Эта музыка звучит так, как будто ее писал человек в определенный исторический период. Робот может написать под Баха, под Бетховена, под Моцарта. И вы будете это слушать и думать: «Да, это что-то из того периода, что-то очень похожее». Не так давно ребята в «Яндексе» разработали программу, которая сочинила новый альбом группы «Гражданская оборона», и эту версию почти не отличить от оригинальных песен группы. То есть у «Гражданской обороны» есть свой стиль, по которому можно ее скопировать.

Тема этики искусственного интеллекта не стала пока в России предметом оживленных дискуссий. И дело не в том, что киберэтика не имеет отношения к нашим реалиям. Имеет, потому что мы пользуемся той же техникой, что американцы. И когда беспилотные машины станут повседневностью в США, а это вопрос нескольких лет, тогда они и в России появятся. Дело в том, что в России нет институционального поля, в котором эти вопросы могли бы обсуждаться. В американской среде есть гораздо больше возможностей вести продуктивную дискуссию — там больше специалистов, масса высококлассных журналов, лабораторий, научных групп. Есть специализированные форумы, на которых философы общаются. У нас эти площадки начали возникать относительно недавно, и еще не факт, что они приживутся. В России нет журналов, которые систематически публикуют философские статьи на тему этики роботов, нет какого-то устойчивого пространства аргументов и теорий. Поэтому, когда мы обсуждаем эти вопросы, мы по сути заимствуем исходные вопросы и аргументы из того набора, который был сформирован зарубежными специалистами.

Скорее всего, техника будет к нам приходить из-за рубежа с уже готовым программным обеспечением, значит, мы будем жить по тем принципам, которые были выработаны в среде западных философов, а не отечественных. Как мы не можем повлиять на программное обеспечение в айфонах, так мы, наверное, не будем принимать решений относительно программного обеспечения автопилотируемых машин будущего. Если только в России не начнут выпускать собственные беспилотные машины; тогда, вероятно, могут спросить и отечественных философов.

Многие темы этики роботов — это весьма частные вопросы прикладной этики, а у нас дискуссий по частным прикладным проблемам очень мало. Больше внимание привлекают, скорее, традиционные вопросы нормативной этики. Зачем обсуждать проблемы секс-роботов, если шанс получить какую-то реакцию на свою работу в виде ответных публикаций стремится к нулю?

Среди отечественных философов мне часто приходится сталкиваться с точкой зрения, что частные вопросы прикладной этики вторичны и могут быть легко решены, если занять определенную позицию по более общим этическим вопросам. Среди популярных «больших» вопросов — проблема свободы воли и вопрос о природе моральной ответственности. Много дебатов традиционно вызывает понятие справедливости. Споры ведутся по большим темам, частные вопросы реже становятся предметом обсуждения. Вопросы, связанные с искусственным интеллектом, обсуждаются, но для того, чтобы они обсуждались активно, требуется в 10 раз больше высококвалифицированных философов, которые учились на очень сильных философских факультетах под руководством специалистов мирового уровня, и, конечно, в 10 раз больше хороших рецензируемых журналов.

Мы сталкиваемся с тяжелым наследием советского прошлого, с отсутствием нормальной конкуренции в академической среде, с отсутствием культуры публичных диспутов. Культура дискуссии, культура аргументированного диалога между профессионалами не возникает мгновенно. Некоторые отечественные философы считают, что философия вообще не должна опираться на рациональную аргументацию, но может быть своего рода вещанием истины из глубин бытия. Достаточно просто выдвигать глобальные тезисы о первых принципах сущего, идея о том, что эти тезисы нуждаются в поддерживающих аргументах, до сих пор не является чем-то самоочевидным в среде нашей академической философии.

Если бы тема беспилотных машин и секс-роботов активно обсуждалась в среде российских философов, с моей точки зрения, региональная специфика этих дискуссий была бы связана с религиозной проблематикой. Подавляющее большинство (более 70%) американских философов — атеисты, около 15 — теисты. В России, по схожим опросам, около 27% занимают атеистическую позицию, более 40% — теистическую позицию. Существенную часть дискуссии, на мой взгляд, занимал бы вопрос о допустимости использования того или иного вида техники в контексте религиозных убеждений. Такого рода дискуссии есть и среди американских философов, они просто находятся как бы с краю дискуссионного поля. В России они могли бы иметь большее значение. Если секс-робот не нарушает ничьих прав и не наносит никакого физического ущерба, это еще не значит, что его использование оправданно с позиции той или иной религии.

Джон Саллинс III , PHD, профессор философского факультета университета Сонома (Калифорния, США), специализируется на философии технологии, философских вопросах, касающихся искусственного интеллекта, инженерной и компьютерной этики:

Мы, представители школы американского прагматизма, — практичные философы и решаем реальные проблемы. Наша задача — выносить философию из слоновой башни; это такая метафора, используемая, чтобы обозначать уход в мир творчества от проблем современности, замыкание в духовных исканиях, изоляцию от реальных проблем общества. Философы любят погружаться в вопросы о смысле жизни и гордятся тем, что их знания совершенно неприкладные. Это когда ты решаешь оставаться в своем кабинете и писать только на те темы, которые интересны тебе и твоим коллегам. Но мы считаем такой выбор — выбор оставить реальные проблемы человечества за дверью — аморальным выбором. Американская школа бросает вызов такому подходу. Мы выходим из башни и погружаемся в вопросы технологий, законодательные вопросы и острые социальные вопросы. Да, конечно, все эти экзистенциальные копании — это дико весело, но совершенно непрактично.

Вот нашумевший сериал Westworld — замечательный способ поднять вопросы сегодняшней философии и робототехники. Например, какие возникают проблемы, когда мы беремся создать совершенно новое думающее и чувствующее существо? На данный момент, в реальном мире, наши роботы могут думать только механическим способом и они могут только изображать эмоции и только изображать, что понимают ваши эмоции. Ваш цифровой друг может звучать так, как будто действительно обеспокоен вашим вопросом и постарается изо всех сил на него ответить, но мы все знаем, что за этим ничего нет. Westworld просит нас задуматься над тем, что могло бы произойти, если бы мы могли построить робота с более сильной эмоциональной привязанностью к этому миру. Он также изучает все проблемы, с которыми мы можем столкнуться, если создадим роботов, похожих на людей, но будем использовать их для удовлетворения своих самых темных желаний. Это шоу похоже на фильм 1994 года «Франкенштейн Мэри Шелли», где настоящий монстр — это инженер, а тот, кто вроде бы должен бы быть монстром, на самом деле жертва. Sci-Fi существует специально для того, чтобы изображать темные сценарии нашего будущего, чтобы нам не пришлось их проживать. Шоу следует досмотреть до удивительного конца первого сезона, думаю, все зрители задумаются над теми важными проблемами, которые нам предстоит разрешить до того, как начать создавать таких искусственных существ.

Марк Кокельберг , профессор философии Венского университета:

Наш подход к изучению этики роботов здесь, в Старом Свете, сильно отличается от американского подхода. Там они с большим оптимизмом смотрят на развивающиеся технологии и думают, как их этично внедрить. В Европе же к технологии относятся более скептично. Также американские философы с гораздо большей охотой готовы работать с такими большими компаниями, как Google или Facebook. Я тоже был бы не против поработать с такими компаниями, но большинство моих коллег в Вене видят свою роль в философии по-другому — считают, что нужно оставаться в академическом мире.

Еще у американских философов гораздо лучше получается рассказывать миру про свои находки, они умеют наладить коммуникацию с внешним миром, со СМИ. В Европе, на мой взгляд, нас больше беспокоит вопрос социализации робота. То есть как сделать так, чтобы робот сотрудничал с человеком, а не соперничал. Мы не хотим, чтобы роботы полностью заменили человека, мы хотим, чтобы они научились сотрудничать, и ищем ответ именно на этот вопрос. Мы, в Европе, не считаем, что нужно все автоматизировать. Американцы думают, что роботы смогут управлять компаниями, но я считаю, что управлять компанией можно только основываясь на своем опыте. Когда люди принимают комплексные решения, они используют эмоции, практическую мудрость, то есть свой жизненный опыт. Они должны взвесить все за и против, наложить их на свой опыт и импровизировать — именно так принимают решение начальники. Робот на такое не способен. У робота никогда не будет сознания, а значит, он не сможет переживать свою жизнь, а значит, не сможет накапливать опыт.