Виктор Красильщиков: в России нет субъекта модернизации

В связи с приближающимся заседанием Русского Исторического Общества, посвященном философии русской истории, решил посоветоваться со специалистами по компаративистике и позвонил в Центр проблем развития и модернизации Института мировой экономики и международных отношений Российской академии наук. Институт прославленный, и Центр занимается самыми актуальными для нынешней России проблемами. Заведующий Центром доктор исторических наук Владимир Георгиевич Хорос живо откликнулся на предложение выступить у нас с докладом «Пути модернизации России», но когда узнал, что заседание состоится 19 апреля, вынужден был дать отбой – у него на этот день запланирована важная конференция по американистике, он будет председательствовать и не сможет выбраться к нам на Таганку. Но по интересующей нас проблематике может выступить заведующий Сектором общих проблем Центра - доктор экономических наук Виктор Александрович Красильщиков, который сейчас, увы, в командировке. Но его домашний телефон есть, скоро он вернется, и с помощью Владимира Георгиевича есть надежда с ним договориться.

Как «третьемирщик», слежу за публикациями Виктора Красильщикова (ему 54 года), считаю его очень сильным профессионалом, а наши политические позиции и экспертные оценки во многом совпадают. Посмотрел его две статьи – насколько он точен в диагнозах и прогнозах. По-моему, режим Путина и его перспективы он характеризует очень верно. И, как и я, пока не видит в российском обществе той силы, которая могла бы стать субъектом модернизации.

Читаю в «Независимой газете» от 9 декабря 2000 года под рубрикой «Полемика» его статью «Этот «страшный» сингапурский вариант» (http://www.ng.ru/polemics/2000-12-09/8_singapur.html). Он полемизирует со статьей Николая Работяжева «Владимир Путин и его роль в русской революции» (Независимая газета, Москва, 23 сентября 2000 года). Напомню, что в июле 2000  Пленум нашего Общероссийского Общественно-Политического Движения «Возрождение» принял Резолюцию «Полицеизация вместо модернизации», в которой абсолютно точно, как ныне ясно, определил суть режима Путина. И Виктор Красильщиков не поддался тогдашней эйфории насчет Путина и попытался трезво взглянуть на действительность.

«Не вызывает особых возражений, - пишет он в статье, -  и данная им /Работяжевым/ оценка феномена Путина, тех социально-психологических механизмов, которые позволили кремлевским политтехнологам вознести пусть и высокопоставленного, но еще летом 1999 г. мало кому известного чиновника на вершину государственной власти. Автор статьи справедливо констатирует очевидную попытку нового президента России укрепить систему этой власти, в том числе и с помощью усиления авторитарных тенденций во внутренней политике.

Однако никак нельзя согласиться с одним из главных тезисов Работяжева - о том, что нам, похоже, не удастся избежать сингапурского варианта.

Не вдаваясь в подробности насчет количества парламентских мест, получаемого правящей в Сингапуре Партией народного действия (ПАП), - не всегда оно составляет постоянную величину, - необходимо специально подчеркнуть: режим "управляемой демократии", явное доминирование институтов исполнительной власти над законодательной, государственный контроль над СМИ, ограничения на критику властей, с которой выступают "чересчур инакомыслящие" граждане, - все это лишь внешние, к тому же не всегда обязательные атрибуты авторитарного режима. Суть дела заключается в том, каков тот или иной конкретный авторитарный режим, какие функции он выполняет, какова его социальная база, в каком направлении он эволюционирует. Между тем именно эти вопросы и обходит стороной Работяжев, прогнозируя дрейф России под руководством Путина к сингапурскому варианту.

Условно все авторитарные режимы можно разделить на два типа (что, между прочим, было сделано у нас в ИМЭМО в середине 90-х гг.): охранительные, реакционные, и реформаторские, то есть те, которые проводят модернизацию общества и экономики. Или, другими словами, "плохие", "вредные", и "хорошие", "полезные".

Почти во всех странах бывшего третьего мира, которые во второй половине XX столетия сумели осуществить успешную модернизацию и заметно приблизиться к лидерам мировой экономики, существовали именно "хорошие" авторитарные режимы (редкое, хотя и важное исключение являет собой Индия, изначально развивавшаяся как демократическое государство). Политическую систему подобного рода следовало бы назвать авторитаризмом развития. Наиболее яркие примеры - азиатские "тигры", новые индустриальные страны Восточной и Юго-Восточной Азии, включая, конечно, и Сингапур.

Эти режимы, во многом, кстати сказать, воплотившие на практике ленинские идеи нэпа и государственного капитализма, концентрировали внутренние ресурсы и привлекали иностранные инвестиции для ускоренного создания новых отраслей промышленности и инфраструктуры, развивали образование и медицину, поощряли технологические разработки и инновации. Столкнувшись в свое время с деятельностью подпольных компартий маоистского толка и их вооруженных формирований (так было, в частности, в Малайзии), лидеры "хороших" авторитарных режимов ясно осознавали непреложную истину: маоисты заводятся там, где простой народ живет плохо. Практическим ответом маоистам стали не только репрессии против них, но и достигнутое благодаря модернизации экономики резкое, в несколько раз, сокращение доли бедных, а кое-где, как в Сингапуре, на Тайване, в Южной Корее, почти полное искоренение бедности и тем более нищеты.

При этом расходы на массовое образование увеличивались даже более высокими темпами, чем росла стремительно развивавшаяся экономика этих стран. В Южной Корее уже в 70-е гг. жалованье учителя начальной школы было равно жалованью капитана в армии, которая в обстановке холодной войны и конфронтации на Корейском полуострове являлась своего рода привилегированной кастой.

В Сингапуре, порядками в котором пугает нас Работяжев, в 80-е гг. был принят закон, направленный на повышение качества демографического состава населения: если ребенка рожала женщина с высшим образованием, ей полагалось специальное пособие, тогда как "простолюдинкам" при рождении детей нужно было платить дополнительный налог.

При этом авторитаризм развития последовательно проводит политику выравнивания шансов: в том же Сингапуре практически любой человек, включая выходцев из малообеспеченных семей, при надлежащих способностях и усердии может получить хорошее образование.

Так что, видимо, недаром сингапурские школьники в 90-е гг. стали блистать на международных олимпиадах по точным и естественным наукам, а сама страна начала экспортировать в США свои учебники и даже готовые методики обучения математике.

А известно ли, кроме того, уважаемому Николаю Владимировичу, что на концерты симфонической музыки сингапурские школьники приходят с партитурами исполняемых произведений? Наводит на некоторые размышления и тот факт, что любой человек, включая студентов и школьников, может, предъявив свой паспорт, присутствовать на заседаниях сингапурского парламента. Единственная просьба - не встревать в дебаты и не приходить в шортах.

Наконец, нельзя не упомянуть и прекрасно работающий общественный транспорт в Сингапуре, включая три линии метрополитена, по архитектуре и устройству станций чем-то напоминающие московское метро. Впрочем, в сингапурском метро не разрешается ни жевать бутерброды, ни распивать напитки, даже простую воду, - за это налагается штраф 500 местных долларов (около 300 американских). Зато есть уверенность, что вас случайно не обольют пивом и не измажут мороженым, тогда как наше метро при разгуле "демократии а ля рюс" превратилось в заваленную мусором распивочную.

Я уже не говорю о том, что в Сингапуре вы можете ночью гулять по улицам с туго набитым кошельком - ни хулиганы, ни грабители к вам не пристанут.

Возможно, кто-то скажет: былые достижения "хороших" авторитарных режимов Азии не уберегли их от кризиса 1997-1998 гг., который вскрыл всю порочность корпоративно-бюрократического капитализма с "социалистическими вкраплениями". Да, конечно, та модель функционирования экономики и политического устройства, которая когда-то обеспечила "азиатское чудо", к середине 90-х гг. исчерпала себя. И правящие элиты этих стран, в общем, сделали правильные выводы из последних событий. В частности, правительство Сингапура - а оно, пожалуй, пошло дальше всех других "тигров" в послекризисных преобразованиях - не только занялось обновлением экономических структур, чтобы повысить их эффективность, но и существенно, с 1,5 до 1,7% ВВП, увеличило расходы на научные исследования и технологические разработки, поскольку сегодня без этого невозможно поддерживать экспортную экспансию на рынках постиндустриальных стран Запада.

Можно долго перечислять как достоинства, так и изъяны авторитаризма развития. Необходимо, однако, отметить, что такой авторитаризм закладывает куда более прочные условия для перехода к демократии, чем иные "демократические революции".

Подтверждением тому служит произошедшая весной этого года /2000/ смена власти в китайской провинции Тайвань. Там гоминьдановский режим, авторитаризм развития сам постепенно взрастил предпосылки для мирной победы демократической оппозиции, что по существу знаменовало собой завершение процесса догоняющей модернизации на острове.

Кстати сказать, переход от "авторитаризма развития" к демократии исторически является куда более легким делом, чем превращение "плохого", охранительного авторитаризма в авторитаризм "хороший", модернизаторский. Один из редких и наиболее известных примеров такого превращения - эволюция франкистского режима в Испании в 1959-1973 гг.

Что же касается России, то неизбежность и необходимость у нас авторитаризма (в жестком или смягченном варианте - другой вопрос) не подлежит сомнению. Беда нашей страны, однако, заключается в том, что формирующийся под руководством Путина авторитаризм, скорее всего, не будет авторитаризмом развития.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Прогноз оказался правильным. Объяснения же – можно усилить, привлекая аргументы Андрея Фадина из книги «Третий Рим в третьем мире» 1999/

Во-первых, потому, что для этого у него нет широкой социальной базы - активного, сознающего свои интересы в глобализирующемся мире современного среднего класса, хотя эмбрионы оного и существовали в СССР к началу "перестройки". Сегодня же они размыты, деморализованы и в своем большинстве, как ни печально, не пригодны к выполнению возлагаемых на них ходом истории задач по профессиональным и морально-волевым качествам. В России нет и соответствующей бюрократической и предпринимательской элиты - большинство наших чиновников обладает психологией временщиков, а предприниматели, за редким исключением, озабочены не долгосрочной стратегией развития России, а набиванием карманов "сразу и сейчас" (недавно я услышал по этому поводу весьма едкие фразы от водителя такси в Барселоне).

Во-вторых, авторитаризм развития может эффективно функционировать лишь постольку, поскольку опирается на желание и умение хотя бы части народа напряженно работать и зарабатывать, а также на его уверенность, что государство и суд защитят, в случае чего, право собственности на заработанное добро. В России ничего подобного, к сожалению, не видно. Ведь Зюганов в 1996 г. проиграл Ельцину не только из-за оголтелой антикоммунистической пропаганды и вопиющего жульничества со стороны ельцинской команды. Инстинктивно народ почувствовал, что в случае победы Зюганова в стране может начаться новая модернизация-индустриализация, и тогда - "гуд бай, халява", придется, чего доброго, как следует работать. А вот Ельцин говорил то, что от него хотели услышать, - обещал всем и каждому по чудо-щуке, которая, как в сказке про Емелю, все сама сделает. Правда, в августе 1998 г. щуки мигом нырнули в прорубь финансовой глобализации, а одураченные Емели годом позже обратили свои взоры к молодому "спасителю Отечества". Уверенности же в том, что государство защитит права собственности, как ни у кого не было, так и нет.

В-третьих, путинский режим не будет авторитаризмом развития также и потому, что он, судя по всему, собирается продолжать ту социально-экономическую политику, которая проводилась при Ельцине. Новации касаются лишь частностей, а обещаемое наведение порядка будет иметь место только в рамках уже сложившейся системы. Независимо от намерений самого президента создаваемая им система власти и управления призвана сохранить ту модель экономики, которая существует сегодня. Это означает, что путинский авторитаризм будет носить охранительный, реакционный характер. Его задача - не развитие России, а закрепление статус-кво с массовой бедностью, беспризорными детьми и полуголодными учителями, отсталостью и зависимостью страны от Запада.

Наконец, последнее соображение, основанное на личных впечатлениях. Однажды в Сингапуре я увидел по телевизору рекламу компакт-дисков с записями сочинений русских композиторов. Встречалось ли вам что-нибудь подобное на каналах НТВ или ОРТ?

Так что вопреки мнению Работяжева приходится признать: сингапурский вариант нам, увы, не грозит».

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Много можно добавить в том же духе, но всё правильно сказано.

Поскольку я квалифицирую Путина как «русскую сомосу» с долей «русского стресснера», то с особым интересом прочел статью Виктора Александровича Красильщикова «Развитие России и стран Латинской Америки: факторы сходства и различия», опубликованную в весьма авторитетном среди нас, «международников-третьемирщиков», академическом журнале «Мировая экономика и международные отношения» (апрель 2004, стр. 73-81, Интернет-адрес  http://www.situation.ru/app/j_art_448.htm). В преамбуле верно указывается:

«Фактически по уровню бедности населения Россию нужно сравнивать не с лидерами латиноамериканского континента, а с Боливией, Гватемалой, Гондурасом, Колумбией, Никарагуа, Парагваем, Перу. Там доля бедных составляла от 42.2 (Перу) до 74.3% (Гондурас) всех домохозяйств в 1999 г., или от 44.0 (Перу) до 79.1% (Гондурас) всего населения в 2001 г.».

«Приблизительно с рубежа 80-90-х годов XX в., - отмечает Виктор Красильщиков,- в научной и публицистической литературе стали все чаще звучать сравнения нашей страны с Латинской Америкой. Такие сопоставления воспринимаются уязвленным российским сознанием весьма болезненно. Действительно, до сих пор страны Латинской Америки ассоциируются у нас с "мыльными операми", искрометными танцами и вопиющими социальными язвами, а достижения этих стран связываются исключительно с карнавалами и футболом. Даже серьезные ученые и журналисты обычно отзываются о латиноамериканском капитализме лишь как о скопище социальных пороков, символе отсталости и коррупции. И когда сегодня говорят об угрозе "латиноамериканизации" России, подразумевают самый неблагоприятный вариант развития нашего отечества.

Но так ли уж неблагоприятен этот вариант по сравнению с тем, что реально угрожает России? Что на самом деле может означать "латиноамериканизация" России, что представляет собой латиноамериканский капитализм, особенно сегодня, в контексте процессов глобализации? Чтобы ответить на эти вопросы, нужно, на мой взгляд, начать со сравнения моделей модернизации России и латиноамериканских стран в XX столетии.

СХОДСТВО МОДЕЛЕЙ МОДЕРНИЗАЦИИ

Исторически и Россия и относительно развитые страны Латинской Америки (Бразилия, Мексика, Аргентина, Чили, Венесуэла) принадлежали ко второму эшелону мирового капиталистического развития. Несмотря на наличие предпосылок самостоятельного возникновения капитализма, модернизация здесь протекала с историческим опозданием и крайне неравномерно. Она тормозилась, во-первых, докапиталистическими отношениями и авторитарной системой власти (монархия в России и Бразилии в XIX в., диктатуры в других странах). Во-вторых, положением поставщиков сырья и продовольствия в развитые страны Запада, определявшим их пребывание на периферии мировой системы.

В сохранении данного положения были заинтересованы влиятельные социальные группы, прежде всего торгово-аграрная олигархия латиноамериканских стран: экспортируя в Западную Европу и Северную Америку сахар, кофе, хлопок (Бразилия), мясо и зерно (Аргентина, Уругвай), селитру (Чили), руды различных металлов и т.д., они закупали предметы престижного потребления, не слишком беспокоясь о полноценном развитии своих стран. Производственная инфраструктура в Латинской Америке создавалась лишь постольку, поскольку это было необходимо для расширения аграрно-сырьевого экспорта и управления территорией. Возникали и промышленные предприятия, выпускавшие в основном простые предметы потребления и нехитрые инструменты. Такая "до-индустриализация", конечно, никак не могла ослабить экономическую зависимость континента от центра мировой экономики.

Зависимым характером отличалось и развитие России. Но здесь он был обусловлен соперничеством с Западом. Чтобы сохраниться в качестве независимой державы и играть важную роль в международных делах, России приходилось подстраиваться под развитие западных стран, прежде всего в военной области, осуществляя так называемую имперскую модернизацию. Гонка за ведущими странами Запада требовала огромной концентрации сил и ресурсов в тех отраслях хозяйства, от которых зависела военно-техническая мощь державы. На остальное сил и средств уже не хватало. Эта крайняя неравномерность развития порождала Центро-периферическую структуру общества, воспроизводя внутри страны дуализм, присущий мировой системе в целом.

Как известно, в первой трети XX в. и Россия, и страны Латинской Америки пережили социальные потрясения, которые заставили их сменить модель развития и приступить к новому этапу индустриализации. В Латинской Америке она проводилась пришедшими к власти популистскими режимами с целью ослабить зависимость стран континента от мировой конъюнктуры. В качестве инструмента для этого была выбрана импортзамещающая индустриализация, ориентированная главным образом на развитие отраслей, удовлетворяющих потребительский спрос. Государство в лице пришедших к власти режимов ограждало местных предпринимателей от иностранной конкуренции (прежде всего с помощью высоких импортных пошлин), создавало в экономике госсектор, который иногда охватывал часть инфраструктуры и даже целые отрасли промышленности (металлургию, добычу и переработку нефти, электроэнергетику, машиностроение), формировало органы государственного регулирования экономики. Было немало сделано для становления системы массового образования, социального страхования, здравоохранения, издавались законы, регулировавшие отношения между наемными работниками и предпринимателями. Но все же, несмотря на очевидное возрастание роли государства в экономике, индустриализация в странах Латинской Америки протекала на рыночной основе.

В России (СССР) она была осуществлена в те же годы, что в Латинской Америке, но отличалась нерыночным, мобилизационным характером. Это было связано и со взглядами сталинского руководства на развитие страны, и с антирыночными, антииндивидуалистическими традициями российского общества, настроениями низов, и с претензией на особую роль в мировой политике, что определило преобладающее развитие военно-промышленного комплекса; отрасли, выпускавшие предметы потребления, развивались лишь по мере необходимости.

Каковы же итоги ускоренной индустриализации как в латиноамериканских странах, так и в бывшем СССР?

На этот вопрос лучше всего отвечают данные о среднедушевом ВВП. Судя по ним, страны Латинской Америки не сумели существенно сократить свое отставание от лидеров мировой экономики (исключение - Венесуэла, разбогатевшая за счет экспорта нефтепродуктов благодаря массовой автомобилизации в Северной Америке и Западной Европе). Зато Большой России в виде СССР удалось к 70-м годам прошлого века максимально приблизиться к Западу. При этом и в латиноамериканских странах (разумеется, в неодинаковой степени) и в России/СССР появились новые отрасли промышленности, в целом соответствовавшие общемировым тенденциям углубления разделения труда: химия, электротехника, приборостроение, автомобилестроение, производство других потребительских товаров длительного пользования. В Латинской Америке сложился промышленный рабочий класс, окрепла национальная буржуазия, возникли современные средние слои, связанные с управлением, образованием и технологическими новациями. Прототип современного среднего класса стал также расти и в Советском Союзе.

Однако несмотря на все успехи индустриализации (а в СССР - и очевидные достижения в социальной области, в сфере науки, техники, образования) ни СССР, ни латиноамериканским странам не удалось устранить центро-периферическую структуру общества и экономики. Более того, эта структура в обоих случаях воспроизводилась самим характером ускоренной индустриализации. В Латинской Америке при отсутствии целостных производственных комплексов быстрый рост собственного промышленного производства потребовал ввоза оборудования и запчастей к нему. А для этого нужно было вывозить свои товары - как правило, предметы традиционного экспорта. Соответственно сохранялись и сектора традиционной экономики. В Советском Союзе лучшие по качеству и по объему материальные и человеческие ресурсы, самые передовые технологии и практические воплощения научных достижений концентрировались в гипертрофированном ВПК, а затем и в стремительно разраставшемся топливно-сырьевом секторе (Яременко Ю. Теория и методология исследования многоуровневой экономики. Избранные труды в трех книгах. Кн. 1. Москва: Наука, 1997, стр. 12-20.). Другие отрасли хозяйства были обречены на прозябание в качестве периферии, поскольку на них ресурсов уже не хватало.

Сохранение внутренней экономической периферии влекло за собой и воспроизводство мощных пластов традиционного, немодернизированного общественного сознания (О социокультурном сходстве российской и латиноамериканской цивилизаций как "пограничных" , то есть "полузападных-полунезападных" , смотри - Шемякин Я. Европа и Латинская Америка: взаимодействие цивилизаций в контексте всемирной истории. Москва, 2001, стр. 192, 273-314.). В Латинской Америке в консервации архаичных социально-экономических отношений, а с ними и массы социально отсталых работников была к тому же прямо заинтересована ослабленная, но не исчезнувшая торгово-аграрная и сырьевая олигархия.

Традиционное (немодернизированное) сознание, несмотря на прогресс системы образования, особенно в СССР, так и не стало в полной мере современным, рационалистическим. Порой в нем причудливо переплетались элементы технократизма и рационального знания с верой в мифы, привычкой к социальному патернализму и общинности (клановости). Это, в свою очередь, препятствовало модернизации управления и организации производства, плавному переходу к иной модели социально-экономического развития, которая бы соответствовала завершавшемуся в середине 60-х годов на Западе первому этапу научно-технической революции. Положение усугублялось тем, что и в латиноамериканских странах, и в СССР личное потребление большинства населения оставалось на низком уровне, а это препятствовало формированию крупных контингентов рабочей силы, адекватной требованиям НТР.

По-своему о низком уровне личного потребления большинства трудящегося населения в обоих регионах даже в благополучные годы свидетельствуют показатели доли заработной платы лиц наемного труда в ВВП Российской Федерации и стран Латинской Америки. В это время в странах Западной Европы и Северной Америки показатель доли заработной платы в ВВП был значительно выше. В частности, в Бельгии в 1960 г. он был равен 46.1%, в 1970 г. -50, во Франции - 44.3 и 49.1, ФРГ - 47.3 и 53.2, в Великобритании - 59.1 и 59.6, США - 57.8 и 61.3% соответственно (Рассчитано по: OECD. National Accounts Statistics 1960-1986. Paris, 1987. Volume 1).

Правда, в свое время Япония, а потом и новые индустриальные страны (НИС) Азии - "тигры" - использовали дешевизну рабочих рук как конкурентное преимущество в ходе экспортной экспансии на мировом рынке. А это позволяло им превращать доходы от вывоза товаров в новые инвестиции и дальше наращивать экспорт. Однако дешевая рабочая сила может представлять сравнительное преимущество лишь в течение кратко- и среднесрочного периода; затем, по мере усложнения производства экспортных товаров, ее наличие тормозит переход к более сложным, наукоемким производствам. Закономерно, что заработная плата в НИС Азии, стартовав с очень низкого уровня, почти постоянно росла, содействуя тем самым становлению нового качества рабочей силы. Кроме того, и в Японии и в НИС государство и частный бизнес уделяли внимание формированию современной рабочей силы (инвестиции в образование и т.д.) в гораздо больших масштабах, чем в Латинской Америке.

Тенденции в сфере развития человеческих ресурсов, сложившиеся на латиноамериканском континенте еще в 70-е годы, на пике индустриализации, обнаруживали все больше сходства с теми тенденциями, которые, к сожалению, тогда обозначились и в СССР. В то время в Советском Союзе замедлились прежние темпы наращивания инвестиций в человеческий капитал и одновременно стало падать и качество образования, особенно массового. Садившаяся на нефтяную трубу страна руководствовалась принципом "числом поболее, ценою подешевле", что обесценивало ее предыдущие достижения в области образования, науки и техники.

Конечно, в этой области, а также по продолжительности жизни, уровню массового здравоохранения и ряду других социальных показателей Россия и Советский Союз в целом в 60-70-х годах примыкали к группе высокоразвитых стран. Из государств Латинской Америки по части социальных достижений с ним могли тягаться лишь Аргентина, Уругвай и Барбадос. Для многих же латиноамериканских стран актуальной оставалась проблема элементарной грамотности: десятки миллионов взрослых людей (от 15 до 50-60% населения в разных странах континента) просто не умели читать и писать. Тем не менее даже в самые благополучные годы советской системы - 1965-1975 гг. - между ситуацией в СССР и в Латинской Америке было немало общего. В частности, существовала такая проблема, как бедность широких слоев населения.

Наличие массы бедняков в странах Латинской Америки - общеизвестная истина. Даже в богатой Аргентине в 1970 г. за чертой бедности находилось 8% всех семей, в Чили - 17, в Венесуэле - 25%. В других странах континента доля бедняков была значительно выше: в Мексике - 34%, Колумбии - 45, Бразилии - 49, Перу - 50% всех семей получали доходы ниже национальной черты бедности. А в целом по Латинской Америке в 1970 г. бедные семьи составляли 40%. В 1980 г. этот показатель снизился по континенту всего до 35% (CEPAL. Panorama Social de America Latina у el Caribe 1994. Cuadro 22 (http://www.cepal.org/espaiiol/Publicaciones/ps94/ ps94c22.htm). 

В период расцвета советской державы никаких официальных сведений о бедности в СССР, разумеется, не было. Тем не менее определенные выводы можно сделать из сопоставления так называемого рационального потребительского бюджета, разработанного в то время в качестве ориентира для социально-экономической политики, и расчетов реального потребления, сделанных отечественными социологами и экономистами еще во второй половине 60-х годов. В соответствии с рациональным потребительским бюджетом, полноценное удовлетворение потребностей населения становилось возможно, если расходы на питание не превышали треть семейного бюджета (Саркисян С., Кузнецова Н. Потребности и доход семьи. Москва, 1967, стр. 66, 70-71, 125, 166-167.). Фактические же расчеты показывали, что при минимальной материальной обеспеченности семьи из 4-х человек (двое взрослых, двое детей) затраты на питание были равны 56% всех потребительских расходов и даже в перспективе должны были составить около 50%. Тем самым косвенно признавалось, что реальные доходы большинства семей были ниже требуемого уровня. Острота проблемы частично сглаживалась выплатами и льготами из общественных фондов потребления (ОФП), а также низкими ставками квартирной платы и тарифов на общественном транспорте.

Опираясь на открытые данные о семейных бюджетах в СССР, британский исследователь Мервин Мэттьюз пришел к выводу, что до 2/5 семей советских рабочих и служащих в 70-е годы жило в бедности, причем в некоторых регионах Советского Союза этот показатель был существенно выше (Matthews М. Poverty in the Soviet Union: The life-styles of the underprivileged in recent years. Cambridge, 1986,р. 23-24, 28.). Учитывая величину средней заработной платы (153 рубля в месяц) и выплаты из ОФП (еще 54 рубля на душу населения), средне-душевой доход жителя Российской Федерации (включая стариков и младенцев) в 1975 г. составлял 102 рубля в месяц (Рассчитано по: Народное хозяйство РСФСР в 1975 году. Москва, 1976, стр. 6, 296, 354, 356.). Очевидно, что разрыв между таким доходом и рациональным потребительским бюджетом был огромным. По существу, воспроизводство рабочей силы в СССР все больше оказывалось неполноценным.

Видимо, далеко не случайно, что с усилением деградации рабочей силы и снижением эффективности управления Советский Союз утрачивал позиции в мировой экономике. В частности, в 70-80-х годах заметно ухудшилась структура внешней торговли СССР: в экспорте страны с 22 до 13% сократилась доля продукции машиностроения, зато с 16 до 52% увеличился удельный вес топлива и электроэнергии (Народное хозяйство СССР в 1982 году. Москва, 1983, стр. 535).). Внешняя торговля ракетно-ядерной сверхдержавы с другими странами, включая союзников по Варшавскому блоку, все больше напоминала торговлю между периферией и центром мир-экономики.

Таким образом, "латиноамериканизация" была присуща России еще в советский период. Более того, в результате закономерной деградации советской системы ее сходство в социально-экономическом отношении с латиноамериканскими странами - усилилось. Это нужно иметь в виду тем, кто сегодня, обоснованно критикуя результаты "реформ" в России, противопоставляет им жизнь в советское время.

Схожесть многих (хотя, конечно, далеко не всех) черт советско-российской и латиноамериканской действительности, как и этатистских моделей их развития в XX в., надо полагать, в немалой степени обусловила почти одновременное сползание и бывшего СССР и стран Латинской Америки к системному кризису 70-80-х годов, их неспособность в рамках этих моделей ответить на новые вызовы, связанные с глобализацией и информационной революцией.

СИСТЕМНЫЙ КРИЗИС И РЕФОРМЫ

Уже во второй половине 60-х годов прошлого века страны Латинской Америки пытались изменить парадигму своего развития путем отхода от классического импортзамещения. С целью увеличить экспорт готовых промышленных товаров они активно привлекали иностранные капиталы и займы. При этом использовались как реформистские, так и авторитарные методы правления. И если в Бразилии и Чили авторитарные модернизации оказались отчасти успешными (не считая уплаченной их народами, особенно чилийским, социальной цены за весьма относительный успех), то в Аргентине и Уругвае, не говоря уже о менее развитых странах, например Боливии, попытки авторитарных модернизаций провалились. Они оказались безуспешными, поскольку все же не затрагивали основ прежней модели развития (импортзамещения и государственного патернализма) и носили в основном элитарный характер, то есть осуществлялись в интересах верхних 20-30% населения.

Фактически как в бывшем СССР, так и в латиноамериканских странах сохранялась экономика дешевых рабочих рук, уже неконкурентоспособная в условиях начавшейся на Западе информационно-микроэлектронной революции. Между тем с Востока все громче слышался рык подраставших "тигров" - вслед за Японией на мировые рынки промышленных товаров выходили НИС Азии. Одновременно страны Запада, прежде всего США, повысили ставку банковского процента, привлекая к себе капиталы со всего света для модернизации своего хозяйства. Результатом этого неблагоприятного стечения обстоятельств для Латинской Америки стали нарушение торгового баланса, отток капиталов и невозможность расплатиться по старым кредитам (кризис внешней задолженности). Вышла из-под контроля инфляция, сократился ВВП на душу населения (в некоторых странах, например в Аргентине, и в абсолютном размере), возросли бедность и нищета. Недаром 80-е годы в Латинской Америке были названы потерянным десятилетием. Очевидно, так же можно назвать это время и в СССР - несмотря на бесспорные положительные перемены в политической сфере.

В обоих случаях ответом на системный кризис - на фоне политической демократизации и консолидации гражданского общества в борьбе против авторитаризма - стал переход к неолиберальной экономической политике.

Неолиберализм в Латинской Америке и в России явился реакцией на глубокий кризис прежней этатистской модели развития. В то же время он во многом был обусловлен как подражанием Западу, где происходил переход от кейнсианства к либерализму, так и интересами тех групп, которые рассчитывали выиграть (и выиграли!) от либерализации.

Каковы же итоги неолиберальных реформ в странах Латинской Америки и как выглядят по сравнению с ними результаты преобразований в России?

Прежде всего приватизация госсектора в странах Латинской Америки оказалась в целом гораздо успешнее и эффективнее, чем в России. И почти сразу после начала реформ там возобновился экономический рост. За последнее десятилетие XX в. совокупный ВВП континента возрос на 37%, а в пересчете на душу населения - на 16% (Рассчитано по: CEPAL. Balance preliminar de la economia de America Latina у el Caribe 1999. Santiago de Chile. Diciembre de 1999. Cuadros A-l, A-2; Balance preliminar... 2001. Santiago de Chile. Diciembre de 2001. Cuadros A-l, A-2.). В России же, как известно, экономика начала расти лишь после девальвации рубля 1998 г., вызвавшей стихийное вытеснение импорта с внутреннего рынка. При этом ее рост был подкреплен благоприятной конъюнктурой на мировом рынке нефти.

В странах Латинской Америки в отличие от России возросла производительность труда в обрабатывающей промышленности и сельском хозяйстве, развернулась технологическая модернизация производства. С одной стороны, стали быстро расти предприятия современных отраслей, связанных с микроэлектронными и информационными технологиями (макиладорас в Мексике, Коста-Рике, Барбадосе). С другой стороны, шла модернизация старых отраслей индустрии - машиностроения, металлургии, химической, пищевой и целлюлозно-бумажной - за счет внедрения новых технологий (Бразилия, Аргентина, Чили). Это помогло повысить конкурентоспособность латиноамериканских товаров, улучшить, хотя, конечно, в неодинаковой степени в разных странах, структуру экспорта.

За 1990-2000 гг. доля продукции обрабатывающей промышленности в экспорте континента повысилась с 33 до 58%. Например, удельный вес промышленных изделий в экспорте Бразилии за это десятилетие увеличился с 52 до 58%. При этом основной статьей экспорта страны в последние годы стала авиационная техника. Объем ее экспорта в 2000 г. составил 6.3 млрд. долл. (из 55.1 млрд. долл. всего экспорта), а в 2001 г. - 5.8 млрд. долл. (из 58.2 млрд. долл.) (Рассчитано по: CEPAL/ECLA. Anuario estadistico de America Latina у el Caribe 2002. Santiago de Chile. 2003). Латиноамериканский гигант поставляет пассажирские самолеты для ближних и средних линий в США, Канаду и страны Западной Европы, не говоря уже о своих соседях по континенту.

В то же время в России в 2000 г. на долю продукции химической промышленности, машин и транспортных средств, текстиля и обуви приходилось лишь 17% экспорта (в 2001 г. - 18.8%), а авиационная техника (в основном военные самолеты СУ и МИГ) составила только 1.07% всего товарного экспорта, увеличившись все же в 2001 г. до 2.08% (2.06 млрд. долл.) (Рассчитано по: Российский статистический ежегодник 2001. Москва, 2002).

Правда, если сравнивать не структуру, а исключительно баланс внешней торговли России и латиноамериканских стран, то можно заключить, что положение России неизмеримо лучше, чем даже таких крупных и индустриальных среди них, как Бразилия и Мексика. У России, как известно, огромное положительное сальдо во внешней торговле; у названных стран на протяжении последних лет существовал внешнеторговый дефицит. Его покрытие главным образом за счет притока краткосрочных, "горячих" капиталов вело к росту внешней задолженности. (Лишь в 2002-2003 гг. внешнеторговое сальдо Бразилии по торговле товарами было положительным.) Внешний долг Бразилии к концу 2002 г. был равен 229 млрд. долл., а Мексики - 141 млрд. Это меньше, чем было в 1998-1999 гг., когда внешняя задолженность Бразилии составила 241 млрд. (1998 г.) и Мексики - 166 млрд. долл. (1999 г.), но значительно больше, соответственно в 1.9 и 1.4 раза, чем было в 1991 г. Весь же внешний долг Латинской Америки на конец 2002 г. равнялся 725 млрд. долл. (после пика, достигнутого в 1999 г. - 764 млрд. долл.), что в 1.67 раза превышало уровень 1991 г. - года начала неолиберальных реформ на континенте (CEPAL. Balance preliminar... 1999. Cuadro A-15; Balance...2002. CuadroA-16.). В пересчете на душу населения внешний долг в странах Латинской Америки в 1.4-2.2 раза больше, чем в России, и колеблется от 30 до 55% ВВП, а кое-где, в частности, в Аргентине после кризиса и девальвации песо в 3.5 раза в конце 2001-первой половине 2002 гг., и превысил 100%. Однако при пересчете российского ВВП по обменному курсу рубля к доллару оказывается, что данный показатель сопоставим с показателями многих латиноамериканских стран.

В ходе неолиберальной модернизации в странах Латинской Америки 1998-1999 гг. стали своего рода рубежом. В большинстве стран резко замедлились темпы роста, а в некоторых наблюдалось и абсолютное падение производства, порой сокращался среднедушевой объем ВВП (Аргентина, Бразилия, Венесуэла, Колумбия, Перу). Дало сбой и чилийское "чудо". Подъем 2000 г., когда совокупный ВВП континента вырос на 4.1%, в 2001-2002 гг. сменился застоем и даже существенным спадом (Аргентина, Венесуэла). Согласно предварительным данным, в 2003 г. ВВП всех латиноамериканских стран должен был возрасти всего на 1.5%, что обеспечивало лишь нулевой прирост на душу населения. Правда, благодаря девальвации песо и вытеснению импорта с внутреннего рынка возобновился рост в Аргентине (по предварительным оценкам, на 5.5% в 2003 г.). Но коренная причина аргентинских катаклизмов - накапливавшиеся десятилетиями глубокие структурные диспропорции - пока не устранена.

В целом можно сказать, что уже через 7-8 лет после начала реформ неолиберальная модернизация в Латинской Америке исчерпала себя. По оценкам Межамериканского банка развития, если в начале 90-х годов реформы обеспечивали прирост ВВП континента на 1.3%, то в конце этого десятилетия - лишь на 0.6%. Эксперты Банка констатировали недавно, что "Латинская Америка переживает свой наихудший кризис за последние десятилетия" (Inter-American Development Bank. Latin Americal Economic Policies. N 17. 2002. P. 4, 1.). Над континентом нависла тень еще одного потерянного десятилетия, прежде всего с точки зрения социального развития. Это следовало бы иметь в виду тем в России, кто уповает на всемогущество рыночных сил и финансовых инструментов развития.

СОЦИАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ

Сравнивая социальные последствия неолиберальных преобразований в Латинской Америке и России, следует отметить, во-первых, что ни в одной из латиноамериканских стран реформы не привели к сокращению численности населения и тем более к появлению тенденции к постепенному вымиранию нации. Во-вторых, ни в одной из них за последние 10-12 лет не снизился индекс человеческого развития (ИЧР), который рассчитывается ООН с учетом ВВП на душу населения, уровня грамотности и средней ожидаемой продолжительности жизни.

Более того, за 1990-2000 годы этот показатель увеличился во всех без исключения странах континента, тогда как в России в 2001 г. он был ниже, чем в 1980 г. (0.779 против 0.796). С начала 80-х годов ИЧР упал, кроме России, еще только в Замбии и Зимбабве, обеих Конго, Кот д'Ивуар, Румынии и Танзании. Для стран СНГ и Балтии расчеты за 1980-1985 гг. не проводились, но в 2000 г. их ИЧР также был ниже, чем в 1990 г. (Human Development Report 2002. N.Y., 2002; Human Development Report 2003. N.Y., 2003). Сегодня Россию по этому показателю опережают более десятка больших и малых стран Латинской Америки и Карибского бассейна, в том числе Барбадос (0.888), Аргентина (0.849), Уругвай (0.834), Коста-Рика (0.832), Чили (0.831), Куба (0.806), Мексика (0.800), Панама (0.788). Такой же, как в России, ИЧР в Колумбии (0.779), чуть ниже - в Бразилии (0.777) и Венесуэле (0.775) (Human Development Report 2003. P. 237-238.).

По-своему примечательно, что реальные годовые расходы на социальные нужды на душу населения в латиноамериканских странах в 2001 г. по сравнению с 1990-1991 гг. выросли в среднем на 58%, с 342 до 540 долл. (за исключением Венесуэлы, Гондураса, Никарагуа и Сальвадора, где произошло их сокращение или рост был крайне незначительным). Наибольшее увеличение этих расходов было отмечено в Уругвае - с 850 до 1494 долл., Бразилии - с 765 до 936, Чили - с 450 также до 936 долл.

Своеобразный рекорд по объему бюджетных социальных расходов на душу населения до недавнего кризиса держала Аргентина: 1650 долл. в 2000-2001 гг. В России этот показатель в 1999 г. составил 172 долларов. Для сравнения: в Боливии -168, в Перу -192 долларов (CEPAL. Panorama Social de America Latitia 2000-2001. Santiago de Chile 2001. Cuadro IV. 1; Panorama Social 2002-2003. Sintesis. Santiago de Chile. 2003).

/Данные по Латинской Америке представлены в долларах 1997 г.; Данные по России согласно «Российскому статистическому ежегоднику 2000» (Москва, 2001) представлены в долларах 1999 г. с учетом среднего за год обменного курса валют и расходов из Пенсионного фонда, но без расходов Фонда занятости ввиду их незначительности/

Даже с учетом ППС валют российский показатель выглядит весьма скромно по сравнению с бразильским: при сопоставимых объемах ВВП в целом и на душу населения, исчисленных по тому же паритету, они равны соответственно 600-650 и 2000-2200 долларов. (Расчеты автора. ВВП Бразилии составил в 2001 г. 7365 долл. на душу населения, России - 7100 долларов по ППС – смотри Human Development Report 2003. P. 238).

В Латинской Америке в ходе реформ начала снижаться и доля бедных семей. Правда, после "потерянного десятилетия" 80-х годов она в 1999 г. лишь вернулась к положению двадцатилетней давности, составив 35.3% всех домохозяйств. При этом абсолютное число бедных в Латинской Америке все же увеличилось: в 1990 г. их было 200 млн. человек, в 1999 г. стало 211, а в 2003 г. - 225 млн., или 43.9% всего населения. Из них 100 млн. человек (19.4% населения), по предварительным оценкам 2003 г., живут в нищете (CEPAL. Panorama Social... 1998. Santiago de Chile. 1999. Panorama Social... 2000-2001. Santiago de Chile. 2001. Panorama Social... 2002-2003. Santiago de Chile. 2003.). Характерно, что с 1998-1999 по 2002-2003 гг. доля бедных на континенте практически не изменилась, что лишний раз подтверждает необходимость смены модели развития в Латинской Америке.

В то же время реальных, хотя и скромных успехов в искоренении бедности добилась Бразилия, где при президенте Ф.Э. Кардозо за 1993-1999 гг. доля бедных семей уменьшилась с 37.1 до 29.9%, а доля всего бедного населения - с 45.3 до 37.5%. Сократилось и абсолютное число бедняков - с 70.2 до 63.2 млн. человек. Особенно заметными по части преодоления бедности были достижения Чили, где доля бедных семей за 1990-2000 гг. снизилась в общем количестве домохозяйств с 33.3 до 16.6%, а в населении -с 38.6 до 20.6% (Panorama Social... 2000-2001. Panorama Social... 2001-2002; CEPAL. Anuario... 2001 - расчеты автора).

В России же, как известно, с началом преобразований удельный вес бедных резко возрос, достигнув, по официальным данным, уровня латиноамериканских стран - 27.6% населения, или почти 40 млн. человек в 2001 г. (Российский статистический ежегодник 2000. Москва,  2001). При этом нужно иметь в виду, что в 1992 г., когда реальные доходы граждан в среднем составили 52% от уровня 1991 г., минимальная потребительская корзина была произвольно уменьшена правительством в 2 (!) раза по сравнению с 1990-1991 гг. (Овчарова Л. Бедность в России // Мир России. Том X. N 1. 2001. С. 173-174, 171). В 1999 г. указом президента Ельцина реальный прожиточный минимум был повышен на 15% - в него были включены некоторые виды налогов и обязательных расходов. Однако он по-прежнему значительно ниже уровня бедности, установленного Экономической комиссией ООН по Латинской Америке (СЕПАЛ/ЭКЛА): бедным считается домохозяйство (семья), которое тратит на покупку продуктов питания более половины своих расходов. Если применить этот критерий к России, то оказывается, что здесь за чертой бедности живет более 80% (!) семей.

Положение в какой-то мере спасают личные сады-огороды и подарки живущих в деревне родственников. Благодаря этому за латиноамериканской чертой бедности в России оказывается "только" около половины всех семей.

Фактически по уровню бедности населения Россию нужно сравнивать не с лидерами латиноамериканского континента, а с Боливией, Гватемалой, Гондурасом, Колумбией, Никарагуа, Парагваем, Перу. Там доля бедных составляла от 42.2 (Перу) до 74.3% (Гондурас) всех домохозяйств в 1999 г., или от 44.0 (Перу) до 79.1% (Гондурас) всего населения в 2001 г. (CEPAL. Panorama Social... 2000-2001; Panorama Social... 2001-2002).

Основная причина бедности и в странах Латинской Америки и в России - низкая заработная плата большинства работающих. Неолиберальные преобразования ни тут ни там не привели к существенному повышению заработной платы у этого большинства, сопровождаясь углублением дифференциации в доходах (у богатых они росли быстрее, чем у бедных). При этом, однако, средняя реальная заработная плата в некоторых странах (Боливии, Бразилии, Колумбии, Чили) даже возросла по сравнению с 1990 г., и нигде в Латинской Америке она не сокращалась в такой степени, в какой упала в начале 90-х годов в России (на 30-40%).

Ситуация в Аргентине в конце 2001-2002 гг. явилась исключением и в настоящей статье не  рассматривается. Но сама доля заработной платы в ВВП там мало изменилась по сравнению с 1960-1980 гг. и по-прежнему заметно уступает аналогичному показателю для развитых стран (соответственно 30-35 и 50-60%) (Оценки и расчеты автора на основе данных National Accounts Statistics: Main Aggregates and Detiled Tables 1996-1997. N.Y.: UN, 2000; CEPAL. Anuario estadistico..., 1999-2002).

Однако причины низкой зарплаты в России и латиноамериканских странах не одинаковы. В России это - сохранение черт личной зависимости огромной массы населения от чиновников всех мастей, новых "собственников" , бандитов и тому подобной публики; привычка к социальному патернализму; крайне низкая территориальная мобильность (людям зачастую просто некуда и не на что ехать в поисках лучшей доли); ориентация большинства людей не на приумножение своего благосостояния, а на простое выживание в условиях распределительно-воровской экономики. В странах Латинской Америки основная причина низкой заработной платы - низкий уровень образования, который и не позволяет претендовать на высокооплачиваемую работу. Для этих стран в целом типична (хотя и с оговорками) тенденция, которая наблюдается в развитых странах Запада: уровень дохода в большой степени зависит от уровня и качества образования.

Эксперты Экономической Комиссии ООН по Латинской Америке в 90-е годы выявили тесную связь между уровнем образования и благосостоянием семей. Оказалось, что в среднем по континенту бедность на 66% обусловлена низким уровнем образования. В Мексике "вклад" этого фактора в существование бедности - 71%, в Бразилии - 73, в Чили - 83% (CEPAL. Panorama Social... 1996. Santiago de Chile, 1997. Capitulo I (http://www.cepal.org/espanol/Publicaciones/ps96/ psl3.htm).

Во всем мире, в отличие от России, признано, что повышение уровня образования - очень важное направление борьбы с бедностью. Увы, сопоставление государственных и муниципальных расходов на образование в расчете на среднестатистическую душу населения в России и странах Латинской Америки оказывается довольно безрадостным для российского глаза. В 1998-1999 гг. эти расходы составили в Аргентине 383 доллара, в Чили - 202, Бразилии - 187, Мексике - 167, Венесуэле - 140, Колумбии - 120 долларов в год. В России - 41 доллар. Это - уровень Гватемалы (40 долл.), одной из беднейших стран Западного полушария (CEPAL. Panorama Social... 2000-2001. Cuadro IV.7; Российский статистический ежегодник 2000. С. 506; 2002. С. 36, 534, 664). Правда, в уже 2001 г. среднедушевые расходы бюджетов всех уровней на образование в России увеличились до 64 долл. и продолжают расти. Но достаточно ли их увеличение с точки зрения стоящей перед Россией стратегической задачи модернизации?

Опыт Латинской Америки показывает: нет, далеко не достаточно. И хотя на континенте благодаря реформам произошли положительные изменения, Латинская Америка за это время еще больше отстала от высокоразвитых стран Запада и государств Восточной Азии в области и образования, и научных исследований, и разработки новых технологий (CEPAL. Globalization у desarrollo. Santiago de Chile: NU, 2002. pag. 308.).

Учитывая, что с начала 90-х годов положительных перемен в России было куда меньше, чем в Латинской Америке, ее перспективы в глобальном мире представляются весьма тревожными. Положение России усугубляется тем, что в стране не видно социального субъекта подлинной модернизации, который мог бы противостоять усиливающемуся отставанию России от ведущих стран мира, ее дрейфу к мировой периферии и воспользоваться альтернативными курсу властей концепциями развития.

В этом отношении весьма поучителен опыт Венесуэлы, где правительство президента Уго Чавеса пыталось перераспределить доходы от экспорта нефти в пользу самых бедных слоев населения и запустить механизм социально-экономического развития страны. Однако его усилия натолкнулись на сопротивление среднего и верхнего среднего класса, привыкшего жить благодаря нефтяной трубе и не заинтересованного в модернизации, а посему - и не желающего "ловить мышей". Результатом левопопулистской политики Чавеса при отсутствии социального субъекта развития стал глубокий кризис, сопровождающийся падением производства. Это следовало бы иметь в виду тем политикам и ученым в России, кто уповает на модернизацию страны за счет доходов от экспорта сырья. Такие надежды могут иметь смысл, только если появится мощный, активный социальный субъект развития, но мечты о появлении такого субъекта в России в ближайшем будущем относятся к сфере ненаучной фантастики.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: К сожалению, это факт. Попытки создать партию модернизации России вызывают недоумение. Общество с упоением воспаряет в надстройку, а программа каких-либо базисных преобразований вызывает раздражение. Компенсацией явной неудачи России становятся фантазии о русском «особом пути» и особом «русском менталитете», о неприменимости к русским общечеловеческих законов типа 2х2=4. Нет воли к прорыву!/

В то же время России есть чему поучиться у других стран Латинской Америки, в частности у Бразилии, где в результате честных президентских выборов победил "новый левый", выходец из низов и бывший профсоюзный вожак Луис Инасиу да Сильва (Лула). Приступив к исполнению своих обязанностей 1 января 2003 г., он пока не сделал никаких резких шагов. Это и понятно: одно дело критиковать власть, находясь в оппозиции, другое - самому решать конкретные проблемы, будучи президентом огромной страны. И все-таки победа Лулы в Бразилии по-своему знаменательна. Она свидетельствует о том, что в стране, да и во всей Латинской Америке идет реальный поиск альтернативных вариантов развития в условиях глобального мира, а сами эти варианты востребованы обществом.

Боюсь, назвав Бразилию тропической Россией (Латинская Америка. 2001. N 6. С. 14, 18), предшественник Лулы на посту президента, известный социолог Фернанду Энрике Кардозо невольно преувеличил сегодняшний уровень России. Если бы социально-экономические проблемы стали решаться в России так, как они решаются в Бразилии, а политические институты функционировали бы так, как они работают в Бразилии, для нашей страны это стало бы колоссальным шагом вперед. Удержится ли Россия в будущем на бразильском, вообще латиноамериканском уровне? Альтернативой такому варианту будущего России является ее прозябание вне мировой цивилизации и уход в историческое небытие».

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Да, мы уже не Бразилия, а скорее Никарагуа «сомосы» и Парагвай «стресснера». Просвета нет. И ничтожно число россиян, стремящихся к модернизации. И вряд ли в ближайшем будущем взрастится «критическая масса» русских модернизаторов. И продолжится вымирание и демодернизация России. Главное – Рейтинг! А он – на высоте.