Учебное пособие отражает уровень развития современной политической философии. В издании последовательно рассматриваются место политической философии в системе гуманитарного знания, ее роль в изучении политики, этапы развития, предмет и метод современной политической философии, ее основные направления и проблемы. В конце каждого тематического раздела пособия приведены список рекомендуемой по данной теме литературы, а также вопросы и практические задания — как для самостоятельной работы, так и коллективного обсуждения.

В работе рассматривается проблема перерастания протестных настроений в протестную активность. Несмотря на то, что исследование социального протеста – достаточно разработанная часть политической социологии, остается еще немало теоретических аспектов, которые не получили общепризнанного решения. К их числу можно отнести вопрос об условиях перерастания протестных настроений в активный протест. В статье представлены некоторые результаты исследования протестных настроений в Вологодской области, которые позволяют фиксировать наличие стабильной группы носителей протестных настроений (потенциала протеста). В ходе анализа потенциала протеста установлено, что снижение социального самочувствия, наблюдаемое в ходе последних исследований общественного мнения жителей Вологодской области, тем не менее не приводит ни к значительному росту протестных настроений, ни к росту протестной активности.

В рамках поля исследования наиболее эффективным каналом мобилизации индивидов становятся сети доверия. Формулируется поисковая задача для дальнейшего исследования протестного потенциала. Потенциал протеста, факторы влияния, доверие, политическая социология.

Социальный протест – устойчивый объект анализа политологов и социологов. В политической социологии это достаточно устойчивая и хорошо разработанная область знания. Несмотря на это, можно выделить ряд теоретических аспектов, которые до сих пор не получили своего общепризнанного решения. Не вполне достаточным является наше осознание того, почему люди принимают участие в акциях протеста, почему близкие по своей сути проблемы в одном регионе мобилизуют население, а в другом оно сохраняет спокойствие. В связи с этим важно понять, какие факторы могут подвигнуть индивида перейти от готовности к участию непосредственно к готовности принять фактическое участие в протесте, каковы возможные коммуникационные каналы для мобилизации.

Как показывают результаты опросов общественного мнения в регионе, существует достаточно устойчивая группа населения, которую можно идентифицировать как группу потенциала протеста (Мониторинг ИСЭРТ РАН осуществляется методом анкетирования по месту жительства респондентов. С периодичностью 1 раз в 2 месяца опрашивается 1500 человек в 10 муниципальных образованиях Вологодской области, а также г. Вологде и г. Череповце. Используется многоступенчатая районированная выборка с квотным отбором единиц наблюдения. Ошибка выборки не превышает 3%). В состав данной группы входит около трети взрослого населения региона. Безусловно, вербальное выражение недовольства населения не означает автоматического перехода его носителей в разряд активных участников протестных действий (табл. 1). Теории протеста рассматривают его как поведение в рамках политического участия.

Иную объяснительную модель дает концепция недовольства. Недовольство трактуется как установка, что увязывается с концепцией политического отчуждения [5]. Например, А. Миллер рассматривает недовольство как чувство бессилия и отсутствия норм (две компоненты отчуждения). В свою очередь оно подкрепляется установкой отсутствия доверия к власти, чувством враждебности по отношению к лидерам или ощущением, что власть не работает для граждан [4, с. 951].

Данное направление исследований выделяет два среза в недовольстве, используя для измерения теории политической эффективности (бессилия) и политического (не)доверия или цинизма (отсутствия норм).

В качестве объяснительных моделей исследователи предлагают следующее. С одной стороны, подчеркивается связь между базовыми статусными позициями, выступающими в качестве ресурсов, которыми обладает индивид (возраст, доход, образование, групповая идентификация) и уровнем его политической эффективности/неэффективности. При этом наличие более высокого уровня и объема ресурсов связывается с более высоким уровнем политической эффективности. Наличие такой связи подтверждается данными мониторинга общественного мнения населения Вологодской области1.

Они позволяют выявить основные характеристики той части населения, которая является носителем протестных настроений (табл. 2).

Социальный портрет группы потенциала протеста говорит нам о том, что в ней присутствуют жители как городов, так и сел, принадлежащие к разным возрастным и образовательным группам. И тем не менее можно отметить некоторые отличительные характеристики этой группы. Преобладание жителей сельской местности однозначно связано с более сложным социально-экономическим положением людей. Гендерные различия не носят существенного характера. А вот то, что наиболее активны люди среднего возраста, вполне объяснимо. Молодежь еще ищет свое место в жизни, определяется с работой, создает семьи. Средний возраст уже более нагружен различными имущественными проблемами по содержанию и обучению детей, выплатам по ипотеке и кредитам. В этот период значительно более болезненно воспринимаются все потрясения экономического и социального характера. Эта же возрастная группа более уязвима в случае потери работы. Конкуренция на рынке труда воспринимается острее. Среди представителей данной группы преобладают люди со средним образованием, значительна доля имеющих высшее и незаконченное высшее образование. Каждый третий респондент из группы потенциала протеста имеет высшее образование. Образование можно рассматривать как фактор формирования группы. Оно позволяет понимать причины складывающейся ситуации, острее воспринимать провалы в социально-экономической политике, проводимой руководством как страны, так и области, понимать необходимость объединения для защиты своих интересов. С другой стороны, именно образование позволяет понять и представить все возможные последствия решений об участии в активных действиях.

В этой группе находятся, в частности, люди с низкой оценкой покупательной способности своих доходов. По данным мониторинга общественного мнения среди тех, кто отмечает вариант ответа «денег хватает только на еду», 34,1% входят в состав группы протеста, 34,3% позиционируют себя как «бедные и нищие» и, что вполне понятно, с негативной оценкой своего настроения («испытываю напряжение, раздражение, страх, тоску» – 46,4% среди тех, кто относит себя к данной категории) 61,8% заявляют, что «терпеть наше бедственное положение уже невозможно».

В связи с этим можно предположить, что среди факторов, инициирующих протестную активность, фактор снижения уровня жизни и, как следствие, ухудшения социального самочувствия населения может быть значимым. Однако выраженное недовольство не ведет к автоматическому росту протестного потенциала населения, равно как и к готовности участвовать в политических акциях. Имеет смысл указать на разрыв между явным ростом недовольства и практическим отсутствием динамики протестного потенциала в до- и послекризисный период.

Анализ имеющихся данных указывает на тот факт, что протестные настроения в 90-е годы носили более радикальный характер, что проявлялось в большей степени ориентации на насильственные формы. Так, доля тех, кто заявлял о своей готовности «если надо, возьму оружие, пойду на баррикады», за период 1998 – 1999 гг. составила 15,3%.

В этот период каждый третий готов был принять участие в каких-либо акциях. За прошедшие годы склонность к таким видам, как выход на баррикады, участие в забастовках и других аналогичных акциях снизилась в 3-5 раз. К 2013 году потенциал протеста в регионе снизился более чем в два раза по сравнению с периодом 1998 – 1999 гг., достигнув в 2015 году уровня 2012 года. Анализ же динамики фактических протестных акций населения области вообще никак не соотносится ни с динамикой недовольства, ни с динамикой протестных настроений.

Скорее можно говорить о лояльном и апатичном политическом поведении. Тем не менее до периода кризиса 90-х этот показатель еще далек. Безусловно, на снижении данного показателя сказались «тучные двухтысячные». В этот период наблюдался рост доходов населения, повышение уровня жизни.

Некоторый рост показателя в 2015 году и достижение им уровня 2012 года все же позволяет говорить о влиянии кризисных явлений на настроения населения. И 2012, и 2015 год – время, когда кризис в экономике стал ощутимо влиять на население.

В сегодняшних условиях, когда люди ориентированы на материальное потребление, на поддержку только своей семье либо на поддержку со стороны своей семьи, когда, возможно, в семье еще есть определенный запас ресурсов, снижение уровня социального самочувствия не является решающим фактором для перерастания потенциала протеста в активный протест. Тем не менее недооценивать фактор снижения уровня материального благосостояния нельзя.

Еще одна гипотеза, объясняющая протестное поведение населения (Гипотеза Гэмпсона), акцентирует внимание на фактор влияния политического недовольства на активизацию участия в протесте. Гипотеза Гэмсона говорит о том, что участие лучше всего объясняется сочетанием доверия и эффективности, которая трактуется как ощущение возможности достижения результата в ходе активных действий. Считается, что среди тех, кто имеет сильное чувство политической эффективности, то есть уверен в эффективности действий, к действиям склонны прежде всего те, кто позиционирует себя как доверяющие, тогда как недоверчивые чаще склонны к пассивной позиции. У. Гэмпсон утверждает, что «комбинация высокого чувства политической эффективности и низкого политического доверия является оптимальным сочетанием для мобилизации – убеждение, что влияние и возможно, и необходимо» [3, с. 48]. Еще одно суждение в рамках данной гипотезы состоит в том, что среди тех, кто обладает высоким чувством политической эффективности, наиболее доверяющие будут участвовать реже. Причина в сложившейся у них удовлетворенности системой. То есть протестное участие должно быть выше у тех, кто сочетает низкий уровень доверия с высоким уровнем чувства политической эффективности. Что же касается измерения показателей доверия и политической эффективности, то в отечественных исследованиях этот аспект является малоизученным. Данное понятие было операционализировано в ряде зарубежных исследований, но в российской практике еще предстоит определить и развести между собой различные аспекты эффективности и доверия, разработать и апробировать индикаторы измерения. На сегодняшний день можно утверждать, что в российских эмпирических исследованиях, направленных на описание и объяснение политического протеста, не учитываются основные компоненты, необходимые для оценки вероятности перерастания установок недовольства в протестное поведение, в частности, компоненты внешней и внутренней эффективности.

Операционализация концепции политического доверия требует значительной доработки. Так, у А. Миллера политическое доверие трактуется как «базовая оценочная или аффективная ориентация по отношению к власти» [4, с. 952]. У. Гэмсон доверие понимает как диффузную поддержку системы в соответствии с широко известной классификацией типов поддержки Дэвида Истона [2, с. 437]. Данные мониторинга среди жителей Вологодской области позволяют увидеть наличие этого компонента протестного синдрома. В 2015 году из состава группы, образующей потенциал протеста, В.В. Путину как политику доверие оказывали 22,3% респондентов, при этом в целом по области доверие президенту достигает 59% (табл. 3).

В рамках поля исследования протеста сети доверия являются наиболее вероятными каналами мобилизации индивидов в протестную деятельность. При этом имеющаяся очевидная фрагментация элементов данных сетей является одним из барьеров для перерастания установок недовольства в коллективное действие.

Очевидно, что наибольшей поддержкой пользуются те структуры федерального и регионального уровня, в руках которых реальная власть и материальные ресурсы, – Президент и Правительство страны. Достаточно высокий уровень доверия имеет Церковь. Впрочем, имеющиеся оценки неоднозначны. Можно наблюдать изменения показателей как в сторону понижения (2012 год по отношению к 2008 году), так и в сторону роста (2014 год по отношению к 2012 году). Однозначно определить причины таких колебаний затруднительно, поскольку как понижение, так и повышение уровня доверия происходит в условиях развивающегося кризиса, сопровождающегося ростом инфляции, ростом цен, снижением уровня доходов. С другой стороны, можно наблюдать рост самостоятельности, активности.

Необходимо отметить, что значительная часть респондентов уверена, что улучшение их жизни зависит от них самих. Как итог – индекс самостоятельности (рассчитывается в процентах как разница между долей положительных и долей отрицательных ответов на вопросы-индикаторы. К этой разнице прибавляется 100, чтобы избежать отрицательных величин: каждый индекс изменяется в интервале от 0 до 200, а значение, равное 100, соответствует ситуации равновесия, когда доля положительных и доля отрицательных ответов совпадают), рассчитываемый в рамках индекса социального самочувствия, в 2015 году достиг 180 пунктов (в 2012 году он составлял 170 пунктов).

Вместе с тем следует указать на возникновение в регионе новых типов коммуникационных, а вслед за ними и организационных сетей. Пока еще они слабо распространены, но уже начинают играть роль каналов мобилизации на коллективные действия.

Это социальные сети, базирующиеся на интернет-технологиях. Как показывает мировой и российский опыт, они могут довольно эффективно выполнять роль каналов вовлечения в протестную деятельность и трансляции организационных инноваций протеста, расширяя тем самым репертуар протестного движения.

Сегодня можно констатировать наличие значительного массива эмпирических данных, относящихся к описанию и объяснению протестного поведения населения Вологодской области (да и всей России), тем не менее отсутствует интегральная теоретическая модель, увязывающая различные факторы возникновения предпосылок протеста и трансформации этих предпосылок в протест. Это формирует важную исследовательскую задачу – выявить основания для формирования установки недовольства, а также то, какие процессы и факторы приводят к трансформации социально-психологической установки недовольства в реальное протестное поведение.

Таблица 1. Динамика потенциала протеста, % от числа опрошенных

Источник: Данные мониторинга ИСЭРТ РАН 1998 – 2015 гг.

Таблица 2. Социальный портрет респондентов группы потенциала протеста (приведены средние значения), %

Источник: Данные мониторинга ИСЭРТ РАН 2000 – 2015 гг.

Таблица 3. Определите, пожалуйста, свое отношение к действующим в странеобщественным структурам и институтам власти (вариант ответа «доверяю»), % от числа опрошенных

Источники: Данные ИСПИ РАН (по Российской Федерации): Как живешь, Россия? XXXVII этап социологического мониторинга, декабрь 2013 г. [Электронный ресурс] / В. К. Левашов, В. А. Афанасьев, О. П. Новоженина, И. С. Шушпанова. – М., ИСПИ РАН, 2012. – 48 с.; Данные мониторинга общественного мнения ИСЭРТ РАН

(по Вологодской области).

ЛИТЕРАТУРА

1. Гулин, К. А. Основные тенденции протестных настроений жителей Вологодской области [Текст] /

К. А. Гулин, И. Н. Дементьева // Социологические исследования. – 2008. – № 11. – С. 64–71.

2. Easton, D. A Re-Assessment of the Concept of Political Support [Text] / D. Easton // British Journal of Political

Science. – 1975. – № 5 (04). – P. 435–457.

3. Gamson, W. A. Power and discontent [Text] / W. A. Gamson. – Homewood, IL : Dorsey Press, 1968.

4. Miller, A. Political Issues and Trust in Government: 1964 – 1970 [Text] / A. Miller // American Political

Science Review. – 1974. – Vol. 68 (September). – P. 951–972.

5. Olsen, M. Two Categories of Political Alienation [Text] / M. Olsen // Social Forces. – 1969. – Vol. 47. –

№ 3. – P. 288–299.

Т.А. Гужавина, кандидат философских наук, ведущий научный сотрудник отдела исследования уровня и образа жизни населения Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт социально-экономического развития территорий Российской академии наук

Источник: «Социальное пространство» – 1(01)'2015

Глава 3. Темп жизни

До недавнего времени его изображение было повсюду: его показывали по телевизору, он смотрел на вас с рекламных щитов в аэропортах и на железнодорожных вокзалах, с листовок, спичечных коробков и обложек журналов. Он был вдохновенным созданием Мэдисон–авеню выдуманный персонаж, с которым миллионы людей могли себя подсознательно отождествлять. Молодой и аккуратно подстриженный, он нес портфель — «дипломат», бросал взгляд на часы и выглядел как обычный бизнесмен, спешащий на очередную деловую встречу. Однако на спине у него был какой–то огромный нарост. Сзади, между лопатками, у него торчал огромный ключ в форме бабочки, вроде тех, которыми заводят механические игрушки. Сопровождающий текст призывал заведенных руководителей «ослабить пружину» расслабиться — в отелях Шератон. Этот заведенный, постоянно занятой человек был и остается убедительным символом людей будущего, миллионы которых чувствуют, что их подстегивают и подгоняют, как будто у них в спине тоже торчит огромный ключ.

Простой человек знает мало и беспокоится еще меньше о цикле технологических инноваций или связи между приобретением знаний и темпом перемен. Но в то же время он остро ощущает темп своей собственной жизни — каким бы он ни был.

Простые люди часто говорят о темпе жизни. Но странно, что ему практически не уделяют внимания ни психологи, ни социологи. Эта несостоятельность наук, изучающих поведение человека, удивительна, ибо темп жизни глубоко влияет на поведение, вызывая сильные и противоречивые реакции у разных людей.

Действительно, не будет преувеличением сказать, что темп жизни прочерчивает линию по человечеству, разделяя нас на лагеря, вызывая горькое непонимание между родителями и детьми, между Мэдисон–авеню и Мейн–стрит, между мужчинами и женщинами, между американцами и европейцами, между Востоком и Западом.

Люди будущего

Жители Земли разделены не только по расовому, религиозному или идеологическому признаку, но также в каком–то смысле и во времени. Изучая нынешнее население земного шара, мы обнаруживаем небольшую группу людей, которые еще живут охотой и собирательством, как тысячи лет назад. Другие, их большинство, полагаются не на медвежью охоту или сбор ягод, а на сельское хозяйство. Они живут во многих отношениях так же, как жили их предки столетия тому назад. Эти две группы вместе составляют около 70% жителей Земли. Это люди прошлого.

Более 25% населения Земли живут в промышленно развитых странах. Они живут современной жизнью. Они продукт первой половины XX в., сформированные механизацией и массовым образованием, воспитанные на оставшихся в памяти воспоминаниях о сельскохозяйственном прошлом своей страны. Они — люди настоящего.

Оставшиеся 2—3% населения планеты нельзя назвать ни людьми прошлого, ни людьми настоящего. Ибо в главных центрах технологических и культурных перемен, в Санта–Монике (Калифорния) и Кембридже (Массачусетс), в Нью–Йорке, Лондоне и Токио о миллионах мужчин и женщин можно уже сказать, что они живут в будущем. Эти первопроходцы, часто неосознанно, сегодня живут так, как другие будут жить завтра. И хотя сегодня они составляют только несколько процентов населения земного шара, они уже формируют международную нацию будущего. Они разведчики человечества, самые первые граждане мирового рождающегося в муках супериндустриального общества.

Что отличает их от остальных людей? Разумеется, они богаче, лучше образованы, более мобильны, чем большинство. Они также дольше живут. Но что особенно отличает людей будущего — это то, что они уже попали в новый, ускоренный темп жизни. Они «живут быстрее», чем люди вокруг них.

Некоторые глубоко привязаны к этому высокоскоростному темпу жизни. Они всячески пытаются вызвать его и чувствуют тревогу, напряжение или дискомфорт, когда темп замедляется. Они отчаянно хотят быть там, «где происходят события». (Действительно, некоторых едва ли волнуют события, которые происходят в удобно быстром темпе.) Джеймс А. Уилсон обнаружил, например, что притягательность быстрого темпа жизни — один из скрытых мотивов широко дискутируемой «утечки мозгов» — массовой миграции европейских ученых в Соединенные Штаты и Канаду[1].

Исследовав 517 английских ученых и инженеров, которые мигрировали, Уилсон пришел к заключению, что их привлекли не только более высокая заработная плата и лучшие условия для проведения исследований, но также более быстрый темп. Мигранты говорят, пишет он, что их «не отпугивает «более быстрый темп» Северной Америки; напротив, они явно предпочитают  этот темп другому». То же сообщает ветеран движения за гражданские права в Миссисипи: «Люди, которые привыкли к ускоренному темпу городской жизни… не могут долго выносить жизнь на сельскохозяйственном Юге. Вот почему люди всегда куда–то едут без особой причины. Путешествие — это наркотик нашего Движения». Эти разъезды, на вид бесцельные, служат компенсаторным механизмом. Понимание сильной притягательности определенного темпа жизни для человека помогает во многом объяснить иначе необъяснимое или «бесцельное» поведение. Но если некоторые получают мощную подпитку от нового быстрого темпа, у других он вызывает неприязнь, они ни перед чем не останавливаются, чтобы «избавиться от этой карусели», как они говорят. Принимать участие в зарождающемся супериндустриальном обществе — значит принимать участие в мире, движущемся все быстрее, чем когда–либо, но они предпочитают не участвовать, а бездействуют на собственной скорости. Не случайно несколько сезонов назад в Лондоне и Нью–Йорке огромной популярностью пользовался мюзикл под названием «Остановите мир  —Я хочу сойти».  Квиетизм и поиски новых способов «делать выбор» или «улизнуть», который характерен для некоторых (хотя не всех) хиппи, может быть менее мотивированным их громко выражаемым неприятием ценностей технологической цивилизации, чем бессознательной попыткой убежать от темпа жизни, который многие находят невыносимым. Не случайно они применяют к обществу специфический термин «бешеная гонка». Люди старшего поколения еще сильнее реагируют на всякое дальнейшее ускорение перемен. Для сделанного наблюдения имеется прочная математическая основа: возраст часто коррелирует с консерватизмом, так как для пожилых время идет быстрее. Когда пятидесятилетний отец говорит своему пятнадцатилетнему сыну, что ему придется подождать два года, прежде чем он сможет иметь собственную машину, этот интервал в 730 дней составляет только 4% от жизни отца к данному моменту и более 13% от жизни мальчика. Поэтому мальчику отсрочка кажется в три–четыре раза длиннее, чем отцу. Два часа в жизни четырехлетней девочки может ощущаться как эквивалент 12 часов в жизни ее двадцатичетырехлетней матери. Просить ребенка подождать два часа, пока будет готов пирог, все равно что попросить ее мать подождать 14 часов, пока сварится кофе. Субъективная реакция на время имеет биологическое обоснование. «С возрастом, — пишет психолог Джон Коэн из Манчестерского университета, — календарный год кажется все меньше. В ретроспективе каждый год кажется короче, чем только что прошедший, возможно, это результат постепенного замедления процессов метаболизма»[2]. Поскольку собственные биологические ритмы замедляются, пожилым людям кажется, что мир движется все быстрее.

Какими бы ни были причины, любое ускорение перемен, которое дает эффект втискивания все большего количества ситуаций в канал опыта в данный интервал времени, увеличивается в восприятии более старого человека. По мере ускорения перемен в обществе все большее число пожилых людей становятся аутсайдерами, замыкаясь в частном окружении, обрывая контакты с быстро движущимся снаружи миром, погружаясь в собственное субъективное восприятие времени, в котором они пребывают до самой смерти. Мы можем никогда не решить психологические проблемы пожилого возраста, пока не найдем средство — с помощью биохимии или повторного образования — изменить их чувство времени или обеспечить для них структурированные группы, в которых темп жизни контролируется и даже, возможно, регулируется в соответствии с календарем со «скользящей шкалой», который отражает их собственное субъективное восприятие времени.

Причины большей части иначе непостижимых конфликтов — между поколениями, между родителями и детьми, между мужьями и женами — можно найти в разных реакциях на ускорение темпа жизни. То же самое верно о конфликтах между культурами. Каждая культура имеет свой характерный темп. Ф. М. Эсфандиари, иранский романист и эссеист, рассказывает о коллизии между двумя по–разному движущимися системами. Немецкие инженеры перед Второй мировой войной помогали построить железную дорогу в этой стране. Иранцы и жители Ближнего Востока обычно более спокойно относятся к времени, чем американцы или западноевропейцы. Когда бригады рабочих–иранцев постоянно появлялись на работе с десятиминутным опозданием, немцы, сами сверхпунктуальные и всегда спешащие, увольняли их толпами. Иранским инженерам с трудом приходилось им объяснять, что по ближневосточным стандартам рабочие проявляли чудеса пунктуальности и что, если увольнения будут продолжаться, скоро придется набирать на работу женщин и детей[3].

Подобное безразличие к времени может сводить с ума тех, кто то и дело поглядывает на часы. Так, итальянцы из Милана или Турина, промышленных городов Севера, свысока смотрят на сравнительно медлительных сицилийцев, жизнь которых еще приспособлена к более медленным ритмам сельского хозяйства. Шведы из Стокгольма или Гётеборга чувствуют то же самое по отношению к лапландцам. Американцы с издевкой говорят о мексиканцах, для которых тапапа  значит довольно скоро. В самих Соединенных Штатах северяне считают южан неповоротливыми, а негры, принадлежащие к среднему классу, осуждают негров, принадлежащих к рабочему классу с Юга, за то, что они живут по «В. Ц.» — Времени Цветных. Напротив, по сравнению с почти всеми остальными белые американцы и канадцы считаются толкающимися, спешащими предприимчивыми дельцами[4].

Население иногда активно противостоит изменению темпа. Это объясняет патологический антагонизм к «американизации» Европы. Новая технология, на которой основана супериндустриализация, большая часть которой создана в американских исследовательских лабораториях, приносит с собой неизбежное ускорение перемен в обществе и сопутствующее убыстрение темпа индивидуальной жизни. Хотя антиамериканские ораторы выбирают мишенью для своего остроумия компьютеры или кока–колу, действительное возражение может вызывать вторжение в Европу чуждого чувства времени. Америка как передовой отряд супериндустриальности показывает новый, более быстрый и весьма нежелательный темп. Именно темп вызвал сердитые протесты парижан против появления в городе аптек в американском стиле. Для многих французов они — символ зловещего «культурного империализма» со стороны Соединенных Штатов. Американцам трудно понять такую страстную реакцию на совершенно невинный фонтанчик с содовой. Это объясняется тем, что в аптеке испытывающий жажду француз торопливо проглатывает молочный коктейль, хотя еще совсем недавно он часок–другой потягивал аперитив на веранде кафе. Следует отметить, что так как новая технология распространилась за последние годы, около 30 000 кафе повесили замки на свои двери навсегда, став жертвами, по словам журнала «Time»,  «культуры быстрого заказа». (Действительно, вполне возможно, что широко распространенная неприязнь европейцев к самому «Time»  не чисто политического свойства, а бессознательно связана с коннотацией его названия. «Time»  со своей краткостью и напряженным стилем экспортирует не только американский образ жизни. Он воплощает и экспортирует американский темп жизни.)

Ожидаемая длительность

Чтобы понять, почему ускорение темпа жизни может оказаться разрушительным и вызывать дискомфорт, важно понять идею «ожидаемой длительности».

Восприятие времени человеком тесно связано с его внутренними ритмами[5]. Но его реакции на время культурно обусловлены. Уже у ребенка есть внутреннее ожидание длительности событий, процессов или отношений. В самом деле одной из наиболее важных форм знаний, которую мы вкладываем в ребенка, является знание о ходе привычных вещей. Этому знанию обучают тонко, неформально и часто неосознанно. Без богатого набора социально адекватных ожиданий длительности невозможно жить.

С самого детства ребенок знает, например, что когда папа уходит на работу утром, это значит, что он не вернется в течение многих часов. (Если он возвращается, что–то случилось; порядок нарушился. Ребенок это чувствует. Даже живущая в доме собака, зная набор ожиданий длительности, понимает, что привычный ход вещей «сломался».) Ребенок вскоре узнает, что «время для еды» — это не одна минута, не пять часов, а от пятнадцати минут до часа. Он узнает, что поход в кино длится от двух до четырех часов, но что посещение педиатра редко длится более часа. Он узнает, что школьный день обычно длится шесть часов.

Он узнает, что отношение с учителем обычно не прекращается по окончании учебного года, но что его отношение со своими дедушкой и бабушкой имеет гораздо большую продолжительность. Некоторые отношения, как предполагается, должны длиться всю жизнь.

В поведении взрослого человека практически все, что мы делаем — от отправки письма до занятия любовью, — исходит из определенных выраженных или невыраженных предположений относительно длительности.

Эта ожидаемая длительность, разная в каждом обществе, но воспринятая с ранних лет и глубоко укоренившаяся, сотрясается, когда изменяется темп жизни.

Этим объясняется решающая разница между теми, кто остро страдает от убыстрившегося темпа жизни, и теми, кто явно подпитывается этим. Если индивид не адаптирует свои ожидания длительности к продолжающемуся ускорению, он, вероятно, может предположить, что две ситуации, похожие в других отношениях, также будут похожи по длительности.

Однако сила ускорения предполагает, что по крайней мере некоторые виды ситуаций будут сжаты во времени.

Индивид, который внутренне чувствует принцип ускорения, который понимает и умом, и сердцем, что вещи движутся быстрее в мире вокруг него, автоматически, неосознанно компенсирует сжатие времени. В результате предвидения, что ситуации будут длиться меньше времени, его реже можно застать врасплох, чем человека, чьи ожидания длительности застыли, и он обычно не предвидит частое сокращение длительности ситуаций.

Короче говоря, темп жизни — это не только и не столько разговорная фраза, источник шуток, вздохов, жалоб или этнических записей, это решающе важная психологическая переменная, которая практически игнорируется. В течение прошлых эпох, когда изменение во внешнем обществе было медленным, люди могли не осознавать, и не осознавали, эту переменную. В течение всей жизни одного человека темп мог измениться мало, однако сейчас сила ускорения иная. Возросший темп жизни, возросшая скорость широких научных, технических и социальных изменений влияют на жизнь индивида. Поведение человека в значительной степени мотивировано привлекательностью или отрицанием темпа жизни, который навязывает индивиду общество или группа, в которые он включен. К сожалению, образование и психология еще не способны понять этот принцип и подготовить людей к плодотворным ролям в супериндустриальном обществе.

Концепция временности

Большая часть наших теоретических рассуждений о социальных и психологических переменах дает верный образ человека в сравнительно статичных обществах, но образ истинно современного человека искажен и неполон, поскольку не учитывается существенное различие между людьми прошлого или настоящего и людьми будущего. Это различие суммируется в слове «временность».

Концепция временности дает давно отсутствующее звено между социологическими теориями перемен и психологией отдельных индивидов. Объединяя и то, и другое, она позволяет нам по–новому анализировать проблемы высокоскоростных изменений. И, как мы увидим, она дает нам метод — неразработанный, но мощный — измерить темп потока ситуаций.

Временность — это новая «краткость» в каждодневной жизни, она вызывает чувство непостоянства. Философы и теологи, разумеется, всегда понимали, что человек эфемерен. В этом великом смысле временность всегда была частью жизни. Но сегодня чувство непостоянства более остро и глубоко. Так, персонаж Эдварда Олби, Джерри в пьесе «Зоопарк», характеризует себя как «постоянного временного жильца». А критик Харольд Клерман, комментируя Олби, пишет: «Никто из нас не занимает безопасное жилище — настоящий дом. Мы все равно являемся «везде людьми в сдающихся квартирах», отчаянно и яростно пытаясь установить удовлетворяющие душу связи с нашими соседями». Мы все фактически граждане Века Временности[6].

Однако не только наши отношения с людьми кажутся все более хрупкими и непостоянными.

Если мы разделим опыт общения человека с окружающим миром, мы можем идентифицировать определенные классы отношений. Так, помимо связей с другими людьми, мы можем говорить об отношении индивида с вещами. Мы можем выделить для рассмотрения его отношения с местами. Мы можем проанализировать его связи с институциональным или организационным окружением. Мы можем даже исследовать его отношение к определенным идеям или к потоку информации в обществе.

Эти пять отношений — плюс время — формируют ткань социального опыта. Вот почему вещи, места, люди, организации и идеи являются основными компонентами всех ситуаций.

Именно характерное отношение индивида к каждому из этих компонентов составляет структуру ситуации.

И именно эти отношения, по мере того как в обществе происходит ускорение, являются в перспективе, просматриваются через телескоп времени. Отношения, которые когда–то продолжались длительное время, теперь становятся более короткими. Это сокращение, эта сжатость порождают почти осязаемое чувство, что мы живем без корней и уверенности среди зыбучих песков.

Временность можно ощутить достаточно конкретно, если измерить темп наших связей и отношений. Хотя может быть трудно доказать, что ситуации быстрее проходят через наш опыт, чем раньше, можно разбить их на компоненты и измерить темп, при котором эти компоненты появляются и исчезают из нашей жизни, — измерить, другими словами, длительность отношений.

Понять концепцию временности нам поможет, если мы будем думать в терминах идеи «оборота». В гастрономе, например, молоко оборачивается быстрее, чем, скажем, консервированная спаржа. «Пропускная способность» быстрее. Внимательный бизнесмен знает темп оборота каждого продаваемого им предмета и общий темп для всего магазина. Он знает, что его темп оборота — ключевой показатель нормального функционирования предприятия. Мы можем по аналогии думать о временности как скорости оборота разных отношений в жизни индивида. Более того, каждый из нас может быть охарактеризован в терминах этого темпа. Для некоторых жизнь отмечена гораздо более медленным темпом оборота, чем для других. Люди прошлого и настоящего ведут жизнь с относительно «медленной временностью» — их отношения имеют тенденцию длиться долго. Но люди будущего живут в условии «высокой временности» — условии, при котором длительность отношений сокращается, пропускная способность отношений чрезвычайно ускорена. В их жизни вещи, места, люди, идеи и организационные структуры — все «расходуется» быстрее. Это безмерно влияет на их ощущение реальности, их чувство вовлеченности и их способность — или неспособность — справляться с ситуациями. Эта ускоренная пропускная способность в сочетании с возрастающей новизной и сложностью в окружении вызывает сильную нагрузку на способность адаптироваться и создает опасность шока будущего.

Если мы можем показать, что наши отношения с внешним миром становятся все более временными, мы имеем убедительное доказательство для предположения, что поток ситуаций ускоряется. И мы можем по–новому, проницательно, взглянуть на себя и других. Итак, давайте исследуем жизнь в обществе с высокой степенью временности.