Уважаемые читатели! Сегодня в рубрике «Школа аналитика» мы начинаем публикацию известной книги Элвина Тоффлера «Шок будущего».

 Элвин Тоффлер (4.10.1928-27.06.2016) — американский философ, социолог и футуролог, один из авторов концепции постиндустриального общества. Он предупреждал о новых сложностях, социальных конфликтах и глобальных проблемах, с которыми столкнется человечество на стыке XX и XXI веков. Тоффлер был редактором популярного журнала Fortune, и его первая книга была посвящена развитию технологий и их влиянию на общество. Затем он подробно исследовал ответную реакцию общества на этот феномен и происходящие в обществе изменения. Содержание его последней работы относится к возросшей в XXI веке мощи военных технологий, оружия, тактико-стратегического планирования и капитализма.

Научная концепция Элвина Тоффлера основывается на идее сменяющих друг друга волн-типов общества. Первая волна — это результат аграрной революции, которая сменила культуру охотников и собирателей. Вторая волна — результат индустриальной революции, которая характеризуется нуклеарным типом семьи, конвейерной системой образования и корпоративизмом. Третья волна — результат интеллектуальной революции, то есть постиндустриальное общество, в котором наблюдается огромное разнообразие субкультур и стилей жизни. Информация может заменить огромное количество материальных ресурсов и становится основным материалом для рабочих, которые свободно объединены в ассоциации. Массовое потребление предлагает возможность приобретать дешевую, нацеленную на конкретного покупателя продукцию, распределяемую по малым нишам. Границы между продавцом (производителем товара и (или) услуги) и покупателем (потребителем) стираются — «prosumer» может сам удовлетворить все свои потребности. Другими словами, индивиды или группы одновременно ПРОизводят и поТРЕБляют продукт — то есть протребляют». «Протребительская экономика огромна, … протребление встряхнет рынки, изменит ролевую структуру общества и изменит наши представления о богатстве», - пишет Эффлер.

Работа, которую мы начинаем размещать в рубрике «Школа аналитика», называется «Шок будущего». Она о стремительности перемен, информационной перегрузке и стрессах как реакции на безумие мира. Шок будущего — это реакция на сверхвозбуждение. Она возникает, когда индивид вынужден управлять своим пределом адаптации… Шок будущего поражает психику. В то время как тело разрушается под напряженным воздействием окружающей среды, перегруженный «рассудок» не способен принимать адекватные решения. При беспорядочных скачках механизмов изменений мы не только можем подорвать здоровье, отчего уменьшится степень адаптации, но и утратить способность рационально реагировать на эти изменения.

По мнению экспертов, футурошок/футуршок (англ. Future Shock) — шок будущего, защитная психологическая реакция человека или общества на стремительные и радикальные изменения в его окружении, вызванные ускорением темпов технологического и социального прогресса. Футурошок может быть не только личным (стресс и дезориентация, которые возникают у людей, испытавших слишком большое количество перемен за слишком короткий срок), но и в рамках страны (региона) и мира (глобальный футуршок).

Подробнее узнать, о чем книга «Шок будущего», какую новую информацию, как считают современные футурологи, актуальную и сегодня (хотя работа была создана в далеком 1970 г.) вы, наши читатели, сможете из предисловия, написанного, П.С. Гуревичем (советский и российский философ, культуролог и социолог, специалист по философской антропологии, современной западной философии, философии культуры, клинической психологии, психоанализу), с которого мы начинаем размещение работы.

Особо хотим обратить ваше внимание на язык автора: с одной стороны, он синтаксически прост, с другой, глубок и метафоричен.

Приятного и полезного чтения вам, наши уважаемые читатели!

Редколлегия

Вы просыпаетесь утром и обнаруживаете, что мир, который долгие годы воспринимался как фон вашей жизни, переменился. Все, к чему вы привыкли, становится совсем иным. Причем в рекордные сроки, буквально ежесекундно. Скажем, еще в прошлом году этот день считался великим праздником. Вы сидели у экрана и смотрели демонстрацию. Вам звонили друзья, почтальоны приносили открытки. Этот день все еще считается праздником. Однако никто не звонит, не поздравляет. Осталась одна проформа. Зачем она? Вы идете в магазин и поражаетесь, как выросли цены.

Нет, можно привыкнуть, что этот день совсем не праздник, но такие цены… Кто мог предвидеть, что пучок лука… Или, допустим, баночка с вазелином… Пора бы, наверное, смириться, ведь впереди еще множество испытаний. Но душа не поспевает за переменами. Мир кажется враждебным и страшит непостижимым.

Звонит знакомая и рассказывает, что пигалица из их класса стала валютной проституткой. Вы долго обсуждаете этот вопрос и даже успеваете поинтересоваться, как здоровье ее такой благовоспитанной мамы. А тот, кто сидел с пигалицей за одной партой и мечтал стать академиком, теперь, оказывается, ходит в роскошной кожаной куртке. Он подрабатывает дворником…

Сместились все представления. Знакомая назвала дурой приятельницу, которая поступила в аспирантуру. Подземный переход оглушает вас звуками аккордеона. Вы замедляете шаг. Несколько месяцев назад вы видели этого музыканта на обложке модного иллюстрированного журнала… Вечером на экране появляется телевизионный ведущий и комментирует обвальное крушение рубля. Шахтеры перекрывают железнодорожные магистрали. Учителя и профессора ищут работу в коммерческих ларьках. Говорят, что волка может поразить инфаркт, если пространство, на котором он обитает, вдруг окажется обуженным. А что происходит с человеком, который вдруг узнает, что не может показаться в другом районе, где живут люди иной национальности? Разом изменились все ценности. Учитель подчас не знает, что он должен теперь рассказывать детям — времена изменились. Ученый поражен тем, что утратил общественный статус. Рабочий еще недавно перспективного предприятия неожиданно оказался безработным. Красный директор, трижды орденоносный, все еще надеется, что все вернется на прежний курс. Однако надежды становится все меньше…

Стремительно рушится привычный уклад жизни, уходит в прошлое то, что еще недавно составляло смысл нашего бытия. Меняются ориентации. Специалист по атеизму носит православную бородку. Преподаватель научного коммунизма руководит кооперативом. Низвергаются святыни. Девушка, поступившая на работу в фирму, неожиданно получает приглашение переспать с шефом. «С какой стати?» — спрашивает она. Ей отвечают: «Ты что, психованная?» Политические домашние распри оборачиваются кровавыми расправами. Человек остается одиноким перед надвигающейся неизвестностью.

Когда в начале 70–х годов в наших журналах появились отдельные отрывки из книги Элвина Тоффлера «Шок будущего», мы читали эти страницы как некий фантастический роман. Нам, живущим в ритме застоя, в архаических социальных структурах, все это казалось далеким, хотя и заставляющим отдаться волнам воображения. Почти тридцать лет прошло с тех пор, как вышла книга американского журналиста и социолога.

Нужна ли она нам сегодня, на пороге нового тысячелетия? Найдет ли она отклик в сердцах россиян? Наконец, сбылись ли прогнозы модного предсказателя? Ведь сам автор признавал, что его работа в потоке стремительных преображений тоже окажется устаревшей. Книга Тоффлера — продукт яркого социального воображения. Хотя автор постоянно ссылается на научные публикации, статистику, бытовые примеры, его работа раскрывает во многом мир фантазии, продуктивного заглядывания в будущее.

Тоффлер написал о том, что человечество захватывает неведомое ранее психологическое состояние, которое по своему воздействию может быть приравнено к заболеванию. Есть у этой болезни и свое название «футурошок» — «шок будущего». Человечество может погибнуть не от того, что окажутся исчерпанными кладовые земли, выйдет из–под контроля атомная энергия или погибнет истерзанная природа. Люди вымрут из–за того, что не выдержат психологических нагрузок.

Футурошок характеризуется внезапной, ошеломляющей утратой чувства реальности, умения ориентироваться в жизни, вызванной страхом перед близким грядущим. Еще до начала XXI в. миллионы обычных физически здоровых и психически нормальных людей внезапно столкнутся лицом к Лицу с будущим. Смогут ли они приспособиться ко все более усиливающемуся давлению событий, знаний, науки, техники, различного рода информации? Не приведет ли это к серьезным социальным и психологическим последствиям? Неужели человечество только теперь столкнулось с этими проблемами? Разве только в нашей стране человек вытолкнут из привычной ниши? Средневековому человеку будущее виделось как таинственная и темная сила. Даже радостный день он воспринимал с тревогой: а вдруг эти утехи обернутся казнями на Страшном суде. Войны, эпидемии, голод воспринимались как признаки надвигающегося конца света. Фрески храмов, изображающие эпизоды Страшного суда, заставляли трепетать сердца верующих при одной мысли о том, что ждет их по ту сторону бытия, в загробном мире.

Пушкин сказал о своем герое: «И жить торопится, и чувствовать спешит». И в ту пору были люди, гоняющиеся за модой, жаждущие перемен, склонные ощутить мимолетность в своих чувствованиях. Но у поэта все–таки сквозит ирония, проступает дистанция. Мир все–таки был прочным или, во всяком случае, казался таким. Гоняясь за новизной, люди все–таки жили в привычном окружении, в оковах предрассудков и привычном течении жизни. Однако в нашем столетии стали заметны поразительные преображения. Тоффлер показывает, что темпы перемен неслыханно возросли. Мы теперь не можем даже представить, что произойдет, скажем, через пару лет. Если бы несколько лет назад мне, профессору Института философии, сказали бы, что напротив нашего здания на месте бассейна вырастет храм Христа Спасителя или что останки последнего русского царя будут хоронить с участием президента нашей страны, я бы, несомненно, испытал шок…

В советские годы была такая эстрадная шутка. Конферансье говорит: «Я люблю эту женщину на всю жизнь, пропишите ее в моей квартире на три месяца». Кто мог подумать, что спустя десятилетие Тоффлер будет всерьез обсуждать в своей книге идею временного брака как социологическую реальность. Человек может прописать в своей квартире не одну жену, а целую череду: браки теперь не заключаются на небесах, не порождены любовью и вовсе не предполагают, что новобрачные станут жить вместе до конца своих дней. По истечении многих веков, на пороге иного тысячелетия человечество, казалось бы, уже не должно страшиться своего будущего. Вооруженные новейшей техникой люди научились прогнозировать свою жизнь на несколько лет и даже десятилетий. Но вот беда — прогноз безрадостен. До дна исчерпаны кладовые земли. Нечем насыщать нашу прожорливую техническую цивилизацию.

Создав мощнейшую технику, человек изменил ритм и течение своей жизни. И тут действительно оказалось, что главнейшая беда — вовсе не дефицит сырья для производства, не разрушение экологической среды. Научная мысль пытается отвести эти катастрофы. Кошмар в ином: психологические ресурсы человека не безграничны. Дело не в том, что образуется озоновая дыра или иссякнет нефтяная скважина. И даже не в том, что, засыпая в одном государстве, вы можете проснуться совсем в ином… Раньше всего может не выдержать человеческая психика.

Несколько десятилетий назад газета «Известия» напечатала фельетон «Воздушные хулиганы». Там рассказывалось о том, как пилоты, проходя мимо памятника Пушкину в Москве, увидели у монумента пьяного. Они бережно подобрали его, внесли в самолет и, закончив рейс, положили, сердечного, возле памятника Тарасу Шевченко, уже в Киеве. Представляете шок протрезвевшего, когда он очнулся?.. Впрочем, теперь это детские шалости. Вся страна может встретить рабочее утро возле новых скрижалей…

Книга Тоффлера еще надолго останется бестселлером. Однако не следует читать ее как безоговорочное откровение. Блестящему сочинению явно не хватает метафизической проработанности. Исследование весьма уязвимо с точки зрения культурологии, философской антропологии и психологии. Говоря о многообразии как воплощении свободы, автор опирается на чрезвычайно обуженный культурологический фон. Социолог заворожен американской моделью жизни. Бог немыслимых преображений — культ новизны — рожден именно в этой стране.

Тоффлер убежден, что сверхиндустриальная цивилизация — универсальный феномен. Но ведь в мире существуют сегодня самые разнообразные культуры. Станет ли модернизация вселенским процессом? — на этот вопрос человечество пока не располагает ответом. Да, многие страны Азии — Япония, Китай, Корея — продвигаются к сверхиндустриальной модели. Однако культурное своеобразие не стирается, не устраняется. Остается разным во многих культурах и образ времени.

Не случайно родился другой американский бестселлер, который предрекает не только мучительный процесс схождения цивилизаций, но и их грядущий конфликт. Читатель догадался, что речь идет о концепции Самуэля Хантингтона. Проблема человечества не только в том, чтобы привыкнуть к переменам. Она в ином — как сохранить ценностно–психологическое ядро культуры. В нашей стране тоже психологический взрыв от перемен. Но мы испытываем шок не только от будущего, но и от прошлого. Для нас это далеко не психологическая только проблема… Мир не внял предостережению Тоффлера. Мало ли чем может испугать нас современный футуролог. Только отдельные здравомыслящие люди поспешили изменить стиль жизни, точнее сказать, постарались оградить себя от радикальной динамики. Тоффлер не обращается к философской антропологии. Он, по существу, не пытается поставить вопрос о том, какова же человеческая природа. Кто человек по своей натуре — новатор или консерватор? Или иначе — какие тенденции в обществе могут преобладать? Не должны ли они находиться в некоей гармонии?

Не случайно после выхода книги Тоффлера во многих западных странах начала набирать силу консервативная волна. Философы, политики стали размышлять о том, насколько приспособлен человек к этим переменам как биологическое, психологическое существо. Неоконсерваторы заговорили о том, как важно для человека ощущать прочность бытия. Ведь в прошлом социальный цикл зачастую соотносился с культурным, последний чаще всего был длиннее. Теперь же на протяжении жизни одного поколения культурные циклы меняются один за другим, создавая лавину цивилизационных потрясений.

Тоффлер не ставит вопрос о том, что такое психологическая норма. Он полагает, что человек, мало приспособленный к меняющейся реальности, психологически ущербен. Ему надо разъяснить, что мир постоянно преображается. Если он хочет адаптироваться к реальности, ему важно перестроить свою психику, избежать футурошока. Но предположим, людям это удалось. Люди не ощущают дискомфорта от того, что все вокруг стремительно преображается, можно ли сказать, что человек, приладившийся к действительности, это не невротик, а полноценная личность.

Разве это психологическая норма — человек, выбитый из лона семьи, из привычного ландшафта, утративший привязанность и ощущение стабильности? Скорее всего такой человек, реализующий беспредельную свободу, как раз и окажется психопатом. Пожалуй, лучше всего об этом рассказывает наша российская жизнь.

Человек, рожденный в яранге, способен поступить в вуз и обрести совсем иной статус. Он же может вернуться в родное селение и привнести в его жизнь элементы еще незнакомой культуры. Тоффлер видел исток футурошока только в машине, в технологии. Это ее скорость рождает неслыханные темпы мутаций. Вот почему, как он считал, миллионы людей охвачены возрастающим чувством тревоги. Они не могут ориентироваться в окружающей жизни, теряют способность разумно управлять событиями, которые стремительной лавиной обрушиваются на их головы. Безотчетный страх, массовые неврозы, не поддающиеся разумному объяснению поступки, необузданные акты насилия — все это, по мнению американского эксперта, лишь слабые симптомы болезни, которая ожидает нас впереди.

Реальность российской действительности и тех стран, которые еще недавно составляли с ней единое пространство, значительно изменили экспертизу Тоффлера. Дело не только в машинах, не в темпах жизни, которые навязывает нам техническая цивилизация. Преображается социальное и культурное бытие. Человек не просто включается в темп неслыханных ускорений. Он вообще катапультируется, причем многократно, в иные миры.

Вчера еще респектабельный индивид вдруг становится изгоем. Тот, кто привык к земле предков, оказывается беженцем. Православный попадает в исламское окружение. Человек, который всю жизнь взращивал в себе нравственность, неожиданно обнаруживает, что ему надлежит обитать в воровской шайке. От бомжа ждут, что он развернет в себе качества умелого коммерсанта. Жертва синдрома «раскрестьянивания» приговаривается к владению земельным участком. Человеку, готовому променять свои акции на спирт и пачку гречки, предназначают роль совладельца капитала. Человеку, который впал в нищету от задержки пенсии, предлагают оплачивать жилье по западным стандартам…

Опять спросим: только ли нашему времени свойственно это явление? Конечно, похожие феномены можно проследить в любой исторической эпохе. Представьте себе состояние варвара–скифа, захваченного в плен и проданного в рабство в какой–нибудь город античной Греции или Рима. Отрезанный от привычной среды, столкнувшийся лицом к лицу с незнакомой ему культурой, этот человек должен был пережить состояние шока.

Или пример другого рода. Вспомним известную повесть Марка Твена «Принц и нищий». Безродный и неимущий мальчик оказывается в положении наследного принца. Но вместо того чтобы возблагодарить судьбу, он испытывает постоянную тревогу, страх перед непривычной действительностью.

Однако большинство людей, попадающих в незнакомую обстановку, живут надеждой на возвращение в родную страну с привычным укладом жизни или находят утешение в том, что в любой момент могут оказаться в своей среде. Жертвы футурошока этой утешительной мысли лишены. В нашей стране масштабы социальных и культурных метаморфоз фантастически огромны. К тому же тот мир, куда зовет краснознаменная мечта и надежда, безвозвратно утрачен. Позади руины, впереди психологически непереносимые муки.

Оторвите человека от родной культуры и бросьте в совершенно новое окружение, где ему придется мгновенно реагировать на множество совершенно новых представлений о времени, пространстве, труде, сексе и т. п., и вы увидите, какая поразительная растерянность овладеет им. А если вы еще отнимете всякую надежду на возвращение в знакомую социальную обстановку, растерянность перерастет в депрессию. Психологическое онемение — жуткий синдром сегодняшних дней.

Возле Иванова разбился самолет. Погибли пассажиры, экипаж. Отказала техника? Ничуть не бывало. Печальное стечение метеорологических условий? Фатальное совмещение грозных факторов? Не гадайте… Эксперты обвинили во всем командира экипажа. Он действовал правильно, грамотно. Но в состоянии какой–то потрясающей медлительности. Командиру экипажа можно инкриминировать только одно — он руководил полетом в состоянии психологической прострации… Однако вменяем ли он?

Не достоин ли этот случай внимательного постижения? Томимые безмерной человеческой усталостью, требуют увеличения зарплаты авиадиспетчеры. На последнем пределе действует оператор ядерного щита. Безропотный чиновник превращается в маньяка, последним всплеском истерзанной психики пытающегося восстановить утраченное равновесие. Спускается в забой шахтер, доведенный до отчаяния бессмысленностью борьбы за своевременную получку…

Представим себе, какой может оказаться дезориентация человека, если наступит хаос и вся иерархия ценностей станет постоянно меняться. Вообразим, что в обрисованный нами мир перенесли не отдельного человека, а целое общество разновозрастных людей, включая самых слабых, наименее интеллигентных, наименее приспособленных. Результатом будет не просто футурошок, а нечто большее, не имеющее пока своего обозначения.

Перемены, происходящие вокруг нас, приняли характер грандиозного снежного обвала. Большинство людей совершенно не подготовлены к ним. Бабушка, которая всю жизнь копила на похороны и теперь осознавшая, что уйдет в иной мир без должного погребения. Жильцы кооперативного дома, откладывающие деньги на капитальный ремонт дома и прознавшие, что этих денег не хватит даже на синьку. Академик, пестовавший атеизм. Физик, привыкший презирать «лириков», которому не видать отныне заказов на исследования… Беременная женщина, неожиданно столкнувшаяся с тем, что закон не охраняет ее право на материнство. Дело не только в том, что мы расширили сферу перемен, сделали их масштабнее — мы изменили их темп. На нас обрушивается лавина быстро меняющих друг друга событий, что приводит к преображению нашего восприятия времени. Мы «ощущаем» жизнь иначе, чем наши предшественники, и именно в этом отличие современного человека. Нафантазируем такую ситуацию… Средневековый рыцарь увидел на турнире прекрасную даму и влюбился. Добиваясь взаимности, он пишет ей страстные послания, и его гонец с величайшими ухищрениями доставляет письма своего господина в замок дамы, живущей на другом конце королевства. Представьте себе, сколько времени должно пройти, прежде чем она получит это послание и, тщательно все обдумав, напишет нежный ответ, который с еще большими предосторожностями переправит своему возлюбленному.

В течение этого времени чувства как бы замирают. Наши герои способны переживать состояние, охватившее их в момент первой встречи, бесконечное число раз… Неизменной остается ситуация, в которой они находятся. Медленно поступает информация, которая могла бы привести к перемене их чувств. Подобный роман может длиться годами, совсем не развиваясь. У несчастных влюбленных средневековья гораздо больше шансов умереть раньше своей любви, чем у наших современников.

Последним, имеющим в своем распоряжении сотовый телефон, почту и другие средства связи, нет необходимости долгое время переживать волнение, охватившее их во время первого свидания, так как за ним стремительно следуют все новые и новые события. И часто у современных влюбленных просто не остается времени, чтобы разобраться в собственных чувствах. Однако представим себе ситуацию в духе рассуждения Тоффлера о превратностях брака, о том, что брак будет многоразовым. Допустим, пушкинская Татьяна говорит Онегину: «Как хорошо, что ты вернулся. Мой брак с генералом как раз завершается. Теперь я могу быть с тобою в течение нескольких лет…» Получается диалог совсем в духе Бернарда Шоу:

— Можно ли вас на минуточку?

— Хоть на целую вечность, если это ненадолго…

Жизнь современного молодого человека мало чем напоминает жизнь его отца. Пропасть, разделяющая поколения, стремительно расширяется. В прошлые века жизнь текла гораздо медленнее. История прекрасной дамы могла произойти как с ее прабабушкой, так и с ее внучкой. Размеренный ритм жизни крепко связывал поколения друг с другом, не давая прерваться «связи времен».

Современные люди, ускорив темпы перемен, навсегда порвали с прошлым. Мы отказались от прежнего образа мыслей, от прежних чувств, от прежних приемов приспособления к изменяющимся условиям жизни. Именно это ставит под сомнение способность человека к адаптации — выживет ли он в новой среде? Сможет ли приспособиться к иным императивам? Ускорение темпов жизни больше не укладывается в рамки нормального человеческого существования, под его на пором сотрясаются все социальные институты общества. У моего шефа украли машину. Он звонит высокому чину в милицию. Оттуда раздается нечто утешительное: «Если угнали с ведома милиции, поможем, найдем. Но если это неорганизованная преступность, извините, не отыщем…» Как приспособиться к новому статусу стражей порядка?

Нарастание темпов перемен оказывает губительное воздействие на нашу психику, оно нарушает внутреннее равновесие, меняет образ нашей жизни. Таким образом, внешнее ускорение переходит во внутреннее… Ускорение перемен сокращает длительность жизненных ситуаций. Это оказывает разрушительное воздействие на психику.

Затевая социальные нововведения, обсуждая детали дальнейших «реформ», мы совершенно не учитываем симптомы названного нами феномена. Здесь царит полнейшее благодушие. Полнейшую апатию принимают порой за спокойное здравомыслие. Психологическое онемение — за верноподданничество. Интеллигенция более истерична, чем народ, вещает с экрана руководитель правительственной команды.

«Не драматизируйте ситуацию», — увещевают нас. Хочется писать о лучезарном. Но означает ли это, что мы должны проходить мимо грозных и неотвратимых предвестий, о которых говорится в книге Тоффлера.

Еще один аспект книги Тоффлера — в ней много говорится о научных открытиях, которые ставят массу этических и философских проблем. С некоторым промедлением, нежели предполагал Тоффлер, заговорили о клонировании человека, о возможностях модульного принципа человеческих отношений. Совсем недавно биологи открыли ген, который несет в себе завершение жизни природного организма. Именно в нем заложена информация, которая исчерпывает себя в распаде клетки, в смерти индивида. Вот она, тайна конечности человеческого существования, заведомый приговор к погибели. Кстати, ген опознан, и с помощью лазера можно выжечь его. Человек станет бессмертным? Возможно. Не исключено, что в кругозоре биологии проблема выглядит предельно ясной…

А в доминионе философии? Может быть, только мудрец способен предостеречь человечество от посягательства на таинство жизни и смерти. Только философ благодаря своему призванию обязан представить на суд специалистов древние интуиции–предостережения, результаты огромной интеллектуальной работы мыслителей, толкующих о загадках жизни и смерти. Лишь философу надлежит придать проблеме обостренное метафизическое звучание. Философия — кладезь всяких возвещений, многие из которых вообще не имеют под собой теоретических оснований. Подчас эти откровения наивны, лукавы, безрассудны, оскорбительны для здравомыслия. Но если пресечь эту фонтанирующую мощь воображения, человек перестанет быть самим собой. Оскудеет и его разум. Сознание утратит собственный метафизический потенциал.

У Тоффлера есть замечательный образ. Он рассказывает о том, что карты средневековья способны вызвать сегодня усмешку. Но без них не было бы современного видения мира. Через догадку, через воображение, через философское постижение люди идут к распознаванию мира.

Но надо ли абсолютизировать скорость, перемены, смену ситуаций, возможность перемены мест. Помню, в годы застоя мне удалось поехать в Монреаль на Международный философский конгресс. Вернувшись, я с воодушевлением рассказывал всем о неожиданных впечатлениях, об открытии иных культурных стандартов. Знакомый художник, остудил меня фразой, смысл которой все чаще открывается мне теперь:

— Один радуется, что пробежал по проспектам эксцентричного города, другой счастлив, что разглядел куст под окном.

Человечеству нужна активная деятельность, но потребно и созерцание. Оно должно обладать огромным потенциалом адаптированности. Однако не повредит людям и здоровый консерватизм. Свобода — это сбрасывание уз, но это и ограничение. Не стоит быть рабом мимолетностей, бесконечных новых впечатлений, потока перемен. Жаль человека, который посадит дерево, но так и не увидит, как оно растет.

П. С. Гуревич, профессор

Лидеры ЕС на видеосаммите в четверг обсудили сертификаты о вакцинации от коронавируса, но они "очень аккуратно подходят к этому вопросу", сказал на пресс-конференции по итогам встречи глава Евросовета Шарль Мишель. "Нам необходимо договориться об элементах, которые будут включены в сертификат, который будет медицинским документом… Лидеры ЕС очень аккуратно подходят к обсуждению этого вопроса", - пояснил он.

Ранее глава Еврокомиссии Урсула фон дер Ляйен заявляла, что странам Евросоюза необходимо обсуждать сертификаты для облегчения поездок внутри ЕС, но, возможно, стоит обсудить и их замену отрицательными тестами на коронавирус для тех, кто на момент поездки не будет иметь прививки.

Саммит лидеров Европейского союза в четверг был главным образом посвящен борьбе с коронавирусом, включая сертификаты о вакцинации, взаимное признание тестов на коронавирус и координацию трансграничного перемещения граждан внутри союза.

Источник: https://ria.ru/20210122/vaktsinatsiya-1594095268.html

В начале прошлого года, когда пандемия ещё только набирала обороты, было очень модно повторять тезис о том, что мир уже никогда не будет прежним. В российском дискурсе будущего устройства социальной политики часто говорили ещё и о том, что пандемия открывает окно возможностей для обнуления прежних договорённостей и выстраивания нового, «лучшего» мира.

Тем не менее, если посмотреть на то, как страны организовывали борьбу с распространением коронавируса и поддерживали население, становится понятно, что расчёт делался на своего рода блицкриг, после чего жизнь вернулась бы в прежнее русло. Отсюда – столь массовое, особенно в наиболее развитых странах, за исключением Японии и Кореи, ограничение социальных контактов и экономической деятельности. И невероятно щедрые – на фоне десятилетий сокращения государственных социальных расходов – социальные выплаты. Которые, однако, осуществлялись на основе действующих социальных программ – расширяемых, увеличиваемых, иногда модифицируемых, но редко принципиально новых. Большинство социальных новаций было принято в наименее экономически развитых странах, где до пандемии государственная поддержка доходов попросту отсутствовала или была маргинальной.

И это неудивительно: почти двухсотлетняя история показывает, что форс-мажор редко становится источником системных изменений в социальной политике, если только он не влечёт за собой серьёзное изменение обстоятельств, при которых реализуются риски ухудшения благосостояния или качества жизни людей. Сто лет назад Первая мировая война и её последствия были более важными факторами развития социальных государств, чем испанка.

Российская модель социальных ответов на первую волну пандемии мало чем отличалась от реакции большинства стран со средним и высоким уровнем экономического развития: те же ограничительные меры, вводимые ещё при низких уровнях заболеваемости (пусть и названные не карантином, а «нерабочими днями»). Похожие решения по переоборудованию больниц, развитию телемедицины, установлению повышенных выплат врачам, работающим «на передовой». Множество административных мер, упрощающих порядок получения документов, пособий или продлевающих их действие. Повышенные выплаты по больничным, резко выросшие максимальные (до одного минимального размера оплаты труда) и минимальные (на более короткий срок) пособия по безработице, чуть позже – решения по частичному (также в пределах МРОТ) субсидированию зарплат предприятиям, сохраняющим занятость. Прямая и косвенная поддержка доходов населения. Косвенная – через поддержку предприятий в наиболее пострадавших секторах в расчёте на то, что это позволит сохранить занятость.

Основная прямая поддержка – и это отличало Россию от многих других стран – была направлена не на граждан, чьи доходы в пандемию сократились сильнее всего, а на группу с традиционно более высокими рисками бедности – семьи с детьми.

Впрочем, и у такого решения была своя внутренняя логика: часть семей с детьми столкнулась с сокращением трудовых доходов, переход школ – а подчас и детских садов – в дистанционный формат увеличивал расходы семей и нагрузку на родителей. Наконец, администрировать выплаты семьям с детьми было намного проще, чем выявлять наиболее пострадавших.

Можно критиковать российское руководство за нерасторопность в принятии решений по субсидированию зарплат или в отношении некоторых выплат на детей. Но в целом с поддержкой населения во время первой волны пандемии оно справилось вполне достойно. По экспертным оценкам, принятые меры позволили смягчить влияние пандемии и на масштабы общей безработицы, и на доходы населения, не допустив существенного разрастания бедности. Более скромный на фоне развитых стран уровень расходов на антикризисную поддержку населения тем не менее оказывается средним – в группе стран с близким к России уровнем экономического развития.

Проблема заключается в том, что блицкрига не получилось: осенью и Россия, и многие другие страны столкнулись со второй волной пандемии, которая пока далека от завершения. И здесь начинает всё ярче проявляться неравенство между богатыми странами, которые могут позволить себе и второй карантин, и продление щедрых пакетов поддержки бизнеса и населения, и всем остальным миром, для которого мобилизационные расходы первой волны оказываются непосильными в длительной перспективе. Не случайно страны так неохотно сейчас возвращаются к любым решениям об ограничении экономической деятельности.

На национальном уровне пандемия также способствует усилению неравенства, если не в уровне – там, где социальная поддержка сильна, – то в качестве жизни.

С одной стороны, экономическое неравенство тесно связано с неравенством в сфере здоровья и в доступе к медицинским услугам. Наиболее ярко этот эффект проявился в США и странах Латинской Америке, где смертность от коронавируса выше в социально уязвимых слоях населения. В России это проявляется через разную доступность медицинских услуг и социальной поддержки в региональном разрезе. С другой стороны, хотя риски потери работы впервые были связаны не столько с характеристиками работников, сколько с тем, в каких секторах они работали, возможность трудиться дистанционно без сокращения зарплаты – это до сих пор привилегия, доступная немногим и прежде всего – работникам с более высокой квалификацией и уровнем человеческого капитала. А качество жизни в условиях самоизоляции и ограничительных мер оказывается сильно связанным с тем, есть ли у семьи загородный дом, лишние компьютеры и хороший выход в интернет, личный автомобиль. Поэтому пандемия и кризис в целом ударили, конечно, не по наиболее стабильным слоям среднего класса, а по тем, кто беднее, но не настолько беден, чтобы получать государственную поддержку.

И в этой связи представляется рискованным то, что за рамками первой волны поддержка населения в России ограничилась новогодним подарком семьям с детьми до 7 лет. Дело в том, что с 2015 по 2018 год происходило снижение доходов российского населения, рост 2019 года был очень умеренным, а кризис 2020 года только усугубил эту тенденцию. Отсутствие системной поддержки доходов приводит к исчерпанию сбережений, росту закредитованности населения и создаёт риски как снижения качества жизни, так и усиления социальной напряжённости.

При этом пандемия не отменяет старые вызовы социальным государствам: несмотря на более высокие риски умереть от коронавируса в старшем возрасте, очевидно, что старение населения останется с нами и после пандемии. А скорость и масштабы изменения характера занятости, связанные не только с развитием сектора услуг, но и с технологическими изменениями, под влиянием пандемии, очевидно, усилятся. При этом с нестандартными формами занятости старые модели социальной защиты работают пока плохо. Таким образом, в отношении социальных рисков пандемия не столько создаёт новый мир, сколько обнажает проблемы старого.

Поэтому в идеале предстоящие годы должны стать этапом трансформации прежних подходов в социальной политике. Прежде всего, очевидно, в здравоохранении. В социальной защите нужны программы, позволяющие адресно поддерживать наиболее нуждающихся – независимо от того, что стало причиной попадания в бедность, – но одновременно не распыляющие ресурсы, которых вследствие экономического кризиса будет меньше, на небедные слои населения. В большинстве европейских стран для этих целей существуют программы гарантированного минимального дохода. Испания создаёт такую программу в ходе пандемии.

В России, где эффективность программ социально помощи остаётся низкой, экономический кризис, спровоцированный пандемией, может стать фактором создания такой программы. Требуются и новые подходы к тому, как встроить в страховые и нестраховые программы социальной поддержки новые категории занятых – например, работников платформенной экономики. Не менее тривиальная задача – как в условиях распространяющейся дистанционной занятости выстраивать баланс личной и рабочей жизни, чтобы сохранять здоровье и производительность труда работающих из дома. И, наконец, задача, решение которой выходит за рамки только социальной политики – как снизить избыточное неравенство и на национальном, и на глобальном уровне.

Однако поиск новых институциональных решений в социальной сфере вряд ли возможен в условиях продолжающегося экономического кризиса, обостряющего борьбу за бюджетные ресурсы. И поэтому чем быстрее все страны, включая Россию, будут восстанавливаться из текущего кризиса, тем больше надежд на то, что пандемия станет не источником роста глобального социального напряжения и новых социальных проблем, но дополнительным стимулом к выработке новой социальной модели XXI века.

Источник: https://ru.valdaiclub.com/a/highlights/blitskriga-ne-poluchilos-sotsialn...

Российско-американские отношения в период администрации Дж. Байдена будут характеризоваться сочетанием усиления конфронтации, ужесточения риторики и дальнейшего ухудшения политической атмосферы, с одной стороны, и избирательным сотрудничеством по отдельным вопросам в интересах обеих сторон, с другой. Повестка дня может расшириться, но останется весьма ограниченной.

Вероятное нарастание конфронтации Москвы и Вашингтона в ближайшие месяцы и годы связано с несколькими причинами. Первая – это самый глубокий и острый внутренний кризис в США со времен Гражданской войны 1861-1865 гг. Итоги президентских выборов подчеркнули раскол американского общества по ценностно-политическому и социально-экономическому признакам. Они показали острейшую поляризацию политической системы, когда демократы и республиканцы считают друг друга непримиримыми врагами и не способны договориться по подавляющему большинству вопросов, а также увеличение доли протестного электората справа и слева и усиление радикальных элементов.

Традиционные политические элиты воспользовались штурмом Конгресса сторонниками Дональда Трампа 6 января, чтобы уничтожить экс-президента политически и ослабить трампизм как идею, дезорганизовать и его сторонников и предотвратить реванш внесистемных сил в обозримой перспективе. Чтобы вернуть и укрепить свою власть, Трампу вынесли второй импичмент, обвинив его в подстрекательстве к мятежу. Его последователей изображают террористами и врагами демократии. Началось новое издание маккартизма: последователей Трампа и сомневающихся в исходе выборов 2020 г., подвергают общественному порицанию и травле, у них блокируют аккаунты в соцсетях, а некоторых даже увольняют с работы.

Из-за раскола американского общества и сохраняющейся популярности Трампа борьба с внутренними врагами не пойдет в ближайшее время на спад, поэтому потребность в образе врага в лице России сохранится надолго. Не случайно лидеры Демократической партии: спикер Палаты представителей Нэнси Пелоси и бывший кандидат в президенты США Хиллари Клинтон заговорили о необходимости создания комиссии Конгресса по расследованию связей Трампа и Владимира Путина по образцу комиссии по расследованию терактов 11 сентября 2001 года. Россия при Байдене останется фактором американской внутренней политики. Демократы будут использовать его в борьбе против сторонников Трампа. Республиканцы же будут преподносить любой шаг Вашингтона в отношении Москвы, выглядящий более мягким по сравнению с действиями Трампа (например, по контролю над вооружениями), как свидетельство слабости Белого дома и предательства им национальных интересов. Возможности даже для ограниченного сотрудничества вряд ли расширятся.

Вторая причина для роста конфронтации между Россией и США с приходом Байдена и позиционирования нашей страны как врага №1 – стремление демократического истеблишмента «наказать» Россию за победу Трампа в 2016 году. Их вера, что именно так называемое «российское вмешательство» тогда лишило Хиллари Клинтон победы, сократило их политическую карьеру на четыре года и нанесло ущерб «американскому лидерству», непоколебима. Сейчас эти постаревшие и озлобленные люди возвращаются во власть.

К этому стоит добавить личную неприязнь Джозефа Байдена и Владимира Путина. В 2011 г. в ходе визита в Москву бывший тогда вице-президентом США Байден рекомендовал тогдашнему премьер-министру России Путину не возвращаться на пост президента и рассказал об этом представителям российской оппозиции.

Персональный состав внешнеполитического блока администрации Байдена тоже не предвещает улучшения отношений с Россией. Кандидаты на должность госсекретаря Энтони Блинкен, вероятные советник президента США по национальной безопасности Джон Салливан, старший директор по России и Центральной Азии в Совете по национальной безопасности Андреа Кендалл-Тейлор и старший замгоссекретаря по политическим вопросам Виктория Нуланд относятся к числу либеральных ястребов, сторонников распространения демократии и глобального лидерства США. Для них Россия является препятствием для того и другого, а также идеологическим и геополитическим противником Вашингтона, которого необходимо сдерживать вплоть до трансформации   российского внутриполитического режима и внешней политики. Менее одержимо и более реалистично к России относится бывший посол США в Москве, один из лучших в стране экспертов по России Уильям Бернс, номинированный на должность директора ЦРУ. Но это назначение подчеркивает, что администрация Байдена считает Россию главным противником, для борьбы с которым правительство США будет особенно нуждаться в объективной информации и непредвзятом анализе.

Третья причина усиления конфронтации – восприятие России как более слабого противника по сравнению с Китаем. Оно разделяется всей американской политической элитой, но особенно важно сейчас, когда по внутренним причинам демократы заинтересованы изображать именно Россию врагом США №1. Поэтому администрация Байдена, особенно в первые месяцы президентства, с большой вероятностью попытается сочетать усиление давления на Москву с некоторой разрядкой американо-китайских отношений. Администрация Байдена не откажется от сдерживания КНР: она сделает паузу в части направлений конфронтационной политики и предложит Пекину сотрудничество по вопросам климата, мировой экономики и нераспространения ядерного оружия, но усилит сдерживание в технологической сфере и критику и вопросам прав человека. И все же риторика Вашингтона в отношении Пекина будет мягче, чем в адрес Москвы.

От администрации Байдена следует ожидать усиления критики России по вопросам демократии и прав человека, возрастет риторическая, политическая и финансовая поддержка российской оппозиции и части НКО. Будут вводиться новые антироссийские санкции за «нарушения прав человека», в частности, с использованием «Акта Магнитского». Возможно введение новых санкций, чтобы демонстративно покарать Москву за приписываемые ей проступки, за которые, по мнению демократов, ее недостаточно наказала администрация Трампа. Список прегрешений может быть обширен: от приписываемой Москве практики выплат афганским талибам за убийства американских военных до политики России в Сирии, Ливии, Судане, ЦАР, Венесуэле и, разумеется, в Украине.

Не исключены также санкции в рамках вероятного расследования «связей» Путина и Трампа, важного демократам для политического уничтожения его сторонников и предотвращения их реванша. Вероятно, речь пойдет о новых точечных санкциях против отдельных компаний и физических лиц. Введение более жестких секторальных санкций в краткосрочной перспективе маловероятно, они негативно повлияют на мировую экономику и ударят по союзникам США, налаживание отношений с которыми является одним из главных международных приоритетов администрации Байдена.

США также попытаются усилить политическое сдерживание России на постсоветском пространстве. Вырастет поддержка Украины, Грузии и Молдовы. Расширится помощь белорусской оппозиции, а также координация с ЕС. США, вероятно, будут использовать определенное разочарование армянской элиты позицией России в ходе недавней войны в Нагорном Карабахе, чтобы повлиять на внешнеполитическую ориентацию Еревана. Усилится антироссийская активность США в отношении стран Центральной Азии. Другое дело, что большая часть этих шагов будет символическими: помимо риторики у США немного инструментов для более активного сдерживания России в странах бывшего СССР.

Наконец, усиление роли идеологии во внешней политике США при Байдене и более многосторонний внешнеполитический курс приведет к возрождению в краткосрочной перспективе «коллективного Запада» и проведению им более целостной антироссийской политики.

Соединенные Штаты будут использовать интерес стран Западной Европы к улучшению трансатлантических отношений, чтобы добиваться от них большей лояльности в сдерживании России. Это уменьшит пространство маневра российской политики в Европе и ослабит стремление европейских стран налаживать позитивные отношения с Москвой.

Но по отдельным направлениям, представляющим взаимный интерес, взаимодействие с администрацией Байдена может оказаться более результативным, чем с администрацией Трампа, что создает предпосылки более успешного точечного сотрудничества.

Усыхание повестки дня двухсторонних отношений в период администрации Трампа во многом связано с ее скептическим отношением к контролю над вооружениями и стремлением шантажировать Россию угрозой новой гонки вооружений. Байден и его внешнеполитическая команда не считают ее ключевым инструментом сдерживания России и являются сторонниками контроля над вооружениями. Это создает предпосылки для активизации диалога по вопросам стратегической стабильности.

Администрация Байдена также уделит больше внимания транснациональным и глобальным вызовам и угрозам, таким как изменение климата, международный терроризм, распространение ОМУ (оружия массового уничтожения), пандемия. Борьба с ними требует взаимодействия с Москвой. Кроме того, при Байдене США вернутся к многостороннему подходу к решению проблем ядерных программ Ирана и КНДР и ближневосточного урегулирования. Россия является частью этих форматов, и принятие в 2015 г. совместного всеобъемлющего плана действий по иранской ядерной программе доказывает способность России и США сотрудничать при сохранении конфронтации в двусторонних отношениях.

В пользу более продуктивного диалога России и США свидетельствует большая согласованность внутри администрации Байдена по сравнению с командой Трампа. Управленческий хаос в последней, частая смена руководителей внешнеполитического блока, борьба между ними и частое противодействие инициативам Трампа со стороны собственного окружения резко снижали эффективность двухстороннего диалога.

Наиболее перспективными вопросами сотрудничества России и США при Байдене представляются следующие. 

Во-первых, продление договора СНВ-3. Хотя это и вызовет серьезную критику со стороны республиканцев, новая администрация, скорее всего, продлит договор на пять лет в его нынешнем виде, как и обещал Байден в ходе избирательной кампании.

Во-вторых, диалог по стратегической стабильности после ДСНВ-3. Этот договор является последним двусторонним российско-американским «большим» и классическим соглашением по ограничению и сокращению стратегических ядерных вооружений. Из-за различий в позициях сторон и поляризации американской политической системы добиться аналогичного договора, который мог бы ратифицировать Сенат США, не представляется возможным. Необходимо думать о выработке новой архитектуры поддержания стратегической стабильности, адекватной изменившимся условиям. С администрацией Байдена, не заинтересованной в полном политико-правовом вакууме в сфере стратегической стабильности, вести этот диалог будет легче.

В-третьих, диалог по ракетам средней и меньшей дальности. Администрация Байдена не принимала решение о выходе из ДРСМД. Она также будет более чувствительна к позиции стран Западной Европы, которые были не в восторге от прекращения действия ДРСМД и весьма негативно относятся к перспективе размещения на континенте ракет средней и меньшей дальности наземного базирования.

В-четвертых, диалог по военным аспектам кибербезопасности, ставшей частью стратегической стабильности. В этой сфере вероятность непреднамеренного военного столкновения наиболее высока, а какие-либо правила игры отсутствуют вовсе. История конца 2020 г. со взломом американских правительственных сетей, в котором обвинили Москву, подчеркнула необходимость диалога. В период администрации Трампа запустить его не получилось из-за обвинений во вмешательстве в американские выборы с использованием киберсредств и «сговоре» между Путиным и Трампом.

В-пятых, многосторонние диалоги по проблемам ядерных программ Ирана и КНДР, палестино-израильскому урегулированию.

И наконец, это борьба с изменением климата, которая будет одним из главных приоритетов администрации Байдена во внешней и внутренней политике. России целесообразно резко активизировать собственную политику по сохранению природы, позиционировать себя как одного из экологических лидеров мира и предлагать США соответствующий диалог. В российских интересах, чтобы его приоритетами были защита окружающей среды и адаптация к последствиям изменения климата в Арктике, где Россия и США соседствуют, и где глобальное потепление происходит наиболее быстро. Сотрудничество в охране экосистемы Арктики представляется одним из немногих способов замедлить ее превращение в регион конфронтации.

Вероятно и прекращение дипломатической войны, негативно сказывающейся на взаимодействии по линии гражданского общества, образовательном и научном сотрудничестве, туризме и деловых связях, и восстановление нормальных консульских отношений. Часть из этих направлений администрация Байдена заинтересована развивать.

Ввиду невозможности преодолеть конфронтацию между Россией и США в ближайшие несколько лет и вероятности еще большего ее усиления, отношения с Вашингтоном вряд ли стоит рассматривать как внешнеполитический приоритет России в кратко- и среднесрочной перспективе. Повестка дня отношений с США должна носить минимальный характер и ограничиваться управлением конфронтацией и избирательным сотрудничеством там, где это выгодно России (например, по вопросам климата в Арктике). США следует рассматривать как фактор, преимущественно негативно влияющий на отношения России с ее ключевыми партнерами на постсоветском пространстве, в Азии, Европе и на Ближнем Востоке.

Источник:  https://www.hse.ru/news/expertise/435850309.html