В последнее полугодие Кремль получил целый ряд неожиданных дестабилизирующих факторов – пандемия, введение режима ограничений, последовавший экономический спад, протесты в Хабаровске, события в Беларуси, противостояние на Куштау, отравление Алексея Навального и ряд других менее резонансных, но ощутимых для системы событий. Выстраиваясь в ряд, они вносят нежелательные для федерального центра вибрации, эхо которых может проявиться в сентябрьских губернаторских выборах. Де-факто выборы в ряде регионов делаются уже сейчас – власть бросает все силы на недопущение возможного второго тура в Иркутской и Пензенской областях, а также удобряет почву в других регионах, чтобы не получить ряд неожиданностей и сюрпризов – опыт 2018 года отлично усвоен.

Что же о нашей республике? Несколько дней активно муссируются слухи и инсайды о том, что позиции Радия Хабирова в глазах Администрации Президента значительно пошатнулись, и после выборной недели мы можем стать свидетелем его отставки.

События вокруг БСК, конечно, громом разразились в информационной повестке. Если бы не было столкновений, и власть ответственное отнеслась к мнению общественности – конфликт так бы и остался локальным, не выйдя на федеральный уровень. Однако в сложившейся обстановке Р. Хабирову удалось максимально возможно изменить ситуацию в свою пользу, это надо признать. Приняв основное требование протестующих – сохранить гору – он взял политическую ответственность за минувшие события на себя, а затем и сделал ход конём, развернув ситуацию вокруг БСК на 180 градусов, сгенерировав ещё больше рисков в попытке вернуть себе политическую поддержку как в регионе, так в Москве. Всё это, вкупе с накопившимся раздражением, стало поводом  для слухов о возможной отставке.

Насколько она вероятна прямо сейчас? Минимально, и вот почему:

Во-первых, конечно, «своих под давлением не сдаём» - это принцип действует не только в хабировской администрации, но и в патронажной.

Во-вторых, ситуация и так очень напряжена и дестабилизирована, выдергивать из неё ключевую точку опоры – порождать хаос.

В-третьих, позиции Хабирова в Кремле, несмотря на обоснованные сомнения, всё же достаточно сильны и кредит доверия достаточен.

В-четвертых, глава должен довести созданную ситуацию с протестом и БСК до конца – это ещё один принцип Путина. Создал ситуацию – выбирайся из неё сам. Этакий стресс-тест и шанс на реабилитацию. Для президента важно, что человек умеет исправлять ошибки и извлекать бенефиции.

И, в-пятых, «национализация» БСК – решение лично президента, а Хабиров выступает проводником и проводником этой идеи. Направлять нового человека с основной целью по переделу собственности в регионе – политически рискованный шаг. Такого руководителя не примут ни местные элиты, ни бизнес, ни общество.

Посему отставка Радия Хабирова сейчас крайне маловероятна. Разумеется, каждый новый день можем принести свои сюрпризы и задать неожиданные импульсы, как история с Куштау показала уже не раз. Сегодня Радию Хабирову дана возможность исправить ситуацию – и уже по её итогам  будет приниматься окончательное решение, а тут уже всё в его руках. Несомненно, необходимость восстанавливать политический и репутационный капитал будет держать главу республики в постоянном тонусе.

Шаяхметов Арсен Маратович, научный сотрудник Научно-исследовательского и информационного центра Башкирской академии государственной службы и управления при Главе Республики Башкортостан

Сегодня все чаще актуализируются проблемы государственной и международной информационной безопасности. В силу транснациональной природы сферы информационно-коммуникационных технологий (ИКТ) зачастую проблемы такого характера не могут быть разрешены на уровне отдельных государств и требуют международных ответов.

Сфера ИКТ характеризуется анонимностью множества рядовых участников и отсутствием монополии государства на применение «силы» в информационном оружии. Также стоит отметить высокую потенциальную угрозу применения информационного оружия. Несмотря на то что во многих передовых странах военные бюджеты после завершения «холодной войны» сократились, затраты правительств на информационную безопасность активно растут. Это свидетельствует о высокой значимости данной темы для государств разных уровней.

Информатизация в целом представляется одной из ключевых характеристик современности. За счет развития информационного сектора множество сфер уже стали значительно более масштабными и конкурентными. В то же время политическое лидерство конкретных государств предполагает и информационное лидерство: если в 1990-х и начале нулевых годов информатизация сама по себе виделась исследователям источником глубинных трансформаций в экономике государства, то сегодня она выступает в качестве базовой инфраструктуры, необходимой для развития различных отраслей бизнеса, общества и самого государства. На первое место по степени влияния выходит производная высокого развития ИКТ – пользовательские данные, персональные данные и так называемые большие данные (big data). Значимость данных сегодня намного превышает значимость программного обеспечения и технической инфраструктуры [Зиновьева 2016: 237].

Уровень развития государства и его положение на международной арене сегодня в значительной степени обусловлены уровнем его информатизации. Развитые и развивающиеся страны существенно отличаются по степени внедрения и эффективности эксплуатации ИКТ. Это явление получило название «цифровой разрыв». Проблема цифрового разрыва сегодня препятствует реализации экономического потенциала ИКТ на межстрановом и глобальном уровнях. Цифровой разрыв часто усугубляет иные виды неравенства между государствами – экономическое, социальное.

В последние годы в исследовательской литературе все чаще появляется понятие «балканизация Интернета» – регионализация режимов управления Интернетом. В свою очередь, это ведет к выделению суверенных сегментов глобальной сети. Границы этих сегментов могут как повторять государственные границы, так и противоречить им. Как правило, в основе логики разделения и сегментации Интернета лежат соображения по обеспечению государственной информационной безопасности. Государства все чаще приходят в Интернет и пытаются установить правила игры на «участке ответственности», который они считают своим.

Все это приводит к появлению новых подходов и определений. К примеру, появляется такое понятие, как информационный суверенитет. М.М. Кучерявый определяет информационный суверенитет как «верховенство и независимость государственной власти при формировании и реализации информационной политики» [Кучерявый 2013].

Значительную роль в этом вопросе играет конфликт вокруг самого определения информационной безопасности и его трактовок. Поэтому остановимся на нем подробнее.

Россия, согласно анализу официальных документов и выступлений официальных лиц, придерживается широкого подхода к определению информационной безопасности. Такое определение включает в себя как информационно-технические, так и политикоидеологические аспекты. Россия выступает за использование термина «информационная безопасность» в ходе международных переговоров. Схожего подхода придерживается Китай. Страны Запада, особенно США, в дипломатической риторике используют термин «кибербезопасность», что предполагает учет исключительно информационно-технических проблем, прежде всего обеспечение стабильной работы информационных сетей и систем, а также защиту данных. Россия пытается снизить риски, связанные с развитием информационного пространства. Россия исходит из представления о существовании «национальных сегментов» Интернета, в рамках которых действует юрисдикция конкретного государства. Официальные лица России добиваются введения принципа невмешательства в информационное пространство других стран. По проекту Конвенции об обеспечении международной информационной безопасности, выдвинутому Россией на рассмотрение ООН, «каждое государство вправе устанавливать суверенные нормы и управлять в соответствии с национальными законами своим информационным пространством». В документе подчеркивается, что государства должны защищать свободу слова в Интернете и «не вправе ограничивать доступ граждан к информационному пространству», однако здесь дается важная оговорка: правительства могут вводить ограничения «в целях защиты национальной и общественной безопасности» [Зиновьева 2016: 237]. Таким образом, в основе позиции России лежит идея о регионализации и выделении «государственных сегментов» в Интернете.

Во многих государствах наблюдается создание специальных ведомственных подразделений, которые официально декларируют не только защиту государственных и коммерческих компьютерных сетей и систем, но и возможность проведения атак на информационные объекты недружественных государств. О намерениях ярче всего говорит тот факт, что чаще всего такие подразделения создаются в рамках военных и гражданских разведок, а также вооруженных сил.

Российская Федерация последовательно выступает за использование терминов «информационное пространство» и «информационная безопасность», отстаивает широкий подход к определению объекта этой безопасности. Согласно позиции России, объектом безопасности являются не только сетевое оборудование и ПО, но и социально-гуманитарные явления и объекты развития общества. В свою очередь, США продолжают придерживаться использования термина «кибербезопасность», что подразумевает под собой обеспечение безопасности только компьютерных сетей [Зиновьева 2016: 237]. Таким образом, официальные лица США предпочитают частную модель регулирования и стараются избегать вопросов регулирования контента.

Китай также является одним из важных игроков в данной области. В официальных документах Китая не приводятся однозначные определения угроз кибербезопасности. Анализ риторики и политической позиции Китая позволяет сделать вывод, что Китай придает особое значение потенциальной опасности распространения через средства ИКТ нехарактерных или опасных общественных ценностей, выступает за сохранение «цифрового суверенитета».

На сегодняшний день на глобальном уровне все еще не появилось общепризнанное определение информационного оружия и информационной войны. В первую очередь это вызвано терминологическими расхождениями, которые, в свою очередь, вызваны разницей интересов государств и разницей в подходах к информационной безопасности. Термин «информационная война» в большинстве отечественных работ имеет расширенное толкование (информационная война как форма межгосударственного противоборства) и используется в ином смысле, нежели в американских военно-политических и научных кругах. Западные исследователи склонны использовать термин «кибервойна», которая ограничивается воздействием на компьютерные системы.

С целью унификации здесь и далее мы будем использовать термин «информационная конфронтация» как наиболее широкий по смыслу и нейтральный по характеру. Под информационной конфронтацией мы будем понимать любые формы негативного взаимодействия между субъектами в информационном поле – от дипломатических нот и негативно окрашенных новостных сообщений до применения кибероружия и активных систем радиоэлектронной борьбы (РЭБ) в ходе гибридного конфликта.

Все три крупных субъекта информационной безопасности – Китай, Россия и США – рассматривают информационную безопасность как составляющую своей национальной безопасности.

Глобальная сеть становится важным инструментом проекции власти государств на международной арене: «мягкой силы» – при помощи культурного и лингвистического влияния, «жесткой силы» – благодаря кибератакам, кибершпионажу и сбору разведывательных данных. Наиболее влиятельные акторы осуществляют управление через формирование повестки дня, создание «правил» и параметров сети.

Начиная с 2015 г. в России ведется целенаправленная политика по созданию государственного сегмента Интернета в целях обеспечения информационной безопасности. В контексте цифрового парадокса мощь государств и его информационная инфраструктура находятся во все нарастающей опасности применения информационного оружия. Цифровизация ключевых областей жизни привела к тому, что они тоже находятся под угрозой. Опасность удаленного взлома может поставить под угрозу как электропитание отдельного региона (BlackEnergy: отключение электроэнергии на Украине в 2015 г.), так и федеральную программу по обогащению урана (Stuxnet: ядерная программа Ирана, 2010 г.).

На сегодняшний день критические информационные и традиционные инфраструктуры сосуществуют. При этом в условиях формирования цифровой экономики все более широкое распространение приобретают информационные инфраструктуры, поскольку они более экономически эффективны, удобны и эргономичны. Таким образом, с каждым днем все больше критических инфраструктур становятся информационными. Попытки выработать общепринятое определение термина «критическая информационная инфраструктура» (КИИ) на глобальном уровне пока что не увенчались успехом.

Исследователи института проблем информационной безопасности МГУ разработали следующий ряд определений:

– инфраструктура – это набор отдельных взаимосвязанных элементов системы, поддерживающих ее функциональность и работу по назначению;

– критическая инфраструктура – это комплекс отдельных взаимосвязанных элементов, поддерживающих функциональность национально значимых для страны сфер жизнедеятельности;

– критически важная информационная инфраструктура – это совокупность программно-аппаратных, сетевых и информационных компонентов, поддерживающих функциональность национально значимых для России сфер жизнедеятельности.

Согласно федеральному закону № 187-ФЗ «О безопасности критической информационной инфраструктуры (КИИ) Российской Федерации» от 2017 г. под КИИ понимается совокупность автоматизированных систем управления производственными и технологическими процессами (АСУ ТП) критически важных объектов и обеспечивающих их взаимодействие информационно-телекоммуникационных сетей, а также информационных систем и сетей связи, предназначенных для решения задач государственного управления, обеспечения обороноспособности, безопасности и правопорядка.

Характер международного взаимодействия по обеспечению информационной безопасности отражает более масштабные процессы, присущие всей международной системе, в частности тенденцию к регионализации, растущую роль негосударственных акторов, появление новых форматов международного вза- имодействия. На сегодняшний день можно с уверенностью говорить о растущей секьюритизации (в определении Б. Бузана) глобального информационного пространства как в России, так и в других странах, а также о противоречивых тенденциях к регионализации информационного пространства при его глобальной природе [Buzan, Wæver, De Wilde 1998: 36].

Асимметричность потенциальных ответных мер увеличивает энтропию возможной эскалации любого конфликта, даже основанного на слухе, подтасовке фактов или лжи. Растет актуальность изменений в международно-правовой базе, которая регулирует отношения субъектов в информационном пространстве, а также создания специальных правовых институтов, обладающих особыми компетенциями в области ИКТ. В этой связи видится правильным принятие в России отдельного федерального закона, регулирующего вопросы критической информационной инфраструктуры.

Природа государств, в основе которой лежит понятие о суверенитете и границах, в ходе развития и цифровизации вступает в противоречие с трансграничной природой ИКТ. На текущий момент сложно оценить вероятность развития глобального информационного кризиса или информационной войны, но определенно можно сказать, что по мере цифровизации число информационных конфронтаций между всеми субъектами будет увеличиваться.

Список литературы:

[1] Зиновьева Е.С. 2016. Перспективные тенденции формирования международного режима по обеспечению информационной безопасности. – Вестник МГИМО Университета. № 4. С. 235-247.

[2] Кучерявый М.М. 2013. Основные направления государственной политики РФ в области обеспечения международной информационной безопасности. – Власть. № 12. С. 54-59.

[3] Buzan B., Wæver O., De Wilde J. 1998. Security: a New Framework for Analysis. Lynne Rienner Publishers. 239 р.

Автор: Нежельский А.А.– аспирант Национального исследовательского института мировой экономики и международных отношений им. Е.М. Примакова РАН.

Источник: Журнал «Власть», 2018, №6, С.70-74.

В публикации представлен анализ части результатов исследования, проведенного при финансовой поддержке РФФИ и АНО ЭИСИ в рамках научного проекта № 19-011-31376 «Конфликтологический аудит как система технологий воздействия на идеологический молодежный экстремизм в современной России». Методология исследования основывается на технологии конфликтологического аудита. Технология предусматривает использование маркерной составляющей в определении специфики признаков политической идентичности современной российской молодежи. Эмпирическую базу исследования составили материалы пяти фокус-групповых опросов и двадцати пяти глубинных интервью, проведенных в Татарстане, Санкт-Петербурге и Ленинградской области, Москве и Московской области, а также аналитический банк интернет-материалов. Основным маркером формирования идентичности современной российской молодежи в процессе исследования определен запрос на социальную справедливость. Отличительными признаками политической идентичности молодежи определены: дискретность групповой принадлежности, отсутствие сформированных идеологических установок, латентный характер формирования общей идеологии той или иной политической молодежной группировки.

Риски протестной активности молодежи, транслируемые частью отечественных средств массовой информации, не только выходят в медийную повестку дня, но и все более обрастают эмпирикой отечественных исследователей различных научных направлений. Интерес обусловлен качественными характеристиками современных поколений, пребывающих сегодня в российском политическом поле. Возможное понимание этих поколений предоставляет поколенческий подход. [1][2][3] Основной категорией, подвергающейся анализу сквозь призму данного подхода, становится идентичность. Особое внимание уделяется политической идентичности молодежи.

Политическая идентичность является социальной по своей природе… и формируется как результат самоопределения в системе политических отношений. [4, С 143] Влияние группы на человека проявляется не только в дополнительном нормативном регулировании его поведения. Включение в группу формирует идентичность, т.е. особое чувство, связывающее его с конкретной группой. [4, С 68] Исследование процессов включения молодого человека в политическую жизнь, политического поведения требует методологического инструментария, который учитывал бы поколенческие особенности идентификации субъектов.

Таковой методологией, представленной в 2019 году группой казанских и петербургских исследователей, стал конфликтологический аудит. Конфликтологический аудит в рамках представленного выше грантового исследования группы методологически представляет собой систему технологий выявления и воздействия на деструктивную активность молодёжи. Методология конфликтологического аудита базируется на критериальности оценки, которая складывается из двух составляющих: маркерной и критериальной.

Маркеры, определяемые в исследовании: дерационализирующее влияние идеологического молодежного экстремизма на осознание неудовлетворенности социальным положением; манифестирование требований; стратегии участия в протестных движениях; доминирование «идеологического бессознательного» (квазиидеологий); наличие негативной модели идентичности (например, чрезмерной идентификации с носителями той или иной радикальной идеологии); несформированность политических установок; отсутствие выработанных моделей политического участия; отсутствие опыта политического участия с использованием традиционных форм; нереалистический конфликт:  неудовлетворение определённых требований участников, несправедливое распределение между участниками конфликта каких-либо преимуществ, субъективность оценки (эмоциональность при отсутствии аргументации); «смещенные» и «неверно приписанные» конфликты. [5, С 205-210]

Технология использования маркеров, как единиц анализа, носит семантический характер.  С их помощью: определяется наличие/отсутствие элементов проявления идеологического молодежного экстремизма; дается описательная картина насколько глубоко выявленный маркер входит в систему ценностей исследуемого субъекта. Объективизация субъективного характера качественных методов исследования (фокус-группы, экспертные опросы, глубинные интервью) достигается посредством использования метода семантического дифференциала. Шкалирование осуществляется с помощью детализированных рейтинговых (балльных) шкал с биполярными метками от 0 до 10.

Исследуемые сегменты: конфессиональный, гендерный, оппозиционно-настроенные группы, субкультурные сообщества. Эмпирическую базу исследования составили материалы шести фокус-групповых опросов и двадцати пяти глубинных интервью, проведенных в Татарстане, Санкт-Петербурге и Ленинградской области, Москве и Московской области, а также аналитический банк интернет-материалов.

Задачами проведения фокус-групповых опросов молодежи ставились: анализ риторики молодежной социально-демографической группы по проблемам коммуникации в сетевых и оффлайн-сообществах, принадлежности к таковым, использованию «языка агрессии» и отношению к государству и обществу; определение позиции представителей молодежной формации относительно взаимодействия с обществом и государством и взаимных обязательств к данным институтам.

По результатам проведенного исследования можно выделить ряд тенденций, характерных для большинства регионов, как центральных, так и периферийных: радикализацию, увеличение доли идеологического молодежного экстремизма, рост протестной активности в молодежной среде. Основные радикальные тренды, которые популярны среди молодежи - это праворадикальный (включая гендерно-конфликтные группы), ультралиберальный, леворадикальный, уличнокриминальный и исламистский (салафитский).

Очень часто правый молодежный идеологический экстремизм отталкивается от ксенофобии и мигрантофобии. Ему подвержены две категории - студенты и молодые специалисты. Активизация экстремистски настроенной праворадикальной молодежи происходит не только в период общей политической нестабильности, но и после отдельных случаев несправедливости, которые затрагивают ее ценности и идеалы.

Популярные группы среди городской молодежи – это группы гендерно-маскулинной направленности, которые выход из конфликтов с противоположным полом видят в создании национал-патриархата. Это одно из праворадикальных ответвлений, набирающих популярность среди молодежи.

В фундаменталистских сообществах явно выраженный «экстремистский текст» не является типичным. Акцент делается на религиозных ритуалах, на визуальный яркий ряд. Прежде всего, он предназначен для нетюркской молодежи школьно-студенческого возраста. Контент носит популярный, игровой характер. Здесь отсутствуют объемный цитаты из религиозных текстов и их обсуждение. Идентификация членов сообществ идет по сходному с другими сообществами принципу дифференциации на «Мы» и «Они».

При анализе ультралиберальных молодежных сообществ выявлено следующее: дерационализирующее влияние идеологического молодежного экстремизма на осознание неудовлетворенности социальным положением; конфликт с действующей властью для всех респондентов стал самоцелью; манифестирование требований тоже находится в поле дерационализированного конфликта. Здесь идейно доминирует борьба с коррупцией вне четких представлений об инструментах и путях достижения требования; несформированность политических установок – это «красная нить» рассуждений в процессе интервьюирования. Респонденты не декларируют никаких политических установок, кроме требования смены действующей власти.

Наиболее явными проблемами для большинства выступают коррупция, полярная дифференциация на богатых и бедных и отсутствие политических свобод, что отмечается как на региональном, так и на общероссийском уровнях. О проблеме коррупции прямо или косвенно упоминают все информанты, считая, что из - за наличия коррупции в стране не происходит решения многих социально-экономических и политических проблем. Механизмов кроме протеста не предлагается.

По результатам эмпирического исследования во всех сообществах сегментов обнаруживаются универсальные структурные признаки, такие, как: дихотомия «Свой-Чужой (Враг)»; наличие лидера-идеолога (только вокруг которого жизнеспособно сообщество); некая совокупность сторонников (по оценкам экспертов сегодня это 20-30 активных человек в сообществе); предписанные формы поведения для всех акторов (нетерпимые по отношению к конкретным Врагам); безальтернативная система взглядов на действительность и видение будущности общества. Однако отсутствие одного признака или присутствие другого в разных группах не отменяют идеологичности экстремистских признаков их членов и сообщества в целом.

Сущностной чертой идеологического молодежного экстремизма выступает его опора на кризис идентичности современной молодежи, выражающийся в ее негативной направленности (отрицание схожести с любыми иными возрастными, социальными, гендерными, политическими группами) и фрагментарности (веер идентичностей часто находится в состоянии экзистенционального конфликта, т.к. не актуализирована базовая идентичность, в роли которой может выступать гражданская идентичность).

Этой особенностью идентичности молодежи активно пользуются идеологи экстремистских движений в своих интересах, в том числе через манипулятивные практики. Позиционирование идеологами существующей власти как Врага, в независимости от типа экстремизма, так же является сущностной чертой. В этом случае функциональна еще одна технология – технология противопоставления Врага, позиционируемого властью, Врагу, изысканному идеологами сообществ. Учитывается запрос молодежи (вне зависимости от типа экстремистской идеологии) на социальную справедливость. Исходя из этого внешнему Врагу противопоставляется более близкий Враг внутренний. [6, С 211-214]

Основным маркером формирования идентичности современной российской молодежи в процессе исследования определен запрос на социальную справедливость. Отличительными признаками политической идентичности молодежи определены: дискретность групповой принадлежности, отсутствие сформированных идеологических установок, латентный характер формирования общей идеологии той или иной политической / политизированной молодежной группировки.

Интерес для дальнейших научных изысканий представляет проблема отсутствия у молодежи запроса на единые идеологические позиции даже внутри радикализованных и сугубо политических сообществ. Наличие устойчивых идеологических позиций в принципе способствовало бы запуску для этих сообществ внутренних интегративных процессов и стабильному рекрутингу.

В контексте формирования политической идентичности современной российской молодежи можно говорить о признаках формирования в России своего рода «поколения тринадцатой статьи» (Статья 13 Конституции РФ), которое в отрицании единой идеологии не признает и конструктивных, системообразующих, интегрирующих принципов значимости идеологии даже внутри сообществ, с которыми она себя идентифицирует.

Список использованной литературы:

1. Твенге Д. Поколение I. Почему поколение Интернета утратило бунтарский дух, стало более толерантным, менее счастливым и абсолютно не готовым ко взрослой жизни / Д. Твенге; [пер. с англ. А. Толмачева]. – М.: Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2019. – 406 с.
2.  Радаев В. Миллениалы: Как меняется российское общество / В.В. Радаев; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». – М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2019. – 224 с.
3. Шамис Е., Никонов Е. В семье не без Миллениума. Что делать поколению (1985-2002 г. р.), которое меняет мир / Е. Шамис, Е. Никонов. – М.: Synergy book, 2019. – 184 с. 
4. Пушкарева Г.В. Homo politicus: человек политический. – М.: Аргамак-Медиа, 2014. – 336 с. (Монография).
5. Храмова Е.В., Большаков А.Г., Иванов А.В., Шибанова Н.А. Методология конфликтологического аудита: практики применения при исследовании агрессии в образовательной среде и молодежного идеологического экстремизма // Казанский педагогический журнал. 2019. №6. С 205-210.
6. Иванов А.В., Козлов В.Е., Бурмистрова Ю.Ю. Последователи идеологии АУЕ в Республике Татарстан: факторы и акторы негативной социализации // Казанский педагогический журнал. 2019. №6. С 211-214.

Автор: Храмова Е.В., Казанский федеральный университет, г. Казань

Источник: Соотношение конфессиональной, этнической, региональной и гражданской общероссийской идентичности в общественной и политической среде Республики Башкортостан: сборник материалов Всерос. молодежной науч. школы-конф., проведенной 26-28 марта 2020 г. – Уфа: Мир печати, 2020. - С. 47-54.