Он был народным артистом CCCP (по-настоящему народным!), дважды лауреатом Государственной
премии, четырежды орденоносцем. Имел на своём творческом счету 55 театральных
главных ролей, 64 кинороли и 86 <озвучек> в мультфильмов. Сам называл себя во
всём однолюбом: один театр, одна жена, один Бог. Всю жизнь ходил в храм, через
что так и не вступил в КПСС. На фронт попал в первый день войны. Был старшим
сержантом, командовал взводом зенитной артиллерии. В 1942-м тяжело ранен, став
в 21 год инвалидом третьей группы. А еще, был чрезвычайно скромным человеком,
что, казалось бы, никак не вяжется с его такой публичной профессией.
В конце лета 1987 года я приехал в краткосрочный отпуск на родную Виннитчину.
Там меня и застала весть о скоропостижной смерти Анатоля Дмитриевича Папанова.
Отец с какой-то обреченной грустью и печалью произнес: еще один мой годок ушел.
Оба они были с 1922-го. А даже самая первая, послевоенная, не совсем точная советская
статистика свидетельствовала: из ста мужчин этого года в живых война оставила
только троих. Сегодня фронтовиков с 1922 года уже практически никого нет в живых...
На военную тему, щемящую и трепетную для Папанова, мы с ним не раз говорили.
А собеседником Толич (так его любовно звали в театре, друзья и близкие) был замечательным!
Ни тени высокомерия, превосходства, так распространенной в артистическом мире
звездной хвори за ним никогда не водилось. Напротив, он всегда производил впечатления
робкого, застенчивого человека, вроде бы даже тяготящегося своей неслыханной
популярностью.
Впрочем, что значит производил? Он по глубинному своему естеству был натурой
совестливой, тонко чувствующей и необыкновенно сострадательной. По молодости
лет, я к стыду своему не особенно задумывался над этой душевной щепетильностью
Папанова. Однажды с друзьями, изрядно выпив для смелости, мы ввалились в гримуборную
Анатолия Дмитриевича и он, добрая душа, терпеливо сносил наши тягомотные нетрезвые
излияния в любви. В следующий раз я, сгорая от стыда, извинялся за себя и товарищей,
которым спьяну нахвастался о своей дружбе с артистом. И Папанов сказал, опять
же с виноватой улыбкой:
- Да ладно уж, с кем не бывает. Хотя, конечно, водка ещё никому добра не принесла.
Сам же он любил застолья, и его компании обожали, притом, что никогда "одеяло
на себя" не тянул.
Но была в нем какая-то изюминка, которая придавала даже сильно подогретым сборищам
(не обязательно артистическим, он не гнушался и работяг сцены, и нас, слушателей
военной академии, окна которой смотрели на окна Театра Сатиры днём и ночью) удивительно
задушевную радость общения.
Анатолий Дмитриевич всегда умудрялся бросить хоть одну, но такую емкую фразу:
Юрий Никулин рассказывал мне, как он, Владислав Стржельчик и Папанов ездили с
гастролями на мою родину, в Винницкую область. После концертов дорогих гостей
повезли в музей-усадьбу Пирогова, где её владелец больше ста лет лежит забальзамированный.
И вот на последнем приеме, когда, естественно, пир стоял горой, первый секретарь
обкома Василий Таратута приглашает: приезжайте, мол, дорогие артисты, к нам ещё,
всегда будем вам несказанно рады. На что Анатолий Дмитриевич без тени улыбки
ответил: <Обязательно приедем. У вас так замечательно бальзамируют. Даже лучше,
чем в Москве>.
В Франкфурте-на-Майне Папанова случайно укусила собака. Не так уж зверски укусила,
но артист огорчился очень сильно: <Что же это за доля у меня такая? Ты посмотри,
Володя, - обращается к режиссеру В. Андрееву, - как они живут, какие у них магазины,
какая жратва! А при Гитлере они эрзацами питались. Выходит, я им такую жизнь
отвоевал, а она, сука, кусается!>
На Дальнем Востоке Папанов купался в океане со своим главным режиссёром Театра
Сатиры Плучеком. <А давайте, Валентин Николаевич, заплывем с вами как можно дальше>.
- <Зачем?> - <Да наговоримся всласть о политике>.
В 1979 году театр гастролировал в США. Все ахают, охают от того, какая жизнь
замечательная у америкосов. Жене Папанова Надежде Юрьевне Каратаевой стало обидно
за свою страну и она говорит коллегам: <Да что ж вы ничего хорошего у нас не
видите! Вон их пирожок целый доллар стоит, а у нас такой можно купить за 10 копеек!>
Анатолий Дмитриевич серьезно поддержал супругу: <Да, у нас он гораздо дешевле.
Причем, даже лечение после нашего пирожка бесплатное>.
Аркадий Инин рассказывал мне, как они с Папановым получили приз <Золотое плато>
за фильм <Отцы и деды> на итальянском фестивале. В <Литературной газете> по этому
поводу появилась заметка под рубрикой <Таможня <Клуба ДС>, в которой сообщалось,
что в аэропорту Шереметьево при досмотре багажа пассажиров Рим-Москва были задержаны
двое неизвестных: известный артист А. Папанов и писатель Аркадий Инин. В тайниках
их чемоданов - между трусами и кипятильниками - были обнаружены изделия из драгоценного
металла <Золотое плато>. Папанов валил контрабанду на Инина, Инин - на Папанова.
Но никакие уловки не помогли: драгоценности были конфискованы в пользу киностудии
имени Горького, где произведен фильм <Отцы и деды>, а задержанные контрабандисты
были отданы на поруки жён и под надзор детей. Самое интересно, что после этой
заметки письма, телеграммы и звонки пошли не только в <ЛГ>, но и в ЦК КПСС, в
КГБ. Возмущенные граждане требовали снять позорное пятно с артиста Папанова.
Он по этому поводу с грустью заметил: <Если у человека нет чувства юмора, то
должно же быть у него хотя бы чувство, что у него нет чувства юмора>.
В другой раз, уже не помню по какому случаю, Папанов сказал: <И не так жалко
умирать, как обидно, что Тусузов будет стоять в почетном карауле>. (Тусузову,
к слову, тогда уже было далеко за девяносто лет, но он продолжал играть в Театре
Сатиры. Причём, в каждом спектакле в первом выходе обязательно выбегал на сцену,
чем всякий раз срывал шквал аплодисментов).
А вот как Папанов сформулировал своё творческое кредо: <Единство творчества я
вижу в искусстве театра, кино, телевидения, эстрады. Четыре музы, а ты - один.
И за всех них отвечаешь>.
Вот этим довольно непривычным сочетанием взрывного юмора и поразительной человеческой
скромности Анатолий Дмитриевич поражал меня больше всего. А вспомните его длинную
галерею сатирических образов: городничий Сквозник-Дмухановский из <Ревизора>,
полковник в отставке Сокол-Кружкин из <Берегись автомобиля>, Киса Воробьянинов
из <Двенадцати стульев>, Лелик из <Бриллиантовой руки>, наконец, Волк в бессмертном
<Ну, погоди!>. В них голосом Папанова было произнесено рекордное количество культовых
фраз <честного советского жлоба>: <Ну, заяц, погоди!>, <Тебя посодют, а ты не
воруй!>, <Бить буду аккуратно, но сильно>, <Будет тебе и кофэ, и какава с чаем>,
<Как говорит наш дорогой шеф, если человек идиот, то это надолго!>, <Как говорит
наш дорогой шеф, Михал Иваныч, куй железо, не отходя от кассы!>, <Шампанское
по утрам пьют или аристократы, или дегенераты!>, <За чужой счёт пьют даже трезвенники
и язвенники!>
Казалось бы, артист, столь реалистично сыгравший таких персонажей, пусть хоть
в малюсенькой толике, но должен же был обладать их нахрапистостью, апломбом,
изворотливостью, хамоватостью, словом, каким-то элементарным набором их дурных
качеств. Да и как можно долгие годы жить и работать в столь специфическом артистическом
мире и ни с кем не повздорить, не натянуть отношения. Наверняка, случались конфликты
и у Анатолия Дмитриевича, были и недостатки в его сложной многогранной натуре.
Но, как бы это точнее выразиться: он их стеснялся проявлять. Даже матерился (лично
свидетельствую!) всегда виновато, тихо, опустив глаза.
Тот же Никулин как-то вспоминал:
- С Толей я познакомился ещё в молодости. Наши квартиры были через улицу. Вместе
собак выгуливали. Вообще легко понимали друг друга хотя бы потому, что оба фронт
прошли, а это - самая надежная база для товарищеских общений. Но кто знал, что
Папанов - инвалид войны? Когда у него появились кой-какие деньжата, решил он
машину купить. А тогда автомобильные списки на годы вперед составлялись. Я говорю
ему: что ж ты комплексуешь? Пойди, предъяви удостоверение - тебе же без всякой
очереди должны дать эту железку. Что ты, отвечает, как это я - здоровый мужик,
буду инвалидностью козырять. А здоровым-то он никогда не был...
Что правда, то - правда: Папанов всегда страдал недомоганиями - жутким, жестоким
наследием войны. Сильно она покромсала Анатолия Дмитриевича. Он же во многих
кровопролитных боях участвовал.
Такие ужасы пережил (не раз мне о том говорил), что порой ему даже не верилось:
все ли это на самом деле случилось именно с ним. В одном из сражений за какой-то
безымянный ручей на Украине от его взвода в сорок пять человек в живых осталось
двенадцать, но без приказа они не отступили. В другом бою, уже на берегах Днепра,
он был заживо погребен. То есть буквально землей засыпан. Почти сутки пролежал,
почитай, на том свете. На него чудом наткнулись солдаты похоронной команды из
другой части. Уже в госпитале Папанов узнал: после взрыва бомбы только один он
из отделения и остался в живых.
Но вот что примечательно, и о фронтовых своих заслугах Анатолий Дмитриевич рассказывал
как-то стеснительно и робко. Клещами порой из него приходилось вытаскивать боевые
подробности и детали, добыть которые я считал тогда своим долгом военного журналиста.
Скажу откровенно, ни с кем из множества своих героев-фронтовиков я не испытывал
подобных затруднений. Может, потому что на своей шкуре испытав все ужасы войны,
он, так же как и Твардовский, мучился и переживал от того, что ему повезло остаться
в живых. А вот другие полегли на полях сражений. И, вроде бы, он не виноват ни
в чем, но все же, все же...
В то же время о других эпизодах своей биографии артист рассказывал всегда живо
и интересно. О его детских годах, например, в моем блокноте есть такая запись:
"На нашей улице стояли небольшие деревянные домики. Невдалеке были заросшие пруды,
где мы с пацанами ловили карасей, купались, катались зимой на коньках. После
войны там выстроили знаменитые <Лужники>. Чуть в стороне находился Новодевичий
монастырь, каждый закуток которого я на пузе излазил. Улица моя имела неописуемо-прелестный
запах - запах свежевыпеченного хлеба. Рядом с моим домом стоял хлебозавод, где
мама трудилась простой рабочей. В госпитале под Махачкалой я ночами просыпался
иногда оттого, что вдруг начинал пронзительно ощущать этот родной запах. И так
щемило сердце, так жгуче хотелось увидеть свой двор, весь в зелени, старую церковь
возле него, что, казалось, на крыльях бы туда полетел...>
К слову, в многочисленных газетных и журнальных публикациях о Папанове вы тоже
не обнаружите его фронтовых героических приключений, которые, конечно же, были,
но он их таковыми не считал.
Да, воевал, да, был ранен и тяжело ранен, но подвиги? <Какие, Михаил, могут быть
подвиги у сержанта-пехотинца? Одна пахота была>, - обыкновенно отнекивался, не
пускаясь в длинные рассуждения.
На довольно обширной библиографии о творчестве Папанова есть смысл остановиться
подробнее, поскольку её недостатки - как бы продолжение достоинств артиста.
Когда я был лейтенантом и служил в газете Бакинского округа ПВО <На страже>,
в столицу солнечного Азербайджана Баку приехал Театр Сатиры с двадцатью ведущими
актёрами. Мне поставили задачу написать о его гастролях. С молодеческими апломбом
и самонадеянностью я взялся за её решение, подготовив опрос-анкеты для всех артистов,
включая главрежа Валентина Плучека. Разумеется, столичные гастролеры дружно проигнорировали
мое обращение. Кроме Папанова. Он добросовестно ответил на неуклюжие вопросы,
позвонил в редакцию, и мы встретились. Тогда и завязались наши отношения. Во
всяком случае, приехав в столицу, я зашел в его гримуборную как к старому знакомцу
и, именно в таком качестве, он меня и встретил. Коньяк выставил, я - свой. Потом
еще поднялись в буфет и ему девочки налили в долг, но для нас двоих. Я помог
ему добраться до дома. Так еще и там выпили. С его-то здоровьем...
Анатолий Дмитриевич не умел отказывать нашему брату-газетчику. Этой его "слабостью"
пользовались очень многие, включая и автора сих строк, и потому практически во
всех центральных партийных (а других-то не существовало) изданиях косяком шли
выступления народного артиста СССР Папанова, интервью с ним по самым разным так
называемым <актуальным проблемам> культурной, общественной жизни. Он <поддерживал
и одобрял> решения каждого очередного съезда партии, пафосно, иной раз даже выспренно
(так за него писали) призывал коллег по цеху <претворять в жизнь мудрые начертания>,
озвучивал нескончаемые призывы партийно-государственного истеблишмента к деятелям
искусства и культуры.
Однако в подавляющем большинстве публикаций его собственных мыслей, чувств и
эмоций содержалось до обидного мало, или их почти не было. <Шакалами пера и гиенами
ротационных машин> просто использовалось популярное в народе имя.
Это тем более удивительно, что ведь мягким, податливым воском по жизни и творчеству
Анатолий Дмитриевич никогда не был, не рассматривал социалистическое наше бытие
сквозь розовые очки и, если хотите, даже в те хмурые идеологические времена умел
оставаться человеком достаточно независимых взглядов. Немногим, верно, известно,
как его настойчиво звали, даже понуждали вступить в ряды КПСС, однако артист
оставался непреклонным и умер беспартийным.
Когда <эпохальное> произведение дряхлеющего Генсека про <Малую землю> изучалось
и конспектировалось везде, в том числе и в театрах, я впервые услышал от Анатолия
Дмитриевича анекдот. Уезжающего за границу артиста спрашивают члены идеологической
комиссии: <Вы воевали на Малой земле или отсиживались в окопах Сталинграда?>
Тогда же, выждав мой смех, он с грустью добавил: <Полный маразм. Убей Бог не
пойму: зачем из никому не известного в войну полковника сейчас делают полководца
выше Сталина и Жукова?>
Конечно же, Папанов оставался сыном своего времени, поэтому пороки и недостатки
последнего сказывались на личности артиста. Святым и безгрешным он не был, а
вот чуточку Дон Кихотом - да.
Его творческую натуру так тонко устроила природа, что он и видел, и чувствовал,
и переживал на какую-то неуловимую, да и вряд ли существующую, единицу измерения
больше, чем иные его коллеги. И этим их как бы притягивал к себе, влюблял в себя,
совершенно, кстати, о том не заботясь, потому и столь прочно.
Лишний раз я в этом убедился, когда ещё в 1994 году познакомился со сборником
<Четыре музы Анатолия Папанова>. В многоголосье диалогов и монологов режиссеров
В. Плучека, В. Андреева, Э. Рязанова, А. Прошкина, Л. Пчелкина, драматурга В.
Мережко, актеров В. Васильевой, Н. Сазоновой, Н. Каратаевой-Папановой, Е. Лебедева,
Ю. Яковлева, Е. Весника, А. Ширвиндта, М. Новожихина, С. Кокорина зримо увиделись
не только любовь, уважение, даже восхищение пишущих личностью Папанова. Последнее
как раз не удивительно: художники - народ привыкший к восторженным степеням.
Потрясло другое. Все авторы (скорее всего сами того не подозревая) так или иначе
словно бы сошлись на одном печальном итоге: с потерей этого уникального артиста
перестал существовать и Театр Сатиры в том виде, к которому мы все привыкли.
То есть, разумеется, творческий коллектив остался, зритель его не обходит стороной
и с репертуаром всё вроде в порядке, но без Папанова это уже другой театр. Такова
роль личности не только в истории, но и в искусстве.
...В последнем фильме <Холодное лето пятьдесят третьего:> Папанов сказал устами
своего героя, политического заключенного Старобогатова: <Об одном жалею. Годы.
Так хочется пожить по-человечески. И поработать>.
Это и о себе сказал Анатолий Дмитриевич. Незадолго до кончины он впервые в жизни
взялся за режиссуру, обратившись к пьесе <Последние> М. Горького. Выстроил спектакль
несуетный, интеллигентный, очень бережный в обращении с материалом, актерами,
художником. Сам словно растворился в них, отдав сугубо <свою> роль Георгию Менглету.
Вообще деликатно и скромно, но сделал всё, чтобы коллеги почувствовали радость
сотворчества - по тем временам субстанция в Театре Сатиры была не самая ходовая.
В этом первом режиссерском опыте, которому столь печально и горько суждено было
стать последним, Анатолий Дмитриевич Папанов не изменил себе, своей совестливой,
добрейшей натуре. Таким и останется в нашей памяти.
Специально для Столетия
С уважением
Нина.
