Новости

Дадаев встретился в следственном изоляторе «Лефортово» с журналистом «Дождя» Когершын Сагиевой, которая входит в Общественную наблюдательную комиссию. Во время встречи она записала монолог Дадаева.

Что говорит Заур Дадаев

• «Меня держат ни за что. Привезли избитым в Лефортово. Меня били током, пытали — в протоколе сказано, что задержали 5-го, а доставили 7-го марта, как вы думаете, где я был два дня? Я верю в Аллаха, все, что происходит, это наказание, может, я нагрешил слишком. Может, мне нужно было коров пасти, а не 11 лет по лесам бегать, Россию защищать».
• «Тут сидишь за самое громкое преступление, которое не совершал, присяжные вынесли вердикт. Их продавили, а всех, кто что-то понимал, удалили. И вам не кажется подозрительным, что они три дня думали? Что там думать? 26 вопросов».
• «Я не виновный, если бы я совершил это преступление во имя Аллаха, то первый бы сознался, признательные показания дал под пытками. Мне сказали, что я отсюда не выйду, друга моего убили при задержании. И мои друзья-братья себя оговорили. Вы посмотрите видео внимательно, я там нервничаю, это заметно. Там с обратной стороны в дверях стояли люди в масках».
• «Поймите, я офицер, я не идиот совершать это преступление прямо напротив Кремля».
• «Я много молюсь, сейчас держу пост, это дополнительные дни. Родственники мне покупают через интернет-магазин исламскую литературу, вместе с соседом (Денисом Сугробовым, бывшим главой антикоррупционного управления МВД, которого осудили на 22 года — "Сноб") мы недавно читали книги по истории Великой Отечественной войны. Он рассказывает мне много про экономику, он ведь был в отделе по борьбе с коррупцией».
• «Работой адвокатов я доволен, письма и посылки от родственников получаю, главное — курдюк и мед меня спасают. Чем буду заниматься через 25 лет, я не думал».

Что решили присяжные

Коллегия присяжных в Московском окружном военном суде 29 июня признала Заура Дадаева виновным в убийстве Бориса Немцова. Еще четырех обвиняемых Анзора и Шадида Губашевых, Темирлана Эскерханова и Хамзата Бахаева присяжные признали соучастниками преступления.

По версии следствия, убийство Бориса Немцова заказал бывший боец «Севера» Руслан Мухудинов, который находится в международном розыске. В уголовном деле сказано, что за убийство Немцова он пообещал заплатить 15 миллионов рублей. Адвокаты семьи Немцова называют заказчиком убийства бывшего командира «Севера» Руслана Геремеева, который проходит по делу как свидетель.

Бориса Немцова убили четырьмя выстрелами в спину 28 февраля 2015 года на Большом Москворецком мосту, в 100 метрах от московского Кремля. 

Новости

Вестибюль закрыли в 13:50 по местному времени по требованию полиции. При этом станция осталась открытой, пассажиров впускали и выпускали через южный вестибюль.

13:50 Станция Щёлковская. Северный вестибюль закрыт по требованию полиции. Вход и выход — через южный вестибюль

— Московское метро (@MetroOperativno) 2 июля 2017 г.

В 14:30 московский метрополитен сообщил, что северный вестибюль станции метро «Щелковская» открыли. Что стало причиной закрытия в пресс-службе метро не уточнили. 

Станцию закрыли после того, как в вестибюле нашли бесхозный предмет, сообщил РБК пресс-секретарь УВД на Московском метрополитене Алексей Мышляев. По информации МВД, сейчас никакой опасности нет. Что за предмет нашли на станции, не уточняется.

Новости

«В ближайший час с сохранением до конца текущих суток 2 июля в Москве ожидается дождь, местами сильный, гроза, при грозе порывы ветра до 12-17 метров в секунду», — сообщили в ведомстве.

МЧС предупредило водителей о плохой видимости на дорогах. «Вспышки молний могут ослепить водителя и спровоцировать ДТП», — отметили в пресс-службе. Ведомство призвало жителей Москвы не купаться в водоемах и не рыбачить.

До этого в Гидромедцентре России объявили в Москве желтый уровень опасности («потенциально опасный») из-за ветра, дождя и грозы. По прогнозу синоптиков, в этот день воздух в Москве прогреется до 20-22 градусов, будет облачно с прояснениями, дождь, местами гроза.

В минувшую пятницу, 30 июня, в Москве выпало 69 миллиметров осадков, что почти соответствует месячной норме. Во время грозы в Москве и области погибли два человека (первоначально сообщалось о трех погибших), еще 19 пострадали.

Новости

«Я был в Крыму и меня не пустили в Киев. Есть такой закон и он исполнен. Это все», — рассказал Дельфин. Он отметил, что остальные участники его группы отправились на фестиваль Atlas Weekend в Киеве без него, чтобы сыграть концерт.

На концерте группа выступала в режиме караоке без участия Дельфина — они играли на музыкальных инструментах, а зрители подпевали, подглядывая слова песен на экране, установленном на сцене.

Новости

Грузовик «КамАЗ» и рейсовый пассажирский автобус «Неоплан», следовавший из Самары в Ижевск, столкнулись в ночь на 2 июля в девяти километрах от города Заинск (59 километров от Набережных Челнов). После столкновения автобус опрокинулся и загорелся.

В больницу в Набережных Челнах госпитализировали шесть пострадавших, столько же находятся в медсанчасти города Альметьевска. В аварии не пострадали трое человек, в том числе 17-летний подросток.

Следователи рассматривают несколько версий ДТП. «Среди них ― водитель автобуса был ослеплен фарами, либо он заснул за рулем, либо не справился с управлением при обгоне. Сейчас все обстоятельства устанавливаются», ― сказала представитель СКР.

Следователи провели обыски в «Евразийской корпорации автовокзалов», которая организовывала рейс автобуса Самара-Ижевск, а также задержали гендиректора этой компании. 

Власти Самарской области и Татарстана объявили, что выплатят семьям погибших по 1 миллиону рублей. Руководство Удмуртии также пообещало, что семьям погибших и пострадавших окажут помощь.

В Татарстане 2 июля объявили днем траура.

Литература

Иллюстрация: Jim Dickens

1

Как у нас там сегодня с дыханием, как датчики, как перышки, ребра — как?

Мы стоим на перекрестке — раз, два, три — меняется цвет светофора, к нам приближаются лица, улыбки, темные очки, ресницы, сложенные зонтики, облако шуршания плащей, разговоров, скорых шагов. Двадцать четыре, двадцать пять — мимо движутся машины, как школьные кораблики-оригами, на которых нарисовали окошки и человечков, пятьдесят восемь, пятьдесят девять, минута — снова переключается светофор.

Если долго стоять на месте, можно увидеть, как все начинается, заканчивается и начинается снова. С точки зрения наблюдателя, первыми исчезают случайности — несуразности, несообразности, всякая ерунда. Я нашел на улице кусочек янтаря — он лежал у края мостовой, в сантиметре от водосточной решетки. Задержись я, и его бы смыло дождем, завертело бы в трубах, подземных трассах, гулких туннелях — сколько бы я ни пытался представить, куда они ведут, не получалось: набираешь скорость и упираешься в серый, капельный туман, в котором сначала мерцают светлячки, жужжат флуоресцентные лампы, а потом — почти сразу — ничего нет. Но я успел. Я носил этот янтарь в кармане ветровки, разглядывал разводы, пузырьки, туманности — мне казалось, достаточно лишь небольшого усилия, и я окажусь внутри; и, когда это произойдет, выяснится, что там — все в движении, все тягучее и, одновременно, легкое; лучи света не пронзают пространство, а текут в нем, меняют форму, распахиваются, нависают друг над другом гигантскими гребнями, а потом превращаются в равнины, утекают реками, отступают морями, и птицы парят в невесомости, потому что нет точки отсчета, посмотрев на которую можно было бы сказать: «Я лечу». Я снова прятал янтарь в карман.

***

…Выйдя утром из подъезда и пройдя по своей улице метров пятьдесят, Томер К. вдруг останавливается и оборачивается. Окно соседнего дома украшено переливающейся гирляндой, что странно, так как там уже никто не живет: старуха Маргалит умерла почти год назад, похоже, не оставив наследников. Гирлянда, впрочем, прикреплена снаружи — приклеена скотчем. Томер подходит поближе. Снизу к гирлянде прицеплены аккуратно вырезанные из фольги рыбьи скелетики. Они чередуются со сверкающими на солнце чайками, клоунскими колпаками и вертолетом, также аккуратно вырезанным и напоминающим скелет. Томер старается заглянуть в окно, стирает с него ладонью жирную пыль — там ничего не видно. Он пожимает плечами, отряхивает руки и одежду, идет к автобусной остановке. Почему-то идиотская гирлянда не идет из головы. Он даже звонит с работы жене, просит посмотреть, на месте ли она. Гирлянда на месте. Голос жены кажется ему немного встревоженным. Вечером он спешит домой, но гирлянды уже нет — кто-то ее сорвал и унес, осталась полоска скотча с приклеившимся к нему обрывком мишуры. Томер медленно идет к своему подъезду. На обочине что-то блестит — вертолет из фольги. Томер поднимает его и несет домой.

…Офир З. вынимает из почтового ящика рекламную брошюру на китайском языке. А, может, на японском или на корейском — кто их разберет. Он пожимает плечами и относит ее домой — вместе с газетой «Последние новости» и счетом за воду. На первой странице брошюры — фотография речного лайнера. Сын Офира вырежет ее ножницами и вклеит в секретную тетрадь — к другим кораблям, ракетам и летающему динозавру. Вечером Офир собирается выбросить искромсанный лист бумаги, но вместо этого зачем-то складывает из него самолетик, открывает окно и запускает самолетик в темноту. Окно он тут же захлопывает, так как оттуда веет холодом — началась зима.

…Лена Л. вытаскивает из прозрачного пластикового пакета белое перо. Держать его в руках неприятно: оно слишком гладкое, будто смазанное чем-то невидимым — тайной второй кровью, которая есть у птиц. Непонятно, как оно оказалось среди покупок из супермаркета: ветром его, что ли, туда воткнуло, или кто-то так пошутил. Специфическое, надо сказать, у этого человека чувство юмора. Лена разжимает пальцы, перо медленно опускается на пол. «Большая ведь птица», — думает Лена. Она берет салфетку, поднимает ею перо, несет к мусорному ведру, но на полпути останавливается, несколько секунд стоит, задумавшись, а затем выходит из квартиры. Лена направляется к морю. Оно совсем рядом, всего лишь в паре кварталов от ее дома. Выходишь — и соленый ветер встречает тебя, рыбы глубин светят тебе, ракушки ждут, водоросли обнимают. Зажатая в руке салфетка пропиталась Лениным потом. Она подходит к берегу, но, если бросить перо отсюда, то ветер вернет его, снова вытолкнет на сушу. Лена идет вдоль морской кромки — одна щека сухая, другая мокрая — и, пройдя несколько десятков метров, сворачивает на мол. Ветер усиливается, брызги попадают ей в глаза. Она идет, зажмурившись, выставив вперед вытянутую руку с белым пером.

…Лю Вэй спешит на работу. Только что рассвело, воздух не успел прогреться, — он ежится и засовывает руки глубже в карманы куртки. Лю Вэй всё больше напоминает сам себе настороженную птицу — осанка изменилась, походка и, главное, зрение. Охват приближается к 180 градусам, временами ему кажется, что даже и больше. Надо беречься полиции. Заметив на стенах синие отблески, он успевает спрятаться за дерево. Когда патрульная машина скрывается за поворотом, он позволяет себе немного расслабиться, закуривает. Стряхивая пепел, Лю Вэй замечает, что под ногами — разбухший в луже бумажный самолет. Бумага изрезана ножницами. Он различает слова: «…вдоль великой долины...»

…Михаэль Р. поднимается на холм и смотрит оттуда на побережье. На север и на юг уходят цепочки огней. Они переплетаются, притягивают к себе более тонкие светящиеся нити, вливаются в огненные пятна — круглые, квадратные или лишенные формы — соединяют их и тянутся дальше. Михаэлю кажется, будто под ним — застывший вихрь, парящий в темноте, над землей. Огни подрагивают в ды́мке.

***

К морю стремятся тысячи воздушных струй — сквозняки из ветхих форточек, неплотно закрытых дверей, проходных дворов, тайных ходов, незамеченных переулков, невстреченных взглядов, забытых недоразумений. Я делаю вдох. Атмосферный фронт надвигается с моря, из-за наших спин. Выдох. В наших легких пузырится кровь. Однажды, гуляя вдоль моря, я нащупал в кармане ветровки дыру, а янтаря там больше не было.

2

Фриду собирали с миру по нитке. Приносили накрахмаленные носовые платки, шелковые кофточки, туфли-лодочки, кашне из Кашмира, такое всегда согреет. Вера принесла кожаную папку с клацающей застежкой, Зоя — сережки с двумя выпавшими кристалликами. Коленька тогда притащил бабушкину каракулевую шубу. Пока нес, чувствовал, как комочки меха под его ладонями пропитываются потом и проседают. Ветхая подкладка, потрескивая, расползалась; пальцы проваливались внутрь. Все Фридино сгрузили в чемодан. Обитая дерматином крышка не закрывалась, перекашивалась, наружу выбивалось что-то пестрое, гладкое на ощупь, сетчатое. Когда, наконец, удалось ее захлопнуть и закрыть замки, Вера предложила пока что поставить чемодан в прихожей. Так и поступили. Игра во Фриду началась. Первым оказался Коленька, и он, конечно, был великолепен во всех этих фетровых шляпах, болоньевых плащах, чешуйчатых перчатках, лисьих воротниках.

***

Фрида приходит в один и тот же день недели, в этом все дело. Все наготове, у всех напряжены спины, лица вполоборота к двери. Но не тут-то было. Надо прийти так, чтобы именно тебя не ждали. Кто так пришел, тот и выиграл. Фрида звонит в дверь. «Сейчас, сейчас, — это Вера, как не узнать ее голос. — Открываем, открываем! — что-то выстреливает, наверное, это Коленька открыл шампанское. — Жека, мы знаем, кто это! Кто ходил загадочно, улыбался невпопад? Жека, это ты!» Дверь распахивается, на лестничной клетке полумрак, но, конечно же, все сразу узнают Жеку, как ее не узнать. Она заходит в прихожую, все смеются и осыпают ее конфетти, а потом, раз про нее угадали, она должна поделиться воспоминанием. То, что Жека расскажет, отдадут Фриде. На это и идет игра.

…Странная пластмассовая игрушка — сгорбленное существо с длинной улыбающейся мордой. Наверное, морской конек. «Он так улыбается, будто ему известно все на свете, — думает Жека, — а, может, ничего ему неизвестно, это просто такая мимика». Она поднимает морского конька с асфальта. Пластмасса, судя по всему, раньше была красной, но сейчас она выцвела. К спине зверька прилипли мокрые потемневшие листья. Жека стряхивает их рукавом куртки и кладет игрушку в карман.

Фрида стоит на лестничной площадке. Лампочку так и не поменяли, и в желтых всполохах поля шляпы отбрасывают полукруглые тени на ее лицо. Фрида поворачивает голову и смотрит в окно. На пыльном стекле кто-то вытер ладонью круг. За ним переливаются огни. Если бы их расщепляющееся на тысячи острых лучей свечение сопровождалось звуком, то он напоминал бы плавящийся на огне плексиглас. Пыльный участок стекла остается спокойным. Фрида нажимает кнопку звонка. Дверь открывают не сразу. Кто-то возится с замком. «На самом деле, нужно знать секрет. У этих старых замков секреты возникают сами собой, не давая им исчезнуть из твоей памяти. Ключ нужно сначала повернуть не до упора, а потом, резким движением — еще раз». Наконец дверь открывается. «Верка, ты! Ну, ты даешь, а мы ничего не заподозрили. Вообще, были уверены, что это Антон придет, он же тогда хотел заново попробовать».

…Пластинка закончилась, иголка приблизилась к краю картонного круга — отскакивает от него и снова его касается. «Поменяй сторону, — говорит ему сестра, — там же есть продолжение». Антон не двигается, он слушает. Ему кажется, что в этом шуме растворились все звуки мира — все разговоры, шепоты, скрипы, пощелкивания, быстрые шаги среди ночи, смех, гудки пароходов, гудение мчащихся лавин, тишина вращающихся планет — всё в этом шорохе, неизменно ровном. «Это похоже на шум морской раковины, — думает Антон, — только тот звук стремится прочь, а этот — нет». Иголка выскакивает на поверхность круга, раздается скрежет. Антон поднимает ее. Он оборачивается к окну, чтобы сказать сестре, что сейчас они будут слушать сказку дальше. Но сестры уже нет в комнате. На запотевшем окне оплывают нарисованные ею фигурки — птица с длинным клювом, кошка с проведенными мизинцем полосками усов и какой-то малопонятный зверь — видимо, ослик. На улице пасмурно; но, если смотреть сквозь фигурки, все равно приходится щуриться.

Фрида поднимается по лестнице. Лунный свет освещает ступени, и кажется, что стен вокруг них нет. Бывает, видишь сон, в котором никак не можешь прийти в нужную квартиру. Тут все наоборот. Ты можешь позвонить в любую квартиру, в любом городе, сегодня, завтра или когда-то давно — они все одинаково доступны. Ты позвонишь, и там тебя узна́ют. Ты стоишь в дверях, за твоей спиной чернота, в прихожей горит свет. Тебя вспоминают, и в этот же момент в памяти открывшего тебе дверь гаснет маленький квадратик — история, если не рассказать которую, никто этого не заметит. Фрида приближается к двери. Ей нужно переждать одышку. Немного дрожат руки. Сюда, на площадку, лунный свет уже не попадает. Ее глаза успели привыкнуть к темноте, но переход от собственного силуэта к пространству за ним такой нерезкий, что Фриде кажется, что этой линии нет вообще. Фрида и есть пространство. Она воздух, зыбкий от тысяч невидимых сквозняков, сквозь ее глазницы летят частички пыли, выветренные с гор в тысячах километров отсюда; сквозь ее плечи проходят сполохи молний, огни дальних фар, иглы звезд. Подушечка пальца касается прохладной пластмассы звонка.

***

Антон, конечно, и выиграл, кто бы сомневался. Он самый азартный. Доходило до того, что он уже был в квартире, на свету, а его не сразу узнавали. Уже даже привыкли к тому, что в доме находится наша Фрида, всегда в этих своих широкополых шляпах и вуалях, всегда молчит, всегда эта ее полуулыбка — Жека все никак не могла вспомнить, кого же она ей напоминает; всегда отворачивается от света — прижившийся посторонний, чужак в наших одеждах, наша общая шутка. Закончив игру, мы разобрали чемодан. Хотели отдать вещи на благотворительный склад, но оказалось, что они успели прийти в негодность — разваливались прямо на глазах, а Коленькина шуба просто взяла и осыпалась. Это и было теперь в чемодане — ржавые Зоины сережки, в которых к тому времени вообще не осталось кристалликов, какие-то лоскутки, труха, пыль, нитки, все более тускневшие всякий раз, когда открывали чемоданную крышку. Мы решили, пока хоть что-то сохранилось, все сжечь, а прах развеять, чтобы он смешался с ночным воздухом.

***

— Там никого нет, — говорит Антон, захлопывая входную дверь — наверное, опять звонок замкнуло; и темно, хоть глаз выколи.

3

Постепенно я научилась их замечать: черные наклейки — то матово поблескивавшие, совсем новые, будто кто-то из наших прилепил их за минуту до того, как я проходила мимо; то истлевшие, замытые дождями, стертые случайными прикосновениями. Часто их контуры уже скорее угадывались, чем были видны, но я узнавала их, мысленно дорисовывала — на бетонных столбах, на дверях подъездов, на пластиковых оконных переплетах, на цепкой штукатурке конструктивистских развалюх. И не только наклейки, кстати — были и сделанные по шаблону рисунки на асфальте, были дурацкие граффити на воротах детского сада: наша черная утка пляшет среди каких-то птичек, бабочек, офигевших медвежат, с тощим микки-маусом на заднем плане. Одна утка лежала на обочине и была мертвой, со свалявшимися влажными перьями над клювом и с затянутыми сетчатой поволокой глазами. Вообще-то они здесь не водятся, и я думала — это случайность, сбой в системах навигации, при котором отказывают не только способность ориентироваться на большой высоте и помнить маршрут, но и умение отличать движущиеся объекты от застывших, непроницаемые от бесплотных, дальние от надвинувшихся. Думала, совпадение — кому бы пришло в голову оставлять такой знак, в первую очередь — ненадежный, расслаивающийся и распадающийся. Таким знаком можно было отметить только очень короткое дело, а наше занятие требовало наблюдений, сопоставлений, анализа, сживания с существом, которого больше не было (т. е. с умершим). А потом я заметила на двери подъезда, буквально в паре метров от птицы, отпечатанное в типографии объявление — семья Эльдада О. сообщает о его безвременной кончине, ровная рамка. Было еще светло, но, подняв голову, я увидела на третьем этаже залитый огнями балкон. Свет ламп сливался с сумерками, растворялся в воздухе, клочьями разлетался в порывах задувшего с моря ветра. Из квартиры доносились голоса — всхлипы, пение, шепот. Я вошла в подъезд, поднялась по лестнице, толкнула незапертую дверь. В комнате толпились люди, на подушках у окна сидела вдова — неподвижная, с прямой спиной и узловатыми гладкими пальцами. В пути Эльдад всегда ждал, пока они проедут мимо виноградников. Завидев их, не переставал смотреть в окно, не отрывался, пока последний их ряд не скрывался за поворотом дороги. Странная потребность, о которой он никогда не рассказывал, только однажды ей обмолвился, но потом убедил себя, что она не расслышала его слова. Я припарковалась на обочине шоссе и несколько минут просто смотрела на виноградник в окно — взгляд Эльдада. Я открыла дверцу, вышла и поднялась на пологий холм. Дул сухой ветер, солнце было затянуто песчаной пылью. Лозы были скрюченными, ветвистыми. Мощные корни впивались в каменистую землю. Сухие листья касались моих волос. Я стояла и смотрела на шоссе. Мимо проносились серебристые машины и исчезали за поворотом.

Почему именно черная утка? Однажды она прилетела к одному из нас со страшной вестью. В смысле, человек читал письмо о том, что в аварии у него погиб друг, и на его балкон обрушилась эта птица — черная с плоским клювом, перепончатыми лапами и белым лбом. Сломала крыло, ударилась об пол головой. Откуда взялась, опять же непонятно. Видимо, тоже какой-то сбой. Он тогда повез ее в больницу, куда свозят диких зверей со всей страны. В очереди вместе с ними были змеи, ящерицы, нервная гиена с гнилой лапой, кузнечики, олени, хищные рыбы. Все обошлось, и из больницы к нему потом регулярно приходили эсэмэски о том, что черная утка хорошо освоилась в новых условиях. Как бы там ни было, черная утка летит не от тебя, а к тебе. Внезапная смерть разрывает линии мира, нарушает их переплетение. Черные птицы пробиваются сквозь эту ткань. Бывает, одну из линий все еще можно восстановить. Надо только понять какую; надо увидеть знак и настроить взгляд. Однажды мне пришлось поехать в другой город, чтобы забраться там в овраг — слава waze, хотя бы не пришлось его долго искать, — и обнаружить в нем красный резиновый мяч, уже вылинявший от дождей и полусдувшийся. Мяч надо было забросить на балкон в стоявшем над оврагом доме, что я и сделала с четвертой попытки. В другой раз я украла папку с секретными документами и утопила ее в озере. Однажды я несколько дней выжидала, пока восьмилетняя девочка выйдет одна в пустой двор, и я смогу, оставшись незамеченной, запустить в нее бумажный самолетик. Однажды я совершила убийство. Когда я пришла на место преступления, оно уже успело произойти — так тоже бывает. Я скрылась, не оставив следов.

Иногда я вытягиваю руки вперед и смотрю на свои пальцы. Стаи черных птиц срываются с них и разлетаются в разные стороны света. Я пытаюсь проследить взглядом хотя бы некоторых из этих птиц. Сначала мне это удается, но вскоре они превращаются в черные точки и исчезают на небосводе. Потом темнеет, и там появляются звезды. Очертив невидимый мне круг, птицы снова летят к земле.