Когда я весной 2000 года забил тревогу, что к руководству РФ пришел не модернизатор, а десубъектизатор – от меня шарахались. Мол, России наконец-то повезло, пришел чуть ли не новый Петр Великий, замочит врагов в сортире, поднимет страну с колен и т.п. Он и в самом деле говорил так проникновенно, что слабонервные легко внушались и преклонялись. «Не по словам надо судить, - взывал я, - а по делам». Ныне же констатирую, что ряд респектабельных фигур осознали суть политики Путина и открыто доносят до сограждан свою выверенную оценку благодаря мужественным газетам и журналам, сумевшим пока сохранять свою независимость от режима. Среди компетентных фигур, к мнению которых относятся с уважением, академик Российской Академии наук (РАН) Юрий Алексеевич Рыжов. Он - выдающийся аэродинамик, крупный государственный и политический деятель, дипломат, один из организаторов высшего образования в стране, председатель Российского Пагуошского комитета при Президиуме РАН, председатель жюри научной секции Премии «Триумф», один из лидеров Общественного комитета в защиту ученых. Вот избранные места из его беседы 21 августа 2007 с посетителями сайта «Новой газеты» (23.08-26.08.2007 г., № 64 /1284/, стр. 16 http://www.novayagazeta.ru/st/online/147805/):

Q: В Новосибирске против ученых возбуждено очередное уголовное дело по обвинению в государственной измене. Почему российские спецслужбы с такой настойчивостью следят за российскими учеными? Способны ли следователи и оперативные работники силовых ведомств компетентно оценивать сложнейшие научные проблемы? И еще одна в связи с этим просьба: Вы – один из руководителей Комитета в защиту ученых. «Отчитайтесь», пожалуйста, о проделанной работе.

A: Ну, может быть, мы сегодня не уложимся в полной мере в отчет, а на первую часть вопроса я ответил бы так. Мы за последние, уже, может быть, семь, даже, восемь лет стали защищать ученых, которым предъявлялись подобного рода обвинения. Мы исчерпали, фактически, все возможности на данный момент. И, если до 2003-2004-го года удавалось отстоять целый ряд людей, которых преследовали таким мотивом, то, начиная с названных мной лет, это не удавалось практически ни разу, если не считать последний случай, когда одного из новосибирских ученых, которого тоже пытались посадить, суд полностью оправдал. И как только суд доказал, что претензии ФСБ, а именно ФСБ открывает эти дела, несущественны и не имеют никакого основания, тут же возбудилось новое уголовное дело против двух других людей, судя по отзывам - специалистов, о которых я слышал. Здесь также нет никакого предмета для криминала.

Я почему сказал, что мы практически исчерпали все возможности. Последняя возможность, которой мы занимались в 2006 году, это созданный такой странный орган – Общественная палата, к которой мы решили обратиться, потому что мы уже пообращались и к уполномоченному по правам человека, и к президенту, и ко всем другим лицам из самых верхних эшелонов власти. Этот результатов не давало, вы помните дела Данилова, Сутягина – люди сидят. Дело Кабышева, который хотя и не сидит, но условно приговорен, лишь для того, чтобы спасти «честь мундира» преследовавших его структур. В общественной палате есть комиссия по взаимодействию с правоохранительными органами или еще с чем-то, которую возглавляет довольно известный адвокат Анатолий Кучерена. Мы встречались с этой комиссией, туда входят известные люди, такие как известный адвокат Генри Резник, как Николай Сванидзе, известный телевизионный деятель. Они активизировались и, почему я включил этот рассказ в ответ на вопрос: спрашивается, способны ли компетентно оценить специалисты в штатском научные проблемы? И потом было написано обращение в различные инстанции общественной палаты, в котором предлагалось, чтобы экспертиза по подобным делам поручалась профильным отделениям Российской Академии наук. В качестве отчета, я, практически, по ходу уже и сказал, что, если нам и удавалось когда-то что-то сделать, я не буду перечислять лиц, которых удалось защитить, то в последние годы такие случаи становятся исключениями.

Q: Уважаемый Юрий Алексеевич, здравствуйте! В эти дни мы вспоминаем о кончине СССР. Нас не смогли, я имею в виду СССР, уничтожить враги, а вот сами мы это сделали запросто. Вопрос. Почему Россия, точь-в-точь, повторяет политику с Западом, которую проводил СССР? Ведь большинство стран мира, в хороших отношениях с Западом, включая страны бывшего Союза. Неужели Россия это делает как правопреемница СССР? Это уже было, и чем закончилось, известно. Да, разногласия будут всегда, но надо же думать о потомках, которым жить после нас. Заранее Вам благодарен.

A: В какой-то момент наше руководство решило, что надо, так сказать, сплачивать нацию, сплачивать Россию на патриотизме, на возрождении ее величия. Как теперь принято говорить, Россия встает с колен. Не думаю, что она стояла на коленях. Скажем, после 91-го года экономические сложности были, но так и не встали на колени. И вот эта великодержавная раскрутка, она не первая. Если вспомнить в истории России вечное противостояние западников и славянофилов, то славянофилы всегда опирались на то, что Россия, русские – это особая категория. У них духовность, народность, православие, самодержавие. И еще в прошлом веке известный философ Владимир Соловьев выстроил такие ступеньки, в которых первая является самодовольством нации, а последняя – самоуничтожением. Та ступенька, которая разыгрывалась после Александра Второго, особенно при Александре Третьем, как считают многие историки, она привела к крушению в феврале семнадцатого года. Это было уже после всех предсказаний Соловьева и некоторых других.

Я поэтому не очень ощущаю полезность того, что делает власть, раскручивая великодержавность и всемогущество России. А главное, что государственные СМИ это раскрутили, и теперь так, как власть, думает большинство людей, и с этим надо считаться, потому что иногда выходит из-под контроля монстр, которого вы создали. То же может касаться вопроса национализма, который на фоне великодержавности раскручивается, и мы уже сегодня имеем варианты, когда власть, вроде бы приоткрыв бутылку с джинном, закрыть ее уже не может. Так было с рогозинской партией, сейчас такое может произойти в какой-то момент даже с такими послушными козлятами, как так называемые «Наши». Я вроде бы ответил на этот вопрос, и чем это закончилось известно, я привел просто еще один пример из истории, не мной выдуманный и многими описанный

Q: Почему за годы правления Путина Россия перессорилась практически со всеми соседями (Украина, Грузия, Польша, теперь уже и Белоруссия), довела отношения с Западом до точки замерзания? У нас что, теперь единственный сносный союзник – это Казахстан?

A: По-моему, в вопросе в какой-то мере содержится ответ. Лучше всего – спросить об этом у руководителей нашей внешней политики, а поскольку у нас внешняя политика определяется главой государства - президентом страны, то таково было решение Владимира Владимировича Путина, или намерение, которое и было реализовано, и спрашивать это, я думаю, надо у него, а не у меня. И я считаю, что это контрподуктивно – вот так вот перессориться со всеми.

Q: Мы все время всех учим жить и одновременно на всех обижаемся, оставаясь при этом членом Большой восьмерки. Зачем это нам и почему остальные семь развитых стран терпят в своей компании такую капризную девушку, как Россия?

A: Я бы сказал, что, когда нас принимали туда, в восьмерку, девушка была получше качеством. Конечно, она не отвечала всем требованиям своих партнеров по восьмерке, но она была принята в восьмерку в качестве аванса. Мне почему-то кажется, что аванс она не оправдывает.

Q: Как Вы относитесь к Путину как главе государства? К его подталкиванию на третий срок (последним это сделал в телеобращении к россиянам президент Казахстана)?

A: Да, Нурсултан Абишевич сделал это последним, но до него многие это делали. Если говорить о моем отношении к Путину, как к главе государства, то мое личное, может совершенно ошибочное, мнение, что он не оправдал надежд.

В 2000 году он, видимо, не был готов к тому, что взвалили на его плечи. А потом вот эта вот некоторая растерянность переросла в какую-то самоуверенность, самоутверждение, которое, повторяюсь, может перейти таким путем по лесенке вниз, предсказанной в XIX веке Владимиром Соловьевым.

Q: Представьте себе Медведева и Иванова во втором туре президентских выборов. Кому отдадите свой голос?

A: Ну, может быть, не пойду вообще, потому что надо посмотреть, останутся ли выборы у нас имитацией, какой они являются в последние годы, или может быть, на думских выборах мы увидим какой-то прогресс и тогда надо будет решать, за кого голосовать. А если выборы останутся имитацией, то участвовать в имитации как-то немножко стыдно.

Q: Не кажется ли Вам, что отмена порога явки делает выборы бессмысленными? Почему, с Вашей точки зрения, ее отменили?

A: Вот недавно совсем, сравнительно недавно, на поминках Бориса Николаевича Ельцина в Георгиевском зале Кремля, я оказался за столом рядом с новым председателем избирательной комиссии Чуровым и Валентиной Матвиенко. И там у них зашел разговор (как всегда – хоть и поминки – обсуждаются насущные вопросы) о явке. И стали сетовать на то, что явка низкая и т.д... Я для начала скажу, что отмена явки – она вызвана некоторой избыточной паникой власти: вдруг не соберется нужное количество, выборы окажутся недействительными, пусть они будут имитационными, но по явке недействительными. Значит, этот страх сняли с себя. А вот на вопрос, почему мало ходят, который задавали друг другу Чуров и Матвиенко, я спросил: «Валентина Ивановна (а мы с ней давно знакомы. Мы были вместе членами президиума Верховного Совета СССР, но возглавляли различные комиссии), вот Вы пойдете на футбольный матч, счет которого Вам заранее известен, и кто и когда забил гол?». Она отмолчалась. Вот примерно этим ответом я хочу ответить на тот вопрос, который вы задаете в зачитанном мной вопросе.

Q: Уважаемый Юрий Алексеевич! Узнал из «Новой» этот адрес, вспомнил молодость, когда мы регулярно встречались на конференциях по физической электронике, и обрадовался, что Вы по-прежнему в строю. Я - ученик и, в какой-то мере, преемник В.Н. Лепешинской, Андронов Саша, и я вместе с друзьями - политехниками из лаборатории Аброяна (ныне - Титова) желаю Вам успехов и удачи в Ваших благородных попытках хоть что-то сохранить от отечественных науки и образования.

A: Огромное спасибо, Саша! Потому что бывают просто такие совпадения неожиданные в жизни. Дело в том, что через два дня, строго говоря, в пятницу, я открываю в Звенигороде в пансионате Академии наук свою очередную конференцию по взаимодействию атомов ионов с поверхностью, которую я так сказать веду, тоже унаследовав от других высоких людей науки. Я думаю, что на этой конференции будет Титов. И я очень хорошо вспоминаю Веру Николаевну Лепешинскую, и Аброяна… Очень благодарен Вам за память и желаю Вам того же, что Вы желаете мне. Спасибо.

Q: Вам не противно смотреть телевизор?

A: Вы знаете, я его и не смотрю. Иногда только «Культуру».

Q: Почему с такой жестокостью власть разгоняла Марши несогласных? Чего боятся кремлевские?

A: Вот этот вопрос – к ним, к кремлевским. Я уже говорил, что, испугавшись того, что не будут легитимными, а имитационными выборы, отменили порог явки. Значит, чего-то побоялись кремлевские, когда с жестокостью и противозаконно разгоняли «Марши несогласных».

Q: Способен ли Ходорковский, выйдя из заключения, стать заметной политической фигурой, реальным и объединяющим лидером оппозиции?

A: Ну, тут я бы не стал даже пытаться ответить на этот вопрос. Все может в этой стране быть. Все!

Q: Одна из актуальных проблем – полемика между выдающимися российскими учеными и РПЦ о попытках православной церкви утвердиться в школе, о ее активном вмешательстве в светскую жизнь государства. Что Вы об этом думаете и почему эта проблема обострилась именно сейчас?

A: Во-первых, я сразу отвечу, что я об этом думаю. Я полностью солидарен с обращением десяти моих коллег-ученых по этому поводу к нашей власти. Клерикализация нашей жизни меня беспокоит давно. И, как выяснилось, не одного меня. Я подписал это письмо позже, я тогда был в больнице. Я подписал это письмо, присоединяясь к мнению десяти моих коллег. Почему это обострилось сейчас? Просто, видимо, определенные круги РПЦ, ее верхушка – она почувствовала свою силу, укрепила свое влияние на власть, потому что во власти появились, так сказать, бывшие борцы с религией, а теперь истово верующие православные, которые еще креститься толком не научились, но подсвечниками на торжественных богослужениях (я имею ввиду держателями свечки в руках) успешно работают.

Q: Почему страна, производящая лучшие в мире истребители, не способна создать мало-мальски конкурентоспособный автомобиль? Почему это получается у немцев, французов, американцев, шведов, которые тоже делают хорошие истребители, по крайней мере – сравнимые с нашими?

A: Понятно, что культуры создания автомобилей у нас никогда не было. Если вспомнить историю советского автомобилестроения, это были, как иногда говорят, цельнотянутые конструкции. Сначала это был Форд «А», потом это были такие автомобили, как «Москвич», он был в большей степени – и в конструкции, и по своей идеологии, начиная с 401-го по 408-е – это аналогия немецкого «Опеля» трофейной конструкции образца 30-х годов. Наконец, это была «Победа», которая с «Опель-капитана» была содрана, так сказать. И форму ее очень напоминала. Потом пришла пора что-то делать, и был куплен фиатовский конвейер, поставленный в Тольятти, который до сих пор выпускает автомобили. А основная идеология всего того, что строилось на этом конвейере – она была образца конца 60-х годов. Кроме того, внутренний рынок был настолько ненасыщен, что брали все что угодно. Достать машину было невозможно, имея деньги! А теперь тем более никаких шансов нет, если мы не будем покупать или по лицензии производить конструкции, созданные не в России.

Повторяю, культуры разработки собственного автомобиля в России за последние 70 лет, когда развивалось во всем мире автомобилестроение, не было создано. Про истребители мы потом поговорим. Но вот ситуация, которая была с этой мини-забастовкой в Тольятти, на ВАЗе – она интересна чем? Эти забастовщики, они, как говорится, на лезвии ножа оказываются. Потому что, если они требуют прибавки зарплаты, тогда повышается еще больше цена этого автомобиля, мягко говоря, далеко несовершенного. И он становится неконкурентоспособен и тогда нужно свертывать производство, увольнять людей, что и будет делать администрация, если действительно, будут продолжаться выдвигаться требования в более широком масштабе – резкого повышения заработной платы.

Q: Как Вы оцениваете состояние парка российской гражданской авиации? Способен ли отечественный авиапром обеспечить этот парк современной техникой в необходимом количестве и качестве?

A: Думаю, что нет, хотя сейчас такие громкие заявления идут, что мы возродим наш авиапром и будем одними из главных производителей. Надо себе представлять ситуацию так: вот сегодня по большим гражданским самолетам существует два производителя – американский Боинг и европейский «Эрбас». Они выпускают 300-350 больших машин в год каждая. То есть порядка 700 машин в год. Когда я уезжал во Францию, а перед этим, зимой 91-92-го года мы строили в Ульяновском авиационном комплексе – моя такая небольшая группа людей – летательный аппарат легче воздуха под названием «Термоплан». И я бывал в ульяновском цеху, где стояли последние конструкции (правда, десятилетней к тому времени давности) наших гражданских самолетов Ту-204. В этом цеху они были в разной степени готовности, ну так всегда бывает на авиационном заводе.

И когда я вернулся через 7-8 лет туда, я примерно ту же картину увидел. Я спросил: «А сколько с этого конвейера сошло машин за эти 7 лет?». Мне сказали, что-то между 15-ю и 20-ю машинами за 7 лет! Вот, сравнивайте, как можно конкурировать даже на внутреннем или на другом рынке при такой скорости производства. Это одно дело. Потому что внутренний рынок у нас был для покупки гражданской авиации абсолютно неплатежеспособен, а на внешний рынок нас никто не пустит, потому что там такие гиганты. Кроме того, еще для другого класса немножко самолетов гражданских хорошие машины производит Бразилия и Канада. Больше таких крупных производителей гражданской авиации в мире нет. И выйти на этот рынок вряд ли удастся, тем более, что мы отстали за эти годы в технологии и что самое главное – мы утеряли рабочий потенциал. Я имею ввиду не только рабочих на конвейере, я имею ввиду инженеров, техников и т.д. Одни устарели, другие ушли зарабатывать в другое место, где платят.

Q: Посмотришь государственные теленовости (а других просто нет), и создается впечатление, что мы живем в стране с глубоко милитаризованной наукой и техникой: лучшие зенитно-ракетные комплексы – наши, лучшие подводные и воздушные ракетоносцы – наши… Кто и зачем занимается милитаризацией сознания граждан России? Нам что, больше нечем гордиться?

A: В своем вопросе Вы практически себе уже ответили, причем ответили так, как и я бы Вам ответил. Я бы не сказал, что наша наука и техника милитаризована, потому что она была милитаризована в советские времена. Глубоко милитаризована. И таким штурмовым способом мы удерживали паритет в холодной войне. Что касается лучших, как Вы говорите, подводных ракетоносцев, то достаточно много печальных судеб этих ракетоносцев. Так что я бы не сказал, что они лучшие. Они в общем, приличные, наверное, по сравнению с американскими, и не совсем отсталые, но в том, что они были лучшие, сомневаюсь. Это не моя сфера.

Воздушные ракетоносцы - очень интересная история. Сегодня о них кто-то вспоминал в какой-то газете или в радиопередаче. Дело в том, что в сентябрьские дни 91-го года. Отметьте себе – у нас сегодня 16-я годовщина путча. Август. А в сентябрьские дни 91-го года Буш-старший выступил с инициативой снятия с целого ряда носителей стратегического ядерного оружия. Какие были тогда носители? Морского базирования, наземного базирования и воздушного базирования. И Горбачев создал комиссию, которая должна была в недельный срок подготовить нашу ответную реакцию. Кстати, в комиссию тогда вошло много известных людей. Человек 7-8. Я входил, Силаев входил, как бывший министр авиационной промышленности, маршал авиации Евгений Шапошников. И мы предложили, путем анализа, снять, действительно, в первую очередь с дальних стратегических бомбардировщиков ядерное оружие.

Я не буду говорить о других встречных предложениях, потому что прямо из Ореховой комнаты, где мы заканчивали это обсуждение нашего решения, Горбачев брал лист и шел к телевизионщикам в соседнюю комнату – оглашать наш ответ Бушу. Но почему-то Горбачев в последний момент отказался снять со стратегических бомбардировщиков это оружие. Мы не очень поняли, в чем дело. Это в последний момент было сделано.

А посмотрите, что делается сегодня! Президент страны недавно объявил на этих совместных ШОС-овских или российско-китайских учениях о том, что мы опять поднимаем на постоянное боевое дежурство стратегические бомбардировщики Ту-95 и Ту-160. Судьба странная. Во-первых, Ту-95 – это очень устарелая машина, хотя надежная – такие машины и в Америке служат по 50 лет. Во-вторых, раньше Советский Союз непрерывно держал в воздухе в таких стратегических районах, с которых легко можно с бомбардировщика достать ракеты потенциального противника. А таковыми являлись Соединенные Штаты и их базы в разных морях и океанах. Непонятно, за кем будем следить сегодня. Почему-то в районах каких-то экономических интересов. А что мы будем в районах экономических интересов ядерными ракетами делать, если там не соблюдаются наши экономические интересы? Непонятно. В свое время часть из этих Ту-160 осталась на Украине, их потом зачем-то выкупили у Украины. Новых мы делать не будем. Сейчас, как написал сегодня, по-моему, в «Новой газете» Фельгенгауэр, у нас штук 20 может сохраниться таких стратегических машин, которые можно держать … Это безумно дорого и непонятна цель.

Q: Вас справедливо называют одним из организаторов советского, а затем и российского высшего образования. Как Вы относитесь к ЕГЭ, как оцениваете уровень знаний современной молодежи, могли бы сравнить сегодняшнее поколение студентов с теми молодыми людьми, которых Вы учили, будучи ректором МАИ?

A: Я Вам скажу, что тогда тоже шла медленная деградация инженерного образования, я о других видах образования не говорю. И оно было связано с тем, что у нас было колоссальное перепроизводство инженеров, потому что мы в первую очередь защищали милитаризацию нашей военной промышленности. Не только за счет умения, а, прежде всего, за счет огромного числа КБ, заводов, огромного количества инженеров. И шла огромная девальвация инженерного звания, потому что зарплата у инженера была очень низкой, пусть они окончили МАИ и еще что угодно. Многие уже не оставались в этой сфере. А после крушения Советского Союза, которое, в частности, произошло из-за милитаризованного перенапряжения в экономике и социальной жизни, в образовании происходили сложности, связанные с тем, что появилась некая коммерциализация, платное образование... В вузах при приеме появилась коррупция. Если раньше, при Советском Союзе, было частное репетиторство, иногда преподаватели из того же вуза занимались с плохо подготовленными абитуриентами и даже плохо учащимися студентами, то сейчас большой размах приобрела коррупция. И молодые люди открыто говорят: мол, да ладно, поставят мне трояки, а потом буду искать работу.

Я могу сказать про специальности, которые мне ближе. Я заведовал кафедрой аэродинамики МАИ и сейчас заведую этой кафедрой. Аэродинамика – наука достаточно сложная, она экспериментальная и очень математизированная. Учиться там трудно. Кому нужны аэродинамики? Аэродинамики нужны только тем организациям, странам, фирмам, которые разрабатывают новую летательную технику, будь то ракеты, зенитно-ракетные комплексы, спутники, самолеты – все что угодно. Это нужно разработчикам. Ну, о разработке мы с вами уже на примере Ту-204, Ту-214, и вообще о состоянии нашей авиационной промышленности знаем все. Что касается ракет, то «Булаву» никак не доведут. Я не думаю, чтобы сейчас что-то разрабатывалось вместо «Булавы». И вот ребята, которые сейчас по моей кафедре заканчивают – у них нет перспективы поработать по специальности. Они наверняка уйдут, потому что те, кто хочет учиться и хорошо учится, а их немного (скажем, в каждой группе таких единицы). Они прекрасно знают компьютерную технику, программирование. Они найдут себе применение. Другие будут вообще искать себя в какой-то сфере обслуживания или что-то такое. Еще хорошо очень учатся 2 или 3 вьетнамца. Они всегда полные отличники! Я не уверен, что они рассчитывают на то, что во Вьетнаме будут разрабатываться новые самолеты и истребители, но поскольку они уже достаточно открылись миру, они могут быть оценены в развитых капиталистических странах. Как Вы знаете, очень много людей из Азии работают в Соединенных Штатах и в Европе на достаточно высоких профессиональных местах.

Ну, и еще тогда же, в советские времена, в последние годы ужасно тяжелое положение сложилось у нас с вычислительной техникой. Я уже писал об этом. Повторю свою избитую фразу, что во второй половине 80-х годов XX века в Московском авиационном институте, считавшимся одним из нужных для страны, для обороны, люди без всякой усмешки или иронии говорили: «У нас на кафедре есть персональный компьютер коллективного пользования». Парадокс чувствуете? Это потому, что катастрофически не хватало этого дела. Собственные персональные советские компьютеры были ужасными. И начали появляться с 286-м процессором персоналочки. Кто-то делал большой бизнес на ввозе сюда этой техники.

А за 5 лет до этого я объехал по поручению Министерства высшего образования СССР 12 вузов Китая. Их материальная база, в смысле знаний и сооружений, была не блестящая еще тогда, но у них было огромное количество персональных компьютеров, конечно не китайского производства, а привезенных. И там залы были с компьютерами, к которым студенты имели прямой доступ, они просто приходили к столу и садились.

Так что, вот так происходило с высшим образованием в высоко милитаризированной экономике Советского Союза, и даже применительно к таким вузам, как МАИ.

Q: Сохранился ли в России инженерный корпус, если да, то как он формируется? Знаете ли Вы, как живет сегодня рядовой российский инженер?

A: Я практически ответил на этот вопрос. Рядовой российский инженер может жить очень хорошо, если он находит себе применение в такой организации, где прилично платят. По специальности или не по специальности, а просто по его энергии, инициативе и интеллекту. А сейчас, повторюсь, громко звучат голоса о том, что мы возродим нашу авиационную промышленность, и туда будут вкачиваться большие средства, и уже в существующих организациях авиапромышленности поднимаются зарплаты. Они еще далеки до нормальных зарплат, но уже приближаются к той сумме, на которую можно жить и даже немножко содержать семью. Но даст ли это России всплеск и возрождение авиационной промышленности России – в этом у меня большие сомнения.

Q: Способно ли государство быть эффективным собственником природных ресурсов (нефть, газ), тяжелой промышленности (создание под контролем государства суперкорпораций в области авиа-, судо- и станкостроения)?

A: Я не экономист и тем более совсем не профессионал в этой области. Но, по мнению экономистов и профессионалов, государство не может быть эффективным собственником там, где вы спрашиваете. Вот сейчас будет один из наглядных примеров – это когда Рособоронэкспорт (который возглавляет, по-моему, Чемизов, генерал спецслужб) забрал полностью под себя ВАЗ с разрушающимся производством несовершенных и отсталых автомобилей. По какому пути они пойдут, создавая еще более крупные государственные холдинги автомобилестроения, не знаю. Про авиахолдинг я уже сказал, что очень трудно собрать все заново из остатков того, что рассыпалось. Не только деньги для этого нужны, здесь нужно время и желание людей идти туда, или заново приходить туда и успешно работать над разработкой новой авиационной техники или над разработкой технологий для того, чтобы производимые на нашей территории самолеты были конкурентоспособны.

Судостроение от меня дальше, а по станкостроению власти, по-моему, сегодня приняли решение о каком-то облегчении пошлинного и таможенного контроля за ввозом и вывозом станков. Как и с ввозом их из-за рубежа в Россию, так и с вывозом российских станков за рубеж. По первому потоку - в Россию - уже давно звучали слова о том, что нужно облегчить сюда ввоз высокопроизводительного и высокотехнологичного оборудования, чтобы развивалось культура производства чего бы-то ни было на основе современной станкостроительной техники. Ну, вот, вроде бы, власть вняла, может быть, что-то улучшится.

Q: Сравните сегодняшний уровень и качество российской дипломатии с ее уровнем и качеством времен Вашей работы Чрезвычайным и Полномочным послом РФ во Франции?

A: Мне кажется, профессиональный уровень дипломатов – я имею в виду обученность, подготовку и дисциплину – в Советском Союзе была очень высокой. Когда я приехал в январе 92-го года в Париж в качестве посла и сразу назревал мощный официальный визит Ельцина со своей командой к господину Миттерану, я, естественно, абсолютно не знал, как готовятся такие вещи, но мой заместитель и штаб посольства отработал как часы. Все было на высоком уровне сделано. А дальше я быстро ощутил себя, как бы, комиссаром новой России в советском посольстве! Потому что, если есть какая-то линия государственная на сближение с Америкой ли, с Францией, с Англией и т.д., то аппарат посольства это будет отрабатывать на высоком уровне абсолютно профессионально.

Во Франции тогда был очень к России большой интерес. К нам очень хорошо относились элиты – политические, экономические, интеллектуальные элиты Франции. К россиянам и к России интерес был большой. Это стало немножко ухудшаться с началом первой чеченской войны. Несколько сложнее стало, но все равно это недовольство некоторой части элиты не распространялось на нас, на дипломатов. Может быть, какое-то сочувствие к нам было из-за того, что у нас на родине не все так здорово.

Что происходит сейчас, мне говорить трудно. Я вернусь к началу моей деятельности, к первым месяцам или году моей работы послом. Я еще раз подчеркну высокий профессионализм и ответственность дипломатов советской школы того периода, и сравнил бы ее немножко с ответственностью дипломатов от спецслужб. Вскоре после моего приезда в Париж, «ушел» резидент внешней разведки полковник Ощенко. Вместо того, чтобы вернуться, так как у него кончался срок, в так называемый «лес» – бывший ПГУ (первое главное управление, а нынче это внешняя разведка). Он ушел, исчез. А французы – они, видимо за ним уже давно следили - мне рассказали, что он ушел к англичанам. Как только это произошло – было лето 92-го года – я дал первое интервью по этому поводу Юрию Коваленко. Я сказал, что в МИДе СССР дисциплина поставлена лучше, чем в КГБ СССР. Мидовский чиновник уезжает на Смоленскую площадь, где продолжает работать по профессии, а воспитанники другой школы иногда уходят к потенциальному противнику.
Проехали…

Q: Совместимы ли Россия и нанотехнологии?

A: Я уже говорил, что сомневаюсь, даст ли что-нибудь вкачивание огромных денег в авиахолдинг. Усомнился. Очень боюсь за нанотехнологии. Дело в том, что я следил, в том смысле, что участвовал в некоторых исследованиях, которые тогда не назывались наноисследованиями. Это направление существует уже десятки лет, оно имеет отношение к микроэлектронике, к органике – в общем, ко многим вещам. Очень интересное и важное направление. Но вот на Западе в последние годы стали нанотехнологиями. Теперь мы подхватили этот термин. И вот, в частности, международная конференция, которая открывается в пятницу в Звенигороде, там есть целый ряд направлений, плотно связанных с наноисследованиями. Исследованиями на атомарном уровне, на кластерном уровне тех или иных структур, которые лежат в основе надежд на нанотехнологии. Удастся ли опять же как-то правильно объединить и правильно профинансировать эти направления деятельности, когда туда вкачают огромные деньги? Есть большая опасность, что хорошо разбирающиеся в этом деле скромные профессионалы не успеют дотянуться до этой кормушки, а ловкие люди, которые только вчера услышали слово «нанотехнологии», спекульнут на этом. Могут государство немножко «почистить» на этот счет, а потом сказать другому руководителю государства: «Знаешь, не получилось». Вот боюсь я этого. Не дай бог! Лучше было бы, чтобы хоть что-то получилось и в высоких технологиях мы бы оказались в чем-то причастны к мировому сообществу, научному и техническому.

Q: Почему господин Путин так пристально следит за нефтегазовым сектором российской экономики?

A: Это вопрос к нему. Я не могу на него ответить.

Q: Вы автомобилист со стажем. Как себя чувствуете за рулем на наших дорогах, как выстраиваете отношения с гаишниками?

A: Хороший, слава богу, последний вопрос! Вот, мы и расслабимся. У меня с гаишниками всегда были плохие отношения. Я за рулем больше 50 лет. И сейчас приехал сам в «Новую» по жаркой Москве. И вообще я не вылезаю из-за руля. Во Франции только на официальные мероприятия ездил с водителем, который мне должен был открыть дверь. А так я объездил все сам, за рулем, слава богу, на хороших машинах, на которых я до 92-го года не ездил никогда. Я ездил на всех советских машинах, кроме, может быть, «Запорожца».

С ГАИ у меня отношения всегда были плохие. Только за скорость. Даже был случай во Франции, когда меня остановила дорожная полиция за превышение скорости на одном хорошем шоссе по дороге из Швейцарии в Париж. Но там обошлось дело. Еще была дипломатическая неприкосновенность. В России раньше дырки мне делали, а так никаких эксцессов не было.

Сейчас в ГАИ более высокая коррупция. Интерес с двух сторон есть. Вот мне не везет последние три года. У меня трижды эвакуировали машину, причем, из мест не самых напряженных, а просто там, где легче было взять ее и увезти. Все бы было ничего, но чтобы вернуть ее обратно, тратишь колоссальное количество времени, нервов и энергии. В последний раз – это было буквально на прошлой неделе – я увидел, что ее увели в два часа дня. Приехал я на это место в час, в два я вышел – нет. И вернулся домой в 11 часов вечера. Я стоял в каких-то бешеных очередях, я наслушался рассказов в этих очередях о той коррупции, которая процветает в ГАИ. А кто-то недавно сказал, что это не коррупция, просто мы живем в неофеодальном обществе, это просто на кормление дают. Кому дают регионы на кормление, кому дают область деятельности, скажем, регулирование дорожного движения на кормление, чтобы сам зарабатывал денежки. Вот на этой иронической ноте я хотел бы закончить и еще раз поблагодарить тех, кто выдержал эти сорок минут тяжелых разговоров. Спасибо, до свидания!