Полную некомпетентность проявили современные абитуриенты ВГИКа, не знающие азов отечественной киноклассики.

Тревогу забил киновед Андрей Апостолов. «Только что провёл во ВГИКе занятие на подготовительных курсах. Замечательные ребята собираются поступать на киноведческий, - написал он у себя в Фейсбуке. – Про артиста Олега Даля не слышал ни один, про Геннадия Шпаликова не слышал ни один (хотя его бронзовая фигура стоит прямо у входа во ВГИК), «Калину красную» не видел ни один. Но это ладно, ни один не знает главного героя «Семнадцати мгновений весны» и ни один не знает даже примерно, когда в стране была перестройка. А в ответ на вопрос про самых популярных у массового зрителя советских режиссёров одна девочка уверенно произнесла «Рязанов и Гайдар»....»

Комментаторы ученого подтвердили, что молодежь ВГИКа сегодня не знает Шукшина и Тарковского, хотя памятник этим великим режиссёрам стоит прямо у входа в вуз! А Гор Карапетян написал: «Получается, что большинство считает нормальным не видеть и не знать классику кинематографа России. Если сравнить с ними студентов, поступающих в литературный вуз, которые не знают и не читают Пушкина, и Толстого... Грустно, когда из грамотной, читающей нации выросло поколение неучей, обидно за наших предков, и за то, во что превращается наша страна».

Источник: https://yandex.ru/turbo/km.ru/s/kino/2019/11/27/studencheskaya-zhizn/862...

В интернете практически нет фотографий Зюскинда — зато фейковых портретов писателя сейчас расплодилось, пожалуй, даже больше, чем у Томаса Пинчона, еще одного скрытного автора. С Пинчоном Зюскинда роднит маниакальное стремление скрывать любую информацию о своей личной жизни, вплоть до сведений о семье и стране, в которой он проживает. Вот только если для американского классика постмодернизма подобная скрытность выглядит как намеренная игра с прессой и поклонниками, то для Зюскинда затворничество — это вынужденный и, видимо, весьма болезненный способ справиться с неожиданно нахлынувшим на него признанием. 

От «Контрабаса» до «Парфюмера» 

Все началось с того, что в 1980 году секретарь авторитетного цюрихского издательства «Диоген» пошла на вечером в театр, где ставили одноактный моноспектакль «Контрабас». После просмотра впечатленная женщина поделилась своим восторгом с начальником издательства Даниэлем Кеелем. У того просто не было времени сходить в театр, но, заинтересовавшись, шеф попросил принести ему пьесу. Текст «Контрабаса» произвел на Кееля сильное впечатление: он задался целью отыскать талантливого начинающего драматурга и через некоторое время встретился с неким Патриком Зюскиндом в его чердачной квартире в Мюнхене. 

Патрик Зюскинд в 2012 году. Фото: Hans Kumpf

На вопрос издателя, есть ли у него что-нибудь еще неопубликованное, писатель ответил, что давно завершил работу над романом, но тот вышел плохим и он не хотел бы, чтобы его вообще кто-то читал. Даниэль Кеель все же прочел рукопись и решил издать ее, для начала скромным тиражом в 10 тысяч копий. Сейчас же эта книга выдержала уже огромное количество изданий на 47 языках общим тиражом более 12 миллионов экземпляров и известна всему миру как роман «Парфюмер. История одного убийцы». Произведение Зюскинда стало самым популярным немецкоязычным романом со времен, наверное, «На Западном фронте без перемен» Эриха Марии Ремарка и принесло писателю невероятную славу, которая, правда, стала сильно тяготить автора. 

«Написать такой роман ужасно» 

Лишь в первый год после публикации «Парфюмера» Зюскинд дал несколько интервью немецкой прессе. Тогда же, в одном из последних разговоров с журналистами, автор сказал о своей успешной книге, сделавшей его современным классиком так: «Написать такой роман ужасно. Я не думаю, что я сделаю это еще раз». С того момента Зюскинд, как и другой великий затворник от мира литературы Джером Дэвид Сэлинджер после успеха «Над пропастью во ржи», принципиально отрекся от публичности и стал вести скрытный образ жизни. Писатель на протяжении многих лет отказывался принимать престижные литературные и государственные премии, чтобы не показываться перед камерами, а дотошным журналистам за годы удалось раскопать лишь то, что Зюскинд владеет домами во Франции в Монтольё и в Германии на озере Штарнберг. Про семью автора тоже известно немного: в 2016 году писатель женился на литературном агенте Тане Граф, с которой они сейчас воспитывают сына. 

Кроме «Парфюмера», писатель опубликовал только две полуавтобиографические повести («Голубка» и «Повесть о господине Зоммере»), а также четыре коротких рассказа в 1995 году, после чего прекратил что-либо издавать вовсе. После смерти того же Сэлинджера многие стали говорить, будто великий автор за годы затворничества написал множество шедевральных произведений, которые вот-вот начнут выходить. Так же из года в год продолжают говорить и про Зюскинда, мол, наверное, живой классик просто работает сейчас над своим magnum opus, но за уже почти 30 лет немецкий автор отметился на литературном поле только несколькими сценариями к фильмам, не получившим особого признания за пределами Германии. Из-за полнейшего отсутствия информации о том, над чем сейчас работает писатель и работает ли вообще, в немецкой прессе Зюскинда окрестили «фантомом» и «закулисным гением современной литературы». 

Фильма «Парфюмер» не получилось бы без экранизации «Имени розы» 

От работы над сценарием к экранизации «Парфюмера» Зюскинд отказался и долго не хотел продавать права на адаптацию произведения. Кстати, среди желающих взяться за экранизацию был и Стэнли Кубрик, который, правда, вскоре отказался от этой идеи и назвал историю неэкранизируемой. В итоге писатель продал права своему другу Бернду Айхингеру, немецкому продюсеру, после его успешной киноадаптации романа Умберто Эко «Имя розы».

Кадр из фильма «Имя розы» с Шоном Коннери в главной роли. Режиссер Жан-Жак Анно, 1986 год. Фото: imdb.com

Неудивительно, что именно пример успеха фильма по тексту Умберто Эко растопил сердце Зюскинда, ведь романы «Парфюмер» и «Имя розы» во многом похожи и построены на одинаковых постмодернистских приемах. Как и итальянский философ, Патрик Зюскинд в своей книге тщательно выстраивает иллюзию псевдоисторичности, подробно приводя детали биографии и даже даты жизни чуть ли не каждого встречающегося на страницах героя. С дотошностью актера, готовящегося к роли по системе Станиславского, дабы воплотить на страницах достоверный образ Франции середины XVIII века, Зюскинд объехал все локации, упоминаемые в книге, и скрупулезно воспроизвел путь своего героя.

Несмотря на настойчивые просьбы режиссера адаптации Тома Тыквера, писатель так и не посетил премьеру экранизации своего текста и никак не комментировал свои впечатления от фильма. Но зато Зюскинд отразил опыт общения с представителями киноиндустрии в сценарии к фильму «Россини», где главными героями являются поэт-затворник и кинопродюсер.

Кадр из фильма «Парфюмер». Режиссер Том Тыквер, 2006 год. Фото: imbd.com

Источник: https://bookmatejournal.livejournal.com/93876.html?utm_source=livejourna...

Одним из главных направлений развития российского государства в первой половине XXI столетия должно стать полномасштабное возвращение в Арктику – уникального региона нашей планеты, обладающего колоссальным стратегическим, энергетическим, экологическим и логистическим потенциалом. Нашей стране предстоит, опираясь на исторические традиции освоения русского Заполярья и на новейшие технологии, приложить немалые усилия для того, чтобы не только эффективно использовать этот потенциал, но и сохранить арктический регион как зону мира и плодотворного международного сотрудничества. Проблемы и перспективы Заполярья обсуждают отечественные специалисты и эксперты, объединённые под эгидой Изборского клуба.

Источник: https://izborsk-club.ru/13865

...Этот день в истории – 29 апреля

1835 год. В день 17-летия наследника престола великого князя Александра Николаевича, будущего Александра II, в Москве на Большой Калужской улице, местное купечество открыло бесплатное Мещанское мужское училище для «50 сирот мужского пола из купеческого и мещанского сословий».

1863 год. Частичная отмена телесных наказаний в России – был обнародован указ «О некоторых изменениях в существующей ныне системе наказаний уголовных и исправительных».

1918 год. По требованию германских властей на Украине была распущена Центральная Рада и образовано унитарное государство с марионеточным правительством гетмана Павла Скоропадского.

1918 год. В Петрограде создана киностудия «Петроградский кинокомитет Союза Северных Коммун» во главе с Дмитрием Лещенко (ныне «Ленфильм»).

1923 год. При поддержке ГПУ в храме Христа Спасителя был открыт съезд обновленцев (обновленчество – оппозиционное движение в русском православии в послереволюционный период, приведшее к временному расколу), который они назвали «Второй Поместный Всероссийский Собор». Съезд вынес резолюцию, декларировавшую лояльность советской власти, низложение «бывшего патриарха» Тихона и упразднение патриаршества.

1923 год. Образование армейской команды Опытно-показательной площадки Всевобуча, будущего ЦСКА. Всевобуч внёс значительный вклад в строительство вооружённых сил, развитие физкультурного движения и массового спорта в стране.

1927 год. В Ленинградской экспериментальной электротехнической лаборатории создан первый прибор, фотографирующий разного рода звуки: речь человека, биение сердца.

1931 год. В СССР состоялась первая экспериментальная телевизионная передача.

1932 год. В СССР созданы бригады содействия милиции (БРИГАДМИЛ). Особенностью этих бригад было то, что они организовывались по инициативе органов милиции и работали под руководством милицейских (районных и городских) управлений, а не при исполкомах. Эта общественная организация, созданная для укрепления правопорядка, быстро приобрела популярность в СССР. Требования к кандидатам в БРИГАДМИЛ ужесточились – принимались граждане СССР, достигшие 18 лет, причём только по рекомендации партийных, комсомольских и профсоюзных организаций

1932 год. СНК СССР принял постановление о строительстве железнодорожной магистрали Донбасс-Москва.

1943 год. Из числа изменников Родины была создана Русская Освободительная Армия (РОА), под командованием бывшего генерал-лейтенанта Красной Армии А. Власова. Формирование подразделений РОА началось в 1943 г., они привлекались к несению охранно-полицейской службы и борьбе с партизанами на оккупированной территории СССР, участвовали в убийствах и казнях советских патриотов и мирного населения. Всего на момент окончания войны в формированиях РОА служило около 35-40 тыс. человек. К началу 1945 г. была сформирована и отправлена на фронт пехотная дивизия (ок. 18 тыс. человек). На фронте войска РОА появились 9 февраля 1945 г., принимали активное участие в боях с Красной армией, оказывая ожесточенное сопротивление. Их действия по отношению к советским солдатам отличались жестокостью и получили высокую оценку немецкого командования и лично министра пропаганды Й. Гебельса. После разгрома фашизма Власов и его подельники стремились укрыться на территории, контролируемой войсками США, но были захвачены Красной Армией. Части власовцев все же удалось найти убежище на Западе, где в годы Холодной войны они работали уже на новых хозяев – спецслужбы США, Великобритании, ФРГ.

1945 год. Освобождение американскими войсками концлагеря Дахау.

1946 год. Совет министров СССР принял Постановление № 1142 «О строительстве Минского тракторного завода». Согласно этому документу Министерство сельскохозяйственного машиностроения СССР и Совет министров Белорусской ССР должны были построить в Минске тракторный завод.

1961 год. В Ленинграде открылась вторая линия метро, Московско-Петроградская. Поезда пошли от станции «Технологический институт» до станции «Парк Победы».

1989 год. На Балтийском заводе в Ленинграде спущен на воду тяжёлый атомный ракетный крейсер проекта 1144 «Юрий Андропов» (ныне «Петр Великий»). Российский крейсер не имеет аналогов в мире, он считается самым крупным не авианосным судном на военном флоте.

2000 год. Германия передала России фрагменты подлинной Янтарной комнаты. В Царском Селе прошла официальная церемония передачи фрагментов интерьера Янтарной комнаты российской стороне – комод, выложенный цветными пластинками янтаря, и картина на мифологический сюжет, созданная в технике флорентийской мозаики. Во время Великой Отечественной войны Янтарную комнату не смогли вывезти в тыл из-за хрупкости деталей. Тогда её законсервировали, оклеив бумагой, марлей и ватой. Однако оккупанты вывезли её в Кенигсберг. Похищенные янтарные панно и двери были смонтированы в одном из залов Кенигсбергского замка. Они стали лучшим украшением работавшего там музея. Когда немецкие войска отступали, комната была демонтирована и вывезена в неизвестном направлении.

 2009 год. С космодрома Плесецк осуществлен успешный пуск ракеты «Союз-У» с космическим аппаратом в интересах Министерства обороны.

Гражданская и этническая идентичность всегда считались отражением изменений в обществе. Гражданская идентичность ‒ «барометр» консолидации общества, солидарности общественных сил, определенное условие целостности государства. Поэтому интерес к ее изучению не угасает.

Новая российская идентичность формировалась в сложных условиях массовых национальных движений сепаратистского характера и распада СССР. Страна потеряла привычные пространственные очертания, систему социальных отношений, политическое устройство. В сравнении с гражданами Эстонии, Латвии, Литвы, Украины, Армении, Грузии, других бывших республик Союза, которые всегда считали себя гражданами не только СССР, но и республик, жители РСФСР ощущали себя советскими гражданами, но редко россиянами. «Наш адрес ‒ не дом и не улица, наш адрес ‒ Советский Союз», ‒ эти слова популярной песни были прежде всего про них.

Не только Россия, но и другие страны ведут поиски своей идентичности. В Японии решают вопрос, относится ли эта страна больше к Азии в силу своих географии и культуры или же к Западу ‒ по богатству и современности. В Германии обсуждают проблемы единства ее граждан через преодоление исторически недавнего разрыва общего маркированного пространства и места страны в европейском сообществе.

Естественно, корректное диагностирование гражданской идентичности в сравнительной перспективе возможно только в том случае, если ученым и политикам удается договариваться об определении самого понятия. Остановимся на ряде теоретических вопросов, которые дискутируются при изучении гражданской идентичности, а также результатах социологических исследований, позволяющих охарактеризовать содержание гражданской идентичности в российском обществе.

В разных научных дисциплинах гражданская идентичность понимается несколько по-разному. Социальные психологи подразумевают под ней главным образом самоотождествление – «кто мы». Философов, историков, в ряде случаев социологов интересует, «какие мы». Таким образом, речь идет о более узкой или более широкой трактовке. И те, и другие исследователи чаще всего опираются на концепции, выработанные социальными психологами, ‒ прежде всего работы Эрика Эриксона, который понимал идентичность как «самоотождествление», имеющее социально-культурную основу, и пришел к выводу, что идентичность связана с идеологией. Это было очень важно, так как ориентировало на изучение механизма формирования идентичности. Все используют также работы Г. Тэжфела и Дж. Тернера [1], которые обратили наше внимание на то, что в основе социального восприятия человека лежит категоризация. Это тоже важно, поскольку связано с ролью государства в создании символов, идеологий. В этом исследователи бесспорно соглашаются. Все принимают подходы Д.Г. Мида о том, что идентичность формируется во взаимодействии с другими людьми.

Дискутируется вопрос: как определять гражданскую идентичность. Есть два представления. Например, В.А. Тишков, который одним из первых использовал понятие «российской нации», пишет о гражданской идентичности в одних случаях как о лояльности государству, а в других ‒ что это «солидарность и повседневная лояльность, чувство принадлежности к одному народу и признание государства своим». То есть в определении фигурирует уже не только государство, но и общность ‒ народ [2].

В кросскультурных сравнительных исследованиях гражданская идентичность измеряется ответственностью за дела в стране, готовностью действовать во имя ее интересов, доверием к окружающим, участием в общественных акциях, проявлениями солидарности.

Гражданская идентичность обычно бывает связана с государственной идентичностью. Чтобы выяснить представления россиян об их гражданской идентичности, этносоциологи Института социологии РАН [3] сначала в экспертных, потом пилотных (пробных), а затем и в репрезентативных исследованиях в разных регионах страны спрашивали респондентов: что их объединяет с гражданами России? Самым значимым фактором, набирающим больше всего голосов в сравнении с другими, является «общее государство» ‒ 60‒85%. Среди других консолидирующих представлений – родная земля, природа (35-60%); язык, культура, ответственность за судьбу страны (20-36%); обычаи, черты характера, иное (до 10%). Естественно, выбор зависит от исторического опыта, места проживания, этнического состава окружения, кругозора людей. Но совершенно очевидно, что российская гражданская идентичность ‒ это реально государственно-гражданская идентичность.

Идут споры, можно ли нашу российскую идентичность вообще интерпретировать как гражданскую, поскольку гражданская общность еще не сложилась [4]. На наш взгляд, есть ряд обстоятельств, которые говорят об элементах именно гражданской идентичности. Так, до 30% в Татарстане и Башкортостане (а в далекой Саха (Якутии) до 40%) упоминают среди консолидаторов ответственность за дела в стране. На вопрос, насколько близко респондент ощущает связь с гражданами страны (не с государством, а с гражданами), мы получали ответы, что 70‒80% чувствуют эту связь [5], а до половины опрошенных говорят о «тесной связи». Следовательно, у людей есть какое-то представление о сообществе. А согласно известной в социологии теореме Томаса (Томас Знанецкий): если люди имеют какие-то представления (даже если они не всегда совпадают с реальностью), они действуют согласно своим представлениям.

Индикатором именно гражданской идентичности является уровень доверия к окружающим людям, государственным и общественным институтам. Уровень доверия (по общероссийским выборкам) к Президенту РФ вырос в 2000-е годы: с 65% в 2001 г. до 78% в 2010 г., одобряли его деятельность в августе 2014 г. уже 84% граждан. К Государственной Думе и Совету Федерации доверие колебалось, но в последнее время чаще им доверяли, чем не доверяли. Высок уровень недоверия судам, полиции, профсоюзам, а доверяют чаще церкви и армии [6].

Несмотря на то, что немалая часть наших граждан нередко «чувствовали страх перед беспределом и разгулом преступности в стране» и «чувствовали несправедливость всего происходящего» [7], половина в 2000-е годы считали, что «Родина у человека одна, и нехорошо ее покидать» [8].

Для гражданской солидарности важно доверие к окружающим людям. По данным ИС РАН, «чувствовали надежную поддержку близких и коллег, знали, что они придут на помощь, если понадобится», 48% (часто) и 42% (иногда).

В Татарстане и в 1990-е годы, и в 2012 г. 90% татар отвечали, что они полностью или скорее доверяют контактирующим с ними русским; практически так же отвечали русские в отношении татар [9].

В социологии в концепции П. Штомпки [10] рассматриваются круги доверия, характеризующие общество. Первый ‒ это самые близкие люди: семья, близкие друзья; второй – это круг непосредственных контактов: соседи по дому, сослуживцы, коллеги по работе, сотоварищи по интересам; третий – город, район; четвертый ‒ область, край, республика: контакты с ними расширяются, если проблемы выходят за пределы местных властей. И, наконец, пятый круг – страна, государство, носители национального суверенитета: на этом уровне создаются общенациональные законы, правила игры и средства принуждения. Считается, что в совокупности все это превращает людей в общество, гражданскую нацию.

Как видно из социологических данных Левада-Центра и Проекта ИС РАН «Двадцать лет реформ глазами россиян», уровень доверия у нас выше всего в первых двух кругах ‒ что, в общем, характерно и для других стран. Проблема в том, что пока, за исключением Президента, невелико доверие к институтам власти, особенно к судам и институтам принуждения.

Если основываться не на мнениях, а на конкретных фактах, то можно вспомнить о проявлении солидарности к жителям районов, которые пострадали от наводнений, о помощи больным детям, беженцам из районов вооруженных конфликтов, терпящим экологические бедствия. Так что по опыту прошедшего двадцатилетия можно говорить, во всяком случае, о формирующемся гражданском обществе и элементах именно гражданской идентичности.

Спорным вопросом оставалась оценка региональной идентичности, ее интерпретации как дезинтегрирующей или совмещающейся с государственно-гражданской. В 1990-е годы региональная идентичность в ряде случаев действительно была распространена шире и оставалась сильной (ответы: ощущаю связь в значительной степени). В начале второго десятилетия XXI в. республиканская идентичность уже не была столь конкурентной: до 90% и более респондентов ощущали связь и с гражданами России в целом, и одновременно с жителями республик в Татарстане, Саха (Якутии), Башкортостане. Различия оставались в значимости связи. Например, в Татарстане в значительной степени ощущали связь с республикой в 2012 г. 61% татар и 56% русских. (При допустимой ошибке в выборке около 5% данные практически одинаковы.) А с гражданами России такую сильную связь ощущали 58% татар и 57% русских, то есть также различий практически не было. В Саха (Якутии) связь с республикой в значительной степени ощущали 63% якутов и 36% русских, а с гражданами России ‒ 48% якутов и 52% русских. Притом что в целом с гражданами России чувствовали связь 91% якутов и 91% русских [11].

При ответах на вопрос «кем Вы себя чувствуете в большей мере?» среди татар, башкир, якутов в 2011‒2012 гг. более 50‒65% выбрали паритетную российско-республиканскую идентичность. Среди русских в республиках такой ответ выбирали 43‒54%, а 30‒40% выбирали преимущественно российскую [12]. Более часто последний выбор делали русские Саха (Якутии), что скорее всего связано с тем, что в этой республике меньше русских-старожилов, в то время как большинство русских в Татарстане и Башкортостане – люди, родившиеся в республике, живущие здесь из поколения в поколение. Судя по идеологии и практике, так же как и по опросам в последнее десятилетие, у нас нет оснований драматизировать балансирование государственно-гражданской и региональной идентичности.

Наши коллеги из регионов в 2000-е годы чаще говорили о региональной идентичности как части государственной, гражданской идентичности. Как видно по результатам опросов со второй половины первого десятилетия и до 2014 г., это было действительно так. Вывешивание флага Германии в Калининграде или действия инициативных групп по созданию Сибири как субъекта федерации после вхождения республики Крым и Севастополя в РФ – все это были действия одиночек или небольших групп. Общая тенденция совместимости гражданской и региональной идентичности не значит, что нет проблем в федеративных отношениях; они есть, особенно в бюджетных вопросах, но их нельзя оценивать как сепаратистские.

Другая проблема – совместимость государственно-гражданской и этнической идентичности. В 1990-е годы, особенно в первой половине, этническая идентичность превалировала. Она, можно сказать, даже замещала некоторые макроидентичности ‒ например, профессиональные, поскольку, борясь за выживание, учителя, врачи, инженеры трудились бебиситтерами, работали на рынках, распространяли какие-то товары, становились мелкими предпринимателями. Немало людей меняли свою региональную идентичность – уезжали на заработки в новые места, где можно было найти работу. Недавние жители Махачкалы, Дербента, Грозного, устраиваясь работать в Москве, нередко нарочито говорили: «мы москвичи». Примечательно, что специалисты по миграционным процессам и сейчас не могут нам, социологам, дать точный ответ, сколько времени должен прожить тот или другой человек в данном месте, чтобы его можно было считать не мигрантом, а местным жителем. А национальность как раз казалась той устойчивой нишей, где тебя «соплеменники» всегда поймут, в каких бы местах ты ни жил и ни работал. К тому же у немалой части наших граждан этническая идентичность была актуализирована. У русских ‒ из-за потери большой страны, из-за того, что обвинения против советской власти переносились на них, из-за того, что они потеряли статус «старшего брата». А у титульных национальностей республик актуализация этничности происходила в связи с суверенизацией. В начале 2000-х годов часто ощущали связь с людьми той же национальности до 50% и более респондентов, а с россиянами такую связь чувствовали не более трети.

Так что были реальные основания в государстве озаботиться формированием общенациональной, политической, государственной и гражданской идентичности.

У этнической идентичности иные консолидирующие признаки.

По национальному ‒ этническому ‒ признаку людей объединяют язык, культура, родная земля, природа, историческое прошлое и черты характера. Таким образом, разные идентичности перекрещиваются, как бы друг друга подпитывают, особенно часто у русских, поскольку родная земля и историческое прошлое воспринимаются многими в страновом пространстве. К тому же русские в качестве части этнической идентичности на четвертом–пятом месте называют государство. Поэтому чаще всего речь идет о многосоставной идентичности.

Существуют представления, что гражданскую идентичность мы вводим для того, чтобы снизить сильную этническую идентичность, и в чем-то это действительно так. К сожалению, некоторые специалисты даже сильно переусердствуют в этом отношении. Недавно вышла статья А.С. Железнякова и Т.Н. Литвиновой в ежегоднике «Россия реформирующаяся» (вып. 11, 2012 г.), где они пишут, что их цель «в теоретико-практическом ключе рассмотреть возможность постепенного замещения в иерархии идентичностей этнической идентичности общенациональной» в условиях нашего культурного многообразия. Такое представление есть и на повседневном уровне. Например, при обсуждении Стратегии национальной политики раздавались такие голоса: зачем мы говорим «русские», «татары»? давайте мы будем говорить «все граждане». Кому-то ‒ например, С. Говорухину ‒ не нравилось слово «россияне». А в республиках не всегда хотели принимать это определение, так как полагали, что этим их хотят лишить национальности.

В начале 2014 г. в Сочи, когда Президент РФ встречался с журналистами, ему задали вопрос: вот мы, люди разных национальностей, между собой поговорили и думаем ‒ может быть, не будем называть себя армянами, турками, лезгинами, а будем считать себя россиянами, гражданами России? Президент отвечает: «формула…правильная: сначала россиянин, а потом уже представитель какого-то этноса, без всякого принижения значения вот этой самобытности каждого народа, каждой национальности». Журналистка уточняет: значит, гражданская идентичность? Он отвечает: одновременно и этническая [13]. То есть Президент понимает, насколько недопустима такая замена. Потому что в этом случае мы сразу можем иметь всплески неприятия в Якутии, Татарстане, Чувашии, других республиках. Люди не согласны свою этническую идентичность забыть. И прежде всего на это не согласны русские. Идентичность русских выросла именно за последнее десятилетие. Это мы видим по итогам репрезентативных опросов [14].

У русских сильной этнической идентичности (ответы: ощущаю сильную связь с людьми моей национальности) сейчас не меньше, чем у других национальностей. Например, среди татар, якутов в республиках и русских в регионах с доминирующим русским населением и в республиках так отвечают около 70% и более. Поэтому предлагаемая замена ‒ вопрос не только теории, но практики и жизни сегодняшнего нашего сообщества.

Конечно, при формировании гражданской идентичности очень велика роль государства. Государство ‒ как раз тот ресурс, который может насаждать какие-то категории, определения, создавать схемы консолидации.

Совмещенные множественные идентичности (а не конкурирующие и выстраиваемые иерархически) – государственно-гражданская, этническая, региональная, локальная ‒ признак гармоничного развития общества. Во многом такое развитие зависит от типа декларируемого и реально функционирующего государства. Поскольку в 2011‒2012 г. не прекращались дискуссии вокруг вопроса, многонациональное у нас государство (Конституция 1993 г. провозглашена от имени многонационального народа России) или национальное – моноэтническое, и этот же вопрос вставал при обсуждении проекта Стратегии государственной национальной политики, разберем его подробнее.

Во время президентских выборов в 2012 г. В.В. Путин писал: «Глубоко убежден, попытки проповедования идеи построения русского “национального”, моноэтнического государства противоречат всей нашей тысячелетней истории. Более того, это кратчайший путь к уничтожению русского народа…» [15].

В ходе всероссийского опроса в 2011 г. и опросов в республиках в 2011‒2012 гг. респондентов спрашивали: каким государством должна быть Россия?

Россия должна быть государством русских людей;

Россия – многонациональная страна, но русские составляют большинство, и поэтому должны иметь больше прав;

Россия – общий дом для многих народов. Все народы должны обладать равными правами, и никто не должен иметь никаких преимуществ.

В России в целом (в массиве опрошенных большинство русских) последнее мнение в 1995 г. разделяли 65% респондентов, а в 2011 г. – 47%; с особыми правами русских соглашалось более ¹/₃. В республиках же – Татарстане, Башкортостане, Саха (Якутии) ‒ более 80% и русских и людей титульной национальности выбирали в 2011 г. последнюю позицию: «Россия ‒ общий дом для многих народов. Все народы должны обладать равными правами, и никто не должен иметь никаких преимуществ».

Вопрос типа государства ‒ принципиальный для формирования гражданской идентичности и гражданского общества.

Российское государство многоэтническое, и поэтому, чтобы оно воспринималось как свое, все граждане должны быть уверены в реализации каких-то их интересов. Во время проведения исследований в Саха (Якутии) мы брали экспертные интервью у людей, активно участвующих в общественной жизни. Приведу высказывание ученого, в прошлом члена парламента республики (Ил Тумен): «Чтобы почувствовать себя россиянами, мы должны знать, что можем быть услышаны на российском пространстве». Такие же интервью брали совсем в другом регионе, на противоположном краю России – в Сочи, во время подготовки к Олимпиаде 2014 г. И там были те же настроения: «А что делает для нас государство? Вот здесь мы живем ‒ русские, армяне, теперь абхазов много ‒ и все слышим, что мы должны учесть государственные интересы, иметь гражданскую идентичность. Мы для государства – да, а что государство для нас? Должна же быть какая-то для каждого человека, какой бы он ни был национальности, позитивная перспектива». Так говорил преподаватель, помогавший горсовету в проведении многонациональных форумов, у которого мать русская, отец – украинец, жена – армянка [16].

В 2011‒2012 гг. в России, как и в других странах, обсуждался вопрос об эффективности политики мультикультурализма как способа регулирования интеграционных процессов. Для проводивших эту политику США, Канады, Австралии проблемы состояли в интеграции иммигрантов. Перед Россией стоит задача консолидации полиэтнического общества и прибывающих инокультурных мигрантов. В нашем государстве нельзя свести национальную политику только к интеграции иммигрантов и, как в Германии или Франции, позволять им жить по своим культурным нормам в повседневной, бытовой сфере, лишь бы они соблюдали законы страны и встраивались в политическую жизнь общества. Мы не можем принять политику Франции ‒ практически ассимиляторского направления. И не только потому, что у российского народа иное историческое прошлое, но еще и потому, что современная этническая политика проводится в условиях, когда взаимодействующие в стране этносы знают и про Конституцию РФ, и про первый параграф Устава Объединенных наций, и про Гражданские пакты 1966 г., дающие им право на самоопределение, а также имеют опыт массовых национальных движений. Следовательно, если мы хотим сохранить межэтническое согласие, мы не можем копировать ни американскую, ни канадскую, ни французскую модели интеграционной политики, а должны определять собственную.

В связи с нашими историческими особенностями в научном и политическом пространстве шли споры, не означает ли понимание многонационального российского народа как нации невозможность для русских, татар, башкир, чувашей, якутов также называться нациями. Некоторые ученые, участвующие в политике ‒ например, академик Академии наук Татарстана Р.С. Хакимов ‒ считали, что может быть сформирована и татарстанская (республиканская) политическая нация. Идеологи русского национализма (К. Крылов, А. Севастьянов, Е. Холмогоров) полагали, что русские не готовы стать просто этнической общностью, и, даже не вступая в активную полемику по этому вопросу, просто продолжали использовать термин «нация» применительно к русским. То же происходило и в российских республиках. В научном пространстве уже использовалось понятие нации в политическом значении: российская нация и этнические общности. В некоторых случаях употреблялись (например, Р.Г. Абдулатиповым) понятия «этнонация» применительно к русским, татарам, аварцам, чеченцам и др. и «нация» применительно к российской нации.

Но, пожалуй, главным было то, что понятие «нация» в повседневной, практической жизни продолжало применяться к людям разной национальности. В.А. Тишков, который еще в 1990-е годы предлагал «забыть о нации» применительно к этничности и использовать это понятие только для определения гражданской, политической общности, рекомендует понимать российскую нацию как «нацию наций», по аналогии с испанской. В Испании, как известно, каталонцы, баски, кастильцы тоже именуются нациями, но признается и единая Испанская нация. Именно на основе такой общности формируется гражданская, или государственно-гражданская идентичность. У одних народов (как мы видели на примере русских) такая идентичность тесно связана с этнической, у других это параллельно функционирующие идентичности.

Есть еще один обсуждаемый вопрос. В последнее время в мировой науке довольно модной стала работа Р. Брубейкера [17], связанная с идеологией антигруппизма. Больше всего это касается, конечно, этнической идентичности, потому что существует тенденция избавляться от восприятия людей через расовые и этнические категории. Как и когда, при каких условиях люди связывают свою идентичность с той или другой категорией? Это важно и для гражданской идентичности: когда мы чаще воспринимаем себя гражданами России, в каких случаях? От этого зависит сила идентичности, актуализация ее. Здесь мы попадаем в ситуацию противотока, потому что на Западе все время говорят об исчезающих государственных идентичностях и формировании более глобальных ‒ например, «мы – европейцы». Но не все граждане Германии или Франции, как известно, согласны с этим. Судя по литературе, не так просто стать европейцем, перестав быть итальянцем, французом, немцем. В Германии даже говорят о не просто о «ведущей культуре» [18], но о «немецкой ведущей культуре» [19]. То есть там тоже есть сложности. Но для нас-то это особенно актуально. Потому что мы гражданскую идентичность только формируем. Президент РФ в выступлениях говорит о «российской нации», о гражданской идентичности: «мы как нация» [20]. В последние годы практически в каждом президентском Послании Федеральному Собранию присутствуют либо «российская нация», либо «гражданская идентичность». Стратегия государственной национальной политики говорит о гражданской идентичности как главной целевой установке. Поэтому мы в данном случае не можем пойти по фарватеру брубейкеровского направления без корректировки. Если в отношении этнической идентичности это еще обсуждаемо, то в отношении гражданской идентичности совершенно очевидно. Мы должны больше заботиться о том, как формируется эта идентичность, какие смыслы в нее вкладываются.

Как уже упоминалось, одним из важных мотивов формирования в России гражданской идентичности было ‒ снять избыточную этническую актуализацию, приводящую к сепаратистского типа национализму. Однако, как показывает мировой исторический опыт, без культурно-отличительных групп построить общество не удается, и поэтому важно, чтобы понятие гражданских политических «наций», как и культурно-языковых, наполнялись демократическим содержанием [21].

Отношение к меньшинствам считается одним из показателей уровня демократии в государстве. И характер государственно-гражданской идентичности в полиэтнических странах определяется в том числе и взаимоотношениями граждан государства разной этнической принадлежности. В ситуациях, когда люди каких-то национальностей или иных государств предстают в «образе врага», идентичность граждан характеризуется как негативная. И наоборот, если доминируют позитивные, конструктивные установки, направленные на достижение гуманных целей ради общего блага, когда «другие» воспринимаются как граждане страны, партнеры по трудовой деятельности и неформальному общению, идентичность оценивается как позитивная.

Для характеристики российской идентичности имело значение то, что она формировалась в условиях социальной, экономической и политической трансформации. В 1990-е годы более 60% граждан часто «испытывали стыд за состояние своей страны», более половины часто чувствовали, что «дальше так жить нельзя» [22]. До половины россиян ощущали «собственную беспомощность повлиять на происходящее вокруг».

В конце первого десятилетия 2000-х «стыд за состояние в стране» и «собственную беспомощность» часто испытывали уже до трети населения. Это меньше, чем в 1990-е, но тоже немало.

Все эти болезненные ощущения, особенно в 1990-е годы, влияли на распространение негативных настроений. Во время опросов по проекту ИС РАН 2011 г. «20 лет реформ глазами россиян» [23] половина респондентов согласилась с суждением: «Все средства хороши для защиты интересов моего народа». И столько же (половина опрошенных) часто хотели принудительно выселить представителей каких-то национальностей из города (села).

Отношение к «иным», «другим», положительное или отрицательное, никогда не бывает изолированным. Не случайно общее агрессивное желание «перестрелять всех, из-за кого жизнь в стране стала такой, какова она сейчас» часто испытывали в начале 2000-х половина, а в 2011 г. до трети населения [24].

Такие социально-психологические состояния и говорят о характере идентичности граждан. Как очевидно негативную ее оценивал Л.Д. Гудков в 1990-е. В 2000-е произошли позитивные сдвиги. Во всяком случае, меньше было изоляционистских настроений. Негативные установки (по данным исследований Института социологии РАН, а также Левада-Центра и ФОМа) в отношении контактов с людьми других национальностей не превышали 30% в течение уже 5 лет [25].

Ксенофобия проявлялась главным образом в отношении к мигрантам иной культуры – из Средней Азии и с Кавказа, в том числе к нашим согражданам из Чеченской республики и Дагестана. Естественно, это не было просто проблемой культурной отличительности. Аргумент «различий в поведении и образе жизни» назывался третью респондентов, ¹/₅ из них говорили о конкуренции в стремлении занять престижные рабочие места. Но более всего неприязнь связывалась с тем, что приезжающие ведут себя «как хозяева на нашей земле». Эти аргументы наших соотечественников перекликаются с зарубежными западноевропейскими настроениями, выразители которых приводят доводы о размывании культуры доминирующего этноса [26], о нарушении принципов справедливости привилегиями для этнических меньшинств.

До недавнего времени антииммигрантские настроения были характерны больше для крупных мегаполисов, которые приняли на себя основной быстрый приток мигрантов. Но теперь подобные установки мы фиксировали и в республиках, и в пограничных областях России.

Снимать негативные проявления российской идентичности возможно только комплексом мер: законодательной практикой, четко сформулированной политикой. В Стратегии государственной национальной политики, принятой Указом Президента РФ 19 декабря 2012 г., говорится о многонациональном народе Российской Федерации как о российской нации, о формировании и укреплении российской нации, о гражданской идентичности как цели политики, о сохранении и развитии культур народов России.

Очень важна позиция лидеров страны. В выступлениях Президента РФ регулярно уделялось внимание многонациональности страны как ее ресурсу, значимости межнационального согласия. Кроме реакции на оперативные вопросы (например, создание учебников истории, воспитывающих патриотические чувства), Президент два раза в год проводит заседания Совета при Президенте РФ по межнациональным отношениям.

Поддерживать взаимопонимание между людьми разных социальных слоев и этнических групп призваны СМИ, образовательная система. Уже несколько лет действует Гильдия журналистов, работающих в сфере межнациональных отношений. Но все эти механизмы не смогут реализовать гуманистические идеи без поддержки в обществе. Пока любое унижение достоинства людей не станет табуированным, оздоровление не наступит.

Сейчас всего ¹/₅ населения называет среди тревожащих проблем снижение морали и нравственности, в то время как о коррупции и преступности тревожатся более трети и до 45% [27], хотя они тоже связаны с состоянием морали в обществе.

Формирование позитивной гражданской идентичности связано с консолидацией общества вокруг целей, обеспечивающих развитие. Среди них в ходе опросов 2011‒2012 гг. назывались «идея единения народов России в целях ее возрождения как великой державы», «идея укрепления России как правового государства» ‒ их поддерживало более трети опрошенных. То же, что декларировалось в публичном пространстве, ‒ например, «идея индивидуальной свободы, приоритета личности над интересами государства» или «идея особой исторической миссии русского народа» ‒ набирало 8‒9%.

Был один выбор, который показался нам примечательным: он опровергает идеи о так называемой терпимости русского народа, его традиционализме. Более 60% респондентов выбрали позицию «Свобода – это то, от чего нельзя отказаться ни при каких обстоятельствах». Правда, при выяснении, что они имеют в виду под свободой, оказалось, что для более чем 60% опрошенных это «возможность быть самому себе хозяином». То есть это больше индивидуальная, а не коллективная ценность [28].

Цементирующим в общенациональной идентичности является чувство Родины. Представление о ней эмоционально окрашено и составляет компонент идентичности, который именуют патриотизмом. Судя по опросам, патриотизм связывают с «любовью к стране», «стремлением улучшить жизнь в стране», «гордостью своей страной» ‒ 92‒97% ответивших [29]. Взрыв патриотизма в России был в связи с Олимпиадой в Сочи, с возвращением Крыма.

События на Украине, отношение к нашим соотечественникам, оказавшимся в условиях военных действий с правительственными войсками, вызвали не только эмоции, но и действенные отклики россиян, подтвердившие их гражданскую и этническую идентичность. Поддержка Президента РФ достигала самого высокого уровня – 83‒86%. 85%, по данным опросов Левада-Центра 8 августа 2014 г., считали присоединение Крыма большим достижением политического руководства страны. Вместе с тем 55% полагали, что руководству надо сосредоточиться на решении собственных социальных и экономических проблем, в то время как 31% относили стратегические и геополитические проблемы к более важным. В обществе предлагались разные действия как гуманитарного, так и военного характера. В связи с этим вспоминаются строки нашего соотечественника, поэта и дипломата Федора Тютчева:

«Единство, возвестил оракул наших дней, быть может скреплено железом лишь и кровью,

но мы попробуем сплотить его любовью, а там увидим, что окажется сильней».

Ученым и политикам, всему обществу предстоит подумать о том, как наша гражданская идентичность могла бы укрепиться через добро, а не разрушающие единение призывы. Проблемой остается более глубокое ее наполнение гражданскими ориентациями и ответственностью за дела в стране, за судьбу нашего общества.

Примечания:

[1] Psychosocial Identity // A way of looking at Things. Selected Papers, N.Y., 1995; Tajfel H., Turner J. The Social Identity Theory of intergroup Behavior // Psychology of intergroup relations. Chicago, 1986.

[2] Российский народ. История и смысл национального самосознания. М.: Наука, 2013. С.22, 64-66.

[3] Проект «Гражданская, региональная и этническая идентичность. Проблемы интеграции российского общества» (рук. Л.М. Дробижева).

[4] Паин Э.А. Этнополитический маятник. М.: Институт социологии РАН. 2004. С.310.

[5] Колебания ответов по данным ВЦИОМ, Левада-Центра, Института социологии РАН, RLMS зависят от объемов выборок и принципов проведения опросов в исследованиях.

[6] Пресс-выпуски Левада-Центр 21-24 марта 2014 г. и 27.08.2014 г.

[7] По данным проекта ИС РАН «20 лет реформ глазами россиян» 36% и 46% соответственно испытывали в 2011 г. такие чувства.

[8] Там же.

[9] Дробижева Л.М. Этничность в социально-политическом пространстве Российской Федерации. М.: Новый Хронограф, 2013 г. С. 331.

[10] Штомпка П. Доверие – основа общества. М. Логос. 2012 г.

[11] Там же. С 324-326.

[12] Там же.

[13] Путин В.В. Встреча с Общественным советом по подготовке Олимпиады-2014. Президент России. URL: http.www.kremlin.ru/transcrips/20203

[14] 20 лет реформ глазами россиян. М.: Весь Мир. 2011. С.222, 227; Гражданская, этническая и региональная идентичность: вчера, сегодня, завтра. М.: РОССПЭН, 2013 г. С.61

[15] Путин В.В. Россия: национальный вопрос// Независимая газета. 23.01.2012. с.1.

[16] Архив Отдела этнической социологии ИС РАН. Экспедиция 2011 г.

[17] Брубейкер, Р. Этничность без групп. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2012 г.

[18] Считают, что термин ввел Б. Тиби из Гётинга в 1998 г.

[19] Этот термин впервые использован Почетным редактором газеты Die Zeit Т. Зоммером.

[20] Путин В.В. Послание Федеральному Собранию Российской Федерации. 8 июля 2000 г.

[21] См. об этом подробнее. Майкл Линд. В защиту либерального национализма// Панорама – Форум. №1 (4) 1996, Foreign Affair, май-июнь, 1994 г. т.73, №3, с.87-100.

[22] Российская идентичность в условиях трансформаций. М.: Наука, 2005 г. С. 37.

[23] 20 лет реформ глазами россиян. М.: Весь мир, 2011 г.

[24] Там же. С. 74, 75, 76.

[25] Левада-Центр. Об отношении россиян к миграции и межнациональной напряженности. 25 ноября 2013 г.

[26] Привожу по интервью с профессором Эгбертом Яном из ФРГ.

[27] 20 лет реформ глазами россиян. М.: Весь мир, 2011 г. С. 78.

[28] Там же.

[29] 20 лет реформ глазами россиян. М. Весь мир, 2011 г. С. 219.

Дробижева Леокадия Михайловна – главный научный сотрудник Института социологии РАН, руководитель Центра исследования межнациональных отношений, профессор НИУ Высшей школы экономики, доктор исторических наук

Источник: http://www.perspektivy.info/rus/gos/teoreticheskije_problemy_izuchenija_...

Глава 18. Перманентная революция

Промышленная революция открыла новые возможности конвертировать энергию и производить товары, снизила зависимость человека от окружающей экосистемы. Люди вырубили леса, осушили болота, перегородили плотинами реки, затопили равнины, проложили десятки тысяч километров рельсов, выстроили мегаполисы из небоскребов. По мере приспособления мира к нуждам Homo sapiens привычные места обитания многих видов уничтожались, животные и растения исчезали. Наша планета, некогда голубая и зеленая, превращается в бетонно-пластиковый торговый комплекс.

Сегодня на континентах Земли проживает без малого семь миллиардов сапиенсов. Если собрать их всех вместе и поместить на гигантские весы, совокупная масса превысит 300 миллионов тонн. Если на те же весы поместить весь наш домашний скот — коров, свиней, овец, коз, а также птицу, — их вес составит около 700 миллионов тонн. Общая же масса всех выживших диких животных, от дикобразов и пингвинов до слонов и китов, менее 100 миллионов тонн. На картинках в детских книжках и в рекламных роликах на экранах телевизоров все еще частенько попадаются жирафы, волки и шимпанзе, но в реальном мире их осталось очень мало. Всего 80 тысяч жирафов (на 1,5 миллиарда коров), всего 200 тысяч волков — на 400 миллионов их одомашненных потомков, всего 250 тысяч шимпанзе на миллиарды людей. Человечество в самом деле завладело планетой102.

Экологическая деградация принципиально отличается от угрозы сокращения природных ресурсов. В прошлой главе мы убедились, что доступные человечеству ресурсы непрерывно растут и, скорее всего, так будет и впредь. Апокалиптические пророчества об истощении ресурсов вряд ли сбудутся. И напротив, угроза экологической деградации — отнюдь не детская страшилка. Представим себе будущее: в распоряжении сапиенсов изобильные источники ресурсов, но все природные места обитания уничтожены, диких животных и растений почти нет.

Экологические проблемы, скорее всего, поставят под вопрос и существование самого Homo sapiens. Глобальное потепление, тающие ледники, поднимающийся уровень океанов, загрязнение окружающей среды превращают Землю в негостеприимное место и для нашего вида. В будущем нас ждут гонки на выживание — между человеческими технологиями и вызванными самим же человеком природными катастрофами. Люди будут всеми силами бороться со стихиями и подчинять экосистему своим потребностям и капризам, вызывая все более неожиданные и страшные побочные эффекты. Контролировать их удастся лишь с помощью еще более жестких экспериментов над экосистемой, которые только усилят хаос.

Многие называют этот процесс «уничтожением природы».

J Но это не уничтожение, это изменение. Уничтожить природу невозможно. Уничтожить природу невозможно в принципе. 65 миллионов лет назад астероид погубил динозавров, но дал путевку в жизнь млекопитающим. Ныне человечество губит многие виды и, возможно, в конце концов истребит само себя. Но другие организмы при этом процветают. Крысы и тараканы, например, прямо-таки торжествуют. Эти жизнестойкие существа выползут, пожалуй, и из-под дымящихся развалин ядерного Армагеддона, бодрые и готовые передавать дальше свою ДНК. Пройдет еще 65 миллионов лет и, возможно, разумные крысы будут благодарно вспоминать учиненный человечеством хаос, как мы благодарим тот истребивший динозавров астероид.

Но пока сапиенсы продолжают весьма успешно плодиться и размножаться. Со времени промышленной революции население Земли непрерывно увеличивается. В 1700 году нас было 700 миллионов; в 1800-м — 950 миллионов, к 1900-му это число почти удвоилось — 1,6 миллиарда. А за следующие 100 лет уже учетверилось — 6 миллиардов в 2000 году, почти 7 миллиардов сапиенсов на сегодняшний день.

Время в наше время

Эти 7 миллиардов сапиенсов все менее зависят от капризов природы, зато все более подчиняются диктату промышленности и системы управления. Промышленная революция положила начало длинной цепочке экспериментов в области социальной инженерии и еще более длинному ряду беспрецедентных изменений повседневной жизни и человеческого менталитета. Один пример из многих — замена традиционного земледельческого цикла единым и жестким индустриальным рабочим графиком.

Традиционное сельское хозяйство зависело от естественного времени и природных периодов роста. Большинство обществ не умело точно определять время и не очень к этому стремилось. Мир занимался своим делом без часов и планов, следя только за движением Солнца и жизнью растений. Не было единого рабочего расписания, занятия резко менялись в зависимости от сезона. Люди знали, где находится Солнце, с волнением ожидали признаков приближающегося периода дождей или поры сбора урожая, но не знали, который сейчас час, и мало беспокоились о том, который нынче год. Если бы заблудившийся путешественник во времени высадился посреди средневековой деревни и спросил прохожего, какой теперь год, крестьянина этот вопрос озадачил бы не меньше, чем странное одеяние незнакомца.

В отличие от средневековых крестьян и башмачников, современной промышленности дела нет ни до времен года, ни дб положения солнца на небе. Она возвела в культ точность и единообразие. Например, в средневековой мастерской каждый башмачник шил обувь от начала до конца, от подметки до пряжки. Если кто-то опаздывал на работу, других это не задерживало. Но на современной обувной фабрике стоит сборочная линия, каждый работник производит лишь одну деталь обуви, и заготовка отправляется к следующему станку. Если оператор станка № 5 проспит, остановятся все машины линии. Чтобы избежать подобных проблем, все подчиняются жесткому расписанию. Рабочие являются на завод в строго определенное время. Обеденный перерыв у всех наступает одновременно, независимо от того, все ли успели проголодаться. Все отправляются домой по гудку, просигналившему окончание смены, — даже если что-то недоделали.

Промышленная революция превратила расписание и конвейер в единую матрицу практически для всех видов человеческой деятельности. Вскоре после того как фабрики навязали людям свои правила точное расписание было принято и в школах, потом в больницах, в правительственных учреждениях, бакалейных лавках. Если смена заканчивается в 17:00, то двери местного паба должны распахнуться в 17:02.

Ключевым звеном в распространении новой системы стал общественный транспорт. Если смена начинается в 8:00, поезд или автобус должен подъехать к воротам фабрики к 07:55. Даже небольшое опоздание снизит выработку, злостные нарушители и вовсе будут уволены. В 1784 году в Англии появились маршруты омнибусов с расписанием: публиковался только час отбытия, а не прибытия. В ту пору в каждом городе и поселке было местное время, которое могло отличаться от лондонского на несколько минут или на полчаса. В полдень по Лондону в Ливерпуле было, скажем, 12:20, а в Кентербери — 11:50. Кому какое дело — ведь не было ни телефонов, ни радио, ни телевидения, ни скоростных поездов!

Первая коммерческая железная дорога соединила Ливерпуль и Манчестер в 1830 году. Десять лет спустя появилось первое расписание поездов. Поезд ехал гораздо быстрее конного экипажа, и разнобой в местном времени начал раздражать. В 1847 году английские железнодорожные компании провели совещание и решили указывать в расписании время по Гринвичской обсерватории, а не по местному времени Ливерпуля, Манчестера или Глазго. Примеру железнодорожных компаний последовали многие другие учреждения. Наконец, в 1880 году английское правительство законодательно постановило указывать по всей Великобритании время в соответствии с Гринвичем. Впервые в истории у страны появилось национальное время, и государство обязало граждан жить не по местному циклу от рассвета до заката, а по механическим часам.

Из этого скромного начинания выросла всемирная сеть расписаний, синхронизированных до миллионных долей секунды. Средства вещания — радио и телевидение — вошли в уже захронометрированный мир и стали главными его блюстителями и проповедниками. Радиостанции начинали каждый день с передачи сигналов точного времени, по которым дальние поселения и корабли в море сверяли часы. Позднее радиостанции установили правило передавать каждый час новости. И поныне в каждом выпуске новостей обязательным элементом, более важным, чем сами новости, остается сигнал точного времени. В годы Второй мировой войны новости ВВС слушали и в оккупированной нацистами Европе. Каждая передача начиналась с трансляции курантов Биг-Бена — волшебного звука свободы. Немецкие физики ухитрялись по малейшим изменениям в тоне колоколов определять погодные условия в Лондоне на тот момент — бесценная информация для люфтваффе. Когда это обнаружила английская разведка, живой звук знаменитых часов заменили записью.

Для функционирования единой сети времени потребовались дешевые, но точные портативные часы. В Ассирии, империях Сасанидов и инков часов не было. В средневековом европейском городе имелись обычно одни часы на всех, на высокой башне посреди городской площади. Точностью эти часы не могли похвастать, но поскольку других в городе не было, никто особенно и не тревожился. Сегодня в одной квартире найдется, скорее всего, больше часов, чем в целой средневековой стране средних размеров. Вы можете глянуть на часы, которые носите на запястье, сверить время с планшетом или телефоном, посмотреть на будильник у кровати или на декоративные часы на кухонной стене, электронные часы микроволновки, телевизора или DVD. Тут уж нужно приложить серьезное усилие, чтобы не знать, который сейчас час.

Люди по сто раз на дню смотрят на часы, потому что все должны делать вовремя. Будильник поднимает нас в 7 утра, 50 секунд отводится на разогревание замороженного бутерброда в микроволновке, 3 минуты — на почистить зубы (электрощетка предупредит писком), успеть к 7:40 на поезд, после работы побегать в тренажерном зале на беговой дорожке (таймер сообщит, когда истекут полчаса), присесть перед телевизором в 7 вечера и посмотреть любимое шоу, прерываемое в заранее известные моменты рекламой ценой $1000 в секунду, а иногда выплеснуть свои страхи на психотерапевта, который отводит нашей болтовне «час» терапии длиной в 45 минут.

* * *

Промышленная революция многое перевернула в человеческом обществе. Необходимость адаптироваться к производственному ритму — лишь один из примеров. Есть и другие: урбанизация, исчезновение крестьянства, возникновение промышленного пролетариата, расширение прав простого человека, демократизация, молодежная культура и распад патриархальной системы.

Все эти изменения затмевает самая судьбоносная социальная революция из всех, что когда-либо постигали человечество: коллапс семьи и местной общины и их замещение государством и рынком. Мы уже говорили, что с древнейших времен люди жили небольшими, тесно сплоченными общинами, большинство членов которых приходились друг другу родственниками.

Ни когнитивная, ни аграрная революция не нарушили этот уклад. Они склеили семьи в племена, потом в города, королевства и империи, но и после слияния семьи и общины оставались основными и прочными кирпичами любого общества. А промышленная революция ухитрилась за два с небольшим столетия раздробить эти кирпичи на атомы. Почти все традиционные функции семьи и общины перешли к государству и рынку.

Конец семьи и общины

До промышленной революции повседневная жизнь большинства людей ограничивалась рамками трех издревле существующих групп: собственной семьи, семьи в широком смысле слова и соседской общины*. Люди трудились в основном на семейных предприятиях — на своем участке земли или же в мастерской, а менее удачливые работали на соседей. Семья заменяла человеку почти все: социальные гарантии, систему здравоохранения и образования, профсоюз, строительных подрядчиков, пенсионный фонд, страховую компанию, радио, телевидение, газету, банк и даже полицию.

Если человек заболевал, о нем заботилась семья. За стариками тоже ухаживали родственники, дети служили их пенсионным фондом. В случае безвременной смерти родителей семья брала на свое попечение сирот. Если требовалось построить новый дом, собирались все вместе и строили. Если член семьи решался открыть собственное дело, родственники собирали деньги. И невесту или жениха подбирали (или как минимум одобряли) родственники. В случае конфликта с соседями семья заступалась за своего. А если болезнь оказывалась такой тяжелой, что родственники сами не справлялись с лечением, если на новое дело требовалась очень большая сумма, если соседская ссора перерастала в насилие, на помощь приходила община.

Община действовала на основании местных традиций и по принципам экономики взаимных услуг, а вовсе не по законам свободного рынка. В старой доброй средневековой общине, когда я, допустим, попал в беду, соседи построили мне дом и пасли моих овец, не ожидая никакого вознаграждения, потому что, случись у них беда, я им помог бы точно так же. Вместе с тем и местный феодал мог согнать нас всех на строительство замка — бесплатно. Зато и мы, вилланы, верили, что он защитит нас от варваров и разбойников. Рынки, конечно, существовали, но роль их была ограничена. Там можно было купить редкие пряности, ткани и инструменты, посоветоваться с врачами или законоведами. Но из всех имевшихся в обороте товаров и услуг едва ли десятая часть приобреталась на рынке. Почти все человеческие потребности обеспечивались семьей и общиной.

Существовали также королевства и империи с их наиважнейшими задачами: вести войну, строить дороги и возводить дворцы. На эти нужды властители собирали налоги и время от времени рекрутировали солдат и работников. Но за редкими исключениями правительство не вмешивалось в повседневную жизнь семей и общин: даже если бы цари и хотели в нее вмешаться, сделать это им было бы непросто. Традиционная аграрная экономика давала не такие уж большие избытки на прокорм государственных чиновников, полиции, социальных работников, учителей и врачей. Соответственно, большинство правителей не создавало общенациональных систем пособий, здравоохранения или образования, оставляя эти вопросы на усмотрение семей и общин. Даже в тех редких случаях, когда империя отваживалась-таки вмешаться в повседневную жизнь крестьян (так произошло, например, в Китае при династии Цин), она назначала на роль представителей государства глав родов и местных старейшин.  Довольно часто проблемы логистики и транспорта практически не давали государству возможности активно вмешиваться в дела отдаленных общин, и большинство правителей предпочитало передавать на места даже основные царские привилегии — собирать налоги и вершить расправу. Например, Османская империя допускала кровную месть, лишь бы не содержать многочисленную полицию. По тогдашним правилам, если бы мой кузен кого-то убил, брат убитого имел святое право прикончить меня. Ни султан в Стамбуле, ни паша нашей провинции не стал бы вмешиваться, разве что насилие уж очень бы разгулялось.

В китайской империи Минь (1368-1644) местные общины пользовались значительной налоговой автономией. Обычно заранее устанавливалась сумма, которую предстояло уплатить провинции, а затем эта сумма распределялась по общинам. С одной деревни 100 серебряных слитков, с другой 200. Империя не следила за каждым подданным и знать не хотела, сколько кто зарабатывает, — она предоставляла деревне самой распределять налоговое бремя. В одних деревнях богатые семьи полностью брали уплату на себя, в другой, напротив, выжимали из бедняков последнее, в третьей решали распределить налог поровну, независимо от доходов. Для империи такая система была очень удобной: ей не приходилось содержать тысячи налоговых инспекторов и сборщиков податей, которые следили бы за доходами и расходами каждой семьи — эта обязанность перекладывалась на деревенских старост. Те знали, у кого сколько есть, и обычно им удавалось собрать налоги, не привлекая армию.

^Многие царства и империи на самом деле представляли собой всего лишь разросшуюся мафиозную структуру. Король был этаким доном над всеми донами, он собирал деньги за «крышу» и следил, чтобы другие гангстерские синдикаты и местная шпана не обижали состоящих под его покровительством. Больше он ничего не гарантировал.

Жизнь в столь тесно сплоченном коллективе отнюдь не была идеальной. Семьи и общины угнетали своих членов так же, как угнетают человека современные государства и рынки, их внутренний уклад пронизывало напряжение и насилие, но выбора-то у людей не было. Если бы женщина даже в 1750 году лишилась поддержки семьи и общины, ей бы оставалось только умереть. У нее не было ни работы, ни образования, ни надежды на помощь в пору бедности или болезни. Ей бы никто не одолжил денег, не вступился, попади она в беду. Полиции в ту пору не существовало, как и социальных работников и всеобщего образования. Чтобы выжить, ей пришлось бы срочно искать себе другую семью или общину. Бежавшие из дома или оставшиеся сиротами подростки обычно устраивались слугами в чужой дом. На худой конец парня ждала армия, а девушку — бордель.

* * *

За последние два столетия все радикально изменилось. Промышленная революция облекла рынок неведомыми прежде полномочиями, предоставила государству новые средства коммуникации и транспорта, а также целую армию чиновников, учителей, полицейских и социальных работников. Когда рынок и государство начали опробовать свои новые возможности, они столкнулись с препятствием в виде традиционной семьи и общины, которые не очень-то обрадовались стороннему вмешательству. Государственные законы и интересы рынка с трудом проникали в повседневную жизнь сплоченной деревни или прочной семьи. Родители и старейшины не желали, чтобы молодежь училась в школе, служила в армии, пополняла ряды городского, оторванного от корней пролетариата.

Чтобы устранить это препятствие, государству и рынку требовалось ослабить традиционные узы семьи и общины. Государство направляло в общины полицейских, прекращало вендетты и заменяло их приговорами суда. Рынки тоже высылали своих коммивояжеров, которые разрушали вековые местные традиции, предлагая взамен переменчивую моду. Но этого было мало. Чтобы сломить власть семьи и общины, требовалась помощь пятой колонны.

И тогда государство и рынок сделали людям предложение, перед которым невозможно устоять. «Будьте собой, самостоятельными личностями, — призывали они. — Женитесь на ком хотите, не спрашивая разрешения родителей. Занимайтесь тем делом, которое вам нравится, и пусть себе брюзжат сельские старцы. Живите где хотите, даже если оттуда вы не попадаете на еженедельный семейный обед. Вы больше не зависите от семьи и общины. Мы, государство и рынок, сами позаботимся о вас. Обеспечим едой и крышей над головой, образованием, лечением, работой и пособием по безработице. Мы будем платить пенсии и страховки, мы защитим вас».

Романтическая литература часто изображает индивидуума как борца против государства и рынка, но это неправда. Государство и рынок — мать и отец индивидуума, он и существует-то только благодаря им. Рынок дает нам работу, страховку и пенсию. Если для получения профессии нужно учиться, к нашим услугам государственные колледжи и другие институты. Если надумаем открыть свое дело, банк выдаст кредит. Будем строить дом — найдется подрядчик, а банк оформит ипотеку, причем зачастую государство выступает гарантом или даже субсидирует строительство. От насилия нас оберегает полиция. При тяжелой болезни вступает в действие социальное страхование. Для инвалида на рынке можно найти сиделку — совершенно постороннего человека, возможно, из какой-то далекой страны, — которая будет заботиться о нем так преданно, как родные дети не станут. Люди со средствами проводят «золотой возраст» в комфортных домах престарелых. Налоговая инспекция воспринимает каждого человека как индивидуума и не взыскивает с нас соседские налоги. Суды тоже видят в каждом отдельную личность и не наказывают нас за проступки наших родичей.

Ныне личностями признаны не только мужчины, но и женщины, и дети. Большую часть истории женщины оставались собственностью семьи или общины. Современные государства, напротив, все больше видят в женщине самостоятельную личность, имеющую гражданские и экономические права вне какой-либо зависимости от семьи и общины. Женщина может иметь собственный счет в банке, выбирать себе мужа и даже разводиться или вообще не вступать в брак.

Но освобождение личности тоже не дается даром. Многие уже оплакивают утраченные семейные и соседские связи, чувствуя свое одиночество и уязвимость перед безликой мощью государства и рынка. Ведь этой нынешней власти, собранной с бору по сосенке, куда проще вторгаться в жизнь индивида, чем той прежней, состоявшей из сплоченных семей и общин. Если уж жители одного дома не в состоянии договориться об оплате консьержки, где им противостоять государству!

Соотношение семьи и общины с государством и рынком

Отношения «государство — рынок — личность» строятся непросто. Государство и рынок спорят насчет взаимных прав и обязанностей, а человек возмущается: они требуют от него слишком много, а дают слишком мало. Зачастую рынок эксплуатирует человека, а государство использует армию, полицию и бюрократию не для защиты человека, а для подавления. Но удивительно, что эти отношения все же работают, пусть и со сбоями. Ведь социальные структуры, создававшиеся на протяжении бесчисленных поколений, оказались разрушены, брошен вызов самой эволюции. Миллионы лет она приучала нас жить и мыслить общинно, и всего за два века мы превратились в разобщенных индивидуумов. Вот она, великая сила культуры!

* * *

Нуклеарная семья не вовсе исчезла из современного социального ландшафта. Отобрав у семьи основную экономическую и политическую роль, государство и рынок сохранили за ней важные эмоциональные функции. Современная семья все еще удовлетворяет потребность человека в близости — пока что государству и рынку это не под силу. Но и тут на прерогативы семьи покушаются со всех сторон. Рынок все более влияет на романтическую и сексуальную жизнь человека. Традиционно сватовством занимались родственники, но теперь романтические и сексуальные предпочтения формируются рынком, который затем с готовностью предлагает нам все, что требуется, — за немалую, разумеется, цену. Раньше молодые знакомились дома, деньги переходили от отца жениха к отцу невесты. Ныне флиртуют в барах и ресторанах, а деньги переходят от влюбленных парочек к официантам.

Государство бдительно следит за семейными отношениями, особенно между родителями и детьми. Родители обязаны обучать детей в государственных школах. Если взрослые пренебрегают заботой о детях или учиняют над ними насилие, государство ограничивает их в правах или даже сажает в тюрьму, а детей передает в приемные семьи. Государство не позволяет родителям бить и унижать детей — до недавних пор сама эта мысль показалась бы нелепой и неприемлемой. В большинстве обществ родительский авторитет был непререкаемым, священным. Уважение к родителям и безусловное послушание считались первейшей добродетелью, а родителям позволялось почти все: убивать новорожденных, продавать детей в рабство, выдавать дочерей замуж за вдвое старших мужчин. Ныне родительская власть ничтожна. Общее мнение, профессиональные психологи, законодатели — все склонны освобождать детей от обязанности слушаться родителей, зато даже в 50 лет можно валить на них вину за собственные провалы и проступки. В суде имени Фрейда у мамочки с папочкой столько же шансов на оправдание, сколько было у подсудимых на сталинских показательных процессах.

Воображаемые сообщества

И община тоже не вполне исчезла из нашего мира. Поскольку люди на протяжении миллионов лет развивались именно как общественные животные, нуждающиеся в племенных узах, община не может исчезнуть, не оставив вместо себя некоего эмоционального эквивалента. Сегодня основную часть материальных потребностей удовлетворяют государства и рынки, но чем они заменят внутриплеменные связи?

Рынки и государства выращивают взамен «воображаемые сообщества» из миллионов незнакомых друг с другом людей и подгоняют эти новые общины под государственные и коммерческие нужды. Такие сообщества состоят из людей, которые на самом деле ничего друг о друге не знают, но воображают, будто близко знакомы. Это не такое уж новое изобретение. Королевства, империи и церкви тысячелетиями функционировали именно как воображаемые сообщества. В Древнем Китае десятки миллионов людей считали себя членами одной семьи, отец которой — император. В Средние века миллионы благочестивых мусульман видели друг в друге братьев и сестер внутри единой великой общины ислама. Но эти воображаемые общины все же играли второстепенную роль по сравнению с соседской общиной из нескольких десятков людей, знакомых с рождения. Эти малые общины заполняли эмоциональный мир каждого своего члена, обеспечивая ему выживание и защиту. В последние два столетия соседская община пришла в упадок, и эмоциональный вакуум заполняют общины воображаемые.

Два важнейших примера подобных общин — нация и потребители. Нация — воображаемое сообщество государства. Потребители — воображаемое сообщество рынка. Обе эти общины — воображаемые, потому что все потребители на рынке или все члены нации не могут на самом деле знать друг друга в том смысле, в каком знают друг друга жители деревни. Ни один немец не знает близко 80 миллионов своих соотечественников или 500 миллионов потребителей из стран Общего рынка (в дальнейшем ставшего ЕЭС, а потом и Евросоюзом).

Консьюмеризм и национализм неустанно стараются убедить нас в том, что миллионы чужаков принадлежат к одной с нами общине, что у нас общее прошлое, общие интересы и общее будущее. Это отнюдь не ложь. Подобно деньгам, компаниям с ограниченной ответственностью, правам человека, нация и потребители — интерсубъективные реальности. Они существуют только в нашем коллективном воображении, но мощь их чрезвычайно высока. Пока миллионы немцев верят в существование германской нации, приходят в волнение при виде национальной символики, пересказывают немецкие национальные мифы и готовы жертвовать деньгами, временем и жизнью во имя германской нации, Германия остается одной из самых могущественных стран мира.

Нации не желают признавать себя продуктом воображения. Они, дескать, природное и вечное единство, зародившееся в первобытную эпоху, когда кровь народа смешалась с почвой отечества. Это, конечно же, гипербола. В столь отдаленном прошлом нации хотя и существовали, но роль их была намного меньше нынешней, потому что намного меньше была и роль самого государства. Житель средневекового Нюрнберга, возможно, и чувствовал некую любовь и лояльность к немецкому народу в целом, но гораздо сильнее была его любовь и лояльность к семье и соседской общине, от которых он полностью зависел. Кроме того, мало какая даже из действительно значимых древних наций дожила до сегодняшнего дня. Почти все существующие теперь народы сформировались только после промышленной революции.

Ближний Восток вооружит нас множеством примеров. Сирийская, ливанская, иорданская и иракская нации — продукт проведения границ на глаз по песку французскими и британскими дипломатами, не принимавшими в расчет местную историю, географию и экономику. В 1918 году эти дипломаты решили, что народам Курдистана, Багдада и Басры быть отныне иракцами. Именно французы первыми определили, кто сириец, а кто — ливанец. Потом Саддам Хуссейн и Хафез аль-Асад из кожи вон лезли, пытаясь укрепить в своих подданных сфабрикованную англичанами и французами национальную идентичность, но их пафосные речи об извечной иракской или сирийской нации мало кого убедили.

Нет, конечно, с нуля нацию не построишь. Те, кто взялся за конструирование иракской или сирийской нации, пустили в ход реальный исторический, географический и культурный материал — порой в самом деле столетней и тысячелетней давности.

Саддам Хуссейн присвоил наследие Аббасидского халифата и Вавилонской империи, он даже одному из военных подразделений дал наименование «дивизия Хаммурапи». Но это не придает древности «иракскому народу» — если я испеку пирог из запасов муки, сахара и масла двухгодичной давности, сам пирог все равно не станет двухлетним.

В последние десятилетия национальные сообщества вытесняются потребительскими: не знакомые друг с другом члены этой воображаемой общины имеют сходные потребительские предпочтения и привычки и оттого чувствуют себя частью этого целого. На первый взгляд странно, однако примеров вокруг сколько угодно. Например, такую общину составляют фаны Мадонны. Самоопределяются они, как и все потребительские сообщества, главным образом через шопинг. Они покупают билеты на концерты Мадонны, ее диски, постеры и футболки с ее изображением, закачивают рингтоны — и тем показывают, кто они есть и к какой общине принадлежат. Болельщики «Манчестер Юнайтед», вегетарианцы, защитники окружающей среды — все это воображаемые общины, и все они в первую очередь определяются потреблением. Это — основной критерий самоидентификации. Немец-вегетарианец охотнее женится на вегетарианке-француженке, чем на потребляющей мясо соотечественнице.

Перпетуум мобиле

Революции последних двух столетий были столь стремительны й радикальны, что изменили самые фундаментальные аспекты социального уклада. Традиционный уклад был прочным и жестким. «Порядок» подразумевал стабильность и преемственность. Стремительных социальных изменений тогда почти не знали, обычно изменения происходили медленно, почти незаметно. Социальные структуры казались вечными и неизменными.

Семьи и общины порой пытались изменить свою роль в этом общем укладе, но никому в голову не приходило менять сам уклад, его фундаментальную структуру. Люди мирились со статус-кво: «Так всегда было, так всегда и будет».

За последние два столетия темп социальных перемен ускорился настолько, что социальный уклад стал восприниматься как нечто пластичное и подвижное. Теперь мы живем в эпоху постоянства перемен. Рассуждая о современных революциях, мы обычно вспоминаем 1789 год (Великую французскую), 1848 год (либеральные революции) или 1917 год (русскую). Но у нас теперь каждый год — революционный. Сегодня тридцатилетний человек может снисходительно заявить подросткам (правда, те вряд ли поверят): «В моем детстве мир был совсем иным». Интернет, к примеру, начал широко использоваться лишь 20 лет назад, в начале 1990-х годов. Сейчас мы и жизни без него не можем себе представить.

В итоге любая попытка охарактеризовать современное общество превращается в описание красок хамелеона. То, что было правдой в 1910 году, неприменимо к 1960 году, а то, что в 1960-м было писком моды, к 2010-му безнадежно устарело. Единственное, в чем мы можем быть уверены, — это бесконечная изменчивость. Люди привыкли к ней, большинство воспринимает социальный строй как нечто гибкое, над чем мы можем поработать, усовершенствовать его так, как нам потребуется. До современной эпохи властители клялись оберегать традиционный строй, а то и вернуться к утраченному Золотому веку. В последние два столетия политики то и дело сулят разрушить старый мир и построить на его месте новый и лучший. Даже махровые консерваторы не пытаются сохранить статус-кво. Все обещают социальные реформы, реформы образования, экономики — и нередко даже выполняют свои обещания.

* * *

Как геологи предвидят, что тектонические сдвиги приведут к землетрясениям и извержениям вулканов, так и нам следует прогнозировать, что мощные социальные сдвиги приведут к кровавым вспышкам насилия. Политическая история XIX и XX веков выглядит непрерывной цепью разрушительных войн, чудовищных геноцидов и ожесточенных революций. Словно ребенок, скачущий в новых сапогах из лужи в лужу, история перепрыгивает от кровопролития к кровопролитию: Первая мировая война — Вторая мировая война — холодная война; геноцид армян — Холокост — геноцид в Руанде; Робеспьер — Ленин — Гитлер.

Образ во многом верен, но этот затасканный список бедствий отчасти вводит в заблуждение. Мы видим только лужи и грязь и перестаем замечать саму дорогу. Современная эпоха — свидетель не только беспрецедентного уровня насилия и жестокости, но также мира и спокойствия. «Это были лучшие времена, это были худшие времена», — писал Чарльз Диккенс о Французской революции, и его слова применимы, пожалуй, не только к самой революции, но и к эре, которую она ознаменовала.

А в особенности к семи десятилетиям после окончания Второй мировой войны. За этот период человечество впервые столкнулось с возможностью полного самоуничтожения, пережило еще немало войн и геноцидов. И все же названные десятилетия оказались наиболее мирным временем за всю историю человечества — причем с огромным отрывом. Что удивительно — ведь за эти годы произошло больше экономических, социальных и политических перемен, чем в любую другую эпоху. Тектонические плиты истории движутся со страшной скоростью, но вулканы пока молчат. Новый гибкий порядок, кажется, в состоянии предусматривать и даже индуцировать радикальные структурные изменения, не доводя дело до губительных конфликтов.

Мирное время

Большинство людей попросту недооценивает нынешнее мирное время. Никто из нас не застал ситуацию тысячелетней давности, и мы быстро забыли, насколько опасным был тогда мир. Более того: войны привлекают внимание именно потому, что случаются теперь реже. Сколько людей тревожится из-за войны в Афганистане и Ираке — а миру в Бразилии и Индии кто-нибудь порадовался? Когда вы в последний раз слышали в выпуске новостей о несостоявшейся войне или о несложившейся террористической организации?

И вот еще что важно: страданиям отдельных людей мы сопереживаем больше, чем целому народу. Мы бесконечно репостим в «Фейсбуке» фотографию афганской девушки, которую талибы облили кислотой, без конца перечитываем сообщения об авиакатастрофе с несколькими десятками жертв. А когда пропорции несчастья резко возрастают — у нас словно иммунитет появляется, когда речь идет о десятках миллионов, заморенных голодом в СССР и Китае, или даже о геноциде в Дарфуре. Чтобы осмыслить макроисторические процессы, приходится иметь дело с огромными числами. Так, в 2000 году в войнах погибло 310 000 человек, а жертвами насильственных преступлений пали 520 000. Каждый погибший — неповторимый уничтоженный мир, разрушенная семья, вечное горе родных и друзей. Но в глобальной перспективе 830 000 погибших — лишь 1,5% от общего числа умерших в 2000 году (56 миллионов). В тот же год 1 260 000 человек погибло на дорогах (2,25% от общего числа) и 815 000 покончило с собой (1,45%)105.

Еще более удивляют цифры за 2002 год. Из 57 миллионов умерших только 172 000 погибли на войне, 569 000 — от рук преступников (всего 741 000 жертв человеческого насилия). И 873 000 человек совершили самоубийство106. Выходит, в год теракта 11 сентября, вопреки всем разговорам об угрозе терроризма и войны, статистически у человека было больше шансов умереть от собственных рук, чем по вине террориста, вражеского солдата или наркодилера.

В большинстве краев мира люди ложатся спать, не страшась, что под покровом ночи вражеское племя окружит их деревню и перебьет всех до последнего. Зажиточные британцы каждый день едут в Лондон из Ноттингема через Шервудский лес, не опасаясь, что на них нападут веселые ребята в зеленых плащах и отберут денежки, чтобы раздать бедным (а скорее всего — прикончат всех, а деньги оставят себе). Учителя не бьют учеников тростью, дети не боятся, что их продадут в рабство за долги родителей, женщины знают, что закон воспрещает мужьям бить их и удерживать в четырех стенах. И с каждым годом жизнь только подкрепляет эту уверенность.

Насилие сдает позиции под натиском государства. Во все исторические эпохи основным источником насилия были местные распри между семьями или между общинами (до сих пор, как показывают приведенные выше цифры, местная преступность смертоноснее международных войн). Ранние земледельческие общины, не знавшие более крупных объединений, жили в постоянном страхе перед насилием. До 15% смертей были результатом конфликтов, на 100 тысяч человек приходилось до 400 убийств в год107. Когда же царства и империи укрепились, они положили предел своеволию общин, и уровень насилия снизился. В децентрализованных королевствах средневековой Европы на 100 тысяч населения ежегодно приходилось 20-40 убийств. В последние десятилетия, когда государство и рынок достигли пика могущества, а местные общины исчезли, уровень насилия стал еще ниже. В среднем в мире за год из 100 тысяч человек погибают 9, причем основная часть убийств приходится на страны, где государственная власть слаба, — такие, как Сомали и Колумбия. В Центральной Европе средняя цифра составляет всего одно убийство на 100 тысяч человек.

Иногда государство злоупотребляет властью и принимается истреблять собственных граждан, но это — исключения и извращения. Обычно власть используется именно затем, чтобы уберечь граждан от насилия. И даже при диктаторском режиме у обычного человека больше шансов уцелеть, чем было в доисторическом обществе. В 1964 году в Бразилии произошел военный переворот. Диктатура правила страной до 1985 года. За 20 лет режим расправился с несколькими тысячами бразильцев, многие также попали в тюрьму или подвергались пыткам. Но даже в худшие годы у рядового жителя Рио-де-Жанейро было куда меньше шансов пасть от рук соотечественника, чем у рядового члена племени яномамо. Яномамо живут небольшими деревнями в чаще амазонских джунглей, не зная ни армии, ни полиции, ни тюрем. Согласно подсчетам антропологов, каждый третий член племени рано или поздно погибает в схватке за собственность, женщину или статус.

Империи уходят на покой

Вопрос, возросло внутригосударственное насилие после 1945 года или снизилось, остается спорным. Но международное насилие явно достигло самого низкого уровня за всю историю. И, пожалуй, самая очевидная примета нового международного климата — разрушение европейских империй. Во все исторические эпохи империи железным кулаком сминали восстания, когда же их силы иссякали, то и сами империи погибали в потоках крови. Гибнущие империи пускали в ход все ресурсы, чтобы спастись, а их поражение обычно приводило к анархии и распрям между наследниками. С 1945 года большинство империй предпочло мирно отправиться на пенсию. Они распались сравнительно быстро, мирно и аккуратно.

В 1945 году Британия управляла четвертью территории Земли. 30 лет спустя под ее властью оставалась лишь горстка небольших островов. За эти десятилетия метрополия уступала колонию за колонией: выстрелов прозвучало немного, солдат погибло максимум несколько тысяч, никакой катастрофы и массового истребления. Значительная часть похвал, возносимых Махатме Ганди с его ненасильственным сопротивлением, по праву должна бы достаться Британской империи. На месте империи появились десятки независимых государств, которые в большинстве своем получили стабильные границы и в основном мирно живут с соседями. Да, напоследок империя, обороняясь, сгубила десятки тысяч людей, и в некоторых горячих точках с уходом империи прорвались этнические конфликты и унесли уже сотни тысяч жизней (особенно в Индии). Но по сравнению с тем, что мы обычно наблюдаем в истории, уход англичан из колоний — образец порядка и миролюбия. Французская империя оказалась упрямее. Ее распад сопровождался кровавыми арьергардными боями во Вьетнаме и Алжире, которые обошлись в сотни тысяч жертв. Но и французы убрались из доминионов достаточно быстро — и даже сравнительно мирно, — оставив после себя жизнеспособные государства, а не хаос и междоусобицы.

Еще более мирно закончился коллапс Советского Союза в 1989 году, хотя среди его последствий — этнические конфликты на Балканах, на Кавказе и в Средней Азии. Никогда прежде могущественные империи не исчезали столь быстро и столь спокойно. Советская империя к 1989 году не потерпела военных поражений нигде, кроме Афганистана, не было внешнего вторжения или восстания, ни даже масштабного, в духе Мартина Лютера Кинга, движения гражданского неповиновения. В распоряжении советской власти были миллионы солдат, десятки тысяч танков и самолетов, достаточное количество ядерных боеприпасов, чтобы несколько раз уничтожить Землю. Армия была лояльна правительству — оставались лояльными и войска Варшавского договора. Стоило последнему советскому правителю, Михаилу Горбачеву, отдать приказ, и армия открыла бы огонь по недовольным массам.

Но советская элита и коммунистические режимы большинства стран Восточной Европы, за исключением Румынии и Сербии, предпочли не пускать в ход даже малую часть этой силы. Они осознали банкротство коммунистической идеи, отказались от применения силы, собрали вещички и разошлись по домам. Горбачев и его коллеги отдали без боя не только приобретения Советского Союза во Второй мировой войне, но даже давние царские завоевания в Прибалтике, Украине, на Кавказе и в Центральной Азии. Страшно подумать, что могло бы произойти, если бы Горбачев повел себя как сербский президент или как французы в Алжире.

Pax atomica Атомный мир (лат.)

Независимые государства, образовавшиеся на месте империй, категорически не склонны воевать. За редким исключением, после 1945 года одни государства уже не вторгаются в другие с целью покорить их и поглотить. Такие завоевания составляли основной сюжет истории с незапамятных времен. Например, в 1389 году турки-османы вторглись в Сербию, разбили сербов в битве при Косово, захватили страну и присоединили ее к своей империи. В 1396 году те же турки разбили крупную христианскую армию у Никополя и присоединили к себе Болгарию. В 1453 году они уничтожили Византийскую империю, овладели Константинополем и превратили его в столицу своей империи. В 1460-м завоевали Грецию, в 1517-м — Сирию и Египет, а в 1526-м — Венгрию. Потом они покорили и присоединили к империи Месопотамию, Кипр и многие другие регионы Западной Азии, Северной Африки и Восточной Европы. Так создавались великие империи, и народы полагали, что так будет всегда. Но все изменилось. Завоевательные кампании, подобные той, что много лет вели турки, ныне нигде в мире невозможны. После 1945 года ни одна независимая страна, признанная ООН, не исчезла с карты мира.

Локальные войны все еще время от времени происходят, и в совокупности на них гибнут миллионы, однако даже такие войны уже не считаются нормой. Всякое бывает — кто-то и в луже тонет. И существует вероятность погибнуть на войне. Однако местные провалы грунта, вроде Второй Конголезской войны или Первой Афганской, не меняют общую картину. Многие думают, что международные войны прекратились только среди богатых западных демократий, но на самом деле в Европу мир пришел позже, чем в другие части света. В Южной Америке последними крупными войнами стали конфликты между Перу и Эквадором в 1941 году и между Боливией и Парагваем в 1932-1935 годах. До того большая война в Южной Америке случилась в 1879-1884 годах: Чили против Боливии и Перу.

Арабские государства не представляются нам образцом спокойствия, но с тех пор, как они получили независимость, лишь однажды одна арабская страна осуществила полномасштабное вторжение в другую (Ирак — в Кувейт, в 1990 году).

Пограничных столкновений немало (например, Сирия — Иордания, 1970), нередки вооруженные вмешательства (Сирия в Ливане), многочисленные гражданские войны (в Алжире, Йемене, Ливии), революций и переворотов не счесть. И все же Война в заливе остается единственной полномасштабной войной между арабскими государствами. Даже если посмотреть шире, на мусульманский мир в целом, добавится только один крупный конфликт: ирано-иракский. Турецко-иранских, пакистаноафганских или индонезийско-малазийских войн не было.

В Африке дела обстоят хуже. Однако и здесь большинство конфликтов — гражданские войны и перевороты. С тех пор как африканские страны обрели независимость в 1960-1970-е годы, они очень редко нападают друг на друга в надежде подчинить соседа.

Периоды относительного спокойствия случались и раньше — например, в Европе с 1871 по 1914 год, — но ничем хорошим они не кончались. Но теперь все иначе, ибо настоящий мир — не просто отсутствие войны. Настоящий мир — это невозможность войны. В этом смысле подлинного мира на Земле никогда не было. С1871 по 1914 год европейская война все время оставалась допустимой и возможной, самый ход мысли военных, политиков и рядовых граждан определялся ожиданием войны. С теми же предчувствиями люди жили во все прочие исторические эпохи. Железный закон международной политики гласил: «Для любых соседних государств существует вероятный сценарий, который в ближайший год спровоцирует между ними войну». Этот закон джунглей господствовал в Европе конца XIX века, в средневековой Европе, в Древнем Китае и в античной Греции. Если в 450 году до н.э. Спарта не воевала против Афин, существовал вполне вероятный сценарий войны на 449 год до н.э.

Ныне человечество вырвалось из джунглей. Наконец-то установился мир, а не временное отсутствие войны. Для большинства государств нет вероятностного сценария войны в ближайший год. Что может спровоцировать в будущем году войну между Германией и Францией? Или между Китаем и Японией? Бразилией и Аргентиной? Незначительные столкновения на границе все еще возможны, однако полномасштабная война-2014 присутствует разве что в апокалиптических сценариях: аргентинские танковые дивизии устремляются к Рио-де- Жанейро, бразильские бомбардировщики утюжат пригороды Буэнос-Айреса. Такие конфликты еще могут вспыхнуть между Израилем и Сирией, Эфиопией и Эритреей или США и Ираном, однако это исключения, подтверждающие правило.

Конечно, в будущем ситуация может измениться, и задним j числом сегодняшний мир покажется до странности наивным. Но если смотреть на историю в целом, сама эта наивность достойна восхищения: никогда прежде мир не был настолько прочен, чтобы люди уже и представить себе не могли новую войну.

Книг и статьей по поводу столь счастливого поворота событий написано больше, чем возможно прочесть. Кратко подытоживая, специалисты выделили ключевые факторы устойчивого мира. В первую очередь это резко возросшая цена войны. Последнюю и окончательную Нобелевскую премию мира следовало бы выдать Роберту Оппенгеймеру и его команде, создавшей атомную бомбу. Ядерное оружие превратило войну между сверхдержавами в коллективное самоубийство. Насилие теперь уже не поможет овладеть Землей.

Цена войны возросла, а доходность упала. Почти во все века государства норовили обогатиться за счет добычи или присваивая себе вражеские территории. Богатство заключалось в полях, скоте, рабах и золоте, так что его легко было захватить, а отчасти и утащить. Ныне основное богатство — человеческие ресурсы, технические знания и сложные социально-экономические структуры вроде банков. Их сложно унести с собой или сделать частью собственных владений.

Взять, к примеру, Калифорнию. Когда-то этот штат разбогател за счет золотых приисков. Но сегодня его богатство — кремний да целлулоид, Кремниевая долина и целлулоидные холмы Голливуда. Что произойдет, если китайцы вторгнутся в Калифорнию, на пляжах Сан-Франциско высадится миллион солдат ц устремится вглубь материка? Что они там захватят? В Кремниевой долине нет кремниевых рудников. Ее богатство — мозги сотрудников Google, сценаристов Голливуда, специалистов по спецэффектам, которые улетят первым рейсом в Бангалор или Мумбай задолго до того, как китайские танки покатятся по бульвару Сансет. Неслучайно немногие полномасштабные войны, какие еще случаются в мире, происходят именно там, где богатство понимается в старом, материальном виде. Кувейтские шейхи тоже могли улететь на частных самолетах, однако нефтяные скважины достались завоевателям.

Война сделалась убыточной, зато мир выгоден, как никогда прежде. В экономике традиционного аграрного общества международная торговля и иностранные инвестиции существенной роли не играли, а потому от мира не было особой выгоды (кроме той, что не приходилось тратиться на войну). Если в 1400 году Франция не воевала с Англией, то жителям этих стран не приходилось платить дополнительные военные налоги и страдать от последствий вторжения, но ничем больше на их кошельках это не сказывалось. В современной капиталистической экономике на первый план вышли инвестиции и международная торговля. Мирная жизнь приносит огромные дивиденды. До тех пор пока Китай не ссорится с США, китайцы могут продавать свою продукцию в Штаты, вести торги на Уолл-стрит и получать американские инвестиции.

И наконец (хотя этот пункт не менее важен), произошел тектонический сдвиг в политической культуре. Многие прежние элиты — вожди гуннов, викинги, ацтекские жрецы — видели в войне благо. Другие хотя и считали ее злом, но злом неизбежным, и старались лишь обратить себе на пользу. Впервые в исто- *

рии миром правит пацифистская элита — политики, бизнесмены, интеллектуалы и деятели культуры искренне видят в войне зло, которого можно и нужно избегать. (В прошлом тоже были пацифисты, например, первые христиане, однако в тех редких случаях, когда они приходили к власти, заповедь «подставить другую щеку» быстро забывалась.)

Все четыре фактора соединяются по принципу положительной обратной связи. Угроза ядерного апокалипсиса усиливает пацифистские настроения, с распространением пацифизма война отступает и расцветает торговля, торговля повышает доходность мира и убыточность войны. Со временем этот цикл порождает еще одну, возможно, самую надежную защиту от войны: плотная сеть международных связей лишает большинство стран свободы действий, снижает до минимума вероятность того, что они смогут единолично спустить с цепи псов войны. Большинство государств потому-то и не затевает ныне конфликты, что они не обладают полной независимостью. Граждане Израиля,Италии, Мексики или Таиланда могут питать на этот счет какие-то иллюзии, но их правительства не могут осуществлять абсолютно независимую экономическую или международную политику и уж никак не могли бы самостоятельно объявить и вести полноценную войну. В главе 11 мы говорили о формировании всемирной империи. И эта империя, как все предыдущие, устанавливает в своих пределах мир. А поскольку ее границы вмещают весь земной шар, то всемирная империя будет поистине империей мира.

* * *

Так что же такое современная эпоха — эра бессмысленной резни, войн и угнетения? Окопов Первой мировой, ядерных грибов над Хиросимой и Нагасаки, маниакальных проектов Гитлера и Сталина? Или же это эра мира, и в Южной Америке никогда не будут рыть окопы, над Москвой и Нью-Йорком не поднимутся ядерные грибы, а в памяти останутся ясные лики Махатмы Ганди и Мартина Лютера Кинга?

Ответ определяется нашей точкой временного континуума. Полезно понимать, насколько наше ведение прошлого искажается событиями немногих последних лет. Если бы эта глава была написана в 1945-м или даже в 1962 году, она вышла бы намного мрачнее. Но она написана в 2012 году и потому предлагает довольно-таки оптимистичный взгляд на современную историю.

Чтоб не обидеть ни оптимистов, ни пессимистов, сойдемся на том, что наша эпоха отличается редкостным динамизмом. Мы стоим на пороге и ада, и рая, тревожно перемещаемся от одних врат к другим. История все еще не определилась с итогом, и ряд случайных совпадений все еще может подтолкнуть нас в том или ином направлении.