Заместитель Председателя Правительства Российской Федерации Юрий Борисов в интервью «Звезде» сообщил, что большая часть послания президента Федеральному собранию была посвящена внутренней политике и решению конкретных социальных проблем. «Большая часть послания была посвящена внутренней политике и решению конкретных социальных проблем, связанных с пандемией, с падением благосостояния. Конкретные меры: поддержку семей, детей. Конечно, будут восприняты положительно всем обществом», - отметил вице-премьер.

Борисов также перечислил новые вопросы, которые прозвучали во время послания президента. «Что касается новых вещей, которые я для себя отметил: прозвучало инфраструктурные бюджетные кредиты для регионов под 3% на 15 лет, конечно, наряду с реструктуризацией коммерческих кредитов, - это даст серьезный толчок развитию регионов для реализации крупных инфраструктурных проектов», - подчеркнул он.

Зампредеседателя правительства также прокомментировал вопросы, касающиеся обороны страны. По мнению Борисова, Россия последовательно, поступательно двигается к совершенствованию Вооруженных сил РФ. «Президент отметил, что мы сегодня являемся лидерами в системах современного вооружения, в первую очередь, в гиперзвуковых системах по результатам этого года. Уровень оснащенности наших вооруженных сил превысит 76%. А что касается стратегических ядерных вооруженных сил, то он будет выше 88%, поэтому нам есть, чем ответить», – сказал он.

Борисов обозначил сроки заступления на боевое дежурство баллистической ракеты «Сармат». «Конец года она (баллистическая ракета «Сармат». -  Прим. ред.) встанет на вооружение», – рассказа Юрий Борисов.

По словам вице-премьера, президент, по сути, дал сигнал всему мировому сообществу, что Россия готова к переговорным процессам в части стабилизации всей стратегической ситуации - это очень важно. 

Источник: https://tvzvezda.ru/news/20214211514-Uva31.html

Из интервью Ю.Борисова "Красной звезде" можно узнать о некоторых особенностях новых систем отечественного вооружения. Читайте на: https://vpk.name/news/208810_yuborisov_v_intervyu_krasnoi_zvezde_rasskaz...

@dimsmirnov175 Как описать нынешнее послание одним словом: выплаты! Возможно, это самое социальное из всех Посланий президента.

@ourpravdorub Раздача социальных слонов состоялась. Никаких политических реформ в стране не будет.

@hellotransfer Вместо структурных реформ государство тратит деньги на адресную поддержку без коренного переустройства социальной сферы.

@Svoidanash Характерной чертой послания является то, что, при всей декларируемой социальности, понять его реальную «ценность» можно будет только после детализации конкретных финансовых планов но уровне правительства.

@dumayem Твёрдая уверенность президента в том, что намеченное в нынешнем Послании будет выполнено - на мой взгляд говорит о том, что трансфер откладывается...

@politforum Евгений Миненко: «С одной стороны, был запрос на социальную поддержку и заботу со стороны государства, а с другой, появился страх войны. Глава государства успокоил тех, кто боится войны».

@polittemnik Ключевой вектор послания — сбережение народа, как высший национальный приоритет. Указанный вектор обладает потенциалом консолидации вокруг государственного лидера.

@SemenovCons Явный акцент на внутренней и социальной политике в Послании может быть маркером того, что вектор развития российского государства теперь будет направлен на реализацию концепции «заботливой власти».

@master_pera Проблема в том, что конкретное проявление этой заботы о гражданах, выраженное в скуповатых цифрах поддержки семей с детьми, не соответствует амбициям державы.

@abbasgallyamovpolitics Это было принципиально аполитичное послание. Вместо разговора о политике, в плоскости которой у наиболее активной части общества и лежат основные претензии к власти, Путин готов говорить о чём угодно.

@plutovstvo007 Cамое главное. «Эффект неоправдавшихся ожиданий». Не стоило так тянуть все эти три месяца с Посланием, если в конце концов пришлось зачитывать его минимальный вариант.

@backroom_whisperer Президентское послание политически слабое и пустое. Не предложено никаких вариантов по выходу России из кризисного состояния и никакого образа будущего, в котором нуждается страна.

@big3russia Понятно, что революционных реформ никто не ждёт. Но явно видно, что стратегии — нет, ясных целей — нет. «Плывём по течению, что-то где-то пытаясь точечно улучшить и как-то реагируя на вызовы».

@prbezposhady Понятного ответа на вопрос «а что дальше и ради чего» или хотя бы сигнала или эмоционального, мобилизующего на подвиги заряда граждане России, к которым это послание, по идее, адресовано, не получили.

@polittemnik Ключевой вектор послания — сбережение народа, как высший национальный приоритет. Указанный вектор обладает потенциалом консолидации вокруг государственного лидера.

@Scriptirum Послание президента - спокойное, дополняющее, но не форсирующее и не мобилизующее. Путин очень много говорил про заботу государства о гражданах, но очень мало об экономическом росте.

Проект @T34newsfeed специально для Незыгаря @russica2

Глава государства напомнил, что с 2020 года классные руководители получают ежемесячную надбавку к зарплате в размере 5 тысяч рублей. При этом президент отметил, что к нему обращаются педагоги, работающие в учреждениях среднего профессионального образования, и жалуются, что «о них забыли».

«Да, действительно это так. И нужно это исправить», — подчеркнул Путин.

Также он пообещал в ближайшие два года направить дополнительно около 10 миллиардов рублей на капитальный ремонт и техническое оснащение педагогических вузов.

Предыдущее обращение Путина Федеральному собранию прошло в январе 2020 года. Тогда одним из главных заявлений в его выступлении стало предложение о внесении изменений в Конституцию России.

Текущее выступление президента перед парламентом стало 17-м по счету. Пока самым долгим считается послание 2018 года, когда российский лидер выступал 1 час 55 минут.

Источник: https://lenta.ru/news/2021/04/21/uchitelya/

Ранее в этот день глава госкорпорации «Роскосмос» Дмитрий Рогозин заявил, что Россия рассматривает возможность передачи своего сегмента Международной космической станции (МКС) США после 2025 года. Он отметил, что по этому вопросу сейчас ведутся переговоры с Национальным управлением по аэронавтике и исследованию космического пространства (NASA).

Кроме того, 21 апреля глава «Роскосмоса» рассказал, что научно-энергетический модуль (НЭМ), который был создан для МКС, будет переработан для использования на новой орбитальной станции России. Он отметил, что Россия приняла решение о самостоятельном строительстве новой орбитальной станции, потому что только так ее можно сделать хорошо.

Днем ранее Рогозин заявил, что запуск первого базового модуля для новой российской орбитальной станции должен быть обеспечен в 2025 году.

Ранее в этот день глава госкорпорации «Роскосмос» Дмитрий Рогозин заявил, что Россия рассматривает возможность передачи своего сегмента Международной космической станции (МКС) США после 2025 года. Он отметил, что по этому вопросу сейчас ведутся переговоры с Национальным управлением по аэронавтике и исследованию космического пространства (NASA).

Кроме того, 21 апреля глава «Роскосмоса» рассказал, что научно-энергетический модуль (НЭМ), который был создан для МКС, будет переработан для использования на новой орбитальной станции России. Он отметил, что Россия приняла решение о самостоятельном строительстве новой орбитальной станции, потому что только так ее можно сделать хорошо.

Днем ранее Рогозин заявил, что запуск первого базового модуля для новой российской орбитальной станции должен быть обеспечен в 2025 году.

Источник: https://iz.ru/1154620/2021-04-21/istochnik-soobshchil-ob-obsuzhdenii-v-n...

<iframe width="560" height="315" src="//www.1tv.ru/embed/405302:11" allow="encrypted-media" frameborder="0" allowfullscreen></iframe>

Роман Александра Проханова построен вокруг проблематики «Исламского государства» (террористическая организация, запрещённая в России). Главному герою Леониду Торобову, полковнику действующего резерва одной из отечественных спецслужб, дан приказ ликвидировать своего старого знакомого, бывшего майора саддамовской разведки, ставшего одним из главарей исламистов и планирующего массовые теракты на российской территории. Торобов, преодолевая все препятствия, совершает невозможное и исполняет этот приказ — ценой собственной жизни, но, возможно, всё это происходит только в его предсмертном сознании, поскольку многомерное и многофигурное действие романа «закольцовывается» падением главного героя «на сухие цветы гортензии, полные снега», и именно там, а вовсе не в ближневосточной пустыне, обнаруживают его тело «приехавшие наутро дети». Но кто же в таком случае произносит «символ веры» исламистов: «Нас всех, потерявших Родину, переживших предательство, похоронивших любимых и близких, посетило откровение. Всех разом, всех мучеников и героев. Мы преображённые люди, которым был явлен Бог… Миллиарды людей на земле проснулись от сна. Им всем явился Аллах. Им всем открылось учение о божественной справедливости. И они не боятся за неё умереть… Смерть — это точка преломления, через которую проходит луч света, покидая землю и попадая в рай. Так думают миллиарды шахидов, которые сметут безбожный кровавый Запад», — кто?

Источник: https://izborsk-club.ru/13869

Проблемы формирования общих ориентиров развития страны на основе разделяемой ее гражданами идентичности стали сегодня неотъемлемой частью повестки дня публичной политики. Это и неудивительно: в условиях индивидуализации сознания размывание социальных скреп общества ведет к социальной аномии, в результате все меньше людей полагает для себя жизненно важным связывать личные перспективы с перспективами развития государства и общества. Ощущение себя частью национально-государственного сообщества не переживается как жизненная потребность, уступая в системе самоопределения человека иным – личностным и групповым – приоритетам. Опасаясь, что этот процесс может привести в странах с развитыми институтами представительства интересов к кризису государственности, политический класс ищет пути консолидации политической нации в укреплении общих идентификационных ориентиров: здесь видится путь преодоления социальной фрагментации и аномии и потенциально неисчерпаемый ресурс общественного развития, укрепления институциональных основ современной демократии. А в трансформирующихся обществах, ищущих источники последовательной модернизации, именно уровень социальной консолидации на основе разделяемой гражданами идентичности становится в наши дни ключевым фактором, определяющим успех модернизационной стратегии развития.

Мозаика идентичностей и кризис модели мультикультурализма

В развитом мире автохтонное население, которое могло бы обеспечить воспроизводство символического пространства общей идентичности, давно перестало быть доминирующим. Жители современного мегаполиса составляют очень пеструю мозаику смысложизненных ориентиров, политических установок, ценностных предпочтений и моделей поведения. В Европе образы узнаваемой этнокультурной идентичности поддерживаются в культурно однородных анклавах в сельской местности и в небольших городках, однако и сюда массовый туризм – основной источник их существования – приносит дух глобального масскульта. Вкрапленные в состав состоявшихся «национальных государств» автохтонные народы претендуют на утверждение собственной идентичности на этнонациональных основаниях: выступающие от их имени элитные группы стимулируют таким путем рост сепаратистских настроений с опорой на символическую политику. Здесь активно задействуются средства из арсенала традиционной культуры, пропагандируется использование собственного языка, своих героев и исторических символов.

В то же время четко обозначился кризис мультикультурных практик конструирования политической нации, в рамках которых правящие круги Запада в последнюю четверть века искали ответы на проблемы, вызванные давлением миграционных потоков на принимающие сообщества. В условиях растущей культурной разнородности ни политика ассимиляции в теле политической нации, пытавшаяся, как во Франции, перечеркнуть культурные различия ее граждан, ни американская модель «плавильного котла», ни опиравшаяся на мультикультурализм идея «единства в разнообразии», которая осуществлялась на уровне социальных практик в Великобритании, не смогли обеспечить нужный уровень консолидации общества. Более того, они породили новые вызовы и угрозы безопасности его граждан.

В публичной дискуссии все громче звучит голос защитников модели жесткого контроля над иммиграцией из бедных стран в развитый мир. Но при этом очевидно, что и сами развитые страны в условиях старения населения не могут обойтись без притока иммигрантов. Обсуждение издержек и приобретений от иммиграции (в последние годы – и растущая угроза «утечки мозгов» в более привлекательные для трудоустройства уголки мира, в первую очередь в США), не сходит с повестки дня публичной дискуссии и провоцирует политическую поляризацию в обществе. Рост социальной напряженности в связи с терактами последних лет обнаружил новую угрозу: в среде потомков инокультурных иммигрантов второго и третьего поколений обособляются группы, отторгающие правила общежития и сами принципы правового государства, – «нелояльные», готовые сопротивляться его институтам граждане. Собственно, это обстоятельство и стало едва ли не самым весомым аргументом противников мультикультурализма как идеальной модели взаимодействия принимающего сообщества и инокультурных меньшинств, в первую очередь этнических и конфессиональных [1]

В структуре политической идентичности значительной части граждан развитого мира на первый план выходит этнонациональная составляющая, и это оказывается самым серьезным вызовом для будущего политической нации. В ее составе укрепляются позиции стремящихся к автономии регионов, выступающих от имени автохтонных этнических сообществ. Этот процесс получил в ряде стран институциональное оформление. Так произошло, например, в Великобритании по итогам передачи значительной части полномочий, регулирующих управление на уровне территории, новым органам представительной власти. В прошедшее со времени решения о наделении разной степенью автономии законодательных органов Шотландии, Уэльса и Северной Ирландии (здесь процесс зашел в тупик в 2002 г. и возобновился во второй половине 2000-х годов) десятилетие обнаружились системные проблемы в национально-государственном строительстве. Англия, не получившая собственного парламента, заявила устами некоторых известных политиков об ущемлении своих прав [2]: представляющие Англию депутаты не имеют возможности принимать участие в решении вопросов, касающихся Шотландии и Уэльса, в то время как у депутатов, избранных в национальный парламент от этих двух регионов, есть право голоса по вопросам, непосредственно касающимся только Англии. В ходе этих политических дебатов обострились дискуссии о содержании «британской идентичности» [3] и о самой возможности поддерживать в современном фрагментированном обществе общую (или даже разделяемую значительным большинством граждан страны) идентичность. Под вопросом в государстве с развитыми институтами представительства интересов оказалась сама возможность достичь социально-политической консолидации. В ходе дискуссии был выдвинут проект передачи полномочий по организации экономического и социального развития на местах, развитию культуры и жилищного фонда региональным ассамблеям на уровне территорий и в самой Англии [4].

Пример иного рода представляет Испания. Здесь иммигранты, большинство которых прибывает из культурно близкой Латинской Америки, при отсутствии языкового барьера заметно активнее интегрируются в принимающее сообщество. Цыгане и ряд других «пришлых» этнических групп стали адресатами масштабных социальных программ адаптации к жизни местного сообщества, но далеко не всегда эти усилия приносят ожидаемые плоды. Многочисленные приезжие арабы не позиционируют себя как сугубо инокультурных, имея в виду многовековую историю арабского завоевания и культурное наследие «мавританской» Испании на Пиренейском полуострове, однако внутри страны уровень ксенофобии по отношению к иммигрантам некатолической культурной традиции в последние годы растет. Рост уличной и бытовой преступности и нагрузка на социальный бюджет в условиях высокой безработицы вызывают растущее критическое неприятие коренного населения.

Автономистские настроения сильны в периферийных по отношению к центру исторических провинциях, настойчиво утверждающих свои культурные традиции. В первую очередь речь идет об экономически успешных Каталонии и Стране Басков. Здесь целенаправленные усилия местной власти по укреплению региональной идентичности играют роль инструмента реализации политических и экономических притязаний местных элит. Но они опираются на общественный запрос на своё особое, узнаваемое лицо и на признание особого статуса региона – вплоть до права на государственность. Так, в Каталонии занятия в школах ведутся на каталанском языке. Его знание обязательно для работы в органах госслужбы автономии, и он стал сегодня основным языком повседневного общения. Этим же путем идет и Страна Басков: ее правительство официально поощряет двуязычие граждан, при этом знание баскского языка обязательно для госслужащих. Многие привычные уху испанца слова заменены в последние годы на баскские аналоги и стали неотъемлемой частью не только словаря испанских политиков, но и политкорректной повседневности страны. Испанское название региона (Страна Басков – País Vasco) вытеснено баскским (Euskadi), а привычное наименование языка коренных жителей – баскский (Vascuence) – замещено на соответствующее баскское наименование «эускера» (Euskera). Вопрос о признании статуса местного языка уже стал предметом ожесточенных споров в ряде других регионов (в частности, в Валенсии). Равноправие языка автохтонных меньшинств в составе политической нации остается сугубо политическим требованием, тем более что, как справедливо отмечает российский исследователь, в современной Испании, как и в других странах Евросоюза, в контексте идущих процессов регионализации «лингвистические отличия напрямую связаны с вопросом политической идентичности» [5]. Лингвистический и культурный национализм отражает требования независимости от Центра и предоставления региону возможностей самому решать проблемы собственного развития. Политическая идентичность приобретает, таким образом, территориальное измерение. В то же время, по мнению испанского исследователя, страна представляет собой яркий пример того, с какими ограничениями сталкивается в современных сформировавшихся политиях политика государства по формированию национальной идентичности и на уровне центра, и в регионах» [6].

Символично, что в 2010 г. как культивирующий жестокость в отношении животных в Каталонии местным законом был запрещен бой быков – один из давних общенациональных культурных символов Испании. Сооружение в столице Страны Басков – Бильбао – Музея Гуггенхайма по проекту мировой знаменитости – американского архитектора Ф.Гери – призвано символизировать интеграцию автономии в глобальное культурное пространство – стратегический выбор ее политической элиты [7]. Для Каталонии и ее столицы – Барселоны – таким трамплином в глобализирующийся мир стали летние Олимпийские игры 1992 г. Прямому выходу в европейское и глобальное пространство экономически успешных испанских автономий в немалой степени способствует и бурное развитие туризма.

В процессе регулирования противоречий вопрос о пересмотре параметров модели организации политического пространства страны – «государства автономий» – стал камнем преткновения в политическом противостоянии в Центре и в отношениях Центра и регионов, а также на уровне институтов Евросоюза в условиях усиления представительства интересов регионов в ЕС. [8] Но и в рамках нынешней модели региональная идентичность становится мощной опорой продвижения прав автономных сообществ, тем более, когда, как в случае развитых регионов, она подкреплена не только культурным самостоянием, но и фискальной автономией. Нарочитое, а, порой, и агрессивное ее утверждение опирается на динамичное экономическое развитие региона.

Сама региональная идентичность переживается как эмоционально наполненная и опирается на яркие символы и осязаемые смыслы. В то же время большинство граждан, особенно молодежи, делает прагматический выбор в пользу двуязычия и многоуровневой культурной идентификации – со своей автономией (и с локальной языковой и культурной традицией), со страной и с Европой. Даже в Стране Басков и в Каталонии, по данным опросов, двухуровневая (dual) идентичность (самоотождествление со страной и с регионом) и, соответственно, «двойной (doble) патриотизм» заметно преобладают над «местным патриотизмом» [9]. А сами процессы утверждения национально-гражданской идентичности (в частности, применительно к баскскому сценарию, «динамичному, полному противоречий и не поддающемуся одномерной интерпретации») высвечивают, как считают баскские исследователи, «сложный и многообразный характер конструирования, утверждения и достижения договоренностей вокруг проблем идентичности на социетальном и индивидуальном уровнях» [10].

Государство в поисках новых ресурсов развития: идентичность и идеология

В условиях размывания привычных ориентиров социальной самоидентификации и кризиса модели нациестроительства эпохи модерна формирование разделяемой гражданами идентичности как опоры развития национального политического сообщества становится первостепенной задачей государства. В реальности же речь идет о пересмотре и наполнении новым содержанием модели государственности на путях формирования нового понимания гражданской идентичности, соответствующей реалиям современной политической нации. В зависимости от оценки рисков на пути укрепления такой нации выстраиваются и приоритеты государственной политики. Так, ответом на вызовы этнофобий, расизма и «неуправляемого разнообразия» стала мультикультурная модель сосуществования групповых идентичностей. И, как в коммунальной квартире, в ней четко проявились и приобретения, и издержки коммунального общежития.

В русле социально–политической культурологии некоторые авторы ставят вопрос о том, «как гражданство структурируется культурой». В качестве альтернативного подхода предлагается, например, модель «культурного гражданства» (cultural citizenship). Она трактуется как реализация «права быть другим (с точки зрения расы, этноса или родного языка) по отношению к нормам доминирующей национальной общины, без умаления права на принадлежность, понимаемую как участие в демократических процессах единого национального государства» [11]. Такой подход пытается вывести понимание гражданства на иной в сравнении с привычными рамками национального государства уровень, связав его напрямую с утверждением групповой и индивидуальной идентичности как «права быть другим». Но в результате понятие «гражданской идентичности» оказывается перегруженной нормативным содержанием, а разнородность режимов гражданства в национальных сообществах и их разное восприятие в массовом сознании не позволяет подвести это содержание под общий знаменатель. Если придерживаться рамок политического анализа, то наиболее приемлемым аналитическим инструментом оценки таких практик является, на наш взгляд, структурно-конструктивистский подход [12] в сочетании с политико-культурным. С другой стороны, сама идентичность рассматривается как имманентно присущая групповому и индивидуальному сознанию структура, опирающаяся на политико-культурные особенности конкретного национально-государственного сообщества и его глубинные архетипы.

Общественная консолидация становится в условиях растущего культурного разнообразия условием выживания национально-государственного сообщества, которое слабо или только от случая к случаю скрепляется эмоциональным переживанием своего национального «я» [13]. Политика формирования идентичности используется государством как инструмент выстраивания поля социальной коммуникации между носителями разных политических убеждений и культурных предпочтений. На этой основе воспроизводится политическая нация, проводится тот «ежедневный плебисцит», о котором в свое время как об условии существования национального сообщества писал Э.Ренан. Сегодня такая политика наполнена, однако, иными смыслами по сравнению с концом позапрошлого века, когда Ренан предложил эту метафору. В развитых странах она старательно дистанцируется от политической идеологии в ее привычном понимании, поскольку жесткие идеологические модели дискредитировали себя в ряде потерпевших поражение политических проектов ХХ века.

Правящая элита пытается придать национальному развитию новые импульсы путем формирования «проектной» (если следовать терминологии М.Кастельса) идентичности и соответствующего общественного запроса на нее. При этом сами идеологические проекты облекаются в прагматические формы, а сверхзадачей таких проектов становится социально-политическая консолидация государства и общества вокруг повестки дня национального развития. Так, разработанная в трудах известного британского социолога Э.Гидденса концепция «третьего пути», была подхвачена лейбористским руководством после его прихода к власти в 1997 г. [14] Не вдаваясь в подробное рассмотрение ее содержания, получившего широкое освещение в литературе, [15] стоит указать на то, что ориентиром этого курса, претендовавшего на роль проекта развития постиндустриального общества, был отказ от «экономического регулирования в пользу экономического стимулирования». Предполагалось пересмотреть патерналистскую политику государства благосостояния в пользу «социальных инвестиций» в человека и обеспечить «социальную включенность» всех его граждан [16]. Приверженцы «третьего пути» в странах англосаксонской политической традиции и в США ратовали за «справедливое общество». Они представляли «третий путь», говоря словами тогдашнего премьер-министра Австралии К.Радда, как новую (после засилья либерального консерватизма эпохи М.Тэтчер и Р.Рейгана) «форму подачи экономических и социальных императивов страны» [17] – своего рода программу социальной консолидации. В Великобритании в первые годы правления лейбористов большое внимание уделялось внедрению различных форм неполитического участия граждан, повышению ответственности за сделанный в сфере социальных услуг выбор. Правда, затем эти приоритеты уступили место иным, более прагматическим установкам: в частности, под лозунгом «Новой промышленности – новые рабочие места» реализация конкретных инновационных проектов проводилась с прицелом на рост занятости.

Проект «Большого общества» в Великобритании, который выдвинут в 2010 г. новым коалиционным правительством консерваторов и либеральных демократов, также выделяет социальную сферу как ключевой приоритет национального развития. При этом упор вновь делается не на увеличении государственных социальных вливаний, а на обеспечении «возможностей широкого участия граждан и местных сообществ, развития широкой культуры участия и разделяемой ответственности» [18]. Это предполагается сделать путем передачи более широкого круга полномочий местным сообществам, развития разных форм гражданского участия (в том числе за счет создания Национальной гражданской службы для вовлечения в социальную работу молодежи), передачи ряда полномочий из Центра местным органам управления, поддержки кооперативов, благотворительных организаций и социальных предприятий, обеспечения доступности информации о государственной политике и о социальном климате и работе полиции на местах [19].

Инструменты и практики формирования национально-гражданской идентичности

Социальная политика активно используется в качестве инструмента формирования гражданской идентичности. В числе приоритетов – образование, социальное обеспечение и здравоохранение, а также личная безопасность граждан. Их работу предлагается совершенствовать путем расширения участия самих граждан, стимулирования вовлеченности людей в решение своих социальных проблем и более широкого круга вопросов развития местного сообщества и социальной сферы. При этом государство не просто активно использует возможности информационного общества для формирования нужного дискурса идентичности. Значительная часть усилий по конструированию опор гражданской идентичности переносится в сферу образования и в информационное пространство.

Опорой этого дискурса становятся самоорганизация гражданского общества и развитие практик взаимодействия людей и на этой основе – местных сообществ, накопление здесь социального капитала. Гражданское участие стимулирует процессы артикуляции социально значимых интересов. Такую активность государство и пытается направить в русло обустройства социальной среды. Это тем более актуально в условиях резкого сокращения социальных расходов, особенно в сильно пострадавших от кризиса странах ЕС, и роста социального недовольства и массовых протестов против сдачи позиций «социального государства», которыми отмечен конец нынешнего десятилетия.

Культура участия рассматривается в развитом мире как отвечающий задачам развития общества тип политической культуры, способный поддержать развитие на основе укрепления социальной солидарности, а гражданская идентичность – как его ресурс. Зримым результатом стала волонтерская работа: так, в ней участвует более четверти взрослого населения США [20], а в Германии и в Ирландии – каждый третий гражданин страны [21]. В Великобритании в разовые волонтерские инициативы вовлекались, согласно данным опросов, 73% населения; при этом более четверти (27%) участвовали в организованной волонтерской работе не менее раза в месяц [22]. В Голландии – мировому рекордсмену по уровню вовлеченности граждан в добровольческие инициативы – каждый пятый житель страны был членом волонтерской организации. Эту страну отличает (наряду со скандинавскими странами, также активно занимающимися развитием волонтерства), и заметно более высокий, чем в среднем по странам ЕС, уровень социальной сплоченности общества [23].

Рост безработицы влил в ряды волонтеров армию новобранцев. Социальные службы открывают максимум возможностей для развития самых разных форм социальной вовлеченности, которые отвечали бы разным возможностям, вкусам и предпочтениям. В ткань рыночной экономики, которая формирует потребительскую культуру, внедряются элементы «экономики дарения» и культуры непотребительских ценностей (market economy vs gift economy [24]). В русле такого подхода лежат развитие социально ответственного инвестирования и утверждение модели корпоративного гражданства [25], «зеленой экономики» и ответственного индивидуального потребления. В «альтерглобализме», «движении непотребителей» и других новых социальных инициативах пробиваются ростки «альтернативного капитализма». Такая вовлеченность формирует систему ценностей и моделей поведения в публичной сфере, которую можно описать как «идентичность участия» (в развитие предложенной М.Кастельсом классификации).

Однако институты западной демократии, которые должны обеспечивать развитие гражданского участия, столкнулись с серьезными вызовами самой демократии в виде обособления инокультурных сообществ, пределов толерантности в публичной сфере, роста этнофобий и асоциального поведения. Готовность людей отдавать время и силы на работу на общественном поприще встретила сопротивление в виде рудиментов «приходской» политической культуры и патрон-клиентских отношений с государством, настороженности в отношении контактов с незнакомыми людьми и просто социальной апатии. Зачастую императив участия рассматривается как недопустимое вторжение в частную жизнь. Далеко не все согласны и с перспективой большей ответственности перед государством и обществом (да и за самих себя). В иных случаях волонтеры подменяют государственные структуры, это чревато конфликтом с профсоюзами, защищающими интересы госслужащих. Поэтому предлагаются пути четкого разграничения сфер ответственности и позитивного стимулирования заинтересованности в добровольческой социальной работе [26].

Но объективные ограничения такой модели «общества участия» трудно преодолеть в условиях, когда полем государственного регулирования становится повседневность. После десятилетий борьбы за права меньшинств, после побед, одержанных на путях проведения «политики идентичности» религиозными, этническими и гендерными сообществами Запад вступает в полосу запретов, слабо согласующихся с заявленными приоритетами экономической и социальной политики. Так, ограничения на присутствие символов мусульманской религиозной идентичности в общественной жизни расшатывают корабль мультикультурализма гораздо заметнее, чем сокращение вливаний в социальные программы адаптации мигрантов. Частная жизнь попадает под пристальный надзор, как только человек оказывается в публичном пространстве [27]. Но и безбрежная политкорректность подрывает уровень доверия в обществе, которое обнаруживает границы собственной толерантности.

В обществах, переживающих институциональную трансформацию, происходящая социальная ломка вызывает тектонические сдвиги в сознании людей: потеря привычных ценностных ориентиров порождает «кризис идентичности». В действительности речь идет об утверждении новой иерархии ценностей и о поисках новых социокультурных скреп, и в молодых государствах правящая элита стремится придать им «длинное дыхание» за счет национальных проектов развития. Опорой молодой государственности становятся традиционные ценности, скрепленные цементом этнонационализма. Они вступают в конфликт с теми смыслами и моделями поведения, которые формирует информационное общество и навязывает вездесущий коммерческий масскульт. В результате закрепляются социокультурные расколы.

Конструирование символического пространства национально-государственной идентичности – новой государственной символики, праздников, героев – призвано преодолевать эти противоречия. Важнейшей социокультурной скрепой становится национальный язык, литературные памятники и их создатели возводятся в ранг новых героев массовой культуры. Ключевой проблемой оказывается осмысление собственной истории, политический консенсус вокруг оценки ее поворотных событий. Однако для формирования гражданского самосознания должен быть сделан следующий шаг – укрепление правового государства и институтов гражданского участия.

Сравнительный анализ практик формирования национально-государственной идентичности в странах, прошедших либо переживающих сегодня глубокие социокультурные трансформации, позволяет оценить факторы, определяющих степень эффективности таких практик и, соответственно, их влияние на общественное развитие. Великобритания как страна, пережившая распад колониальной империи и изменение статуса своих автохтонных меньшинств, Сингапур как молодое полиэтническое государство и Китай как находящееся в процессе динамичной трансформации экономических и социальных институтов общество представляют интересные примеры для сравнения эффективности практик государственной политики формирования национального самосознания и гражданской идентичности.

Великобритания в поисках британской идентичности

В Великобритании в последние годы вопрос о том, что такое «британская идентичность» в полиэтническом обществе, не сходит с повестки дня публичной политики. Британские исследователи отмечают утверждение в крупных городах «культуры общежития» (convivial culture) [28], в недрах которой расовые и этнические различия теряют роль первостепенного по значимости фактора социального размежевания. В этой стране самыми быстрыми темпами по сравнению со всеми этническими группами растет численность граждан смешанной расовой принадлежности. В школах Лондона говорят на трехстах языках, да и в крупных британских городах это число давно перевалило за сотню. И большинство британцев, как свидетельствуют данные опросов, считают, что такое разнообразие сделало страну более привлекательным для жизни местом. В этнически однородном окружении предпочитает жить только около четверти населения [29]. В то же время во многих сельских районах и в относительно этнически однородных белых местных сообществах уровень толерантности и открытости к иному опыту несравненно ниже; соответственно, здесь в последние годы наблюдается рост поддержки праворадикальной Британской национальной партии. Апелляция к «дискриминированной английской идентичности» находит тут благодатную почву, тем более что английская составляющая сознательно или подсознательно замалчивается в публичной дискуссии, особенно в контексте уже упоминавшегося обсуждения проблем передачи полномочий регионам.

В период после прихода к руководству последнего главы лейбористского кабинета Г.Брауна государство пыталось компенсировать такие разнонаправленные векторы социально-психологических изменений с помощью широкого обсуждения опор общей гражданской идентичности и консолидации на этой основе британской политической нации. В 2002г. в школах были введены уроки гражданского образования. Вопрос о том, что значит сегодня «быть британцем», на недолгое время оказался в центре публичной дискуссии [30]. Предлагались меры по проведению конституционной реформы, по обновлению арсенала символической политики и по укреплению социальной солидарности на уровне местных сообществ. В качестве объединяющих оснований британской идентичности выдвигалось ее демократические традиции и нынешнее космополитическое культурное наследие [31]. Но сама дискуссия вокруг «обращения к истокам» не вызвала широкого общественного отклика. В 2008 г. правительство лейбористов предложило в качестве ориентира развития идею превращения страны в «креативный хаб» мира, центр разработки инновационных экономических и социальных инициатив. Был выдвинут план государственной поддержки креативных отраслей как мотора наращивания конкурентоспособности национальной экономики. Он включал программу профессионального обучения молодежи во взаимодействии с бизнесом, создание в стране пяти ведущих центров креативной экономики, поддержку стартапов в креативных отраслях [32]. Такой подход должен был сломать утвердившиеся в мире стереотипы о британском традиционализме и обновить национальную гражданскую идентичность, придать ей привлекательный современный образ.

Однако, по мнению британских исследователей из Института изучения публичной политики – одного из ведущих экспертно-аналитических центов страны – активных участников публичной дискуссии по этой проблематике [33], «сложносоставный характер и многообразие паттернов идентичности создает разрывы между политическим курсом и социальной практикой. Дискурс идентичности и практические меры, адресованные конкретным сплоченным на основе общей идентичности группам, имеют тенденцию сглаживать острые углы за счет упрощенной подачи мотивации поведения людей. В результате на вооружение берутся меры, которые не затрагивают их реальные интересы, а зачастую дают и прямо противоположные результаты». Британские эксперты предлагают не руководить процессом из Уайтхолла, а стимулировать низовую политическую активность, вовлекать во взаимодействие местные власти как более близкие к реальным интересам людей [34]. В какой мере уже упомянутый проект «Большого общества» сможет решить эти задачи, покажет время, особенно имея в виду серьёзные издержки мультикультурной модели. Пока же очевидно, что подавляющее большинство граждан страны возлагает ответственность за обеспечение услуг по социальной защите населения на государство, на местные органы власти и на производителей услуг [35]. И, в то же время, очень заметная часть граждан вовлечена в волонтерские инициативы и в работу структур гражданского общества на уровне местных сообществ, что свидетельствует о потенциале для развития культуры участия и укрепления основ гражданской идентичности. Наращивание этого потенциала напрямую связано с успехами экономического развития страны.

Сингапурская идентичность: из прошлого в будущее

Такой вывод подтверждает анализ опыта Сингапура – одной из самых динамично развивавшихся в последние десятилетия стран мира. Со времени провозглашения независимости (1965 г.) в этой бывшей британской колонии за годы жизни одного поколения был совершен настоящий модернизационный рывок. Одним из его моторов стало утверждение политической идентичности молодой сингапурской полиэтнической нации, объединившей китайцев, малайцев и выходцев из Индии. Политические институты предлагались как общие для всех граждан, а этнокультурные традиции национальных групп должны были сосуществовать бок о бок. Сингапурская идентичность предполагала сочетание достижительной мотивации с традиционными ценностями составлявших нацию азиатских народов и с опорой на английский язык как средство межкультурной коммуникации. Режим Ли Куан Ю – отца «сингапурского экономического чуда» – сделал упор на борьбе с коррупцией и на создании «экономики знаний» задолго до того, как эта модель утвердилась в публичной политике развитого мира. Страна сумела использовать свои преимущества положения на пересечении финансовых и транспортных потоков и успешно осуществила заявку на создание «креативного хаба» в азиатско-тихоокеанском регионе. В процессе экономического роста и на основе заметного продвижения в развитии социальной сферы происходила консолидация молодой нации «сплоченных, твердых и приспосабливающихся к различным обстоятельствам людей, способных делать все лучше и дешевле, чем наши соседи» [36]. Основой формирования национальной идентичности стал экономический успех, который, в свою очередь, служил стимулом для дальнейшего продвижения по пути консолидации государства и общества. Приоритетом была провозглашена социальная безопасность, так что к концу истекшего столетия Сингапур утвердил за собой репутацию одного из самых безопасных для жизни государств мира и страны, победившего коррупцию.

В последние два десятилетия Сингапур стал уникальным для постиндустриального общества примером попыток конструирования гражданской (или квазигражданской, имея в виду ограничения политических свобод и возможностей политического участия) идентичности на фундаменте авторитарного политического режима. В рамках «идеологии общих ценностей» государство сосредоточило внимание на образовании и поддержании «азиатской идентичности», ориентированной на строгую социальную иерархию, которая должна была компенсировать отсутствие политических свобод. Она вбирала элементы западной культуры, но при этом опиралась на традиционные модели поведения и моральные установки «азиатской нации» – коллективистские консенсусные ориентации, семейные ценности, расовую и религиозную терпимость. Это создавало тип гибридной идентичности, но с ярко выраженным азиатским лицом [37].

Однако такая политика слабо воспринимала вызревавшие в недрах общества импульсы, такие, как распространение гибридного наречия («cинглиша» – народного адаптированного варианта английского с примесью из словаря живущих в стране национальных групп). Власть навязывала свои «правила игры», целенаправленно пытаясь вытеснить общий народный язык «правильным английским». Жесткое регулирование все заметнее расходилось с тем, что происходило в массовом сознании. В последние годы представители молодого поколения выказывают растущую озабоченность опасностью утраты пресловутого «сингапурского духа»: его обесценивает растущий индивидуализм. На волне экономического успеха и неизбежной вестернизации, задающей стандарты потребления и стили жизни, предпочтение стало отдаваться сугубо материальным ценностям. Сам город – государство теряет свое уникальное лицо, он стал похож на западный мегаполис с островками местной экзотики.

В этих условиях средством национально-государственной консолидации также становится социальная политика: она призвана сделать страну привлекательным местом для жизни своих граждан. Но эта политика по-прежнему строится на патерналистских основаниях. И сам дискурс идентичности выстраивается государством от имени граждан, в то время как многие сингапурцы «отстаивают право на более широкое участие в обсуждении своей национальной идентичности…Это показывает трудности конструирования устойчивой гражданской идентичности в условиях авторитарного режима» [38]. Иными словами, гражданская идентичность не может не опираться на политическое и неполитическое участие. Следующим шагом на пути утверждения общегражданской идентичности должна стать демократизация политических институтов: авторитарный однопартийный режим полиэтнического государства может оказаться не в состоянии поддерживать необходимый для устойчивого развития уровень социальной сплоченности. В обществе, прошедшем пик авторитарной модернизации, вызревает конфликт между западными стандартами и традиционными ценностями, который грозит подорвать хрупкую конструкцию полиэтнической политической нации. Трезвая оценка политической элитой этих рисков может, по мнению аналитиков, привести к постепенному дрейфу в сторону расширения возможностей неполитического участия граждан («коммунитарная модель» развития), либо к общей либерализации режима [39]. О грядущих изменениях свидетельствуют предложения главы нынешнего кабинета Ли Сянь Луна по реформе избирательной системы: речь идет об обеспечении возможностей большей состязательности партий на политической арене. Profitcoins.io

Китай – «пессоптимистическая» нация?

Иначе проблемы формирования идентичности стоят сегодня перед динамично развивающимся Китаем. В отличие от Сингапура это страна древних политических и культурных традиций. Разрывы в социальной ткани китайского общества актуализировали запрос на укрепление национально-государственной идентичности. Восприятие государства как высшей ценности заложено в китайской политической культуре – культуре патерналистско-государственнического типа, основанной на конфуцианском идеале «государства-семьи». Оно сдерживает саму потребность в формировании гражданского общества, которую, казалось бы, диктуют императивы социально-экономической трансформации, и закладывает основы государственной политики социальной консолидации. Опорой такой политики становится китайское историческое сознание. «Само богатство истории, а, вернее, «историческая память» о великих достижениях прошлого на уровне общественного и индивидуального сознания выступает мощным консолидирующим фактором, а также формой психологической защиты и идентификации социума» и «источником впечатляющего патриотизма» в современном Китае [40].

Однако в китайской истории есть не только «белые пятна», но и «черные дыры». Осмысление недавнего прошлого государство направляет в нужное для поддержания общих ориентиров развития русло. Китай 2000-х годов британский исследователь У.Кэллэхэн назвал «пессоптимистической нацией», имея в виду то, как «китайская идентичность утверждается в переплетении позитивных и негативных эмоций» в отношении своего прошлого и настоящего [41]. Речь идет о желании получить воздаяние за пережитое в «годы национального унижения» – столетия, открытого поражением в «опиумных войнах» в 1840-е годах и окончившееся образованием КНР в 1949 г. Комплекс «обиженного народа – жертвы» активно используется китайской дипломатией (в частности, в противостоянии требованиям независимости Тибета и обвинениям в попрании в этом регионе прав человека со стороны международного сообщества). В начале нынешнего десятилетия было принято решение отмечать на государственном уровне «День национального унижения», затем его сменил «День национальной обороны». В качестве символа памяти на руинах, оставленных англичанами и французами на месте садов столичной императорской резиденции в 1860 г., создан парк-мемориал. Государство подогревает патриотические чувства и в то же время пытается держать под контролем имперско-националистические настроения. С другой стороны, в политике конструирования новой китайской идентичности настойчиво подчеркивается величие древних традиций и их историческая преемственность.

Такое самовосприятие создает конфликт внешней («для других») и внутренней («для себя») идентичности. Эту конфликтность усиливают «периодические рецидивы и всплески архаичности», об опасности недооценки которых предупреждают исследователи [42]. Образ Китая как динамично развивающегося конкурента ведущих экономик мира, мощного центра силы и возможного кандидата на мировое лидерство слабо согласуется с комплексом «национального унижения». Но он активно используется политической элитой как мобилизующая сила: Китай доказывает не только миру, но, в первую очередь, самому себе, что страна едина в переживании своей истории и что у нее «одна мечта», а ее граждан объединяет устремленность в будущее. Олимпийские игры в Пекине, Экспо-2010, мероприятия по проведению года Китая за рубежом используют классические средства из арсенала мягкой силы для создания положительного образа Китая в мире. Признанным символом Китая стала панда, этот национальный бренд олицетворяет китайскую уникальность вкупе с миролюбием и заметно потеснил традиционного дракона.

Пока процессы конструирования национально-государственной идентичности нового Китая идут в русле, которое целенаправленно формирует государство. Над ними довлеют проблемы социального неравенства и этнонациональных противоречий, но бурный экономический рост позволяет направлять этот процесс в нужную государству сторону. Идентичность китайской нации выстраивается на сочетании нынешнего экономического успеха и уважения к истории как к неотъемлемой части национального опыта. Следующим шагом может стать стремление взять мирный реванш у исторических противников, возведенное в ранг сплачивающего общество национального проекта... Однако при китайском капитализме уже выросло поколение городских жителей, которое становится носителем «гибридных» ценностей. Оно может оказаться менее восприимчивым к национально-цивилизационным основаниям идентичности, к которым апеллирует нынешняя государственная политика.

Гражданская идентичность как ресурс общественного развития

Взятые для сравнительного анализа примеры позволяют сделать вывод о значении политической культуры как опоры эффективной государственной политики формирования идентичности. В трансформирующихся обществах такая политика становится вместилищем для национальной идеологии, компенсируя идиосинкразию в отношении жестких идеологических моделей. Упор в публичной политике делается на конструировании национально-государственной идентичности на цивилизационных основаниях, но на практике ее нередко подменяет этническое самосознание. Государство в лице политической элиты апеллирует к эмоциональным основаниям идентичности. Большую роль на всех этажах политической и социальной организации играет феномен лидерства (начиная с лидера государства – «отца» молодой нации). В ситуациях активной социокультурной динамики политическая идентичность оказывается пластичной структурой, и становление ее гражданских оснований становится определяющим фактором упрочения демократических институтов.

В развитых странах трудности укрепления политической нации стимулируют поиски новых ориентиров и новой мотивации развития. В центре внимания оказывается человек как носитель гражданского самосознания, на которое опираются институты политической нации. Основной упор делается на социальной политике, она используется в качестве инструмента общественной консолидации. Но в политическую практику «в форме дебатов об идентичности» (по выражению А.Турена) возвращается и морально-этический, и этнический, и даже примордиальный дискурс. За нынешними «дебатами об идентичности» и «борьбой за идентичность» просматриваются контуры иной конфигурации будущего мироустройства, в котором само государство теряет свою идентичность. Она трансформируется в констелляцию идентичностей, и некоторые из них уже сегодня претендуют на политико-институциональное оформление. Формирование надэтнической гражданской идентичности оказывается для современного государства вопросом выживания.

Эффективность политики формирования идентичности предопределяет экономический успех, динамичное развитие страны. Социальная консолидация на основе гражданской идентичности и последовательная модернизация идут рука об руку. Но государство – только один из участников такой политики. В нее вовлечены гражданские организации и группы интересов, интеллектуальные сообщества и экспертные структуры, институты социальной сферы и культуры, СМИ, бизнес, органы местного самоуправления, сами граждане. Характер такой вовлеченности, ее качество и повестка дня позволяют оценить ограничения и перспективы эволюции политических практик современной демократии.

Примечания:

[1] Хотя на таких принципах выстраиваются сегодня и отношения с гендерными меньшинствами, и – с людьми с ограниченными возможностями, и – с другими группами «иных» граждан.

[2] Т.н. вопрос о Западной Лотиании – the West Lothian question.

[3] О повестке дня дискуссии и роли государства см.: Rogers B. and Muir R. The Power of Belonging: Identity, Citizenship and Community Cohesion. L.: IPPR, 2008; Muir R. The New Identity Politics. L.: IPPR, 2007.

[4] См.: Adams J. and Tomaney J. Restoring the Balance. Strengthening the Government's proposals for regional assemblies. L.: IPPR, 2002.

[5] Прохоренко И.Л. Регионы Испании: четверть века в европейском пространстве // В сб. «Пространство и время в мировой политике и международных отношениях: материалы 4 Конвента РАМИ». М., МГИМО – Университет, 2007. Т.7. Испания и Латинская Америка в мировой политике / под ред. А.В.Шестопала, Л.С.Окуневой, С.М.Хенкина. С. 39 - 40.

[6] См. Nunez Seixas X.M. Patriotas y Democratas. El discurso nacionalista espanol despues de Franco. Madrid: Catarata, 2010. P. 128.

[7] См. McNeill D. McGuggenisation? National Identity and Globalization in the Basque Country // Political Geography, Vol. 19, № 4, May 2000. Рp. 473 – 494.

[8] См. об этом: Прохоренко И.Л. Территориальные сообщества в политическом пространстве современной Испании. М.: ИМЭМО РАН, 2010.

[9] Nunez Seixas X.M. Patriotas y Democratas. Op. cit., p.131. Выбор региона как самого значимого ориентира самоидентификации в большей степени характерен (в порядке убывания) для жителей Страны Басков, Каталонии (среди тех, для кого каталанский – родной язык), Галисии и Канарских островов. 40 % басков и треть жителей Каталонии считали свои регионы «нациями» (данные опросов 1996 г., там же, р. 130).

[10] Azurmendi M. - J., Larrañaga N. and Apalategi J. Bilinguism, identity and citizenship in the Basque Country. In: Bilingualism and identity / M. Niño-Murcia and J. Rothman (eds.) Amsterdam & Philadelphia: John Benjamins, 2008. P. 58.

[11] Rosaldo R. Cultural Citizenship, Inequality and Multiculturalism – in: Race, Identity and Citizenship. A Reader / R. Torres, L. Miron et J. Inda (eds.). Oxford, Blackwell Publishers, 1999. P. 253-261; его же: Cultural citizenship in San Jose, California – PoLAR, 1994, Vol.17, № 2. P. 57. Цит. по: Нёве К. Гражданство: непростой объект для антрополога. С. 252. (http://ccisru.org/library.php, Центр изучения проблем гражданства и идентичности).

[12] Или, как пишет Л.М.Дробижева применительно к этносоциологическим исследованиям, «структуралистско – конструктивистский, или полипардигмальный подход» – Дробижева Л.М. Методологические проблемы этносоциологических исследований // Социологический журнал, 2006, №№ 3-4. С. 96. В проблематике российских исследований особо выделено «изучение социальных и социально-политических факторов формирования российской идентичности; соотношение гражданской, региональной и этнической, а также амбивалентной и «дрейфующей» идентичностей» – там же. С. 90.

[13] Типичный пример такой скрепы – спортивные успехи национальных сборных. Поддержка национальной сборной некоренными гражданами неслучайно рассматривается как мерило их политической лояльности. Спорт высших достижений стал одним из заметных инструментов в арсенале государственной политика формирования идентичности. В мобилизационной экономике такую роль играл, как известно, и массовый спорт.

[14] Giddens A. The Third Way: The Renewal of Social Democracy. L.: Polity Press, 1998.

[15] См., напр., The Third Way and Beyond: Criticisms, Futures and Alternatives / L.Martell, S.Hale, W.Legget (eds.) Manchester, Manchester University Press, 2004; Welfare State Change: Towards a Third Way? / J.Lewis, R.Surender (eds.) Oxford: Oxford University Press, 2004.

[16] Перегудов С.П. Концепция «третьего пути» – в сб. «Современная Великобритания: проблемы и перспективы». Материалы круглого стола. М.: Институт Европы РАН, 2001. С. 19.

[17] Rudd K. First Speech to Parliament. Parliament of Australia, 11 November 1998 (http://www.aph.gov.au/house/members/firstspeech.asp?id=83T).

[18] Capable Communities: Towards Citizen-Powered Public Services. L.: IPPR – PwC, 2010. P. 23.

[19] См.: Building the Big Society (www.cabinetoffice.gov.uk/media/407789/building-big-society.pdf)

[20] В 2009 г. – 63,4 млн чел. (26,8 % населения). См.: Volunteering in the United States, 2009 (http://www.bls.gov/news.release/volun.nr0.htm)

[21] Волонтёрское движение в Европе и США (http://www.rian.ru/spravka/20100521/236986923.html).

[22] Volunteering England Information Sheet 2008 (http://www.volunteering.org.uk/NR/ rdonlyres/1F9DB0E1-A0DB-421E-B3C3-674BFD9772BF/0/NationalStatisticsVE083.pdf).

[23] CBS Statistics Netherlands/ Press release, 02 December 2010 (http://www.cbs.nl/en-GB/ menu/themas/overheid-politiek/publicaties/artikelen/archief/2010/2010-078-pb.htm?RefererType=RSSItem).

[24] Cheal D. The Gift Economy. L.: Routledge, 1988. P.19.

[25] См. Перегудов С.П., Семененко И.С. Корпоративное гражданство: концепции, мировая практика и российские реалии. М.: Прогресс-Традиция, 2008.

[26] Так, предлагается внедрять систему кредитов за волонтерскую работу, когда количество отданных часов может по желанию засчитываться при возмещении социальных услуг или помощи от других волонтеров – см.: Capable Communities: Towards Citizen-Powered Public Services. Op. cit. P.21. Активно развивается корпоративное волонтерство, лидеры бизнеса дают сотрудникам возможность участвовать в таких инициативах, в том числе и в рабочее время.

[27] Неслучайно понятие “identity policy” используется в документах государственных органов преимущественно в узком сугубо технократическом смысле и обозначает систему мер, регулирующих сбор, хранение и защиту конфиденциальности персональных данных.

[28] Gilroy P. After Empire: Multiculture or Postcolonial Melancholia. L.: Routledge, 2006. Pp. 39-40.

[29] Muir R. and Wetherall M. Identity, Politics and Public Policy. L.: IPPR, 2010. P. 5.

[30] См.: Rogers B. and Muir R. The Power of Belonging. L.: IPPR, 2007. Pp. 6 – 9; Muir R. The New Identity Politics. L.: IPPR, 2007.

[31] Muir R. The New Identity Politics, L.: IPPR, 2007. Pp. 14-15.

[32] Creative Britain. Labour’s cultural manifesto (http://www2.labour.org.uk/uploads/229d33f4-5e0c-4954-3980-3e47c666b670.pdf); Creative Britain: New Talents for the New Economy (http://www.culture.gov.uk/what_we_do/creative_industries/6106.aspx).

[33] Цитируемые в статье экспертные доклады этого аналитического центра (IPPR - Institute for Public Policy Research) см. на его сайте: (http://www.ippr.org/)

[34] Muir R. and Wetherall M. Identity, Politics and Public Policy. Ор. cit. Рр. 9 - 11.

[35] Волонтерским и благотворительным организациям отводится заметная роль только в уходе за пожилыми людьми (так считает 7% опрошенных) и в оказании помощи партнерам, испытывающим серьезные трудности в отношениях (39%). Значительная часть обязанностей в такой работе ложится на семью и на самих людей (соответственно 24% и 23%). В ключевых сферах обеспечения услуг здравоохранения приоритет отдается государству (76%), а в управлении сферой образования – местным органам власти (58%) и учителям (26%). Опрос проводился в двух «рядовых» городах – Рэдинге и Дарлингтоне – в январе 2010 г., опрошено 2010 человек; по волонтерской работе в режиме онлайн в сентябре 2010 г., опрошено 2041 чел. // Capable Communities: Towards Citizen-Powered Public Services. Op. cit. Рр. 8, 9.

[36] Ли Куан Ю. Сингапурская история: из «третьего мира» - в «первый» (1965 – 2000). М.; МГИМО-Университет, 2005. С.9. (http://lib.ru/MEMUARY/SINGAPUR/singapur.txt)

[37] См.: Singapore: A Country Study / B.Leitch Lepoer ed. Washington: GPO for the Library of Congress, 1989 (http://countrystudies.us/singapore/19.htm).

[38] Ortmann S. Singapore: The Politics of Inventing National Identity // Journal of Current Southeast Asian Affairs, 2009, №4. Рp. 23-46.

[39] См. интервью Г. Кох, Институт политических исследований Сингапура (http://www.channel newsasia.com/stories/singaporelocalnews/view/433907/...). См. также: (www.ips.org.sg/).

[40] Корсун В.А. Идентичность с «китайской спецификой» // Полис, 2008, №3. С. 71.

[41] Callahan W.A. China: The Pessoptimist Nation. Oxford: Oxford University Press, 2009. Цит. по: Wills M. China’s Identity Crisis // The Oxonian Review, 2010, Feb. 15. (http://www.oxonianreview.org/wp/chinas-identity-crisis/)

[42] Корсун В.А. Идентичность с «китайской спецификой». Цит. соч. С. 78.

Идентичность как предмет политического анализа. Сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21 – 22 октября 2010 г.). М., ИМЭМО РАН, 2011. С. 86-101

Семененко Ирина Станиславовна – главный научный сотрудник, зав. Сектором прикладных социально-политических исследований Центра сравнительных социально-экономических и социально-политических исследований ИМЭМО РАН, доктор полит. наук.

Источник: http://www.perspektivy.info/rus/gos/nacionalnyje_praktiki_formirovanija_...

Глава 16. Кредо капитализма

Деньги были абсолютной необходимостью для строительства империй и развития науки. Но являются ли они целью этих «предприятий»? Или всего лишь опасной потребностью? Осмыслить истинную роль экономического фактора в современной истории не так-то просто. Толстые тома написаны о том, как деньги помогали основывать и разрушать государства, как они открывали перед человечеством новые горизонты и обращали миллионы людей в рабов, как двигали вперед промышленность и приводили к гибели сотен видов животных. Тем не менее 500 лет современной экономики подытоживаются одним словом: рост. К добру или к худу, так сказать, во здравии и в болезни, современная экономика росла, словно тинейджер, когда поперли гормоны. Она ест все, что под руку подвернется, и прибавляет в размерах не по дням, а по часам:

Тысячелетиями масштабы экономики оставались примерно одинаковыми. То есть объем продукции увеличивался, но в основном благодаря демографическим процессам и освоению новых земель. Производство на душу населения было стабильным. Но современная эпоха все изменила. В 1500 году в мире производилось товаров и услуг эквивалентно сумме в $250 миллиардов, ныне — около $60 триллионов. Важнее другое: в 1500 году на душу населения приходилось в среднем $550 годового дохода, а сейчас на каждого, вплоть до грудных детей, приходится $8800 в год.

Чем объяснить этот ошеломительный рост?

Экономика — штука очень сложная. Давайте упростим задачу — разберем несложный воображаемый пример.

Сэмюэль Алчни, ушлый делец, основал банк в Эльдорадо, штат Калифорния.

А. А. Хитрин, застройщик из того же Эльдорадо, только что завершил первый крупный проект и получил наличными миллион. Он помещает эту сумму в банк Алчни. Теперь у банка имеется капитал в миллион долларов.

Тем временем Джейн Макпекарь, жительница того же Эльдорадо, находит неплохую нишу для бизнеса: в ее части города нет приличной пекарни. Джейн отлично готовит, но денег у нее нет и не на что приобрести помещение, установить печи и мойки, закупить ножи и формы. Она обращается в банк, излагает Алчни свой план и убеждает его, что в эту идею стоит вложиться. Алчни дает ей кредит на миллион, зачисляя на счет Джейн в банке эту сумму.

Макпекарь нанимает подрядчика Хитрина и поручает построить и оборудовать пекарню с магазином. За эту работу он тоже берет миллион.

Джейн расплачивается банковским чеком, который Хитрин депонирует на свой счет в банке Алчни.

Сколько теперь денег на счете у Хитрина? Верно, два миллиона. А сколько денег в сейфе банке наличными? Ну да — тот же один миллион.

На самом деле все еще интереснее. Как это обычно бывает у строителей, на полпути Хитрин предупреждает миссис Макпекарь, что из-за непредвиденных проблем и расходов сумма контракта возрастет до двух миллионов. Миссис Макпекарь этому отнюдь не рада, но уже не может оставить затею. Она снова идет в банк, упрашивает мистера Алчни предоставить ей дополнительный заем, и он переводит на ее счет еще миллион. Джейн перекидывает эти деньги на счет Хитрина.

Сколько теперь денег у Хитрина? Целых три миллиона. А сколько денег реально находится в банке? Все тот же единственный миллион, который и был там изначально.

Современное банковское право США позволяет повторить эту операцию еще семь раз. У подрядчика может накопиться на счете десять миллионов, даже если в сейфе банка хранится всего один. Банкам разрешено давать в кредит по десять долларов на каждый доллар, которым они реально владеют, то есть 90% наших банковских счетов не покрываются купюрами и монетами90. Если бы все держатели счетов банка Barclays одновременно потребовали свои деньги, банк бы лопнул (разве что государство пришло бы ему на помощь). И то же самое относится к Lloyds, Deutsche Bankt Citibank и всем прочим банкам мира.

Выглядит словно гигантская финансовая пирамида, верно? Однако если это мошенничество, то тогда вся современная экономика — мошенничество. На самом деле это вовсе не обман, но проявление удивительной способности человеческого воображения. Банки и экономика в целом выживают и процветают благодаря нашей вере в будущее. Этой верой и покрывается основная часть банковских счетов.

В примере с пекарней разницу между суммой на счете подрядчика и суммой, которая реально находится в банке, покрывает сама пекарня: мистер Алчни кредитовал Джейн Макпекарь в расчете, что ее предприятие принесет прибыль. Еще не выпечено ни одной булочки, однако миссис Макпекарь и мистер Алчни рассчитали, что через год батоны, торты, рулеты и пирожные будут продаваться тысячами, и тогда миссис Макпекарь вернет заем с процентами. Если мистер Хитрин потерпит до тех пор, Алчни сможет выдать ему все деньги, даже наличными. Итак, вся затея держится на вере в воображаемое будущее: предпринимателя и банкира — в работающую булочную, подрядчика — в платежеспособность банка, опять-таки в будущем.

Мы уже видели, какая изумительная вещь деньги: они подменяют собой тысячи самых разных предметов и позволяют превратить все что угодно в почти что угодно другое. До современной эпохи эта способность денег была ограничена. Чаще всего деньги представляли и конвертировали только то, что присутствовало в настоящем. Это существенно сдерживало рост, поскольку возникали проблемы с финансированием новых предприятий.

Вернемся к нашей булочной. Могла бы Макпекарь построить ее, если бы деньги были выражением только материальных предметов? Никоим образом. В настоящем она располагает только мечтами, ничего материального у нее нет. Единственный способ построить пекарню — отыскать подрядчика, который согласится работать бесплатно, а деньги получить через несколько лет, когда пекарня начнет приносить прибыль. Где же найти такого самоотверженного подрядчика! Итак, несостояв- шийся предприниматель зашел в тупик. Нет пекарни — нет и пирожков. Нет пирожков — нет денег. Нет денег — не на что нанять подрядчика. А нет строителей, нет и пекарни.

Дилемма предпринимателя

Тысячи лет человечество пребывало в этом тупике. Экономика не развивалась. Выход нашли только в современную эпоху, когда сложилась новая система, основанная на вере в будущее. Люди согласились выражать мнимые предметы, которых на данный момент еще нет, особым видом денег — «кредитом». Кредит дает нам возможность строить настоящее за счет будущего, исходя из предположения, что в будущем у нас заведомо появится намного больше ресурсов, чем в настоящем. Когда в настоящем стали что-то делать, привлекая доходы будущего, открылось множество новых, невиданных возможностей.

Магический цикл современной экономики

Если кредит такая замечательная штука, почему никто не изобрел его раньше? Изобретали, конечно. В той или иной форме кредит действовал во всех известных нам цивилизациях как минимум с Древнего Шумера. Беда прежних эпох заключалась в том, что никто не знал, как правильно пользоваться кредитом. Люди не хотели ни предоставлять большие кредиты, ни брать их, потому что не надеялись на лучшее будущее. Обычно они думали, что лучшее время осталось в прошлом, а будущее может оказаться хуже настоящего. Говоря экономическим языком, люди полагали, что совокупный объем богатств ограничен, а возможно, и убывает. Следовательно, не имелось оснований рассчитывать, что через десять лет у царства, у всего мира или у отдельного человека средств прибавится. Бизнес воспринимался как игра с нулевым результатом. Разумеется, доходы какой-то пекарни могли и вырасти, но только за счет убытков соседней пекарни. Если Венеция процветает, то беднеет Генуя. Если король Англии обогатился, значит, он ограбил французского короля. Пирог можно нарезать по-разному, но больше он не станет.

Вот почему во многих культурах «делать деньги» считалось греховным. Как сказал Иисус, «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство Небесное» (Мф. 19: 24). Если пирог всегда одного размера, а я отхватил большой кусок, значит, я кого-то обделил. Богатые приносили покаяние за свои злые дела и часть избытка отдавали на благотворительность.

Если всемирный пирог всегда остается одного размера, то нет маржи для кредита. Кредит — это разница между сегодняшним и завтрашним пирогом. Если разницы нет, зачем выдавать кредит? Это неприемлемый риск, если только вы не рассчитываете, что кредитованный вами пекарь или король сумеет урвать кусок у конкурента. Итак, до современной эпохи получить кредит было трудно, а если и удавалось его вымолить, это был небольшой краткосрочный заем под высокие проценты. Начинающим предпринимателям было непросто открывать новые булочные, а король, надумавший строить дворец или вести войну, вынужден был увеличивать налоги и поборы. Королю-то хорошо (если подданные не взбунтуются), но судомойка, мечтавшая печь хлеб и подняться на две-три ступеньки в обществе, так и продолжала тщетно мечтать, таская ведра с водой на королевскую кухню.

Это была не взаимно выигрышная, а взаимно проигрышная ситуация. Кредита не хватало, найти деньги на новое дело было очень трудно. Соответственно, новые предприятия открывались редко, экономика не росла. А поскольку экономика не росла, никто не верил в рост, и даже те, у кого деньги водились, не спешили давать их в долг. Ожидание стагнации к ней и приводило.

Пирог начал расти

А потом грянула научная революция, и появилась идея прогресса. Суть идеи в следующем: если признать свое невежество и вложить средства в исследования, дела пойдут на лад. Идея довольно быстро приобрела экономическое выражение. Люди, поверившие в прогресс, поверили также, что географические открытия, технические изобретения, развитие связей позволят увеличить общую сумму производства, торговли и богатства. Новые торговые пути через Атлантику могли приносить прибыли, не подрывая прежних торговых путей через Индийский океан. Появлялись новые товары, а производство прежних не сокращалось. Например, можно было открыть пекарню, специализирующую на шоколадных пирожных и круассанах, и это нисколько бы не повредило бизнесу других пекарен, поставляющих свежий хлеб. Просто у людей появлялись новые вкусы, и есть они стали больше. Теперь я могу обогатиться, не разоряя соседа, я могу разжиреть без того, чтобы ближний умер с голоду. Всемирный пирог может расти.

Последние 500 лет вера в прогресс побуждает людей все более полагаться на будущее. Из доверия рождается кредит, кредит ускоряет реальный рост экономики, а благодаря росту экономики укрепляется вера в будущее. И растет кредит. Это происходит не за день, не за два — экономика движется скорее как асфальтовый каток, чем как воздушный шар. Но в целом, когда удается выровнять ухабы и выбоины, общее направление проступает со всей очевидностью. Ныне в мире столько свободного кредита, что правительства, компании и частные лица без труда получают большие, долгосрочные займы под низкие проценты. Получают суммы, которые во много раз превосходят их текущий доход.

История мировой экономики в кратком изложении

Вера в растущий всемирный пирог со временем превратилась в революционную идею. В 1776 году шотландский экономист Адам Смит опубликовал трактат «Исследование о природе и причинах богатства народов» — вероя?но, важнейший экономический манифест в истории. В восьмой главе первого тома Смит сформулировал принципиально новую идею: «Когда землевладелец, ткач или сапожник зарабатывает больше, чем считает необходимым для содержания своей семьи, избыток он использует на то, чтобы нанять работников и таким образом еще более увеличить свой доход. Чем более растут его доходы, тем больше он нанимает работников. Отсюда следует, что увеличение доходов частных предпринимателей есть источник роста общего богатства и процветания».

Это суждение может показаться не слишком оригинальным, ведь мы все живем при капитализме и теорию Смита принимаем как аксиому. Каждый день мы слышим вариации на эту тему в новостях. Но мысль Смита — что эгоистическое преследование частной выгоды служит источником общего богатства — была одной из самых революционных идей в человеческой истории. Революционной не только в экономическом, но и в моральном и политическом отношении. По сути дела, Смит заявил, что алчность — благо, что, обогащаясь, я приношу пользу всем, а не только себе. Эгоизм — высшая форма альтруизма.

Смит приучил людей смотреть на экономику как на взаимовыгодную ситуацию: выгодно мне — выгодно и тебе. Мало того что мы оба можем одновременно получить кусок пирога побольше — так еще и твой кусок увеличивается по мере того, как растет мой. Если я беден, бедняком останешься и ты, потому что я не смогу купить твои товары и услуги. Если я разбогатею, разбогатеешь и ты, потому что сможешь мне что-нибудь продать. Смит отверг традиционное противоречие между богатством и моралью и раскрыл врата Небес также и перед богачами. Быть богатым — этично. По мнению Смита, люди богатели, не грабя ближних, а увеличивая размеры общего пирога — а когда пирог растет, выигрывают все. Значит, богачи — самые полезные люди, благодетели общества, веДь они способствуют росту ради всеобщего процветания.

Только одна оговорка: важно, чтобы богатые тратили прибыль на новые фабрики, нанимали рабочих, а не изводили доход на непродуктивные удовольствия. Словно мантру, Смит повторяет: «когда доходы вырастут, землевладелец или ткач наймет больше помощников», а не «когда доходы растут, Скрудж спрячет монеты в сундук и будет открывать крышку лишь затем, чтобы пересчитать сокровище». Современная капиталистическая экономика несла с собой новую этику: доходы следует вкладывать в расширение производства. Производство приносит доход, доход вновь инвестируется в производство, благодаря чему доход еще более растет, и так далее, до бесконечности. Инвестиции могут быть разного рода: в покупку оборудования, в научные исследования, в новый продукт, но так или иначе они способствуют увеличению производства и приносят большую прибыль. Первая, наисвятейшая заповедь новой капиталистической веры: «Доходы от производства следует вкладывать в расширение производства».

Потому капитализм и называется «капитализмом»: «капитал» отличается от богатства. Капитал — это деньги, имущество и ресурсы, которые вкладываются в производство. Богатство же зарывается в землю или тратится непродуктивно. Фараон, тративший все средства из своей казны на строительство бесполезных пирамид, не был капиталистом. Пират, ограбивший испанские галеоны и зарывший где-то на Карибских островах сундук с увесистыми монетами, — не капиталист. Но трудящийся день напролет фабричный рабочий, который вкладывает часть заработка в акции, — уже капиталист.

Нам идея вкладывать доход от производства в наращивание производства кажется самоочевидной, но на протяжении почти всех исторических эпох она никому не приходила в голову. До современной эпохи люди считали, что производство устойчиво и постоянно. Зачем вкладывать в него доходы, ведь, как ни бейся, заметно больше товаров не получишь. Средневековый барон жил в культуре щедрости и потребления напоказ. Он тратил доходы на рыцарские турниры, пиры, дворцы и войны, на благотворительность и огромные соборы. Мало кто пытался увеличить продуктивность своего поместья, вывести лучшие сорта пшеницы или найти новые рынки.

В современную эпоху на смену аристократам пришла новая элита, искренне исповедующая кредо капитализма. Новая капиталистическая элита состоит не из герцогов и маркизов, а из членов советов директоров, биржевых маклеров и промышленников. Эти магнаты гораздо богаче средневековых вельмож, но куда меньше увлечены роскошью. На непродуктивные удовольствия они тратят значительно меньшую часть доходов.

Средневековый аристократ носил шитые золотом яркие шелка и большую часть времени проводил на пирах, карнавалах и пышных турнирах. Современные руководители надевают унылую униформу — деловой костюм, — так что в группе смотрятся как стая ворон, а на карнавалы и пиры их не заманишь. Венчурный капиталист, как правило, носится с одной деловой встречи на другую, соображает, куда выгоднее вложить деньги, да еще следит за подъемом и падением своих акций. Даже если костюм его сшит Версаче и летает он на частном самолете, эти расходы ничтожны на фоне тех сумм, которые он вкладывает в производство.

Не только воротилы бизнеса в костюмах от Версаче вкладываются в расширение производства. Простые люди и государственные структуры заботятся о том же. В самом скромном городском квартале разговор за обедом непременно сворачивает на обсуждение вопроса, куда стоит вложить сбережения: в акции, в государственные облигации или же в недвижимость. Государство старается направить налоги на производство, чтобы в будущем получить прибыль. Например, если построить новый порт, заводы смогут экспортировать свою продукцию, будут получать больше облагаемого налогом дохода, и тем самым увеличатся доходы государства. Или же государство предпочтет направить средства на образование: образованные граждане развивают высокотехнологичные отрасли, которые платят немалые налоги — тогда и порт строить не придется.

***

Капитализм начался с теории функционирования экономики. Теория оказалась не только описывающей, но и предписывающей — она объясняла, как работают деньги, и продвигала идею инвестировать доходы в производство ради ускоренного экономического роста. Но постепенно капитализм превратился в нечто большее, чем экономическая доктрина. Теперь он предлагает собственную этику — набор правил, как людям следует вести себя, как учить детей и даже как думать. Основная идея — экономический рост и есть высшее благо или, во всяком случае, путь к высшему благу, потому что справедливость, свобода и даже счастье зависят от экономического роста. Спросите капиталиста, как внедрить справедливость и политическую свободу в Зимбабве или Афганистане, и скорее всего услышите лекцию о том, что для появления стабильных демократических институтов необходимы экономическое благосостояние и устойчивый средний класс, и как важно привить афганским племенам такие ценности, как свобода предпринимательства, трудолюбие и частная инициатива.

Новая религия оказала существенное влияние на развитие современной науки. Исследования обычно финансируются либо государством, либо частным бизнесом. Когда капиталистическое правительство или компания решает, стоит ли вкладываться в какой-либо научный проект, первым делом они задают вопрос: «Способствует ли этот проект росту производства и доходов? Произойдет ли благодаря ему экономический рост?» Проекты, не преодолевшие это отборочное сито, редко находят спонсора. Говорить об истории современной науки, не учитывая роль капитализма, — пустая затея.

Историю же капитализма, в свой черед, невозможно понять вне истории науки. Капитализм стоит на вере в постоянный экономический рост. И хотя эта вера противоречит всем известным нам природным законам, человеческая экономика в современную эпоху ухитряется расти по экспоненте благодаря лишь тому, что ученые то и дело совершают новые открытия или изобретают новые машины — то Америку обнаружат, то двигатель внутреннего сгорания соберут, то генетическую копию овцы создадут. Банки и правительства только дают деньги; применение им находят ученые.

В течение нескольких последних лет банки и правительства лихорадочно печатают деньги. Все ужасно боятся, что текущий кризис остановит рост экономики. И создают триллионы долларов, евро и йен прямо из воздуха, накачивая систему дешевыми кредитами и надеясь на то, что ученые, технологи и инженеры сумеют изобрести что-то по-настоящему большое и серьезное до того, как этот пузырь лопнет. Теперь все зависит от людей в лабораториях. Новые открытия в таких областях, как биотехнологии и нанотехнологии, могут привести к возникновению новых отраслей, доходы которых поддержат триллионы «воздушных» денег, напечатанных банками и правительствами с 2008 года. Если лаборатории не оправдают возлагаемых на них надежд до взрыва пузыря, нас ожидают очень трудные времена.

Колумб в поисках инвестора

Капитализм сыграл решающую роль в становлении не только современной науки, но и современного империализма. А европейский империализм породил капиталистическую кредитную систему. Разумеется, кредит изобрели не в современной Европе. В том или ином виде кредит существовал уже практически во всех аграрных обществах, а в начале современной эпохи становление европейского капитализма было тесно связано с экономическим развитием Азии. Мы помним, что до конца XVIII века Азия была экономическим центром мира, а европейцы располагали гораздо меньшим капиталом, чем китайцы, жители мусульманских стран или индийцы.

Тем не менее в социально-политических системах Китая, Индии и мусульманского мира кредит и капитализм играли второстепенную роль. Купцы и банкиры на рынках Стамбула, Исфахана, Дели и Пекина, возможно, и мыслили по-капиталистически, но правители во дворцах и генералы в крепостях презирали купцов с их меркантильным мышлением. Большинство неевропейских империй начала современной эпохи были основаны великими завоевателями, такими как Нурхаци и Надир-шах, или же военно-бюрократической элитой, как династия Цин и Османская империя. Они использовали военную добычу и налоги (не делая между ними большого различия), чтобы финансировать новые войны, в кредитах не нуждались и об интересах банкиров и инвесторов не беспокоились.

В Европе же короли и генералы начали понемногу усваивать меркантильное мышление, а банкиры и купцы постепенно сделались правящей элитой. Завоевание мира финансировалось за счет кредитов, а не налогов, и управляли процессом капиталисты, чьей основной задачей было получить максимальный доход на свои инвестиции. Как ни удивительно, империи, построенные банкирами и купцами во фраках и цилиндрах, оказались сильнее империй, построенных королями и аристократами в шитых золотом одеждах и блестящих доспехах. А все дело в том, что купеческие империи гораздо умнее финансировали свои завоевания: налоги не хочет платить никто, а вот инвестируют с удовольствием все.

В 1484 году Христофор Колумб явился к королю Португалии с заманчивым предложением: снарядить флот на Запад с целью разведать новый торговый путь в Восточную Азию. Подобные экспедиции были делом дорогим и рискованным. На строительство кораблей, покупку припасов, жалованье матросов и солдат требовались большие деньги, и не было никаких гарантий, что вложения окупятся. Португальский король отказал.

Но Колумб, подобно сегодняшним стартаперам, не сдавался. Он пытался «продать» свою идею многим другим потенциальным инвесторам в Италии, Франции, Англии и снова в Португалии. Безуспешно. Наконец он обратился к Фердинанду и Изабелле, повелителям только что объединившейся Испании. На этот раз он нашел опытных лоббистов и с их помощью убедил- таки королеву Изабеллу. И, как известно любому школьнику, Изабелле достался выигрышный билет: благодаря открытиям Колумба испанцы покорили Америку, принялись разрабатывать там золотые и серебряные рудники, устроили плантации табака и сахарного тростника. Король, банкиры и купцы Испании обогатились баснословно.

Сто лет спустя короли и банкиры с готовностью предоставляли преемникам Колумба куда больший кредит. Благодаря добытый в Америке сокровищам они располагали Теперь огромным капиталом. Что не менее важно, теперь они верили в пользу экспедиций и новых знаний и гораздо охотнее расставались со своими деньгами. Магический цикл имперского капитализма: кредит финансирует новые открытия, на открытых землях возникают колонии, которые приносят доход, доход укрепляет доверие, доверие — это кредит. Неевропейские завоеватели, такие как Нурхаци и Надир-шах, выдыхались, одолев несколько тысяч километров — у них заканчивались ресурсы. У капиталистических предпринимателей финансов от завоевания к завоеванию только прибывало.

Но эти экспедиции оставались рискованным делом, поэтому рынки кредита соблюдали осторожность. Многие экспедиции вернулись домой, так ничего ценного и не отыскав. Например, англичане потратили много денег в напрасных поисках северо- западного пути в Азию через Арктику. Другие экспедиции и вовсе не вернулись. Корабли натыкались на айсберги, погибали в тропических штормах, их захватывали пираты. Чтобы увеличить число потенциальных инвесторов и снизить для них риск, европейцы придумали акционерные компании с ограниченной ответственностью. Чем один инвестор поставит все свои деньги на один хрупкий кораблик, пусть лучше акционерная компания соберет деньги с большого числа предпринимателей, и каждый рискнет лишь малой долей своего капитала. Таким образом риски снижались, а возможности заработать все возрастали. Даже небольшое вложение приносило миллионы, когда судно оказывалось удачливым.

Так из десятилетия в десятилетие в Западной Европе развивалась сложная финансовая система, позволявшая в короткое время организовать большой кредит и использовать его в интересах частных предпринимателей и целых государств. Эта система финансировала открытия и завоевания гораздо эффективнее, чем это делали царства и империи. Мощь кредитного капитала с полной силой проявила себя в жестокой схватке между Испанией и Нидерландами. В XVI веке Испания была самым могущественным государством в Европе и властвовала над обширной империей. Она управляла частью Европы, немалыми кусками Северной и Южной Америки, Филиппинскими островами, владела базами на африканском и азиатском побережье. Каждый год в гавани Севильи и Кадиса возвращались флотилии, груженные сокровищами Америки и Азии. Голландия же была небольшим, продуваемым всеми ветрами болотом без природных ресурсов, жалким закоулком во владениях испанского короля.

В 1568 году голландцы, по большей части протестанты, восстали против католических господ. Поначалу мятежники казались эдакими донкихотами, отважно бросающимися на непобедимые ветряные мельницы. Но за восемьдесят лет голландцам удалось не только вырвать независимость, но и вытеснить испанцев и португальцев с океанских маршрутов, построить всемирную голландскую империю и сделаться богатейшей страной Европы.

Ключом к успеху голландцев стал кредит. Голландские бюргеры, не любившие сражаться на суше, нанимали для войны с испанцами иноземных солдат, а сами тем временем строили все более и более крупные флотилии и отправлялись в море. Наемная армия и вооруженный пушками флот стоили немало, но финансировать военные экспедиции голландцам было проще, чем испанской империи, потому что они заручились доверием складывавшейся в Европе финансовой системы, в то время как испанский король доверие к себе неосмотрительно подрывал. Финансисты предоставляли голландцам достаточно денег, чтобы строить армию и флот, которые обеспечивали контроль над морскими торговыми путями. А это означало прибыль, прибыль и еще раз прибыль. Из этих доходов голландцы и выплатили займы, укрепив тем самым доверие кредиторов. Амстердам стремительно превращался не только в один из центральных портов Европы, но и в финансовую Мекку континента.

* * *

Каким образом голландцы заслужили доверие финансовой системы? Прежде всего тем, что безукоризненно выплачивали долги — вовремя и полностью. А значит, кредиторы не слишком рисковали. Во-вторых, судебная система Голландии пользовалась полной независимостью и защищала права частных лиц, в особенности права частных собственников. Капитал уходит из диктаторских государств, не способных защитить частных лиц и их собственность. Он стремится туда, где чтут закон и частную собственность.

Вообразите себя отпрыском богатого семейства немецких финансистов. Ваш отец намеревается расширить дело, открыв филиалы в крупнейших европейских городах. Вас он отправил в Амстердам, а вашего младшего брата в Мадрид, выдав каждому по 10 тысяч червонцев. Ваш брат одолжил свой стартовый капитал испанскому королю — тот собирал армию, чтобы воевать против французов. Вы предпочли поддержать голландского купца, который решил купить землю на южной оконечности далекого острова Манхэттен, будучи уверенным, что с превращением реки Гудзон в транспортную артерию земля там резко подорожает. Оба займа выданы на год.

Прошел год. Голландский купец продал купленные им участки, неплохо заработал и вернул вам деньги с оговоренными процентами. Отец доволен. А ваш младший брат в Мадриде места себе не находит. Французов испанский король победил, но теперь ввязался в конфликт с турками, и ему нужны деньги на новую войну, которая гораздо важнее, с его точки зрения, чем возврат долгов. Брат шлет во дворец отчаянные письма, просит высокопоставленных друзей заступиться, но все без толку. Он не только не получил проценты, но и капитал потерял. Отец очень недоволен.

Мало того, король посылает к вашему брату своего казначея и требует предоставить еще один заем, на такую же сумму.

И немедленно. Денег у вашего брата нет, он пишет домой, пытается убедить отца, что на этот раз король все вернет. Тот, излишне снисходительный к младшему сыну, соглашается, хотя и с тяжелым сердцем. Еще 10 тысяч золотых монет исчезают в испанской сокровищнице. А в Амстердаме дела идут на лад. Вы одалживаете все более крупные суммы предприимчивым голландским купцам, и те возвращают их вовремя и с процентами. Однако и ваша удача оказалась переменчивой. Один из постоянных клиентов решил, что сумеет привить в Париже моду на деревянные сабо. Он взял у вас денег, чтобы открыть обувной магазин в столице Франции, но, увы — французские дамы не проявили интереса к сабо, и разорившийся предприниматель не желает возвращать долг.

Отец в ярости и велит вам обоим подавать в суд. Ваш брат в Мадриде подает иск против испанского короля, а вы в Амстердаме — против башмачника. В Испании суд подчинен королю, судьи действуют по его приказу и под страхом наказания не смеют пойти против его воли. В Голландии суд — отдельная ветвь власти, независимая как от граждан страны, так и от тех, кто ею управляет. Мадридский суд отвергает иск вашего брата, а амстердамский решает в вашу пользу и налагает арест на имущество изготовителя сабо, вынуждая его расплатиться. Отец усвоил урок: вести дела нужно с купцами, а не с королем и предпочтительно в Голландии, а не в Мадриде.

А ваш брат все еще не выпутался из беды. Королю Испании отчаянно не хватает денег на содержание армии. Он уверен, что у вашего отца найдутся излишки. По надуманному обвинению в1 измене он бросает вашего брата в тюрьму й грозит отцу: там молодой человек и сгниет, если не уплатит 20 тысяч золотых.

Все, терпение кончилось! Отец, конечно, выкупает любимого сына, но при этом клянется никогда больше не связываться с Испанией. Он закрывает филиал в Испании, а брата переводит в Роттердам. Два филиала в Голландии — отличная идея. Даже испанские богачи стремятся вывести капитал за пределы страны. Они тоже сообразили: чтобы сохранить и приумножить капитал, нужно инвестировать в тех странах, где правит закон и где уважают частную собственность, — например, в Голландии.

Так король Испании утратил доверие инвесторов, в то время как голландские купцы его, напротив, приобрели. Именно голландские купцы, а не правительство Голландии, построили голландскую империю. Король Испании пытался финансировать и поддерживать завоевания, выжимая из народа непопулярные налоги. Голландские купцы финансировали завоевания, беря деньги взаймы, а затем и продавая акции — доли в своих компаниях, дававшие право на получение части прибыли. Осторожные инвесторы, которые никогда бы не одолжили денег испанскому королю и хорошенько подумали бы, прежде чем дать их голландскому правительству, охотно вкладывали целые состояния в голландские совместные предприятия, из которых и родилась новая империя.

Если кому-то казалось, что такая-то компания сулит высокие доходы, однако все ее акции уже распроданы, можно было перекупить акции у владельцев — за большую цену. Если же вы купили акции, а дела компании пошатнулись, можно было попытаться продать эти акции подешевле. Торговля акциями привела к появлению в большинстве европейских столиц бирж — особых рынков, на которых торговали акциями.

Самая знаменитая голландская акционерная компания, Vereenigde Oostindische Compagnie (VOC)\была основана в 1602 году, как раз когда голландцы боролись против испанского ига и грохот испанской артиллерии слышался на подступах к Амстердаму. VOC использовала вырученные от продажи акций средства на строительство кораблей, отправляла эти корабли в Азию и доставляла в Европу китайские, индийские и индонезийские товары. Также компания финансировала военные действия собственного флота против конкурентов и пиратов. В итоге на деньги VOC Голландия покорила Индонезию.

Индонезия — крупнейший в мире архипелаг. Тысячи и тысячи островов находились в начале XVII века под управлением сотен королей, князей, султанов и племенных вождей. В 1603 году представители VOC появились в Индонезии с сугубо коммерческими целями, но, чтобы обезопасить свои интересы и обеспечить максимальный доход акционерам, купцам пришлось начать борьбу и с местными владыками, которые облагали их чересчур высокой пошлиной, и с европейскими конкурентами. VOC вооружала купеческие корабли пушками, рекрутировала европейских, японских, индийских и индонезийских наемников, строила крепости и вела полномасштабные боевые действия и осады. Нам это может показаться странным, но в ту пору такое было вполне естественным. Частные компании нанимали не только солдат, но и генералов с адмиралами, покупали корабли и пушки, а то и целые армии. Все принимали это как должное, и никто не удивлялся, что частная компания строила империю.

Наемники захватывали остров за островом, значительная часть Индонезии сделалась колонией VOC. Почти 200 лет компания управляла Индонезией. Только в 1800 году острова перешли под контроль нидерландского государства и еще 150 лет были его колонией. Сегодня некоторые предостерегают, что в XXI веке корпорации приобретают слишком большую власть. Начало современной эпохи напоминает нам о том, как далеко готов зайти бизнес, преследуя свои интересы, если его ничто н^ сдерживает.

Пока Голландская Ост-Индская компания действовала в Индийском океане, Голландская Вест-Индская компания (WIC) успешно осваивала Атлантику. Чтобы контролировать перевоз товаров по имевшей стратегическое значение реке Гудзон, WIC построила на острове в устье реки поселок Новый Амстердам. На колонию устраивали набеги индейцы и периодически нападали англичане, которые в итоге в 1664 году захватили Новый Амстердам и переименовали его в Нью-Йорк. Остатки стены, построенной WIC для защиты от индейцев и англичан, ныне скрыты под самой знаменитой в мире улицей — Уолл-стрит.

* * *

По мере того как XVII век близился к завершению, дорогостоящие континентальные войны и собственная неосмотрительность лишили голландцев не только Нью-Йорка, но и роли финансового и имперского двигателя Европы. За освободившееся место ожесточенно соперничали Англия и Франция. Поначалу выигрышной казалась позиция Франции: она была богаче Англии, превосходила ее по территории и населению, имела более многочисленную и опытную армию. Но Англия сумела заручиться доверием финансовой системы, а Франция оказалась такого доверия недостойна. Особенно возмутительным было поведение французских властей в пору так называемого Мисси- сипского пузыря — крупнейшего финансового кризиса в Европе XVIII века. Тут тоже все началось с акционерного общества по строительству империи.

В 1717 году Миссисипская компания, зарегистрированная во Франции, занялась колонизацией долины в нижнем течении реки Миссисипи, основав там город Новый Орлеан. Для финансирования своих амбициозных планов компания, имевшая связи при дворе Людовика XV, продала акции на Парижской фондовой бирже. Джон Ло, директор компании, занимал также должность управляющего центрального банка Франции. Более того, король назначил его генеральным инспектором финансов — примерно то же, что сейчас министр финансов.

В 1717 году долина в низовьях Миссисипи могла похвастаться разве что болотами и аллигаторами, но компания распространяла слухи о баснословных богатствах и безграничных возможностях колонии. Французские аристократы, бизнесмены, солидные представители городской буржуазии поверили в эти сказки, и цены на акции компании взлетели до небес. Их первоначальная цена составляла 500 ливров за акцию. 1 августа 1719 года каждую акцию продавали за 2750 ливров. К 30 августа акция стоила 4100, к 4 сентября — 5000 ливров. К 2 декабря цена акции Миссисипской компании превысила 10 000 ливров. На улицах Парижа царила эйфория. Люди продавали все имущество, брали в долг, чтобы купить акции. Всем казалось, что найден легкий путь к обогащению.

Несколько дней спустя разразилась паника. Кто-то из спекулянтов вовремя сообразил, что цены раздуты неимоверно и на таком уровне не удержатся. И решил срочно продать акции, пока цена находится на максимуме. Как только количество имеющихся в продаже акций выросло, цена снизилась. Другие инвесторы увидели, что цена падает, и тоже захотели поскорее избавиться от своего пакета акций. Цена еще более снизилась, начался обвал. В попытке стабилизировать акции центральный банк Франции — вы же помните, кто его возглавлял, — принялся скупать акции Миссисипи. Но банк не мог скупить их все. Вскоре и у него кончились деньги. Тогда генеральный инспектор финансов — угадайте кто? — распорядился напечатать деньги, чтобы продолжать платить за акции. В итоге пузырь поглотил всю финансовую систему Франции, и никакие ухищрения уже не могли помочь. Цена одной акции упала с 10 000 ливров до 1000. Затем акции обесценились, и люди потеряли все, до последнего гроша. Центральный банк и королевская казна остались с огромным количеством акций, не стоивших бумаги, на которой они были напечатаны. А денег не было. Крупные дельцы по большей части уцелели и даже остались в выигрыше — они сбросили акции вовремя. Мелкие инвесторы лишились всего, многие покончили с собой.

Миссисипский пузырь — один из самых знаменитых финансовых крахов в истории. Финансовая система королевства так полностью и не оправилась от этого удара. Видя, как Миссисип- ская компания использовала политические связи, чтобы манипулировать ценами на акции и подогревать безумный спрос, народ утратил доверие к французской банковской системе и к финансовому гению короля. Людовику XV стало трудно найти кредит. Именно по этой причине заморские владения Франции достались англичанам: англичане легко получали кредит, причем под низкий процент, а Франция с трудом уговаривала кредиторов и вынуждена была платить высокие проценты. Чтобы оплачивать растущий долг, французский король занимал все больше денег под все более высокий процент. В 1780-е годы Людовик XVI, унаследовавший трон своего легкомысленного деда, обнаружил, что половина бюджета уходит на выплату процентов и банкротство не за горами. Пришлось ему в 1789 году созвать Генеральные Штаты — парламент, который не собирался уже 150 лет, — и просить совета и помощи. Так началась Французская революция.

Французская заморская империя рушилась, британская же ширилась и процветала. Как прежде голландцы, англичане опирались главным образом на частные акционерные компании, котировавшиеся на лондонской бирже. Первые поселения в Северной Америке основали в начале XVII века акционерные компании: Лондонская, Плимутская, Дорчестерская и Массачусетская.

Индийский субконтинент также покоряло не английское государство, а наемная армия .Британской Ост-Индской компании. Эта компания превзошла даже VOC. Из штаб-квартиры на лондонской Лиденхолл-стрит она почти столетие управляла могущественной индийской империей и гигантской армией из 350 тысяч солдат — столько не было и у британского монарха. Лишь в 1858 году британская корона национализировала Индию вместе с этой частной армией. Наполеон, издеваясь над англичанами, окрестил их нацией лавочников. Но лавочники победили и самого Наполеона и создали империю, которая стала крупнейшей за всю историю.

Во имя капитала

Национализация Индонезии голландской короной в 1800 году, а Индии — британской в 1858-м отнюдь не положила конец союзу капитализма и империи. Напротив, в XIX веке этот союз лишь укрепился. Акционерным компаниям уже не приходилось самим создавать частные колонии и править ими — их руководители и крупные акционеры могли, когда надо, потянуть за ниточки в Лондоне, Амстердаме и Париже. Теперь за их интересами присматривало государство. Маркс и другие критики капитализма язвительно замечали, что западные правительства становятся капиталистическим профсоюзом.

Самым вопиющим примером того, как власть идет на поводу у больших денег, стала Первая опиумная война между Англией и Китаем (1840-1842). В первой половине XIX века Британская Ост-Индская компания и многие британские бизнесмены богатели на поставках в Китай опиума. Миллионы китайцев стали наркоманами. Это был тяжелый удар по экономике и социальной структуре страны. В конце 1830-х годов китайское правительство запретило торговлю опиумом, но английские купцы попросту пренебрегли местным законом. Китайские власти стали уничтожать грузы наркотиков. Тогда наркокартели, у которых имелись связи в Вестминстере и на Даунинг-стрит — многие члены парламента и правительства приобретали их акции — добились вмешательства государства.

В 1840 году Англия объявила Китаю войну «во имя свободы торговли». Победа далась легко — китайцы не смогли противостоять британскому чудо-оружию: тяжелой артиллерии, пароходам, скорострельным винтовкам. По кабальному мирному договору Китай обязался не препятствовать деятельности английских наркоторговцев и компенсировать ущерб, который причинила им китайская полиция. Сверх того Англия получила власть над Гонконгом и использовала его как базу для наркотрафика (Гонконг оставался в руках англичан до 1997 года). В конце XIX века около 40 миллионов китайцев, десятая часть населения, были опийными наркоманами91.

Длинную руку английского капитализма довелось ощутить на себе и Египту. В XIX веке французы и англичане одалживали египетским королям большие суммы — сперва на строительство Суэцкого канала, потом на гораздо менее успешные проекты. Все возрастающие долги давали возможность европейским кредиторам все активнее вмешиваться во внутренние дела. В 1881 году местные националисты потеряли терпение и восстали. Они в одностороннем порядке объявили об аннулировании всех иностранных долгов. Королева Виктория юмора не поняла. Год спустя она отправила в Египет армию и флот — и страна оказалась под британским протекторатом.

* * *

Это далеко не полный перечень войн, затеянных в интересах инвесторов. Сама война превратилась в товар вроде опиума. В 1821 году греки восстали против Османской империи. Либералы и романтики в той же Англии живо сочувствовали мятежникам — поэт лорд Байрон даже отправился в Грецию сражаться на стороне инсургентов. Но й лондонские финансисты не зевали. Они предложили вождям мятежа торговать на лондонской бирже облигациями Греческого восстания: греки должны были пообещать выкупить эти акции с процентами, когда (и если) добьются независимости. Частные лица покупали облигации кто в надежде на прибыль, кто из сочувствия к грекам, одно другому не мешало. Цена облигаций восстания поднималась и падала в зависимости от успехов и неудач на полях сражения в Элладе. Наконец турки взяли верх. Поражение мятежников казалось неизбежным, как и разорение держателей облигаций. Поскольку государство принимало интересы акционеров близко к сердцу, англичане снарядили международный флот и в 1827 году в На- варинском сражении потопили главные морские силы Османской империи. После многовекового подчинения Греция обрела наконец свободу. Но вместе со свободой она получила огромный долг, который новорожденная страна никаким образом не могла выплатить. Экономика Греции на многие десятилетия оказалась заложницей британских кредиторов.

Столь тесные объятия капитала с политикой имели далеко идущие последствия для кредитного рынка. Объемы кредита в экономике определяются не только сугубо экономическими факторами, открытиями новых нефтяных месторождений или изобретением новых механизмов, но и политикой — сменой режимов, теми или иными международными событиями. После битвы в Наваринской бухте английские капиталисты стали охотнее вкладывать деньги в рискованные заокеанские махинации: они убедились, что, если иностранный должник откажется платить, армия Ее Величества взыщет все до пенни.

Вот почему сегодня для экономического благополучия страны кредитный рейтинг важнее, чем ее природные ресурсы. Кредитный рейтинг показывает, с какой вероятностью страна расплатится по долгам. Рейтинг учитывает не только экономические данные, но и политические, социальные и даже культурные факторы. Богатая нефтью страна с деспотическим правительством, внутренними войнами и коррумпированной судебной системой получает низкий кредитный рейтинг и остается сравнительно бедной, потому что не сможет собрать достаточный капитал для полноценного освоения скважин. А страна без природных ресурсов, но живущая в устойчивом мире, имеющая независимую судебную систему и прозрачную систему управления, получит высокий кредитный рейтинг. Она сможет привлекать достаточно дешевых займов, чтобы поддерживать эффективную систему образования и обеспечить развитие отраслей высоких технологий.

Культ свободного рынка

Капитал и политика влияют друг на друга до такой степени, что их отношения вызывают яростные дебаты экономистов, политиков и представителей общественности. Ревностные капиталисты опасаются, как бы экономическая политика не страдала от политических интересов: это приводит к неразумным инвестициям и замедлению роста. Например, правительство может обложить промышленников высоким налогом, чтобы обеспечить пособием всех безработных. Такие меры приносят голоса избирателей, но, с точки зрения многих бизнесменов, было бы куда лучше, если бы правительство оставило все деньги им. Они откроют новые заводы, и безработным найдется занятие.

С этой точки зрения, самая разумная экономическая политика — развести экономику и политику подальше друг от друга, до минимума сократить налоги и государственное регулирование и предоставить силам рынка свободно проявить себя. Частные инвесторы, не обремененные политическими интересами, будут вкладывать деньги туда, где светит наибольшая прибыль, а значит, правительство лучше всего поспособствует экономическому росту (на благо всем: и предпринимателям, и рабочим), если не будет вмешиваться. Доктрина свободного рынка — ныне самая распространенная и самая влиятельная версия капиталистической религии. Самые ретивые ее провозвестники с равным пылом выступают и против военных операций за рубежом, и против социальных программ внутри страны. Они обращаются к своим правительствам с тем же советом, что и гуру дзена к своим ученикам: не делайте ничего.

В своей крайней форме вера в свободный рынок столь же наивна, как вера в Санта-Клауса. Не существует такой вещи, как рынок, свободный от влияния политики. Важнейший экономический ресурс — доверие к будущему, и на этот ресурс то и дело покушаются воры и шарлатаны. Рынок сам по себе не гарантирует защиты от мошенничества, воровства и насилия. Это обязанность политической системы — укреплять доверие, вводя законодательные санкции против обмана, создать и содержать полицию, тюрьмы и суды, обеспечивающие соблюдение закона. Когда короли не справляются со своими обязанностями и забывают должным образом регулировать рынок, это приводит к утрате доверия, сокращению кредита и экономической депрессии. Этот урок был преподан миру Миссисипским пузырем 1719 года. Те, кто успел этот урок забыть, вынуждены были вспомнить его в 2007 году, когда лопнул американский ипотечный пузырь, за чем последовали кредитный кризис и рецессия.

Капиталистический ад

Есть и еще более существенная причина, почему опасно давать рынку полную свободу. Адам Смит учил: если башмачник зарабатывает больше, чем нужно на содержание семьи, на излишки он наймет дополнительных подмастерьев. Отсюда следовало, что эгоистическая алчность все же идет во благо, поскольку излишки расходуются на расширение производства и больше людей получают рабочие места.

А что если жадный башмачник постарается выжать дополнительную прибыль, сократив зарплату своим подмастерьям и удлинив рабочий день? Стандартным ответом является: работников защитит рынок. Если башмачник вздумает платить слишком мало, а требовать слишком многого, лучшие работники бросят его и уйдут к конкурентам. У тирана останутся в подмастерьях лишь неумехи. Ему придется изменить свое поведение или закрыть мастерскую. Собственная жадность вынудит его прилично обращаться с работниками.

В теории — безукоризненно, однако бронежилет теории не выдерживает обстрела реальностью. На абсолютно свободном рынке, не контролируемом ни королями, ни священниками, алчные капиталисты могут создавать монополии и вступать друг с другом в сговор. Если все обувные фабрики страны сосредоточены в руках единой корпорации или владельцы всех фабрик договорились одновременно сократить зарплату, рабочие не смогут решить эту проблему, просто перейдя от плохого хозяина к хорошему.

Хуже того, жадные боссы попытаются лишить рабочих свободы передвижения, введя жесткие законы о прикреплении их к заводам, опутав долгами или даже вернувшись к рабовладению. На исходе Средних веков с рабством в христианских странах Европы было практически покончено. В начале же современной эпохи подъем европейского капитализма сопровождался ростом трансатлантической работорговли. Виновники этой катастрофы — несдерживаемые силы рынка, а не тираны в коронах и не расистские идеологи.

Когда европейцы завоевали Америку, они принялись добывать золото и серебро, выращивать сахар, табак и хлопок. Эти рудники и плантации стали основным источником американского производства и экспорта. Особенно важную роль играли плантации сахарного тростника. В Средние века сахар для европейцев был роскошью. Его ввозили с Ближнего Востока. Цена была неподъемной для простых людей. Сахар по чуть-чуть подмешивали (секретный ингредиент!) в деликатесы и шарлатанские зелья. Когда же в Америке появились большие плантации тростника, сахар начал поступать в Европу в больших количествах. Цена упала, а европейцы превратились в ненасытных сладкоежек. Предприниматели отреагировали на спрос и начали производить все больше сладостей: пирожных, конфет, леденцов, шоколада, подслащенных напитков вроде какао, кофе и чая. Ежегодное потребление сахара в Англии выросло на душу населения почти с нуля в начале XVII века до 8 с лишним килограммов в начале XIX века.

Но выращивать сахарный тростник и добывать из него сахар — трудоемкое занятие. Мало кто соглашался работать день напролет на кишащих малярийными комарами сахарных плантациях, под беспощадным тропическим солнцем. Если бы на плантациях применялся наемный труд, это существенно удорожило бы продукт и вновь вывело бы его из массового потребления. Стремясь к максимальной прибыли и экономическому росту, европейские плантаторы стали использовать рабов.

С XVI по XIX век из Африки в Америку завезли примерно десять миллионов рабов. 70% из них работали на плантациях сахарного тростника. Из-за чудовищных условий труда большинство рабов умирало в мучениях. Еще до того миллионы африканцев погибали в войнах, которые для того и затевались, чтобы захватить рабов, или в долгом пути из внутренних областей Африки до берегов Америки. И все для того, чтобы европейцы наслаждались сладким чаем и конфетами, а сахарные бароны набивали карман.

Государства не контролировали работорговлю. Это был в чистом виде экономический проект, организованный и финансируемый свободным рынком по законам спроса и предложения. Частные компании, занимавшиеся работорговлей, продавали акции на биржах Амстердама, Лондона и Парижа. Их покупали европейские буржуа, искавшие возможность повыгоднее вложить средства. На полученные деньги компании строили корабли, нанимали матросов и солдат, покупали в Африке рабов и доставляли в Америку. Там они продавали рабов, на выручку покупали продукцию плантаторов: сахар, кокосы, кофе, хлопок и ром. Возвращались в Европу, продавали сахар и хлопок по приличным ценам и вновь отправлялись в Африку. Акционеров это более чем устраивало. В XVIII веке работорговля приносила вкладчикам около 6% годовых — любой финансовый консультант признает, что это очень неплохо.

Ложка дегтя в бочке свободно-рыночного меда: свободный рынок не может гарантировать, что прибыль будет получена честным путем или распределена справедливо. Напротив, стремление наращивать прибыль побуждает людей закрывать глаза на любые этические нормы.

Когда рост объявляется безусловным благом, превыше любых требований морали, нам грозит катастрофа. Некоторые религии — например, христианство и нацизм — уничтожили миллионы людей из «праведной» ненависти. Капитализм убил миллионы из равнодушия. Движимый алчностью. Трансатлантическая торговля рабами родилась не из ненависти к ним. Люди, покупавшие акции, брокеры, продававшие эти акции, и сотрудники работорговых компаний вообще не думали о неграх — ни хорошо, ни плохо. Да и многие плантаторы жили вдали от своих плантаций, и интересовались только отчетами о прибылях и убытках.

Важно помнить, что трансатлантическая работорговля — не единственное пятно на безупречном мундире капитализма. Великий голод в Бенгалии, о котором шла речь в предыдущей главе, был вызван теми же причинами: Британская Ост-Индская компания больше заботилась о своих прибылях, чем о жизни десяти миллионов бенгальцев. Военные действия Голландской Ост-Индской компании в Индонезии оплачивали достойные бюргеры, которые любили своих детей, щедро жертвовали на благотворительность, ценили хорошую музыку и живопись... но не были тронуты неизмеримыми страданиями жителей Явы, Суматры и Малакки. В других частях света зарождение и развитие современной экономики также сопровождались бесчисленными преступлениями.

* * *

В XIX веке капиталистическая этика отнюдь не становится более нравственной. Промышленная революция обогатила европейских капиталистов и банкиров, но миллионы рабочих обрекла на безысходную нищету. В колониях дела обстояли еще хуже. В 1876 году бельгийский король Леопольд II основал негосударственную гуманитарную организацию с целью, как было заявлено, исследовать Центральную Африку и положить конец работорговле на берегах реки Конго. На эту организацию возлагалась также обязанность позаботиться об условиях жизни туземцев, построить дороги, школы и больницы. В 1885 году европейские правительства согласились предоставить этой организации контроль над территорией в 2,3 миллиона квадратных километров в бассейне реки Конго — в 75 раз больше самой Бельгии. Мнением тридцати миллионов местных жителей никто не поинтересовался.

За короткое время гуманитарная организация превратилась в деловое предприятие, истинной целью которого было получение дохода. О школах и больницах все позабыли, вместо них в долине Конго росли шахты и плантации, а управляли ими бельгийцы, беспощадно эксплуатировавшие местное население. Особенно зловещей славой пользовались каучуковые плантации. Каучук требовался Европе в промышленных масштабах. Его экспорт стал основным источником дохода для Конго. Соответственно, от африканских крестьян, занимавшихся сбором каучука, требовали все большей выработки. Тех, кто не справлялся с заданием, сурово наказывали за «лень»: им отрубали руки. Порой вырезали целые деревни. По самым умеренным подсчетам, в период с 1885 по 1908 год гонка за прибылью стоила жизни 6 миллионам человек (20% обитателей Конго). Некоторые исследователи называют более страшные цифры — до 10 миллионов92.

После 1908-го и в особенности после 1945 года капиталисты начали хотя бы отчасти сдерживать свою алчность, не в последнюю очередь — из страха перед коммунизмом. Но неравенство остается вопиющим. Экономический пирог 2012 года намного больше пирога 1500 года, но он распределяется столь неравномерно, что многие африканские крестьяне и индонезийские рабочие зарабатывают за день тяжелого труда меньше пищи, чем их предки 500 назад. Подобно аграрной революции, рост современной экономики тоже может обернуться великим обманом. Численность населения растет, экономика тоже, но еще больше людей, чем прежде, живет в голоде и нужде.

На подобную критику капитализм дает два ответа. Первый: капитализм создал такой мир, которым уже не может управлять никто, кроме капиталистов. Единственная серьезная попытка управлять миром иначе — коммунизм — оказалась настолько хуже во всех проявлениях, что еще раз попробовать уже никто не решится. В 8500 году до н.э. можно было рвать на себе волосы из-за последствий аграрной революции, но вернуться назад было уже невозможно. Так и мы, можем любить капитализм или нет — обойтись без него уже не сможем.

Второй ответ заключается в том, что надо еще немного потерпеть, рай уже за ближайшим поворотом. Да, были допущены ошибки, такие как трансатлантическая работорговля и эксплуатация рабочих в Европе, но урок усвоен, и теперь нужно лишь подождать, пока пирог еще чуть-чуть подрастет. Тогда всем достанется по хорошему куску. Распределения поровну не будет никогда, но каждый — мужчина, женщина и ребенок — получит достаточно. Даже в Конго.

Кое-какие позитивные сдвиги и в самом деле отмечаются. Во всяком случае, если учитывать чисто материальные критерии — продолжительность жизни, детскую смертность, потребление калорий, — то уровень жизни среднестатистического человека в 2013 году заметно повысился по сравнению с 1913 годом — и это несмотря на стремительный рост населения земного шара.

Но до каких пределов может увеличиваться экономический пирог? Пирогу требуются сырье и энергия. Давно звучат зловещие пророчества о том, что раньше или позже Homo sapiens исчерпает сырье и энергию на планете Земля. И что тогда?

1704 год. На Петропавловской крепости в Петербурге был зажжён первый маяк. Первый «ведущий огонь» зажёгся на Государевом бастионе Петропавловской крепости. Сигнальные огни обычно разжигали на верхней площадке башни, где была установлена стальная чаша из толстых железных прутьев. В качестве топлива использовали хворост или дрова, а позднее – голландский уголь. В связи с развитием флота по указу Петра I вслед за Петропавловской крепостью маяки начали размещать повсеместно.

1795 год. Литва была присоединена к Российской империи.

1801 год. На Петергофской перспективе запущен первый цех казённого чугунного завода и отлито первое пушечное ядро. Переведённый в Петербург Кронштадтский чугунолитейный завод стал именоваться Санкт-Петербургским чугунолитейным, ныне Кировский завод.

1849 год. В Светлый День Пасхи был освящён и открыт Большой Кремлевский Дворец – ансамбль включал Теремной дворец, 9 церквей, около 700 комнат. 5 залов дворца названы по орденам Российской империи: Георгиевский, Владимирский, Александровский, Андреевский и Екатерининский. Сегодня - главная резиденция Президента России.

1896 год. В Афинах завершились первые в современности Олимпийские игры, впервые возрождённые со времён Античности.

1912 год. Британский лайнер «Титаник» затонул в северной части Атлантического океана, столкнувшись с айсбергом. По разным данным в этой катастрофе погибли от 1400 до 1517 чел. Спасшихся было в два раза меньше – всего семьсот человек. 

1926 год. Постановлением ЦИК СНК СССР определены границы северных полярных владений нашей страны: «Все земли, расположенные в Северном Ледовитом океане между меридианами 32 градусами восточной широты и 168 градусами западной долготы считаются территорией СССР».

1926 год. СССР и Швейцария установили дипломатические отношения.

1929 год. В СССР учреждено государственное пенсионное обеспечение по старости. Пенсия назначалась в размере половины прежнего заработка. Взамен пенсии человека могли поместить в дом престарелых. Если пенсионер продолжал работать, пенсию ему не платили. Первые пенсии установили для рабочих горной и металлической промышленности, электропромышленности, для железнодорожников и работников водного транспорта. Сразу же после этого пенсии по старости стали устанавливать рабочим остальных отраслей. Право на них имели мужчины с 60 лет и женщины с 55 лет, проработавшие в общей сложности по найму соответственно 25 и 20 лет.

1932 год. В журнале «Молодая гвардия» начали печататься главы из романа Н.А. Островского «Как закалялась сталь».

1942 год. В блокадном Ленинграде было восстановлено движение трамваев,  прекратившееся 8 декабря 1941 г. из-за нехватки электроэнергии.

1944 год. Город Алушта освобожден от немецко-фашистских захватчиков.

1956 год. В Москве пьесой Виктора Розова «Вечно живые» открыт театр «Современник».

1986 год. США нанесли авиаудар по Ливии. Причиной для нанесения удара стало противодействие Ливии агрессивным планам США в Северной Африке. В налёте участвовало 100 самолётов США, 27 из них успешно поразили цели. В результате нападения погибло более 40 мирных жителей. Один самолёт США был сбит ливийскими ПВО.

1988 год. Начались лётные испытания экспериментального самолёта ТУ-155, использующего в качестве топлива водород. Испытания подтвердили целесообразность использования криогенного топлива.

1996 год. Президент РФ подписал указ о Знамени Победы. В нём говорится об увековечении народного подвига в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов в ознаменование заслуг воинов советских Вооруженных сил перед Отечеством и в знак благодарности потомков победителям над фашистскими захватчиками. В дни государственных праздников РФ, а также массовых мероприятий, Знамя Победы используется наряду с Государственным флагом РФ.

2005 год. С космодрома Байконур запущен космический корабль «Союз-ФГ».