Вопрос о судьбе национального государства в эпоху постмодерна [1] продолжает оставаться в горизонте неопределенности. В настоящее время дискуссии выстраиваются по принципу «оптимисты ‒ пессимисты». Первые считают, что традиционные формы не исчерпали свой исторический ресурс, и требуют возврата к международному общежитию, субъектами которого были бы не наднациональные институты политической, экономической и культурной сфер жизни, а, как и прежде, суверенные национальные государства. Вторые связывают основные надежды с отмиранием национального государства, радикальным изменением принципов современного политического устройства мира и выстраивают политические проекты «сетевого общества» (М. Кастельс), «континентальных федераций» (А.Г. Дугин), «общества множеств – рес-коммуны» (А. Негри, М. Хардт), возглавляемой США «глобальной демократической империи» (Н. Фергюссон), «глобального гражданского общества» (Д. Дарендорф, Э. Гидденс), «глобального гражданства» (Ю. Хабермас, М. Эван) или «космополитического государства» (У. Бек) [2].

По мнению У. Бека, европейцы лишь «делают вид, будто все еще существуют Германия, Франция, Италия, Нидерланды, Португалия и т.д. Но их давно уже нет, так как закрытые национально-государственные держатели власти и отделенные друг от друга границами государства стали ирреальными самое позднее с введением евро» [3].

Думаю, это ошибочное утверждение. Но верно то, что научное осмысление проблемы трансформации национальных государств в современном мире осуществляется в пределах сложных и весьма разнообразных онтологических ландшафтов, в границах которых понятия «глобализация» и «национальное государство» перманентно меняют свое содержание, иногда вплоть до противоположного.

В частности, когда пишут о закате национального государства, в большинстве случаев имеют ввиду все современные государства, не потрудившись различить в их числе государства национальные (со сложившимися в пределах этой политической формы нациями: Франция, Польша, Германия, Япония), псевдонациональные (объявленные «национальными», но в действительности созданные на родоплеменной и этнической основе ‒ к их числу относятся почти все постколониальные государства Африки и многие государства Азии) и многонациональные (федеративные государства, включающие в свой состав несколько сложившихся «этнонаций»: Испания, Великобритания, Италия, Россия). В последних нация как связанная посредством воображения и сплоченная общими чувствами идентичности и солидарности, общими ценностями прошлого и настоящего устойчивая социокультурная общность людей, политически объединенных в одном государстве, еще не сложилась.

Понятно, что судьбы этих государств в условиях современной (неолиберальной) исторической формы глобализации [4] будут в силу многих причин разными. Большинство современных исследователей указывают на вынужденную утрату многими государствами второго и третьего эшелонов развития значительной части экономического и политического суверенитета под давлением США и их союзников по G-7, а также МВФ и прописанных в странах «семерки» ТНК. Часть государств готовы добровольно отдать свои суверенные полномочия, выстраиваясь в очередь на вступление в НАТО, Евросоюз и другие международные организации. Некоторые, как Украина, находятся под внешним управлением и уже утратили статус суверенного государства.

Однако речь в данном случае не о тотальном политическом и экономическом насилии, которое стало нормой международных отношений в последние годы. Угрозы всем национальным и многонациональным государствам Европы связаны с эрозией их культурного фундамента (культурного кода), на котором выстраиваются национальные идентичности. И дело не только в идеологии неолиберализма, воплотившейся в политических принципах толерантности, политкорректности и мультикультурализма, но и в распространении комплексного идейного течения (мировоззрения) постмодернизма, выразившего трансформацию евро-атлантической цивилизации, ее отказ от ценностей христианства и Просвещения. Противостоять насилию евро-атлантической масскультуры, ориентированной на «глобальное потребление», способна, на мой взгляд, продуманная государственная политика, сочетающая традицию и современность в контексте сохранения национальной идентичности.

В эпоху глобализации народы многих стран мира поставлены перед проблемой сохранения прежних и поиска новых идентичностей. Кризис идентичности, отмечает С. Хантингтон, охватил все крупные государства Европы, Азии и Америки. В итоге почти повсеместно, не исключая США и России, идёт процесс фрагментации национальной идентичности, которой «пришлось уступить место идентичностям субнациональным, групповым и религиозным» из-за открытости границ и роста миграционных потоков, способствовавших образованию в пределах национальных государств инокультурных диаспор, не желающих интегрироваться в национальную культуру [5].

В современной литературе представлено множество типологий и классификаций идентичности. Их подразделяют на «индивидуальные» и «групповые», «позитивные» и «негативные», «локальные» и «надлокальные», «фундаментальные» и «релятивные». В качестве фундаментальных признаются расовые, этнические, национальные и цивилизационные идентичности, связанные с антропологическими, языковыми, культурными и религиозными различиями людей.

Каждый индивид является носителем комплекса многочисленных иерархически связанных идентичностей, часть из которых актуализируется с изменением географического, политического и социокультурного пространства его жизни. Но поскольку процедуры индивидуальной идентификации осуществляются в чувственно-эмоциональной и когнитивной формах, включая в себя мысленное отнесение к той или иной группе, содержание полученного в акте самосознания ответа на вопрос «Кто Я (Мы)?» в полной мере зависит от ценностно-оценочных представлений и знаний о «Них» ‒ «Других». В конечном счёте идентичности представляют собой индивидуальные и групповые конструкты – вербализованные результаты отнесения к «воображённым общностям» (Б. Андерсон), определяемые, в свою очередь, предшествующим воспитанием, образовательным и культурным багажом и наличествующим в данный момент окружением.

Поэтому угрозы национальной идентичности исходят не только от потока инокультурных мигрантов, этнокультурного и политического сепаратизма. В современном мире вызовы идут от глобального экономического, политического и информационно-культурного (символического) «насилия», властно формирующего новые – транснациональные (культурные и политические) идентичности и реанимирующего старые ‒ архаичные (субнациональные, мифопоэтические, религиозные) идентификации. Их сочетания в индивидах и группах весьма причудливы и разнообразны, как разнообразны экономические, политические и культурные параметры жизни государств и народов, включённых в глобализацию.

Не вступая в полемику о содержании термина «глобализация», по поводу которого до сих пор идут оживленные дискуссии, отмечу лишь всемирно-исторический характер этой мегатенденции к поэтапному объединению человечества, на протяжении столетий реализовывавшейся в попытках организации общего пространства жизни народов и государств на основе разных цивилизационных моделей развития [6]. Итогом таких попыток оказывалось временное доминирование и распространение в пределах нескольких географических регионов одной из локальных цивилизаций. Мощнейшим политическим средством «переплавки» и интеграции элит и населения обширных территорий в большинстве случаев была империя. Так, параллельно и сменяя друг друга в качестве лидеров, на просторах Евразии развивались «китайская», «индийская», «эллино-македонская», «римская», «арабо-мусульманская», «западноевропейская» и «евро-атлантическая» формы глобализации. Этим формам соответствовали свои полюсы регионального и межрегионального развития.

Ни одна из исторических попыток глобализации человечества не увенчалась полным триумфом. Но каждая способствовала экономическим, политическим и культурным трансформациям населяющих регионы социумов, увеличивала число и протяженность транспортных, торгово-экономических, политических и информационно-культурных «сетей» и коммуникаций, содействовала переносу за пределы локальных территорий, регионов и континентов произведений литературы и искусства, техники и технологий, религиозных и светских идеологий, научных знаний и типов рациональности, норм и образцов экономической, политической и социальной жизни, распространению знаний и артефактов.

Наиболее масштабной и успешной была выросшая из западноевропейской евро-атлантическая форма глобализации, завершившая процесс становления всемирной истории. Локальные истории первобытных и постпервобытных (кочевых и аграрно-ремесленных) обществ, политически оформленных в ранние государства и их аналоги, превратились в региональную историю древних и средневековых этнических государств и империй, а затем ‒ и во всемирную историю наций, национальных государств и образованных ими колониальных империй. Человечество оказалось связано не только силой государственных форм территориального контроля, но и новыми анонимными системами власти: транснациональными организациями и многонациональными корпорациями.

Становление и развитие евро-атлантической глобализации сопровождалось распространением новых политических форм общежития и социальных общностей: «национальных государств» и «наций» [7]. По сути, эта историческая форма глобализации представляла собой «модернистский проект» и была органически связана с идеалами Просвещения, предписывавшими для лингвистически, конфессионально и культурно разных народов в Европе и за ее пределами оптимальное устройство пространства совместной жизни ‒ на основе не традиций, но рационально сформированных общей «памяти», общих «ценностей» и общей «судьбы». Однако проект модернизма с характерной для него верой во всемогущество человеческого разума уже в конце XIX в. был подточен ницшеанством, в первой половине XX в. подорван двумя мировыми войнами, тоталитаризмом и структурализмом и, наконец, почти совсем разрушен во второй половине XX столетия культурным и философским постмодернизмом.

Формирование этого мировоззрения началось в 1960-х годах на волне кризиса «старых» либеральных демократий, студенческих «революций» в Западной Европе, борьбы за права и свободы расовых меньшинств в США, с одной стороны, и деколонизации мира ‒ с другой. Его характерной чертой стал стратегический релятивизм, поставивший под сомнение ценности, практики и институты эпохи модерна. После вступления США, Канады и Западной Европы в постиндустриальную фазу развития, обеспечившую беспрецедентный экономический рост и формирование в этих странах «общества потребления», эта установка была поддержана политическими и экономическими транснациональными элитами. Они абсолютизировали идею «свободы от», распространив ее не только на свободу экономики от государственного регулирования, но и на другие унаследованные от эпохи модерна формы общежития. Так возникла «постсовременность» (постмодерн) с культом «личной свободы» и абсолютизацией «равенства».

Подняв на щит идею равноценности и равноправия всех истин, всех культур и идентичностей, постмодернизм бросил интеллектуальный вызов не только национальной идентичности и национальным формам общежития. Под сомнение были поставлены основы всей претендующей на глобальное господство евро-атлантической цивилизации: классическая наука, с ее пафосом рационального познания мира и презрением к религиозным догмам и суевериям, и культура модерна, с ее вниманием к общечеловеческим ценностям и классическим образцам. В социальных науках упор был сделан на «эпистемологический поворот»: переход к новой теоретической оптике, характеризуемой отказом от парадигмальных образцов естествознания и равноправностью дискурсов любого рода. В культуре – на ее плюрализацию, виртуализацию и визуализацию. Модернистской установке на искусственную гомогенизацию, «выравнивание» социокультурного пространства постмодернизм противопоставляет якобы естественную плюральность последнего: растущее множество отдельных вполне конкурентоспособных образований ‒ «картин мира», идеологий, мировоззрений, научных парадигм, политических, экономических и культурных практик, образов жизни и т. п. Тем самым в культурное пространство современного Запада возвратились, казалось бы, давно вытесненные из него архаичные дискурсы и практики: мифы, древние формы религиозных культов, алхимия, астрология, магия. Вырос интерес к расовой и этнической реальности, языку, фольклору, быту, традициям и обычаям, маргинальным объектам и ситуациям ‒ «безумию», «порнографии», «однополым бракам» и «сексуальному насилию».

В результате использования характерных для постмодернизма интеллектуальных стратегий децентрации и деконструкции подвергается разрушению выстроенное наукой в эпоху модерна западоцентричное (евро-атлантическое) представление о характере становления и эволюции всемирной истории, её разделение на «развитый» Центр (Запад) и догоняющие его «периферию» и «полупериферию». В исторических и социальных науках появилось мощное интеллектуальное направление реориентализма, заявившее о необходимости выхода за пределы абстрактного универсализма и «логики евро-атлантической модерности» (отмеченной колониализмом и имперским различием) в пространство «глобальной истории», контр- и трансмодерности. Это пространство будто бы позволяет создавать не менее эффективные, чем евро-атлантические, проекты и модели развития, постепенно ведущие к нерепрессивной по отношению к «отставшим» народам глобализации.

Нет сомнения, что в русле реориентализма/постмодернизма были достигнуты впечатляющие результаты. Парадигма «транссубъектности» Г. Ансальдуа, феномен «межсекционности» (связанный с пересечением и слиянием в опыте небелых женщин расовой дискриминации с гендерной, классовой и сексуальной), проанализированный афроамериканкой К. Креншоу, концепции «преодоления хюбриса нулевой точки» колумбийца С. Кастро-Гомеса и «трансмодерности» Э. Дусселя, концепция «ситуативных знаний и идентичностей» Д. Харрауэй, методология «порабощённых» Ч. Сандоваль и «игровая идентичность» М. Лугонес, концепция «реляционной этики и идентичности» сапатистов и плюралистическая герменевтика В. Миньоло – всё это, безусловно, расширило и обогатило пространство интеллектуального поиска.

Однако безоговорочное отторжение отечественными адептами постмодернистской философии и методологии модернистского дискурса настораживает. Они пишут о наличии в нём «европейских имперских категорий», которые якобы «современная эпистемология вышвырнула как ненужные», об отсутствии в нём «оригинальных мыслительных традиций, к которым можно было бы вернуться», призывают к размежеванию с риторикой модерности, к акту «эпистемологического неповиновения». «Без этого шага, – пишет М.В. Тлостанова, – деколонизация сознания и бытия окажется невозможной, и мы останемся в рамках внутренней оппозиции европоцентричным идеям модерности» [8]. Но вот если мы сделаем этот шаг, научившись «забывать всё то, чему нас учили прежде, освобождаться от мыслительных программ, навязанных нам образованием, культурой, средой, отмеченной имперским разумом», тогда изменятся «география и биография разума и знания, возникнет транс-эпистемологическое взаимопроникновение и полилог», которые будут способствовать созданию трансмодерного мира, где «не будет господствовать идея агона как смертельного соревнования» [9].

Неужели автор всерьёз полагает, что неравенство, дискриминация и борьба в современном мире вызываются только наличием «мыслительных программ», отмеченных имперским разумом, отсутствием взаимопонимания и «полилога» между людьми, народами и государствами? Если так, то это типично модернистское утверждение просветительского толка. Миллиарды людей на Земле живут, не подозревая о «пограничном гносисе, связанном с плюритопической герменевтикой». К кому же тогда обращены эти призывы? К философам? Но если бы вдруг во главе всех правительств стали, не дай бог, философы, то и тогда полилог бы не состоялся в силу различия теоретических позиций и личных пристрастий.

Не вдаваясь в нюансы научных споров ориенталистов и реориенталистов, отмечу, что последние тяготеют к идее критического космополитизма, якобы преодолевающего «культурный империализм» евро-атлантической формы глобализации, историческими субъектами которой выступали и выступают ведущие национальные государства Запада и созданные при их покровительстве и поддержке крупнейшие транснациональные корпорации (ТНК). Поэтому нации и национальные государства объявляются устаревшими формами общежития. В этой оценке с ними солидарны объявляющие нации и национализм фиктивными теоретическими конструкциями Р. Брубейкер, Э. Гидденс, К. Вердери и другие представители европейского неоконструктивизма, неолиберальные политики и экономисты (К. Омаэ, Дж. Сорос, З. Бжезинский) и многие другие. В этом споре все точки над «i», конечно, расставит будущее. Но интеллектуальные вызовы национальной идентичности фиксируют в превращённой форме некоторые объективные тенденции современной глобализации, сложившиеся благодаря формированию массовой мультикультурной среды существования. Появление последней вызвано действием институтов неолиберальной глобальной экономики и распространением информационных технологий, связавших человечество анонимными системами власти. Этот вопрос заслуживает отдельного обсуждения.

Попадая в пространство Интернета, других СМИ, в театры, супермаркеты и т.д., удивляешься многообразию и эстетическому плюрализму предлагаемых культурных блюд. Здесь, как в слоёном пироге, причудливо смешаны стили и товары из разных стран мира, пласты вненациональной глобальной культуры, гибридные и вновь актуализированные локальные формы. Не следует, однако, забывать, что большая часть производства продуктов культуры подчинена логике рынка. А потому современная мультикультурная среда – вовсе не пространство свободы. При всём своём разнообразии (скорее, благодаря ему) она является пространством управляемого потребления, контролируется ТНК, рыночным стратегиям которых плюралистичность культурной среды вполне соответствует. В качестве наиболее характерной формы мультикультурализма в условиях неолиберальной глобализации исследователи называют экзотизацию специфических культур. Экзотизация создаёт обманчивую картину гармоничного разнообразия, не имеющую ничего общего с реальностью, не учитывающую подавления и неравенства, которые по-прежнему во многом определяют культурную ситуацию в мире. «Неолиберальный мультикультурализм не заинтересован в перераспределении власти и культурного влияния, но, напротив, отвлекает внимание от подобных вопросов путём коммерциализации мультикультуры и превращения её в товар» [10].

Чрезмерное мультикультурное разнообразие утомляет и дезориентирует массовое сознание. З. Бауман прав, когда характеризует становящуюся глобальную цивилизацию как внешне фрагментированную, но по сути подконтрольную [11]. Как показал Ж. Бодрийяр, в условиях фрагментизации культуры гражданская и культурная идентификации осуществляются через потребление [12]. Н. Стивенсон уточняет принципиальное отличие культурной идентификации, присущее современности: она идёт не через идеологическую мобилизацию и политическое участие, а через доступ к удовольствиям. Сам доступ контролируется, а потребитель получает во фрагментированной культурной среде специфическую идентичность, которая не является результатом его внутреннего развития, но сошла с конвейера, поставлена на поток. В свою очередь, растущая множественность самоидентификаций (религиозная, этническая, экологистская) снижает степень политической мобилизованности граждан, превращая их в демократически индивидуализированную массу. Массовая культура так или иначе находится в руках элиты и превращена в современный механизм символической интеграции, формирующий новую идентичность глобального потребителя, в которой сочетаются нивелировка и допущенная ‒ более того, «изготовленная» ‒ мера своеобразия. Экономическая борьба становится всё в большей степени борьбой информационной, борьбой за сознание, отсюда стремление ТНК при помощи правительственных органов контролировать сбор и распространение информации. Свобода предпринимательства оборачивается насаждением определённых культурных моделей ради усвоения этих моделей потребителем и роста прибылей. В мире, где в экономике доминируют финансовые спекуляции, а в политике растёт манипулирование, в культуре будет преобладать потребительство как образ жизни.

Но мультикультурализм ‒ это не только имманентная часть стратегии глобального доминирования ТНК, большинство которых имеют прописку в странах G-7, но и важная составляющая политики многих государств по адаптации мигрантов. Это философско-политическая идейная система, проект, постулирующий культурную неоднородность в качестве стержневого принципа организации социума. «Это сугубо современный концепт как по историческому контексту своего возникновения, так и по идейно-ценностной нагрузке, которую он несет. Ибо в своей логике это концепт глубоко постмодернистский, даже если парадоксальным образом он стимулирует проникновение в западные “постмодернистские” общества элементов раннего модерна, домодерна и архаики» [13].

Постмодернистские корни определяют своего рода генетический код современного мультикультурализма, его глубинный смысл, его «месседж», посылаемый либеральными конструкторами концепта различным иммигрантским общинам (прежде всего исламским, но не только), в значительной части не ориентированным не только на культурную, но и на социальную, правовую, политическую интеграцию. Такие общины, пишет Е.А. Нарочницкая, «сохраняют собственный культурно-ценностный код и социальный уклад, разветвленные связи со странами происхождения и родственными диаспорами в других государствах Европы, создают собственную “этническую экономику”. Граждански-политически многие члены этих общин склонны ассоциировать себя с государствами происхождения, даже натурализуясь и становясь участниками политического процесса в европейских странах» [14].

Казалось бы, стремительный рост переселенцев в США и Европу, не желающих интегрироваться, занимающих нижние этажи социальной лестницы и пополняющих ряды криминала, должен был вызвать массовые протесты коренных граждан. Но их сдерживают пресловутые «толерантность» и «политкорректность», формирующие, по сути, эзопов язык, который рекомендуется употреблять во многих странах Запада. Так, в рамках концепции политкорректности запрещается поздравлять собеседников с Рождеством Христовым, поскольку это способно оскорбить атеистов и представителей других религий. Негра запрещено называть негром, черным, чернокожим и т.п. «Толстый человек» в рамках политкорректного новояза ‒ «развивающийся горизонтально», «маленький» ‒ «вертикально недоразвитый», а «жулик» ‒ «этически не ориентирующийся». И так до бесконечности.

Над всем этим можно было бы лишь посмеяться, если бы не вполне реальные юридические последствия для журналистов и представителей других профессий, которые называют вещи своими именами. Вот что заявила, например, несколько лет назад в интервью газете «Московские новости» Постоянный секретарь французской Академии наук, историк с мировым именем Элен Каррер Д′Анкосс: «Французское телевидение настолько политически корректно, что это просто кошмар. У нас есть законы, которые трудно даже себе представить при Сталине. Вы пойдете в тюрьму, если скажете, что по телевидению показывали 5 евреев или 10 черных. Люди не могут выразить свое мнение об этнических группах, о Второй мировой войне и многих других вещах».

Но дело не только в юридической практике, явившейся уродливым выражением политики борьбы за голоса всех и всяческих, в том числе сексуальных, меньшинств. Есть и другие причины, по которым следует подвергнуть принцип политкорректности остракизму.

Во-первых, главным недостатком политкорректности является ее противоречие основополагающему принципу демократии – свободе слова. Политические лоббисты политкорректности ввели цензуру, ограничив свободу и точность выражения мнений.

Во-вторых, методологическим основанием идеологии, политики и практики политкорректности является теоретически сомнительная гипотеза лингвистической относительности Сепира ‒ Уорфа. Согласно этой гипотезе, картина мира у людей в значительной степени определяется системой языка, на котором они говорят. Грамматические и семантические нормы являются не только инструментами для передачи мыслей говорящего, но и управляют мыслительной деятельностью, формируя идеи человека, а через это и объективную социальную реальность.

После публикации этой гипотезы в 1934 г. был проведен ряд исследований мышления людей, говорящих на принципиально различных языках (американских индейцев, полинезийцев и эскимосов). Эти исследования продемонстрировали, что язык действительно накладывает некоторый отпечаток на характер мышления представителей говорящего на нем сообщества, что и так достаточно очевидно. Однако твердого признания в академическом сообществе гипотеза Сепира ‒ Уорфа так не получила.

В-третьих, колоссальным недостатком практики политкорректности является уже отмеченная абсолютизация принципа толерантности, выводящая за пределы оценки не только этически и культурно сомнительные, но и уголовно преследуемые деяния.

Если бы не усилия американских, а вслед за ними немецких феминисток, в западном либеральном мире не распространялось бы, как снежный ком, массовое открытие лесбийских и гей-клубов, не появилась бы лояльность к одним из наиболее омерзительных преступников ‒ педофилам, не практиковалась бы в массовом масштабе «коррекция» пола и сексуальной ориентации. «Поневоле заподозришь, ‒ справедливо отмечает К.С. Шаров, ‒ что вовсе не гендерно-нейтральный новояз формирует новую политкорректную социальную реальность, терпимую ко всему, а определенные феминистские и иные сочувствующие им политические круги пытаются выдумать этот новояз как удачное прикрытие для их социальных амбиций. При прочих равных условиях во Франции, Великобритании или Скандинавских странах на работу возьмут женщину, а не мужчину. В Швеции или Дании при одинаковом балле на вступительных экзаменах в вуз возьмут человека, отметившего в анкете, что он «сексуально нетрадиционно ориентирован», а нормальный будет изгнан вон. Самой социально защищенной фигурой в США является неработающая черная лесбиянка, которая в прошлом была мужчиной (она получает от государства пособие в 6500 $/мес.)» [15].

Эти и другие примеры свидетельствуют об очевидной деформации культурного кода евро-атлантической цивилизации, постепенно утрачивающей свой христианский характер. Сегодня однополые браки легализованы в 16 странах мира. Среди них протестантские Нидерланды, Бельгия, Канада, ЮАР, Норвегия, Швеция, Дания, Великобритания, Новая Зеландия, а также католические Испания, Португалия, Исландия, Мексика, Аргентина, Бразилия, Уругвай, Франция.

Но и это, увы, не все. Современные европейские ценности включают толерантность к совсем уж диким (нецивилизованным) формам общественного бытия. Ведущие голландского молодежного телешоу Proefkonijnen («Подопытные свинки») Деннис Сторм (Dennis Storm) и Валерио Зено (Valerio Zeno) в эфире своей телепередачи попробовали по кусочку мяса друг друга. Оба телеведущих перенесли перед эфиром небольшую операцию: у Сторма хирурги отрезали небольшой кусок плоти с ягодиц, а у Зено ‒ с живота. После этого мясо было тщательно прожарено, и ведущие съели его в студии. Как пишет «The Daily Mail», Сторм и Зено заявили, что в человечине «нет ничего особенного», хотя и отказались комментировать вкус мяса. Вопрос о том, какова на вкус человеческая плоть, стал темой не только передачи, но и широкого обсуждения в форумах [16].

Недалеко ушли от этого и устроители рекламной акции компании «Capcom» в преддверии выхода шестого эпизода популярной игры «Обитель зла», открыв мясную лавку для любителей человечины в Смитфилде на востоке Лондона. Закамуфлированные под части и органы человеческого тела мясные изделия были старательно сделаны кулинарной художницей Шэрон Бэйкер из свинины и говядины. Жуткий вид товара не помешал поклонникам игры и фанатам темы зомби приобретать товар по весьма завышенным ценам. До недавнего времени Смитфилд был обычным мясным рынком в Лондоне. Важно отметить, что доход от продажи «человечины» цинично был направлен на благотворительные цели ‒ в помощь инвалидам, которые потеряли свои конечности.

Подобные перфомансы и креативы, а именно этим оправдываются инициаторы, по сути являются пошаговым приучением Запада к толерантности по отношению не только к каннибализму, но и к нарушению других фундаментальных цивилизационных табу. Таким абсолютным табу практически во всех культурах являлся инцест. Однако в ЕС уже началось обсуждение легализации инцеста [17]. Некоторые европейские политики открыто в прессе и на ТВ представляют инцест как европейскую «гендерную норму». При этом по аналогии с «гомофобией» предлагается ввести понятие «инцестофобии», за проявления которой следует наказывать. Одновременно с этим в некоторых странах европейского союза обсуждают и легализацию педофилии. К этому стоит добавить специфические программы обязательного раннего сексуального просвещения, которые широко обсуждались общественностью. Каковы же в этом контексте перспективы сохранения и развития национальных и многонациональных государств?

Хотя ведущие национальные государства Запада продолжают оставаться основными субъектами глобальной экономики и политики и даже обрели новые функции [18], в грядущих цивилизационных битвах их ждет незавидная судьба ‒ «самоупразднение» в ходе тотального изменения культурно-национального ландшафта. После выхода скандальной, но во многом пророческой книги Тило Сарацина «Германия упраздняет себя» не только ученые-интеллектуалы (Н. Больц, М. Вевьорка, Дж. Сартори, П. Нольте, Г. Хайнсон и др.), но и ведущие государственные деятели (А. Меркель, Д. Кэмерон и Н. Саркози) стали откровенно говорить о необходимости отказа от политики мультикультурализма. Но значительных политических последствий этот демарш до сих пор не возымел. Поэтому перспективы отказа Запада от принципов мультикультурности, толерантности и политкорректности многие связывают с приходом к власти «неоконсерваторов», делающих ставку на традиционные ценности ‒ семейные, гражданские и национальные. «Они бьют тревогу, показывая, что современные демографические процессы в развитых странах, неразрывно связанные с необратимыми изменениями морального климата, могут привести к гибели традиционной Европы в ходе тотального изменения ее национально-культурного ландшафта« [19].

Это может случиться и с Россией, перспективы которой как особой локальной цивилизации, так и не преодолевшей противостояние западников и славянофилов, но фактически отказавшейся от поиска собственной национальной идеи, совсем не радужны. Ряд действительно общезначимых евро-атлантических ценностей и институтов в массовом сознании остаются чем-то необязательным и условным, а многие собственные традиции сведены к этнографически рудиментарному состоянию. Они объединены сегодня по принципу «абсурдной дополнительности», а не в рамках долговременного проекта строительства национального государства.

Если массовая культура современной Японии представляет собой «кентаврическое образование», в котором западные и национальные ценности соединены на основе общественного консенсуса, то в России такое согласие отсутствует не только в целом обществе, но и у политического класса. Свидетельство тому – наше телевидение. Формально государство взяло под контроль важнейшие эфирные каналы. Но почему тогда в сетке вещания ОРТ, ВГТРК, ТВ Центра, НТВ и ТНТ продолжают преобладать американские боевики, низкопробные сериалы и многочисленные ток- и реалити-шоу? Почему с телеэкранов льются высосанные из пальца сенсации и скандалы, пропагандируются «мистические истории», «битвы экстрасенсов», «Х-версии» и другая псевдонаучная чушь?

Рационально объяснить это можно как минимум двумя причинами: либо госструктуры, имеющие контрольные пакеты акций в указанных телекомпаниях, не контролируют произведённый ими телеконтент, либо он их вполне устраивает, поскольку соответствует их культурному багажу. Последнее было бы абсурдно, если бы не опыт недавних российских модернизаций (реформ в сфере образования и науки). Общество переживает культурный кризис: сформированное ранее научное мировоззрение и рациональное мышление целенаправленно заменяется мифами самого разного толка и лженаукой. Итогом стало изменение системы координат массового сознания, в иерархии ценностей которого наука оказалась в самом низу. Неслучайно протесты учёных против поспешной «реформы» РАН не были поддержаны не только народом, но и вузовскими преподавателями. О политических и иных «элитах» даже не хочется говорить: они утратили навыки понимания сложной структуры и значимости социальных функций науки.

Особенно удручает отсутствие стратегии национальной политики Российской Федерации. В 2010 г. эта задача была возложена на министерство регионального развития. Тогда концепцию национальной политики России, как отметил бывший министр регионального развития Басаргин, «посмотрели, причём со всеми согласовали, и в итоге положили на полку» [20]. Однако Указом Президента от 05 июня 2012 г. №776 был создан Совет при Президенте РФ по межнациональным отношениям. Первостепенной задачей этого совещательного органа является «рассмотрение концептуальных основ, целей и задач государственной национальной политики Российской Федерации, определение способов, форм и этапов её реализации» [21]. В число этих концептуальных основ, на мой взгляд, должен быть включен вопрос о формировании российской нации и, соответственно, о становлении России как национального государства. Но с этим не все согласны.

Так, по мнению члена данного Совета, директора Института этнологии и антропологии РАН В.А. Тишкова и его последователей (которые, надо думать, и будут разрабатывать концептуальные основы новой национальной политики), вопрос о формировании российской нации ‒ риторический. Запамятовав, что еще недавно они предлагали вообще отказаться от термина «нация» («забыть о нации»), теперь они же утверждают, что современная Россия (как США, Великобритания, Испания и др.) ‒ это «нация наций». При таком подходе, изначально предполагающем существование российской нации как гражданской (но не культурно-лингвистической!) общности, проблема ее формирования автоматически выносится за скобки.

А вместе с этим уходит на периферию внимания мощный всплеск региональных и этнических идентичностей, укрепление и расцвет которых, особенно на Северном Кавказе, происходит пропорционально выдавливанию русскоязычного населения из «национальных республик». В условиях неразвитости гражданского общества и правосознания (кое-где они просто заменены нормативами родовых отношений) сравнивать Российскую Федерацию с США, Францией или Великобританией некорректно. Ошибочно также делать ставку лишь на гражданскую идентичность: в истории не было устойчивых национальных сообществ людей, связанных только узами общего гражданства. И распадающаяся Украина тому пример. В действительности нация ‒ это появившаяся лишь в XVIII-XIX столетиях исторически новая общность людей, связанных между собой не только общим гражданством, но и общей исторической памятью, общим языком и общей культурой [22]. Об этом следует помнить.

Благодаря усилиям этнонационалистов в 1990-х годах в России оформились, а затем укрепились тенденции регионализации и партикуляризации высшего образования, повлекшие за собой серьезные изменения в образовательных программах и курсах гуманитарных наук (история, политология, социология, философия) многих республик России. Под видом так называемого регионального компонента образования зачастую проводится псевдонаучное обоснование верховенства того или иного «титульного» («коренного») этноса. Этнонационализм, источником и распространителем которого была и остается прежде всего местная интеллигенция, препятствует строительству в России национального государства.

Что делать? Продолжать начатый «консервативный поворот» в области культурного наследия. Не ограничиваясь созданием единого федерального учебника по истории, единого государственного экзамена на русском языке, смело двигаться дальше. Во-первых, необходимо создать общероссийские программы гражданского образования и воспитания для взрослых, детей и молодежи. Во-вторых, ‒ ввести эти программы в систему федеральных государственных стандартов образования. А затем, осуществив этнически независимую экспертизу, привести в соответствие с федеральными образовательными стандартами учебные пособия и программы образования национальных республик России, где на протяжении последних лет явно доминируют националистические тенденции и сюжеты.

Миллионы представителей черной, белой, желтой и красной рас в США и многих странах Европы с гордостью говорят «мы ‒ американцы» или, например, «мы ‒ французы». А у нас подавляющее большинство населения продолжает идентифицировать себя только или прежде всего в качестве «русских», «татар», «якутов», «чеченцев» и т.д., и лишь потом – в качестве «граждан Российской Федерации». Это свидетельствует о том, что многоязычная и мультикультурная Россия не застрахована от распада: этническое самосознание в умах миллионов все еще доминирует над национальным. Следовательно, вопрос о формировании российской нации должен быть безотлагательно включен в повестку дня.

Примечания:

[1] Не вдаваясь в дебри дискуссий о содержании понятий «постмодерн» и «постмодернизм», под «постмодерном» мы будем понимать историческую эпоху в развитии евро-атлантической цивилизации, последовавшую за эпохой «модерна» и начавшуюся в конце 1960-х, а под «постмодернизмом» ‒ не какое-то отдельное течение в литературе, архитектуре, науке, философии и т.д., а общее выражение мировоззрения эпохи «постмодерна».

[2] Подробнее см.: Гранин Ю.Д. Проекты грядущего мирового порядка: между «национальным» и «космополитическим» // Вестник Российской академии наук. 2012.Т.82. №9.

[3] Бек Ульрих. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. Новая всемирно-политическая экономия. М., 2007. С.7.

[4] Подробнее об исторических формах глобализации см. : Гранин Ю.Д. Глобализация: диалектика исторических форм осуществления // Век глобализации. 2014. №1. С.90-103.

[5] Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М.: АСТ, Транзиткнига, 2004. С.36.

[6] В данном случае под «цивилизационной моделью» понимаются формы и институты политического, экономического, социального и культурно-духовного развития, самостоятельно выработанные народами (группой народов), заимствованные ими или навязанные им в процессе колонизаций и завоеваний.

[7] См.: Гранин Ю.Д. Глобализация, нации и национализм. История и современность. М. 2013. С.157-190.

[8] Тлостанова М.В. Человек в современном мире: проблемы множественной идентичности // Вопросы социальной теории. Научный альманах. 2010. Т. IV. Человек в поисках идентичности. М.: РУДН, 2010. С.216.

[9] Там же. С.216, 217

[10] Глобализация и мультикультурализм. М.: РГГУ, 2005. С.185.

[11] Бауман З. Индивидуализированное общество. М.: Праксис, 2002. С.178.

[12] Бодрийяр Ж. Общество потребления. М.: Республика, Культурная революция, 2006.

[13] Нарочницкая Екатерина. Мультикультурализм как философско-политическая концепция // Перспективы. Режим доступа: http://www.perspektivy.info/oykumena/kotel/multikulturalizm_kak_filosofs...

[14] Там же.

[15] Шаров К.С. На темной стороне политкорректности: гендерно-нейтральный новояз // Вопросы философии, 2010, №3, с. 41.

[16] См.: http://www.youtube.com/watch?v=IzS6mrdYPl0

[17] См.: http://www.odnako.org/blogs/o-legalizacii-incesta/

[18] О них см.: Гранин Ю.Д. Национальное государство. Прошлое. Настоящее. Будущее. СПб, 2014. С183-191.

[19] Ионин Л.Г. Конец мультикультурной эпохи // Перспективы. Режим доступа: http://www.perspektivy.info/oykumena/kotel/konec_multikulturnoj_epohi_20...

[20] Стенографический отчёт о совместном заседании Госсовета и Комиссии по реализации приоритетных национальных проектов и демографической политике. 27 декабря 2010 года, 15:00, Москва, Кремль. // www. kremlin. ru

[21] Образован Совет по межнациональным отношениям // http://state.kremlin.ru/face/15609

www.kremlin.ru

[22] Подробнее см.: Гранин Ю.Д. Национальное государство в глобализирующемся мире. М., 2014. С.335-356.

Список литературы:

1. http://www.odnako.org/blogs/o-legalizacii-incesta/

2. http://www.youtube.com/watch?v=IzS6mrdYPl0

3. Бауман З. Индивидуализированное общество. – М.: Праксис, 2002.

4. Бек Ульрих. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. Новая всемирно-политическая экономия. – М., 2007. С.7.

5. Бодрийяр Ж. Общество потребления. – М.: Республика, Культурная революция, 2006.

6. Глобализация и мультикультурализм. – М.: РГГУ, 2005.

7. Гранин Ю.Д. Глобализация, нации и национализм. История и современность. – М. 2013. С.157-190.

8. Гранин Ю.Д. Глобализация: диалектика исторических форм осуществления // Век глобализации. – 2014. – №1. – С.90-103.

9. Гранин Ю.Д. Национальное государство в глобализирующемся мире. – М., 2014. – С.335-356.

10. Гранин Ю.Д. Национальное государство. Прошлое. Настоящее. Будущее. – СПб, 2014.

11. Гранин Ю.Д. Проекты грядущего мирового порядка: между «национальным» и «космополитическим» // Вестник Российской академии наук. – 2012. – Т.82, №9.

12. Ионин Л.Г. Конец мультикультурной эпохи // Перспективы [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.perspektivy.info/oykumena/kotel/konec_multikulturnoj_epohi_20...) (дата обращения 11.02.2015)

13. Нарочницкая Екатерина. Мультикультурализм как философско-политическая концепция // Перспективы [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.perspektivy.info/oykumena/kotel/multikulturalizm_kak_filosofs... (дата обращения 11.02.2015)

14. Образован Совет по межнациональным отношениям // Официальный сайт президента России [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://state.kremlin.ru/face/15609 (дата обращения 11.02.2015)

15. Стенографический отчёт о совместном заседании Госсовета и Комиссии по реализации приоритетных национальных проектов и демографической политике. 27 декабря 2010 года, 15:00, Москва, Кремль. // Официальный сайт президента России [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.kremlin.ru/transcripts/9913 (дата обращения 11.02.2015)

16. Тлостанова М.В. Человек в современном мире: проблемы множественной идентичности // Вопросы социальной теории. Научный альманах. 2010. Т. IV. Человек в поисках идентичности. – М.: РУДН, 2010.

17. Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. – М.: АСТ, Транзиткнига, 2004.

18. Шаров К.С. На темной стороне политкорректности: гендерно-нейтральный новояз // Вопросы философии. – 2010. – № 3.

Гранин Юрий Дмитриевич ‒ ведущий научный сотрудник Института философии РАН, заведующий кафедрой истории и философии науки Академии медиаиндустрии, доктор философских наук, профессор.

Источник: http://www.perspektivy.info/misl/idea/nacionalnoje_gosudarstvo_v_epohu_p...

Глава 17. Шестеренки промышленности

Современная экономика растет благодаря нашей вере в будущее и готовности капиталистов вкладывать доходы в производство. Но этого недостаточно. Для экономического роста нужны также энергия и сырье — а их запасы небезграничны. Когда (и если) они закончатся, вся система рухнет.

Опыт прошлого свидетельствует, правда, что запасы ограничены лишь в теории. Как это ни странно на первый взгляд, но, хотя потребление энергии и сырья в последние столетия росло по экспоненте, пригодные для разработки и использования ресурсы увеличились.

Всякий раз, когда из-за недостатка энергии или сырья возникает угроза экономическому росту, дополнительные средства вкладываются в научно-технологические исследования, в результате появляются не только более эффективные способы использования существующих ресурсов, но и принципиально новые виды энергии и сырья.

Взять хотя бы транспорт. За последние 300 лет человечество произвело миллиарды средств передвижения, от карет и телег до поездов, машин, сверхзвуковых самолетов и космических челноков. Можно было бы опасаться, что столь масштабное производство исчерпает энергетические ресурсы и сырье и мы будем скрести по самому донышку. На самом деле все наоборот. Если в 1700 году мировая транспортная индустрия использовала главным образом дерево и железо, сейчас она располагает огромным множеством новых материалов — пластик, резина, алюминий, титан — о которых наши предки и ведать не ведали. В 1700 году для строительства кареты требовались мускульные усилия плотников и кузнецов, а сегодня энергию для оборудования заводов Toyota и Boeing обеспечивают атомные электростанции. Подобная революция произошла во всех сферах промышленности. Мы так и называем ее: промышленная революция.

* * *

Человечество умело пользоваться разнообразными источниками энергии и до промышленной революции. Люди жгли дерево, чтобы плавить металл, обогревать дома и печь хлеб. Парусные суда эксплуатировали силу ветра, чтобы плыть к далеким берегам, водяные мельницы перехватывали течение реки и заставляли его молоть зерно. Но у таких источников есть очевидные ограничения и изъяны. Не всюду растут деревья, ветер дует, когда ему вздумается, а не когда тебе нужно, от реки польза только тем, кто живет на берегу.

Еще большую проблему представляло неумение превращать один вид энергии в другой. Люди могли «оседлать» движение ветра и воды, заставить его двигать корабли и жернова, но с помощью этой энергии не получалось подогревать воду или плавить железо. И наоборот, тепловую энергию горящего дерева люди не умели направить на движение жернова. Человек располагал только одной машиной, способной к превращению энергии, — собственным телом. В естественном процессе метаболизма организмы людей и животных сжигают органическое топливо — пищу — и превращают высвобожденную энергию в мышечное движение. Люди и животные могли есть пшеницу и мясо, сжигать находящиеся в их составе углеводороды и жиры и использовать энергию, чтобы тащить повозку или пахать поле.

А поскольку тела людей и животных были единственными устройствами, способными превращать энергию, практически любая человеческая деятельность зависела от мускульной силы. Человеческие мускулы строили дома и сколачивали повозки, мышцы быка пахали поле, мышцы коня перевозили товары. Энергия, которой питались эти органические мускульные машины, происходила из одного-единственного источника — из растений. Растения же получают энергию от Солнца. В процессе фотосинтеза они накапливают солнечную энергию и «складируют» ее в органических соединениях. На протяжении почти всей истории все, что люди делали, они совершали за счет солнечной энергии, накопленной растениями и конвертированной в мускульную.

Соответственно, человеческая история подчинялась двум природным циклам: жизненному циклу растений и циклу солнечной энергии (день-ночь, зима-лето). Когда солнечного света недоставало, и пшеница еще только зеленела, у людей было мало энергии. Амбары почти пусты, сборщики налогов уже выжали все, что могли, солдаты еле шевелятся, так что не до сражений, и цари соблюдают мир. Когда же солнце пригревало и созревала пшеница, крестьяне собирали урожай и наполняли амбары. Являлись за податью сборщики налогов. Солдаты принимались упражняться и точить мечи. Цари собирали советы и планировали походы. Все наполнялись энергией Солнца, полученной из пшеницы, риса или картофеля.

Секрет родом с кухни

Все эти долгие тысячелетия люди ежедневно видели ключ к величайшему открытию в области получения и превращения энергии — но не замечали его. А он был у них перед самым носом: каждый раз, когда хозяйка или слуга ставили на огонь чайник или горшок с картошкой, как только вода закипала, крышка чайника или горшка начинала прыгать. Тепло превращалось в движение. Но эти скачущие крышки казались лишь досадной помехой, особенно если забыть горшок на плите: вода выкипит. Быть может, неведомая миру служанка, оттирая плиту, восклицала: «Будь этот горшок побольше, он бы и карету с места сдвинул!» Но кто же слушает слова глупой служанки — да и у нее самой полно дел, некогда о локомотивах думать.

Первый опыт превращения тепловой энергии в движение — изобретение пороха в Китае в IX веке. Поначалу идея использовать порох для придачи ускорения снаряду никому и в голову не приходила, настолько это выглядело противоестественно. Столетиями порох использовался для забавы, в петардах. Но в конце концов — может, после того как некий специалист по петардам принялся дробить порох в ступе и при взрыве ему в лицо полетел пестик — появилось и огнестрельное оружие. От изобретения пороха до развития эффективной артиллерии прошло примерно 600 лет.

Но и тогда идея превратить тепло в движение казалась столь нелепой, что понадобилось еще 300 лет, чтобы люди придумали очередную машину, которая использовала тепло, чтобы приводить в движение механизмы. Новая технология зародилась на угольных шахтах Великобритании. По мере того как население острова росло, леса вырубали для «отопления» развивающейся экономики и освобождения места для домов и полей. Дров стало не хватать, вместо них научились использовать уголь. Многие угольные пласты находятся в заболоченных районах. Шахты заливало, и шахтеры не могли добраться до нижнего уровня. Эта проблема требовала решения, и около 1700 года оно было найдено: из британских шахт донесся неведомый прежде гул. Этот далекий гул стал предвестием промышленной революции: поначалу глухой, он становился с каждым десятилетием все громче, пока мир не погрузился в оглушительную какофонию, — гул паровых двигателей.

Существует много разновидностей паровых двигателей, но принцип у них один: сжигаемое топливо (например, уголь) выделяет тепло, за счет этого тепла доводится до кипения вода, и появляется пар. Пар, расширяясь, давит на клапан. Клапан сдвигается с места и заодно двигает все, что с ним соединено. Так тепло преображается в движение. В XVIII века английские инженеры подсоединили к клапану помпу, которая откачивала воду со дна шахты. Первые паровые двигатели были чудовищно неэффективными. Приходилось жечь горы угля, чтобы откачать хоть немного воды. Но угля в шахте полным-полно, а потому всех всё устраивало.

В следующие десятилетия английские предприниматели добились усовершенствования двигателя: извлекли его из шахты и подсоединили к ткацкому станку. Это преобразило текстильную отрасль, обеспечив возможность в огромных количествах производить дешевые ткани. В мгновение ока Англия сделалась главной мастерской мира. Но важнее другое: с выходом парового двигателя из шахты на поверхность рухнул психологический барьер. Если, сжигая уголь, удается привести в движение челнок, то ведь так можно привести в движение все, что угодно? Транспорт, например?

В 1825 году английский инженер подсоединил паровой двигатель к цепочке груженных углем вагонов. Паровоз протащил вагоны по рельсам почти 20 километров от шахты до ближайшего порта. Это был первый в истории поезд. Но если пар везет уголь, то повезет и другие товары. А почему не людей?

15 сентября 1830 года открылась первая коммерческая железная дорога из Ливерпуля в Манчестер. Поезда влекла та же сила пара, которая прежде откачивала воду и толкала челнок. Не прошло и двадцати лет, а протяженность железных дорог в Британии насчитывала уже многие десятки тысяч километров93.

Машины, двигатели, способные превращать один вид энергии в другой, завладели умами. Оказывается, любой вид энергии где бы то ни было можно использовать для наших нужд, если придумать правильный механизм извлечения и конвертации энергии.

Например, когда физики поняли, сколь невероятное количество энергии заключено в атоме, они тут же задались вопросом, как высвободить эту энергию и как ее использовать, чтобы получать электричество, управлять подводными лодками и стирать с лица земли города. С той поры, как китайские алхимики изобрели порох, и до того, как турецкие пушки обратили в прах стены Константинополя, прошло целых 600 лет — и всего сорок лет от доказательства Эйнштейном возможности превращения любой массы в энергию (именно это подразумевает формула Е=тс2) до взрыва атомных бомб, уничтоживших Хиросиму и Нагасаки. Вскоре атомные электростанции стали появляться по всему земному шару.

Еще одно важнейшее открытие — двигатель внутреннего сгорания, который на глазах одного поколения полностью преобразил способы перемещения и транспортировки и сделал нефть жидкой формой политической власти. Нефть люди открыли давным-давно — они пропитывали ею кровлю от дождя и сказывали оси телег, но других применений у нее еще сто с небольшим лет назад не было. Проливать за нефть кровь никому бы и в голову не пришло. Люди сражались за землю, золото, пряности или рабов — но ради нефти? С какой стати?

Но еще более удивительную карьеру сделало электричество. Двести лет назад оно не играло никакой роли в экономике и использовалось разве что в мудреных научных экспериментах да в магических фокусах. Теперь же ряд изобретений превратил электричество в того самого джинна, который появляется из старой лампы. Стоит щелкнуть пальцами — и джинн летит на край света выполнять любое наше желание. Он печатает книги и шьет одежду, не дает портиться овощам и таять мороженому, готовит нам обед и казнит преступников, записывает наши мысли, фотографирует улыбки, освещает наши ночи и развлекает бесконечными телешоу. Мало кто из нас способен объяснить, как электричество выполняет все эти задачи, и уж точно никто не способен вообразить жизнь без него.

Океан энергии

По сути промышленная революция была революцией конвертация энергии. Она открыла нам, что пределов количеству доступной нам энергии нет. Вернее, существует единственное ограничение — наше невежество. Каждые 30-40 лет мы находим новые источники энергии — таким образом, общие запасы энергии только растут.

Почему же люди боятся, что энергия закончится? Откуда эти грозные пророчества о неминуемой гибели по исчерпании ископаемого топлива? Ведь в мире предостаточно энергии. Не хватает знаний, чтобы овладеть ею и обратить нам на пользу. Энергия всего ископаемого топлива Земли ничтожна по сравнению с той, которую Солнце расточает ежедневно и даром. Лишь малая доля солнечной энергии достигает Земли, но эта малая доля составляет за год 3 766 800 эксаджоулей (джоуль — метрическая единица энергии; примерно столько требуется, чтобы поднять небольшое яблоко примерно на метр, а эксаджоуль — миллиард миллиардов джоулей, в общем, много яблок можно перетаскать)94. Все растения мира улавливают в процессе фотосинтеза лишь 3000 солнечных эксаджоулей. Вся человеческая деятельность, в том числе производство, поглощает в год около 500 эксаджоулей — столько Земля получает от Солнца за полтора часа96. И это лишь солнечная энергия, а нас окружают и другие мощные источники энергии: существует атомная энергия и энергия гравитации — наглядно она проявляется, например, в морских приливах, вызванных притяжением Луны.

До промышленной революции практически всю энергию мы получали от растений. Люди жили бок о бок с зеленым резервуаром энергии, накапливавшим по 3000 эксаджоулей в год, и старались выжать из него как можно больше. Но предел возможного был вполне очевиден. Промышленная революция открыла нам глаза: вокруг бушующий океан энергии, миллиарды и миллиарды миллиардов эксаджоулей. Просто нужно придумать насос получше, чтобы ее выкачать.

* * *

Способность эффективно конвертировать энергию устранила другую проблему, замедлявшую экономический рост: недостаток сырья. Когда люди сумели овладеть большим количеством дешевой энергии, они добрались до недоступных прежде источников сырья (например, стали добывать железо в недрах Сибири), смогли поставлять сырье из дальних стран (например, австралийскую шерсть на английские ткацкие фабрики). Одновременно научные открытия одарили человечество совершенно новым сырьем — например, пластиком — и обнаружили неведомые или не использовавшиеся раньше природные материалы, такие как кремний и алюминий.

Химики открыли алюминий лишь в 1820-х, но выделить его из руды оказалось очень трудно и дорого. Поэтому алюминий был крайне редок и ценился на первых порах дороже золота. В 1860-х годах французский император Наполеон III велел подавать алюминиевые приборы лишь самым почетным гостям, остальным пришлось обходиться золотыми. Но под конец XIX века химики придумали способ извлекать алюминий в больших количествах и дешево. Ныне его добывается в мире по 30 миллионов тонн в год. Наполеон III был бы потрясен, доведись ему увидеть, как потомки заворачивают в алюминиевую фольгу бутерброды.

Две тысячи лет назад жители Средиземноморья смазывали кожу, чтобы не сохла, оливковым маслом. Ныне нам требуется крем. Вот список ингредиентов самого простого современного крема для рук: дистиллированная вода, стеариновая кислота, глицерин, ка- прилик/каприктриглицерид, пропиленгликолЬу изопропилмири- стату экстракт корня женьшеня, отдушки, цетиловый спирт, триэтаноламин, диметикон, экстракт листа толокнянки, ас- корбилфосфат магния, имидазолидинил-мочевина, метилпа- рабен, камфора, пропилпарабен, гидроксиизогексил-3-циклогек- сенкарбальдегид, гидроксицитронеллаль, линалоол, бутилфенил метилпроплонал, цитроннелол, лимонен, гераниол. Почти все элементы в его составе были изобретены или обнаружены в последние двести лет.

В Первую мировую войну Германия оказалась в блокаде, ей отчаянно не хватало сырья, в особенности селитры, без которой невозможно изготовить порох и другую взрывчатку. Основные месторождения селитры находятся в Индии и Китае, в Германии ее вовсе нет. Селитру можно заменить аммиаком, но его производство обходилось слишком дорого. Однако немцам повезло: их земляк, еврейский химик Фриц Габер, изобрел в 1908 году способ получать аммиак буквально из воздуха. Когда началась война, немцы использовали открытие Габера и наладили промышленное производство взрывчатых веществ, используя воздух в качестве сырья. Многие историки считают, что лишь благодаря открытию Габера Германия продержалась в войне до ноября 1918 года98. Это открытие принесло Габеру (он, кстати, еще и первым додумался использовать на фронте4 отравляющие газы) Нобелевскую премию 1918 года. Хорошо хоть в области химии, а не премию мира.

Жизнь на конвейере

Промышленная революция дала человечеству неведомое прежде сочетание дешевой доступной энергии с дешевым доступным сырьем. Результатом стал беспрецедентный скачок продуктивности. Прежде всего стремительный рост начался в сельском хозяйстве. Рассуждая о промышленной революции, мы обычно представляем себе городской пейзаж с дымящимися трубами, воображаем тяжкий труд шахтеров, которые обливаются потом где-то глубоко в недрах земли. Но промышленная революция в первую очередь была второй аграрной революцией.

За последние двести лет сельское хозяйство полностью перешло на индустриальные рельсы. Разнообразные машины — например, тракторы — взяли на себя задачи, которые раньше выполнялись исключительно за счет мышечных усилий или же не выполнялись вообще. Урожаи и приплод заметно увеличились благодаря искусственным удобрениям, промышленным инсектицидам и целому арсеналу гормонов и лекарств. Холодильники, корабли и самолеты обеспечили возможность месяцами хранить продукты и быстро, дешево доставлять их на другой конец света. На столе у европейцев появились свежая аргентинская говядина и японские суши.

Механизировались даже растения и животные. Гуманистические религии вознесли Homo sapiens на уровень божества, но параллельно происходил и другой процесс: к скоту стали относиться не как к живым существам, чувствующим горе и боль, а как к полезным машинам. Сегодня их даже и производят в фабричных условиях, формируют их тела в соответствии с промышленными надобностями, всю жизнь они проводят на положении шестеренок гигантского конвейера, продолжительность и качество их жизни определяются прибылью и затратами корпорации. Даже если производству они нужны живыми, здоровыми и откормленными, до социальных и психологических потребностей животных никому нет дела (кроме тех случаев, когда настроение сказывается на объеме продукции).

Например, у кур-несушек сложный набор поведенческих инстинктов и нужд. Им хочется исследовать окружающий мир, клевать на воле, выстраивать социальные иерархии, строить гнезда, чистить перышки. Но их запирают в тесные клетки, порой до четырех кур в клетке размером 25 на 20 сантиметров. Еды вдоволь, но повернуться негде, невозможно построить гнездо, разметить свою территорию, делать то, к чему они предназначены природой. Клетки настолько малы, что в них и крыльями не помашешь, порой нет даже возможности выпрямиться во весь рост.

Свиньи — одни из самых умных и любознательных млекопитающих, интеллектом они уступают, кажется, только приматам. Но индустриализованные фермы помещают свиноматок в столь узкие загоны, что там нельзя повернуться, не то что пройтись или самостоятельно поискать пищу. Там они находятся круглосуточно целый месяц, пока вскармливают приплод. Затем поросят переводят в другие загоны, а свинью вновь оплодотворяют.

Многие молочные коровы также почти всю жизнь проводят в тесном отсеке хлева, стоя и лежа в собственных экскрементах. Одна машина выдает им порцию пищи с необходимыми лекарствами и гормонами, другой аппарат раз в несколько часов осуществляет дойку. Корова — это рот для приема сырья и вымя для выдачи готовой продукции. Когда с живыми существами, которые наделены сложным эмоциональным миром, обращаются словно с машинами, это причиняет им не только физический дискомфорт, но и разрушает их социальную иерархию, вызывает сильный психологический стресс".

Как трансатлантическая работорговля не происходила из нелюбви к неграм, так и современное животноводство нисколько не враждебно животным: оно равнодушно. Люди, производящие и потребляющие яйца, молоко и мясо, редко задумываются об участи кур, коров и свиней, чье мясо или иную «продукцию» они потребляют. Задумывающиеся часто прикрываются таким аргументом: мол, домашний скот — те же машины, они ничего не чувствуют, не испытывают эмоций, они не страдают. Какая ирония, что те же ученые, которые создавали машины по производству молока и яиц, недавно вполне убедительно доказали, что и четвероногие, и птицы обладают сложным комплексом эмоций и восприятий. Они испытывают не только физическую боль, но и эмоциональные переживания.

В 1950-е годы американский психолог Гарри Харлоу отделил новорожденных мартышек от матерей и посадил в клетки, где их выращивали две искусственные «матери» — одна из проволоки, но с бутылочкой молока, из которой малыш кормился, а другая деревянная, обтянутая тканью и внешне походившая на настоящую мартышку, от которой малыш ничего не получал. Предполагалось, что малыши будут льнуть к кормящей матери — хоть и проволочной — а не к бесполезной.

К изумлению Харлоу, маленькие обезьянки явно предпочитали «тряпичную маму» и большую часть времени проводили с ней. Если оба чучела ставили рядом, то малыши сосали бутылочку «проволочной мамы», цепляясь при этом за «тряпичную». Харлоу решил, что они просто мерзнут, и поместил внутрь «проволочной мамы» электрическую лампу, которая излучала тепло, — и все равно большинство мартышек, кроме совсем маленьких, остались верны «мягкой маме».

Дальнейшие исследования показали, что обезьянки, которых осиротил Харлоу, выросли эмоционально неприспособленными, хотя и получали необходимое питание. Они не вписались в обезьянье общество, с трудом вступали в коммуникацию, страдали от высокиого уровня тревоги и агрессии. Вывод очевиден: у мартышек помимо материальных потребностей имеются психологические и, когда эти нужды остаются без удовлетворения, животные тяжко страдают. В следующие десятилетия многочисленные исследования подтвердили, что это относится не только к обезьянам, но и к другими млекопитающим, а также к птицам. Но эксперимент Харлоу воспроизводится миллион раз на дню: фермеры отделяют телят, ягнят и другой молодняк от маток и выращивают в изоляции.

Десятки миллиардов сельскохозяйственных животных находятся на положении шестеренок конвейера, около 50 миллиардов ежегодно убивают. Эти промышленные методы разведения скота привели к значительному росту аграрной продукции и пищевых ресурсов человека. В сочетании с механизацией растениеводства промышленное животноводство превратилось в основу всего современного социального уклада. До индустриализации сельского хозяйства большая часть урожая и приплода «расходовалась» на прокормление самих же крестьян и скота. Лишь малый процент оставался ремесленникам, учителям, священникам и чиновникам. Соответственно, почти во всех обществах крестьяне составляли более 90% населения. Когда же сельское хозяйство перешло на промышленные рельсы, значительно меньшее число крестьян оказалось способно кормить растущую армию рабочих и «белых воротничков». Ныне в Соединенных.Штатах лишь 2% населения — фермеры101, но эти 2% не только кормят все население США, но и экспортируют излишки в другие страны. Без индустриализации сельского хозяйства городская промышленная революция не могла бы осуществиться — не хватило бы рук и мозгов, чтобы укомплектовать фабрики и офисы.

А фабрики и офисы, поглотив сотни миллионов рук и мозгов, освобожденных от полевых работ, начали выдавать неслыханные объемы продукции. Теперь люди производят гораздо больше металла, шьют гораздо больше одежды, строят гораздо больше зданий, чем когда-либо прежде. Сверх того они создают множество изумительных вещей, о которых раньше никто и слыхом не слыхал: электрические лампы, мобильные телефоны, фотоаппараты и посудомоечные машины. Поток новой продукции в одночасье осуществил мечты, накопившиеся за тысячелетия. Впервые в человеческой истории предложение превысило спрос. Появилась новая проблема: кто все это купит?

Век шопинга

Современная капиталистическая экономика вынуждена постоянно наращивать продуктивность, иначе ей не выжить. Подобно акуле, которая задохнется, если остановится, человечество должно все время производить все больше товара, или наступит коллапс. Но этого мало: кто-то ведь должен покупать произведенную продукцию, иначе все промышленники и инвесторы разорятся. Чтобы предотвратить катастрофу и гарантировать, что люди будут всегда покупать создаваемые промышленностью новинки, пришлось разработать и внедрить новую этику: консьюмеризм.

Большинство людей в любую историческую эпоху жили скудно, бережливость считалась добродетелью. Суровая этика пуритан и спартанцев — два самых известных примера из многих. Добрый муж избегает роскоши, не выбрасывает еду и чинит рваные штаны, а не бежит покупать новые. Лишь короли и вельможи допускали публичное пренебрежение этими принципами и демонстративно тратили свои богатства.

Когда промышленная революция решила проблему ограниченных ресурсов и породила новую: «Кто все это купит?» — возникла этика консьюмеризма. С точки зрения этой этики безоглядное потребление товаров и услуг — добродетель. Людей убеждают баловать себя, развращать и даже потихоньку убивать себя сверхпотреблением. Бережливость стала считаться болезнью, которую нужно лечить. За примерами далеко ходить не надо. Вот что напечатано на коробке моих любимых овсяных хлопьев израильской фирмы Telma:

«Иногда нужно побаловать себя. Иногда нужна дополнительная энергия. Есть время следить за весом, и есть время, когда вам просто необходимо перекусить... прямо сейчас! Telma предлагает выбор вкусных хлопьев специально для вас — угощение без сожаления».

На той же коробке реклама другого сорта хлопьев, «Здоровое угощение» (Health Treats):

«“Здоровое угощение” — это множество злаков, фруктов, орехов, чтобы сочетать вкус, удовольствие и заботу о здоровье. Наслаждение в разгар дня, подходит для здорового образа жизни. Настоящая роскошь, больше вкуса [выделение в оригинале]».

В прежние века такой текст показался бы отвратительным. Люди сочли бы его эгоистичным, неприемлемым с этической точки зрения. Консьюмеризму пришлось изрядно поработать, призвав на помощь популярную психологию, чтобы убедить людей, что потакать себе — правильно, а бережливость — насилие над личностью.

Консьюмеризм победил. Мы все — отличные потребители. Мы покупаем множество вещей, в которых на самом деле не нуждаемся, о существовании которых до вчерашнего дня не подозревали. Производители намеренно создают недолговечный товар, изобретают без нужды новые модели, когда вполне годятся и старые. Но приходится покупать — чтобы «не отстать». Шопинг превратился в любимое времяпрепровождение, потребительские товары стали основными посредниками в отношениях между членами семьи, супругами и друзьями; религиозные праздники, то же Рождество, превратились в торжество массовых закупок. В Соединенных Штатах даже День поминовения, изначально посвящавшийся памяти павших, стал поводом для акций и распродаж. Большинство людей отмечают этот день походом по магазинам — да, защитники свободы погибли не зря.

Расцвет потребительский этики особенно ощутим на продуктовом рынке. Традиционные аграрные общества жили на грани голода. В нынешнюю эпоху изобилия главная угроза здоровью — ожирение. Причем страдают и бедняки (заполняющие желудки гамбургерами и пиццей), и богачи (которые пытаются худеть на органических салатах и фруктовых смузи). Каждый год население США тратит на диеты больше денег, чем нужно, чтобы прокормить всех голодающих в мире. Ожирение — двойная победа консьюмеризма: люди не сокращают потребление пищи — это бы привело к экономическому коллапсу — а сперва переедают, а затем покупают диетический продукт, таким образом вкладываясь в экономический рост дважды.

* * *

Как этика консьюмеризма сочетается с капиталистической этикой, согласно которой предприниматель должен не разбазаривать прибыль, а вкладывать ее в расширение производства? Очень просто. Как в прежние эпохи, так и сейчас существует разделение труда между элитой и массами. В средневековой Европе аристократы беззаботно тратили деньги на экстравагантную роскошь, а крестьяне жили бедно и считали каждый грош. Сегодня все наоборот: богатые тщательно следят за своими вложениями, а не столь обеспеченные набирают кредиты, покупая автомобили и телевизоры, которые им не всегда нужны.

Капиталистическая и потребительская этики — две стороны одной медали, две дополняющие друг друга заповеди. Первая заповедь богача: «Инвестируй». Первая заповедь для всех остальных: «Покупай!»

Большинство прежних этических систем предлагало людям трудный выбор. Человек мог рассчитывать на вечное блаженство, но для этого от него требовались терпимость и сострадание, он должен был освободиться от алчности и гнева, отрешиться от эгоистических интересов. Для большинства это была непосильная задача. История этики — печальная повесть о прекрасных идеалах, до которых никто не дотягивает. Большинство христиан не подражают Христу, большинство буддистов не находят в себе сил следовать Будде, при виде большинства конфуцианцев Конфуция хватил бы удар.

Сегодня большинство людей благополучно следуют капи- талистическо-консьюмеристскому идеалу. Новая этика обещает рай при условии, что богатые останутся алчными и будут стараться заработать еще больше денег, а массы дадут волю своим желаниям и будут покупать и покупать без меры. Первая в истории религия, чьи последователи делают именно то, к чему их призывают. Но откуда мы знаем, что будем вознаграждены тем, что получим рай? Ах да, нам сказали по телевизору.