Извечная проблема, связанная с представлениями о свободе распространения информации и любыми попытками ограничения этой свободы была и остаётся одним из острых вопросов современного общества и предметом спора, который, очевидно, уже сохранит за собой право быть «вечным».

Испокон веков информация была тем явлением действительности, с которым неразрывно связана сущность человеческого разума. Человек любознателен по природе своей и обладание информацией, то есть определёнными сведениями или знаниями, в большинстве своём является предметом вожделения для человека.

Развитие представлений о свободе и правах человека издревле было связано и с решением вопроса о праве на информацию и её распространение. Однако уже тогда для части общества, а точнее для властных структур его и основополагающих систем, позволяющих функционировать государству, свободное распространение информации как таковое не всегда было возможным в понимании «абсолютная свобода», хотя такое понимание в корне своём ложно, конечно.

Мы прекрасно понимаем, что свобода всегда есть ограничение и возможность жить по определённым правилам или нормам. Абсолютная же свобода – есть хаос, ибо неограниченные права неизбежно станут причиной противоречий, дезорганизующим фактором, что само по себе противоречит понятию государства.

Сознательное ограничение свободы и прав человека было определяющим моментом в появлении государственности. Рамками для человека и общества, и, в свою очередь, для государства стали законы. И вот здесь возник вопрос, связанный с тем, кто эти законы «пишет». Легитимность законодательной власти, предоставленная ей избирателями, ещё не есть фактор легитимности тех правовых актов, которые будут этой властью созданы и по которым предстоит жить обществу. Однако, на данный момент только такая форма развития государства и общества существует и функционирует. Ничего другого, а точнее никакой более достойной альтернативы, общество за свою многотысячелетнюю историю создать не смогло. Точнее смогло: авторитарный и тоталитарный режимы, абсолютную монархию, военную диктатуру, при которых вопросы свободы решаются единолично или ограниченным кругом лиц, и только в их трактовке может существовать понятие «свобода».

Каждый режим, будь то тоталитарный, авторитарный или демократический по-разному относились к свободе и праву на владение информацией, свободе её распространения. Для властных структур основным поводом ограничения информационного пространства были и остаются стремления обезопасить существующий государственный строй, власть, а также государственную идеологию. Для современных демократических режимов ограничения в области распространения информации (цензура) в первую очередь вводятся с целью поддержания общественной безопасности, предотвращения экстремизма и терроризма.

С другой стороны, существует и понятие информационной этики, связанное с представлениями общества о морали и о том, какая информация может оказать негативное влияние на неразвитое или неустойчивое сознание детей, подростков (существуют определённые возрастные ограничения на ту или иную информацию, тематические ограничения и т.д.), с вопросом о том, защищать ли пользователей от ложной информации, от утечки в общий доступ личных данных и т.д. Именно здесь и кроется противоречивость проблемы, поднятой «Репортёрами без границ», так как отсутствие цензуры как таковой в интернете оставляет вопросы морали без внимания.

Средствами распространения информации в современном мире являются СМИ: печатные, телевизионные, электронные. Цензура присутствовала в них и раньше, но киберпространство, под которым понимается в первую очередь Интернет, долгое время оставалось для многих полем практически «абсолютной свободы». Здесь можно было найти ту информацию и ту её трактовку, которая вполне могла идти вразрез с государственной. Широта же спектра тематики информационного киберпространства вообще с трудом поддаётся анализу. С распространением Интернета появилось и понятие кибер-цензуры, когда под контроль государства попали многие веб-сайты, а в ряде стран вообще вся информация на стыке с внутренними интернет-сетями проходит контроль.

Именно против подобного и выступили представители международной организации «Репортёры без границ», учредив 12 марта памятную дату Всемирный день против кибер-цензуры. Активисты организации подчёркивают, что тотальный мониторинг сетей привёл к тому, что в тюрьмах оказались многие журналисты и активные пользователи интернета, открыто демонстрировавшие своё инакомыслие. Появилось даже понятие кибердиссидентства.

Активисты движения рассматривают слежку за пользователями сетей, вебсайтами и блогами правозащитников как открытое давление на правовое общество и существующие свободы. Они призывают ведущие поисковые системы отказаться от фильтрации, а также руководства всех стран хотя бы один раз в году отказаться от цензуры в интернете.

Тем не менее, проблемой остаётся та грань, которая делает вопросы свободного распространения информации противоречивыми.

Источник: https://www.calend.ru/holidays/0/0/3616/

Он остановился на проблемах, которые имеют исключительно важное значение и для развития научно – технологического потенциала России.

ГЛОБАЛЬНОЕ ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЕ ЛИДЕРСТВО И НАЦИОНАЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ

Укрепление глобального лидерства США в области технологий является по Шмидту императивом как экономики, так и национальной безопасности. Инновации — это основа экономики и источник военного преимущества США.

Шмидт убежден, что американский национальный кризис, с которым нужно бороться прямо сейчас — это угроза китайского лидерства в ключевых технологических областях. Он согласен с тезисом Байдена в Мюнхенском выступлении (2021 года): Соединённые Штаты находятся в «долгосрочном стратегическом соревновании с Китаем».

Китай, по оценкам Шмидта, стремится к технологическому лидерству за счет стратегических инвестиций в широкий спектр важнейших технологических областей, в том числе в рамках инициативы Made in China 2025.

Искусственный Интеллект (ИИ) является стержнем этой широкой технологической конкуренции. Он будет использоваться для развития всех аспектов национального могущества — от здравоохранения до производства продуктов питания и экологической устойчивости. Успешное внедрение ИИ в смежных областях и технологиях будет стимулировать экономику, формировать общества и определять, какие государства будут оказывать влияние и обладать властью в мире.

Во многих странах есть национальные стратегии ИИ. Но только США и Китай, по мнению Шмидта, обладают ресурсами, коммерческой мощью, кадровым резервом и инновационной экосистемой, чтобы стать мировым лидером в области ИИ. В некоторых областях исследований Китай находится вровень с США, а в некоторых он уже более продвинут. В течение следующего десятилетия Китай может превзойти Соединенные Штаты как мировую сверхдержаву в области ИИ в целом.

Помимо ИИ, Китай стремится стать мировым лидером в области квантовых вычислений, сетей пятого поколения (5G), синтетической биотехнологии, а также в некоторых других. Пекин рассматривает свои национальные стратегии в этих областях как взаимодополняющие и взаимоусиливающие. КПК ясно дала понять, какие технологии она считает высшими национальными приоритетами. В каждой из этих областей Китай стремится соответствовать или превзойти работу американских учёных.

По мнению Шмидта, если Китай возьмет на себя инициативу, преимущества первопроходца в разработке и внедрении новых технологий, то это затруднит США возможность наверстать упущенное. В критически важных секторах с сильными сетевыми эффектами, таких как телекоммуникации, принцип «победитель получает все» повышает ставки быстрого развития ведущих технологических платформ.

Шмидтпризвал правительство США разработать единую стратегию для продвижения и защиты технологий, которая будет поддерживать национальную конкурентоспособность в середине XXI века.

ПОДХОД БЕЛОГО ДОМА К НАЦИОНАЛЬНОЙ КОНКУРЕНТОСПОСОБНОСТИ В КРИТИЧЕСКИХ ТЕХНОЛОГИЯХ

Согласно выводам Шмидта, Соединенным Штатам нужен комплексный подход к федеральным инвестициям и политике в целом в отношении ряда новых технологий. Комплексная национальная стратегия должна устанавливать и укреплять приоритеты и согласовывать бюджетные компромиссы. Стратегией должен руководить Белый дом.

Шмидт поддержал рекомендацию Комиссии по искусственному интеллекту о создании нового Совета по конкурентоспособности технологий под руководством Белого дома. Оно должно проходить под руководством вице-президента и под контролем старшего координатора Белого дома, чтобы гарантировать, что у президента будет организация, способная к разработке, реализации и финансированию реальной национальной технологической стратегии.

Национальная стратегия, по мнению Шмидта, должна быть сосредоточена на фундаментальных технологиях, оказывающих широкое влияние на национальную конкурентоспособность и безопасность. В короткий список приоритетов следует включить искусственный интеллект, 5G, микроэлектронику, биотехнологии и квантовые вычисления. Важность этих областей широко признана. В приоритетный список также должны быть включены передовое производство (которое охватывает как производство, так и сельское хозяйство), а также инфраструктура, дополненная машинным интеллектом (все, от дорог до мостов, от трубопроводов до электрических сетей).

Передовое производство, согласно доктрине Шмидта, необходимо для того, чтобы страна могла производить товары, в которых она нуждается, в условиях нарушений в цепочках поставок в результате стихийных бедствий, эпидемий и т. д. Это позволит совершить большой шаг вперед за счет повышения эффективности и оптимизации энергопотребления при одновременном сокращении истощающихся запасов товаров.

«Способность производить высокотехнологичные товары внутри страны имеет решающее значение для национальной безопасности, как аспект поддержания доступа к готовой продукции, так и как движущая сила инноваций. Соединённые Штаты должны стремиться к самообеспечению в тех отраслях, которые имеют решающее значение для национальной безопасности или которые требуют слишком много времени для восстановления в случае затяжного конфликта».

Новая инфраструктура имеет важное значение для ликвидации последствий чрезвычайных ситуаций (Шмидт ссылается на замороженные поставки газа в Техасе или изменчивые лесные пожары в Калифорнии), позволяет выбирать между различными видами логистики (поезда или грузовики против трубопроводов), а также сокращать вредное воздействие на окружающую среду.

Имеющаяся инфраструктура Соединенных Штатов остается в значительной степени не работающей: ни один город США не входит в десятку лучших в мире по подключенности умных городов, и только один входит в топ-30.

БОЛЕЕ АГРЕССИВНАЯ РОЛЬ ПРАВИТЕЛЬСТВА

Сегодня, по мнению Шмидта, существует фундаментальная разница в подходах к инновациям между США и Китаем.

В Америке технологические фирмы не являются инструментами государственной власти и лишь соревнуются за долю на рынке. Большинство технологических достижений в Соединенных Штатах обеспечивается частным сектором и университетами.

Шмидт полагает, что США не должны терять культуру инноваций, восходящую снизу вверх и пронизанную менталитетом “гаражных стартапов”. Однако Шмидт  — реалист, он полагает, что сохранение прошлого не является выигрышной стратегией: «Нельзя ожидать, что крупные технологические компании будут конкурировать с ресурсами Китая или делать крупные общенациональные инвестиции, которые потребуются Соединенным Штатам, чтобы быть впереди. Нам понадобится гибридный подход, который более тесно увяжет усилия правительства и частного сектора для достижения победы».

Частный сектор, по мнению Шмидта, — великая сила Америки. Небольшие частные компании развиваются быстрее и захватывают большую долю глобального рынка, чем это может сделать правительство. Однако, он полагает, что, учитывая меняющийся ландшафт, правительство США должно принять практические меры к повышению конкурентоспособности национальных технологий. Поощрение разнообразной и устойчивой экосистемы исследований и разработок (НИОКР) и содействие коммерческому сектору является обязанностью правительства. Расширение кадровых ресурсов, более быстрое реформирование иммиграционных и визовых органов для привлечения лучших мировых специалистов и улучшения системы образования — все это варианты государственной политики. Защита критически важной интеллектуальной собственности и предотвращение систематической кампании незаконной передачи знаний, проводимой конкурентами, является обязанностью правительства. Защита передовых технологий и повышение устойчивости цепочек поставок требует законодательства и федеральных стимулов.

​ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ ИСКУССТВЕННОГО ИНТЕЛЛЕКТА: НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ РЕСУРС

Лишь у нескольких крупных компаний и могущественных государств будут ресурсы, чтобы сделать самые большие прорывы в области ИИ. Несмотря на распространение инструментов с открытым исходным кодом, потребности в вычислительных мощностях и массивах данных для улучшения алгоритмов стремительно растут. «Правительство должно облегчить доступ к вычислительным средам, данным и средствам тестирования, чтобы предоставить исследователям, не выходящим в круг ведущих игроков отрасли и элитных университетов, возможность добиваться прогресса в передовых технологиях искусственного интеллекта.

Правительство США может сделать это, создав Национальный исследовательский ресурс ИИ (NAIRR), который предоставит проверенным исследователям и студентам гарантированный доступ к вычислительным ресурсам, совместимым с ИИ правительственными и негосударственными наборами данных, образовательным инструментам и поддержке пользователей.

Правительством США должно быть создано государственно-частное партнёрство с использованием комплекса облачных платформ (Комиссия по искусственному интеллекту Шмидта разработала подробные планы по реализации этой рекомендации)».

ЦИФРОВАЯ ИНФРАСТРУКТУРА: РАЗВИТИЕ 5G СЕТЕЙ

Шмидт считает, что содействие быстрому созданию сетевой инфраструктуры 5G является императивом национальной безопасности США. От этого будет зависеть будущая военная готовность и развитие конкурентоспособных американских технологических компаний любого размера. Более того, как показала пандемия, сильная цифровая инфраструктура повышает устойчивость к системным потрясениям, позволяя американцам получать доступ к телемедицине, дистанционному образованию и другим услугам, в которых они нуждаются во время кризиса.

Сети 5G станут связующим звеном между всеми передовыми мобильными системами и, в частности, в сочетании с достижениями в области ИИ, откроют новые глубокие технологические возможности непосредственно для пользовательских устройств.

Китай также рассматривает создание цифровой инфраструктуры как стратегический приоритет и вложил значительные средства в общенациональную сеть мобильной связи Gigabit Ethernet, и в ближайшем будущем он создаст ее. В Соединенных Штатах, по мнению Шмидта, развитие сети 5G продвигается медленно, обеспечивая лишь постепенное увеличение скорости передачи данных и покрытия.

В этой связи Шмидт выдвигает три идеи.

Во-первых, необходимо реинвестировать выручку от аукциона за использование С-спектра в сетевую инфраструктуру. Шмидт предлагает изучить направления использования 81 млрд долларов дохода, полученного от аукциона С-спектра (аукцион 107 лицензий на услуги 3,7 ГГц — среднечастотного спектра для услуг 5G), проводимого Федеральной комиссии по связи (FCC), и любых будущих аукционов и перенаправить деньги на  финансирование сетевой инфраструктуры с механизмом распределения, предназначенным для ускорения его развитие со стороны частного сектора.

Во-вторых, следует изучить совместное использование средств, полученных от аукциона С-спектра и других альтернативных аукционов. Например, Шмидт предложил модель, в которой Министерство обороны сохраняет контроль над спектром, но позволяет промышленности делиться им в обмен на то, что промышленность быстро и за свой счет построит необходимую инфраструктуру. Шмидт разъясняет, что это не «национализированный 5G», как утверждают некоторые критики. Это будет построенная, управляемая и обслуживаемая частным сектором сеть, в которой приоритет отдается использованию Министерством обороны. В любом случае, Шмидт считает, что Министерство обороны следует приветствовать за поиск инновационных решений этой насущной проблемы.

В-третьих, должны быть изменены условия аукциона. США, по мнению Шмидта, не может просто дожидаться появления 6G или 7G: «Сейчас конкурентное преимущество, вероятно, потеряно навсегда. Я считаю это неприемлемым риском для национальной безопасности. Мы должны изменить условия аукциона. Для любых будущих аукционов, особенно в диапазоне C-спектра, который идеально подходит для 5G, FCC должна наложить строгие требования к победителям аукционов, чтобы обеспечить быстрое и справедливое построение необходимой сетевой инфраструктуры».

УЯЗВИМОСТИ ОБОРУДОВАНИЯ: МИКРОЭЛЕКТРОНИКА

Вывод Шмидта: после десятилетий лидерства в области микроэлектроники Соединённые Штаты теперь почти полностью зависят от зарубежных компаний по производству передовых полупроводников, которые обеспечивают работу всех алгоритмов ИИ, критически важных для систем обороны и всего остального.

Зависимость от импорта полупроводников, особенно из Тайваня, создает стратегическую уязвимость от неблагоприятных действий иностранного правительства, стихийных бедствий и других событий, которые могут нарушить цепочки поставок микроэлектроники, как мы недавно видели на примере автомобильной промышленности. Хотя американские университеты и фирмы остаются мировыми лидерами в ключевых областях исследований и разработок в области полупроводников и проектирования микросхем, мировая полупроводниковая промышленность в настоящее время сильно глобализирована и конкурентоспособна. Например, тайваньская корпорация по производству полупроводников (TSMC) является мировым лидером в контрактном производстве полупроводников, а южнокорейская компания Samsung производит самые современные чипы, используя новейшие технологии и оборудование.

В то же время, стремясь наверстать упущенное и достичь самодостаточности микросхем, Китай прилагает беспрецедентные, финансируемые государством, усилия по созданию к 2030 году ведущей в мире полупроводниковой отрасли.

Шмидт делает вывод о том, что Соединенным Штатам следует разработать стратегию, позволяющей опережать Китай как минимум на два поколения в области современной микроэлектроники, а также выделять средства для поддержания различных источников производства передовой микроэлектроники в Соединенных Штатах.

Шмидт дал несколько рекомендаций:

(1) исполнительная власть должна доработать и реализовать национальную стратегию лидерства в области микроэлектроники;

(2) Конгресс должен предложить 40% возмещаемую налоговую скидку на инвестиции в производство внутри страны для фирм из Соединенных Штатов и их союзников;

(3) Конгресс должен выделить дополнительно 12 млрд долларов в течение следующих пяти лет на исследования, разработки и построение инфраструктуры в области микроэлектроники для ключевых областей. Эти инвестиции должны помочь ускорить переход от идей и университетских прототипов к промышленному производству внутри страны.

Эти усилия позволят правительству США, частному сектору и академическим кругам справиться с задачей восстановления превосходства США в области полупроводников: «Сосредоточение наших усилий на развитии отечественных предприятий по производству микроэлектроники уменьшит зависимость от импорта, сохранит лидерство в технологических инновациях, поддержит создание рабочих мест, улучшит национальную безопасность и торговый баланс, а также повысит технологическое превосходство и готовность вооруженных сил — важного потребителя передовых технологий».

ПОСЛЕДСТВИЯ КОНКУРЕНЦИИ НОВЫХ ТЕХНОЛОГИЙ ДЛЯ ОБОРОНЫ

Многие государственные и негосударственные субъекты, по мнению Шмидта, полны решимости бросить вызов Соединённым Штатам, но избегают прямой военной конфронтации. Они будут использовать ИИ для модернизации существующих инструментов и разработки новых. «Злоумышленники используют нашу цифровую открытость для информационных операций с использованием ИИ и кибератак. Используя шпионаж и общедоступные данные, злоумышленники будут собирать информацию и использовать ИИ для выявления уязвимостей у отдельных лиц, в обществе и критической инфраструктуре».

При более узком подходе к военным вопросам ключевые технологические области имеют важное значение и широкий спектр применения в оборонной сфере. По сути, источники преимущества на поле боя сместятся с традиционных факторов, таких как численность сил и уровень вооружения, на такие факторы, как быстрый сбор и усвоение данных, вычислительная мощность, лучшие алгоритмы и безопасность системы.

Шмидт делает вывод, что защита от противника с искусственным интеллектом без использования ИИ — это приглашение к катастрофе. ИИ сократит временные рамки принятия решений с минут до секунд, расширит масштаб атак и потребует ответов, которые находятся за пределами человеческого познания. Люди-операторы не смогут защищаться от кибератак или дезинформационных атак с использованием ИИ, роя дронов или ракетных атак без помощи машин с ИИ. Лучший человек-оператор не может защитить себя от множества машин, совершающих тысячи маневров в секунду, потенциально движущихся с гиперзвуковой скоростью и управляемых ИИ. Люди не могут быть везде одновременно, а программы могут.

Пентагон разрабатывает множество операционных концепций для ведения этих будущих войн. Но Шмидта беспокоит то, что при нынешних темпах интеграции технологий Министерство не сможет выполнить их вовремя. Чтобы сражаться так, как военные намереваются воевать в 2030 или 2035 году, Министерству обороны необходимо подготовить основы задолго до этого.

КОММЕРЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ

Министерству обороны необходимо пересмотреть свою работу. «Мы должны создавать ракеты также, как сейчас строим автомобили: использовать дизайн-бюро для разработки и моделирования с помощью программного обеспечения» – говорит Шмидт, — Длительные циклы проектирования убивают нашу конкурентоспособность. Быстрый итеративный (выполнение работ параллельно с непрерывным анализом полученных результатов – Е.Л, В.О.) дизайн и производственные циклы — ключ к конкурентоспособности. Министерство обороны должно нацеливаться на военные системы, выпуск которых может быть ускорен с помощью новых компаний по разработке дизайна, цифровой кооперации, а также изменения правил закупок, учитывающих все это».

КОНКРЕТНЫЕ МЕРЫ, КОТОРЫЕ МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ США ДОЛЖНО ПРЕДПРИНЯТЬ ПРЯМО СЕЙЧАС (СОВЕТЫ Э.ШМИДТА ПЕНТАГОНУ)

1. Интегрируйте существующие цифровые технологии прямо сейчас

Многие из новых технологий, необходимых военным, уже доступны на коммерческом рынке. Закупите их. Это создаст рыночные стимулы для производства все большего и большего количества полезных оборонных технологий:

●  Сделайте приоритетными существующие технологии, которые могут расширить интеллектуальные функции с применением ИИ. Существуют значительные возможности для более эффективного использования коммерчески доступных технологий в целях улучшения ситуационной осведомленности, а также индикации и предупреждения. Автоматизация и объединение усилий людей и машин могут повысить эффективность ряда ISR (Разведка, наблюдение и предоставление информации) платформ и улучшить полный цикл сбора и анализа информации.

Министерству следует согласовать свои инновационные инициативы для реализации скоординированной стратегии коммерческих технологических решений. Эту работу должен возглавлять заместитель министра обороны по исследованиям и разработкам.

●  Создайте группы разработки и развертывания ИИ в каждом боевом командовании. Группы разработки ИИ должны быть встроены в каждое боевое командование и должны быть способны поддерживать полный жизненный цикл разработки и развертывания ИИ, включая анализ данных, разработку, тестирование и производство. Команды должны иметь возможность прямого развертывания, чтобы действовать как локальный интерфейс с оперативными подразделениями.

2. Улучшение цифровой инфраструктуры Министерства

Министерство обороны сделало первый многообещающий шаг в 2020 году, выпустив Стратегию обработки данных (DoD Data Strategy, U.S. Department of Defense (Sept. 30, 2020). Однако Министерству не хватает современной цифровой экосистемы, инструментов и сред для совместной работы, а также широкого доступа к общим ресурсам ИИ, необходимым для интеграции ИИ в организации.

Министр обороны должен руководить созданием цифровой экосистемы в масштабах Министерства обороны. Необходимо, чтобы все новые служебные программы соответствовали конструкции существующей

экосистемы, и чтобы там, где это возможно, существующие программы стали совместимы с ней к 2025 году.

Эта техническая база должна:

1) обеспечивать доступ к ведущим облачным технологиям и услугам для масштабируемых вычислений;

2) обеспечить совместное использование данных, программного обеспечения и возможностей через хорошо документированные и надежные интерфейсы с надлежащим контролем доступа;

3) предоставить всем разработчикам и ученым Министерства обороны доступ к инструментам и ресурсам, которые им необходимы для реализации новых возможностей ИИ.

К концу 2021 года Министерство должно определить архитектуру экосистемы. Целью должно быть создание защищенной системной сети с открытыми стандартами, которая поддерживает интеграцию приложений ИИ на оперативных уровнях и между доменами. Она должна быть доступна для всех военных служб и включать несколько элементов, в том числе сети командования и управления; передачу, хранение и безопасную обработку данных; интеграцию систем вооружения.

3. Реформирование структуры руководства

Лидерство — критическая переменная. Для внедрения инноваций требуются организационные изменения, а не только технические возможности. Высокопоставленные военные и должностные лица должны установить четкие приоритеты и направления, а также учитывать более высокую неопределенность и большие риски при освоении новых технологий.

В частности, Министерство обороны должно:

●  Создать Руководящий комитет высокого уровня по новейшим технологиям под председательством заместителя министра обороны, заместителя председателя Объединенного комитета начальников штабов и первого заместителя директора национальной разведки.

4. Создание новых потоков талантов

Не существует мыслимой программы, пилотного проекта, стажировки или направления для технических талантов, которые могли бы закрыть дефицит талантов Министерства обороны, и такая же проблема существует во всех органах национальной безопасности.

Сейчас не время добавлять новые должности в отделах и органах национальной безопасности для технологов Кремниевой долины.

Необходимо с нуля построить совершенно новые конвейеры талантов. Мы должны создать новую Академию цифровых услуг и гражданский национальный резерв, чтобы выращивать технические таланты с той же серьезностью, что и офицеров. Цифровой век требует цифрового корпуса.

Эксперты в области технологий нуждаются в более эффективных способах выстраивания карьеры в правительстве с упором на свои знания. Современные методы управления талантами часто предлагают экспертам должности, не связанные с их областью знаний. В результате многие уходят из правительства или из армии. Министерство обороны должно создавать предпосылки построения карьеры гражданских лиц и военных в области разработки программного обеспечения, обработки данных и искусственного интеллекта.

Образование руководителей и старших командиров также очень важно. Лидеры, не разбирающиеся в новых технологиях, с меньшей вероятностью будут заниматься программами, связанными с ними. Они не смогут включать новые технологии в операционные концепции или организационные процессы.

Министерству обороны также необходимо интегрировать вычислительное мышление и основы использования ИИ в обучение младших командиров. Сержантам и младшим офицерам необходим базовый уровень знаний для ответственного использования новых возможностей. Министерству обороны необходимо интегрировать цифровые навыки и вычислительное мышление в начальную подготовку офицеров. При этом необходимо сосредоточиться на сборе и управлении данными, жизненном цикле ИИ, вероятностных процессах и визуализации данных, а также на принятии решений на основе данных.

5. Инвестирование в науку и технологии, а также согласование инвестиции со стратегией

Министерству обороны США следует взять на себя обязательство расходовать не менее 3,4% своего бюджета на науку и технологии с акцентом на новые и прорывные технологии. Это будет значительным увеличением по сравнению с нынешним уровнем в 2,3% и будет следовать давним рекомендациям Министерства обороны, Совета по науке и других организаций, о которых говорится в готовящемся отчете NSCAI. В частности, в отношении ИИ Министерство должно увеличить расходы на НИОКР примерно с 1,5 млрд долларов до не менее 8 млрд долларов к 2025 году.

Чтобы согласовать инвестиции со стратегией, Министерство обороны должно подготовить Приложение по технологиям в следующем документе Стратегии национальной обороны. В этом приложении приоритетное внимание будет уделяться инвестициям в технологии и их развитию по отношению к военным возможностям, необходимым для реализации будущих оперативных концепций. И это будет четко обозначать, какие технологии являются приоритетными для Министерства.

6. Реформирование устаревшего бюджетного процесса Министерства обороны США

Проблема Министерства обороны — не в инновациях, а в их внедрении. Устаревший процесс бюджетирования индустриальной эпохи создает долину смерти для новых технологий, разрешая  финансирование фундаментальных исследований, а также закупку систем вооружения, но предотвращая гибкие инвестиции, необходимые для создания прототипов, экспериментов с новыми концепциями и технологиями, такими как ИИ.

Конгрессу и Министерству обороны необходимо работать вместе, чтобы немедленно санкционировать и финансировать проекты, а также подготовить почву для более радикальной реформы.

7. Обеспечение ответственной разработки, тестирования и использования автономных систем с поддержкой ИИ

Если система на базе искусственного интеллекта не работает так, как задумано, предсказуемо и не руководствуется четкими принципами, операторы не будут ее использовать, военные службы не примут ее, и американский народ не поддержит ее. Спешка в интеграции ИИ будет контрпродуктивной, если из-за этого сотрудники утратят уверенность в его преимуществах. Все военные системы требуют тщательного тестирования, гарантий и понимания того, как они могут работать в реальном мире, в отличие от испытательного стенда. Автономные системы оружия с поддержкой ИИ могли бы быть более точными и, как следствие, сократить жертвы среди гражданского населения. Но они также поднимают важные этические вопросы о роли человеческого суждения в применении смертоносной силы. Если они неправильно спроектированы или используются, они могут увеличить риск военной эскалации.

Потребуется совершенно новый подход к тестированию, оценке, валидации и верификации (TEVV). Министерство обороны должно адаптировать и разработать политики и возможности TEVV с учетом изменений, необходимых для ИИ, по мере роста количества, масштабов и сложности систем с поддержкой ИИ. Это должно включать создание структуры и культуры TEVV, которые ведут непрерывное тестирование; сделать инструменты и возможности TEVV более доступными для Министерств обороны; обновлять или создавать виртуальные и конструктивные тестовые диапазоны для систем с ИИ; реструктурировать процессы, лежащие в основе требований к системному проектированию, разработке и тестированию.

Источник: http://x6z.ru/doktrina-shmidta-elena-larina-i-vladimir-ovchinskij/

Советский психолог Лев Выготский прожил 37 лет, и за это время успел внести гигантский вклад в развитие детской психологии. Трудные подростки, воспитание детей с особенностями, интеллектуальный возраст детей. Вот несколько тезисов из его работ.

1. Уступайте ребёнку, чтобы потом взять верх

В книге «Трудное детство» Выготский приводит пример, как ребёнок собирается выбросить ранец в окно и учительница спокойно разрешает ему это сделать. Ответ ставит ребёнка в тупик, и он не делает того, что собирался. Разрешайте делать ребёнку то, чего он совсем не ожидает. Вполне возможно, что после этого он потеряет интерес к тому, что задумал, и переключится на что-то другое.

«Своим ответом, как бы уступая ребёнку, учительница сразу в корне подрезает эту реакцию и тем самым ставит его в затруднительное положение. И всякий такой пример воспитания, всякий такой ход рассчитан на то, чтобы, понимая психологические корни той или иной реакции или установки ребенка, внешне приспособиться к его недостатку, а потом взять над ним верх, то есть уступить ему для того, чтобы наступать на него».

2. Позвольте ребёнку почувствовать себя главным

Да-да, чтобы справиться с неуправляемым ребёнком, иногда стоит сделать его главным. Например, обязать его что-то организовать или за что-то отвечать. Тут, главное, не пропустить момент вседозволенности и аккуратно направить энергию ребёнка в нужное русло. Такой способ называется «методической диалектикой» — когда иногда нужно сделать противоположно желаемой цели, чтобы добиться нужного результата.

«Вы предлагаете ему роль организатора в классе, делаете его вожаком группы, и в группе наступает относительное благополучие. Относительное, потому что такой ход очень опасен, если вы вовремя не завладеете этим вожаком. <…> Но если вы ребёнка, который стремится к известному положению в группе и выражает это в срыве занятий, не поставите в такое положение, тогда это его чувство найдёт выход. Если вы разбиваете его в упрямстве самодержца, он пойдёт по тому руслу, которое для вас выгодно».

3. Даже у трудных есть плюсы и таланты, рассмотрите их

Взрослые часто замечают только плохое. Забывают похвалить или сказать, а вот сделать лишний раз замечание или поругать — не забудут никогда. А ведь на самом деле даже у трудных подростков есть свои плюсы, а Выготский считал, что «трудновоспитуемые дети» особенно талантливы стороны — главное, разглядеть эти таланты и постараться развить.

«Старое наблюдение говорит о том, что трудновоспитуемые дети нередко даровиты, хотя в этих случаях приходится сталкиваться с детской ложью, упрямством. <…> На деле эта проблема бесконечно трудна, потому что если развитие пошло по неверному пути, то целый ряд органических и внешних сил и обстоятельств, в том числе случайных, способствует тому, что развитие пойдет именно в этом направлении».

4. Превратите недостаток ребёнка в его достоинство

Выготский подробно рассматривает такое понятие, как сверхкомпенсация: «Сверхкомпенсация была бы волшебным, а не биологическим процессом, если бы она всякий недостаток обращала в достоинство». Например, введение вакцины. В этот момент организм мобилизует все силы и выделяет больше «противоядия», чем нужно. Таким образом, в будущем мы защищены от болезни. Получается, что любой недостаток можно в той или иной степени обратить в достоинство.

«В сущности, психология давно учила этому, педагоги давно это знали, но только теперь с научной точностью сформулирован главнейший закон: ребенок будет хотеть все видеть, если он близорук, все слышать, если у него аномалия слуха, и хотеть говорить, если у него затруднения в речи или заикание».

5. Ребёнок плохо себя ведёт не просто так

На это всегда есть причина. То есть ребёнок не обязательно сразу «психически болен» и уж точно не нужно сразу тащить его к психиатру или психоаналитику, чтобы разобраться. Попробуйте для начала поговорить с ним и проанализировать, когда и при каких обстоятельствах ребёнок начинает устраивать бесчинства. Только в школе или когда вы ездите к бабушке в деревню. Выготский убежден, что среда тоже влияет на поведение, но говорить о психических отклонениях только на её основе — нельзя.

«Так как конфликт обусловлен обычно процессами в глубоких слоях психики ребёнка, часто коренится в бессознательном, к изучению трудновоспитуемого ребенка следует применять методы, проникающие вглубь, позволяющие учесть интимную сторону его психологии. Однако метод психоанализа в его классической форме неприменим при изучении трудного ребенка».

6. Позвольте ребёнку играть — это основа его взрослой жизни

Игра — одна из форм воспитания, направлена на будущее ребёнка. Выготский считает, что именно игры закладывают основные принципы ребёнка и готовят его ко взрослой жизни. Например, когда ребёнок двух лет неосознанно, например, качает куклу, ухаживает за ней, повторяя за мамой или проецируя её действия, которые она совершала с самим ребенком.

«Игра — как основная форма естественного воспитания животного и человеческого ребенка может быть постигнута и объяснена не из ее связи с прошлым, а из её направленности на будущее. Она возникает из недостатка прирожденных реакций для выполнения сложных жизненных задач. Игра — это своеобразное отношение к действительности, которое характеризуется созданием мнимых ситуаций или переносом свойств одних предметов на другие».

7. В раннем детстве ребёнок не умеет обманывать

Как доказательство этого факта Выготский приводит весьма любопытный опыт: ребёнок двух лет легко повторяют за взрослыми фразы «Курица идёт», «Собака бежит». Но если перед ними посадить некую Таню и сказать «Таня идёт», в тот момент, когда Таня сидит, ребенок не сможет повторить. Дело в том, что сенсорная и моторная функции в этом возрасте сильно связаны, поэтому малыш ещё не способен выдумывать.

«То, что он видит, действует на него гораздо сильнее, и потому его слова не могут разойтись с действительностью. Это объясняет один из фактов, на который давно обращено внимание исследователей: в раннем детстве ребёнок почти не может лгать. Только к концу раннего детства возникает у ребенка самая элементарная способность говорить не то, что есть на самом деле. Он пока не способен и к выдумке».

8. Позднее развитие так же плохо, как и раннее

Выготский считал, что определение реального уровня развития ребенка — важнейшая задача, чтобы понимать отклонения в развитии. В пример он приводит мальчиков восьми лет. Детям давали задачи не по возрасту. Один из детей справился с задачами, рассчитанными на 9-летнего ребенка, а второй с задачами для 12-летнего. То есть один мальчик опережает свой уровень развития на год, а второй мальчик — на четыре года.

При этом есть оптимальные сроки для обучения ребёнка. Так, к примеру, 4-месячного нельзя научить говорить, а двухлетнего — невозможно научить грамоте. Дело в том, что мозг ребёнка еще не созрел для таких действий. Отсюда некоторые ученые сделали вывод, что чем позже начать обучать ребенка, тем легче ему будут даваться навыки. Но на практике это не так. Если начать ребенка учить говорить только в три года, а учить грамоте в 12, то будет слишком поздно.

«Если бы существовал только нижний предел для возможности обучения в определенном возрасте, мы могли бы ожидать, что чем позже начинается соответствующее обучение, тем легче оно должно даваться ребенку и тем оказываться плодотворнее, ибо в более позднем возрасте мы встречаемся и с большей степенью зрелости предпосылок, необходимых для обучения. На деле это неверно. Слишком позднее обучение так же трудно и малоплодотворно для ребенка, как и слишком раннее. Очевидно, существует и верхний порог оптимальных сроков обучения с точки зрения развития ребенка».

9. Не мешайте ребёнку исследовать мир

Маленькие дети любопытны от природы и открыты для всего нового. Если ребёнок видит коробочку, то непременно нужно её открыть. Вещи притягивают детей, они хотят изучить их. Главное, не мешать это делать.

«Известный повелительный характер всякой вещи присущ какой-то аффект, настолько побудительный, что он приобретает для ребенка характер „принудительного“ аффекта, и поэтому ребенок в этом возрасте находится в мире вещей и предметов, как бы в силовом поле, где на него действуют все время вещи, притягивающие и отталкивающие. У него нет равнодушного или „бескорыстного“ отношения к окружающим вещам <…> лестница манит ребенка, чтобы он пошел по ней, дверь, чтобы он ее закрыл и открыл, колокольчик чтобы он в него позвонил коробочка, чтобы он ее закрыл и открыл; круглый шарик, чтобы он его покатил».

В материалы приведены цитаты из работ Выготского «Вопросы детской психологии», «Развитие трудного ребёнка и его изучение», «Дефект и сверхкомпенсация» и «Трудное детство».

Иллюстрации: Shutterstock (Nata Kuprova, Nataliia Pyzhova, Natalia Andreychenko, Iuliia Kazakova, annaveroniq, Tina Bits, Faenkova Elena, Super Cat, OlyaSenko, Le Panda)

Права на материалы с сайта mel.fm принадлежат ООО «МЕЛ» (ОГРН: 1157746946686). Полное или частичное воспроизведение материалов возможно только по письменному разрешению правообладателя.

Источник: https://mel.fm/vospitaniye/752431-vygotskiy_principles?utm_source=facebo...

О понятии «культурный код»[1]

Говорить о культурных кодах трудно. С одной стороны, странно доказывать вполне очевидную мысль, что  существует понятие национального характера и этот характер определяется особенностями языка, географией и историей народа. Все содержательное по этому поводу было высказано Н. Данилевским ещё в середине XIX столетия («Россия и Европа», 1869 г.). С другой стороны, тема культурных кодов политически и идеологически ангажирована, и любое выступление на эту тему автоматически причисляет тебя если не «к славянофилам» или «западникам», то к «империалистам» или «либералам».

Культурный код — это алгоритмы действия в различных ситуациях, прежде всего, критических, то есть угрожающих жизни, здоровью, социальному статусу. Эти алгоритмы формируются на определённой территории среди некоторой социальной группы и императивно вменяются этой группе. Их можно рассматривать как компоненты вектора, заданного в некотором линейном пространстве социальных характеристик (Д. Сапегин).

Алгоритмы, определяющие поведенческий выбор, могут быть также описаны в виде набора многомерных гетерархических деревьев. Контекстно зависимых, образующих ситуационные иерархии (Д. Золотарёв). Допустимо представить их в виде Сети Петри, то есть они являются динамической дискретной системой, допускающей математическую формализацию (М. Макстенек, Д. Золотарёв).

«Логика посчитать КК изначально казалась не сложной. Есть аналог — онтологические словари для Искусственного интеллекта. Вместо «смысловых сущностей» ставим на узлы «ситуации», на ветки — «поступки» и выстраиваем иерархию, присущую той или иной культуре, носителями которой являются нации или народности.

Для автоматизации сборки Кодификатора Культуры Поступков, как думалось, можно было использовать большие массивы данных и контекстный смысловой анализ в формате: ситуация — действие — моральная оценка с позиции носителей Культуры.

Разные культуры — разные действия и оценки. Выходили вполне себе интересные расклады.

Сложность же была в том, что система приоритетов в поступках оказалась контекстно зависимой, даже если не брать личностные характеристики того или иного носителя культурного кода.

То есть в одном контексте некоторый поступок был «моральным» или хотя бы «оправданным» (не забываем, что человек, «созданный по образу и подобию», является носителем парадокса), а в другом — неоправданным.

Иерархии не выходило. Выходила контекстно зависимая гетерархия.

А как только возникают «контексты», мы сразу влетаем в «онтологии высшего порядка», которые являются парадоксальными «по построению» и разрешаются только через «сверхъестественное».

Так что до машинной реализации дело не дошло — а именно оттуда и появилось слово «код», то есть то, что можно «посчитать» тем или иным способом. Но само понятие неожиданно активно пошло распространяться. Видимо, из‑за того, что словосочетание вышло красивым.

Какое это могло иметь практическое применение?

Первое — посчитать на компьютере культурную разницу между регионами и выделить общий цивилизационный «базовый Культурный Код» (национальный КК).

Второе — мониторить массмедиа на предмет попытки слома КК.

Третье — просчитывать поведенческие линии, которые соответствовали бы КК территории. Например, «данную инициативу в Пермском крае не поддержат, поскольку она противоречит региональному культурному коду местной горно-заводской цивилизации» (письмо Д. Золотарёва автору данной статьи).

Культурные коды опираются на национальный архетип (А. Столяров)[2]

В сущности, КК отвечает на два простых вопроса:

∙ Как и зачем жить (нам, вместе, здесь, на этой территории)?

∙ Как и зачем умирать?

Культурный код можно определить как правила выживания и развития некоторой социальной группы в определённом месте.

Культурный код положен в основу образовательного канона, который определяет, чему в обязательном порядке должны научиться все живущие на данной территории.

Пространство культурных кодов

Культурный код, как и положено динамической дискретной системе, вариативен. Он меняется от поколения к поколению, от сообщества к сообществу, от человека к человеку. Можно даже сказать, что большинство людей, принадлежащих данному этносу, ведут себя отнюдь не в соответствии с его культурным кодом. В этом смысле КК напоминает «законы чести» или «правила рыцарства»: очень многие нарушают их, но эти законы или правила существуют, и с ними приходится считаться всем без исключения, поскольку именно они определяют, что хорошо и что плохо, что достойно и что недостойно. И здесь оказывается, что вариативность кода является оборотной стороной его устойчивости по отношению как ко времени, так и к внешним воздействиям, направленным на его трансформацию или разрушение.

Тем не менее культурные коды не вечны. Они жёстко конкурируют между собой, участвуя в процессе социального отбора. Они могут быть уничтожены вместе со своими носителями (Ассирия, Карфаген, Майя). Могут быть вытеснены, трансформированы, заменены — тогда нация остаётся, а её уникальный культурный код прекращает своё существование. Как правило, он заменяется на КК более успешной социальной группы.

В настоящее время в мире насчитывается 194 признанных государства. Они относятся к четырём базовым цивилизациям[3] : евроатлантической, китайской, индийской, исламской (арабской).

Евроатлантическая цивилизация остается ведущей силой научно-технического прогресса и бенефициаром глобализации. Прямо или косвенно она контролирует 2/3 территории Земли. Она насчитывает 65 государств Европы, к которым надо добавить США, Канаду, Австралию, Новую Зеландию и ряд других стран и территорий.

На  всём евроатлантическом пространстве устойчиво диагностируются лишь четыре различных культурных кода. Три из них носят глобальный характер. Это — англосаксонский, иудейский (талмудический) и российский КК. На локальном уровне диагностируется католический культурный код в несколько различающихся версиях Ватикана, Италии и Испании.

Немецкий КК прекратил своё существование в середине ХХ века, хотя, возможно, какие‑то его элементы остались на территориях Германии и Австрии и при определённых обстоятельствах ещё могут проявиться. Но могут и не проявиться. Французский КК чётко наблюдался до конца ХХ столетия, воплощаясь в таких знаковых фигурах, как Ш. де Голль, Ж. Помпиду, Ж. Ширак. Затем Франция вступила в эпоху смены приоритетов, и представляется, что сейчас её национальная уникальность если не утрачена полностью, то осталась на отдельных территориях (Нормандия, Бретань, Прованс). Польша смогла сохранить свой КК на протяжении столетий русской, германской, австрийской, советской оккупации — и без возражений утратила его в эпоху глобализации.

Что касается остальных цивилизаций, то индийская заперта на своём субконтиненте, что заставляет её ограничиться единственным культурным кодом. Китайская цивилизация сохранила на сегодняшний день три основные формы КК — ханьскую, корейскую и японскую. Исламская цивилизации имеет суннитские и шиитские КК, кроме того, в отдельный код выделяется Иран/Персия.

И, кажется, это всё пространство КК, сохранившихся в условиях глобализации.

Русский культурный код

Поскольку культурный код изменчив, его трудно корректно описать. Как правило, русский КК сводят к некоторому набору слов (тэгов) вроде «богоизбранности», «беловодья» и т.п. В этом есть определённая содержательность — и очень много случайности.

По П. Чаадаеву, Н. Данилевскому, А. Столярову, русский культурный код географически детерминирован. Среда, в которой формировался русский архетип, отличается следующими особенностями:

∙ Короткое лето/холодный климат.

∙ Бедные (плохие) почвы.

∙ Огромные расстояния, бедность дорожной сети.

∙ Низкая плотность населения.

К географическим, вернее, геополитическим особенностям следует добавить исторические. Прежде всего, это — двухфазное враждебное окружение: русский этнос формировался как под давлением развитых европейских культур Запада (отчасти и Севера, имея в виду скандинавский мир-культуру), так и в условиях непрерывного воздействия пассионарных выплесков Великой Степи, то есть кочевых культур, относящихся к ранней традиционной фазе. Соответственно, Русь попадала в зависимость, угрожающую либо существованию государства и культуры (польское иго Смутного времени, англо-саксонское иго в конце ХХ — начале XXI столетия), либо физическому существованию народа (монгольское иго). Однако, и напротив, в другие эпохи она распространяла своё влияние на территории Северо-Восточной Евроазиатской пустоши, Великой Степи, Восточной Европы.

Географические условия и стратегическое окружение превратили Россию в предельный пример Х-системы по С. Малкову (строго говоря, даже ХХ-системы).

С. Малков делит этносы на два основных класса. Для Х-систем характерны суровые природные условия, недостаток природных ресурсов и, как следствие, низкий прибавочный продукт. Y-системы, напротив, развиваются в благоприятной природной и социальной среде. В Y-системах индивидуальное хозяйство может выжить, а проигравший в конкурентной борьбе получает «второй шанс». В Х-системах внутренняя конкуренция приводит к напрасной трате ресурсов (которых и так категорически не хватает) и, следовательно, генерирует риски.

Можно сказать и по‑другому: Y-системы тяготеют к  экономике, то есть к производству товаров, которые обмениваются/продаются на рынках. Х-системы естественным образом приходят к хозяйствованию — производству продуктов, которые потребляются на территории.

Добавим, что у русского этноса и русского государства отсутствуют естественные границы (типа французской формулы «Рейн — Альпы — Пиренеи; итальянской — «Альпы — морское побережье», германской — «Рейн — Висла» и т.д.). Русская западная граница формировалась в условиях постоянных конфликтов со странами Запада, что создала три «речных» линии равновесия: «Западная Двина — Днепр», знаменующую предельное отступление России на восток, «Висла — Сан», вокруг которой развёртывалось политическое и военное противостояние в XVIII— XX веках, наконец, «Одер — Нейсе», маркирующую предельное продвижение России на Запад. В отличие от большинства стран европейских, Россия ещё на уровне Высокого Средневековья озаботилась арктической периферией евроазиатского суперконтинента. До ХХ столетия включительно эти территории никого больше особенно не интересовали, сейчас, однако, положение изменилось, и претензии России на «всю Арктику» и даже на «полярные владения СССР» воспринимаются Западом как акт агрессии. Южная граница России формировалась в условиях геополитического многовекового конфликта с  Турцией и  векового конфликта с Великобританией. Лишь в отношении восточной границы — Амур и Тихий океан — можно в какой‑то мере сказать, что она является «естественной».

При всей важности историкогеографических и геополитических факторов национальный архетип определяют не только они.

Особое влияние на русский культурный код оказал язык.

Русский язык, во‑первых, относится к индо-европейской языковой группе, для которой характерна лёгкость заимствования иностранных слов, вплоть до их включения в ядро своего языка. Далее, язык — достаточно древний, сложный, богатый, способный выражать самые тонкие оттенки мысли. Это, однако, не уникально и в той или иной степени относится ко всем европейским языкам.

А вот что является отличительным признаком, так это ширина семантического спектра (по В. Налимову в его «Спонтанности сознания»). Можно воспринимать данное свойство как богатство синонимического ряда… или как смысловую и содержательную нечёткость, расплывчатость… или как встроенную неопределённость. Это делает язык (и говорящую на нём нацию) очень креативным — язык позволяет соединять несоединимое, но и во всех смыслах этого слова крайне «недисциплинированным». Причём речь здесь идёт об отсутствии дисциплины мышления. Утверждают, что английский язык позволяет передать команду без явных искажений через шесть структурных уровней, а русский — только через три.

Кроме того, в современном русском языке отсутствует различение «перфектных» и «континиусных» глагольных конструкций. Это приводит к «незавершённости» мышления, а вместе с ним — к незавершённости истории, государственного строительства, проектной деятельности. Даже просто — к «долгострою» и «недострою». К превалированию «процесса» над результатом.

Перечисленные детерминанты привели к ряду особенностей русского этноса, которые нашли отражение в национальном культурном коде (см. таблицу 1).

Короткое лето при длинной и холодной зиме привело к поляризации труда. Именно для России характерна крестьянская поговорка «День год кормит». В этих условиях возникает общество, способное на короткое сверхусилие. Данная особенность, сформировавшаяся в сугубо крестьянской стране, распространилась впоследствии на военное дело и на все индустриальные формы деятельности. До сегодняшнего дня россияне очень естественно чувствуют себя в проектных ритмах, где чётко определён Deadline, к моменту которого работа должна быть обязательно закончена.

Способность к короткому сверхусилию находится в основании русских архетипов, которых А. Столяров выделяет три:

∙ Бытийный максимализм/антиномичность, героический типаж, героический тип культуры.

∙ Сверхценность государства в версии самодержавия.

∙ Национальный универсализм

С культурной точки зрения — это стремление «играть по предельным ставкам»: в жизни, в работе, в мышлении. Предполагает не только жертвенность (жизнь — самая предельная личная ставка из всех возможных), но и превалирование нематериальных ценностей над потреблением. Это, в свою очередь, приводит к глубокой и истинной религиозности — от православия до советского зиротеизма, когда требовалось достойно прожить жизнь (и, очень может быть, добровольно её отдать), не рассчитывая на посмертное воздаяние и не страшась гнева Небес.

Конечно, при наступлении социального кризиса российская трансценденция редуцировалась до уровня идеологии — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Бытовой максимализм в сочетании с необъятностью и пустотой русских просторов сформировали паттерн народа-первопроходца. Действительно, роль России в исследовании арктических территорий трудно преувеличить. В своём историческом развитии данный паттерн породил русский космизм и, в конечном итоге, ноосферную модель развития цивилизации В. Вернадского — И. Ефремова, последнюю значимую социальную концепцию, созданную в русском языке.

Здесь, однако, необходимо подчеркнуть, что те же особенности культурного кода, которые позволили России исследовать территории, затруднили освоение этих территорий. Запад за пятьдесят лет проходит такт развития «пионеры — фронтирьеры — обыватели», Россия застревает на пионерской стадии на многие десятилетия и, может быть, вовсе из неё не выходит.

С политической точки зрения национальный архетип выделяет жёстко централизованное государство. В таком государстве личные политические свободы не только отсутствуют, но даже не воспринимаются как ценность.

Заметим здесь, что различие культурных кодов состоит, прежде всего, в апофатике ценностей: КК фиксирует, что на данной территории ценностью не считается — в отличие, может быть, от каких‑то других земель.

Централизация, самодержавие, отсутствие политических свобод на Западе однозначно воспринимается как рабское состояние общества, отсталость в развитии. Но, конечно, всё не так просто.

Русский культурный код не воспринимает свободу как политические права, законы, выборную демократию и т.д. Для него свобода — это воля. Вспомним, что среди географических детерминант культурного кода — не только короткое лето, но и необъятность земель, простор при отсутствии дорог. Это с очевидностью приводит, вернее, ранее приводило, к лёгкой возможности уйти от власти тем, кому её гнет кажется нестерпимым. И делать на новых землях всё, что заблагорассудится. (От слова «благо».)

Причём сплошь и рядом оказывается, что «беглые», претерпев не совсем понятную метаморфозу, вдруг становятся конкистадорами и проводниками российской государственности на диких землях. Ермак Тимофеевич — наиболее яркий, но не единственный тому пример.

И вот здесь выясняется, что русский культурный код ценит не свободу-freedom/liberty (которая, по Энгельсу, «осознанная необходимость», то есть, в конечном итоге, непререкаемая власть Закона), а волю. Воля — это никоим образом не закон. Это — произвол.

На Руси и в России легитимность власти оценивается не по династическому признаку, не по позиции элиты и, тем более, не по результатам всенародного волеизъявления. Для российской власти важна только успешность, и прежде всего, военная успешность. Иными словами, народ полностью передаёт себя в руки власти, но в ответ власть обязана любой ценой и невзирая ни на какие объективные обстоятельства обеспечить внятный осязаемый успех — победу в войне, присоединение территорий, на крайний случай — реализацию какого‑то уникального и масштабного проекта, вызывающего всеобщее восхищение и зависть. Если Власть не выполняет этих своих обязанностей, её свергают, и В. Ленин был совершенно прав, говоря о «монархии, ограниченной цареубийством». Другими словами, в России власть находится в такой же абсолютной зависимости от народа, как и народ от власти. Это делает русский национальный характер одновременно и предельно несвободным, и предельно свободным (пресловутая антиномичность). Если Людовик XIV мог с некоторым основанием сказать: «Государство — это я», то русский народ всей своей историей говорит: «Государство — это мы».

Среди всего прочего это национальное качество привело к созданию устойчивой пехоты, причём стойкостью, доходящей до полного пренебрежения к потерям, отличалось также и ополчение. Здесь, конечно, свою роль сыграла и русская история — во времена монгольского ига нередко возникала ситуация, когда воинство обязано было погибнуть до последнего человека, чтобы дать возможность спастись хотя бы детям.

С социальной точки зрения русские архетипы привели к поляризации общества, в котором исторически почти нет среднего класса. И вновь мы сталкиваемся с амбивалентностью: русское общество резко социально поляризовано и при этом весьма подвижно, пронизано социальными лифтами, идущими как вверх, так и вниз.

Здесь интересным примером являются «Три богатыря» Васнецова и русские баллады. Вряд ли в западноевропейском обществе возможна архетипическая триада, состоящая из рыцаря Добрыни Никитича (строго говоря, он даже не просто рыцарь, а «боярский сын», представитель высшей аристократии, по аналогии с Европой — граф), Алёши Поповича из духовенства и крестьянина Ильи Муромца, который, заметим, в этой группе является лидером и командиром.

Другой важной особенностью русского социума является его общинная структура. Крестьянская община восходит к глубокой древности. Первоначально общинность была условием выживания в среде, свойства которой варьировались от «неблагоприятной» до «враждебной». Далее она поддерживалась властью, поскольку позволяла повысить собираемость налога во всех его формах, начиная с оброка. В конце концов общинность стала форматом существования, ценностью.

В советское время община приняла форму домена. Домен — это совокупность людей, идущих по жизни вместе. От клана его отличает отсутствие родственных связей и вообще единого связующего механизма. Для каждой пары людей, входящих в домен, общность можно определить, но она оказывается везде разной, общее правило отсутствует. Кто‑то вместе учился. Кто‑то вместе работал. Кто‑то случайно познакомился в отпуске или на конвенте. И так далее.

Домен построен на доверии.

Эта структура, как правило, имеет лидера, но, во‑первых, он совершенно неформален (и часто даже сам не знает, что является лидером и руководит доменом), во‑вторых, лидеров в домене может быть несколько — и даже все, входящие в данный домен, в‑третьих, «по умолчанию», любой может принять решение, обязательное для всего домена. То есть он, конечно, принимает решение для себя, но, если это решение отвечает национальному культурному коду и принятой в домене этике, остальные последуют за ним. «Домен своих не бросает».

Численность домена не очень велика, как правило, от 10 до 20 человек. Его социальное влияние огромно — и речь идёт даже не о том, что домен задаёт коллективистские паттерны поведения. Просто доменная структура резко повышает характерную тактовую частоту социальных процессов. Грубо говоря, для единства действий социальной группы в той или иной ситуации нужно договариваться не всем, а лишь лидерам доменов. Заметим здесь, что коррупция в России — это не только и не столько взятки, сколько «горизонтальная» передача информации, а иногда и руководящих распоряжений вне официальной системы иерархии — через механизм домена.

Доменная структура приводит к личности, персональности социального действия в России. «В рамках особенностей Русской Цивилизации все успешные глобальные проекты выполняют не «структуры и процессы», как это делается у англосаксов, когда сначала формируются цели, процессы и структуры, а уже потом под них подбираются «люди с заданными свойствами», а в обратной последовательности: «подобранные люди-единомышленники под идеи» формируют структуры и процессы. Идеи личного обогащения — не исключение» (Д. Золотарёв).

Наконец, универсализм русской нации проявляется в распространении языковых форм идентичности: русский — тот, кто говорит по‑русски. Затем — в самом определении идентичности, которая никогда не идёт от нации и национального. Это приводит сначала к концепции Национальной Вселенной, а затем — к ноосферной модели, которая уже упоминалась выше.

Общая схема русского культурного кода в первом приближении имеет вид, изображённый на графиках 1 и 2.

Особенности русского культурного кода породили три последовательных сценария, которые реализовывали Русь — Россия — СССР.

В сюжете «Василий Буслаев» главным действующим лицом является купец-и-воин, социальная структура представлена ватагой, базовая ценность, которую декларирует культурный код, — справедливость. В эпоху Ивана III сформировался сюжет «Святая Русь», где базовая ценность — благодать, а героем является священник-и-воин. Наконец, при Петре I формируется сюжет «Окно в Европу», где героем оказывается воин-моряк-исследователь, а базовой ценностью становится единство — государь/государство/народ/земля. Оба современных российских сценария — и «СССР-2», и «Византия» — вытекают из логики реализации «Окна в Европу», то есть они имеют общие корни и, следовательно, совместны.

Феномен «изгоя»

Важным и интересным отличием русского культурного кода, например, от англосаксонского, является общественный интерес к фигуре «изгоя». Изгой, разумеется, находится вне общества, соответственно, он герой (даже в древнегреческом смысле этого слова), и поэтому представляет интерес для любой национальной литературы.

В японском культурном коде «изгой» — это «ронин», отверженный, обречённый на поражение и героическую, но совершенно бессмысленную гибель. В американском и английском — изгой противопоставляет себя обществу и побеждает его. Он — индивидуалист, Победитель, «волк Уолл-стрит», человек, стоящий над общественной моралью и преодолевающий её[4] .

Что же касается России, «изгой» — это, скорее, картина мира, чем позиция. Он отличается от других онтологически и поэтому находится в ином пространстве, нежели остальные. Он не может победить уже потому, что победа — социальна, «изгой» же находится вне социума. Но по той же причине он не может проиграть. Он меняет мир тем, что оказывается вне игры интересов, амбиций, эмоций.

«Изгой» не выигрывает и не проигрывает. Он приходит и уходит. Между «изгоем» и остальными не соперничество и вражда, а онтологическое напряжение, которое легко почувствовать, но невозможно описать. Он — «иной», «другой». На этом онтологическом напряжении рождаются инновации, изменяется культура, может случиться катарсис.

В русской литературе феномен «изгоя» описан в «Горе от ума» А. Грибоедова, «Отцах и детях» И. Тургенева, «Идиоте» Ф. Достоевского, «Чучеле» В. Железникова. Сама Россия/СССР в разные периоды своего существования более или менее успешно играла роль «изгоя» по отношению к мировому сообществу.

Сверхценности культурных кодов

Каждый культурный код (по крайней мере, каждый выживший) имеет свою уникальность, обозначающую даже не «сверхценность», а, скорее, «сверхспособность» носителей этого кода. Для англосаксов такой уникальностью является универсальность. Они не просто полагают свой код единственно возможным для цивилизованных сообществ, они сумели убедить в этом многие другие нации. Соответственно, их ценности стали «общечеловеческими», что позволило сначала Великобритании, а затем США построить глобальный мир и извлечь для себя выгоду из процесса глобализации, между прочим, уничтожив в ходе этого процесса почти все конкурирующие культурные коды.

Англосаксонский код даёт власть над миром.

Иудейский культурный код позволяет работать с очень длинными временами и сложнейшими знаковыми системами. Он обеспечивает выживание рассеянной по всему земному шару нации, включая сохранение языка и культуры. Позволяет преодолевать любые катастрофы — национальные, цивилизационные, фазовые. Стимулирует к созданию сложнейших научных, теологических и философских концепций. Наконец, даёт возможность проникнуть в элитарные слои других народов, заняв там управляющие позиции.

Иудейский код даёт власть над временем.

Что же касается России, то сверхспособностью её является паттерн народа-первопроходца. Отсюда — тяготение России к созданию империй. Причём речь идёт о хозяйственных империях, которые, с одной стороны, представляют собой форму коммуникации несводимых друг с другом культур (по Аристотелю), а с другой — объединение человеческих усилий с целью превращения Окраины, Пустоши в цивилизованную Ойкумену. Россия — это включение в мировую экономику и историю гигантских территорий Северо-Восточной Евразии. Огромные размеры территории и слабая транспортная связность превращают Россию в своеобразный «архипелаг», разбросанный по тундре и просторам Великой Степи.

Этот архипелаг достиг географических пределов своего развития. Для экспансии, для ухода за горизонт остались Антарктида и Космос. Отсюда и русский космизм, и ноосферная модель.

Русский код даёт власть над пространством, в том числе — космическим[5].

Кризис российского культурного кода

Как уже говорилось, пространство культурных кодов по мере движения истории неуклонно сокращалось. Особенно интенсивно это происходило в эпоху глобализации. Хотя русский КК и оказался одним из всего трёх выживших кодов евроатлантической цивилизации, он находится в глубоком кризисе и, возможно, моё поколение (1960‑е годы рождения) является последним его носителем.

Первый удар по русскому культурному коду нанесла Первая мировая война. И дело даже не в том, что война была проиграна. Гораздо хуже было то, что «военная империя, увешанная медалями в память проведённых ею десятков войн, [оказалась] к войне неспособна»[6] .

России фантастически повезло — или её как раз спас тот элемент культурного кода, который ограничивает монархию через цареубийство — что она вышла из войны хотя и не победителем, но и не проигравшим. Пролетарская революция дала нации право гордиться новым и небывалым социальным проектом. К тому же следующая война с Германией хотя и стоила неисчислимых жертв, но победоносно закончилась в Берлине.

Россия стала сверхдержавой и вышла в Космос.

И здесь по культурному коду был нанесён второй удар. Поражение в «лунной гонке». И полная неспособность руководства — советского, потом российского — найти способ содержательно продолжить программу освоения космического пространства. В конце концов дошло до того, что «Роскосмос» превратился в посмешище цивилизованного мира. И возможности для экспансии, для власти над пространством оказались подорванными.

Третий удар — 1990‑е годы. И дело даже не в поражении, не в утрате статуса сверхдержавы, не в новом «иге», на сей раз англосаксонском. Дело — в культе потребления, богатства, индивидуализма. В 1990‑е годы российское телевидение предприняло попытку разрушить доменную структуру общества. Это не удалось, но усилия в этом направлении не прекращаются. По мнению американцев, да и российской правящей элиты, общество должно быть максимально разобщено и атомизировано. А домен — сложная и «продвинутая» форма со-организации.

2020 год — четвёртый удар. Инфодемия и самоизоляция. Удалёнка. Новый и сильнейший лом доменам и российскому культурному коду, фиксирующий «волю», по крайней мере, как свободу передвижения и выбора образа жизни и деятельности. Часть российских доменных структур справились с этим, но впереди — зима и очень вероятная вторая «самоизоляция».

В целом то, что происходит сейчас с Россией, может быть охарактеризовано как попытка национального самоубийства. Или очередной неявный намёк Истории, мол, «звучит как вызов». А вызовы мы, русские, любим.

Примечания:

1— Тема культурного кода, в том числе, национального (русского) и регионального КК, подробно рассматривалась на ежегодных Стратегических сессиях «Усть-Качка», г. Пермь. В данной статье использованы материалы докладов Д. Золотарёва, М. Макстенека, А. Столярова, Д. Сапегина, а также результаты групповой работы на семинаре 2018 года.

2 — «Архетип есть константа национального самосознания, фиксируемая и воспроизводимая культурой» (А. Столяров). Здесь «Культура представляет собой способ сохранения цивилизационной сложности прошлого, предложение цивилизационной сложности будущего, а также способ доведения до населения принятых поведенческих стандартов» (Д. Золотарёв).

3 — Цивилизации могут быть заданы на схеме мыследеятельности Г. П. Щедровицкого. Для евроатлантической цивилизации характерно соединение мышления и коммуникации в Логос и противопоставление Логоса деятельности. Для китайской — выделение слоя письменной
коммуникации в отдельную управляющую позицию при соединении мышления и деятельности в сознательный труд. Индийская цивилизация выделяет в отдельный управляющий слой мышление, которым владеют брахманы, являющиеся высшей варной. Арабская цивилизация, как и евроатлантическая, представляет собой культуру Логоса, хотя и организованного иначе, нежели в европейском мышлении. Поэтому статус арабской культуры как отдельной цивилизации иногда подвергают сомнению (по материалам А. В. Парибка).

4 — В самой сильной форме это выражено, наверное, у Айн Рэнд, но подобные фигуры можно найти и у Д. Лондона, и у Т. Драйзера, и у ряда других авторов.

5 — Я не буду пытаться определить уникальности культурных кодов этносов, принадлежащих другим цивилизациям. Для Китая это, скорее всего, власть над формами организованности, деятельности, производства. Для Японии — эстетика. Для Индии — управление форматами
мышления. КК Кореи или Персии практически не проявлены в современном мире, они носят сугубо локальный характер.

Источник: https://izborsk-club.ru/20672

Владимир ОВЧИНСКИЙ, Елена ЛАРИНА. Covid-19: предчувствие апокалипсиса. Хроника окаянной пандемии.– М.: Книжный мир, 2020. – 448 с. («Коллекция Изборского клуба»)

Пандемия Covid-19, ее «странности» и происхождение, теории заговора и цифровое слежение за населением планеты – кто за этим стоит? Билл Гейтс и Илон Маск? Прав ли в своих подозрениях «бесогон» Никита Михалков? Коронавирус – это война? Кто и с кем воюет? Куда двинется мир с перепутья истории? Грозит ли нам «оруэлловское» будущее? Или оно уже наступило? Сгорит ли Америка в пожаре мятежей? Сколько заплатил Сорос за бунт против Трампа и почему Трамп все равно победит на выборах?

Все самые горячие темы в новой книге известных российских криптоаналитиков.

Источник: https://izborsk-club.ru/20347

Глава 18. Образование в будущем времени

Во всенарастающем соперничестве за приоритет в доставке людей и техники на другие планеты огромные ресурсы вкладываются в возможность осуществления «мягкой посадки». Тщательнейшим образом прорабатывается каждая подсистема посадочного аппарата, чтобы он выдержал удар при посадке. Легионы инженеров, геологов, физиков, металлургов и прочих разных специалистов годами сосредоточенно трудятся над решением проблемы мягкой посадки. Выход из строя при посадке любой из подсистем может пагубно сказаться на жизни людей, не говоря уж об аппаратуре стоимостью в миллиарды долларов и десятках тысяч человеко–лет труда.

Ныне один миллиард людей, т. е. все население развитых в техническом отношении государств, спешит в новое сверхиндустриальное общество — супериндустриализм. Что нам предстоит испытать в будущем? Массовый шок? Или мы сумеем тоже добиться «мягкой посадки»? Скорость нашего «сближения» стремительно нарастает. В дымке завтрашнего дня уже проступают очертания скалистых утесов нового общества. Однако именно тогда, когда мы становимся к нему все ближе, выясняется, что опасно «заболела» одна из наших важнейших подсистем — образование.

То, что происходит сейчас даже в «лучших» наших школах и колледжах, свидетельствует об одном: система образования безнадежно устарела. Родители рассматривают образование своих детей как подготовку их к будущей жизни. Учителя предупреждают, что плохое образование резко снизит шансы ребенка адаптироваться в мире дня грядущего.

Правительственные чиновники, духовенство и средства массовой информации призывают, увещевают и предупреждают молодежь не бросать школу, настоятельно подчеркивая, что ныне, как никогда прежде, будущее каждого практически целиком и полностью зависит от полученного им образования.

Однако несмотря на все эти разглагольствования о будущем, школы наши обращены в прошлое и сориентированы не на нарождающееся новое общество, а на уже отжившую систему. Огромных усилий стоит воспроизводство человека индустриального  — т. е. штамповка людей, пригодных для выживания в системе, которая умрет раньше, чем они сами.

Во избежание шока будущего мы должны сейчас сформировать супериндустриальную систему образования. А для этого мы должны искать свои цели и методы в будущем, а не в прошлом.

ШКОЛА ИНДУСТРИАЛЬНОЙ ЭРЫ

У каждого общества существует собственная специфическая установка по отношению к прошлому, настоящему и будущему, препятствующая адекватному восприятию времени, — своего рода предрассудок. Эта субъективная парадигма времени, сформировавшаяся как реакция на скорость происходящих перемен, и является одним из наименее заметных, но наиболее мощных решающих факторов социального поведения, что четко отражается в способе подготовки обществом своей молодежи к взрослой жизни.

В застойных обществах прошлое плавно перетекает в настоящее и повторяет себя в будущем.

Самый разумный способ подготовки ребенка в обществах такого типа — это вооружить его навыками и умениями прошлого, потому что они–то и понадобятся ему в будущем. «В старцах — мудрость», — наставляет Библия.

Отец передавал сыну вместе со всевозможными практическими навыками и четко сформулированную, крайне традиционную систему ценностей. Знание передавалось не работающими в школах специалистами, а приобреталось в семье, религиозных организациях и в процессе обучения ремеслу. Ученики и учителя были рассредоточены по всей общине.

Основа этой системы — беззаветная преданность сегодняшнему дню. Прошлое же было учебным курсом обучения прошлому.

Технический век от всего этого не оставил камня на камне, потому что развивающейся промышленности нужен был человек нового типа. Она требовала таких умений и навыков, каких ни сама по себе семья, ни церковь не в состоянии были обеспечить. Она же ускорила и переворот в системе ценностей. Более того, она потребовала от человека нового чувства времени.

Народное образование было тем искусным механизмом, который индустриализация создала для подготовки необходимого для своих нужд взрослого контингента. Поставленная задача была непомерно сложна. Как подготовить детей к новому миру — миру напряженного однообразного труда в помещении среди дыма, шума, механизмов, к жизни в условиях скученности, коллективной дисциплины, миру, время в котором регламентируется не лунным или солнечным циклом, а фабричным гудком и часами. Решением стала такая система образования, которая уже самой своей структурой воспроизводила этот новый мир. Однако система эта возникла не вдруг. В ней и сейчас все еще сохраняются атавистические элементы доиндустриального общества. Хотя сама по себе идея сосредоточить в одном месте массу учеников (сырья) для обработки ее учителями (рабочими) в расположенной в центре города школе (фабрике) принадлежит индустриальному гению. Административная иерархия сложившейся системы образования в целом повторяет модель промышленной бюрократии. Сама организация знания строилась, исходя из индустриальных посылок, — по принципу неизменных дисциплин. Дети строем переходили из одного помещения в другое и садились на отведенное каждому место. Звонки оповещали о наступлении перемены, отмечая тем самым изменения во времени.

Таким образом, внутренний распорядок школьной жизни был зеркальным отражением индустриального общества, а тем самым и подготовительным этапом успешного в него вхождения. В настоящее время наибольшей критике подвергаются именно те характерные особенности образования — строгая регламентированность, отсутствие индивидуального подхода, жесткая система распределения учеников по местам, группам и классам, а также оценки их знаний, — которые как раз и делали систему народного образования столь эффективным инструментом адаптации к месту и времени.

Пройдя сквозь этот образовательный механизм, молодежь вступала во взрослое сообщество, трудовые, ролевые и институциональные структуры которого были похожи на школьные. Школьник не просто узнавал факты, нужные ему впоследствии, он жил и знакомился с тем образом жизни, который в миниатюре повторял образ жизни, который ему предстояло вести в будущем.

Школы, например, постепенно и незаметно приучали к новой субъективной парадигме времени, ставшей столь необходимой в условиях развивающегося производства. Столкнувшись с невиданными прежде условиями, люди с удвоенной энергией осваивались в настоящем. Центр внимания и в образовании начал постепенно смещаться от прошлого к настоящему.

То историческое сражение, которое вели Джон Дьюи и его последователи за введение «прогрессивных» мер в американское образование, было отчасти отчаянной попыткой найти альтернативу прежней субъективной парадигме времени. Дьюи боролся против традиционной системы образования, обращенной в прошлое, стараясь переориентировать образование на задачи настоящего. «Вырваться из схоластической системы, превращающей прошлое в самоцель, — заявлял он, — можно лишь сделав знание прошлого средством  понимания настоящего».

Несмотря на это, десятилетия спустя традиционалисты вроде Жака Маритена и неоаристотелианцы вроде Роберта Хатчинса все еще с гневом обрушивались на всякого, кто пытался склонить чашу весов в пользу настоящего. Хатчинс, бывший президент Чикагского университета, а ныне руководитель Центра по изучению демократических институтов, считал адептами «культа сиюминутности» тех преподавателей, которым хотелось, чтобы их студенты изучали проблемы современного общества. Прогрессисты обвинялись в гнусном преступлении осовременивания — «презентизме»[1].[2]

Отголоски этих битв вокруг субъективной парадигмы времени слышны и сегодня, например в сочинениях Жака Барзена, настаивающего на том, что «абсурдно пытаться воспитывать… «для» дня сегодняшнего, который не поддается определению»[3]. Наша система образования так еще до сих пор и не адаптировалась к индустриальному веку, а уже грядет новая — супериндустриальная революция. И точно так же, как вчерашние прогрессисты обвинялись в «презентизме», реформаторы системы народного образования завтрашнего дня, вполне возможно, будут обвиняться в «футуризме». Ибо мы поймем, что подлинно супериндустриальное образование возможно только при условии, что мы еще раз сместим вперед нашу субъективную парадигму времени.

НОВЫЙ ПЕРЕВОРОТ В СИСТЕМЕ ОБРАЗОВАНИЯ

В технологических системах завтрашнего дня — быстродействующих, маневренных и саморегулирующихся — на машины обрушится поток физических материалов, а на людей — информационный поток, который обострит способность проникать в суть вещей. Машины будут все быстрее выполнять рутинные задания, а люди — решать интеллектуальные и творческие задачи. И машины, и люди не будут сосредоточены на гигантских фабриках и в промышленных центрах, а будут разбросаны по всему земному шару и связаны друг с другом поразительно чувствительными, почти мгновенно действующими коммуникациями. Труд выйдет за пределы производственных цехов и многолюдных офисов, люди будут работать в небольших коллективах и на дому.

Машины будут синхронизироваться — и некоторые из них уже синхронизируются — в миллиардную долю секунды, у людей же отпадет необходимость согласовывать свои действия во времени. Исчезнет фабричный гудок. Даже часы, этот «главный механизм современного индустриального века», как лет тридцать назад назвал их Льюис Мамфорд, утратят свою власть над делами людей, но не над чисто технологическими процессами[4].

Соответственно и организации, необходимые для осуществления технического контроля, шагнут с уровня бюрократического на уровень руководства ad hoc: от неизменности — к мимолетности и от интереса к настоящему — к сосредоточенности на будущем.

В таком мире станут помехой наиболее высоко оцениваемые атрибуты промышленной эры.

Технологии будущего не нужны миллионы малограмотных людей, готовых в полном согласии трудиться над выполнением бесконечно повторяющейся работы, ей не нужны люди, безропотно исполняющие приказания, знающие, что цена хлеба насущного — это автоматическое подчинение начальству, — ей нужны те, кто способен к критическому суждению, кто может сориентироваться в новых условиях, кто быстро определяет новые связи в стремительно меняющейся действительности. Ей нужны люди, у которых — по меткому замечанию Ч. П. Сноу — «будущее в крови».[5]

И наконец, если только мы не возьмем в свои руки контроль над ускоряющимся напором (а пока мало что говорит о том, что нам это удастся), то человеку будущего придется справляться с гораздо более бурными переменами, чем нам сегодня. Образованию задание ясно: его первоочередная задача — повысить способность индивида преодолевать трудности, т. е. способность быстро и экономно адаптироваться к непрерывно меняющимся условиям. И чем стремительнее скорость перемен, тем больше внимания нужно уделять распознаванию модели будущих событий.

Джонни уже больше недостаточно понимать прошлое и настоящее, ибо нынешняя среда вскоре исчезнет. Джонни нужно научиться предугадывать направление и скорость перемен.

Ему нужно, формально говоря, научиться регулярно делать вероятностные, все более и более долгосрочные прогнозы на будущее. Этому же нужно научиться и учителям Джонни.

Для создания супериндустриального образования мы должны, в первую очередь, выработать удачные альтернативные представления о будущем — представить себе, какие виды работ, профессий и склонностей будут нужны в будущем, лет через двадцать — пятьдесят, какие формы приобретет семья и какие человеческие взаимоотношения будут превалировать; какие проблемы морально–этического плана могут возникнуть; какая техника будет нас окружать и с какими организационными структурами придется нам срабатываться.

И только вырабатывая такие представления, определяя, обсуждая, систематизируя и непрерывно модернизируя их, мы можем прийти к заключению о характере когнитивных и эмоциональных навыков, которые понадобятся людям будущего для того, чтобы пережить ускоряющий напор.

В Соединенных Штатах сейчас существуют два финансируемых из федерального бюджета «научно–исследовательских центра политики в области образования», один — в Сиракьюсском университете, а другой — в Станфордском научно–исследовательском институте, на которые возложена обязанность внимательно изучать обстановку. Организация экономического сотрудничества и развития недавно создала в Париже отделение с аналогичными обязанностями. Группа ребят из студенческого движения также обратила внимание на будущее. И все же эти усилия ничтожно малы по сравнению с теми сложностями, которые стоят на пути перестройки образования, ориентированного на субъективную парадигму времени. Сейчас нужно массовое движение, чутко реагирующее на запросы будущего.

В каждой школе и в каждом населенном пункте мы должны создать Советы будущего — группы из людей, всецело посвятивших себя изучению будущего в интересах настоящего. Проектируя варианты «предполагаемого будущего», определяя соответствующие им характеристики образования, вынося свои альтернативные варианты на всеобщее активное обсуждение, такие советы, чем–то напоминающие «прогностические ячейки», пропагандировавшиеся Робертом Юнгом из Берлинского высшего технического училища, могли бы оказать мощное воздействие на образование.

Поскольку ни одной из групп не принадлежит монополия на предвидение будущего, советы эти должны носить демократический характер. Присутствие в них специалистов насущно необходимо. Однако Советы будущего не добьются успеха, если их захватят профессиональные педагоги, плановики или еще кто–либо из нерепрезентативной элиты. С самого начала нужно привлекать учащихся, но они не должны быть кооптированными «резиновыми штемпелями» для визирования мнений, высказанных взрослыми. Молодые люди должны участвовать в руководстве, выступать инициаторами создания этих советов, чтобы «предполагаемое будущее» могли формулировать и обсуждать именно те, кому и придется, по–видимому, созидать и жить в этом будущем.

Движение советов предлагает выход из тупика, в котором оказались наши школы и колледжи. Современные школьники, втянутые в систему образования, превращающую их в живые анахронизмы, имеют полное право бунтовать. Однако попытки радикально настроенной учащейся молодежи строить свою социальную программу, используя смесь марксизма XIX в. с фрейдизмом начала XX в., свидетельствовали о такой же нерасторжимой их связи с прошлым и настоящим, как и у их старших предшественников. Революционизировать молодых могло бы создание групп специалистов по проблемам образования, ориентированных на будущее и формирующих его.

Ибо тем преподавателям, которые осознают банкротство современной системы образования, но не имеют четкого представления о своих последующих шагах, движение советов могло бы указать не только дальнейшую цель, но и возможность ее реализации в союзе с молодежью, а не враждуя с ней. Привлекая к участию родителей и общественность — бизнесменов, профсоюзных деятелей, ученых и пр., — движение смогло бы создать широкую поддержку супериндустриальной революции в образовании.

Было бы ошибочно предполагать, что современная система образования совершенно не меняется. Напротив, там идут быстрые перемены, но они направлены в первую очередь на совершенствование существующей структуры, повышение ее эффективности в достижении уже изживших себя целей. Это нечто вроде броуновского движения — самопрекращающегося некогерентного беспорядочного перемещения, в котором отсутствуют постоянство направления и логически обоснованный отправной момент.

Движение советов могло бы указать и направление, и отправной момент. Направление — это супериндустриализм. Отправной момент — будущее.

ОРГАНИЗАЦИОННАЯ АТАКА

Движение такого типа должно будет преследовать три цели: трансформировать организационную структуру нашей системы образования, произвести коренную ломку ее учебных планов, сфокусировав внимание на будущем. А начать нужно с насущных вопросов о статус–кво, сиречь о существующем положении.

Мы уже упоминали, например, что организационные основы современной школьной системы соответствуют фабричным. Многие поколения принимали просто как данность, что школа — это именно то место, где должно происходить обучение. Однако если новому образованию предстоит способствовать развитию общества будущего, то стоит ли вообще заниматься этим в школе?

По мере того как возрастает уровень образования, все больше и больше родителей интеллектуально уже готовы взять на себя некоторые обязанности, ныне делегированные школе. В штате Калифорния около города Санта–Моника, где находится правление корпорации RAND, в так называемом исследовательском поясе Кембриджа, штат Массачусетс, или в таких наукоградах, как Окридж, Лос–Аламос или Хантсвилл, большинство родителей явно способны преподнести своим детям отдельные темы гораздо лучше, чем учителя местных школ. Переход промышленности на числовое программное управление увеличил долю свободного времени, что привело к возникновению небольшой, но знаменательной тенденции: высокообразованные родители стали заниматься со своими детьми по ряду дисциплин дома.

Данная тенденция получит энергичную поддержку в форме компьютерного обучения, электронной видеозаписи, голографии и других постоянно модернизирующихся технических областей. Родители и учащиеся получат возможность подписывать с соседней школой краткосрочные «контракты на обучение», поручая сторонам обучить–изучить определенные курсы или курсовые модули. Учащиеся могли бы продолжать посещение школьных общественных и спортивных мероприятий или те предметы, которые не могут изучать самостоятельно или под руководством родителей и друзей дома. Поскольку школа уже не отвечает требованиям времени, давление на нее будет возрастать: суды окажутся завалены делами, оспаривающими законность устаревшего обязательного для всех посещения. Короче, мы можем оказаться свидетелями ограниченного отхода от существующей системы и диалектического возврата к домашнему образованию. Ученый–теоретик из Станфорда Фредерик Дж. Макдоналд предложил «мобильное обучение», где учащихся выводят из класса не только для познавательных экскурсий, но и для участия в важных общественных мероприятиях[6].

В нью–йоркском микрорайоне Бедфорд–Стайвесант, вечно неспокойном конфликтном квартале негритянских трущоб, планировалось создать экспериментальный колледж, объекты которого располагались по всем магазинам, офисам и домам квартала так, что было бы трудно определить, где кончается колледж и начинается микрорайон. Учащиеся колледжа обучались бы ремеслам у проживающих в квартале взрослых, а также у штатных преподавателей. Предполагалось также, что учебный план будет формироваться как самими учащимися и жителями квартала, так и профессиональными педагогами[7]. Бывший член Комиссии Соединенных Штатов по образованию Харолд Хоу II предложил сделать наоборот: жителей квартала пригласить в школу, т. е. предоставить местным магазинчикам, косметическим кабинетам, типографиям место в школьном здании в обмен на бесплатные уроки, которые проводили бы их владельцы[8]. От этого плана, разработанного для школ городского гетто, было бы больше пользы, если бы была продумана концепция отбора и в школу пригласили, например, бюро компьютерного обслуживания, проектные конторы, медицинские лаборатории, местные радиостанции и рекламные агентства.

Где–нибудь еще разгорается дискуссия вокруг проекта программ среднего и высшего образования с использованием института «наставников», которые должны передавать не только профессиональные умения и навыки, но наглядно демонстрировать, как абстрактные знания претворяются в жизнь. Бухгалтеры, врачи, инженеры, бизнесмены, плотники, строители, плановики могли бы стать неотъемлемой частью «внеклассного факультатива» в условиях другого «диалектического возврата», на сей раз к новому типу профессионального ученичества. Немало аналогичных перемен носится в воздухе. Они свидетельствуют о давно назревшем крахе «фабричной» модели школьной системы.

Сегодня школа не отвечает ни социально–географическим, ни временным требованиям. Совершенно ясно, что с быстрым устареванием знания и увеличением продолжительности жизни навыки, полученные в молодости, вряд ли сохранят свою актуальность к моменту наступления старости. Поэтому–то супериндустриальное общество должно предусматривать непрерывное образование на протяжении всей жизни по принципу подключения–отключения. Если образование предполагается растянуть на всю жизнь, тогда не совсем справедливо заставлять малышей посещать все школьные занятия. Сочетание обучения «без отрыва от производства» с выполнением оплачиваемых или неоплачиваемых неквалифицированных общественных работ в течение неполного рабочего дня принесло бы больше удовлетворения многим молодым людям, да и большему бы их научило.

Подобные новшества вносят огромные изменения и в методические пособия. В настоящее время в классах все еще преобладает лекционный тип занятий. Данный метод олицетворяет собой старую нисходящую иерархическую структуру промышленности. Хотя лекции все еще нужны для выполнения небольшого круга задач, но такая форма занятий неизбежно отступит на второй план с введением новых обучающих методик, начиная от ролевых игр и кончая компьютерными конференциями и погружением учащихся в, так сказать, «воображаемые приключения». Разработанные корпусом психологов будущего методы эмпирического программирования, позаимствованные из сфер отдыха, развлечений и промышленности, заменят знакомую, нередко иссушающую мозги лекцию. Обучение может быть максимально интенсифицировано с помощью контролируемого питания или применения лекарственных препаратов, повышающих коэффициент умственного развития, увеличивающих скорость чтения или улучшающих усвоение информации. Такие перемены и лежащие в их основе технологии облегчат фундаментальное изменение организационной модели.

Ныне существующие административные структуры образования, которые зиждятся на индустриальном бюрократизме, будут просто не в состоянии справиться с трудностями и уровнем перемен, присущих выше описанной системе. Они будут вынуждены перейти к адхократическим организационным формам просто для того, чтобы сохранить некоторую видимость контроля. Однако гораздо важнее такое организационное соучастие для классной комнаты.

Человек индустриальный подвергался обработке и подгонке на станке школы, чтобы занять сравнительно надолго свою щель в социально–экономическом устройстве. Супериндустриальное образование должно готовить людей к работе во временных формированиях, специально создаваемых в каждом отдельном случае для решения конкретных задач адхократий будущего.

Дети, сегодня переступающие порог школы, незамедлительно оказываются частью стандартной организационной структуры: руководимого учителем класса. Один взрослый и определенное количество подчиненных ему молодых людей, сидящих обычно правильными рядами и смотрящих прямо перед собой, — вот основная стандартизированная единица школы индустриальной эры. Переходя из класса в класс, учащиеся постепенно достигают все более высоких уровней, но так и остаются в пределах одной и той же закрепленной организационной структуры. Они не приобретают опыта знакомства ни с иными формами организации, ни с проблемой перехода из одной организационной формы в другую. Не получают они и подготовки к ролевой маневренности. Нет ничего, что было бы столь явно антиадаптивно. Школам будущего, если они захотят способствовать облегчению дальнейшей адаптации в жизни, придется экспериментировать с гораздо более разнообразными типами внутреннего распорядка. Классы с несколькими учителями и одним–единственным учеником, классы с несколькими учителями и группой учащихся, учащиеся, организованные во временные коллективы для решения конкретной задачи или составления проекта, учащиеся, переключающиеся с работы в группе на индивидуальную или даже самостоятельную работу; кроме того, всем им нужно найти применение, чтобы дать каждому учащемуся возможность заранее соприкоснуться в какой–то мере с тем жизненным опытом, с которым он столкнется впоследствии, когда начнет самостоятельное перемещение в организационно зыбком географическом пространстве супериндустриализма.

Таким образом, стало ясно, что перед Советами будущего стоят следующие организационные задачи: глубокое внедрение в общество, его рассредоточение и децентрализация, формирование адхократической администрации, разрушение жесткой системы календарного и классификационного планирования. Когда эти цели будут достигнуты, любое организационное сходство между школой и фабрикой индустриальной эпохи станет чисто случайным.

ВЧЕРАШНИЙ УЧЕБНЫЙ ПЛАН — СЕГОДНЯ

Что же касается учебных планов, то Советам будущего не следует исходить из того, что каждый из преподаваемых ныне предметов преподается небезосновательно, следует начать с прямо противоположной посылки: ничто не должно включаться в обязательный учебный план, пока не будет подвергнуто тщательному анализу с точки зрения будущего. Если придется выбросить за негодностью значительную часть «казенного» учебного плана — пусть так и будет. Все вышесказанное не следует рассматривать как заявление, направленное «против культуры», или как призыв к полному уничтожению прошлого. Не означает оно также, что мы можем проигнорировать такие фундаментальные основы, как чтение, письмо и счет. Дело в том, что десятки миллионов детей на законном основании заставляют сегодня тратить бесценные часы их жизни, усердно трудиться над материалом, практическая польза которого в будущем вызывает большие сомнения. (Никто даже и не заикается о том, весьма ли он полезен сегодня.) Стоит ли им тратить столько времени на изучение иностранного языка — французского, испанского или немецкого? А те часы, что потрачены на изучение родного английского языка, использованы ли они с максимальной отдачей? Стоит ли от всех детей требовать изучения алгебры? А не извлекут ли они гораздо больше пользы из изучения теории вероятностей? Логики? Компьютерного программирования? Философии? Эстетики? Массовых коммуникаций?

Приглашаем всякого, кто считает, что современный учебный план не лишен смысла и нужен, объяснить разумному сорокалетнему человеку, почему алгебра, иностранный язык или любой другой предмет имеют для него существенно важное значение. Взрослые почти всегда дают уклончивый ответ. А причина проста: современный учебный план — это бессмысленный пережиток прошлого.

Почему, например, преподавание должно строиться на таких неизменных дисциплинах, как родной английский язык, экономическая наука, математика или биология? А почему не на изучении периодов жизненного цикла человека: курс, посвященный рождению, детству, юности, браку, карьере, старости, смерти. Или на изучении современных социальных проблем? Или на изучении техники прошлого и будущего? Или на изучении бесчисленного множества других нетрадиционных предметов, которые только можно себе вообразить?

Современный учебный план с жестким внутренним делением не имеет в своей основе никакой хорошо продуманной концепции современных потребностей человека. Еще меньше в его основе осмысления какого бы то ни было понимания того, какие навыки понадобятся Джонни, который будет жить в эпицентре урагана перемен. В основе его — инерция и кровавый конфликт академических гильдий, каждая из них стремится к увеличению собственного бюджета, ставок зарплаты и повышения статуса.

Более того, этот отживший свое учебный план навязывает типовое деление школы на начальную и среднюю. У молодежи практически нет выбора, предметы предопределены программой. Минимально и отличие одной школы от другой. Учебный план намертво закреплен жесткими требованиями поступления в колледж, которые, в свою очередь, отражают профессиональные и социальные требования исчезающего общества. В битве за модернизацию образования прогностические ячейки революции должны считать себя референтными советами учебного плана. Попытки нынешнего руководства системы образования то пересмотреть учебный план по физике, то усовершенствовать методы преподавания родного английского языка или математики — в лучшем случае всего лишь частичные меры. Хотя, вполне возможно, и важно сохранить некоторые аспекты современного учебного плана, а изменения вводить постепенно, но нам нужны не случайные попытки модернизации. Нам нужен системный подход к проблеме в целом. Эти революционные референтные группы не должны, однако, ставить перед собой задачу создать один–единственный универсальный долговременный новый учебный план. Они должны создать ряд временных учебных планов, а одновременно с этим выработать процедуры развития и обоснования их с течением времени. Необходим системный подход к изменениям учебного плана, чтобы каждое новшество не создавало конфликтных ситуаций. Нужно вести битву и за изменение соотношения между стандартизацией и разнообразием в учебном плане. Разнообразие, доведенное до крайности, может привести к фрагментации общества. Отсутствие общих ценностных ориентации затруднит общение между людьми еще больше, чем сегодня. Однако из–за опасения фрагментации общества нельзя сохранять крайне гомогенную систему образования тогда, когда остальная часть общества стремится к гетерогенности. Единственный способ разрешения конфликта между необходимостью разнообразия и потребностью в единстве — провести различие в образовании между «данными», как это было прежде, и «умениями и навыками».

РАЗНООБРАЗИЕ ДАННЫХ

Общество находится в состоянии дифференциации. Более того, мы никогда не сможем предсказать — вне зависимости от того, насколько совершенны будут наши прогностические инструменты — последовательность будущих состояний общества. Самое лучшее в данной ситуации, как подсказывает здравый смысл, — это обезопасить выбор нашей системы образования. Точно так же, как генетическое разнообразие способствует сохранению видов, разнообразие систем образования повышает шансы общества на выживание. Вместо стандартных учебных планов для начальной и средней школы, по которым все ученики подвергаются воздействию в основном одной и той же базы данных — т. е. обучаются той же самой истории, математике, биологии, литературе, грамматике, иностранным языкам и т. д., — ориентированное на будущее движение в системе образования должно постараться сформировать широкий спектр предлагаемой информации. Детям будет разрешен гораздо больший выбор, чем в настоящее время, их будут поощрять к знакомству с большим количеством различных краткосрочных курсов (возможно, продолжительностью в две–три недели), прежде чем они решатся приступить к длительному обучению. Каждая школа станет предлагать десятка два факультативных предметов, которые обязательно будут основаны на идентифицируемых предположениях относительно будущих потребностей. Достаточно широким будет и тематический диапазон. Помимо изучения «известных» (т. е. весьма возможных) элементов супериндустриального будущего, будут темы, рассчитанные на интерес к непознанному, неожиданному, вероятному. Осуществить это можно с помощью «вероятностных учебных планов» — учебных программ, созданных с целью подготовки людей к оперированию проблемами, которые не только пока еще не возникли, но, возможно, так никогда и не реализуются. Нам нужно, например, большое количество специалистов для работы в условиях потенциальных, хотя, пожалуй, и маловероятных чрезвычайных ситуаций: заражения земли, занесенного с других планет или звезд, контактов с внеземной жизнью, с чудовищными порождениями генетических экспериментов и т. п.

Уже сейчас нам следует готовить кадры молодых людей для жизни в подводных поселениях. Вполне возможно, что часть следующего поколения будет жить в океанских глубинах. Нам следует вывозить группы школьников на экскурсии на подводные лодки, учить их нырять, знакомить их с материалами для строительства подводных жилищ, с энергетическими потребностями, с опасностями и перспективами, сопряженными с внедрением человека в жизнь океана. И нам следует заниматься этим не только со старшеклассниками, но и с детьми из младших классов и даже дошкольниками.

Других молодых людей следует одновременно знакомить с космическими чудесами, давая им пожить вместе с космонавтами или рядом с ними, узнать о планетарной среде, научиться так разбираться в космической технике, как большинство современных подростков разбирается в семейном автомобиле. Третьих следует не расхолаживать, а поощрять на экспериментирование с типами семьи будущего. Подобные эксперименты, осуществляемые под надежным руководством и направляемые в конструктивное русло, следует рассматривать как часть соответствующего необходимого обучения, а вовсе не как приостановку или отказ от процесса обучения.

В соответствии с принципом разнообразия при возрастании выбора из числа сложных малоизвестных специальностей будет требоваться меньше обязательных курсов. Работая в этом направлении и формируя вероятностный учебный план, предвосхищающий непредвиденные обстоятельства, общество сможет накопить широкий диапазон умений и навыков, включая и те, которые могут оказаться никогда не востребованными, но которые необходимо иметь наготове в случае, если наши высоковероятностные прогнозы будущего окажутся ошибочными.

Результатом такой политики станет появление людей с яркой индивидуальностью, многообразных идей, политических и социальных подсистем.

СИСТЕМА НАВЫКОВ И УМЕНИЙ

К сожалению, необходимость в диверсификации предложения информационных данных усугубит для нас проблему чрезмерно богатого выбора жизненных путей. Поэтому любая программа диверсификации должна сопровождаться энергичными усилиями, направленными на создание у людей общих референтных точек с помощью унификации квалификационной системы. Хотя от всех учащихся не будет требоваться  изучения одного и того же курса, усвоения одних и тех же фактов или накопления совокупности одних и тех же данных, все учащиеся обязательно будут  обучаться основам определенных, широко распространенных профессий, необходимых в человеческом общении и для социальной интеграции. Если предположить дальнейшее непрерывное нарастание факторов быстротечности, новизны и разнообразия, то характер некоторых из этих поведенческих навыков становится ясен. Людям, которые должны жить в супериндустриальном обществе, понадобятся новые умения и навыки в трех ключевых сферах: умении учиться, умении общаться и умении выбирать.

Умение учиться.  С началом дальнейшего ускорения развития мы сможем сделать вывод о том, что знание становится все более «скоропортящимся» продуктом. Сегодняшний «факт» превращается завтра в «дезинформацию». Это вовсе не довод против изучения фактов или суммы знаний — отнюдь нет. Однако общество, в котором отдельно взятая личность постоянно сменяет работу, место жительства, социальные связи и т. д. и т. п., расходует огромные деньги на эффективное профессиональное обучение. А потому в школах будущего должна преподаваться не только сумма знаний, но и умение ею оперировать. Школьники должны учиться умению отказываться от устаревших идей, а также тому, как и когда их заменять. Короче, они должны научиться учиться.

Первые компьютеры представляли собой «память», или банк данных, плюс «программа», или набор инструкций, объяснявших машине, как манипулировать данными. Большие компьютерные системы последнего поколения не только накапливают значительно больший массив данных, но и обладают режимом мультипрограммирования, т. е. оператор при обработке одной и той же базы данных может воспользоваться одновременно несколькими программами. Таким системам тоже нужна управляющая программа, которая выбирает программу для компьютера в данный момент. Способность к наращиванию числа программ и дополнение их главной управляющей программой неизмеримо повысила мощность компьютера.

Аналогичная стратегия должна использоваться и при наращивании адаптивных возможностей человека. Новым мощным дополнительным аспектом образования может стать инструктаж школьников о том, как учиться, как разучиться и как переучиться.

Психолог Херберт Герджой из Организации по исследованию людских ресурсов дал этому простую формулировку: «Новое образование должно научить индивида, как классифицировать и переклассифицировать информацию, как оценивать ее достоверность, как при необходимости изменять категории, как переходить от конкретного к абстрактному и наоборот, как взглянуть на проблемы под новым углом зрения, как заниматься самообразованием. Неграмотным в будущем будет не тот человек, который не умеет читать, а тот, кто не научился учиться»[9].

Умение общаться.  Если и дальше будет нарастать темп жизни, то можно предвидеть, что также все больше и больше станут возрастать трудности в установлении и поддержании полезных контактов между людьми.

Если внимательно прислушаться к тому, о чем говорят молодые люди, то выяснится, что умение завязывать дружбу — некогда простое дело — приобрело для них уже новый сложный оборот. Когда школьники, например, жалуются, что «с людьми невозможно общаться», то они имеют в виду не просто досаду на различие между поколениями, а еще и проблемы, которые возникают у них между собой. «Новые люди, встретившиеся мне за последние четыре дня, — вот все, кого я помню», — пишет Род Маккюэн, поэт–песенник, популярный сейчас среди молодежи[10].

Коль скоро фактор быстротечности признан как причина отчуждения, то становятся понятными некоторые моменты в поведении молодых людей, на первый взгляд странные. Многие из них, например, считают секс быстрым способом «с кем–нибудь познакомиться». Они представляют себе половые контакты не как итог длительного процесса любовных отношений, а как кратчайший путь к глубочайшему человеческому взаимопониманию. То же самое желание ускорить дружеские контакты помогает объяснить их увлечение такими психологическими методиками, как «групповая психотерапия», «Т–группы», «микролаборатории», так называемые тачи–фили, невербальные игры и т. п., в целом всей совокупностью процессов и явлений подпадающими под определение групповой динамики. Вызывающая у них бурный восторг жизнь в коммунах тоже объясняется скрытым чувством одиночества и неспособностью «раскрыться», разоткровенничаться с другими.

Все эти «игры» ввергают своих участников в интимный психологический контакт без долгого подготовительного периода, а зачастую и без предварительного знакомства. Во многих случаях эти взаимоотношения и задуманы как недолговечные, если не сказать мимолетные. Цель игрового процесса — обострить эмоциональные отношения в данный момент. Люди на огромной скорости проносятся через нашу жизнь, и мы не можем позволить себе потратить столько времени, сколь нужно на то, чтобы возникло чувство доверия, чтобы сложилась и окрепла дружба. Таким образом, мы присутствуем при поиске способа прорваться сквозь культуру «примерного» поведения сразу к непосредственному интимному сближению.

Кто–то, возможно, и усомнится в эффективности этих экспериментальных методик, попытается развеять подозрительность и заставить человека оттаять. Но пока «человеко–оборот» существенно не замедлится, образование должно помогать людям мириться с отсутствием глубокой дружбы, мириться с одиночеством и недоверием или оно должно искать новые способы формирования дружеских отношений в кратчайшие сроки. И все же, собирая в группы учащихся, более одаренных творческим воображением, организуя трудовые коллективы нового типа с помощью ли вышеописанных методик или как–то иначе, но образованию придется учить нас общению.

Умение выбирать.  Если, допустим, переход к супериндустриализму увеличит возможность выбора и сложность встающих перед индивидом решений, то совершенно ясно, что образование должно немедленно взяться и за проблему сверхвыбора, т. е. чрезмерно богатого выбора.

Адаптация также подразумевает, что человек должен сделать правильный выбор. Оказавшийся перед многочисленными альтернативами индивид выбирает ту единственную, которая в наибольшей мере совпадает с его системой ценностей. По мере углубления проблемы сверхвыбора человек, у которого отсутствует четкое представление о собственных ценностях (не имеет значения, какими они могут быть), постепенно впадает в угнетенное состояние. Однако чем меньше желания у наших современных школьников попытаться разрешить проблему ценностной ориентации, тем большее значение она приобретает. Неудивительно, что миллионы молодых людей следуют в будущее неустойчивым курсом, кидаясь то туда, то сюда, как неуправляемая ракета.

В доиндустриальных обществах, где система ценностей была относительно стабильна, практически не возникало вопроса о правомочности старшего поколения навязывать свои ценности молодежи. Образование в равной мере занимается как внушением моральных ценностей, так и передачей профессиональных навыков. Как раз на заре индустриализации Герберт Спенсер подчеркивал, что «образование имеет своим предметом формирование характера», что в вольном прочтении означает: заманивать или загонять молодежь силой в систему ценностей стариков.

Когда мощные валы промышленной революции «проутюжили» старорежимную систему ценностей, а новые условия потребовали и ценностей новых, тут–то педагоги и отступили. В пику клерикальному образованию стало считаться прогрессивным преподавание фактов и «дозволение учащемуся принимать самостоятельное решение». Культурный релятивизм и появление научной нейтральности распространили это настоятельное требование и на традиционные ценности. Образование осталось верным риторике формирования характера, однако педагоги избегали собственно идеи внушения ценностных ориентации, воображая, будто они не имеют ни малейшего отношения к ценностям бизнеса.

Сегодня многие учителя испытывают неловкость, когда им напоминают, что учащимся передаются любые ценности, и если уж не через учебники, которыми они пользуются, то через неформальный учебный план. Учащиеся по–прежнему рассажены по местам, звучит школьный звонок, сохраняется возрастное деление, социально–классовое разграничение, авторитет учителя. Они все еще находятся в школе, а не собственно в обществе. Все эти организационные моменты в той или иной степени формируют социальные установки и взгляды учащегося. Однако формальный учебный план продолжает сохраняться, как будто он совершенно независим от системы ценностей. Идеи, события и явления лишаются всех ценностных смыслов и нравственного значения.

Хуже того, учащимся крайне редко рекомендуют анализировать свои собственные духовные ценности, а также ценности, на которые ориентируются их учителя и ровесники. Миллионы проходят через систему образования, и ни разу их не заставили поискать противоречия в их собственной системе ценностей, глубоко проанализировать собственные жизненные цели или хотя бы честно поговорить на эти темы со старшими или ровесниками. Учащиеся скачут из класса в класс. Учителя и преподаватели вечно спешат и все более и более отдаляются. Даже «разговор начистоту» — неформальные внеклассные мероприятия, на которых обсуждаются секс, политика или религия, что позволяет участникам определиться и прояснить свои ценностные ориентации, — проводятся все реже и реже и становятся все менее задушевными, по мере того как нарастает общая атмосфера временности и неустойчивости. Ничего лучше не придумаешь, чтобы плодить людей, неуверенных в своих целях, людей, неспособных принимать эффективные решения в условиях сверхвыбора. Преподаватели супериндустриальной эпохи не должны даже и пытаться навязывать учащемуся жесткий ценностный комплекс, однако они обязаны систематически проводить официальные и неофициальные мероприятия, чтобы помочь учащимся определить, развить и проверить свои ценностные ориентации, каковы бы они ни были. Наши школы так и будут выпускать человека индустриального, пока мы не научим молодых людей тем навыкам, которые необходимы им, чтобы выявлять и объяснять, если уж не улаживать, конфликты в своих собственных системах ценностей.

Поэтому в учебный план будущего должны включаться не только курсы чрезвычайно широкого диапазона, ориентированные на усвоение данных. Надо прививать необходимые в будущем навыки поведения. Учебный план должен сочетать в себе разнообразную, насыщенную фактами содержательную часть с общей подготовкой, которую можно было бы обозначить термином «жизненное ноу–хау» или назвать «знанием жизни». Нужно суметь заниматься и тем, и другим одновременно, передавая одно в условиях и обстановке, которые формируют другое. Строя таким образом определенные предположения относительно будущего и планируя основанные на них организационные и учебные цели и задачи, Советы будущего могут приступить к формированию подлинно супериндустриальной системы образования. Однако остается еще один, последний решающий шаг. Ибо недостаточно переориентировать на будущее систему.  Мы должны изменить субъективную парадигму времени самого индивида.

СТРАТЕГИЯ БУДУЩНОСТИ

И триста пятьдесят лет спустя после смерти Сервантеса ученые все еще находят свидетельства, подтверждающие его глубокое понимание адаптационной психологии, выразившееся в кратком афоризме: «Кто предостережен, тот вооружен». Казалось бы, самоочевидно, что в большинстве ситуаций мы можем людям помочь лучше адаптироваться, если просто снабдим их новейшей информацией о том, что их ждет впереди. Изучение реакции космонавтов, семей вынужденных переселенцев и промышленных рабочих почти однозначно указывает на этот вывод. «Упреждающая информация, — пишет психолог Хью Боуэн, — допускает… поразительное изменение поведения»[11]. Идет ли речь о вождении автомобиля по запруженной народом улице, о пилотировании самолета, решении интеллектуальной головоломки, игре на виолончели или участии в межличностных конфликтах — решение задачи заметно улучшается, когда индивид знает, к чему нужно быть готовым. Мысленная обработка любых упреждающих данных, вероятно, сокращается до объема всей обработки и времени реакции в течение фактического времени адаптации. Уверен, что именно Фрейд сказал: «Мысль — это репетиция действия».

Однако привычка опережать события гораздо важнее специфических битов упреждающей информации. Эта обусловленная подготовкой способность заглядывать вперед играет в адаптации ведущую роль. В действительности одна из секретных пружин успешного преодоления, вполне возможно, кроется в чувстве будущего, свойственном конкретному индивиду. Те из нас, кто идет в ногу с переменами, кому удается хорошо адаптироваться, по–видимому, обладают более глубоким и более развитым чувством предстоящего, чем те, кто плохо с этим справляется. Предвидение будущего стало у них привычкой. Шахматист, который предвидит ходы своего соперника, руководитель, который прогнозирует долгосрочные и перспективные планы, учащийся, который, прежде чем начать чтение с первой страницы, заглянет сначала в оглавление, — всем им, по–видимому, живется гораздо лучше.

Люди весьма отличаются друг от друга тем, сколько они размышляют о будущем. Одни вкладывают гораздо больше душевных сил в заблаговременное самопрогнозирование — воображают, анализируют и оценивают будущие возможности и вероятности. Отличаются люди и тем, насколько далеко  склонны они заходить в своих проектах. Одни привычно мыслят в категориях «отдаленного будущего». Другие же проникают не далее «ближайшего будущего».

Таким образом, у нас имеются по крайней мере два параметра «интереса к будущему»: как много и насколько далеко. Есть данные, что у нормальных подростков созревание сопровождается, по словам Стивена Л. Клайнберга из Принстона, «повышенным интересом к событиям отдаленного будущего»[12]. Тем самым предполагается, что людям разного возраста свойственно уделять будущему и разное внимание.

Могут различаться и их «временные горизонты». Однако не только возраст сказывается на нашем интересе к будущности. Влияет на него и общий культурный уровень, а уровень изменения окружающей среды — это одно из важнейших культурных влияний.

Вот почему имеющееся у индивида чувство будущего играет такую важную роль в его способности преодолевать трудности. Чем стремительнее темп жизни, тем быстрее ускользает от нас современная окружающая обстановка и тем интенсивнее потенциальные возможности реализуются. По мере того как наше окружение постепенно набирает обороты своего поступательного движения, мы не только вынуждены все больше размышлять о будущем, но и расширять горизонты нашего времени, зондируя все более и более отдаленное будущее.

Водитель, тянущийся вдоль скоростной магистрали со скоростью двадцать миль в час, может вполне успешно вписаться в поворот на съездную полосу, даже если знак с отметкой «кратчайший путь» находится в непосредственной близости к съезду. Однако чем с большей скоростью он движется, тем дальше должен быть отодвинут знак, чтобы водитель успел прочитать и среагировать. Точно так же и общее ускорение темпа жизни вынуждает нас увеличить горизонт нашего времени, иначе мы рискуем оказаться застигнутыми врасплох непредвиденными событиями. Чем быстрее меняется среда, тем больше интереса к будущности надо проявлять.

Конечно, некоторые люди заносятся в настолько отдаленное будущее, что их предвидения превращаются в эскапистские фантазии. Гораздо чаще, однако, встречаются люди, предвидения которых настолько беспомощны и краткосрочны, что они не перестают удивляться и приходить в смятение от совершающихся перемен.

Индивид с хорошими адаптивными способностями умеет перенестись во времени ровно на такое расстояние, какое необходимо, чтобы рассмотреть и оценить открытые перед ним альтернативные направления деятельности, прежде чем возникнет необходимость принять окончательное решение, и заранее принять несколько пробных решений.

Исследования, проведенные социологами Ллойдом Уорнером в Соединенных Штатах и Эллиотом Джейксом в Великобритании, показали, например, насколько важен этот временной элемент для принятия решения в менеджменте. Человеку на поточной линии поручена работа, требующая от него сосредоточенности на событиях, близких к нему по времени. От человека, преуспевающего в менеджменте, ждут, что с каждым успешным продвижением по службе он все больше будет интересоваться событиями отдаленного будущего[13].

Социолог Бенджамин Д. Сингер из университета Западного Онтарио, специализирующийся в социальной психологии, пошел еще дальше. По утверждению Сингера, будущее играет громадную, в значительной мере недооцененную роль для поведения в настоящем. Он доказывает, например, что «я» ребенка — это отчасти возврат к источнику, где все устремлено к становлению». Цель, к которой стремится ребенок, — это его «сфокусированный будущий ролевой образ», представление о том, как ему или ей хотелось бы выглядеть в различные моменты будущего.

Этот «сфокусированный будущий ролевой образ, пишет Сингер, стремится… организовать и придать смысловое значение той модели жизни, на реализацию которой он (ребенок) рассчитывает. Однако там, где наличествует только смутно определяемая или функционально несуществующая будущая роль, смысловое значение, которое приписывается поведению после оценки большим обществом не существует, школьные занятия становятся бессмысленными, а равно нормы и правила средних слоев общества и требуемая родителями дисциплина».

Проще говоря, Сингер утверждает, что каждый индивид несет в своей памяти не только мысленное представление о себе самом в настоящем, некий собственный воображаемый образ, но и ряд мыслеобразов о себе, каким бы он хотел быть в будущем. «Этот человек из будущего является для ребенка средоточием внимания, это притягивающий его магнит, можно было бы даже сказать, что это — созданная будущим общая схема настоящего»[14].

Можно подумать, будто образование, занятое развитием личности и повышением способности к адаптации, готово сделать все, что в его силах, чтобы помочь детям в развитии соответствующего отношения к субъективной парадигме времени, приемлемой меры и степени интереса к будущности. Чудовищнее заблуждения и быть не может. Остановимся, например, на колоссальной разнице в подаче современной школой материалов по пространству и времени. Каждому учащемуся практически любой школы старательно помогают локализоваться в пространстве. От него требуют изучать географию. Карты, диаграммы и глобусы — все помогает ему точно определить свое место в пространстве. Мы не только показываем ему, где находится его город, регион или страна, мы пытаемся даже объяснить, как расположена Земля в космическом пространстве относительно других планет солнечной системы и, конечно же, всей Вселенной.

Однако едва дело доходит до локализации ребенка во времени, как мы тут же играем с ним жестокую и злую шутку. Его погружают в прошлое собственной страны и прошлое всего мира. Он изучает Древнюю Грецию и Рим, развитие феодализма, Французскую революцию и так далее. Он знакомится с библейскими историями и легендами своего отечества. Он нашпигован бесконечными рассказами о войнах, революциях и переворотах, и все они заботливо снабжены ярлычками с соответствующими датами в прошлом. В известной мере он даже ознакомлен с «текущими событиями». Его могут попросить принести газетные вырезки, а уж очень инициативный учитель может дойти даже до того, что предложит ему посмотреть по телевизору вечерние новости. Короче, от всего настоящего ему предлагается лишь тонюсенькая щепочка.

А дальше время остановилось. О завтрашнем дне школа хранит молчание. «Не одни только курсы нашей истории заканчиваются годом их изучения, — лет тридцать назад писал профессор Осип Флехтхайм, — но та же самая ситуация складывается при изучении управления и экономической науки, психологии и биологии»[15]. Время, разогнавшись, резко остановилось. Внимание учащегося направлено не вперед, а назад. Будущее, так сказать, изгнанное из класса, изгоняется и из его сознания. И будто бы никакого будущего и не существует. Это насильственное искажение чувства времени нашло отражение в наглядном эксперименте, поведенном психологом Джоном Кондри, профессором кафедры эволюции человека Корнэльского университета. В ходе совершенно самостоятельных исследований в Корнэльском университете и Калифорнийском университете в Лос–Анджелесе Кондри предлагал группам студентов первый абзац из рассказа, где описывается вымышленный «профессор Хоффман», его жена и удочеренная ими кореянка. Девочка в слезах, платьице у нее разорвано, а остальные ребятишки стоят, уставившись на нее. Студентам предлагалось закончить повествование.

Студенты были заранее разделены на две группы. Одной группе первый абзац прочитали в прошедшем времени. Персонажи «слышали», «видели» или «бежали». Студентам предложили: «Расскажите, что мистер и миссис Хоффман сделали и что им сказали дети». Другой же группе весь абзац был прочитан в будущем времени. Им предложили: «Расскажите, что мистер и миссис Хоффман сделают и что им скажут дети». Не считая этой подвижки во времени, оба абзаца и полученные инструкции были абсолютно идентичны. Результаты эксперимента оставили неизгладимое впечатление. В одной группе написали довольно увлекательные и интересные окончания рассказа. Творчески подойдя к делу, студенты ввели новые ситуации и диалоги. Концовки у другой группы получились крайне схематичными, неубедительными, надуманными и вымученными. Прошлое оказалось богато представленным в восприятии, будущее же — бессодержательным. «Складывается впечатление, — поясняет профессор Кондри, — что нам гораздо легче говорить о прошлом, чем о будущем»[16].

Если адаптация наших детей к стремительным переменам будет удачной, то это «искривление времени» прекратится. Мы должны сделать их более чуткими к возможностям и вероятностям завтрашнего дня. Мы должны усилить их чувство будущего.

У общества есть немного встроенных ключей времени, которые помогают осуществлять связь нынешнего поколения с прошлым. Наше чувство прошлого выработано у нас общением со старшим поколением, нашим знанием истории, накопленным художественным, музыкальным, литературным и научным наследием, дошедшим до нас сквозь года. Оно усиливается непосредственным контактом с окружающими нас предметами, каждый из которых связан с прошлым, каждый из которых снабжает нас энграммой отождествления с прошлым. Нет таких ключей времени, которые усиливали бы наше чувство будущего. У нас нет ни предметов, ни друзей, ни родных, ни произведений искусства, ни музыкальных, ни литературных произведений, которые своими корнями уходили бы в будущее. Несмотря на это, существуют способы послать человеческое сознание как вперед, так и назад. Нам нужно начать с создания у народа более глубокого, ориентированного на будущее сознания, но отнюдь не с помощью комиксов с Баком Роджерсом, фильмов типа «Барбареллы» или статей о чудесах космических путешествий или медицинских исследованиях. Конечно, и они вносят свой вклад, но сейчас необходимо все внимание сосредоточить именно на социальном и личностном значении будущего, а не только на его технологических параметрах.

Если у современного человека есть желание справиться с эквивалентом тысячелетий изменения в сжатом промежутке одной–единственной человеческой жизни, то он должен иметь у себя в голове достаточно правильные (пусть и грубые) образы будущего. У людей средневековья был образ загробной жизни, «укомплектованный» живыми мысленными картинами рая и ада. Нам сейчас нужно распространять и разъяснять в обществе динамические, но не сверхъестественные образы, показывающие, какой в стремительно надвигающемся будущем станет жизнь на слух, на вкус, на ощупь, какой у нее будет запах.

Чтобы создать такие образы и этим смягчить шок будущего, мы прежде всего должны сделать приемлемыми рассуждения и домыслы о самом будущем. Мы должны не высмеивать гадалок и прорицателей, а поощрять людей с самого детства свободно рассуждать, фантазировать не только о том, что сулит им грядущая неделя, а о том, что следующее поколение готовит всему человечеству. Мы предлагаем своим детям курсы истории, а почему бы и не курсы «Будущее», в которых получили бы такую же системную разработку возможности и вероятности будущего, как общественное устройство древних римлян или расцвет феодального менора?

Роберт Юнг, один из ведущих философов–футурологов Европы, как–то заметил: «В настоящее время почти исключительное значение придается знанию того, что уже произошло или уже сделано. В будущем… не менее трети всех лекций и практических занятий обязательно будет посвящаться находящимся в работе научным, техническим и философским трудам, произведениям искусства, а также ожидающимся кризисам и потенциально возможным решениям этих сложных проблем в будущем»[17].

Для этих курсов у нас нет литературы из будущего, но зато у нас есть литература о будущем, состоящая не только из великих утопий, но также и из современной научной фантастики. Как литературный жанр научная фантастика отнесена к разряду малопочтенных и, пожалуй, заслуживает такого неуважения критики. Но если мы взглянем на нее не как на литературу, а как на разновидность социологии будущего, то увидим, что научная фантастика может иметь колоссальное значение для формирования привычки к предвидению. Нашим детям обязательно следует изучать Артура Кларка, Уильяма Тенна, Роберта Хайнлайна, Рэя Брэдбери и Роберта Шекли вовсе не потому, что эти писатели могут им рассказать о звездолетах и машинах времени, но, что гораздо важнее, потому, что они могут провести юные умы путями воображаемого освоения джунглей политических, социальных, психологических и этических проблем, с которыми эти дети столкнутся, став взрослыми. Научную фантастику следует включить в список обязательной литературы по программе «Будущее I»

Однако учащимся не следует ограничиваться только чтением. Было разработано много развивающих игр для детей и взрослых на тему будущих возможностей и альтернатив. Игра «Будущее», распространявшаяся Кайзеровской алюминиевой и химической корпорацией по случаю своей двадцатой годовщины, знакомит играющих с различными техническими и социальными альтернативами будущего и побуждает их делать свой выбор. Игра показывает, насколько связаны между собой события, происходящие в технике и в обществе, поощряет играющих думать в категориях вероятности и в различных модификациях может способствовать пониманию роли ценностей в процессе принятия решения. В Корнэльском университете профессор Хосе Вильегас с кафедры проектирования и исследования среды обитания создал с помощью группы студентов несколько игр, тематически построенных на базе домостроения и общественной деятельности в будущем. Еще одна игра, разработанная под его руководством, преследует цель разъяснить, как будут взаимодействовать друг с другом техника и система ценностей в грядущем мире.

С маленькими детьми возможны другие занятия. Чтобы усилить сориентированный на будущее ролевой образ индивида, учащимся можно предложить написать их собственные «будущие автобиографии», в которых они обрисуют себя через пять, десять или двадцать лет[18]. Предлагая эти сочинения для обсуждения в классе, сравнивая высказанные в них разумные предположения, можно выявить и проанализировать противоречия в собственных прогнозах детей. В тот момент, когда «я» разбивается на ряд последовательных самостей, эту методику можно использовать для восстановления цельной личности. Если, например, пятнадцатилетним подросткам дать их «будущие автобиографии», написанные ими лет в двенадцать, то они смогут наглядно убедиться, насколько созревание изменило их собственные образы будущего. Им можно помочь понять, как их ценности, таланты, навыки, умения и знания сформировали их собственные возможности. Учащимся, которым предлагается представить себя через несколько лет, можно напомнить, что их братья, родители и друзья тоже станут старше, и предложить школьникам подумать о «значимых других», какими те станут в своей жизни.

Подобные практические занятия наряду с изучением вероятности и простых методов прогноза, которые могут быть использованы в личной жизни каждого, помогут наметить и модифицировать как личную, так и социальную концепцию будущего любого индивида. Они могут создать у индивида новую субъективную парадигму времени, новую восприимчивость к будущему, которая окажется полезной в преодолении трудностей дня сегодняшнего. Среди высокоадаптивных индивидов, как мужчин, так и женщин, которые действительно живут в своем времени и чутко реагируют на него, отмечается реальная тоска по будущему. Нельзя сказать, чтобы они некритически воспринимали все потенциальные ужасы будущего или слепо верили в перемены ради перемен, просто их отличает всепоглощающее любопытство, непреодолимое стремление узнать,  что случится потом.

Это непреодолимое стремление порождает необычайные и удивительные явления. Однажды я оказался свидетелем трогательной сцены: в группе новичков совершенно седой человек объяснял, что привело его сюда, на мои семинары по социологии будущего. В группу входили составители перспективных планов корпораций и сотрудники крупнейших фондов, издательств и научно–исследовательских центров. Каждый из участников выдвигал свои мотивации посещения семинара. Наконец очередь дошла до сидевшего в углу невысокого человека. Надтреснутым голосом он говорил языком английской риторики: «Меня зовут Чарльз Стайн. Всю жизнь я работаю иглой. Мне семьдесят семь лет, и я хочу получить то, чего не смог получить в молодости. Я хочу узнать  о будущем. Я хочу умереть образованным человеком!»

Необычайная тишина, с которой было встречено это простое заявление, все еще звенит в ушах присутствовавших тогда. Перед этой элоквенцией низко склонились все регалии ученых степеней, титулованных корпораций и престижных должностей. Надеюсь, что мистер Стайн все еще жив, радуется своему будущему и учит других, как и нас научил в тот вечер. Когда миллионы разделят эту страсть к будущему, у нас будет общество, гораздо лучше подготовленное к ударам перемен. Сформировать такую любознательность и сознательную подготовленность — вот кардинальная задача образования. Создать образование, которое сформирует эту любознательность, — вот третья и, пожалуй, основная миссия супериндустриальной революции в школе. Образование должно сместиться в будущее время.

Есть хорошие новости, что они (прим. ред. российская оппозиция) живут на деньги иностранных налогоплательщиков. А еще недавно большая часть этой шушеры жила на деньги российских налогоплательщиков, да и сейчас кое-кто из них живет на деньги российских коммерческих структур, в том числе связанных с государством. На мой взгляд, первый шаг — перевести их на иностранное финансирование. Это было бы очень пользительно.

Второй момент. С другой стороны, формально последним человеком, который заявлял о том, что он будет смещать нежелательные режимы силовым путем, из американских президентов и лидеров все-таки был Джордж Буш-младший. И он сместил Саддама Хусейна с известными последствиями. Давайте не будем требовать от разношерстной коалиции относительно слабых людей такой же внешнеполитической искренности, которая была характерна для людей калибра Рейгана, тогдашних директоров ЦРУ, которые честно говорили, что они выходят на стратегию прямого противоборства с Советским Союзом.

Конечно, они никогда не будут говорить о том, что у них есть в загашнике. Если посмотреть на американскую внешнюю политику, это всегда политика двух-трех дорог. Первая дорога — вести диалог. О чем они могут вести диалог с Россией и российской оппозицией. Конечно, о демократии. О том, как причинить России еще больше добра по сравнению с тем, что уже было причинено в девяностые годы. С другой стороны, нет сценария, при котором в современной конфигурации гибридная война против какой-либо страны обойдется без применения военно-силовых методов. Ни одна гибридная война и цветная революция последнего поколения без применения силовых средств не закончились успехом. Не нужно думать, что они не делают выводы.

На мой взгляд, в Америке идет глубочайшее серьезное переосмысление, в том числе на уровне экспертного сообщества, концепции гибридных войн. Раньше они ее использовали исключительно, как пропагандистский инструмент, а сейчас они начинают разрабатывать ее очень серьезно. Заметьте, как по этому поводу сократилось количество публикаций. Это первый признак. Резкое сокращение публикаций, в то числе экспертно-аналитических, по поводу гибридных войн — это декабрь, когда началась переосмысляться ситуация в Белоруссии, с летними мятежами и бунтами в США.

Но наша проблема в другом. Нет у них времени на холодную войну. Мы все говорили, что они развертывают против нас систему сдерживания. Но сдерживание на английском может звучать containment — это политическое сдерживание, может звучать deterrence, — это сдерживание, устрашение, в том числе через ядерное оружие. Ни на то, ни на другое у них нет времени и ресурсов. Containment — это вообще изначально основа холодной войны. Это жутко дорогая штука. На нее были затрачены, особенно в начале, такие ресурсы, которыми они не обладают на сегодняшний момент. Кроме того, они не обладают такой внутренней устойчивостью. Даже тогда, чтобы ликвидировать внутреннюю уязвимость, пришлось развертывать «маккартизм».

А сейчас они находятся в серьезном цейтноте, потому что момент, когда взорвётся внутренний фондовый рынок, определить не может никто. Туда закачены такие деньги, и это так может развернуться, причем от очень случайного стечения обстоятельств. Поэтому они будут форсировать эту ситуацию, а нам нужно смотреть, где будет внешний запал этого взрыва. На мой взгляд, они уже определили, что это будет Донбасс.

Автор: Дмитрий Евстафьев

Источник: https://actualcomment.ru/u-zapada-net-vremeni-na-kholodnuyu-voynu-s-rossiey-2103051601.html

2.2. Миграционные процессы в контексте проявления экстремистских настроений в обществе

Миграционное движение в Российской Федерации определяется, прежде всего, международной миграцией, оказывающей огромное социально-экономическое и демографическое воздействие. В последние четверть века массовая иммиграция иностранных граждан, прибывающих как на законных основаниях, так и незаконно, способствовала усилению межнациональных и межконфессиональных противоречий, нарастанию напряженности в обществе и росту экстремистских преступлений. В свою очередь преступления экстремистской направленности, порождая замкнутый круг неспровоцированного насилия и ответа на него в качестве расплаты, создают реальную угрозу раскола в обществе.

В последние годы под влиянием глобализации и военных конфликтов в мире наблюдается бурный рост масштабов миграционных процессов, которые по своим результатам неоднозначны и имеют амбивалентный характер. С одной стороны, миграционные процессы способствуют развитию экономики стран, что побуждает политиков содействовать иммиграции, с другой – несут угрозы государственной, общественной безопасности и безопасности личности.

Высокие риски проявлений экстремизма в современных миграционных процессах, широкий общественный резонанс и огромный материальный ущерб от совершаемых экстремистских актов, а также опасность политической нестабильности дают основание утверждать, что феномен экстремизма в миграционных процессах приобрел политическую окраску и представляет реальную угрозу национальной безопасности.

Экстремизм в миграционных процессах представляет собой сложное явление, вбирающее в себя два компонента: радикализацию общественных отношений миграционной направленности и экстремистскую деятельность в миграционной сфере.

Особенность экстремизма в современных миграционных процессах заключается в том, что радикализация миграционных отношений, которая, по нашему мнению, представляет собой процесс обострения миграционных настроений между субъектами миграционного процесса, несущий в себе потенциал ненависти и вражды между ними, развивается между парными субъектами миграционного процесса: мигранты – мигранты, мигранты – местное население, мигранты – органы местного самоуправления и проч., доводя обострение отношений между ними с уровня межличностной и групповой неприязни (радикальные настроения) до уровня вражды и ненависти друг к другу с участием больших людских масс (проявления экстремизма).

Именно радикализация миграционных отношений является источником и мотивом активизации экстремисткой деятельности лиц, групп и организаций в миграционных процессах. И наоборот, экстремистская деятельность лиц, групп и организаций во многом ориентирована на разжигание вражды и ненависти между субъектами миграционных отношений, т.е. на радикализацию миграционных отношений. Таким образом, экстремизм в миграционных процессах одновременно характеризуется и радикализацией миграционных отношений, и экстремистской деятельностью радикально настроенных лиц, групп и организаций.

Миграция как сложное социально-политическое явление оказывает неоднозначное воздействие на социально-экономическую и политическую ситуацию в России. Миграционные процессы играют как положительную, так и отрицательную роль в ее развитии. Позитивное значение миграции заключается в том, что постоянный приток мигрантов, с одной стороны, восполняет демографические потери страны, а с другой стороны, компенсирует увеличивающийся дефицит рабочей силы. Статистические данные показывают, что в ближайшие десятилетия «демографическая яма» в России и ограниченные трудовые ресурсы во многом будут восполняться внешними миграционными потоками, что вынуждает руководство страны последовательно проводить иммиграционную политику, ориентированную на привлечение трудовых мигрантов.

Одновременно с этим, на фоне роста численности мигрантов, отчетливо видны и негативные стороны миграции:

− потоки нелегальных мигрантов стимулируют теневой сектор экономики и недобросовестную конкуренцию, вызывают обострение безработицы, уменьшают пополнение бюджета государства;

− ухудшается экологическая, инфекционная и эпидемиологическая обстановка;

− происходит отрицание и маргинализация, то есть утрата традиционных социально-культурных ценностей коренного населения под воздействием инокультурной низкокачественной миграции;

− нарастает криминализация отношений в обществе, вызванная, с одной стороны, недовольством мигрантами своим бесправным положением и необходимостью их выживания в условиях обостряющегося социально-экономического кризиса, а с другой стороны, формируются этно-, мигранто-, исламофобии, растет недовольство коренного населения, переходящее зачастую в условиях дисфункциональности управленческих и правоохранительных структур государства к внеправовым экстремистским способам отстаивания своих прав;

− сохраняется многочисленный отток коренного населения из Сибири и Дальнего Востока, приводящий к упадку в социальной и экономической сферах этих регионов, и замещающий его бесконтрольный массовый приток иностранных мигрантов (в первую очередь китайских), несущий в себе потенциальную угрозу территориальной целостности страны;

− продолжается эмиграция в более развитые страны наиболее квалифицированных и образованных специалистов («утечка мозгов»), что осложняет модернизационный потенциал российского общества;

− нарастает урбанизация страны, деградация деревень, вызванная стремлением сельских жителей к переезду в более комфортные для жизни крупные города и ряд других негативных тенденций;

− растут риски проявлений терроризма.

Перечисленные выше негативные стороны миграции представляют собой спектр многочисленных миграционных угроз. Однако следует заметить, что представленный перечень нуждается в существенном дополнении. В последние годы особую опасность представляет рост экстремизма в миграционных процессах. Данный феномен является питательной средой для политического радикализма, экстремизма и терроризма. На территориях массовых вселений мигрантов зачастую формируются иммигрантские этнические и религиозные молодежные группировки экстремистской направленности, они демонстрируют свое агрессивное и враждебное отношение к менее сплоченному местному населению. В противовес им из числа местного населения создаются молодежные группировки тоже экстремисткой направленности, ориентированные на разжигание враждебного отношения к иммигрантам.

Формированию среди местного населения неприязненного отношения к мигрантам способствует укоренившаяся в общественном сознании диспропорция региональных рынков труда, вызванная привлечением иностранной рабочей силы на фоне недостатков законодательства по регулированию миграции. Уровень социальной напряженности увеличивается ввиду низкого образовательного уровня и профессиональной подготовки прибывших, отсутствия с их стороны почтительного отношения к российской культуре и национальным традициям. Негативные тенденции успешно используются некоторыми общественными объединениями и их представителями для осуществления экстремистской деятельности[1].

Наибольшая же опасность исходит от экстремистской идеологии в миграционных процессах (фашизм, радикальный национализм, этническая исключительность, религиозное превосходство и другие). В иммиграционной среде экстремистская идеология, подкрепленная экстремисткой деятельностью, способствуют анклавизации мигрантов − обособлению их в пределах отдельных территорий, что в свою очередь влечет за собой: правовой нигилизм, страх перед местным населением и, как следствие, негативное отношение к нему, рост организованной и бытовой преступности, распространение инфекционных заболеваний, рабский труд и рабские отношения, увеличение рядов незаконных мигрантов и многое другое, что не вписывается в рамки цивилизационного проживания людей.

В иммиграционных анклавах практически не развиваются процессы адаптации и интеграции мигрантов. Даже третье поколение мигрантов не может интегрироваться в местное общество. С другой стороны, экстремистская идеология, распространяемая в среде принимающих обществ, формирует негативное отношение местного населения к мигрантам как к пришлым людям чуждой культуры, отбирающим у местного населения рабочие места, являющимися источниками распространения инфекционных заболеваний, роста преступности, терроризма и иных негативных явлений.

В целом идеология экстремизма, распространяемая как в мигрантских кругах, так и в среде местного населения, подкрепленная экстремисткой деятельностью, радикализует общественные настроения, разжигает ненависть местного населения к мигрантам, а мигрантов к местному населению, доводя общественные настроения до черты социального взрыва. Все это указывает на то, что экстремизм в миграционных процессах представляет собой достаточно специфическое общественное явление, несущее угрозу политической стабильности[2].

Руководство России осознает наличие миграционных угроз, в том числе и угрозу экстремизма в миграционных процессах. Так, выступая 31 марта 2016 г. на заседании Совета Безопасности, посвященном вопросам совершенствования государственной миграционной политики, Президент Российской Федерации В.В. Путин заявил: «Мы видим, к каким серьезным последствиям привели практически неконтролируемые потоки беженцев в Европу из стран Ближнего Востока, Северной Африки, из Афганистана, из других регионов. Здесь и всплеск преступности, и конфликты на национальной и религиозной почве, и социальное напряжение. Мигранты, фактически лишенные возможности интегрироваться в общество, становятся объектом пропаганды, вербовки со стороны экстремистов и террористических организаций. Растут радикальные настроения в этой среде. Но радикальные настроения в этой связи растут и среди местных граждан». В Стратегии национальной безопасности Российской Федерации неконтролируемая миграция отнесена к главным стратегическим угрозам национальной безопасности, так как нелегальные каналы миграции пытаются использовать в своих интересах преступные группировки, наркоторговцы, зарубежные спецслужбы, а также эмиссары международных экстремистских, террористических организаций.

В миграционной политике Российская Федерация стремится проводить сбалансированное регулирование миграции населения. С одной стороны, способствует реализации интересов государства и бизнеса, направленных на привлечение в страну мигрантов, с другой – принимает меры по обеспечению государственной, общественной безопасности и безопасности личности.

Приведенные выше рассуждения позволяют сделать ряд важных выводов:

1) Экстремизм в современных миграционных процессах представляет крайне опасное социально-общественное явление, угрозу национальной безопасности современных государств, источник рисков политической нестабильности на территориях массового вселения мигрантов.

2) Экстремизм в современных миграционных процессах имеет тенденцию к росту масштабов и разнообразия своих проявлений, охватывает территории многих стран, включая Россию, с позиций сегодняшнего дня этот феномен, на наш взгляд, можно отнести к доминирующей миграционной угрозе.

3) Российская Федерация при проведении миграционной политики ориентируется в большей степени на привлечение в страну мигрантов, при этом практически упускает проблему противодействия экстремизму в миграционных процессах.

4) По нашему мнению, противодействие экстремисткой деятельности в миграционных процессах необходимо выделить в отдельное направление миграционной политики и отразить это в положениях перспективной Концепции миграционной политики Российской Федерации, сформулировать в документе положения, раскрывающие суть данной политической деятельности.

5) В научном плане противодействие экстремисткой деятельности в миграционных процессах должно стать предметом политологического исследования, в перспективе оно может рассматриваться как самостоятельное научное направление.

Перечень исследовательских структур, действующих в отдельных субъектах ПФО

Республика Татарстан

1. Студенческий дискуссионный политический клуб «Политсковородка» Казанского федерального университета
2. Дискуссионный клуб «Политические бои» в рамках республиканского общественно - политического проекта «ПолитЗавод»
3. Интернет-газета «Реальное время»

Республика Башкортостан

1. Научно-исследовательский и информационный центр Башкирской академии государственной службы и управления при Главе Республики Башкортостан
2. Академия Наук Республики Башкортостан
3. «Школа молодого этнополитолога в Республике Башкортостан»
4. АНО «Центр социокультурного моделирования»
5. Региональная общественная организация развития молодежных инициатив «Лига Молодежной Политики» Республики Башкортостан
6. Институт социально-политических и правовых исследований Республики Башкортостан

Саратовская область

1. Журнал «Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия Социология. Политология»
2. Некоммерческое партнерство «Информационно-аналитический центр Евразия-Поволжье»

Нижегородская область

1. ФГАОУ ВО «Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского»
2. ГБУ ДПО Нижегородский научно-информационный центр