Новости

Россия официально признала документы, выданные властями самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республик своим жителям. В указе уточняется, что документы признаны временно, «на период до политического урегулирования ситуации».

При этом граждане Украины и лица без гражданства, получившие паспорта или свидетельства о рождении в ДНР или ЛНР могут въезжать в Россию, не оформляя визу. Указ вступил в силу в день подписания — 18 февраля.

3 февраля пресс-секретарь Путина Дмитрий Песков заявлял, что Россия официально не признает паспорта самопровозглашенных республик. Однако российские компании и региональные власти принимают их для «гуманитарного содействия», говорил Песков. Он подчеркивал, что украинские документы многих жителей ДНР и ЛНР стали недействительными, а новые им могут выдать только власти самопровозглашенных республик.

Новости

В полиции Малайзии сообщили, что арестован 47-летний Ли Чен Чхоль. Как именно он мог участвовать в покушении, неизвестно. По информации New Straits Times, полиция разыскивает еще трех граждан Северной Кореи в рамках расследования убийства Ким Чен Нама.

Ранее малайзийские правоохранители задержали двух женщин, подозреваемых в убийстве — гражданок Мьянмы и Индонезии. Позднее был задержан гражданин Мьянмы, которого подозревают в связи с задержанной из Индонезии.

17 февраля южнокорейская газета The Korea Times писала, что брата Ким Чен Ына могли убить из-за его денег. Якобы Чен Нам, который больше 10 лет жил в неофициальном изгнании в Китае, в 2011-2013 годах получил большое наследство от отца и дяди. Чен Ын потребовал, чтобы Чен Нам вернулся на родину и привез деньги, которые нужны Северной Корее, но тот отказался. Чен ЫН разозлился и решил убить старшего брата, полагают журналисты.

Ким Чен Нам умер 13 февраля по дороге из аэропорта Куала-Лумпура в больницу. Незадолго до этого он почувствовал недомогание. Предположительно, его отравили две женщины. По одной из версий они использовали отравленный платок, по другой — отравленные иглы.

Стиль

Фото из личного архива

Продолжение. Начало читайте здесь:

• Построить дом и не умереть
• Как выбрать землю под строительство дома
• Кирпич vs. бетон: из чего лучше строить дома
• Большому дому — большой фундамент
• Проект собственного дома: начало
• Проект собственного дома. Первый этаж, часть 1
• Проект собственного дома. Первый этаж, часть 2
• Проект собственного дома. Второй этаж
• Как посадить дом, или Что делать на участке вокруг него

То, о чем мы будем говорить сегодня, — исключительная вкусовщина. Обсуждать, как должен выглядеть фасад дома, — все равно что обсуждать дизайн денег. Но не обсуждать тоже нельзя. Иначе получится так, как с деньгами во всех без исключения странах: их внешний вид спущен откуда-то сверху и все вроде как понимают, что не шедевр, но уже все напечатано, поздно что-то исправлять.

Если вы сами не задумаетесь о том, как будет выглядеть дом, этим займутся:

Архитекторы. Богом клянемся, те, что нам попадались, — ребята из параллельного мира. Конечно, есть потрясающие специалисты, которые все сделают как надо, которые переживают за работы на объекте, следят за соблюдением технологий и качеством. Но большинство, признаемся, все-таки живут на расслабоне и носа на стройку не суют. Проект фасада составляется не исходя из реалий климата или бюджета, а по воле настроения автора: тут у нас будет от пола до потолка стекло, а здесь крыша как у Нормана Фостера. Это в общем-то неплохо, часто даже симпатично, но жить-то в доме вам и разгребать проблемы вам же.

Проектировщики. Если вы купили готовый проект, то дизайном в нем с высокой вероятностью занимался проектировщик. А он — обратная сторона архитектора. Проектировщик ходит по земле, дует на воду и использует только самые технологичные материалы. Скажем, профнастил. Ведь профнастил — это недорого, профнастил — это надежно, повсюду только им и пользуются, чего изобретать велосипед? Да и выглядит он симпатично. Будь воля проектировщика, он бы и обои на профнастил заменил. Тем не менее, признайтесь, любоваться черепичными крышами юга Италии приятнее, чем профнастильными пейзажами в наших широтах.

Фото из личного архива

Строители. Часто именно они выбирают то, какими будут кровля или забор. Хозяин вроде бы выбирает цвет, но закупка все равно на строителях: ну, не было нужного цвета в достаточном количестве, взяли что было. А что, на неделю работы переносить? Хорошо, перенесем, а возвращать купленное кто будет?

В общем, хотя бы задуматься о том, как будет выглядеть ваш дом, — это уже полдела. А сегодня мы расскажем, почему выбрали тот или иной вариант в своем проекте.

Забор

Увы, он у нас есть. Пропитавшись уютом нью-джерсийских районов, где на своем участке ты можешь встретить двух фазанов с выводком в восемнадцать цыплят, или черепаху, или оленя, мы думали, что пусть другие строят что хотят, а у нас будет беззаборная красота. Но то ли опыт соседей, которые лишились части имущества, то ли опыт родителей, которые лишились части участка, когда забор ставил сосед... в общем, у нас забор есть.

Фото из личного архива

Вариант «расчетливый мещанин», когда забор состоит из металлических труб и листов профнастила; вариант «зажиточный мещанин» — забор из профнастила с кирпичными столбами, а также вариант «элитный», когда бетонный забор покрывается имитацией камня и сверху декорируется ковкой, мы сразу отмели. Если уж и делать забор, то живую изгородь, решили мы. По бокам мы посадили дерен (это симпатичный кустарник с красивыми темно-зелеными листьями и красными ветками), а спереди елки. В Белоруссии еловые заборы встречаются очень часто, елки просто стригут, как живую изгородь: зимой и летом непрозрачная и непролазная она. А пока забор подрастает, охранные функции возложили на сетку-рабицу. По деньгам посадка 400 кустов дерена, 40 елок и установка забора из сетки обошлись как раз в цену варианта из качественного профнастила.

Кстати, большой ошибкой будет сэкономить время и вместо кустарников посадить дикий виноград или хмель. Да, через пару лет у вас будет живая изгородь не хуже нашей, но еще через пару лет изгородь будет похожа на стог, всей массой висящий на своем каркасе. Откуда мы знаем это? Именно с такого варианта мы и начинали. Сначала было здорово, а теперь каждый год боремся с лишним виноградом, который повсюду: и на качелях, и на столбе и, о боже, выключите свет, они лезут на свет!

Крыша

Решение о том, какой будет крыша, далось нам намного проще. Есть три основных варианта:

Фото: houzz.com

Фото: houzz.com

Фото: houzz.com

Металлочерепица. Она, безусловно, технологична — уложил, и если сделано это хорошо, то лет на 30 о проблемах с крышей можно забыть. Но это такой аналог линолеума, главная проблема которого: он все время старается быть на что-то похож и, конечно, тем девальвирует себя. Чем-то металлочерепица на черепицу, конечно, похожа, но кто из вас встречал коричневую, зеленую или синюю черепицу? Тем не менее, в продаже металлочерепица таких цветов есть и весьма популярна.

Мягкая кровля. Мягкая кровля тоже бывает разноцветной, но она ничего не пытается собой подменить и потому выглядит интеллигентно. Мы выбрали самые распростые черные прямоугольники. Хотя, надо признать, что именно они смахивают на дорогущие крыши из сланцевых пластин. Тут нам оправдаться нечем — сразу предупредили, что статья о вкусовщине.

Листовой металл. Это самый дорогой вариант, который завязан еще и на хороших рабочих. Вы можете купить дорогой медный лист, но одно неловкое движение кровельщика (о котором он вам, конечно, не расскажет) может обернуться протечкой, устранять которую придется хорошо если летом. Поэтому только проверенные компании с гарантией.

Фото: houzz.com

Фото: houzz.com

Фото: houzz.com

Фасад

Развивая мысль наших прошлых статей «дом — это не квартира», можно сделать вывод о том, что большинству недавних переселенцев намного важнее то, как дом выглядит внутри, чем снаружи. Кто-то скажет: обставить дом дорого, обживутся — займутся и фасадом. Но не занимаются ведь. Думаю, если европейца привезти в наше Подмосковье, он будет думать, что дома стоят недостроенными.

А ведь, если задуматься, что останется от тебя правнукам? Фразы вроде «эти часы носил твой дед» или «это кольцо носила твоя прабабка» звучат волнующе. Но «этот дом построил мой прадед, в нем родились, а потом и выросли дед, отец и я» звучит просто космически.

Мы сразу хотели фасад понаряднее, чтобы на ступенях можно было фотографироваться, чтобы повсюду росли большие деревья, чтобы приезжаешь домой, а дом тебя встречает подсветкой дорожки и входа. Если честно, нам не хватит образования для того, чтобы всерьез рассуждать о внешнем виде домов. Но расскажем, что знаем.

Мы выбрали григорианский стиль, он похож на кейп-код (стиль небольших уютных домиков на побережье океана с фасадом из вагонки и ставнями), но материалы для него более долговечные.

Плоскость стен. У нас будет штукатурка. Мы как раз сейчас консультируемся по поводу разных вариантов исполнения и непременно поделимся тем, что выясним. А пока скажем: лучше всего такой фасад делать из камня, он здорово стареет и с годами будет выглядеть все лучше и лучше, как кожаная куртка.

Кстати, нам как-то устроили экскурсию по Йельскому университету, который на 65 лет моложе Гарварда, но главное здание Йеля — Брэнфорд Колледж — было построено только в 1933 году. Так вот, сколько-то лет назад фасады здания обработали составом, который состаривал камень, правда, немного разрушая его. В итоге эффекта добились, но процесс остановить не могут, и фасад стареет с ураганной скоростью.

Зданиям МГУ и МИДа тоже пошел бы возраст, еще лет 50 — и они бы выглядели отлично, но у нас их отмыли, и теперь они выглядят как будто новенькие. А ведь главное здание МГУ младше Йельского всего на 20 лет.

Фото: houzz.com

Фото: houzz.com

Декор. Декор позволяет отвлечь внимание от стен. Штукатурка не камень и, конечно, будет разрушаться, требуя внимания и реставрации. Кирпич в этом плане практичнее, но, во-первых, на наш взгляд, из кирпича хорошо выглядят только здания почт, банков или фабричных цехов; а во-вторых, кирпич начинает хорошо выглядеть только через сто лет, и мы вряд ли успеем насладиться задумкой.

Так вот, все эти наличники, антаблементы, архитравы и прочие пилястры как нельзя лучше выделяют на плоском фасаде окна и двери и скрывают несовершенства плоскости стен. Нравится минималистичный скандинавский дизайн без свесов с крыш и без наличников на окнах — будьте готовы раз в пару лет заниматься обновлением. Потеки на стенах и отслаивающаяся краска будут скорее говорить о неряшливости, чем о возрасте постройки.

Но с декором можно и переборщить: мы сейчас ремонтируем несколько таунхаусов в разных районах Подмосковья, где декора — как у валютной проститутки в 90-х. Принцип «все хорошо в меру» тут работает как никогда.

Ставни. Одно дело — смотреть на разные фотографии домов, другое — гулять и смотреть на настоящие дома, подмечая, что тебе нравится в них, а что нет. Мы пересмотрели несколько тысяч. На наш взгляд, со ставнями лучше, чем без них.

Окна. Тут, оказывается, тоже квартирное наследие не оставляет. У нас чаще всего как: или раскладка на окнах типа как в Англии и солидный бюджет, или копия окна из проекта одиннадцатиэтажки серии П-44Т с большим окном и маленькой створкой для проветривания, зато гуманно по деньгам. Мы живем в XXI веке, технологии позволяют сделать все что угодно, и тем не менее конструкции окон идут от архитектурных проектов 60-х годов, которые надо было сделать максимально дешево, миллионными тиражами, да еще и из сосны, которая вообще мебельным деревом не является и искривляется и разбухает по два раза на дню.

Мы были бы рады сделать наши окна из дерева или алюминия, но, представляя себе масштаб будущих расходов на всю инфраструктуру дома, дай бог, чтобы хватило на черный пластик.

У нас есть две хитрости: по сути, мы скопировали схему как раз тех советских окон, которые абзацем выше заклеймили. Но мы их развернули на 90 градусов, и получилось, что глухая створка сверху, а открывающаяся часть снизу. Кстати, механизм открывания окна весьма недешевая вещь, поэтому около половины из наших 32 окон будут глухими, это серьезно оптимизирует бюджет. Вообще, по практике жизни за городом, открывать окна приходится раз пять в год и все пять зимой, когда очень холодно и дым из камина не хочет уходить в дымоход, заполняя гостиную. Ну, еще раз летом, чтобы помыть. В остальное время окна приоткрыты на проветривание.

Раскладку на окна мы произведем сами, она будет съемная. Эту идею мы тоже подсмотрели в Америке, съемная раскладка выглядит как настоящая, но при мытье окна просто снимается, открывая доступ ко всей поверхности стекла.

Фото: houzz.com

Фото: houzz.com

Фото: houzz.com

Дверь — это главный элемент фасада. Отсутствие четко обозначенной входной группы — самое большое упущение в дизайне дома. Мозг автоматически ищет входы и выходы из зданий и, найдя, посылает сам себе сигналы удовольствия. Звучит это очень упрощенно, но именно так и работает.

Можно построить самый простой дом из самых простых материалов, но если по бокам от двери сделать светильники, а саму дверь сделать контрастной — все будут хвалить ваш дом и ваше чувство вкуса. Если окажется так, что хвалить будут не все, — позвоните нам, мы приедем и похвалим.

Мы раньше уже рассказывали, что наша дверь будет не особо надежная, зато нарядная и с оконными блоками по периметру. Залезть в дом проще через окно на соседней стене, чем вскрывая замки. К тому же никто не отменял автономных сигнализаций и вневедомственной охраны.

Непросто писать о том, что настолько неоднозначно. Ведь все, о чем мы сегодня рассказали, — результат наших собственных наблюдений. Человек с большим, чем у нас, опытом поцокает языком и хмыкнет или пфыкнет, а человек с меньшим скажет: «Делать им больше нечего кроме как ставни вешать».

У нас правило одно: парковать современный автомобиль, над которым действительно работали лучшие дизайнеры, одинаково странно как рядом с сарайчиком из ОСБ-плит, так и рядом с замком с флюгерами.

Хороших вам выходных, увидимся через неделю.

Авторы — основатели дизайн-проекта Happy Station

Литература

Иллюстрация: GettyImages

Я сижу в наручниках на заднем сиденье автомобиля и тоскливо смотрю на пешеходов, спешащих по своим делам. Вглядываюсь в лица водителей, в проезжающие мимо машины, смотрю на готовящуюся к Новому году Москву, на недавно выпавший снег. Мы едем в тюрьму Матросская Тишина. Мог ли я когда-либо подумать, что попаду в это место?! Мне было проще представить себя космонавтом, отправляющимся в экспедицию на Марс. С грохотом открываются огромные металлические ворота, так называемый отстойник, где мои охранники сдают оружие. Слышится лай собак. Мы въезжаем на территорию.

Тюрьма производит тяжелое, гнетущее впечатление. Тюремщики явно не радуются моему приезду. После недолгих препирательств подписываются какие-то бумаги, и меня сдают с рук на руки. Тюрьма принимает меня. Странное и зловещее место. Место горя и скорби, зла, отчаяния и боли. Место, где сплетаются воедино все человеческие пороки. Меня всегда удивляли сомнительные праздники работников ФСИН. Не так давно с помпой отмечали юбилей Владимирского централа, которому исполнилось сто лет. Пригласив многочисленных гостей и журналистов, тюремщики хвастались тем, что у них сидели Даниил Андреев, Русланова и другие незаконно осужденные известные люди. Здесь постыдиться бы надо, а они на полном серьезе этим гордятся. Что тут скажешь?

Меня заводят во внутренний дворик тюрьмы, где я долго чего-то жду. Я уже не знаю, сколько сейчас времени — ему потерян счет. Часы, по каким-то непонятным причинам являющиеся запрещенным в тюрьме предметом, изъяли у меня еще в Бутырке и «забыли» вернуть. Мне кажется, что проходит целая вечность. Меня заводят внутрь тюрьмы и закрывают в «стакане» — маленьком темном помещении, где можно только стоять. Нет, там есть подобие лавочки — дощечка шириной сантиметров десять, прикрепленная к стене и, очевидно, предназначенная не для сидения, а для издевательств. Уверен, какой-то специалист НИИ ФСИН (а такой на самом деле существует!) написал как минимум кандидатскую диссертацию на тему вроде такой: «Влияние нечеловеческих условий содержания на раскрываемость преступлений». Действительно, из тюрьмы многие мечтают поскорее уехать на зону. Не был исключением и я, но об этом позже.

В стакане я простою очень долго. Меня выводят на медосмотр, где хмурый санитар огромным шприцем с тупой иглой берет из вены кровь для проверки на ВИЧ. Внимательно посмотрев на меня, он почему-то делится со мной своей бедой.

«Не нравится мне здесь работать, аура плохая», — в задумчивости он неожиданно обращается ко мне.

«А где до этого работали?» — интересуюсь я.

«В морге», — отвечает он и тяжело вздыхает.

Из нашей камеры по тюремной арестантской дороге уходит прогон по всей тюрьме — малява: мол, заехал к нам первоход, ранее не сидевший Володя Переверзин из Чертаново

Мне делают снимок «на память», в личное дело, и опять берут отпечатки пальцев. Выдают видавший виды матрас, белье, ложку, кружку, миску и ведут в камеру. Малый спец, камера 412. Я хорошо помню этот момент — он намертво врезался в мою память. Это была уже настоящая тюрьма. Открылись тормоза — дверь, — и я вхожу в камеру. Тусклый свет, веревки, натянутые вдоль и поперек, на которых сушатся вещи, которые по определению не могут высохнуть из-за перенаселенности камеры и только пропитываются специфическим запахом. Разбитые стены. Люди везде, они заполняют все пространство. Теснота неимоверная. Словно я в час пик зашел в переполненный автобус. Кто-то стоит, кто-то сидит, кто-то лежит. Разруха полная. Такого я не видел даже в кино.

В камере находится восемь двухъярусных железных кроватей, стоящих вплотную друг к другу, на сорок человек. Мест не хватает, спят по очереди. Я вхожу, здороваюсь, спрашиваю, кто смотрящий. Это человек из арестантов, отвечающий за соблюдение тюремного уклада жизни — не установленного администрацией, то есть не мусорского режима, а людского порядка. Мы знакомимся. Женя — Художник — арестант со стажем, наркоман, у него ВИЧ. На свободе работал реставратором, окончив специализированное училище. Арестован по статье 158 (кража). Узнав, что я впервые попал в тюрьму, он проводит ликбез. Не здороваться за руку с обиженными (есть такая каста неприкасаемых среди арестантов), не брать у них ничего из рук, не пользоваться туалетом (дальняком), когда кто-то ест. Правила, в общем-то, просты и понятны.

Я рассказываю о себе — кто и откуда. Из нашей камеры по тюремной арестантской дороге уходит прогон по всей тюрьме — малява: мол, заехал к нам первоход, ранее не сидевший Володя Переверзин из Чертаново, по статьям 160 и 174.1. Делается это везде и всегда, для того чтобы спросить и наказать арестантов за прошлые проступки и грехи. Тюремное сообщество живет по своим, подчас более справедливым — людским — правилам жизни. Здесь ничего невозможно скрыть. Находясь двадцать четыре часа в сутки под пристальным вниманием сокамерников, ты становишься полностью понятен окружающим. Я вливаюсь в тюремную жизнь. Мне выделяют шконку, где можно отдохнуть. Спать не хочу, хотя пошли уже четвертые сутки бодрствования. Мы долго разговариваем с Женей. Мне он симпатичен и интересен. Здесь он рисует открытки для всей тюрьмы. Он уважаем и востребован. Благодарные зэки пересылают ему по канатным дорогам чай и сигареты. Здесь у каждого своя роль. Есть дорожник — человек, стоящий на тюремной дороге и отвечающий за тюремную неофициальную логистику. Постепенно я знакомлюсь с другими обитателями камеры.

Другой мой сокамерник, Виктор, утверждал, что закончил ВГИК, режиссерский факультет. Он эрудит и алкоголик, арестован по статье 319 (неповиновение сотруднику милиции) — здесь это одна из самых уважаемых статей. Иными словами, он дал участковому в морду, за что и был арестован. Виктор — мастер художественного слова и пишет для своих сокамерников витиеватые письма, которые те уже от своего имени отправляют на волю возлюбленным.

В камере не хватает всего. Не хватает воздуха, еды, свободного пространства, чая, сигарет. Нет ни книг, ни газет, ни телевизора, радио запрещено. Зато есть масса свободного времени. Каждый пытается хоть чем-то себя занять, скоротать время. Бесконечные разговоры, порой абсолютно бессмысленные и пустые, а иногда и очень интересные. Я разговорился с молодым парнем, он такой же, как и я, первоход. Студент юридического факультета МГУ. Приехал из Иваново и поступил на бюджетное отделение. Он лимоновец. Его арестовали за захват кабинета в здании Администрации президента. Ребята зашли в здание, используя строительный пистолет, забаррикадировались в одной из комнат и вывесили из окна плакат «Долой Путина». Шили им статью «попытка вооруженного захвата власти». Им светил срок до двадцати пяти лет! Что это? Особое рвение следователя, страдающего психическим заболеванием, или стремление полного идиота выслужиться? Про свои обвинения, про похищенные тринадцать с половиной миллиардов долларов и отмытые восемь с половиной я тогда еще не знал, и на вопрос, за что меня закрыли, не мог дать вразумительного ответа. Позже я узнаю, что история о вооруженном захвате власти закончилась относительно благополучно. Этих ребят осудили по «хулиганке», дав незначительные сроки.

С изумлением и непониманием наблюдаю, как мои сокамерники борются с неведомой мне напастью — вшами

Я начинаю обживаться в камере. Наконец-то меня находит адвокат. В этот же день мне приносят передачу со всем необходимым. Мыло, зубная щетка, паста, сменное белье, чай, кофе, сладкое. Перебирая эти сокровища, я ловлю завистливые взгляды сокамерников и ощущаю необыкновенное чувство гордости и радости, чувство уверенности в завтрашнем дне. Я понимаю, что не один, осознаю, что меня поддерживают, обо мне заботятся. Это чувство я пронесу через все эти годы.

Жизнь начинает налаживаться. В тюрьме принято делиться. Получил передачу — отдай на общее. А общее будет перераспределено смотрящим по камере среди нуждающихся, которых большинство. В первый раз я высыпаюсь, проваливаясь в полное забытье. Сплю раз в трое суток. В камере стоит шум и гам, который сливается в постоянный гул, не дающий уснуть. Пока не дойдешь до состояния полного изнеможения, не заснешь. На клопов и тараканов, которыми все кишит, я не обращаю никакого внимания. Зато с изумлением и непониманием наблюдаю, как мои сокамерники борются с неведомой мне напастью — вшами. Самодельным кипятильником они кипятят в тазике белье, спичками прижигают швы на вещах, где скапливаются эти насекомые. Наблюдаю я недолго, до того самого момента, пока сам не ощущаю, что по мне кто-то ползает. Снимаю футболку и с ужасом вижу уже не один десяток насекомых, мирно пасущихся в моем белье, а также множество отложенных яиц. Я с энтузиазмом включаюсь в эту борьбу. Победить вшей в тех условиях невозможно, но нанести серьезный урон противнику в локальном конфликте — вполне осуществимая задача.

Приближается Новый год — 2005-й. Камера живет своей жизнью. Раз в неделю нас водят в душ, который почему-то упорно называют баней. В душевой неимоверная грязь, стены в какой-то слизи, на полу лужи. Некоторые арестованные вообще не выходят из камеры: неизвестно, что лучше — грязь или какая-нибудь инфекция из душа. Мне чудом удается избежать и того, и другого. В тюрьме положена ежедневная часовая прогулка. Тюрьма днем спит, поэтому на прогулку выходят два-три человека. Я радуюсь любой возможности выйти из камеры. Хоть на час, но сменить обстановку. Увидеть небо, хотя бы и через решетку, вдохнуть глоток свежего морозного воздуха. Меня уже не смущают надзиратели, ходящие по периметру забора, окружающего прогулочный дворик. В глаза бросается надсмотрщик женского пола, с причудливой конструкцией на голове: черные волосы наполовину прикрывает сдвинутый набок огненно-рыжий парик, который, в свою очередь, накрывает форменная шапка. Как правило, здесь работают жители других областей, приезжающие на смену или живущие в ведомственных общежитиях.

Мы гуляем с Денисом О. Он идейный лимоновец и готов сидеть. С его коллегой по попытке «захвата власти» я уже знаком. Денис — молодой, хороший, образованный парень, закончивший Калининградский государственный университет по специальности «учитель истории», и его позиция вызывает у меня уважение. Во время прогулки он отжимается и подтягивается, готовясь к выпавшим на его долю испытаниям: тогда ему светило до двадцати пяти лет тюрьмы! Мы общаемся. Мне интересно, чего и как они хотят добиться. Понятно, смены власти. А дальше что? Никакой программы, только лозунги: «Разрушить все до основанья», «Кто был ничем, тот станет всем…» Все понятно, мы это уже проходили. Прогулка заканчивается, и мы возвращаемся в камеру. Завтра Новый год! Первый Новый год в неволе. Несколько человек в камере получают передачи. Мои родственники оплатили доставку из тюремного магазина, и мне приносят сок, конфеты, шоколад, пряники, колбасу. Тюремную баланду есть пока не могу, сижу на хлебе и чае, чувствую, как стремительно снижается вес. «Отлично, похудею», — говорю я сам себе, пытаясь найти положительные стороны в пребывании здесь.

Полочки, любовно склеенные зэком для того, чтобы хоть как-то приукрасить убогий быт, безжалостно срывают и выкидывают за пределы камеры

Камера готовится к празднику. Разделена на части снедь, заварен чифирь, поделены конфеты и шоколад. Все находятся в легком нервном возбуждении. Каждый надеется, что этот новый год принесет удачу, будет последним в тюрьме. Мое пребывание здесь я еще считаю недоразумением. Я пока еще уверен, что освобожусь через несколько месяцев. Предположить, что у меня будет целых семь таких праздников, я не могу. Легкомыслие меня спасает, а надежда помогает жить.

Время тянется очень медленно. Через разбитое окно и решку (решетку) мы слышим Новый год! Отдаленные звуки салюта доносятся до нас, а если вглядеться, то за решеткой видны его отблески. Мы радуемся. После Нового года наступают десять дней тишины. Мертвые дни здесь, как я их называл, и выходные дни там, на свободе. В это время тебе не принесут передачу, не придет адвокат с хорошими новостями, которых ты всегда ждешь.

Неожиданно грянул шмон. Открываются тормоза, и в камеру заскакивают надзиратели. Нас всех выводят на продол (в коридор) и сажают в клетку. Я с удивлением наблюдаю, как из двери вылетает нехитрый скарб арестованных, который считается неположенным, летят какие-то вещи, сыплются самодельные карты. Полочки, любовно склеенные зэком для того, чтобы хоть как-то приукрасить убогий быт, безжалостно срывают и выкидывают за пределы камеры. Шмон так же внезапно заканчивается, и мы возвращаемся в камеру. Там погром. Все перевернуто. На полу гора вещей — тюремщики вытряхнули содержимое наших сумок в одну большую кучу и все перемешали. «Вот суки», — говорю я и начинаю искренне ненавидеть мусоров. Мы долго разбираемся, молча выискиваем свои вещи. В камере стоит тишина. Проходит немного времени, и все возвращается на круги своя. Жизнь продолжается.

Я переживу сотни подобных шмонов. Были случаи, когда надзиратели банально воровали мои вещи, не гнушаясь присваивать майки, ручки и сигареты. Бывало, что обыски проходили вполне культурно, в рамках приличий. Но привыкнуть к этому, принять это я так никогда и не смог. Меня всегда, до последнего дня эта процедура коробила и вызывала чувство брезгливости.

* * *

Несмотря на антисанитарию и бытовые неудобства, я не был морально подавлен. Мы все были очень разные, пропасть разделяла нас. На свободе я бы никогда не встретился с людьми, находящимися со мной в одной камере. Но здесь, в тюрьме, мы жили дружно, общим интересом, объединенные одной бедой.

Стук железа о железо. Продольный называет мою фамилию. «Без вещей», — говорит он. Я выхожу из камеры, и мы идем по длинным и запутанным коридорам Матросской Тишины. Опять закрывают в стакан. Ждать приходится недолго. Вскоре открывается дверь, и меня опять куда-то ведут. Рядом вижу других арестантов. Я спрашиваю конвоира: «Куда идем?» — «На короткое свидание», — отрезает он. Нас заводят в небольшое убогое помещение с длинным столом, на котором расставлены телефоны. Перед каждым телефоном стул. Я сажусь на один из них и вижу перед собой решетку и окно с грязными стеклами. За окном такая же комната, такой же стол, те же телефоны. Открывается дверь, и я вижу, как вбегают в комнату люди и начинают отчаянно метаться, пытаясь найти своих близких. Время ограниченно. Я вижу свою жену, вижу отца, который бросается к телефону, стоящему напротив меня. Почти ничего не слышно. Стоит шум, все стараются перекричать друг друга. Я не слышу, а скорее читаю по губам вопрос: «Как ты?» Изо всех сил стараюсь улыбаться, но, наверное, выгляжу потерянным. У меня ком в горле, я не могу говорить. Свидание заканчивается. Мне кажется, что не прошло и пяти минут, хотя оно длилось целых тридцать. Мне очень больно и тяжело, физически плохо. «Главное, что все живы и здоровы», — успокаиваю я себя. Так близко я видел отца в последний раз. Он умер во время суда, не дождавшись меня.

Издевательства и унижения сопровождают близких весь наш срок — с первого и до последнего дня. Очередь, чтобы сдать передачу, очередь, чтобы зайти на свидание, обыски и огромное количество надуманных неудобств, с которыми они вынуждены мириться.

Как и я, Лебедев еще не знал, что он — мой «подельник»

* * *

Я долго прихожу в себя после первого свидания. Не проходит и нескольких дней, как меня опять куда-то вызывают. На этот раз с вещами. Вечер. Переводят в другую камеру. Дают время собраться. У меня щемит сердце, я не хочу покидать эти стены, этих людей, с которыми уже сблизился. Но иного выхода нет. Сворачиваю матрас и собираю вещи. Прощаюсь с ребятами, с которыми я прожил в буквальном смысле бок о бок больше месяца.

Опять бесконечные коридоры с тусклым освещением. Мы спускаемся в какой-то подземный тоннель, соединяющий корпуса. Мы идем в шестой корпус Матросской Тишины. Камера 601, шестой этаж. Мой сопровождающий не может найти продольного, у которого находится ключ от камеры. Я кладу вещи на пол и сажусь на матрас. Вдруг вижу, что по коридору в сопровождении надзирателя идет Платон Лебедев. Его ведут в соседнюю камеру. Он одет в спортивный костюм, сильно осунулся. Я смотрю на него, силясь что-то сказать. Когда-то, еще до моей работы в ЮКОСе, мы были знакомы. Я его не видел лет пять. Он меня не узнал. Как и я, Лебедев еще не знал, что он — мой «подельник». Об этом я узнаю лишь в августе 2010 года, когда его с Ходорковским будет судить Хамовнический суд.

Находят ключ от камеры. Открывается дверь, и я захожу в просторную полупустую шестиместную камеру. Там два человека. Одного из них я уже знаю — Сережа сидел со мной на малом спецу, когда его перевели сюда. Здесь он уже прислуживает другому зэку лет пятидесяти пяти — Мише Дашевскому. Моет полы, заваривает чай — одним тюремным словом, он здесь шнырь. Миша меня уже ждал. Он — очевидная сука и знает от оперативников о моем приходе. До меня он сидел в соседней камере с Лебедевым. Он много говорит о нем, наблюдая за моей реакцией. Еще больше он спрашивает. Не скрывает, что общается с оперативниками. Предлагает за деньги принести мобильный телефон, водку, какие душе угодно деликатесы. Хвастается, как хорошо они сидели здесь с каким-то заместителем министра и праздновали Новый год. Он не врет. Но меня все это не очень интересует, и я довольствуюсь ассортиментом тюремного магазина. В камере есть неслыханная роскошь — душ. Я тщательно моюсь и перестирываю все вещи, избавляясь от вшей.

Я нахожусь в этой камере несколько дней. Мы коротаем время за игрой в карты. Вечером надзиратель сообщает, что следующим утром я должен быть готов по сезону. Это значит, что меня куда-то повезут. После подъема я одеваюсь, и меня выводят из камеры. Опять — в стакан. Время шесть утра. Стою долго, не нахожу себе места. Ни сесть тебе, ни походить. Можно только стоять. Пытаюсь присесть на корточки. Тоже неудобно. Хочу в туалет, стучу в дверь — сначала ладонью, потом кулаком, потом ногой. Дверь уже сотрясается от моих ударов. Бесполезно. Не достучишься ни до них, ни до их совести — здесь царит абсолютное равнодушие. К одиннадцати утра за мной приезжает конвой и везет меня на допрос в Генеральную прокуратуру. Ура, я вижу белый снег из окна автомобиля, вижу небо и солнце!

Идиллия заканчивается в здании прокуратуры. В коридоре я встречаю Свету Бахмину. Нет, она не идет, а медленно передвигается. Лицо ее бело, как мел, взгляд устремлен в одну точку. Очевидно, она не видит ничего и никого вокруг. За руки, чтобы не упала, ее поддерживают два милиционера. Свету, на тот момент мать двоих малолетних детей, реально пытали. Меня приводят на допрос в уже знакомый кабинет, к уже знакомым следователям. Опять беседа. Опять пустые разговоры. Мне задают странные вопросы: бывал ли я в Самаре или Нефтеюганске?

Не понимая, к чему они ведут, честно рассказываю, что не был. Мне повезло. Иначе это послужило бы «доказательством» предварительного преступного сговора. Меня убеждают дать показания и признать вину. Кажется, такой пустяк, всего-то скажи: «Да, был знаком, получал указания, выполнял приказы, в чем глубоко раскаиваюсь», — и весь этот кошмар закончится, от тебя все отстанут. Но на повестке моего дня вопрос так не стоял, я не воспринимал их посулы. Я не знаю, как повел бы себя, если был бы в чем-то виноват, был бы знаком и получал указания. Здесь же не было ни первого, ни второго, ни третьего. Мне предлагают адвоката, от услуг которого я упорно отказываюсь. Я прошу дать мне возможность позвонить, в чем мне тоже отказывают. Начинается беседа. Кто-то входит и выходит, кто-то играет роль злого следователя, а кто-то доброго. Мне опять рекомендуют признаться и дать показания, пока не поздно. Дружеской беседы явно не получается. Один следователь, человек маленького роста, щупленький такой, одетый в серый костюм, при галстуке и белых носках, срывается. Он визжит и брызжет слюной: «Иваныч! Ты же русский! Что тебе эти евреи, эти Борисовичи?!» Он явно психически нездоров и опасен для общества.

Я не чувствую угрозы, не осознаю реальности происходящего. Мне кажется, что я попал в дурдом. Мои рассказы явно не нравятся следователям, и они разочарованы. Меня проводят в другой кабинет, к уже знакомому «доброму» следователю по особо важным делам господину Хатыпову. Он делает официальное предложение сказать то, чего не было. Мне это кажется дурным сном или сценой из дешевого кинофильма.

Я действительно не понимал, в чем меня обвиняют. «Добрый» следователь Хатыпов вежливо предлагает мне чай, башкирский мед, конскую колбасу и рисует перспективы скорейшего освобождения. Есть совсем не хочется. Спать тоже. Придумывать то, чего не было, мне тоже не хотелось, как не хотелось и конской колбасы. Разговор явно не клеился.

Так и не отведав башкирского меда, я возвращаюсь в тюрьму. Путешествие продолжается.