Будущее национальных делений обусловлено не только перераспределением власти между государствами и иными субъектами. Оно зависит и от специфических основ национального феномена - прежде всего культуры, которая более всего создает рациональные и эмоциональные узы, связывающие сообщество... Глобализация вносит грандиозные перемены в формат культурной жизни, выводя ее далеко за пределы национальных рамок. Но если изменения условий, структуры культурной реальности самоочевидны, то влияние на ее содержание и характер гораздо проблематичнее…

Будущее национальных структур обусловлено не только перераспределением власти между государственными и иными субъектами и институтами. Оно (как и сама силовая динамика) зависит от эрозии или сохранения специфических основ национального феномена, к которым относятся прежде всего его культурные и этнические аспекты.

Фундаментальным элементом идеи нации, отличающим ее от идеи государства, является духовно-культурный компонент - идет ли речь о культуре, сложившейся в основном до образования государства или после. Именно культура в наибольшей степени создает рациональные и эмоциональные узы, связывающие сообщество, и духовную основу его жизни, в том числе в политической сфере. Стереотипное противопоставление гражданско-политической (западной) и этнокультурной (восточной) «моделей» нации уже многократно подвергалось убедительной критике в теоретических и сравнительно-исторических исследованиях. Как подчеркивает, в частности, известный знаток этнонациональных проблем Э.Смит, любой, «даже самый «гражданский» и «политический» национализм при более пристальном рассмотрении оказывается одновременно «этническим» и «лингвистическим» [55, с.126]. В основе консолидации всякой нации лежит та или иная комбинация политических, экономических, культурных и этнических факторов, причем истоки формирования этнокультурного единства нации и образовавших ее этнических групп теряются в глубине веков.

Именно основополагающее значение, которое имеет для этнонациональных общностей их культурное достояние, часто вне зависимости от материальных выгод такой позиции, выделяет их в ряду всех остальных социальных коллективов. В культуре же более всего воплощается духовность - неотъемлемая фундаментальная сторона человека и всей его истории, - которая, как считал М.Вебер, блестяще показавший значение данного аспекта, есть в этом смысле история создания и утверждения ценностей.

И хотя сама этничность и национальные культуры являются историческими феноменами, формируемыми в огромной степени социальными условиями, древние корни и духовная составляющая придают им особую жизнестойкость и огромную эмоционально-мобилизующую силу. Законы их эволюции не умещаются в рамках популярной фразы Э.Ренана: «Существование нации есть ежедневный плебисцит». Духовная сторона национальной жизни заключена не только в людях, представляющих нацию в данный момент, но и во всем наследии ее прошлого, которое является относительно самостоятельной реальностью, подвергающейся реинтерпретации и порой забвению, но неизменной и в своей нематериальной части неуничтожимой. Этим среди прочего обеспечивается преемственность и высокая устойчивость национальных идентитетов, которые, по выражению Э.Смита, способны «пережить отступничество или апатию весьма большого числа отдельных членов коллектива» [56, с.59].

Мыслителями разных направлений давно замечено, насколько эмоциональный заряд национальной идеи отвечает извечным потребностям человеческой природы, которые игнорирует абстрактный рационализм [4, с.25-26]. Русский философ И.А.Ильин связывал это с духовным смыслом бытия, подчеркивая, что без семейного и национального начал человек не может «подняться на ту высоту, с которой перед ним откроется «всечеловеческий» духовный горизонт», ибо «есть закон человеческой природы и культуры, в силу которого все великое может быть сказано человеком или народом только по-своему и все гениальное родится именно в лоне национального опыта, духа и уклада» (курсив И.А.Ильина) [2, с.242, 236].

Эмоционально окрашенные идентитет и социальные узы входят, согласно теории Дж.Бертона, в число «базовых потребностей» человека [10]. А по мнению А.Мелуччи, «потребность в идентитете явно символической природы» «приобретает особое значение в сложных обществах» [55, с.215]. Технократизм и прагматизм же современного урбанистического образа жизни может (особенно в обществах, традиционно несклонных к западному рационализму) делать эмоциональное содержание национального начала еще важнее.

Грандиозные перемены, вносимые глобализацией в культурно-духовную сферу, бесспорны. К наиболее наглядным из них относятся возникновение открытых информационных потоков и пространств; распространение униформизированной поп-культуры, схожих стандартов и стилей жизни и, отчасти, этических представлений; умножение транснациональных контактов всех уровней; использование английского языка в качестве универсального языка общения.

Все это означает глубокую трансформацию условий и механизмов формирования культурной жизни, которая отныне уже не может строиться исключительно или преимущественно в рамках национальных или локальных общностей. «Ценности и суждения испытывают теперь воздействие сложного переплетения потоков национального, международного и глобального культурного обмена» [26, с.259]. Сократилась способность правительств контролировать связи общества с внешним миром - например, попытки китайских властей ограничить использование Интернета натолкнулись на немалые трудности. Некоторые специалисты трактуют культурную глобализацию как переход от территориально привязанных культурных идентитетов традиционного и модернистского типа к другим модернистским и постмодернистским идентитетам с транстерриториальными параметрами [19].

Но если изменения структурных признаков культурной реальности самоочевидны, то их влияние на ее содержание и характер гораздо труднее поддается наблюдению и прогнозу. Обобщения осложняются и неравномерностью глобальных культурных потоков, интенсивность и степень влияния которых резко варьируются в зависимости от регионов, социальных групп и поколений [55, с.215; 19].

Ведет ли глобализация к умиранию национальных и местных традиций, к их конвергенции или вытеснению единой стандартной глобальной культурой? Явления последнего времени опровергают такой гиперглобалистский прогноз прежде всего эмпирически. Напротив, почти повсеместно происходит возрождение и самоутверждение разнообразных партикулярных форм общности, идентитет которых основан на расовых, этнических, религиозных, лингвистических признаках или местно-региональных и даже клановых особенностях. Практика ассимиляции, столь успешно осуществлявшаяся в прошлом, стала крайне проблематичной и подверглась всеобщему осуждению, в том числе в официальных международных документах. Современные иммигрантские меньшинства стремятся поддерживать тесные связи со страной своего происхождения и корневые традиции, образуя по сути новый тип транснациональных сообществ. Даже давно сложившиеся нации сталкиваются с проблемой этнического вызова и культурной неоднородности. Все более популярным лозунгом становится принцип культурного плюрализма.

Перспектива победы «единого культурного порядка глобального рынка» вызывает и теоретические возражения. Символизирующий это «единство» поток унифицированных «культурных продуктов» обладает принципиальными изъянами, подрывающими его способность создать альтернативный идентитет. Об этом уже неоднократно писали Э.Смит, М.Биллиг, Дж.Томлинсон и другие [55; 56]. В противоположность всем существовавшим до сих пор культурным системам - исторически самобытным и эмоциональным - современная поп-культура, оторванная от конкретики какой-либо этнической истории и географической среды, нейтральна и искусственна, подобно своей технологической основе. Построенная на технических эффектах, поверхностная, обращенная более к инстинктам, нежели к сердцу и разуму, она, на наш взгляд, балансирует на грани разрыва с вечными ценностями и духовностью вообще. Не случайно с ней связывают возможность становления совершенно новой личности, обитающей в самодостаточном «электронном глобальном мире» [55, с.215].

По наблюдению У.Ханнерза, одного из авторов концепции «общемировой ойкумены», «нации как таковые, т.е. как коллективные действующие лица, играют лишь ограниченную роль в общемировом культурном потоке... Большинство элементов культурного обмена... - транс- , а не интернациональны, и это скорее подрывает, игнорирует и обесценивает национальные границы, чем прославляет их» [3, с.52]. Однако оторванность от исторических корней, и особенно от высоких достижений мощных национальных традиций более всего обесценивает - в главном, содержательном отношении – сам транснациональный «культурный поток».

Противореча важным аспектам человеческой природы, о которых шла речь выше, он не способен найти глубокий отклик в душах и, следовательно, вряд ли в состоянии стать основой консолидации и глобального самосознания. Между тем в условиях территориально не ограниченной социальной «интерактивности, зависящей лишь от желания и деятельности личности, как обращает внимание А.Мелуччи, потребность в идентитете лишь возрастает. В итоге создается дополнительная почва для подъема этнического и этнически ориентированного национального сознания [55, с 215]. Такова одна из причин, почему оборотной стороной глобализации становится не преодоление, а утверждение этнических уз.

Типичная иллюзия рационального универсализма, на которой базируется вера в глобальную конвергенцию, предполагает, что по мере расширения контактов народы должны убеждаться в своем сходстве и проникаться сознанием единства. Но соприкосновение в неменьшей степени влечет осознание различий, равно как и возможность конкуренции и конфронтации. Тот факт, что «большая часть убийств совершается близкими друзьями и знакомыми», напоминает, что тесные отношения могут порождать не только любовь и единение, но и размежевание и яростную вражду [59, с.55].

Возрождение группового идентитета, развитие концепции групповых прав - все это лишний раз демонстрирует, что рационалистический идеал абстрактного человечества ошибочен; люди не являются, не могут и не хотят быть только человеческими существами, вне связи с их культурой, полом и другими особенностями. Унифицирующие аспекты глобализации многими воспринимаются как опасность «неприемлемого оскудения» и порождают инстинктивное и осознанное противостояние ей. Типичная позиция по этому поводу содержится в заявлении корсиканских представителей, первый пункт которого гласит: «В нынешнем контексте мондиализации («мондиализация» - принятое во французском языке обозначение «глобализации». – Прим. авт.) ... сохранение наших отличий является жизненно важным императивом» [6].

Асимметричный характер процессов культурной глобализации способствует больше размежеванию и конфликту, нежели интеграции. И многие этические представления, и масс-культура, и сама глобалистская философия, которые усиленно продвигаются на мировом культурном рынке в качестве универсального достояния, являются продуктом эволюции западной цивилизации. Одно из достоинств широко известной статьи С.Хантингтона [33] состояло в том, что он одним из первых в кругах западного истеблишмента, публично и недвусмысленно обозначил этот факт и сопряженные с ним проблемы. Не только оторванность от классических ценностей, но и особая чуждость другим народам ослабляет шансы импортируемых «культурных потоков» вытеснить национальные и этнические традиции.

Тенденция к противодействию наступлению технократической утилитаристской этики и бездуховной масс-культуры обозначилась уже достаточно явно. Но если до сих пор она выражалась более всего в радикальном традиционализме и религиозном фундаментализме, то в будущем этот протест может принять более адекватные и современные формы.

Немалые перспективы здесь открывают те же электронные медиа-технологии. Еще в 80-х годах появились исследования, демонстрирующие, как телекоммуникационные и компьютерные средства способствуют консолидации отдельных этнокультурных групп, возрождению полузабытых этнических культур и мобилизации этнополитических движений [46; 51]. Именно эти сети, там, где они имеются, помогают сегодня даже географически рассредоточенным меньшинствам избегать ассимиляции: например, выходцы из Южной Азии или курды, живущие в европейских странах, поддерживают свою культуру с помощью соответствующих каналов спутникового телевидения.

По мере распространения и освоения новых носителей информации, на них смогут опираться и старые национальные культуры (что уже начинает происходить в Японии и Китае) и, быть может, даже высокое искусство. Засилие американской низкосортной продукции в глобальных коммуникациях отражает сегодняшнее, но вряд ли вечное лидерство США в коммуникационных технологиях, а также сам начальный этап их освоения. Некоторые эксперты предсказывают, что только те медиа-компании, которые стремятся приспособить продукцию к местным и национальным особенностям, имеют шансы сохранить сильные позиции на рынке [24, с.60].

Мало напоминает гомогенизацию и происходящее в сфере экономической культуры. Вместо ожидаемого сторонниками «глобального порядка» усвоения всех принципов западного предпринимательства его технологии соединяются с местными традициями, образуя то, что Дж.Грэй называет «новыми разновидностями капитализма»: весь китайский бизнес, например, ориентирован на семейные связи, явные национальные особенности отличают и японские компании и т.д. [24, с.58-60].

Этому не противоречат заключения Э.Геллнера, концепция которого строилась на анализе соотношения между национальными культурами и экономическими потребностями. Верный философии универсализма и в значительной степени экономического детерминизма, он был убежден в том, что «влияние общих для всех потребностей индустриального производства, единой науки, сложной международной взаимозависимости и непрерывного соприкосновения и общения без сомнения приведет к некоторой степени глобальной культурной конвергенции» [21, с.118]. Тем не менее, «различия между культурными стилями жизни и общения, несмотря на сходную экономическую основу, останутся достаточно большими, чтобы требовать раздельного обеспечения и, следовательно, раздельных культурно-политических единиц, будь то полностью или частично суверенных» [21, с.119]. «Хотя старый спектр народных культур вряд ли выживет, кроме как в выставочной музейной форме, - полагал Э.Геллнер, - международный плюрализм подлинно разных высоких культур без сомнения (и к счастью) останется с нами» [21, с.120-121].

Высокая вероятность сохранения культурно-национальных разграничений не означает ни их неизменности, ни их абсолютности. Нельзя сказать, что глобализация лишь усиливает осознание неоднородности и готовит почву для столкновения культур. На такой посылке зиждется предсказание С.Хантингтона о том, что «следующая мировая война, если она случится, будет войной между цивилизациями» [33, с.39]. Однако эта уже не раз критиковавшаяся концепция игнорирует, прежде всего, общечеловеческое и социально-универсальное измерение отдельных культур и их исторический характер. На протяжении истории ценности и сознание народов неизбежно развиваются, меняя их идентитет и общественный уклад. В современном мире процесс расширения сближающих элементов в рамках партикулярных культурных систем, безусловно, просматривается. Он связан и с унификацией материальных стандартов, с потребностями современного урбанистического образа жизни, с утратой сакральности традиций в условиях свободного движения информации, с признанием универсальности ряда социальных институтов и ценностей.

Кроме того, само разрушение культурных границ, как подчеркивают Р.Робертсон, М.Уотерс и другие, вынуждает представителей всех культурных групп соотносить себя с «глобальной ойкуменой», осмысливая свое место в ней и свои связи с ее ведущими силами [47; 61; 36]. Этими тенденциями, по-видимому, и объясняется парадокс, который в свое время констатировал Э.Геллнер: интеллигенция, «движущая сила раннего национализма» сейчас в большинстве своем олицетворяет снижение барьеров и ослабление межнациональных предубеждений [21, с.118].

Другое возражение С.Хантингтону не менее важно. Линии генерируемых глобализацией культурных конфликтов, скорее всего, будут иметь более многоплановую, и в том числе транснациональную конфигурацию, не вписывающуюся в простую модель «столкновения цивилизаций». Новые параметры культурной жизни несут с собой напряженную и быстро меняющуюся диалектику всевозможных партикулярных, национальных, универсальных и псевдоуниверсальных элементов сознания на всех уровнях. А это означает обострение конфликта не только между обществами и цивилизациями, но и внутри их — между различными аспектами идентитета и самосознания для каждого общественного субъекта от индивидуума до нации.

Отдельной проблемой является возможность формирования нового единого культурного пространства в рамках Европейского союза с его особыми условиями. Тут имеется целый ряд более или менее общих, хотя и не одинаковых по географии распространения традиций и черт, к которым относятся западное христианство, культурное наследие античности, Возрождения и различных трансъевропейских стилей в искусстве, философия рационализма и эмпиризма, либерально-демократические устои, лингвистическая расово-этническая близость. Во всех этих областях, однако, элементы сходства сочетаются с различиями, которые, согласно некоторым концепциям, не менее существенны, чем барьеры между европейцами и неевропейскими народами. Это касается, например, несовпадений между католицизмом и протестантизмом, между этническими группами и национально-психологическими типами. Насколько эта относительная общность способна сформировать новый уровень «единства в многообразии», провозглашенного культурным принципом Европы, - вопрос спорный, который дискутируется уже несколько десятилетий [12]. Включение в состав ЕС стран Центральной и Восточной Европы делает эту задачу еще более проблематичной.

Сейчас в западноевропейских обществах наблюдается несколько разнохарактерных процессов и феноменов, знаменующих системные, хотя и не вполне ясные по своему исходу перемены. Во-первых, к ним относятся подтачивающие национальный идентитет тенденции социально-этической эволюции, одним из выражений которых выступает современная масс-культура. Философия индивидуализма и материализма, гедонистская ориентация на потребление и развлечение, подчинение запросам посредственности и сугубо рационалистическим задачам роста и управляемости - все вместе это девальвирует коллективные ценности и формирует унифицированное технократическое восприятие жизни, маловосприимчивое к духовному вообще и его национально-культурному измерению в частности. Различные концепции «нового гражданства», к числу авторов которых принадлежит известный немецкий философ Й.Хабермас, отбрасывают уже всякое упоминание о культурно-историческом аспекте, видя в политическом сообществе исключительно «организацию по производству и распределению благ» либо механизм осуществления индивидуальных прав и принципов правового государства. Звучат даже предложения «заменить расплывчатую категорию «гражданин» более четким понятием ответственного потребителя...» [53, с.208].

По убеждению Э.Смита, в отрыве от конкретно-исторической традиции, вызывающей глубокий отклик в душах, вряд ли может сложиться подлинный европейский идентитет. С этой точки зрения консолидация Европы возможна лишь в органической связи с культурами и опытом ее народов, что предполагает не вытеснение национальных идентитетов, а их эволюцию и органическое дополнение идентитетом европейским. Тем не менее нельзя исключить, что при современной налаженности политических технологий на Западе денационализация сознания не стала бы помехой надгосударственной интеграции в ЕС, а облегчила бы ее, хотя и была бы деструктивна для качества и смысла европейского единства.

Во-вторых, в общественном сознании расширяются и другие предпосылки для интеграции. Бесспорно преодоление шовинистических настроений - националистической экзальтации, вражды и недоверия к соседям: так, французы и немцы в опросах 1983 и 1988 гг. поставили друг друга на первое место среди друзей своей страны [13]. Ослабли державные мотивы, особенно популярность военных институтов и ценностей. Распространение самоидентификации в качестве «европейцев» свидетельствует о прогрессе европейского сознания, хотя его степень оценивается весьма по-разному.

В-третьих, несмотря на «европеистскую» и «глобалистскую» ориентацию элит, достаточно прочными остаются и культурная неповторимость европейских наций, и основы национального сознания. Об этом позволяют говорить отнюдь не только акты враждебности к неевропейским иммигрантам, электоральные успехи правонационалистических партий или достаточно серьезная оппозиция дальнейшей интеграции. Население в основном сохраняет базовые патриотические ценности, хотя и без экзальтации, характерной для прошлого. Даже там, где доля лиц, не испытывающих чувства национальной гордости, считается высокой, она достигла к началу 90-х годов всего 15-19% (в Италии и Франции) [13, с.182-183]. Причем опросы не выявили почти никакой зависимости привязанности к родине от ее современных материальных достижений, что подтверждает непрагматический характер этих уз.

Напротив, ЕС, по общему признанию, не становится объектом эмоций: «Преданность «Европе», доминирующая над преданностью стране, ...встречается лишь в редких случаях увлеченных «еврократов» [31, с.67]. Слова Р.Арона о том, что «старые нации будут жить в сердцах людей, а любовь к европейской нации еще не родилась» [55, с.217] сохраняют свою актуальность, несмотря на весь прогресс трансъевропейских контактов и связей. В этом смысле реальный опыт явно разошелся с ожиданиями европейских энтузиастов-федералистов 50-60-х годов.

И, наконец, четвертым важным феноменом является тенденция к признанию этнического и культурного плюрализма на фоне быстро растущей неоднородности населения. На волне этнического «взрыва» 50-70-х годов стали добиваться возрождения собственных культур и политического признания исторические меньшинства Западной Европы. К концу XX столетия государствам в результате децентрализации и других реформ удалось достичь ощутимого прогресса в преодолении сепаратизма и конфронтации на этой почве. Но положение чрезвычайно осложнил новый этнический вызов. За последние десятилетия в Западную Европу иммигрировали 10-12 млн. человек из Азии и Африки, причем ценности и принципы новых иммиграционных общин, основанные чаще всего на исламе, глубоко контрастируют с европейскими нормами. Усиливающаяся этнокультурная мозаичность европейских обществ меняет их культурный облик и осложняет национально-духовную консолидацию, а легализация этничности и сопутствующих ей прав ставит под вопрос традиционную для Запада либерально-гражданскую доктрину нации. Вместе с тем, повышая значимость этнокультурного и этнонационального начала, этот фактор в какой-то степени противостоит тенденции к технократизации и денационализации сознания. К тому же тесное соприкосновение с носителями восточных культурно-религиозных традиций в лице новых меньшинств может стимулировать интерес западноевропейцев к собственным философско-духовным истокам, к чему и призывает некоторая часть европейских интеллектуалов.

Этническая проблема - неоспоримая реальность нашего времени - вообще часто представляется, наряду с над- и транснациональными явлениями, одним из основных механизмов разрушения национального начала в условиях глобализации. Историк У.Макнэйл, предрекая в 1986 г. распад наций и исчезновение национализма, обосновал это именно возвращением к состоянию полиэтничности в связи с потребностью в привлечении иностранной рабочей силы, мобильностью населения и другими чертами глобализирующегося мира [38].

Хотя не все причины этнического подъема имеют отношение к глобализации, взаимное усиление наднациональных факторов и этнической фрагментации очевидно. Можно лишь согласиться с У.Макнейлом, Я.Пенроуз и другими авторами, когда они указывают на различные аспекты этой взаимосвязи. Во-первых, уязвимость государств «сверху», обусловленная наднациональными силами, открывает дверь внутренним вызовам. Во-вторых, поиск ответа на растущую нестабильность в государственных рамках направляется в иное русло - «установления новых, обычно меньших, общностей, которые обеспечивают возрождение чувства групповой сплоченности и самоконтроля» [44, с.17].

Однако принципиальные возражения вызывают дальнейшие заключения этих ученых. По словам Я.Пенроуз, «традиционная» основа геополитического группирования - нация - становится все более чуждой и неадекватной мировому порядку, который продуцируется глобализацией» [44, с.17]. А Дж.Нэйсбит убежден: «Мы движемся к миру 1000 стран... Национальное государство мертво. Не потому, что национальные государства были поглощены супергосударствами, а потому, что они распадаются на более мелкие, более эффективные части, точь-в-точь как большие компании» [24, с.68].

Между тем логика, выводящая конец наций из самоутверждения этничности, уязвима уже потому, что она противопоставляет национальное этническому в качестве взаимоисключающих феноменов, тогда как они родственны по сути и совместимы практически. Не только любая сепаратистская программа, но и любое этническое движение требует признания за своим народом (или группой) неких прав на основании его культурно-исторических и предполагаемых генетических особенностей - т. е. апеллирует к принципу национализма. Этнический вызов означает не разрыв с идеей нации, а протест против конкретных территориально-политических разграничений и иерархии власти между народами, одни из которых получили национальный статус и свою государственность, а другие - нет. Иными словами, под вопросом оказываются конкретные исторически сложившиеся воплощения национального принципа, а не сама концепция. Более того, политизация этничности представляет собой обращение к национализму все более широкого круга этнокультурных групп, и в этом смысле - можно говорить не о поражении, а скорее о торжестве национальной идеи.

Фактически это вынуждены признать и те, кто, как Я.Пенроуз, настаивают на «отчаянной потребности в новой концептуализации геополитической организации». Ведь ни наднациональные, ни субнациональные структуры, констатирует она, «не порождают никакой реальной альтернативы существующей системе», поскольку они не оспаривают базовую идею связи между культурой и властью [44, с.21].

Этнический «взрыв» обнажил внутренние противоречия классической для Запада либеральной модели государства-нации. Индивидуально-гражданская философия единения при игнорировании этничности, несмотря на все успехи в достижении общенациональной солидарности, оказалась одновременно мифом. Ведь все западные нации имеют свой культурный идентитет, обычно опирающийся на культуру доминирующего этноса. Личное равенство обернулось культурной ассимиляцией и попранием коллективных прав меньшинств, которым пришлось бороться за признание самого факта своего существования. А отождествление нации с совокупностью граждан, жесткая связь между статусом нации и государственностью, отрицание многонациональной государственности - все эти характерные тезисы западной доктрины создают там особенно трудноразрешимые дилеммы. Даже предоставление реального политического, экономического и культурного самоуправления не удовлетворяет полностью такие народы, как каталонцы или баски, которые желают быть признанными в качестве наций, не обязательно связывая это с отделением. Однако удовлетворение такого требования предполагает фундаментальной разрыв с западной концепцией нации. В свою очередь, подобный пересмотр затрудняется не только силой идейной традиции, но и растущей вследствие иммиграционной политики Запада полиэтничностью общества.

Этнический подъем отнюдь не свидетельствует об умирании национального начала, но он, безусловно, влечет за собой напряженность и множество проблем в национальной сфере для всех обществ. Полная реализация национального идеала - «каждому народу - свое государство» - вообще недостижима, рост же этнического самосознания меньшинств как никогда осложняет ее, умножая противоречия и конфликты на этой почве. Все народы оказываются перед необходимостью переосмысления своих основ и границ, отношения к власти и корреляции между этнокультурными, национальными и гражданско-государственными аспектами единства. Всем придется искать или совершенствовать пути осуществления групповых прав меньшинств. А условия культурного плюрализма заставят, видимо, нации и общества задуматься над границами «права на отличие «, которые они могут допустить, не жертвуя своими фундаментальными ценностями и социальной интегрированностью.

Вместе с тем вряд ли этнический подъем предвещает повальный процесс распада сложившихся государств и образования новых, хотя отдельные изменения политической карты возможны. Во-первых, территориальное разделение не является стратегическим решением проблемы неоднородности, которая в эпоху миграций и мобильности имеет тенденцию воспроизводиться вновь и вновь. Во-вторых, этническая неоднородность и консолидация меньшинств вполне совместимы с общенациональным и общегосударственным культурно-духовным и политическим единством.

И законы человеческого самосознания, структура которого постоянно усложняется и дифференцируется, и исторический опыт говорят о возможности множественного идентитета: еще древние афиняне ощущали себя в равной степени ионийцами и греками, а средневековые жители Берна - швейцарцами и протестантами [54, с.67-68]. Феномен этничности же, как подчеркивает Э.Смит, обладает особым «луковичным характером», «способностью формировать концентрические круги идентитета и лояльности, когда более широкий круг охватывает более узкий», так что «человек может гармонично и в равной мере являться членом клана, этнической группы, национального государства и даже паннациональной федерации» [55, с.201].

Собственно, национальное единство и до сих пор, в так называемую «эру национализма», в большинстве случаев находилось в своего рода симбиозе с полиэтничностью. Даже в странах Западной Европы, где давно завершилось формирование общенационального культурного пространства и сознания, окончательного растворения собственного идентитета компактных меньшинств никогда не достигалось. Ассимиляции с самых ранних ее этапов сопутствовали культурно-просветительные этнические движения, становление которых относится, например, в Каталонии еще к XVIII в., в Бретани и Фрисландии - к началу XIX столетия и т.п. А преобладающей формой политической идеологии меньшинств стали и остаются автономистские идеи, соединяющие общегосударственное единство с этническим самоутверждением.

Растущая культурная мозаичность обществ действительно ощутимо видоизменяет структуру национального единства. Но трудно согласиться с Я.Пенроуз и другими, кто утверждает, что полиэтничность и глобализация «растворяют культурный базис претензий на существование «нации» [44, с.19]. Возвращение меньшинств к собственным корням, похоже, не сопровождается их отчуждением от общенациональной культуры, овладение которой (в том числе и новыми иммигрантами) диктуется объективными причинами. Языки и традиции относительно небольших групп, имеющие узкий ареал распространения, явно недостаточны, чтобы обеспечить социальные потребности и личности, и коллектива в современных условиях. Мобильность населения, подвижность этнической географии дополнительно требуют объединяющей культурно-лингвистической основы социальных связей - роль, которую будут продолжать играть прежде всего национальные культуры. Все это способствует утверждению двойного культурного идентитета меньшинств и даже двойного этнического сознания, которое зафиксировано, например, у 40% голландских фризов и у 50% французских бретонцев [25, с.12]. Таким образом, самоутверждение меньшинств пока не столько разрывает культурное единство в рамках сложившихся наций и государств, сколько придает ему более сложную «многослойную» конфигурацию.

Эта эмпирически наблюдаемая тенденция соответствует теоретическим заключениям, к которым пришел Э.Геллнер, анализируя «экономическую инфраструктуру высокоразвитого индустриального общества». По его словам, «ее неизбежные следствия будут и впредь создавать условия, при которых люди зависят от культуры, а культура требует стандартизации в рамках достаточно обширных пространств и нуждается в поддержании и обеспечении с помощью централизованных институтов. Про лучшие мобильные онлайн казино рунета читать подробнее на http://goblinscave.ru/ - тут собраны самые лучшие казино для телефона. Другими словами, способность людей получить работу и найти социальное признание будет и впредь зависеть от постоянной и сложной системы подготовки, которую не в состоянии предоставить клан или местная группа. Но при этом определение политических единиц и их границ не сможет полностью игнорировать распределение культур. В целом с незначительными исключениями националистический императив совпадения политического и культурного будет по-прежнему действовать. В этом смысле не стоит ожидать окончания эпохи национализма» [21, с.120-121].

Нельзя согласиться и с обычно односторонней трактовкой взаимосвязи между глобализацией и этнической фрагментацией - как создающей лишь кумулятивный эффект разрушения, национальных структур. Ее последствия скорее двойственны; вызовы «сверху» и «снизу», с которыми сталкиваются институты нации и государства, не только усиливают, но одновременно в какой-то мере уравновешивают друг друга. Это хорошо видно на примере Европы: именно европейская интеграция, наличие в лице ЕС противовеса диктату государств немало способствовали умеренному характеру современного западноевропейского этнонационализма и его примирению с центральными властями.

Непреклонность правительств в отношении сепаратизма и достигнутые в борьбе с ним успехи, в свою очередь, предостерегают против недооценки устойчивости национальной государственности. А признание менее радикальных требований этнических групп свидетельствует о способности государств более адекватно согласовывать интересы и права всех категорий своих граждан и тем самым расширяет политические предпосылки для общенациональной консолидации.

[1] Геллнер Э. Национализм возвращается //Новая и новейшая история. – М., 1989. - № 5. - С. 55-62.

[2] Ильин И.А. Путь к очевидности. - М., 1993. - 431 с.

[3] Комарофф Дж. Национальность, этничность, современность: Политика самосознания в конце XX в. // Этничность и власть в полиэтничных государствах / Отв. ред. Тишков В.А. - М., 1994. - С.35-70.

[4] Нарочницкая Е.А. Национализм: История и современность. - М, 1997. - 59 с.

[5] Шремп Ю. Глобализация как шанс // Intern, politik (русское издание). - М., 1999.-№ 12.-С. 3-14.

[6] Acquaviva М. et al. La Corse et la Republique // Monde diplomatique. - P., 1999. -A. 46, N 543. - P. 14.

[7] After the cold war/Ed. by Keohane R. et al. - Cambridge, 1993. - 481 p.

[8] Autonomy/Ed. by Suksi M. - Hague etc., 1998.- 370 p.

[9] Beyer P. Globalizing systems, global cultural models and religions // Intern, sociology. -L, 1998. - Vol.13, N1. - P. 79-94.

[10] Burton J. Conflict: Resolution and provention. - N.Y., 1990. - XXIII, 295 p.

[11] Cassen B. La nation contre le nationalisme // Monde diplomatique. - P., 1998. - A. 45, N 528. - P. 9.

[12] Culture and identity in Europe / Ed. by Wintle M. - Aldershot, 1996. - 226 p.

[13] Dogan M. Comparing the decline of nationalisms in Western Europe // Intern, social science j. - Oxford., 1993. - Vol. 45, N 2 (136). - P.177-198.

[14] Dunn J. Introduction: Crisis of the nation state? // Contemporary crisis of the nation-state/Ed. by DunnJ. - Oxford etc., 1995. - P. 3-15.

[15] Fischer D. Nonmilitary aspects of security: A systems approach. - Aldershot etc., 1993. -XV, 222 p.

[16] Fitoussi J.-P. Mondialisation et inegalites// Futuribles.- P., 1997. - N 224. - P. 5-16.

[17] Fricaud-Chagnaud G. L'histoire apres la fin de l'histoire // Defense nat. - P., 1993. -Nov. - A.49. - P. 45-55.

[18] Galtung J. Globalization and its consequences.- Taipei, 1997. - 14 p. in recto.

[19] Garcia Candini N. Consumidores у ciudadanos: Conflictos multiculturales de la globalizacion.- Mexico, 1995. - 305 p.

[20] Garrett G. Global markets and national politics // Intern, organization. - Cambridge, 1998. - Vol. 52, N4. - P. 787-824.

[21] Gellner E. Nations and nationalism. - Oxford, 1983. - 150p.

[22] Giddens A. The consequences of modernity. - Cambridge, 1990. - 200 p.

[23] Giussani P. Empirical evidence for trends toward globalization // Global circus: Narratives of globalization / Guest ed.: Levis N. - Armonk (N.Y.), 1996. - P. 15-38. -(Intern. J. of polit. economy: Vol. 26, N 3).

[24] Gray J. False dawn: The delusions of global capitalism. - L., 1998. - 222 p.

[25] Gurr T.R. Minorities at risk: A global view of ethno-political conflicts. - Washington, 1993. - 427 p.

[26] Held D. Democracy and globalization //Global governance. - Boulder, 1997. - Vol. 3, N 3. - P.251-267.

[27] Hernando E., Narochnitskaia E., Ortuose M. et al. Globalization and interstate conflict. - Uppsala, 1998. - 46 p. in recto.

[28] Hirschman A. Essays in tresspassing. - N.Y., 1981. - VIH, 310 p.

[29] Hirst P., Thompson G. Globalisation in question. - Cambridge, 1996. - 222 p.

[30] Hobsbawm E. Nations and nationalism since 1780. - Cambridge, 1990. - 200 p.

[31] Hoffman S. Thoughts on the French nation today //Daedalus. - Cambridge, 1993. - Vol.122, N 3. - P. 63-80.

[32] Horowitz D. Ethnic groups in conflict.- Berkeley etc., 1985. - VI, 697 p.

[33] Huntington S. The clash of civilizations? // Foreign affairs. - N.Y., 1993. - Vol. 72, N 3. - P. 22-49.

[34] Kapstein E. Workers and the world economy // Ibid. - 1996. -Vol. 75, N 3. - P. 16-37.

[35] Lacoste I. Viv. la nation: Destin d'une idee geopolitique. - P., 1997. - 140 p.

[36] Lerche Ch. The conflicts of globalization //Intern, j. of peace studies.- Formosa, 1998. - Vol. 3, N1.-P. 47-66. '

[37] Levis N. Globalization and kulturkampf // Global circus: Narratives of globalization/Guest ed.: Levis N. - Armonk (N.Y.), 1996. - P. 81-129. - (Intern. J. of polit.economy; Vol. 26, N 3).

[38] MacNeill W. Folyethnicity and national unity in world history. - Toronto, 1986. – VII, 85 p.

[39] Mann M. Etat-nation: Mort ou transfiguration? //Debat. - P., 1995. - N 84. - P. 49-69.

[40] McGrew A. Globalisation: Conceptualising a moving target //Understanding globalisation, the nation - state, democracy and economic policies in the new epoch. - Stokholm, 1998. - P. 5-25.

[41] Milward A. The frontier of national sovereignty: History a. theory. 1945-1992. -Routhledge, 1993. - 248 p.

[42] La mondialisation contre I'Asie //Maniere de voir. - P., 1999. - N 47. - 100 p.

[43] Omahe K. The end of the nation state.- N.Y., 1995. - 256 p.

[44] Penrose J. Globalization, fragmentation and a disfunctional concept of nation//The ethnic identities of Europ. minorities /Ed. by Synak B. - Gdansk, 1995. - P. 11 -25.

[45] Porter M. The competitive advantage of nations. - L. etc., 1990. - XX, 855 p.

[46] Richmond A. Ethnic nationalism and post-industrialism //Ethnic a. racial studies. - L., 1984.-Vol.7, N1.-P. 4-18.

[47] Robertson R. Globalization: Social theory a. global culture. - L., 1992. - 240 p.

[48] Rosenau J. The dynamics of globalization //Security dialogue. - L., 1996. - Vol. 27, N 3. - P. 247-262.

[49] Ruggie J. Territoriality and beyond //Intern, organization. - Cambridge, 1993. - Vol. 47, N 1.-P. 139-174.

[50] Sachwald F. Les defis de la mondialisation: Entreprises et nations //Les defis de la mondialisation: Innovation et concurrence /Sous la dir. de Sachwald F. - P. etc., 1994. - P. 473-485.

[51] Schlesinger Ph. On national identity: some conceptions and misconceptions criticized //Social science inform. - L., 1987. - Vol. 26, N 2. - P.219-264.

[52] Schmidt V. The new world order, incorporated //Daedalus. - Cambridge, 1995. - Vol. 124, N 2. - P. 75-106.

[53] SchnapperD The European debate on citizenship//Ibid. - 1997. - N 3. - P. 199-222.

[54] Smith A. National identity and the idea of European unity //Intern, affairs. - L., 1У92. - Vol. 68, N 1.-P.55-76.

[55] Smith A. Nationalism and modernism. - L., 1998. - 276 p.

[56] Smith A. The supersession of nationalism? //Intern, j. of comparative sociology. - Leiden. 1990. - Vol. 31. N 1/2. - P. 1-31.

[57] The state in Western Europe /Ed. by Muller W. et al. //West Europ. politics. - L., 1994. - Vol.17, N3 (spec, issue). - 214 p.

[58] Strange S. The retreat of the state. - Cambridge, 1996. - 218 p.

[59] Volf M. Bosnie: Victoire sur la violence et role de la religion //Concilium. - P., 1997. -N 272. - P.47-55.

[60] Wallace W. Rescue or retreat? The nation state in Western Europe //Contemporary crisis of the nation-state /Ed. by Dunn J. - Oxford etc., 1995. - P.52-76.

[61] Waters M. Globalization. - L., 1995. - 160 p.

[62] Went R. Globalization: Myth, reality, and ideology //Global circus: Narratives of globalization /Guest ed.: Levis N. - Armonk (N.Y.), 1996. - P. 39-59. - (Intern. J. of

polit economy; Vol. 26, N 3).

Источник: Нарочницкая Е.А. Национальный фактор в эпоху глобализации // Процессы глобализации: экономические, социальные и культурные аспекты / РАН. ИНИОН. – М., 2000. – 232 с. – (Актуальные проблемы Европы / Редкол.: Пархалина Т.Г. (гл. ред.) и др. 2000, № 4, ISSN 0235-5620). – С. 102 – 155.

Международный день космоса.

1091 год. Произошло первое зарегистрированное на Руси затмение солнца.

1731 год. Для охраны побережий и островов Тихого океана, открытых русскими землепроходцами и мореплавателями, создана Сибирская военная флотилия с главной базой в Охотске. Отмечается как День Тихоокеанского флота.

1773 год. В ходе русско-турецкой войны (1768–1774) русские войска под командованием А.В. Суворова, применив отвлекающий маневр, в результате ночного штурма без приказа взяли турецкую крепость Туртукай, сорвав планы противника соединить свои силы на среднем Дунае. Именно по этому случаю Екатерина II сказала: «Победителя не судят» – и прислала полководцу крест Св. Георгия.

1848 год. На Невском проспекте торжественно открылся «Пассаж» – крытая галерея с 64 торговыми помещениями. Здесь поместились магазины, концертный зал, рестораны, выставки диковин. Автор проекта академик архитектуры Рудольф Желязевич.

1864 год. В Москве основано первое исправительно-учебное заведение для малолетних преступников, так называемый Рукавишниковский приют по имени создателя Николая Рукавишникова.

 1919 год. Вышел Декрет СНК о предварительной цензуре книг и запрете несанкционированного создания частных издательств.

1921 год. На Украине создана комиссия по ликвидации неграмотности во главе с Г. Петровским.

1921 год. Подписан Союзный договор между РСФСР и Грузинской ССР.

1929 год. Заместитель народного комиссара по военным и морским делам и председателя РВС СССР Иосиф Уншлихт подписал приказ «Об установлении звания для начсостава РККА «Военный переводчик»». Этот приказ, узаконил профессию, существовавшую в русской армии на протяжении многих столетий. С 2000 г.  в России этот день отмечается как День военного переводчика . 

1937 год. Начала свою работу первая в мире дрейфующая на льдине научная станция «Северный полюс-1», хотя официальное открытие станции состоялось 6 июня 1937 г. Перед членами экспедиции стояла задача собрать научные данные по широкому кругу параметров атмосферных явлений, метеорологии, геофизики, гидробиологии. Станцию возглавил И.Д. Папанин, её сотрудниками стали гидролог П.П. Ширшов, геофизик-астроном Е.К. Федоров и радист Э.Т. Кренкель. Руководил экспедицией Отто Юльевич Шмидт, пилотом флагманского самолёта Н-170 был Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов. Отмечается День полярника, установленный Указом Президента РФ № 502 от 21 мая 2013 г., в знак признания заслуг людей данной профессии.

1942 год. Учреждён почётный нагрудный знак «Гвардия» для личного состава гвардейских частей и соединений Красной Армии и ВМФ, а также нагрудный знак «Снайпер», «Отличный артиллерист», «Отличный танкист», «Отличный подводник», «Отличный Торпедист». Для ВМФ в качестве армейского знака утверждена прямоугольная пластина с георгиевской лентой.

1991 год. С 21 по 25 мая прошёл IV съезд народных депутатов РСФСР, в ходе работы которого был принят Закон о Президенте РСФСР.