Мариуш Швидер: Пан профессор, под вашей редакцией вышла книга, экземпляр которой я имел честь получить от вас в прошлом году, под названием «Восточная политика Польши — между геополитическим фатализмом и проклятием бессилия». Почему для описания вы выбрали такие термины, как «проклятие» и «бессилие»? В конце концов, они иррациональны, а политика обычно подчиняется законам логики.

Станислав Белень: Название упомянутой вами книги — это драматический призыв к руководителям нашего государства, ответственным за внешнюю политику, в том числе на восточном направлении по отношению к ближайшим польским соседям: Белоруссии, России и Украине, чтобы власти образумились. Конечно, у меня нет иллюзий, что такой призыв принесет какой-то положительный эффект, ведь правители редко читают книги и редко меняют свое поведение под влиянием рациональных аргументов. Польская политика не всегда руководствуется законами логики и рациональности ради выявления оптимального выбора. Вместо рационализма в нем преобладает антирационализм, то есть переживание различных идиосинкразий, псевдоморальные догматы и «прометеевские» видения. Политические установки, да и мировоззрение многих рядовых граждан, детерминированы национальной истерией, мученичеством «побежденных» и навязанным свыше героическим нарративом, что ведет к деградации индивидуального восприятия. Невежество и внутренняя зависимость от других польской восточной политики — фатальная отличительная черта того времени, в котором мы живем. Мало кто сейчас может позволить себе честную оценку того, что польская восточная политика контрпродуктивна и иррациональна, ибо приносит больше вреда, чем пользы. Что интересно, синдром «стайного мышления» распространен среди политиков, журналистов и аналитиков. Как трудно взглянуть правде в глаза и увидеть устрашающую цену всех ошибок и девиаций (прежде всего моральных затрат, но и материальных). Однако безальтернативной политики не бывает. Многие решения можно было не только спроектировать, но и реализовать по-другому, то есть лучше. При этом в восточной политике, по крайней мере, на протяжении последних десяти лет существует одна закономерность — при всех ошибках, при всём этом помешательстве из-за Смоленской катастрофы, при неспособности украинцев построить нормальное государство, судьбы поляков в Белоруссии — во всём виновата исключительно Россия, особенно ее президент Владимир Путин.

М. Ш.: Что является самым большим препятствием на пути к восстановлению нормальности?

С. Б.: Наибольшим когнитивным и практическим барьером на пути к встрече друг с другом является этноцентризм. Он фокусируется на польских комплексах, суть которых в поддержании различных претензий и требований, связанных с реальными и мнимыми обидами. Польский подход заключается в отказе другим в праве выражать свое собственное историческое мнение, если оно упускает из виду то, что полякам кажется важной и освященной кровавой жертвой. Между тем у каждой нации есть своя память и деликатные темы, на их основе которых она выстраивает свою идентичность, редко обращая внимание на других. Искусство состоит в том, чтобы найти возможность влиять на эти процессы извне через диалог нормализации и определяющийся историками дискурс. Важно признать различия аргументации и воздерживаться от их оценки исключительно со своей точки зрения.

Польская сторона в последние годы много сделала для создания огромного культурного диссонанса в отношениях с Россией. Это парадоксальное явление, потому что культуры двух народов привлекательны друг для друга, есть огромные достижения по взаимопроникновению и ценному сотрудничеству (вы пишете об этом в своих прекрасных книгах, например в последней, озаглавленной «Как мы строили Россию»). Тем не менее в атмосфере институциональной русофобии переход от враждебности к признанию отличных идентичностей потребует постоянных усилий и слома созданных барьеров недоверия, отвращения, негативного отношения и предрассудков. Прежде всего, после многих лет регресса политикам потребуется немало мужества, чтобы противостоять сложившимся моделям и переформатировать общественное мнение о России (начиная со школ, далее посредством средств массовой информации до политических партий).

М. Ш.: Многие эксперты в Польше, а также в других странах, например России, о которой мы говорим, считают, что за действиями Варшавы в отношении наших восточных соседей стоят интересы и интриги Вашингтона, Берлина, Брюсселя… Насколько линия «отталкивания» России от Европы является польской политикой, а в какой степени она нам навязывается? И служит ли это интересам Польши?

С. Б.: А многие ли эксперты обладают смелостью указать настоящих авторов унизительных для Польши инструкций со стороны? Когда в нашей стране были опубликованы работы американского геополитика Джорджа Фридмана, я много раз публично спрашивал, каково отношение польских аналитиков к этой навязчивой идеологической обработке и открытому признанию, что в стратегии США и НАТО в отношении Восточной Европы, особенно Украины и России, а также в отношении Германии Польша рассматривается инструментально. По сути же, не нашлось ни одного эксперта, который оценил бы такие книги как проявление наглого вмешательства в политическое мышление и суверенные дела Польши. В результате опоры исключительно на инициативы американского гегемона и трансатлантического альянса исчезло собственное мнение и самостоятельная политика. В стране практически нет независимого аналитического центра, который бы не заложил доктринальную основу для курса беспрекословного послушания и верного исполнения инструкций, исходящих от США и западных структур.

Стоит отметить, что многие постулаты польской восточной политики (независимо от того, являются ли они собственной продукцией или выработаны под влиянием внешних факторов) ошибочны. Так, например, сторонники Idealpolitik не правы в том, что лишь демократизация России по примеру Запада может привести к улучшению взаимоотношений. Это ложный диагноз исходных условий, в течение многих лет повторяемый, как мантра, в кругах, инфицированных западным крестовым походом за демократию и права человека, а также и их собственным анахроничным «прометеизмом». Исторические знания о России и наблюдаемая действительность противоречат такому «нереалистичному оптимизму».

На основании вышеприведенных наблюдений можно попытаться сделать неопределенный прогноз о том, что позитивные изменения в польско-российских отношениях произойдут лишь тогда, когда наступит поворотный момент во всей международной системе, когда произойдет «трансгрессия» Запада в сторону новой интерпретации его цивилизационной идентичности и потерпит фиаско политика «миссионерства» в международных отношениях. Несколько лет назад Генри Киссинджер писал, что «международный порядок, установленный и объявленный западными странами как универсальный, достиг переломного момента. Его рецепты понятны во всём мире, но нет единого мнения относительно их применения; на самом деле такие концепции, как демократия, права человека и международное право, могут толковаться настолько по-разному, что воюющие стороны обычно используют их друг против друга в качестве боевых кличей» («Порядок мира», перевод М. Антошевича, издательство Czarne, Воловец, 2016, с. 341).

Нынешнее «узкотуннельное» мышление о России, приверженность устоявшейся вражде и отчуждению, отсутствие понимания иной правоты и цивилизационных моделей приводят к рецидиву актов конфронтации и дестабилизации не только в пространстве соседей. Правящая политическая элита на Западе родом из Холодной войны и заражена синдромом враждебности. Их международные стратегии основаны на идеологически мотивированном соперничестве. Следовательно, место одного врага после его ухода должен занять другой. Россия подходит для этой роли, как немногие, потому что она унаследовала уникальное наследие империи и воинствующего коммунизма. Поэтому структуры западного мира, пережившие Холодную войну, не столько приспособились к новой реальности, сколько перенесли старые образы врага в новую реальность. Пора приступить к обширным дипломатическим мероприятиям, чтобы активировать существующие механизмы консультаций и принятия решений, а если окажется, что они потеряли динамику и доверие, следует запустить новые институты и платформы сотрудничества. Однако для этого нужны новые люди, пришедшие из периода после Холодной войны, которые могут дать диагностику современному капитализму и противостоять злу, которое он принес в масштабах всей планеты. Хищный капитализм в равной степени подчиняет себе демократические и авторитарные государства. Налицо драматическое столкновение между остатками суверенитета многих государств и агрессивным вмешательством в их дела международного капитала. Отсюда необходимость обращать внимание на реальные источники угроз, а не на то, чтобы постоянно указывать на отдельные страны, как на врагов. В отличие от эгоистичного и националистически настроенного Дональда Трампа Джо Байден — космополит и интернационалист, его команда сосредоточена на продвижении интересов крупных корпораций, формально относящихся к США, поэтому эскалация конфликта с Россией отвечает интересам как большого капитала, так и милитаристских кругов.

М. Ш.: Итак, что можно сделать, чтобы изменить статус-кво?

С. Б.: Польская политическая мысль — от правой до левой — требует глубокой переоценки, когда дело касается векторов внешней политики. В глобализированном мире, подверженном различным цивилизационным бедствиям, в том числе биологическим, о чем свидетельствует пандемия коронавируса, искать врагов среди соседей — анахронизм. Ведь безопасность ваших близких определяет вашу собственную безопасность. Прав был Михаил Горбачев, когда писал, что «мы все в одной лодке, кто бы ни бил по этой лодке, тот бьет сам по себе».

Необходимо срочно начать подготовку интеллектуальной и политической почвы для выработки нового порядка в международных отношениях с учетом необходимости создания современного видения польскости в мире взаимозависимых наций и государств. В своем поиске исторической правды молодые исследователи могут, наконец, дистанцироваться от риторики восстаний, мученичества и лозунгов о независимости, начать выстраивать реалистичное повествование, основанное на поиске того, что может объединить соседние народы с точки зрения решения проблем и угроз, а не расчесывать старые обиды и создавать новые споры. Обсуждение польско-российских проблем следует переориентировать с уровня эмоций и морализаторства на уровень рациональности. Условием для этого является восстановление критического осмысления себя, но также и возвращение к нормальному языку. Лингвисты справедливо указывают на милитаризацию публичного дискурса. Что создает атмосферу конфронтации как во внутренних делах, так и в международных отношениях, ставя стороны в положение врага и жертвы, агрессора и атакованного (К. Клосинска, М. Русинек, «Добрые перемены, или Как управлять миром с помощью слов», издательство Znak, Краков, 2019).

Прежде всего, молодое поколение поляков должно отстаивать Польшу и ее независимую внешнюю политику, основанную на суверенном, независимом от иностранных инструкций понимании национальных интересов. Нужно суметь выбраться из порочного круга «невозможности» и не ввязываться в антиправительственные или антироссийские авантюры на Востоке — в Белоруссии и на Украине. В интересах всех жителей земного шара создать новую «планетарную» солидарность. Строительство ментальных барьеров между странами перед лицом возрастающих глобальных угроз — это путь в никуда. Лица, принимающие политические решения, которые полагаются на демократическую легитимность своей власти, не могут чувствовать себя освобожденными от ответственности за международные стратегии, которые имеют негативные последствия для Польши в долгосрочной перспективе. Ответственность не может быть абстрактной, мифологизированной известной фразой, однажды возведенной на конституционный уровень, — «перед Богом и историей». Или перед никем.

М. Ш.: Какие вы видите условия для восстановления рациональной восточной политики Польши?

С. Б.: Восточная политика Польши определяется ее отношением к России. Польские правительства являются заложниками «старого мышления», ссылаются на исторические травмы и несправедливость, а также на угрозу зависимости, вызванную имперскими устремлениями соседа. Во многих западных обществах, ориентированных на будущее, существует лучшее понимание необходимости измениться и принять вызов со стороны новых проблемам, чем ностальгировать по потерянному миру. Современный мир требует от государств принятия адаптивных стратегий, способности справляться с проблемами, связанными с развитием цивилизации, новой фазой технологического и культурного развития. Похоже, что современная польская политическая элита, а вместе с ней и общественное мнение, не готовы к таким изменениям. Только смена поколений политической элиты позволит нам выйти из порочного круга бессилия и фатализма.

Чтобы создать ситуацию, способствующую началу диалога с Россией, прежде всего необходимо отказаться от некоторых доктринальных допущений, определяющих стратегии Запада, в том числе Польши, в отношении России. Для этого, во-первых, необходимо пересмотреть тезис о том, что лишь демократические государства гарантируют поддержание международного мира. Внутренние политические системы, безусловно, определяют характер внешней политики государства, но это не означает «исключительную приверженность демократии миру». В мире, который разнообразен с точки зрения политических систем, следует, скорее, стремиться к сближению интересов и согласию относительно элементарных ценностей, общих для большинства, а не навязывать свои собственные системные модели.

Во-вторых, необходимо отказаться от милитаризации международных отношений. После окончания Холодной войны мы стали свидетелями наибольшего увеличения расходов на модернизацию вооружений. Почему упускают из виду или просто вполголоса намекают, что величайшая демократическая держава в мире — одно из самых вооруженных и воинственных государств в мире? Является ли неспособность заметить это явление результатом своеобразной когнитивной слепоты или постоянной зависимости мировых политических, журналистских и научных кругов от западного гегемона? Не без участия США и Запада замедлились переговоры по разоружению, снизилась эффективность контроля над вооружениями и произошел огромный регресс в области широко понимаемых мер укрепления доверия.

В-третьих, уважение к международному праву требует объективности при оценке его нарушений. Между тем имеют место так называемые двойные стандарты, например, в отношении принципа невмешательства во внутренние дела и уважения территориальной целостности государств. Давно доказано, что некоторым странам дозволено больше, чем другим. Россия подвергается наибольшему осуждению, но именно Соединенные Штаты и их союзники долгое время международное право трактовали инструментально.

М. Ш.: Ждет ли нас «долгий холодный век» или даже «ледовый период»?

С. Б.: Подход к польско-российским отношениям должен быть диалектическим, а не детерминированным. В конце концов, не факт, что они всегда должны оставаться холодными и враждебными. Об этом знают народы сегодняшнего Запада — англичане и американцы, англичане и французы, французы и немцы. Можно найти и другие примеры перехода от состояния враждебности в ходе долгого и трудного процесса примирения к состоянию нормальности, мирного сосуществования и активного сотрудничества. Последние форматы не обязательно должны быть бесконфликтными. Различные споры — это естественная черта международного взаимодействия в любые времена. Вышеупомянутые примеры национального примирения были возможны, потому что стороны были независимы во время достижения «прочного мира и взаимопонимания». Они руководствовались собственными соображениями и национальными интересами, подведя честный баланс в многолетней борьбе.

Аналогия исторических примеров прощения в отношении польско-российского примирения может оказаться необоснованной, если смотреть не только на глубокую асимметрию обеих сторон с точки зрения соотношения сил, эскалацию страха и неправильного восприятия, но и на запутанность Польши в сетях зависимости, ограничивающую ее собственную инициативу и проявление воли к примирению. Эта проблема, повторяю еще раз, требует критического взгляда на инструментальное использование Польши в ходе конфронтационной борьбы между Западом и Россией. Честная идентификация национальных интересов сквозь призму чужой правоты позволяет лучше понять существующие ограничения. Жалко, что в польских исследованиях эти вопросы не рассматриваются, чтобы не подпасть под действие обязательной политкорректности.

Россия объективно играет важную роль в международных отношениях не как участник западного сообщества, а как его противовес. Никакие магические заклинания о том, что это уже «постдержава» или «страна в перманентном кризисе», здесь не помогут. С так называемым другим миром, где доминирует Китай, Россия играет стабилизирующую роль в балансе сил в глобальной международной системе. Для экзистенциальных интересов каждой стороны желательна конкуренция или даже соперничество, но не взаимное уничтожение. Соединенные Штаты и их западные союзники прекрасно понимают, что если они пойдут на военную конфронтацию, это закончится необратимой катастрофой для всех. Поэтому нагнетание напряженной атмосферы и милитаризация мышления не только чрезвычайно затратны, но и вредны. Однако они служат интересам военных и оборонных лобби, которые извлекают выгоду из вооруженного бума. В этом контексте следует понимать и отсутствие политической воли к урегулированию конфликта на востоке Украины.

Мариуш Швидер — политолог, арабист, бывший советник МИД Польши. Окончил МГИМО и аспирантуру дипломатической службы Польского института международных отношений. Писатель, публицист, занимается историей польско-российских отношений.

Станислав Белень — профессор Института международных отношений Варшавского университета, специалист по внешней политике России. В 1999—2014 годах был главным редактором журнала Stosunki Midzynarodowe-International Relations. В 2017 году был награжден Золотым крестом за заслуги перед наукой, а в 2011 году — медалью Национальной комиссии по образованию.

Источник: https://iarex.ru/articles/80863.html?utm_source=smm-tg

В таком случае потенциальные три основные части послания мы можем свести в две: внутриполитическую и внешнеполитическую.

Внутриполитическую не считаю нужным особенно комментировать — она в целом стандартна и рассказывает о том, что сделали и что сделать собираемся. Я бы выделил её явную социальную направленность. Причём не уверен, что повышенные социальные обязательства власти оправданны с точки зрения интересов экономического развития государства.

В принципе, за два года пандемии коронавируса Россия и так зарекомендовала себя как наиболее социально ориентированное государство планеты. Те же из соотечественников, кто не желает видеть опережающий (по сравнению с окружающим миром) подъём жизненного уровня россиян, ничего и не увидят, хоть засыпь их золотом по шею, купай в шампанском и корми исключительно гребешками и ежами (морскими).

В то же время европейский опыт учит нас, что слишком сильная социальная политика приводит к двум негативным социальным последствиям, способным в перспективе разрушить общество, экономику и государство.

Во-первых, создаётся класс социальных рантье, желающих жить всю жизнь на пособие и не работать.
Во-вторых, стимулируется «эмиграция социала», или «колбасная эмиграция». Эмигранты из стран с более низким уровнем жизни находят, что жизнь на пособие в любом случае богаче, чем в их собственных странах жизнь на зарплату, и начинают массово прибывать в «социальный рай».
В конечном итоге, смыкаясь, местный и прибывший маргиналитеты создают активную массовую группу избирателей, определяющую исход любых выборов и голосующую за новое либеральное издание шариковщины, с результатами которого мы можем познакомиться на примере установления в США леволиберальной тоталитарной диктатуры байденитов.

России, конечно, пока далеко до проблем, разрушающих Старый и Новый Свет, но ещё каких-то тридцать лет назад Европа и США также казались нерушимыми оазисами благополучия. Так что определённая осторожность не помешает.

Тем не менее должен признать, что в сложившихся обстоятельствах социально направленные пассажи в послании Путина оправданны, и объясняется это критической внешнеполитической ситуацией, требующей максимального сплочения народа вокруг власти.

Поскольку же количество считающих, что «тиграм мяса не докладывают» в последние годы в нашем обществе росло с ускорением (хоть и не вышло пока за разумные пределы), сильный социальный жест в преддверии тяжёлых испытаний, очевидно, был необходим.

По сути, внутриполитическая часть послания, при всей её формальной первичности и актуальности, является вторичной и служебной в отношении его международной части.

Характеризуя внешнеполитическое положение России, Путин не случайно обратил внимание на инициированную американской агентурой попытку государственного переворота в Белоруссии, которую охарактеризовал как беспрецедентную.

Формально Владимир Владимирович неправ: государственные перевороты организовывали и неудобных лидеров убивали испокон веков. Даже подготовленный британцами 220 лет назад заговор, закончившийся убийством Павла I, нимало не потряс современников. К тому времени история человеческой государственности насчитывала не менее семи тысячелетий (возможно, и больше). И весь этот период был омрачён постоянными политическими убийствами, в том числе организуемыми и финансируемыми из-за рубежа.

Однако по факту Путин прав абсолютно, поскольку заговор заговору рознь. Одно дело, когда вы меняете какого-то «президента Лосаду» в «Анчурии», с тем чтобы он не мешал вашей торговле бананами, и совсем иное дело, когда результат вашего заговора предполагает втягивание в крупномасштабный военный конфликт соседней ядерной сверхдержавы.

В предыдущем материале, посвящённом непосредственно целям и задачам провалившегося минского путча, я подробно разбирал причины, заставляющие Вашингтон гулять по грани полномасштабного мирового ядерного конфликта, рискуя судьбами всей человеческой цивилизации.

США не могут сохранить глобальное лидерство обычными средствами. Без глобального лидерства США не в состоянии сохранить внутреннюю стабильность, и даже сохранение единства американского государства и общества становится проблематичным. Собственно, поэтому заявленный Путиным несколько лет назад тезис «Зачем нам мир, в котором не будет России?» хоть и заставил американцев задуматься и несколько умерить пыл, не остановил их полностью.

Не остановил, поскольку они тоже могут сказать: «Зачем нам мир, в котором нет США?» Сохранить мир с такой Америкой, как им надо, они не могут и не уверены, что любая другая позиция США в «прекрасном новом мире» их устроит.

Именно поэтому международный раздел президентского послания посвящён не столько разбору козней США и их многочисленных «табаки», сколько попыткам объяснить Америке, что с войной они уже опоздали. Надо было начинать лет десять назад, минимум пять — тогда можно было на что-то рассчитывать.

Сейчас же американцы всё ещё способны убить миллионы, даже десятки миллионов людей, но Россия уже имеет основания рассчитывать, что при огромных потерях ей удастся сохранить на своей территории цивилизацию и управляемую государственность, что позволит начать всё с начала в мире, в котором не будет США.

Об этом говорит Путин, когда сообщает слушателями, что те, кто покусится перейти проведённые Россией красные линии, место прохождения которых Москва определяет самостоятельно, без консультаций с кем бы то ни было, «пожалеют о содеянном так, как давно уже ни о чём не жалели».

Понятно, что в этом случае через головы формальных слушателей — депутатов обеих палат Федерального собрания Российской Федерации — президент России обращается к истинным адресатам своих слов — к нашим западным «друзьям и партнёрам», некоторые из которых всё ещё склонны думать, что мировая ядерная война может оказаться для них приемлемым выходом из кризиса.

Ну а дальше президент уточняет, что он имеет в виду, напоминая о «Кинжалах», «Цирконах», «Калибрах», «Посейдонах» и «Буревестниках». Об уникальной, не просто лучшей, но единственной в мире полноценной системе ПВО/ПРО и напоминать не надо. О ней и так все помнят.

Стремясь предотвратить войну, президент России практически открытым текстом говорит всем имеющим уши и желающим слышать, что наши-то боевые блоки по назначению гарантированно долетят почти все, а вот до нас долетит в разы (а может быть, и на порядок) меньше, чем будет запущено. Поэтому мы-то простудимся, и наверное тяжело, но на похоронах наших «партнёров».

Дополнительным аргументом служит также упомянутая президентом высокая эффективность, продемонстрированная российской государственной системой в борьбе с коронавирусом. Фактически пандемия предоставила всему миру прекрасную возможность проверить готовность всех своих служб к постапокалипсису. Готовы оказались Россия и Китай.

Причём в России, в отличие от Поднебесной, никто не закрывал на жёсткий карантин города и регионы с десятками миллионов жителей, не разрывал логистическое единство государства. Жёсткие меры, ударившие по экономике страны, но не остановившие её полностью, продолжались около двух месяцев, и о них все уже успели забыть. В то же время Запад никак не может выйти из цепи локдаунов.

Таким образом, Россия не только в состоянии нанести максимальный ущерб противнику при минимальном собственном, но её государственная система, при прочих равных, ещё и гораздо устойчивее. При определённых потерях и издержках сохранить управляемость и начать восстановление российская система может, даже если события будут развиваться наихудшим образом.

Путин свой ход сделал. Это сильный ход. Даже в условиях чёткой мобилизационной направленности послания государство сохраняет приверженность сильной социальной политике. Никаких пушек вместо масла. Масло будет радовать нас до последнего дня не в ущерб пушкам.

Российский президент продемонстрировал Западу (в первую очередь США), что Россия — страна внутренне консолидированная и никогда в своей истории не была так сильна в военном плане, как сейчас. Власть российская уверена в своей моральной правоте и готова идти до конца. Ход за Вашингтоном, и времени на раздумья у него практически не осталось.

Источник: https://aurora.network/articles/153-geopolitika/90605-poslanie-prezident...

За последние тридцать лет ситуация с русским языком в странах СНГ и в мире претерпела значительные изменения. К примеру, русский язык, занимавший в 1990 году четвёртое место по распространённости после китайского, английского и испанского, сейчас переместился на десятое место. Не в последнюю очередь это вызвано неоднозначной ситуацией с русским языком в постсоветских странах. С одной стороны, в регионе прослеживается снижение числа людей, владеющих и свободно говорящих по-русски. С другой – в республиках Центральной Азии число изучающих русский язык только увеличивается.

23 июня Центр геополитических исследований «Берлек-Единство» выступил инициатором экспертного обсуждения тенденций развития русского языка в Центрально-Азиатском регионе в рамках международной видеоконференции «Русский язык в государствах Центральной Азии: сценарии развития (2020-2030 гг.)». Политологи, социологи, журналисты и другие заинтересованные в тематике встречи спикеры из России, Казахстана, Кыргызстана, Узбекистана и Таджикистана обсудили текущее положение русского языка в странах региона, а также поделились актуальными рекомендациями по сохранению и поддержке языка межнационального общения.

Важность русского языка в меняющемся мире

Модератором видеоконференции выступил аналитик Центра «Берлек-Единство» Алексей Чекрыжов, который обозначил основные вопросы повестки и задал общий тон дискуссии. Открывая мероприятие, он отметил, что с момента распада СССР положение русского языка ощутимо изменилось.

«Общемировая тенденция снижения числа русскоговорящих людей не означает, конечно, что русский язык потерял свой международный статус. Скорее, идёт точечное восстановление позиций русского языка с учётом современных факторов: цифровой экономики, дистанционного образования и виртуализации культур» - пояснил Алексей Чекрыжов.    

Далее, с приветственным словом к участникам конференции обратился директор Центра геополитических исследований «Берлек-Единство» Радик Мурзагалеев. В своём обращении он поблагодарил всех участников за проявленный интерес к заявленной теме и пожелал всем плодотворной работы.

«Русский язык остаётся языком евразийской культуры. Россия и государства Центральной Азии связаны тесными многолетними языковыми, гуманитарными, семейными, социально-экономическими связями. Данный фактор выступает геопреимуществом в эпоху международной нестабильности и пронизывает всю общественную жизнь региона» - резюмировал своё выступление Радик Мурзагалеев.

Далее, с презентацией аналитического исследования выступил политолог Центра «Берлек-Единство» Артур Сулейманов, представивший сценарии развития русского языка в Центральной Азии на ближайшие десять лет:

«В самом обобщённом виде можно выделить три сценария развития русского языка в Центральной Азии. Первый сценарий связан с укреплением позиций русского языка и неуклонным ростом его коммуникационных возможностей. Второй сценарий представляет собой постепенное, противоречивое развитие русского языка, направление которого будет зависеть от соотношения субъективных и объективных факторов.

Третий сценарий состоит в том, что русский язык фактически утратит значимость и проиграет конкуренцию другим языкам в регионе. Если говорить про текущее положение русского языка в республиках, то в Казахстане и Кыргызстане – оно позитивно-взаимовыгодное, в Таджикистане и Узбекистане – позитивно-нейтральное, в Туркменистане – нейтральное».

Учим русский язык – понимаем евразийскую интеграцию

Заведующая кафедрой «Международные отношения и право» Дипломатической академии МИД Кыргызской Республики им. К. Дикамбаева, кандидат исторических наук, профессор Айнур Джоробекова рассказала участникам видеоконференции о возможностях, которые представляет русский язык жителям государств Центральной Азии:

«Русский язык – это мощный инструмент интеграции в евразийское гуманитарное пространство и язык дружбы народов. Владение им заметно расширяет границы коммуникаций на постсоветском пространстве, с которым немалая часть жителей региона не только связана исторически, но и видит в нём перспективы развития. Речь идёт о различных видах коммуникаций в постсоветском измерении: от трудовой миграции до международного бизнеса».

Аналогичные вопросы затронула эксперт из Казахстана, заведующая кафедрой регионоведения ЕНУ им. Л. Н. Гумилева, Айгерим Оспанова. По мнению спикера, существенных проблем в развитии русского языка на территории Республики Казахстан нет:

«Популярность русского языка среди казахстанской молодежи зависит от популярности российского образования. И у нас с этим всё нормально. Студенты с удовольствием получают образование на русском языке, чтобы освоить современные компетенции, которые им пригодятся в будущем».

Русский – язык экономической модернизации и индустриализации

Президент Центра социальных и политических исследований «Стратегия» Гульмира Илеуова в своём выступлении заострила внимание на  аспекте русского языка с прагматической точки зрения:  

«В ранние постсоветские годы русский язык, помимо всего прочего, имел сильное идеологическое и символическое значение в Центральной Азии. Эта тенденция сегодня уже минимизируется. Для молодого поколения выбор русского языка основывается на прагматизме.

В целом изменяется и отношение в Казахстане к советскому прошлому. Мы уже прошли этап отрицания и безразличия и теперь с интересом говорим о совместной истории. Это как маятник, который качнулся в противоположную сторону».

Далее свой доклад представил спикер из г. Ташкента, директор Центра исследовательских инициатив «Ma’no» Бахтиёр Эргашев, который поделился своим мнением о том, какие сильные позиции есть у русского языка в регионе:

«Русский язык сохранится в Центральной Азии, если он станет языком «Индустриализации 2.0». Это своего рода продолжение технологической модернизации советского типа, которая имеет все шансы быть вновь востребованной. И если мы сможем обеспечить технологическую цепочку у себя в регионе, а именно «образование – экономика – модернизация», то положение русского языка только усилится».

В свою очередь заместитель декана факультета истории, политологии и права по научной работе и международному сотрудничеству Московского государственного областного университета Сергей Федорченко высказал мнение о том, что русский язык, как ценностная компонента, не может существовать в отрыве от экономических процессов в регионе.

Русскоязычное образование считается престижным в Центральной Азии

Заведующая кафедрой «Государственный и иностранные языки» Дипломатической академии МИД Кыргызской Республики им. К. Дикамбаева Рыскуль Джумалиева поделилась мыслями о важности изучения русского языка в Кыргызстане и других Центрально-Азиатских республиках:

«Социальную и гуманитарную миссию, которую сегодня выполняет русский язык в Центральной Азии, нельзя ни с чем сравнить. Поэтому отказ от русского языка может рассматриваться только как невосполнимая потеря и беда». 

Заместитель заведующего отделом современной истории и международных исследований Института истории Академии наук Республики Узбекистан, кандидат философских наук Равшан Назаров поделился опытом исследования этноязыковой ситуации в регионе на основе деятельности своего института.

«Русский язык в Узбекистане очень популярен и востребован. В сфере образования его выбирают разные народы нашей поликультурной республики. Это связано с тем, что есть чёткое понимание одной интересной детали – заговорить завтра всем на английском языке, как бы некоторые представители нашего общества не хотели, мы не можем. А русский язык в этом плане для нас особенно родной и близкий».

Политолог Шерали Ризоён из г. Душанбе в своём выступлении рассказал о положении русского языка в Таджикистане:

«Русский язык сохраняет лидирующие позиции в Таджикистане. Имеется огромный запрос на его изучение не только в городской, но и в сельской местности. Поэтому я оптимистично отношусь к перспективам его развития в нашей стране.

Другое дело, что нет необходимости ангажировать этот процесс. Это всё происходит и должно происходить естественно. И любое противопоставление языков моделирует конфликтную ситуацию, которая никому не нужна».

Ситуация меняется, благодаря интернету и коммуникациям

Независимый журналист, политолог Замир Каражанов считает, что русский язык в Центральной Азии служит и языком интернет-коммуникаций. Например, в Казахстане до 90% пользователей сети обращаются к сайтам на русском языке.

Журналист Азиз Пиримкулов рассказал о значимости русского языка в жизни Кыргызстана. По его мнению, русский язык – это проводник в мир российской и европейской науки. И обсуждаемый иной раз некоторыми «деятелями» переход на латиницу отбросит наше государство на сто лет назад.

Далее дискуссию продолжил ещё один эксперт из Кыргызстана, доцент кафедры истории и культурологии Гуманитарного факультета Кыргызско-Российского Славянского университета Павел Дятленко. Как подчеркнул докладчик, на русский язык в республике влияют образовательный, миграционный и экономический факторы.

С заключительными докладами в видеоконференции выступили студенты Уфимского государственного нефтяного технического университета Вероника Яковлева и Макарова Анастасия. 

«У нас на кафедре международных отношений, истории и востоковедения УГНТУ так же, как и во всём мире обучаются студенты из стран Центральной Азии. И я могу сказать, что им легче адаптироваться и к учёбе, и к жизни в г. Уфа, если они владеют русским языком.

Как правило, они не испытывают проблем с этим, поскольку не возникает языкового барьера, и они все говорят на русском языке. Кто-то очень хорошо, кто-то чуть хуже. Но всё же между нами возникает та самая коммуникация, о которой мы сегодня и говорим. Это особая, уникальная черта всего постсоветского пространства» - отметила Вероника Яковлева.

«Особую роль в адаптации студентов из Центральной Азии играют социальные сети. К примеру, общеизвестная сеть «ВКонтакте». Для студентов из России и стран Центральной Азии, это важный компонент социализации, в том числе учебной. Посредством этой платформы мы общаемся между собой, пересылаем задания и работы друг другу, делимся мнениями и впечатлениями.

Да, есть и другие интернет-площадки: Инстаграмм, Тик-Ток, Фейсбук. В Китае, например, популярен ещё и Ви-чат. Но для учёбы и общения на всём пространстве СНГ, российская социальная сеть «ВКонтакте», мне видится, самой удобной. И со мной согласятся все мои одногруппники и друзья» - считает Анастасия Макарова. 

Проведенная видеоконференция актуализировала важнейшую задачу -  популяризацию русского языка в Центральной Азии со стороны экспертного сообщества.

Участники видеоконференции из городов России, Казахстана, Кыргызстана, Узбекистана и Таджикистана выступили с инициативами постоянной и непрерывной работы по дальнейшему обсуждению этих вопросов.  По общему мнению спикеров, важно обеспечить системность и регулярность обмена экспертными мнениями.

Источник: http://berlek-nkp.com/meropriyatiya-obschie/8755-chto-zhdet-russkiy-yazy...

Геополитическая оперативная аналитика К.Черемных отличается документальной насыщенностью и глубиной. Ведущий аналитик Изборского клуба считает, что сейчас происходит самоликвидация мирового авторитета США в результате конфликта американских кланов – «групп по интересам», расползания «скреп» стратегического аппарата Америки, а также яростного сопротивления «цивилизаций-мишеней».

По мнению Дм. Перетолчина, написавшего рецензию на новую книгу К.Черемных, пора перестать употреблять термин «закулиса» в конспирологическом контексте. Это принципиально неверно по отношению к интерпретации фактов, имеющих источник, тем более официальный. Если ничего не исследовать, то всё происходящее будет конспирологическим и имеющим «сируанское» происхождение.

Аналитики в настоящее время публикуется много, но книгу Константина Черемных отличает то, что в ней описаны факты, оставшиеся незамеченными, на которые не обратили должного внимания, но зачастую именно они являются связующими деталями всей мозаики происходящего.

Константин ЧЕРЕМНЫХ. Кланы Америки: опыт геополитической оперативной аналитики. – М.: Алгоритм, 2016. – 432 с.

Этот день в истории – 11 мая

1709 год. Началась героическая оборона Полтавы под руководством полковника А.С. Келина от шведских войск Карла XII, длившаяся два месяца. Осада окончилась 8 июля 1709 года. Шведским войскам так и не удалось взять город.

1818 год. В составе России образована Бессарабская область. Областной город – Кишинёв.

1881 год. Вышел открывший эпоху контрреформ императорский манифест, составленный под влиянием К.П. Победоносцева, обер-прокурора Святейшего Синода. Манифестом новый царь Александр III (сын Александра II) подтвердил свою приверженность охране самодержавия и его устоев.

1891 год. Покушение на цесаревича Николая во время его посещения Японии – японский полицейский два раза ударил будущего императора самурайским мечом по голове. Наследника российского престола спас головной убор.

1896 год. Основан Томский технологический институт (ныне Томский политехнический университет) – старейший технический вуз в зауральской части России.

1911 год. И.И. Стаховский совершил первый в России полёт на гидросамолёте «Вуазен-Канар» из Севастопольской бухты.

1937 год. В составе советских ВМФ на базе Северной флотилии был образован Северный флот.

1939 год. Начался конфликт на Халхин-Голе. Японские войска вторглись на территорию союзной СССР Монголии. Советский Союз оказал Монголии военную помощь. Конфликт продлился несколько месяцев. Заключительное сражение произошло в конце августа и завершилось полным разгромом 23-й пехотной дивизии 6-й отдельной армии Японии. Перемирие между СССР и Японией было заключено 16 сентября 1939 г. Победа СССР и МНР на Халхин-Голе стала одной из причин отказа от нападения Японии на СССР во время Великой Отечественной войны.

1955 год. В Варшаве началось совещание представителей восьми европейских социалистических стран по обеспечению мира и безопасности в Европе, на котором 14 мая был заключён договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи (Варшавский договор). На момент образования в состав Варшавского договора входили следующие государства: Албания, Болгария, Венгрия, ГДР, Польша, Румыния, СССР, Чехословакия.

1959 год. В Женеве открылась конференция министров иностранных дел СССР, США, Великобритании и Франции по Германии и берлинскому вопросу. От ФРГ и ГДР присутствуют наблюдатели.

1961 год. Состоялся первый взлёт вертолёта КА-25 (лётчик-испытатель Д. К. Ефремов).

1964 год. В СССР основана фирма грамзаписи «Мелодия» – всесоюзная фирма граммофонных пластинок министерства культуры СССР. 

1997 год. Чемпион мира по шахматам Гарри Каспаров признал поражение в матче с компьютером IBM «Deep Blue».

2014 год. Состоялся референдум о независимости ДНР, по итогам которого было принято решение о государственном суверенитете ДНР и объединении вместе с ЛНР в независимое от Украины государство – Новороссию.

Глава I. 1864 и 1854 годы. Вместо введения

Летом 1866 года совершилось событие огромной исторической важности. Германия, раздробленная в течение столетий, начала сплачиваться, под руководством гениального прусского министра^[1], в одно сильное целое. Европейское status quo, очевидно, нарушено, и нарушение это, конечно, не остановится на том, чему мы бьши недавними свидетелями. Хитро устроенная политическая машина, ход которой был так тщательно уравновешен, оказалась расстроившеюся. Всем известно, что события 1866 года были только естественным последствием происшествий 1864 года. Тогда, собственно, произошло расстройство политико-дипломатической машины, хотя оно и не обратило на себя в должной мере внимания приставленных для надзора за нею механиков. Как ни важны, однако же, оказались последствия австро-прусско-датской войны 1864 года, я совсем не на эту сторону ее желаю обратить внимание читателей.

В оба года, которыми я озаглавил эту главу, на расстоянии десяти лет друг от друга, произошло два события, заключающие в себе чрезвычайно много поучительного для каждого русского, хотящего и умеющего вглядываться в смысл и значение совершающегося вокруг него. Представленные в самом сжатом виде, события эти состояли в следующем. В 1864 году Пруссия и Австрия, два первоклассные государства, имевшие в совокупности около 60 000 000 жителей и могущие располагать чуть не миллионною армиею, нападают на Данию, одно из самых маленьких государств Европы, населенное двумя с половиною миллионами жителей, не более, государство невоинственное, просвещенное, либеральное и гуманное в высшей степени. Они отнимают у этого государства две области с двумя пятыми общего числа его подданных,- две области, неразрывная связь которых с этим государством была утверждена не далее тринадцати лет тому назад Лондонским трактатом, подписанным в числе прочих держав и обеими нападающими державами^[2]. И это прямое нарушение договора, эта обида слабого сильным не возбуждают ничьего противодействия. Ни оскорбление нравственного чувства, ни нарушение так называемого политического равновесия не возбуждают негодования Европы, ни ее общественного мнения, ни ее правительств, по крайней мере, не возбуждают настолько, чтобы от слов заставить перейти к делу,- и раздел Дании спокойно совершается. Вот что было в 1864 году.

Одиннадцать лет перед этим Россия, государство, также причисляемое к политической системе европейских государств, правда, очень большое и могущественное, оскорбляется в самых священных своих интересах (в интересах религиозных) Турцией - государством варварским, завоевательным, которое хотя уже и расслаблено, но все еще одним только насилием поддерживает свое незаконное и несправедливое господство, государством, тогда еще не включенным в политическую систему Европы, целость которого поэтому не была обеспечена никаким положительным трактатом. На эту целость никто, впрочем, и не посягает. От Турции требуется только, чтобы она ясно и положительно подтвердила обязательство не нарушать религиозных интересов большинства своих же собственных подданных,- обязательство не новое какое-либо, а уже восемьдесят лет тому назад торжественно данное в Кучук-Кайнарджийском мирном договоре^[3]. И что же! Это справедливое требование, каковым признало его дипломатическое собрание первостепенных государств Европы, религиозные и другие интересы миллионов христиан ставятся ни во что; варварское же государство превращается в глазах Европы в палладиум цивилизации и свободы. В 1854 году, как раз за десять лет до раздела Дании, до которого никому не было дела, Англия и Франция объявляют войну России, в войну вовлекается Сардиния, Австрия принимает угрожающее положение, и наконец вся Европа грозит войною, если Россия не примет предложенных ей невыгодных условий мира. Так действуют правительства Европы; общественное же ее мнение еще более враждебно и стремится увлечь за собою даже те правительства, которые, как прусское и некоторые другие германские, по разного рода побуждениям не желали бы разрыва с Россией. Откуда же это равнодушие к гуманной, либеральной Дании и эта симпатия к варварской, деспотической Турции, эта снисходительность даже к несправедливым притязаниям Австрии с Пруссией и это совершенное неуважение к самым законным требованиям России? Дело стоит того, чтобы в него вникнуть. Это не какая-нибудь случайность, не журнальная выходка, не задор какой-нибудь партии, а коллективное дипломатическое действие всей Европы, то есть такое обнаружение общего настроения, которое менее всякого другого подвержено влиянию страсти, необдуманного мгновенного увлечения. Поэтому и выбрал я его за исходную точку предлагаемого исследования взаимных отношений Европы и России.

Прежде всего посмотрим, нет ли в отношениях Дании к Пруссии и Австрии какого-нибудь дерзкого вызова, словом, чего-нибудь извиняющего в глазах Европы это угнетение слабого сильным и, напротив того, в действиях России чего-либо оскорбившего Европу, вызвавшего ее справедливые гнев и негодование?

Мы не будем вникать в подробности шлезвнг-голштейнского спора между Германией и Данией, тянувшегося, как известно, целые семнадцать лет и, я думаю, мало интересного для русских читателей. Сущность дела в том, что Дания установила общую конституцию для всех своих составных частей - одну из самых либеральных конституций в Европе, при которой, конечно, и речи не могло быть о каком-либо угнетении одной национальности другою. Но не того хотелось Германии: она требовала для Голштейна конституции хотя бы и гораздо худшей, но зато такой, которая совершенно разрознила бы эту страну с прочими частями монархии,- требовала даже не личного соединения наподобие Швеции с Норвегией (это бы еще ничего), а какого-то примененного к целой государственной области права, вроде польского не позволим^[4], пользуясь которым чины Голштейна могли бы уничтожать действительность всякого постановления, принятого для целой Дании. Но Голштейн принадлежал к Германскому союзу, следовательно, этим путем достигалось бы косвенным образом господство союза над всею Датскою монархией. Это господство он считал для себя необходимым по тому соображению, что кроме Голштейна, в дела которого Германский союз имел право некоторого вмешательства^[5], в состав Датского государства входил еще и Шлезвиг, страна по трактатам совершенно чуждая Германии, но населенная в значительной части немцами, которые ее мало-помалу колонизировали и из скандинавской обратили в чисто немецкую. В глазах всех немцев, сколько-нибудь интересовавшихся политикой, Шлезвиг составлял нераздельное целое с Голштейном; но такой взгляд не имел ни малейшей поддержки в основанном на положительных трактатах международном праве. Чтобы провести его на деле, необходимо было употребить Голштейн как рычаг для непрерывного давления на всю Данию. При этом средстве датское правительство могло бы провести в Шлезвиге те лишь только меры, которые были бы угодны Германии. Дания, очевидно, не могла на это согласиться, и патриотическая партия (так называемых эйдерских датчан) готова была совершенно отказаться от Голштейна, лишь бы только единство, целость и независимость остальной части монархии не нарушались беспрерывно чужеземным вмешательством. О тяжести такого вмешательства мы можем себе составить легкое понятие по собственному опыту. Вмешательство, основанное на придирчивых толкованиях некоторых статей Венского трактата, привело в негодование всю Россию^[6]. Хорошо, что негодование России, будучи так полновесно, перетягивает на весах политики много дипломатических и иного рода соображений; но кто же обращает внимание на негодование Дании? К тому же у Дании руки были в самом деле связаны трактатом, не дававшим ей полной свободы распоряжаться формой правления, которую ей хотелось бы дать Голштейну. Об истинном смысле этого трактата шли между Данией и Германским союзом бесконечные словопрения. Каждая сторона толкует, конечно, дело в свою пользу; наконец и Германский союз, не отличавшийся-таки быстротою действия, теряет терпение и назначает экзекуцию в Голштейн. Голштейн принадлежит к Германскому союзу, и против такой меры нельзя еще пока ничего возразить. Но известное дело, что Германский союз, хотя узами его и было связано до пятидесяти миллионов народа, не внушал никому слишком большого уважения и страха, ни даже крохотной Дании, которая, несмотря на союзную экзекуцию, преспокойно продолжает свое дело. Пруссия (или, точнее, г. Бисмарк), однако же, видит, что для нее, во всяком случае, это дело ничем хорошим кончиться не может. Возьмет верх Дания - пропали все планы на Кильскую бухту, флот, господство в Балтийском море, на гегемонию в Германии, одним словом, пропали все немецкие интересы, которых Пруссия себя считала и считает, и притом совершенно справедливо, главным, чуть ли не единственным представителем. Восторжествует Германский союз - Голштейн один, или вместе с Шлезвигом, обратится в самостоятельное государство, которое усилит собою в союзе партию средних и мелких государств, что, как весьма справедливо думает г. Бисмарк, только повредит прусской гегемонии. Надо и союзу не дать усилиться, надо и Голштейн с Шлезвигом прибрать к своим рукам, чтобы общегерманское, а с ним вместе и частнопрусское дело должным образом процвели. Следуя этим совершенно верным (с прусской точки зрения) соображениям, обеспечившись союзом с Австрией, которой во всем этом деле приходится своими руками для Пруссии жар загребать, г. Бисмарк вступается за недостаточно уваженный и оскорбленный Данией Германский союз и требует уничтожения утвержденной палатами, общей для всей монархии конституции,- хотя и в высшей степени либеральной, но вовсе не соответствующей ни общим видам Германии, ни частным видам Пруссии,- угрожая в противном случае войною. Дания с формальной стороны не была совершенно права, ибо,- не будучи в состоянии исполнить невозможного для нее трактата, или, по крайней мере, исполнить его б том смысле, в каком понимала его Германия,- она решилась рассечь гордиев узел этою общей для всей монархии конституцией, которая, удовлетворяя, в сущности, всем законным требованиям как Голштейна, так и Шлезвига, устраняла, однако, совершенно вмешательство союза в дела этого последнего и делала его излишним для первого. Не будучи, таким образом, правою с формальной стороны, Дания, угрожаемая войной с двумя первоклассными государствами, легко могла уступить столь положительно выраженному требованию. Такую уступчивость необходимо было во что бы то ни стало предупредить. Средство к тому было найдено очень легкое. Для исполнения своего требования Пруссия и Австрия назначили столь короткий срок, что в течение его датское правительство не имело времени созвать палаты и предложить на их обсуждение требование этих держав. Таким образом, датское правительство было поставлено в необходимость или отвергнуть требования иностранных держав и навлечь на себя неравную войну, или нарушить конституцию своего государства; нарушить же конституцию при тогдашнем положении дел - при только что вступившем на престол и не успевшем еще на нем утвердиться государе, непопулярном по причине его немецкого происхождения, значило бы, по всей вероятности, вызвать революцию. Датскому правительству ничего не оставалось, как избирать из двух зол меньшее. Оно и выбрало войну, имея, по-видимому, достаточные основания считать ее за зло меньшее. Во-первых, Дания уже вела подобную войну и с Пруссией? и с Германией, не далее, как 15 лет тому назад, и вышла из нее скорее победительницей, чем побежденной; она могла, следовательно, рассчитывать на подобный же исход и в этот раз. Соображение весьма хорошее, только при нем не было принято в расчет, что в тогдашней Германии существовал бестолковый франкфуртский парламент, а в тогдашней Пруссии не было Бисмарка. Кроме того, датское правительство могло надеяться, что политическая система государств, основанная на положительных трактатах, не пустое только слово,- что после того, как Европа около ста лет не переставала кричать о великом преступлении раздела Польши^[7], она не допустит раздела Дании,- что примет же она во внимание приставленный к ее горлу нож и, по крайней мере, потребует от нападающих на нее государств, чтобы они дали ей время опомниться. Во всем этом она ошиблась. Война началась. Не приготовленные к ней датчане, конечно, понесли поражение. Чтобы положить конец этой невозможной борьбе, собралась в Лондоне конференция европейских государств. Нейтральные державы предложили сделку, при которой приняли во внимание победы, одержанные Пруссией и Австрией, но эта сделка не удовлетворила союзников; они продолжали настаивать на своем, и Европа, ограничив этим свое заступничество, предоставила им разделываться с Данией, как сами знают. Итак, если и можно считать Данию не совершенно правою с формальной стороны, то эта неправда была с избытком заглажена поступком Пруссии и Австрии, не только не давших Дании возможности отступиться от принятой ею слишком решительной меры, но воспользовавшихся этим только как предлогом для исполнения задуманной цели: отторжения от нее не только Голштейна, но и нераздельного с ним, по их понятиям, Шлезвига. Дипломатические обычаи, почитающиеся охраною международного права, так же как юридические формы почитаются охраною права гражданского и уголовного, были нарушены, и нарушителем их была не Дания, а Пруссия с Австрией. Следовательно, эти два государства, а не Дания, оскорбили Европу.

Но иногда незаконность, то есть формальная, внешняя несправедливость, прикрывает собою такую внутреннюю правду, что всякое беспристрастное чувство и мнение принимают сторону мнимой несправедливости. Было ли, например, когда-либо совершено более дерзкое, более прямое нарушение формального народного права, чем при образовании Кавуром и Гарибальди Итальянского королевства? Поступки правительства Виктора Эммануила с Папскою областью и Неаполитанским королевством никаким образом не могут быть оправданы с легальной точки зрения^[8]; и, однако же, всякий, не потерявший живого человеческого чувства и смысла, согласится, что в этом случае форма должна была уступить сущности, внешняя легальность - внутренней правде. Не таково ли и шлезвиг-голштейнское дело, не подходило ли и оно под категорию дел формально несправедливых, но оправдываемых скрытою под этой оболочкой внутреннею правдой и не эта ли внутренняя правда обезоружила Европу? И на это придется отвечать отрицательно. Во-первых, национальное дело, имеющее своим защитником Австрию, может возбуждать только горький смех и негодование^[9]. Во-вторых, принцип национальностей пока еще не признается, по крайней мере, официально, Европою и, без разного рода побочных соображений, сам по себе ничего не оправдывает в глазах ее. Даже справедливое дело Италии восторжествовало лишь в силу взаимных отношений между главнейшими государствами, так расположившихся, что на этот раз дело легальности не нашло себе защитников. В самом общественном мнении начало национальностей распространено лишь во Франции и в Италии, и то потому только, что эти страны считают его для себя выгодным. В-третьих, наконец, и это главное: принцип национальностей не применим вполне к шлезвиг-голштейнскому делу. Немецкий народ в 1864 году не составлял одного целого; он не имел политической национальности, и, пока она не образовалась, во имя чего он мог требовать отделения Голштейна и Шлезвига от Дании, не требуя в то же время уничтожения Баварии, Саксонии, Липпе-Детмольда, Саксен-Альтенбурга и т. п. как самостоятельных политических единиц? Правда, между разными немецкими государствами существовала слабая политическая связь, именовавшаяся Германским союзом; но точно таким же членом союза, как Бавария и Пруссия, Липпе и Альтенбург, был и Голштейн. Шлезвиг, конечно, не принадлежал к союзу; но если и не обращать внимания на то, что эта датская область была только колонизирована немцами, и придерживаться исключительно принципа этнографического, совершенно отвергая историческое право, то и с этой точки зрения крайним пределом немецких требований все-таки могло быть только присоединение Шлезвига к Германскому союзу, а не совершенное отделение и Голштейна и Шлезвига от Дании. (...) Если, следовательно, немецкий народ не составлял политической национальности, если значительная доля его была соединена под одним управлением с другими национальностями, то он мог справедливо требовать от Дании только того, чтобы немецкая национальность не угнеталась в Голштейне и Шлезвиre, а пользовалась равноправностью с датской; но этого и требовать было нечего, это исполнялось и без всяких требовании.

Представим себе, что первоначальный план Наполеона III относительно Италии осуществился бы^[10]. Она составляла бы, наподобие германского, итальянский союз, в состав которого входило бы и Венецианское королевство, оставаясь, однако же, в соединении с Австрией. На каких основаниях мог бы тогда король сардинский в союзе с королем неаполитанским требовать от Австрии отделения Венеции, если бы итальянская национальность в ней ничем не угнеталась и вообще права венециянцев не нарушались бы? Такое положение дел итальянцы могли бы считать, и совершенно основательно, весьма неудовлетворительным. Но главною причиною неудовлетворительности была бы не принадлежность Венеции Австрии, а раздельность итальянских государств при единой итальянской народности; и только сплетясь сама в одно политическое целое, имела бы эта народность если не формальное, на трактатах основанное, то прирожденное естественное право требовать своего дополнения от Австрии. Подобного права нельзя отрицать и у Германии, но прежде надлежало бы ей соединиться в одно политическое немецкое целое, отделив от себя все не немецкое, требующее самостоятельной национальной жизни, а тогда уже требовать своего и от других. Наконец, с национальной точки зрения восстановления нарушенного германского национального права мог, во всяком случае, требовать только Германский союз, как это и было вначале, а он был, очевидно, оттеснен далее чем на задний план после того, как все здесь приняли в свои руки Пруссия и Австрия.

Впрочем, так ли это или не так, дело, собственно, идет тут вовсе не о том, чтобы неопровержимо доказать существенную несправедливость поступка Пруссии и Австрии с Данией; мы хотим лишь показать, что в глазах Европы внутренняя правда шлезвиг-голштейнского дела не могла оправдать его нелегальности. Для нас важно не то, каково это дело само в себе, но то, каким оно представлялось глазам Европы; а едва ли кто решится утверждать, что оно пользовалось симпатией европейских правительств и европейского (за исключением германского, конечно) общественного мнения. Во мнении Европы, к нарушениям формы международных отношений присоединялась здесь и неосновательность самой сущности прусско-австрийско-немецких притязаний. Почему же, спрашивается, не вооружили эти притязания против себя Европы? Очевидно, что невиновность Дании и не внешняя или внутренняя правота Пруссии и Австрии были тому причиной. Надо поискать иного объяснения.

Но прежде обратимся за десять или одиннадцать лет назад к более для нас интересному восточному вопросу.

По требованию Наполеона^[11], выгоды которого заставляли льстить католическому духовенству, турецкое, правительство нарушило давнишние исконные права православной церкви в Святых Местах. Это нарушение выразилось главнейше в том, что ключ от главных дверей Вифлеемского храма^[12] должен был перейти к католикам. Ключ сам по себе, конечно, вещь ничтожная, но большею частью вещи ценятся не по их действительному достоинству, а по той идее, которую с ними соединяют. Какую действительную цену имеет кусок шелковой материи, навязанный на деревянный шест? Но этот кусок шелковой материи на деревянном шесте называется знаменем, и десятки, сотни людей жертвуют жизнью, чтобы сохранить знамя или вырвать его из рук неприятеля. Это потому, что знамя есть символ, с которым неразрывно соединена, во мнении солдат, военная честь полка.

Подобное же значение имел и Вифлеемский ключ. В глазах всех христиан Востока с этим ключом было соединено понятие о первенстве той церкви, которая им обладает. Очевидно, что для магометанского правительства Турции, совершенно беспристрастного в вопросе о преимуществе того или другого христианского вероисповедания, удовлетворение желаниям большинства его подданных, принадлежащих к православной церкви, долженствовало быть единственною путеводною нитью в решении подобных спорных вопросов. Невозможно представить себе, чтобы какое-либо правительство, личные выгоды, мнения или предрассудки которого нисколько не затронуты в каком-либо деле, решило его в интересах не большинства, а незначительного меньшинства своих подданных, и притом вопреки исконному обычаю, и тем, без всякой нужды, возбудило неудовольствие в миллионах людей. Для такого образа действий необходимо предположить какую-либо особую побудительную причину. Страх перед насильственными требованиями Франции тут ничего не объясняет, потому что Турции не могло не быть известно, что от нападения Франции она всегда нашла бы поддержку и защиту в России, а, вероятно, также в Англии и в других государствах Европы, как это было в 1840 году^[13]. Очевидно, что эта уступка требованиям Франции была для Турции желанным предлогом нанести оскорбление России. Религиозные интересы миллионов ее подданных нарушались потому, что эти миллионы имели несчастье принадлежать к той же церкви, к которой принадлежит и русский народ.

Могла ли Россия не вступиться за них, могло ли русское правительство,- не нарушив всех своих обязанностей, не оскорбив религиозного чувства своего народа, не отказавшись постыдным образом от покровительства, которое оно оказывало восточным христианам в течение столетий,- дозволить возникнуть и утвердиться мысли, что единство веры с русским народом есть печать отвержения для христиан Востока, причина гонений и притеснений, от которых Россия бессильна их избавить; что действительное покровительство можно найти только у западных государств, и преимущественно у Франции? Кроме этого, для всякого беспристрастного человека ясно, что самое требование Франции было не что иное, как вызов, сделанный России, не принять которого не позволяли честь и достоинство. Этот спор о ключе, который многие даже у, нас представляют себе чем-то ничтожным, недостойным людей, имеющих счастье жить в просвещенный девятнадцатый век, имел для России, даже с исключительно политической точки зрения, гораздо более важности, чем какой-нибудь вопрос о границах, спор о более или менее обширной области; со стороны Франции был он, конечно, не более как орудием для возбуждения вражды и нарушения мира. Так понимало в то время это дело само английское правительство.

На справедливое требование России турецкое правительство отвечало обещанием издать фирман, подтверждающий все права, коими искони пользовалась православная церковь, фирман, который долженствовал быть публично прочитан в Иерусалиме. Это обещание не было исполнено; обещанный фирман не был прочитан, хотя этого чтения ожидало все тамошнее православное население. Россия была недостойным образом обманута, правительство ее выставлено в смешном и жалком виде бессилия, между тем как все требования Франции были торжественно выполнены. Что оставалось делать после этого? Могла ли Россия довольствоваться обещаниями Турции, могла ли давать им малейшую веру? Не говоря уже о нанесенном ей оскорблении, не должна ли была она думать, что Турция, после столь счастливого начала, так благополучно сошедшего ей с рук, могла, когда ей только вздумается, отнимать одно за другим права православной церкви, чтобы показать несчастным последователям ее тщету всякой надежды Россию? Могла ли Россия не видеть, какое поприще открывалось для интриг латинства, которое умело ценить полученные им выгоды и, конечно, на них бы не остановилось. Чтобы предупредить это, оставалось одно средство: вытребовать у Турции положительное обязательство, выраженное в форме какого-либо дипломатического договора, что все права, которыми пользовалась доселе православная церковь, будут навсегда сохранены за нею. Можно ли было требовать меньшего, когда эти права только что были нарушены, а обещание восстановить их фирманом не исполнено? Не самая ли натуральная вещь требовать формального обязательства или контракта от того, кто показал, что его слову, его простому обещанию нельзя давать веры? Требование Россией этого формального обязательства назвали требованием покровительства над православною церковью в Турецкой империи и нарушением верховных прав этой последней. Конечно, это было требование покровительства; но что же было в этом нового и странного, чтобы возбудить такое всеобщее против России негодование? Уже около 80 лет, именно с 1774 года, Россия имела формальное, выраженное в трактате право на такое покровительство^[14]; требовалось только более ясное и точное определение его. Фактическое же право покровительства, проистекающее не из трактатов, а из сущности вещей, Россия имела всегда и всегда им пользовалась с тех пор, как сделалась достаточно для того сильною. Такое фактическое право имели спокон века все государства, когда чувствовали, что какое-либо дорогое для них дело терпело притеснение в иностранном государстве. Так протестантские государства нередко покровительствовали протестантскому вероисповеданию в католических государствах. Так Россия и Пруссия оказывали покровительство диссидентам, православным и протестантам, угнетаемым в бывшем королевстве Польском^[15]. Так, уже после Восточной воины, Франция оказала даже вооруженное покровительство сирийским христианам. И не в одном религиозном отношении оказывалось такое покровительство. Не сочли ли себя Англия и Франция вправе покровительствовать всем вообще неаполитанским подданным, по их мнению (впрочем, совершенно справедливому), жестоко и деспотически управляемым, и требовать от неаполитанского короля улучшения в способе и форме его управления? Не покровительствовала ли Франция бельгийцам, восставшим против Голландии? Если, таким образом, покровительство дорогим для одного государства интересам, угнетаемым в другом, всегда фактически существовало и, несмотря ни на какую теорию невмешательства, всегда будет существовать (как основанное на самой сущности вещей), то что же ужасного и оскорбительного в том, ежели это естественное право покровительства получает формальное выражение в трактате? Римский двор заключает конкордаты с католическими и даже с некатолическими государствами, которыми выговаривает, дипломатическим путем, известные права для католической церкви в этих державах, и такие конкордаты не считаются, однако же, нарушениями верховенства этих государств. Вестфальским миром заключившие его государства обязались друг перед другом не стеснять прав своих подданных, не принадлежащих к господствующей в них религии^[16]. Иногда это постановление не исполнялось католическими державами; протестанты вмешивались в это дело и вынуждали исполнение трактата. Так, Фридрих-Вильгельм, отец Фридриха Великого, два раза оказал весьма действительное покровительство угнетенным протестантам в Зальцбурге. Правда, что в Вестфальском договоре обязательство было взаимное; но в отношениях России к Турции в этой взаимности не было никакой надобности, ибо магометанские подданные России никогда никаких притеснений не терпели. Конечно, на трактатах основанное право чужеземного покровительства над частью подданных другого государства не может быть для него приятно; но что же делать, если оно служит только выражением действительно существующей потребности? Единственное средство избегнуть этой неприятности - уничтожить самый факт, обусловливающий необходимость иностранного покровительства; пока же самый факт будет существовать, то неосвящение покровительства формальностью договора нисколько сущности дела не изменяет. Можно даже сказать, что через такое формальное признание права покровительства и вмешательства, в ясно определенных случаях, уменьшаются шансы к фактическому применению этого права. В самом деле, разве Россия в 1853 году и без дипломатической ноты и вообще без всякого определительного дипломатического договора, которого она стала себе требовать в этом году, что будто бы так напугало Европу, не вмешалась в дела Турции, не приняла на себя покровительства православной церкви? А наоборот, если бы такой положительный, ясный и определительный договор существовал до того времени, то не воспрепятствовал ли бы он Турции в ее враждебном к большинству ее же подданных поступке и тем не отклонил ли бы фактического вмешательства России? Но какие бы кто ни имел понятия о допускаемости или недопускаемости договоров, дающих одному государству формальное право на покровительство части подданных другого государства,- право, которое и без договора фактически всегда существует,- одно останется несомненным, что договор, выраженный в точных и определенных выражениях, всегда предпочтительнее договора, дающего место неопределенным толкованиям, договора, вводящего одну сторону в соблазн уменьшать принятые ею на себя обязательства, а другую - преувеличивать свои права. В настоящем случае дело и шло именно только о такой замене одного договора другим, чтобы предупредить на будущее время подобные столкновения и необходимость фактического вмешательства. Если подобные договоры нарушают верховенство государства, то нарушение это было уже сделано 80 лет тому назад; теперь ему придавалась только безвредная форма. Все, о чем можно было толковать, состояло, следовательно, только в том, чтобы принятая форма была вместе с этим и самая безобидная, наиболее удовлетворяющая щепетильной заботливости европейских государств о достоинстве Турции, а в этом отношении уступчивости России не было пределов. Она не действовала нахрапом, как германские союзники против Дании, и, когда великие европейские державы предложили свое посредничество, она приняла его, предоставив их благоусмотрению определение выражений, в которых Турция должна была удовлетворить ее требованиям. Сама зачинщица дела - Франция - составила проект ноты; дипломатические представители великих европейских держав одобрили и приняли его. Так составилась знаменитая Венская нота^[17]. Россия, признав посредничество держав, безусловно приняла решение посредников. Казалось бы, дело кончено. Если и могли прежде, основательно или неосновательно, предполагать со стороны России честолюбивые намерения, она, видимо, отказывалась от них, принимая решение коллективной дипломатической мудрости Европы. Ясное дело, что намерение ее ограничивалось получением, во-первых, удовлетворения за нарушение прав ее единоверцев, естественной покровительницей которых, по самой сущности вещей, она всегда была, есть и будет, по трактатам или без них; во-вторых, обязательства, выраженного, хотя бы в самой деликатной для турецкого самолюбия форме, в том, что впредь таких нарушений не будет. И что же, Турция отвергает эту, составленную четырьмя великими державами и принятую Россией, ноту, делая в ней такие изменения, которые лишают ее всякого значения и обязательного смысла. Самый факт изменения ноты был уже знаком неуважения, и - не к одной России, но и к прочим четырем державам, если только они сами серьезно смотрели на свое дело, а не видели в нем ловушки, в которую надеялись поймать Россию, думая, что она не примет предложенного ими текста и что тогда можно будет обвинять ее сколько угодно в задних мыслях и тайных честолюбивых замыслах и, умывая руки, взвалить на нее всю ответственность за последствия. Турция, неизвестно откуда, набирается духу объявить России войну и находит себе между подписавшими Венскую ноту двух явных и одного тайного союзника; только четвертый остается нейтральным зрителем.

Политические страсти удивительно как отуманивают ум: самое прямое и бесспорное дело становится сомнительным и извращается в глазах пристрастного судьи. Попытаемся же перевести этот неслыханный образ действий из сферы политической в сферу частных отношений. Некто, считающий себя оскорбленным, требует удовлетворения от оскорбителя; во внимание к общим друзьям делает он уступку за уступкой в форме требуемой им сатисфакции, наконец соглашается предоставить все решению самих этих друзей - третейскому суду чести, как это, например, водится между военными и студентами; соглашается, несмотря на уверенность в том, что друзья эти большею частью ложные друзья, что один из них был даже подстрекателем в нанесенном ему оскорблении. Так убежден он в правоте своего дела. Друзья постановляют решение, заметьте: решение, предложенное самим подстрекателем, и оскорбленный безусловно ему покоряется, считает его вполне для себядостаточным. Прибавим к этому, что оскорбленный, как не раз доказал, отлично владеет оружием, оскорбитель же плоховат в этом деле; тем не менее этот последний воодушевляется неожиданною храбростью, отвергает решение принятых им прежде посредников и вызывает своего противника на дуэль.

Друзья, конечно, приходят в негодование, объявляют себя сторонниками вызванного и настаивают на том, чтобы ему было сделано удовлетворение, признанное ими всеми за справедливое, принуждают к этому так не к месту расхрабрившегося господина или, по крайней мере, оставляют поединщиков расправляться друг с другом, как сами знают? Ничуть не бывало; оказывается, что у друзей какие-то странные понятия о чести и справедливости. Расхрабрившийся, изволите ли видеть, куда какой плохой воитель, не справиться ему никак с вызванным им противником - это ясно, как дважды два - четыре. Ну - а долг рыцарской чести стоять за слабых и защищать от нападения сильных, да и неожиданный задор взялся ведь у него неоткуда, как от их же рыцарских нашептывании; честь, следовательно, велит стоять за него грудью. Так решают двое из друзей. Но ведь нужен же для этого какой-нибудь резон; а если не резон, то, по крайней мере, хоть предлог, и предлог по обыкновению находится, конечно, столь же странный, как и вся эта история. Оскорбленный и вызванный, из уважения ли к друзьям, по добродушию что ли, или уж так, Бог его знает почему, предлагает противнику такие условия боя: "Ты, брат, я знаю, плохо драться умеешь, так вот тебе что: если нападешь на меня, буду защищаться; повезет тебе - хорошо, твое счастье; а чуть неустойка, уходи за эту черту, и я уже за ней тронуть тебя не смею; беру в этом всех друзей в свидетели и поруки". Умно ли это или нет, уж не знаю; но зато великодушно в высшей степени, из рук вон как великодушно. Однако двум друзьям, подстрекателю и другому, и этого показалось мало:

"Черта чертой, это хорошо, только ты еще руку и ногу дай себе связать, и стой на одной ноге, и одной только рукой дерись, а мы любоваться будем, как ты фокусы эти будешь выкидывать. Если же нет, то втроем на тебя нападем". Руки и ноги не дал себе связать великодушный воитель, ну и предлог, слава тебе Господи, нашелся; а то куда в каких затруднениях были оба друга: драться - смерть как хочется, а драться не за что. Уговаривали они и третьего заодно с ними драться, да этому напрямик в драку лезть чересчур уж непристойно было: не дальше как пять лет тому назад обижаемый его из воды, что ли, или из огня вытащил, когда тот уже совсем было захлебывался, или дымом задыхался,- одним словом, жизнь спас. Он и поднимается на хитрость. "Место,- говорит,- где вы драться думаете, у меня под боком; вашей дракой вы мешать мне будете; я пока займу его, а вы деритесь где знаете. Правда, место для тебя будет очень неудобно: и ветер, и солнце прямо в глаза тебе; из него нападать нельзя будет, только защищаться с грехом пополам; ну, да это уж твое дело; если ж не хочешь, то, пока те трое спереди нападать на тебя будут, я сзади за шиворот схвачу". Только четвертый отошел себе в сторону. "Моя,- говорит,- хата с краю, я ничего не знаю".

Как стали бы мы, спрашиваю, судить о подобных поступках? А в этой притче нет ни малейшего преувеличения или карикатуры, только простая перефразировка: суд чести - Венская конференция; черта - Дунай; рука и нога, которым надлежало быть связанными,- флот, которым Россия не должна была препятствовать подвозу оружия черкесам, и т. д. Разве, в самом деле, не Синопское сражение послужило более нежели странным предлогом к объявлению войны морскими державами^[18]?. Разве Австрия не требовала очищения и нейтралитета Дунайских княжеств, подвергая тем Россию ударам ее врагов и лишая ее возможности самой наносить их, заставляя вместо сухопутной вести морскую войну? Кто же тут, спрашивается, оскорбленный и обиженный? Не до очевидности ли ясно, что войны с Россией искали во что бы то ни стало? Не Франция ли с самого начала нарушила своими неумеренными требованиями мир между соперничествующими церквами и заставила Россию вступиться за своих единоверцев? Не Турция ли после сего обманула Россию, не сдержав данного обещания о фирмане? Не Франция ли опять, придвинув свой флот к Дарданеллам, вынудила Россию к занятию Дунайских княжеств?^[19] Затем, когда Россия согласилась предоставить решение спора посредничеству четырех великих держав и безусловно приняла предложенный ими текст ноты, не западные ли державы, а преимущественно не Англия ли через своего посланника, постоянно враждебного России лорда Редклифа, подстрекнула Турцию не принимать ее и,- чтобы разом покончить с дипломацией, посредством которой никак не удавалось выставить Россию зачинщицей дела,- прямо объявить ей войну?

Есть ли, в самом деле, малейшая возможность думать, чтобы Турция решилась пренебречь мнением всей Европы и, отвергнув его, объявить войну России при убеждении, что предложенная ей нота составляла не ловушку, а действительное, честно выраженное мнение Европы, и без подстрекательства обещанием самой деятельной помощи? Наконец, не дики ли требования западных держав, чтобы Россия, будучи в войне с Турцией, спокойно смотрела на то, как будут подвозить оружие и вообще помогать черкесам^[20], и употребляла для своей защиты одну лишь армию, но никак не флот? Не эти ли нелепые требования, по необходимости ею отвергнутые, послужили предлогом к войне? Что же сказать еще о требованиях Австрии, которая, выгораживая Турцию, вносит войну в пределы самой России? Что сказать, наконец, о Сардинии, так себе, здорово живешь, ни с того ни с сего объявляющей войну России не только уж без причины, но даже и без малейшей тени предлога? Неужели все это не показывает какого-то озлобления, какой-то решимости пренебречь всем, лишь бы только удовлетворить своему желанию унизить Россию, когда к тому представляется наконец благоприятный, по-видимому, случай? Все это становится особливо любопытным, если сравнить такое озлобление против России с той снисходительностью, которая была оказана к действиям Пруссии и Австрии относительно Дании. И если б еще можно было отнести это к макиавеллизму дворов или только правительственных сфер европейских держав, увидавших благоприятный случай поживиться на счет России, совсем нет! В настоящее время интриги вроде замыслов кардинала Альберони стали совершенно невозможны. Все европейские правительства должны соображаться с настроением общественного мнения и весьма часто даже вынуждаются им к действиям. Так было и в восточном вопросе. Правительство Англии, т. е. министерство Абердина, было не только миролюбиво, но даже дружественно расположено к России; то же самое должно сказать и о большей части германских правительств. Одна только сила общественного мнения принудила Англию к войне и сменила министерство за то, что оно не вело войны с достаточной энергией. Столь же враждебно, если еще не более, было это мнение в Пруссии и в остальной Германии и если не увлекло их в войну, то потому, что не получило еще там такого могущества, как в Англии. Каждый успех, одержанный не только западными державами, но даже и турками, праздновался везде как успех общего дела всей Европы. Правда, что новое правительство Франции искало случая к войне; но почему же выбрало оно именно эту войну, которая сама по себе не представляла ему никаких положительных выгод, была даже противна здраво понятым политическим интересам Франции? А Наполеон, конечно, понимал их здраво. Но он знал, что это будет самая популярная в Европе война, единственная, способная примирить ее с Наполеоновской династией, на которую она вообще смотрела с недоверием и недоброжелательством; и результат вполне оправдал такой расчет.

Следовательно, в этом деле общественное мнение Европы было гораздо враждебнее к России, нежели ее правительственные дипломатические сферы. Совершенно наоборот, в шлезвиг-голштейнском вопросе общественное мнение вне Германии хотя вообще и не одобряло действий Австрии и Пруссии и стояло почти повсеместно за Данию, но было вообще холодно, вяло, не имело той стремительности, которая увлекает за собой правительства, и потому оставляло им не только полную свободу действовать по усмотрению их благоразумия, но даже высказывалось как в журналах, так и в многочисленных митингах против войны. Откуда же, спрашивается опять, это меряние разными мерами и это вешание разными весами, когда дело идет о России и о других европейских государствах? Представленный разбор и тщательное сравнение шлезвиг-голштейнского вопроса с восточным в их сущности и в их форме не дает, как мы видели, ключа к этой загадке, а, напротив, еще более затрудняет ее отгадку. Не возбудила ли Россия своими прежними делами, своими насилиями справедливых опасений и негодования Европы, так что Европа воспользовалась первым представившимся случаем, чтобы рассчитаться за прошедшее и оградить себя в будущем? Посмотрим, может быть, оно и в самом деле так!

^[1] "Гениальным прусским министром" Данилевский называет О. Бисмарка (1815-1898), который, занимая пост министра-президента наиболее могущественного из германских государств, проводил политику объединения Германии "железом и кровью". Австро-прусская война 1866 г. была первым крупным шагом на этом пути.

^[2] В начале 1852 г. представители пяти великих держав (Англии, Франции, России, Австрии и Пруссии) подписали в Лондоне договор, гарантирующий неприкосновенность Датской монархии. В соответствии с ним герцогства Шлезвиг и Гольштейн признавались владениями датской короны и очищались от введенных туда ранее германских войск.

^[3] Договор, подписанный 10 июля 1774 г. в д. Кучук-Кайнарджи (на территории совр. Болгарии), подвел итог русско-турецкой войне 1768-1774 гг. Во владение России переходили Керчь в Крыму, часть побережья Днестровского лимана и Кабарда. Кучук-Кайнарджийский мир превратил Россию в черноморскую державу и значительно укрепил ее позиции в Закавказье и на Балканах.

^[4] Во времена Речи Посполитой в польском сейме действовал принцип "либерум вето", т. е. полного единогласия при решении дел. Выступая против принятия какого-либо решения, участники сейма не были обязаны мотивировать свой протест; чтобы добиться отрицательного результата, было достаточно устного несогласия ("не позволям") хотя бы одного из присутствующих делегатов шляхты.

^[5] Образовавшийся в 1815 г. по решению Венского конгресса Германский союз включал Австрийскую империю и 38 германских государств, среди которых первенствующую роль играла Пруссия. Германский союз не обеспечивал единства Германии, являясь, по сути, формальным образованием.

^[6] Речь идет об "апрельских нотах" 1863 г., предъявленных представителями Франции и Англии царю Александру II по поводу восстания в Польше. Ноты содержали требование, чтобы польский вопрос был вынесен на рассмотрение европейских держав.

^[7] Раздел Польши (Речи Посполитой) происходил поэтапно в 1772, 1793 и 1795 гг. Первоначально Россия противилась вынашиваемым Пруссией совместно с Австрией планам раздела Польши, ограничиваясь дипломатическим давлением на правящие круги Речи Посполитой по так называемому "диссидентскому вопросу", т. е. вопросу об угнетенном положении в Польше украинского и белорусского населения, исповедующего православие. Мятеж польских конфедератов, выступивших против решения сейма об уравнении православных и протестантов в правах с католиками, заставил Екатерину II пересмотреть свою позицию. В результате трех разделов Польши собственно польские земли вошли в состав Австрии и Пруссии. К России отошли Белоруссия, Правобережная Украина, западноукраинские земли (без Львова), часть Литвы, Латгалия и Курляндия.

^[8] Премьер-министр Пьемонта (Сардинского королевства) К. Кавур (1810-1861) в своем стремлении сплотить итальянский народ вокруг престола короля Виктора-Эммануила прибегал к тактике тайной дипломатии и политических комбинаций. Действия Кавура (тайные сделки с Наполеоном III, заигрывание с гарибальдийцами и т. п.), зачастую выходили за рамки легальности.

^[9] Австрийская империя и после своего превращения в 1867 г. в дуалистическое (двуединое) Австро-Венгерское государство продолжало оставаться тюрьмой для проживавших в нем славянских народов.

^[10] По плану Наполеона III Италия после изгнания из нее австрийцев должна была превратиться в союзное государство под почетным председательством римского папы.

^[11] Имеется ввиду Наполеон III. - Примеч. ред.

^[12] Вифлеемский храм - храм Рождества Христова в г. Вифлееме (Палестина), построенный в IV в. на месте, где, по преданию, родился Иисус Христос.

^[13] Поддержка со стороны России была гарантирована Турции союзно-оборонительным договором, заключенным между двумя странами в 1833 г. (Ункяр-Искелесийскяй договор). В 1840 г. Россия, Англия, Австрия и Пруссия оказали коллективную помощь турецкому султану в его борьбе против ставленника Франции - египетского паши Мухаммеда Али, стремившегося захватить власть в Османской империи.

^[14] Речь идет об одной из статей Кучук-Кайнарджийского мирного договора между Россией и Турцией.

^[15] См. примеч. 7 к настоящей главе.

^[16] Вестфальский мир был заключен после изнурительной Тридцатилетней войны (1618-1648), в ходе которой выявилась полная несостоятельность планов создания мировой "христианской" (католической) империи под эгидой испано-австрийских Габсбургов. Положение Вестфальского мира, о котором упоминает Н. Я. Данилевский, касалось религиозных споров между протестантами и католиками.

^[17] Венская нота - документ, принятый конференцией в Вене по восточному вопросу в июле 1853 г. Посланники пяти европейских держав выработали текст примирительной ноты, которая удовлетворила царя Николая I, но была отвергнута турецким султаном.

^[18] 30 ноября 1853 г. эскадра черноморского флота под командованием вице-адмирала П. С. Нахимова уничтожила у Синопа (Турция) стоявший там турецкий флот.

^[19] Т.е. Молдавии и Валахии.

^[20] В XIX в. этноним "черкесы" употреблялся в расширенном значении, обозначая не только северокавказские племена адыгов, но вообще всех кавказских горцев. В борьбе с царскими войсками они использовали оружие и боеприпасы, которые поступали из Турции.

Источник: http://vehi.net/danilevsky/rossiya/index.html

В этом году в нескольких регионах пройдет пилотная апробация новой формы аттестации учителей – профессиональный экзамен. Это независимая оценка квалификации, которая проверяет знание предмета и методики, цифровые и другие навыки. Принимают экзамен аккредитованные на федеральном уровне независимые эксперты, педагоги-профессионалы.

Насколько целесообразно введение профессионального экзамена и станет ли он достойной альтернативой действующей процедуре аттестации? С этим вопросом мы обратились к педагогам и директорам школ.

Алексей Каменский, директор лицея № 590, г. Санкт-Петербург:

Наверное, еще преждевременно судить о профэкзамене. Когда появятся конкретные документы, а не догадки и предположения, тогда можно будет о чем-то говорить. В педагогике работают очень точные инструменты оценивания, при малейшей ошибке получается по принципу «хотели как лучше – получилось как всегда». Поэтому здесь очень важно учесть все детали и нюансы, чтобы благие намерения не обернулись печальными результатами. Прежде всего стоит задуматься о том, что лучше для педагогического коллектива. И уравниловка, и ранжирование несут свои риски.

При первом варианте возникает опасность опускания рук («зачем стараться, если у всех всё одинаково»).
В то же время идея ранжирования тоже до сих пор остается спорной. Дело в том, что учительская профессия – командная. В школе как нигде необходима согласованность действий. Я бы провел здесь параллель с футболом, где результат зависит от сплоченности игроков.

В советское время зарплата учителя зависела главным образом от стажа, в 1990-е годы ввели квалификационные категории и аттестацию. Санкт-Петербург оказался в авангарде этого движения: совместно с Юрием Александровичем Гагиным, научным руководителем нашей школы, мы разработали в 1992 году первые аттестационные критерии. Включили туда вопросы на проверку психологической компетентности или, говоря современным языком, коммуникативной культуры. Однако через некоторое время пришлось отказаться от этой идеи, так как она породила массу конфликтов, поскольку оценка этого параметра очень субъективна. До сих пор проблему адекватной оценки учительского труда полностью решить не удалось нигде.

Если рассматривать нынешнюю систему аттестации, то я не склонен преувеличивать ее недостатки, хотя, конечно, ничего идеального в этом мире не существует. Мне неизвестны случаи, когда учителям приходится собирать по 500 страниц портфолио. Однако сама по себе идея оценивать педагогический труд по грамотам и дипломам является спорной, особенно с учётом возросшего уровня «домашней полиграфии». Наверное, есть смысл проверять и предметные компетентности учителя, потому что в любой профессии есть специалисты высокого класса, середняки и отстающие, но делать это надо особенно деликатно.

Какие здесь могут быть критерии? Интересные уроки, победы учеников во Всероссийской олимпиаде школьников и других олимпиадах высокого уровня, учёт мнения коллег. В некоторых регионах в тесты включены вопросы на знание предмета.

Мне сложно строить прогнозы, но могу предположить, что учителя без энтузиазма отнесутся к введению профэкзамена, особенно специалисты с большим стажем, которых сейчас большинство. Навряд ли им понравится перспектива сдавать экзамен неким независимым экспертам, не зная их уровня квалификации. Идея профэкзамена для учителей напоминает стремление гаишников к ежегодной переэкзаменовке водителей. Скорее всего, это вызовет отторжение у педагогов, и они предпочтут уйти из школы на пенсию, чем подвергаться лишней нервотрепке. Учителя 50–60 лет – это золотой фонд, и их опыт бесценен. Заменить таких профессионалов пока некем – молодых еще надо учить и учить до нужного уровня квалификации. Как раз опытные педагоги и могли бы этим заняться. Думается, очень продуктивной является идея с введением ставок педагога-методиста, наставника. А вот выпускникам педвузов профэкзамен был бы полезен, и проверять знания будущих учителей как раз должны независимые эксперты. Аналогичное испытание следовало бы ввести и в других вузах как ЕГЭ по специальности.

Источник: https://vogazeta.ru/articles/2021/3/29/teacher/16791-uchitelya_so_stazhe...

В статье рассмотрены роль и место Белоруссии в контексте евразийского пространства. Автор опирается на проблематику, отраженную в книге А. Дзерманта«Беларусь – Евразия. Пограничье России и Европы».Сложные политические и экономические процессы, идущие в Республике Беларусь, требуют «игры масштабами» при их анализе. Подсчет участников протестных митингов, анализ текстов власти и оппозиции, оценка складских запасов и динамики валютного курса может обеспечить высокую достоверность анализа текущих процессов, однако стратегический анализ и тем более прогноз в рамках подобного подхода невозможен. Пограничное положение Белоруссии предметом дискуссии не является, но и считать этот вопрос исчерпывающе изученным нельзя. Пограничность также меняет свое качество. Находившаяся между социалистической Польшей и советскими республиками Белоруссия географически не переместилась, но политико-географически изменения оказались фундаментальными. Белоруссия оказалась в центре весьма мозаичного пространства, ключевой характеристикой которого является нахождение на пограничном рубеже. Вопрос в том, где закрепится новая граница цивилизаций, у Бреста или под Смоленском? Автор рассматриваемой монографии, также как и автор данной статьи, уверены в том, что неформальная цивилизационная граница находится у Бреста и Гродно.

Ключевые слова: Евразия, интеграция, Европейский союз, Евразийский союз, Беларусь (Белоруссия), Россия, модели развития.

В 2021 году исполняется сто лет возникновению евразийства как научной кон- цепции[Савицкий и др., 1921]. Евразийство – оригинальная русская концепция, прошедшая проверку временем и сохранившая актуальность.Свидетельством последнего является монография А.Дзерманта¹. Потенциал евразийства не исчерпан.

Главный объект исследования в монографии А.Дзерманта‒ многоуровневыйи сложный. В первую очередь проанализированы отношения Белоруссии и России, затем евразийская интеграция в контексте глобального опыта. Однако, характеризуя свою страну как «пограничье», автор монографии постоянно обращается к России, Европе, Евразии. Предметом исследования в работе Дзерманта, как и в данной статье, стали процессы политической и духовной интеграции Белоруссии, а точнее – восточный, евразийский вектор интеграции. Автор данной статьи именно так трактует основную идею книги А. Дзерманта «Беларусь – Евразия. Пограничье России и Европы»[Дзермант, 2020].

«Три смысла в два слова»‒ так один советский писатель оценивал высококачественный текст, не лишенный определенной   идеологической   составляющей. В названии книги А. Дзермантазаложены требуемые по этой формуле восемь– девять смыслов. Попробуем их выделить и прокомментировать. Книга намечает основные контуры понимания и развития белорусской идентичности в контексте Большой России и Большой Евразии и предоставляет экспертный анализ современной реальности в Северной Евразии в рамкахвнутренней и международной повестки дня российской и белорусской политики.

Разумеется, восприятие современной дискуссии о евразийстве отталкивается от того, что преобладает подход предполагающий «гомогенное восприятие всего того, что носит название евразийства. Но под этим названием зачастую фигурирует то, что не имеет ничего общего с евразийством классическим, существовавшим на самом деле лишь в краткий исторический период 20–30-х гг. ХХ столетия. Это многочисленные варианты неоевразийства, псевдоевразийства и пост-евразийства, которые используют термин «евразийство» лишь как привлекательную вывеску»[Маслин, 2011: 373]. Однако было бы ошибкой относить этот справедливый тезис «о вывеске» к работе А. Дзерманта. Содержание монографии также далеко ушло от евразийства С.Н. Трубецкого или Л.П. Карсавина, как и современная политическая ситуация в Евразии от ситуации 1920 – 1930-х годов. Представляется более важной современная попытка раскрыть содержание евразийства как идеологии, на- бора политических практик и соответствующих экономических решений.

Возможно, признание евразийства идеологией избыточно, хотя обратим внимание на мнение экономиста Е. Винокурова: «Евразийство — это идеология. Речь идет о ее конкретном наполнении, о технократическом подходе к политическому и управленческому процессу, о приоритете экономической составляющей и о необходимости серьезного подхода к расчету баланса долгосрочных выгод и потерь [Винокуров, 2013: 8].

В развитие идей классического евразийства в книге Алексея Дзерманта детально рассматривается вопрос о границах Евразии как о принципах русско- евразийской цивилизации, в частности, о западных ее рубежах. Автор выстраивает свою концепцию фронтира или пограничья, понимаемого как динамичная, подвижная в пространстве и времени категория, характеризующая территории, находящиеся между ядрами цивилизаций. Белоруссия, по мнению автора, хотя и имеет все признаки фронтирного, пограничного образования, тем не менее не без оснований относится им к Евразии, а не Европе. Это подтверждается геополитическим и гео-экономическим выбором белорусского народа в современную эпоху.

Попытка четкого разграничения Евразии и Европы на геополитическом, идеологическом, ценностном уровне через призму белорусской идентичности – это новшество данной работы. Отсюда становится понятной и та оптика, с которой ав- тор подходит к рассмотрению особенностей современной белорусской государственности, матрица которой совершенно не укладывается в логику развития типичных восточноевропейских наций. Этот контраст особенно очевиден при сравнении Белоруссии с Литвой и Польшей, чему в работе посвящено немало места.

Белорусская идентичность, белорусский проект будущего видятся автору в иной перспективе. Это тесный союз с Россией, воплощенный в больших проектах: от БелАЭС до возможного строительства высокоскоростной магистрали в треугольнике развития Минск ‒ Москва ‒ Санкт-Петербург. Это северо-западный локус большого русско-евразийского пространства, призванный стать новым местом развития. Особая миссия существует по отношению и к западным соседям, и к Украине; в этом контексте Беларусь ‒своеобразная Брестская крепость, которая не сдается и является доказательством того, что существует реальная альтернатива евроатлантическому миру. Возможно, именно поэтому и не оправдался следующий прогноз: «…отношения втреугольнике Белоруссия–Россия–Евросоюз будут развиваться, скорее всего, без серьезной эскалации» [Басов, 2019: 74].

При этом отметим позицию Дзерманта и позицию автора статьи: объединенная Европа уже существует со всеми своими экономическими и политическими достижения- ми и проблемами, но при абсолютно уникальном кризисе идей. ЕАЭС, также характеризуется значительными достижениями в экономической сфере. Евразийская идея как прообраз идеологии существует скорее в виде проекта, хотя уже и с определенным институциональным содержанием.

Евразийский союз видится как геополитический и геоэкономический проект, продолжающий дело «русского мира» по освоению и интеграции Евразии, для чего необходимо взаимодействие с тюркским, финно-угорским, иранским мирами и проектами. А. Дзермант указывает на то, что территория этнического славянского большинства может быть ядром или одним из ядер большой Северной Евразии, но в этом случае выстраивание глобального проекта невозможно. Строго говоря, даже ЕАЭС на этой базе построить проблематично. Только в том случае, если евразийский проект будет базироваться на консенсусе национальных и региональных интересов, может состояться реальное объединение народов и государств. Пространство Казанского кремля – идеальная символика, иллюстрирующая такую гармонию. Евразийская интеграция ‒ это стремление создать свой собственный макрорегион, в котором мы сможем работать на себя и участвовать в выработке проектных правил, а может быть и экспортировать их.

Как показал опыт Венгрии и Польши, в Евросоюзе участвовать в правилах выработки правил игры не очень получается. Дело в том, что вступление в ЕС пред- полагает необходимость согласования правовой системы кандидата с уже действующей в Евросоюзе «нормативной силой» – acquiscommunautaire. Однако и после вступления в ЕС, скорее, можно говорить о равенстве де-юре, а не де-факто. Автор книги, как и автор статьи, не готовы признать себя европессимистами. Евразийский союз в этом контексте должен базироваться на учете общеизвестных лучших практик. Однако помимо очевидных достижений для нас важны и негативные результаты европейской интеграции. Следует помнить, что «интеграция приобретала благо- приятную репутацию в глазах отдельных стран по мере получения конкретных положительных результатов в ходе реализации не общего, а конкретных, более скромных по замыслу проектов взаимодействия по ограниченным направлениям кооперации» [Бусыгина, 2007]. Этот путь был магистральным для Западной Европы и будет таковым для Евразии.Сошлемся на мнение член-корреспондента РАН Р.С. Гринберга:  ―…для  успеха  интеграционного  процесса  необходима  некая  минимальная  численность социума, живущего и действующего в рамках единого экономического пространства. Скажем, Китай при численности около 1,3 млрд человек не нуждается в интеграционных блоках, как и Индия. Люксембург же, по определению, нуждается. Иначе говоря, речь идет о том, что эффективная интеграция может быть организована только на соответствующей территории единого экономического пространства, где не существует никаких перегородок, а население составляет 200‒250 млн чело- век‖ [Гринберг, 2014: 26].

Следующий важный момент. Сегодня интеграция не может развиваться согласно модели Европейского объединения угля и стали.Регулировать отраслевые рынки мож- но и нужно, но стратегической целью только экономика быть не может. Экономический и политический союз в Евразии возможен после решения ключевого вопроса о его духовном, идеологическом содержании. Вопрос об экономике Большой Евразии следует связать с вопросом об общих идеологических и политических ценностях. При этом оценке должны подвергаться не только институты, но и реальная практика. Масштаб демократии и уровень экономической свободы трудно измерим и в Европе, и в Азии. В Эстонии это называется «капитализм братанов» ‒ соблюдение формальных правил функционирования политических и экономических институтов при юридически ненаказуемой системе персональных договоренностей. Аналогичным образом эволюционировала политическая сфера жизни общества, пройдя сложный путь от внешней демократичности политической системы к узкокулуарнымсоглашениям ‒ «tagatuba» [Денисов, 2020]. Однако только ли для Эстонии это характерно? Конечно, нет, – просто в Эстонии в силу эффекта масштаба это отчетливо видно. Данные проблемы являются не только результатом кризиса идеологии, но, прежде всего, кризиса политических практик на постсоветском пространстве. Учитывать опыт зарубежных «лучших практик» необходимо, но еще важнее знать неформальные кодексы «худших практик».

Отметим уважительное отношение автора книги к европейской интеграции, стремление учесть ее положительный опыт и избежать опыта отрицательного. Рас- смотрим этот вопрос подробнее, резюмировав авторские подходы и изложив их в своей трактовке. ЕС, достигнув весьма высокого уровня интеграции, вынужден заниматься оптимизацией достигнутого. Медленная и осторожная интеграция на постсоветском пространстве ‒ это не только отражение недостатка собственного опыта, но закономерное желание обойти те проблемные зоны, которые обнаружились в европейской интеграционной практике. После казавшегося триумфа 2004 г. сама мысль об альтернативной интеграционной модели воспринималась в Брюсселе как альбигойская ересь в Риме.Но и Россия в пространстве Евразии пропустила нарастание кризисных моментов у соседей и партнеров. Одновременное расширение и углублениене может быть идеально эффективным, что на современном этапе очевидно.

Следующий момент объясняет, почему евразийская интеграция стала происходить с большим опозданием.Распад СССР был истолкован в категориях провала экономической и политической модели интеграции при полном игнорировании реальных экономических предпосылок существования единого народнохозяйственного комплекса и недооценке субъективных факторов и внешнеполитического влияния. Эта мысль рассматривается как ключевая в книге А. Дзерманта.

Негативный опыт СНГ нашими партнерами был экстраполирован на иные фор- мы постсоветской интеграции. «Обилие юридически необязательных двухсторонних соглашений наряду с систематическим применением исключений и межправительственным характером интеграции привело не только к тому, что СНГ не смогло трансформироваться в реальное экономическое образование с высоким уровнем интеграции и элементами наднационального управления. Это также помешало возникнуть реальному политическому союзу в рамках СНГ». Так абсолютно справедливо отмечает коллектив политологов, где ведущую роль играют литовские эксперты [Касчюнас и др., 2012: 5]. Данная цитата относится к 2012 г. Сейчас ситуация иная. В отличие от предшествующих попыток постсоветской интеграции, в ЕАЭС речь идет обинтеграционном проекте, вышедшем «...за рамки либерализации взаимного товарного обмена и демонстрирующем относительно успешное функционирование наднациональной системы регулирования внешней торговли». [Евстафьев, 2019]. При этом риск очевиден и находится в предметном поле современного меж- дисциплинарного анализа.

Региональная интеграция стран в контексте политической трансформации пост-советского пространства представляет собой особую научную проблему, требующую дальнейших исследований. Высокая динамика международных процессов заставила переключиться исследователей на текущие и теоретические проблемы интеграции. В то же время требуется дальнейшее осмысление причин скоротечного распада советского союзного государства и трансформационных тенденций на постсоветском пространстве. Изучение причинполитической трансформации и влияния этого процесса на судьбу их интеграции имеет чрезвычайно большую актуальность: «Ключевой проблемой развития ситуации в Евразии становится недостаточная внутренняя геостратегическая и социальная связность, а внешнее давление будет это только усиливать» [Бор- дюжа и др., 2020]. Потеря интегрирующих экономических и социальных элементов пространства может базироваться на внутренних проблемах, но внешний фактор не исключается. Текущая ситуация в Республике Беларусь свидетельствует именно о недооценке роли экономической интеграции в ее единственно возможном восточном векторе.

Вслед за А. Дзермантом отметим три важнейших эффекта экономической интеграции: создание торговли, смещение торговых потоков и эффект масштаба. «России, безусловно, нужно собирать вокруг себя ядро с емкостью рынка в 200–250 млн чел., на котором можно создавать и развивать собственную промышленно-технологическую платформу...» [Дзермант, 2020: 136]. Приведенная цифра не случайна, как указывалось выше, эти оценки многократно озвучивались в работах Института экономики РАН.

Зададим еще один вопрос, вытекающий из логики авторского изложения проблем евразийской интеграции. Что произойдет в случае, если реальный евразийский рынок не сложится? Это приведет к неустойчивому равновесию.

Однако любое экономическое пространство ‒ поле конкурентной борьбы, котороеограничивает возможности роста своего проекта. Именно поэтому объединенной Европе не нужна на востоке интеграция, будь то элементарная – таможенная, или универсальная в виде экономического союза. ЕС нужна контролируемая периферия, устойчивый рынок сбыта с минимальными политическими амбициями. Подход современных евразийцев (отметим, любых евразийцев– и философов–теоретиков, и экономистов–практиков) ‒ создание альтернативного проекта с мощным экономическим фундаментом и политической надстройкой и не догматической идеологией.

Беларусь, Белоруссия‒ родина автора книги. Его внимание к России, Китаю, Евразии характеризуется определенным подходом: ориентиром является приемлемость евразийской интеграции для своей страны. Обсуждая большую интеграцию, А. Дзермант уделяет закономерное внимание иным, более скромным проектам. Состояние евразийской интеграции ‒ императив нашего общего будущего. Союз России и Белоруссии существует фактически весь период после 1991 г., он выдерживал и выдерживает самые разные испытания. Поскольку за прошедшие годы этот союз не только не распался, но даже укрепился, можно говорить, что в его основе лежат не сиюминутные интересы, а глубокие геополитические причины [Межевич, 2016]. В чем они заключаются? Каково может быть будущее этого Союза? Как рассматривать в контексте евразийской интеграции союз России и Белоруссии? «Союзное государство России и Беларуси ‒ это первый опыт интеграции на постсоветском пространстве, где Республика Беларусь уже как суверенное национальное государство делает сознательный выбор в пользу экономического, политического и военного союза с Россией» [Дзермант, 2020: 99]. При этом «стабильное и благополучное существование Беларуси последние 25 лет было обусловлено четкой геоэкономической и военно-политической ориентацией республики, точно также как Польша получила все возможные бонусы от евроатлантического выбора» [Дзермант, 2020: 141].

Укажем на еще один важнейший тезис автора: «В политэкономическом смысле нам не уйти от создания более справедливого, социального общества. Именно поэтому экономический и социальный опыт, накопленный в той же Беларуси, может быть востребован в гораздо больших масштабах» [Дзермант, 2020: 15]. «Беларусь ‒ естественный противовес усилению Польши и превращению ее геополитических амбиций в нечто реальное, поэтому развитие и успешность Беларуси в рамках общих русских целей ‒ это, в том числе, нейтрализация польского влияния, мягкое «притягивание» Прибалтики и весомый аргумент в борьбе за Украину» [Дзермант, 2020: 20].

При обсуждении вопросов европейской идеи, «русского мира», евразийства найти двух ученых с одним мнением довольно сложно. Автор пишет о том, что в «белорусах нет стремления полностью раствориться в русском народе и российской государственности, что часто встречает непонимание в России, где стремление создать единое централизованное государство ‒ часть глубокой исторической традиции» [Дзермант, 2020: 28]. Согласимся с первой частью тезиса, добавив, что у любого народа Евразии нет желания раствориться. Проблема во второй части программного заявления. Дзермант допускает традиционную ошибку, в общем-то не характерную для евразийцев. Отметим, что в Российской империи примерно треть ее территории обладало большей или меньшей автономией в экономике, модели управления, политике: 1. Великое княжество Финляндское; 2. Царство Польское; 3. Остзейские (Балтийские) губернии; 4. Хивинское ханство; 5. Бухарский эмират; 6. Киргизская и Калмыцкая орда; 7. Земли Всевеликого войска Донского и другие казачьи территории [Шамахов, Межевич, 2020].

Выводы

Рассматриваемая книга вносит важный вклад в исследования теории и практики- евразийства. А. Дзермант убедительно доказывает, что современная евразийская идея возможна, а ее критики, указывающие на «несовременность евразийства», игнорируют очевидное – принципиально новые подходы в идеологии и политических практиках уже не появляются. Европа, Азия, Америка вступили в очередной период переосмысления и адаптации традиционных практикв идеологической и политической сферах. Евразийство в этом контексте не только имеет право, но и располагает всеми возможностями быть одной из доктрин прошлого, способной объяснить будущее.

Интерес к евразийству закономерен. Он объясняется в том числе и тем, что перед нами если не кризис европейской идеи, то, по крайней мере, кризис конкретной практики ее реализации в политической, да и в экономической сфере. Россия не собирается покидать европейское пространство ни экономически, ни политически, ни ментально. Однако отношения с конкретной организацией, даже такой влиятельной как Европейский союз, это еще не отношения с Европой. Признание России европейской державой никак не отрицает ее особого статуса. Мы лучше видим Азию, и Азия лучше видит нас. Это обстоятельство и предполагает особое внимание к евразийской интеграции не только в России, что очевидно, но и в Белоруссии.

Список литературы

Басов Ф.А.(2019) ―Развитие отношений Евросоюза и Белоруссии‖, Мировая экономика и между- народные отношения, том 63 № 9. С.69‒74.

Бордюжа Н., Евстафьев Д., Затулин К., Клепач А., Саркисян Т, Соловьев В., Лукьянов Ф. (2020) Бремя лидерства. Сможет ли Россия стать главным евразийским интегратором? Интернет-сайт Рос- сия в глобальной политике. URL: https://globalaffairs.ru/articles/bremya-liderstva-assambleya-2020 (дата обращения: 7.12.2020)

Бусыгина И. (2007) Ассиметричная интеграция в Евросоюзе. Международные процессы. Т: 5. № 3 (15).   Интернет-сайт        журнала                         Международные             процессы.              URL: http://www.intertrends.ru/system/Doc/ArticlePdf/612/Busygina-15.pdf (дата обращения: 18.05.2020)

Винокуров  Е.Ю.  (2013),  ―Прагматическое  евразийство‖,  Евразийские  экономические  исследова- ния, № 4. С.8‒19.

Гринберг Р.С. (2014) “Формирование Евразийского союза: шансы и риск” в сборнике статей “Ев- разийскаяинтеграция: геостратегическийаспект” под редакцией Осипова Ю.М., Москва-Ростов-на- Дону. С.24‒32.

Денисов Р. (2020) Беларусь захлестывают эмоции. Интернет-портал Tribuna.ee.URL: https://tribuna.ee/public/emotsioonid/ август 2020 (дата обращения: 01.08.2020)

Дзермант А.В. (2020) Беларусь ‒ Евразия. Пограничье России и Европы. Родина, Москва. 336 с.

Евстафьев Д.Г. (2019) Евразийская «дуга нестабильности» или Управление глобальным экономи- ческим ростом. Экономические стратегии. Т. 165. № 7.

Касчюнас Л., Касчюнас Р., Вильпишаускас Р., Алишаускас Р., Дамбраускайте Ж., Синица В., Левченко И., Кирилэ В. (2012) Евразийский союз: вызов для Евросоюза и государств «Восточного партнерства». Центр восточноевропейских исследований. Вильнюс.

Маслин М.А. (2011)‖Евразийство как пореволюционное идейное течение‖историко-философский ежегодник,том 7, №5. С. 362‒380.

Межевич Н.М. (2016) Республика Беларусь в системе интеграционных проектов: мнимые и ре- альные альтернативы? Беларусь в современном мире материалы XIV Международной конференции, посвященной 94-летию образования Белорусского государственного университета, 29 октября 2015 г. Редкол.: В. Г. Шадурский [и др.]. Изд. центр БГУ. Минск, Белоруссия.

Савицкий П.Н., Сувчинский П.П., Трубецкой Н.С., Флоровской Г.В. (1921), Исход к Востоку: Предчувствия и свершения София, Болгария.

Шамахов В.А., Межевич Н.М. (2020) Почему причины распада СССР следует искать до форми- рования СССР. Управленческоеконсультирование, № 10.