Одним из ключевых элементов дискурса о безопасности последнего десятилетия стали баталии вокруг разнообразных форм вмешательства одних государств (и не только) во внутренние дела других. Взаимные инвективы вызывают очевидный рост международной напряжённости и способствуют деградации международных отношений как таковых, поскольку для дискурса о секьюритизации качественная экспертиза не нужна. Более того – она ему даже вредит.

Проблематика прямого и опосредованного политического вмешательства как одного из способов навязывания своей воли давно вызывает живой интерес комментаторов. Нередко эпизоды такого вмешательства носят (мело)драматический характер – достаточно вспомнить историю миссии царицы Савской, результат которой оказался, правда, противоположен изначальному замыслу: вместо демонстрации превосходства своего царства и приведения Соломона в замешательство мудрёными вопросами, сама царица приходит в восхищение от «мудрости и богатств» Соломона, благословляет господа, посадившего того на трон Израилев – и способствует распространению славы сына Давида и Вирсавии, так что «все цари на земле искали видеть Соломона, чтобы послушать мудрости его…». Чем не хрестоматийное описание того, как работает «мягкая сила» (по определению являющаяся одним из способов внешнеполитического манипулирования)?

Вопрос о том, насколько (и когда) внешнее воздействие в рамках международных отношений становится вмешательством, остаётся предметом прежде всего практических трактовок того, кто занят обеспечением безопасности. Причём исследования Барри Бузана, Оле Вейвера и других авторов копенгагенской школы не столько определяют, сколько размывают границы между этими понятиями, позволяя считать угрозой безопасности любое дискурсивное внешнеполитическое взаимодействие. И поскольку дискурс безопасности формирует в первую очередь государство, оно же и определяет, когда другой актор вмешивается в дела, которые оно считает своей внутренней прерогативой.

Виды и формы вмешательства в наше время, естественно, несколько разнообразнее, чем в ветхозаветной древности. Общая демократизация политики и развитие коммуникаций позволяют, пусть и ненадолго, обретать внешнеполитическую акторность – и, соответственно, осуществлять полноценное вмешательство во внутренние дела других государств – не только негосударственным институтам, но даже отдельным личностям, вроде французского публициста Бернара Анри-Леви. Драматизм же происходящего со временем только усиливается – демократизация дискурса требует его упрощения и эмоционального насыщения.

Старые добрые заговоры и диверсии в изложении СМИ сегодня выглядят подчёркнуто фарсово – будь то попытка свержения Лукашенко или взрыв на оружейном складе в Чехии. Опровергать причастность к очередному вмешательству нет смысла – дискурс безопасности имеет внутриполитический характер и от внешнего воздействия, как выясняется, защищён собственной природой гораздо надёжней, чем американская демократия от «пригожинских троллей». Как отмечает Игорь Истомин, в глазах политических элит тревога за собственную безопасность превращает международное соперничество в экзистенциальную борьбу. Такие соображения делают любые намёки на вмешательство извне особенно опасными, способствуя спирали эскалации.

Реальная оценка угроз осложняется и искажается в рамках уже сложившегося контекста, в котором любое свидетельство – истинное или мнимое – истолковывается в пользу существующих опасений и превращается в неоспоримое доказательство зловещих намерений оппонента. Подобное «размывание оптики» серьёзно осложняет изучение этой проблемы.

Вмешательство – как прямое, так и опосредованное – должно иметь рациональные и прагматические цели: либо наносить прямой ущерб инфраструктуре (в самом широком её понимании – от промышленной и энергетической до социальных связей, обычаев и морали), либо влиять на внутреннее поведение политий таким образом, чтобы это влияние отражалось на их внешнем поведении (да ещё и так, чтобы это было выгодно влияющему). Это предполагает – вроде бы – высокий уровень экспертных знаний об устройстве и принципах функционирования объекта влияния. Необходимость качественной экспертизы в подобных вопросах кажется очевидной, поскольку, во-первых, некоторая предсказуемость результатов такого влияния всё же важна (иначе как оценивать его эффективность), а во-вторых, подобное влияние нужно хоть как-то камуфлировать, чтобы не создавать прямой casus belli (и уж ни в коем случае не анонсировать – в отличие, скажем, от реальных атак «Томагавками»).

Однако если в случае непосредственных диверсий или акций по устранению влиятельных фигур вроде генерала Сулеймани уровень этой экспертизы проверяется простым эмпирическим путём, то в случае воздействия на социум положение значительно сложнее. Сетования на поверхностность и необъективность как страноведческой, так и международной экспертизы на всех уровнях – от сугубо прикладного до абстрактно-академического – давно стали притчей во языцех. Специфика самого предмета международных отношений способствует политизации научного знания – степень «несвободы от общества» у политологов-международников, очевидно, чрезвычайно высока[1]. Более того, секьюритизация – вполне рентабельный интеллектуальный бизнес, что только разгоняет ту самую «спираль эскалации».

Самое же парадоксальное, пожалуй, в том, что сегодня для вмешательства качественная экспертиза особенно не нужна. Более того, чем топорнее это вмешательство, тем более разрушительно его воздействие на инфраструктуру оппонента, тем более истеричным становится его внутриполитический дискурс. Вопрос понимания оппонента в этом контексте бессмысленно даже ставить. Понимание сводится к интерпретации степени угрозы и степени вовлечённости государства в осуществление такого вмешательства. Так, с точки зрения политического руководства КНДР, попытки южнокорейских политических активистов забрасывать на территорию Северной Кореи листовки с помощью воздушных шаров, демонстративно нарушающие законы Республики Корея, могут свидетельствовать как о том, что официальный Сеул просто не в состоянии контролировать этих активистов, так и о том, что он втайне поддерживает их деятельность. (Возможно, в глазах Пхеньяна первое даже хуже, поскольку исключает всякую возможность конструктивной межправительственной коммуникации: режим, неспособный контролировать своих граждан, недееспособен и во внешней политике.)

Порой чем ближе – с политической, культурной, географической точек зрения – реальный или мнимый оппонент, тем больше он пугает. Так, в глазах белорусского политикума, похоже, «излишняя близость и сходство белорусов и русских воспринимается как угроза суверенитету и государственности», а в глазах российского такой же угрозой отечественной государственности выглядели (как и во времена «цветных революций») белорусские уличные протесты.

Спектр международных страхов почти бесконечен и чем сложнее система международных отношений, тем шире этот спектр. Опасающиеся китайского могущества сопредельные с ним страны тем более будут опасаться российско-китайского тандема – реального или мнимого. Япония будет опасаться ядерного оружия КНДР, которая, опасаясь американской военной мощи и возможностей США по вмешательству в ее внутренние дела, на ядерное разоружение не пойдет – и так до бесконечности…

Считается, что исследование (и эксплуатация) международных страхов – прерогатива не столько конструктивизма, сколько реализма и неореализма. Однако страх утраты безопасности – всё же интеллектуально-философский конструкт (как самого Фукидида, так и его толкователей) и хотя бы поэтому подвластен и переосмыслению, и перетолковыванию.

Источник: https://globalaffairs.ru/articles/starye-dobrye-zagovory/

Из всех либеральных ценностей, которые разделяю, никогда не понимал и не разделял вот этой одной — права на оружие. Откуда у горожанина 19 лет, по определению, в силу возраста психически неустойчивого и лишенного нужных уровней эмпатии (восхищаться прекрасной молодежью можно только напрочь впав в беспамятство, потому что каждый, кто честно помнит себя в 19 лет восхищаться этим возрастом как вершиной ума, добра и даже красоты не может), у этого развивающегося человеческого существа легальное оружие? Он что лесник? Он в тайге? Он казак в диком поле, которого давно нет? Он живет в городе-миллионнике. Зачем вообще в городе миллионнике легальное оружие кому бы то ни было, в любом возрасте, кроме силовиков, и у тех на вызов под строгую отчетность. В миллионнике Риме две тысячи лет назад догадались, что в городе оружие запрещено.

Ну в Америке еще за этим хоть какая-то традиция и правовая основа, на мой взгляд сомнительная и позорная, которая на самом деле не традиция, а дичь и оружейное торгово-промышленное лобби. А у нас-то откуда? Отбиваться от бандитов? Это вы реально хотите, чтобы у нас в микрорайонах в многоподъездных домах-пластинах люди сами решали от кого отстреливаться? Право на вооруженное восстание народа? Серьезно? У нас его один раз в истории реализовали, когда толпы дезертиров бродили с оружием, попертыми из разложившейся армии. Мало никому не показалось. Что, правда хотим такое поворотить?

Все эти разговоры в XXI веке о праве на оружие — это неуместная архаика и совершенно опереточный либерализм, который в лучшем случае нужен, чтобы без большого ума прозвучать, а то и вовсе для того, чтобы дискредитировать по настоящему ценные права и свободы. А откуда в нашем не самом либеральном государстве, которое обвиняют в мании контроля (ну и правда же собралось следить за лекциями), легальное оружие у фактически несовершеннолетних, просто уму непостижимо.

Источник: https://actualcomment.ru/pravo-na-oruzhie-neumestnaya-arkhaika-2105111806.html

Учебные модули в части искусственного интеллекта внедрят в программы вузов России с 1 сентября.

«Минобрнауки России совместно с Федеральным учебно-методическим объединением (ФУМО) разработало учебные модули в части цифровых компетенций, в том числе по искусственному интеллекту. С 1 сентября 2021 года они будут интегрированы в образовательные программы высшего образования», – говорится в Telegram-канале Минобрнауки.

Отмечается, что на данный момент Минобрнауки проводит работу по подготовке кадров для цифровой экономики. Цифровые компетенции внесены в Федеральные государственные образовательные стандарты высшего образования на уровнях бакалавриата и специалитета. Соответствующий приказ утвержден министерством науки.

Добавляется, что с помощью внедрения цифровых компетенций в стандарты высшего образования будут реализованы основные направления национальной программы «Цифровая экономика РФ».

Как говорится в сообщении, по направлениям сферы IT количество бюджетников в период с 2017 по 2022 учебные годы выросло в 37%. А на 2022–2023 учебный год выделено более 92 тысяч бюджетных мест по специальностям: информатика и вычислительная техника, информационная безопасность, электроника, радиотехника и системы связи, математика и механика, компьютерные и информационные науки.

«Прогнозируется, что количество бюджетных мест на программах обучения в сфере IT продолжит расти в связи с высоким спросом на IT-специалистов», – добавили в сообщении.

Источник: https://vogazeta.ru/articles/2021/5/14/bigdata/17160-v_rossiyskih_vuzah_...

Лауреат Нобелевской премии по физике Ричард Фейнман сформулировал алгоритм обучения, который помогает быстрее и глубже разобраться в любой теме, сообщает издание Quartz.

Однажды Фейнман наткнулся на формулу обучения, которая позволила ему понять любую тему лучше других. Эта формула получила название «метод Фейнмана», и она поможет изучать что угодно глубже и быстрее. Тема, предмет или понятие, которое вы хотите изучить, не имеют значения. Метод Фейнмана работает везде, он до смешного прост и содержит всего три шага.

Шаг 1. Научите этому ребёнка

Возьмите чистый лист бумаги и напишите, что вы хотите изучить. Запишите, что вы знаете об этом предмете, как если бы вы объясняли это ребенку. Не вашему умному взрослому приятелю, а восьмилетке. Множество людей склонны использовать сложные слова и профессиональный жаргон, когда они не понимают чего-то. Когда вы записываете идею от начала до конца простыми словами, которые в состоянии понять ребенок, вы помогаете себе понять ее суть на более глубоком уровне. Если вы приложите усилия, вы четко поймете, где у вас пробелы. И это хорошо, это указывает на возможность учиться.

Шаг 2. Повторите

В первом шаге вы неизбежно столкнетесь с пробелами в ваших знаниях: где-то вы забыли что-то важное, не смогли объяснить или вам просто было сложно соединить понятия. Это важно — вы открыли край своих познаний. Отсюда начинается обучение. Теперь вы знаете, в чем загвоздка: вернитесь к исходному материалу и изучите его заново, пока вы не сможете объяснить его в простых терминах и без пробелов.

Шаг 3. Организуйте и упростите

Теперь у вас есть ряд рукописных заметок. Пересмотрите их и убедитесь, что по ошибке не вписали туда какой-нибудь профессиональный термин из исходного материала. Теперь составьте из них простой рассказ. Прочитайте его вслух. Если объяснение не выглядит простым или звучит странно, это признак того, что ваши знания все еще нуждаются в доработке.

Шаг 4 (необязательный). Поделитесь

Если вы хотите быть уверенным в своем понимании, поделитесь своим знанием с кем-нибудь (идеально, если этот кто-то очень плохо разбирается в предмете или если он — восьмилетний ребенок). Лучший тест на знание предмета — способность передать его другому человеку.

Источник: https://mel.fm/novosti/6079583-feynman

Новые волны кризиса воровской экономики неизбежны. Раз за разом, удар за ударом они будут размывать международные резервы страны – до тех пор, пока эти резервы не кончатся, как в 1998 году, когда красивым словом «дефолт» прикрыли полное разворовывание бюджета, – и государство утратит контроль за всеми значимыми сферами общественной жизни. Реформаторы и клептократы дружной стаей столкнут Россию в системный кризис, – и нам придется выживать в нем.

Задача здоровых сил общества в этой перспективе предельно проста: чтобы минимизировать разрушительность этого кризиса, чтобы использовать его для возврата России с пути коррупционного саморазрушения и морального распада на путь честного развития, надо вернуть власть народу, вернуть себе свою страну.

Для выработки и распространения этой идеологии ведется интенсивная интерактивная просветительская работа, включающая радио и телепередачи, публичные дискуссии, издание книг – включая и ту, которую вы держите сейчас в руках.

Нормальный, повседневный, человеческий разговор о наиболее острых проблемах выявляет правду и выражает словами позицию российского «молчаливого большинства». Ведь для того, чтобы овладеть историей, став тем самым из населения народом, надо сначала осознать свою правоту и обострить ее до кристально четкого и всепроникающего, всеобъемлющего, поистине универсального знания.

Источник: https://izborsk-club.ru/11462

Исходным пунктом и центральным предметом дискуссий о будущем наций является положение национального государства - главного воплощения национального принципа. Практически в любом из аспектов глобализации легко усмотреть определенный вызов государственному суверенитету. Однако сама по себе такая констатация не проливает большого света на проблему - власть вообще относительна, государства никогда не были абсолютно суверенными и автономными, а общества - полностью оторванными друг от друга. Чтобы оценить перспективы национальной государственности, надо, видимо, искать ответы на более точно сформулированные вопросы...

Исходным пунктом и важнейшим предметом дискуссий в этом плане является положение национального государства - главного воплощения национального принципа. Практически в любом из отмеченных процессов глобализации легко усмотреть определенный вызов государственному суверенитету. Все они создают либо усиливают отдельные ограничители возможностей и/или свободы действий государства в таких сферах, как развитие национальной экономики, контроль над информацией и связями общества с внешним миром, экология, формы и масштабы применения военной силы, отношения с остальными странами, выбор режима правления и т.д. Однако сама по себе такая констатация не проливает большого света на проблему - власть вообще относительна, государства никогда не были абсолютно суверенными и автономными, а общества - полностью оторванными друг от друга.

Исторический опыт свидетельствует, что факторы ограничения государственной власти могут компенсироваться и даже перекрываться другими силами, действующими противоположным образом. Когда-то, на заре индустриального капитализма, Д.Юм и особенно А.Смит уже обосновывали маловероятность усиления государства законами свободного движения капитала [28; 20]. В начале XX столетия раздавались идеалистические уверения в том, что благодаря усилению экономических взаимосвязей между великими державами война между ними стала невозможной. После 1945 г. многие государства попали в очевидную внешнюю экономическую и политическую зависимость от сверхдержав, но это не помешало общему внушительному расширению их внутренней роли в разных сферах жизни.

При оценке перспектив национальной государственности нельзя обойтись без поиска ответов, среди прочего, на следующие вопросы. В какой именно степени ассоциируемые с глобализацией конкретные ограничения влияют на общую роль этого института в каждой данной области и в целом? Не возникают ли параллельно новые потребности в государственной организации политической жизни и соответствующие возможности? Если перераспределение власти и функций происходит, то в чью пользу и каково место государства в возникающем соотношении сил?

Наиболее наглядно отступление государства в экономической области, где его связывают с зависимостью национальных хозяйств от международных товарных и особенно финансовых потоков, с глобальной ориентацией экономических субъектов и с влиянием ТНК, на которые приходится примерно 70% мировой торговли, 1/3 мирового производства, 80% международных инвестиций [26, с.256]. Все это, как считается, лишает правительства весомого влияния и сужает их поле маневра, диктуя отказ от социальных приоритетов ради обеспечения максимально привлекательных условий, а точнее - максимальной свободы для капитала. В итоге, пишет, например, С.Стрэйндж, «безличные силы мировых рынков ныне более могущественны, чем государства, которым предположительно принадлежит высшая власть над обществом и экономикой» [58, с.4]. В этих высказываниях с представителями бизнеса и либералами-энтузиастами глобализации любопытным образом смыкаются левые антиглобалисты, разоблачающие «новый вид тоталитаризма» - «глобалитарный» диктат капитала [37, с.82].

Растущее число исследований оспаривает правильность подобной картины, выявляя ее многочисленные упущения искажения. Что касается транснациональной экономической деятельности, то ее основной объем концентрируется в определенных зонах. Одну из них образуют страны Запада (внутри которого выделяется в качестве отдельной консолидированной части ЕС), другую - государства Азиатско-Тихоокеанского региона, группирующиеся вокруг Японии и Североамериканской ассоциации свободной торговли (НАФТА), в связи с чем часть экономистов считают более определяющей чертой современного мира не «глобализацию», а «регионализацию» [62, с.39]. Уровень хозяйственной интегрированности внутри национальных границ намного превосходит аналогичный показатель в рамках международных рынков: доля «транснациональной продукции» составляет в странах ОЭСР не более 10% производства; сохраняются и существенные торговые барьеры, прежде всего нетарифные; внутренний финансовый оборот значительно превышает международный и растет сопоставимыми темпами [20, с.791; 23]. Отдельные аспекты экономической жизни общества остаются и будут оставаться мало зависимыми от мирового рынка [24; 62]. В каких-то случаях современные технологии позволяют преодолеть или снизить традиционную сырьевую зависимость страны от импорта. По мнению Дж.Гэретта, было бы корректнее говорить не о «глобальных» рынках, а о действительно растущей степени их интернационализации [20, с.791].

Отказ от кейнсианских методов прямого вмешательства государства в экономику и масштабного перераспределения доходов в любом случае означает возвращение к более классической системе отношений между государством и социумом и еще не ставит под вопрос национально-государственные основы. А изменение условий и механизмов экономической политики не равнозначно прогрессирующему вытеснению государства из данной сферы. Косвенным подтверждением тому служит эволюция самого либерализма, усвоившего определенные дирижистские начала. Несмотря на неолиберальные реформы последней четверти XX в., роль государства в экономике повсюду сохранилась в объеме, значительно превосходящем ее уровень в предшествующем столетии. К тому же очередной период преобладания монетаризма вряд ли ставит точку в его давнем споре с кейнсианством, новые версии которого имеют все шансы стать более востребованными по мере выявления социальных последствий глобальной конкуренции. Серия электоральных побед, одержанных социал-демократическими партиями Западной Европы в конце 90-х годов, возможно, предвещает начало такого сдвига.

Либеральная мысль всегда настаивала на том, что свобода капиталистического предпринимательства, несмотря на отдельные социальные издержки, несет благо динамичного развития обществу в целом. Но еще нигде этот процесс, названный Й.Шумпетером «созидательным разрушением», не удерживался в данном русле без направляющего вмешательства структур политической власти. И каковы бы ни были подчеркиваемые сегодня преимущества интернационализации для производственного роста, параллельно возникают и возрождаются острые социально-экономические и политические проблемы, удовлетворение которых без участия государств невозможно.

Феномен стремительно растущих международных финансовых спекуляций и уязвимость реального производительного сектора и денежных систем от конъюнктуры этого оборота воспроизводят на новом уровне имманентную рыночную проблему нестабильности и недостаточной саморегулируемости. Как пишет Дж.Грэй, «огромная, практически не поддающаяся изучению виртуальная экономика... увеличивает риск системного краха» [24, с.198].

Вовлекая всех в стихию конкуренции на планетарном уровне, глобализация повсеместно ведет к социальной рестратификации обществ, усугублению неравенства между социальными группами, их внутренней фрагментации и росту потенциала конфликтности. В этих условиях естественным является обращение значительной части общественных сил к регулирующей функции государства и объединяющей философии национальной идеи, несмотря на недостаточность национальных возможностей и сопротивление кругов, более всего выигрывающих от максимальной либерализации глобальных связей.

К прогнозируемым многими экспертами социальным последствиям свободного движения капитала в поисках максимальной прибыли относятся: прямое снижение заработной платы и рост безработицы в развитых странах, а также повсеместное резкое углубление разрыва между доходами владельцев капитала и лиц наемного труда, чья доля в национальном доходе за последние 20 лет и так значительно сократилась (в результате иных причин) [16; 34; 18]. Кроме того, как показывает, в частности, Р.Макэван на примере ситуации в зоне НАФТА, «по мере успеха глобализации явно обостряется проблема разрушения окружающей среды», ибо мобильность капитала «делает все более трудным для граждан любого политического сообщества... контроль над деятельностью загрязняющих среду фирм» [36, с.49-50]. По словам Ж.-П.Фитусси, все это означает разрыв с основополагающей демократической идеей социального контракта и переход от «логики роста ... к логике сегментированного рынка, в рамках которой рост одних может происходить только за счет других» [16, с.12].

В общественном мнении даже наиболее богатых стран заметно растет осознание угроз социальной безопасности, которые таит в себе преобладающий сейчас либеральный вариант глобализации. По мнению 51% граждан США, из-за договоров о свободной торговле с Латинской Америкой американское общество лишилось многих рабочих мест, 57% настроены против заключения очередных подобных соглашений, а 73% выступают за включение вопросов занятости и экологии в любые договоры такого рода [36, с.59]. Уже теперь мировые и региональные экономические форумы неизменно сопровождаются демонстрациями и другими демаршами протестующих общественных или профсоюзных организаций.

Предсказываемое дальнейшее увеличение безработицы и снижение уровня жизни широких слоев не могут остаться без серьезных последствий для западных демократий. В этой связи целый ряд авторов уже призвали политические элиты не игнорировать опасность утраты общественной поддержки устоев демократии и рынка [34; 20; 36]. «Если бы капитализм, исключив вмешательство политической власти, стал тоталитарным (в своем либерализме), - считает Ж.-П.Фитусси, - ему бы тоже угрожал крах» [16, с.14]. Но наиболее вероятным выглядит все же возврат к более деятельной социально ориентированной политике.

За пределами Запада, где подавляющее большинство обществ переживают глубокий кризис развития на той или иной почве, дестабилизирующие последствия свободной игры сил мирового рынка еще масштабнее. Весьма показателен в этом отношении пример азиатских государств, символизирующих сравнительно успешную модернизацию, таких, как Южная Корея, Таиланд или Индонезия. Ускоренный рост опирался там именно на возможности, открывшиеся благодаря глобализации (иностранные инвестиции, привлеченные дешевой рабочей силой, импортные технологии, вывоз товарной продукции), но его оборотной стороной стали драматические внутренние диспропорции. Ориентация производства на экспорт, а капитала - на спекулятивные операции, отсутствие адекватного роста внутреннего рынка - все это находит выражение в разительных контрастах между социальными группами, особенно между низами и элитами, в политической напряженности и кровавых столкновениях. На этом фоне усиливаются настроения в пользу своего, «азиатского пути развития», поиск которого предполагает среди прочего активизацию и качественное изменение характера роли государства [42].

Такая переориентация тем более вероятна, что происходящие сейчас во всем развивающемся мире процессы индустриализации, ломки традиционных обществ, демократизации являются, как хорошо известно из истории Европы, катализаторами национальной консолидации и выдвижения соответствующей идеологии.

Социальная деградация и разительные контрасты, столь обычные в истории человечества, в сегодняшнем мире едва ли будут приниматься безропотно. Это противоречит прежде всего современному идейно-психологическому климату - результату растущего влияния демократической философии с ее идеалом эгалитаризма, концепцией социальных прав и идеей ответственности личности и народа за собственную судьбу. А обеспеченная прогрессом информационных систем наглядность неравенства является дополнительным залогом конфликтов на этой основе.

Социально-экономические потрясения первой половины XX в., в частности 30-х годов, создали благоприятную почву для роста не только протекционизма, но и агрессивного ультранационализма и межгосударственной конфронтации - тенденций, которые положили конец предшествующему этапу глобализации и в сочетании с другими факторами привели к мировым войнам. Как утверждал К.Полани в своем известном труде «Великая трансформация» (Polyani K. The great transformation. – N.Y., 1944), феномен нацизма и фашизма был во многом следствием несовместимости представительной демократии с потрясениями нерегулируемой рыночной экономики, вызывающими массовый протест. В свете этого опыта идея устранения из экономических процессов государства и такого понятия, как «национальные интересы», выглядит безответственной и в конечном итоге маловероятной. Вопрос состоит скорее в том, на основе какой идеологической комбинации и в каких именно формах будет воплощаться национально-государственный подход.

Представление о пагубности или невозможности вмешательства в механизмы мирового рынка опровергается и логически, и эмпирически. Антигосударственное кредо современных сторонников максимальной либерализации поразительно мало отличается от рассуждений А.Смита в его «Исследовании о природе и причинах богатства народов»: «Владелец собственности является гражданином мира... Он мог бы покинуть страну, в которой подвергается раздражающей проверке для взимания обременительного налога, и перевезти свое состояние в другую страну... Таким образом, налог, способствующий вывозу капитала из данной страны, лишил бы всякого дохода как правителя, так и общество» [28, с.256]. Но история показала более сложный характер мотивации реального «экономического человека».

Политическое регулирование по-прежнему не противоречит интересам капитала, несмотря на интернационализацию рынка [20; 62; 24]. Социальная стабильность имеет и экономическую ценность как одно из условий привлечения инвестиций и нормальной производственной деятельности. И правительственные программы, корректирующие социальный негатив глобализации, могут, при определенных обстоятельствах, оказываться предпочтительнее для капитала, нежели минимизация государственной роли. Проведенный Дж.Гэреттом анализ реальной практики стран-членов ОЭСР за 80-е и первую половину 90-х годов не обнаружил жесткой корреляционной связи между большим бюджетом и высокими налогами, с одной стороны, и бегством капиталов, падением конкурентоспособности и платежным дефицитом — с другой [20].

Весьма спорно и противопоставление государствам транснациональных корпораций в качестве космополитических носителей экономической и даже политической власти. Как показывают исследования, лишь очень немногие из крупнейших ТНК оторваны от национальной почвы [29; 62, с.40]. Почти все они «имеют глубокие корни в конкретных странах», а «советы директоров, стиль менеджмента и корпоративная культура сохраняют явно национальный характер» [24, с.69]. Доля зарубежных (или внеевропейских для западноевропейских фирм) активов обычно не превышает 20-30% [62, с.40]. Далеко не все компании действуют по отношению к национальной экономике, как к чужой, - Дж.Грэй называет подобную практику «исключительной особенностью американской деловой культуры, в которой прибыль важнее социальных издержек и национальных привязанностей» [24, с.69]. Японские фирмы, например, ведут себя иначе, редко размещая наиболее важные части производственного процесса, связанные с высокой технологией, за границей [24, с.63; 50, с.475].

Степень интернационализации научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ крупнейших ТНК, составлявшая, по данным на 1990 г., в среднем 10-11%, практически не изменилась с 1969 г. [50, с.474-475]. При всех изменениях и различиях в зависимости от страны, отрасли и методики оценки, эта деятельность в целом признается в большой мере «привязанной» к национальным территориям. Она остается в сфере пристального внимания и контроля правительств, которые обеспечивают ее не только патентами, но также субсидиями, гарантиями и другими, косвенными, видами поддержки в рамках национальных и многосторонних программ [50, с.477-479, 481]. Дороговизна современной технологии во многих случаях делает необходимыми какие-то формы участия государства в развитии этого сектора.

О степени влияния капитала на государственные институты можно спорить, но это - проблема давняя. В любом случае расширение демократии и развитие самодеятельных гражданских субъектов с независимыми источниками информации и каналами проявления в целом скорее осложняют диктат экономических магнатов, чем способствует ему. В том же направлении действует еще один фактор, привносимый глобализацией, - ужесточение конкуренции в условиях постоянной инновации и как следствие - ускорение ротации ведущих предприятий (Показательны изменения в списке 500 ведущих компаний мира, регулярно публикуемом журналом «Форчун». Если за период с 1955 г. по 1965 г. он обновился только на 29%, то за такой же десятилетний срок в 1985-1995 гг. в нем сменилось уже более половины корпораций [5, с.6].).

Сами ТНК не имеют ни легитимности, ни достаточных ресурсов в качестве структур регулирования. Потому развитие современного мирового рынка и либерализация сопровождаются общепризнанным усилением анархичности и непредсказуемости его конъюнктуры.

При этом частные капиталы остаются зависимыми от государственных структур, которые устанавливают и обеспечивают законодательную и политическую основу для предпринимательства, включая условия вывоза и ввоза товаров и капиталов, а также непосредственно поддерживают определенные группы бизнеса. Именно благодаря правительственной поддержке такие корпорации с государственным участием, как «Нокиа», «Матра», «Томпсон», «Рено», превратились в крупные европейские ТНК [60, с.68]. Тот факт, что капитал ищет связей с правительствами и их поддержки, свидетельствует, по выражению Дж.Грэя, о признании им государств «в качестве ключевых субъектов власти, чьей благосклонности стоит добиваться» [24, с.69]. М.Портер приводит целый ряд аргументов, объясняющих важность прочной «домашней базы» для успешной деятельности ТНК [45].

Только государства обладают монополией легитимной власти и принуждения, организованными силовыми и административными аппаратами, которые позволяют им самым радикальным образом вмешиваться в общественную жизнь, в том числе и в деятельность транснационального капитала. Пределы этого вмешательства зависят от политического выбора и социальной базы данной власти, но при определенных условиях оно может заходить весьма далеко. В конечном итоге и экспроприация собственности, и установление авторитарных или даже тоталитарных режимов вовсе не исключаются условиями глобализации, а всего лишь становятся менее вероятны из-за роста издержек, связанных с такого рода политикой.

Одна из главных необоснованных посылок, просматривающаяся в рассуждениях гиперглобалистов и даже авторов «трансформационного» направления, подразумевает, что выгоды от современных технологий могут использоваться только негосударственными субъектами, будь то корпорации, общественные движения или индивидуумы. Между тем преимущества научно-технического прогресса, часто едва ли не в большей мере, доступны и властным структурам, причем в самом широком диапазоне областей. Уже отмечалось, что в абсолютном выражении способность современных государств «выполнять определенные действия в огромной степени превосходит аналогичный потенциал их предшественников» [14, с.11]. Теперь же перед наиболее богатыми из них открываются невиданные ранее технические возможности в сферах слежения, коммуникаций, получения и передачи информации, организации любой деятельности, пропаганды, переброски и использования военной силы, взаимных консультаций и т.д. К первым предвестникам этих новых потенций относятся управляемые компьютерами точечные удары НАТО по Югославии весной 1999 г. или созданная спецслужбами США, Великобритании и некоторых других стран разведывательная суперсистема «Эшелон», материалы о которой в СМИ производят ошеломляющее впечатление.

В зависимости от овладения передовыми технологиями, а также от других ресурсов и параметров, динамика положения современною государства может быть весьма различной. И отнюдь не «паралич» государственности как таковой ожидает мир в обозримом будущем, а резкие изменения в силовой иерархии между конкретными государствами (и их группами). В то время как мощь и влияние одних, вероятно, возрастут не только в абсолютном, но и в относительном плане, другим реально угрожает подчинение давлению разнообразных внешних и внутренних сил, а в каких-то зонах «четвертого мира» не исключено формирование ареалов безвластия.

Эволюция национальных структур в контексте растущей взаимозависимости и развития международного сотрудничества тоже отнюдь не однозначна. Этот вопрос уже несколько десятилетий находится в центре неутихающих дискуссий между теоретиками международных отношений, прежде всего между «либерально-идеалистической» и «реалистистической» школами. Показательно, что в последние 10-15 лет оба направления в лице своих обновленных версий - «институционализма» и «неореализма» сблизили свои позиции. На самом деле происходит не падение роли государства, а скорее видоизменение ее содержания, форм, инструментов, стиля и контекста, что так или иначе признаете разными школами.

Транстерриториальные связи сокращают национальную автономию и способность отдельного государства относительно монопольно контролировать общественную жизнь на подвластной ему территории. Времена вольной или вынужденной изоляции действительно миновали, и для любого правительства и народа кооперация с окружающим миром является отныне императивом. Но одновременно каждое государство приобретает дополнительные возможности и функции как за пределами, гак и внутри своих границ. Важнейшим средством их реализации как раз и выступают межправительственные и другие, более сложные по характеру, коллективные политические механизмы, которые часто необоснованно противопоставляются государственности в качестве независимых наднациональных сил.

Существующие международные институты были, по словам теоретиков Р.Киоэйна и Дж.Найя, вовсе «не навязаны государствам, а созданы и приняты ими, с тем чтобы увеличить их способность отстаивать свои интересы через координацию политики» [7, с.2]. Когда-то Ш. де Голль уподобил европейское объединение «архимедову рычагу», посредством которого Франции надлежит бороться с утратой своих мировых позиций. Одновременно он одним из первых пытался концептуально ставить проблему соединения интересов страны с более широкими потребностями и идеалами, хотя это и не было должным образом замечено его современниками. Внешняя политика французской V Республики с тех пор стала одним из самых ярких примеров интенсивного поиска путей совмещения национальных целей с региональными и глобальными интеграционными процессами, чем во многом предопределила оригинальный дуалистический характер Европейского союза и его достижения.

Наднациональное регулирование расширяет возможности государства влиять на стихийные процессы и в этом смысле укрепляет национальный суверенитет. В этом плане показательны мотивы интереса Франции к введению единой валюты ЕС и созданию Центрального европейского банка. Ранее конъюнктура финансовых рынков вынуждала Центральный банк Франции при определении учетной ставки франка пассивно следовать за динамикой ставки германской марки. С получением же голоса в совместных решениях о европейской валюте французское руководство рассчитывает частично вернуть себе контроль над собственной валютной политикой.

В сотнях томов на документальной основе проанализированы бесчисленные примеры использования разных международных структур от ООН до ЕС и НАТО в национальных интересах их участников, как больших, так и малых. Другое дело, что это достигается ценой сложных компромиссов, и баланс уступок и выгод в разных сферах для каждого государства в каждом конкретном случае различен. Из этого следует также, что воздействие международных организаций на динамику соотношения сил среди самих государств имеет несколько вариантов - от уравнивающего до обеспечивающего преобладание одной или ряда стран. Доминирующее влияние США в конце XX столетия в немалой степени осуществляется через деятельность таких структур, как НАТО, МВФ или совещания «большой семерки». Последние наряду с ЕС позволяют ведущим индустриальным державам ощутимо воздействовать и на положение международного финансового рынка.

Международные институты облегчают обмен информацией между государствами и предоставляют им дополнительные каналы для взаимодействия. Само развитие таких институтов и режимов, происходящая в них координация позиций и разработка решений составляют обширную область новых функций национальных государств, объем и значение которой увеличиваются. Поскольку так называемые надгосударственные структуры формируются и функционируют преимущественно на основе государственного представительства, они являются не альтернативой институту государства, а специфической, коллективной формой его проявления и взаимодействия, в том числе с субъектами иных уровней.

С определенными оговорками все это относится и к наиболее интернационализированному в мире пространству Европейского союза. Беспрецедентному прогрессу интеграции здесь содействовало уникальное совпадение специфических факторов: близость политических и культурных традиций европейских народов, истощение сил в результате двух мировых войн, послевоенный идеологический раскол континента и «холодная война», резкое ослабление мировых позиций европейских держав и т.д.

Эрозия традиционных государственных устоев в ЕС связана, помимо спонтанных транснациональных тенденций, с развитием двух альтернативных нации политических измерений - наднационального и субнационального. К коммунитарным структурам перешли многие функции по регулированию экономической жизни, и этот процесс постепенно охватывает другие сферы - от обеспечения законности, прав человека и иммиграции до внешней политики и безопасности. Более или менее значительные полномочия получили внутригосударственные автономные территории, число которых в рамках ЕС выросло с 14 в 50-х годах до более 70 в конце 90-х [8, с.344-345]. В Маастрихтском договоре была официально признана взаимосвязь между наднациональным объединением и субнациональным делением (регионализацией), предусмотрено представительство «регионов» и их участие в рассмотрении отдельных вопросов. В ЕС достигнута высокая степень интегрированности рынка и получила развитие практика достаточно интенсивных неформальных транснациональных контактов, с которыми К.Дейч связывал подлинную интеграцию и формирование того, что он называл «сообществом». Играйте в игровой автомат обезьянки по ссылке https://igroviye-avtomati-online.com/crazy-monkey/

Тем не менее и в системе Европейского союза государства «сохраняют ключевое положение в процессе принятия решений, но их действия носят более косвенный, негласный и компромиссный характер» [57, с.7-8]. При этом, несмотря на неолиберальные реформы 80-х годов, объем властной регламентации в целом не сократился, так как в ее орбиту вовлекаются все новые сферы, например, вопросы экологии и разные аспекты частной жизни, такие, как семейные отношения, права детей, курение и др. В целом «европейские национальные государства не находятся в состоянии отмирания или регресса: они просто изменили свои функции, и это может продолжаться и в будущем» [39, с.64]. Это подтверждает и процесс формирования коммунитарной политики, которому на протяжении всей истории ЕС сопутствует напряженная диалектика сотрудничества-соперничества и непростой поиск компромиссов между государствами-членами. И, как выяснилось, интеграция оказалась способна служить не только общим целям, но и, отчасти, конкурирующим национальным интересам участников. Хотя национально-государственные мотивы не исчерпывают сути европейской политики, они неизменно в ней присутствуют, что неоднократно демонстрировали на документальных материалах, в частности, А.Милворд и другие исследователи «реалистической» школы [41].

Достижения европейского объединения позволяют говорить о рождении инновационной политической модели, но она мало напоминает постнациональные проекты Соединенных Штатов Европы. Давно уже очевидно, что развитие ЕС происходит в направлении не федерации, а более сложной гибридной формы совмещения интеграционного и национально-государственного начал. Функции государств меняются, рядом с ними выступают другие (над- и субнациональные) субъекты, а сами они все чаще действуют не по отдельности, а сообща. И все же в этой многопрофильной системе европейские национальные структуры остаются центральными элементами. При этом, учитывая специфичность Европы и конкретных условий, сделавших возможным строительство ЕС, нет оснований ожидать подобного уровня интеграции в большей части остального мира.

В целом воздействие глобализации и регионализации на государственные возможности слишком многосторонне и разнохарактерно, чтобы подлежать скорой и простой оценке. И очевидно, что ставить вопрос об ослаблении государства можно только в относительном плане - в сравнении, например, с динамикой других политических начал либо с масштабом и параметрами современных проблем.

Авторы «трансформационного» подхода убеждены в том, что современный этап глобализации «переустанавливает и реорганизует силу, функции и власть национальных правительств». Хотя «высшая законная компетенция» остается в руках государств в пределах их территории, на эту компетенцию накладываются... растущая юрисдикция институтов внутреннего управления и ограничения и обязательства, вытекающие из международного права» [40, с.15].

На наш взгляд, сам процесс реорганизации силы и компетенции бесспорен, но в нем есть ряд принципиально важных особенностей, часто недооцениваемых. Во-первых, это появление новых рычагов в распоряжении государств, дифференциация между ними и потенциально огромные возможности влиять окружающий мир для самых сильных из них.

Во-вторых, на отдельных направлениях, включая социально-экономическое, спад в потенциях государств по отношению к негосударственным субъектам может оказаться частично обратимым, поскольку есть основания связывать его с трудностями адаптации в момент качественного скачка, а также с идеологическим выбором, отражающим интересы отдельных общественных сил (прежде всего спекулятивного финансового капитала).

В-третьих, если относительное ослабление государства в определенных сферах неизбежно, оно тем не менее сопровождается аккумуляцией власти в некой иной, альтернативной структуре, как и предсказывал еще в 1965 г. С.Хоффман [31]. Происходит фрагментация, рассредоточение силы между субъектами разных уровней. Сейчас в этой связи много пишут о «глобальном кризисе власти», о «новой разновидности анархического беспорядочного капитализма» и т.п. [24, с.70]. Но помимо содержащейся здесь угрозы хаоса, это положение примечательно еще и тем, что оно увеличивает шансы правительств сохранить лидирующее положение при консолидации новой системы общественной самоорганизации.

Во многом представление о кризисе национальных государств основано не на их ослаблении как таковом, а на растущем несоответствии возможностей даже наиболее сильных из них «обращаемым сегодня к ним ожиданиям» [14, с.11]. Однако, как бы несовершенны они ни были с этой точки зрения, никаких альтернативных инструментов, лучше адаптированных к решению современных проблем, глобализация не порождает. Как выразился Дж.Данн применительно к проблеме экологической деградации, «за неимением лучшего: или государства или никто» [14, с.14].

Сылки:
[1] Геллнер Э. Национализм возвращается //Новая и новейшая история. – М., 1989. - № 5. - С. 55-62.

[2] Ильин И.А. Путь к очевидности. - М., 1993. - 431 с.

[3] Комарофф Дж. Национальность, этничность, современность: Политика самосознания в конце XX в. // Этничность и власть в полиэтничных государствах / Отв. ред. Тишков В.А. - М., 1994. - С.35-70.

[4] Нарочницкая Е.А. Национализм: История и современность. - М, 1997. - 59 с.

[5] Шремп Ю. Глобализация как шанс // Intern, politik (русское издание). - М., 1999.-№ 12.-С. 3-14.

[6] Acquaviva М. et al. La Corse et la Republique // Monde diplomatique. - P., 1999. -A. 46, N 543. - P. 14.

[7] After the cold war/Ed. by Keohane R. et al. - Cambridge, 1993. - 481 p.

[8] Autonomy/Ed. by Suksi M. - Hague etc., 1998.- 370 p.

[9] Beyer P. Globalizing systems, global cultural models and religions // Intern, sociology. -L, 1998. - Vol.13, N1. - P. 79-94.

[10] Burton J. Conflict: Resolution and provention. - N.Y., 1990. - XXIII, 295 p.

[11] Cassen B. La nation contre le nationalisme // Monde diplomatique. - P., 1998. - A. 45, N 528. - P. 9.

[12] Culture and identity in Europe / Ed. by Wintle M. - Aldershot, 1996. - 226 p.

[13] Dogan M. Comparing the decline of nationalisms in Western Europe // Intern, social science j. - Oxford., 1993. - Vol. 45, N 2 (136). - P.177-198.

[14] Dunn J. Introduction: Crisis of the nation state? // Contemporary crisis of the nation-state/Ed. by DunnJ. - Oxford etc., 1995. - P. 3-15.

[15] Fischer D. Nonmilitary aspects of security: A systems approach. - Aldershot etc., 1993. -XV, 222 p.

[16] Fitoussi J.-P. Mondialisation et inegalites// Futuribles.- P., 1997. - N 224. - P. 5-16.

[17] Fricaud-Chagnaud G. L'histoire apres la fin de l'histoire // Defense nat. - P., 1993. -Nov. - A.49. - P. 45-55.

[18] Galtung J. Globalization and its consequences.- Taipei, 1997. - 14 p. in recto.

[19] Garcia Candini N. Consumidores у ciudadanos: Conflictos multiculturales de la globalizacion.- Mexico, 1995. - 305 p.

[20] Garrett G. Global markets and national politics // Intern, organization. - Cambridge, 1998. - Vol. 52, N4. - P. 787-824.

[21] Gellner E. Nations and nationalism. - Oxford, 1983. - 150p

[22] Giddens A. The consequences of modernity. - Cambridge, 1990. - 200 p.

[23] Giussani P. Empirical evidence for trends toward globalization // Global circus: Narratives of globalization / Guest ed.: Levis N. - Armonk (N.Y.), 1996. - P. 15-38. -(Intern. J. of polit. economy: Vol. 26, N 3).

[24] Gray J. False dawn: The delusions of global capitalism. - L., 1998. - 222 p.

[25] Gurr T.R. Minorities at risk: A global view of ethno-political conflicts. - Washington, 1993. - 427 p.

[26] Held D. Democracy and globalization //Global governance. - Boulder, 1997. - Vol. 3, N 3. - P.251-267.

[27] Hernando E., Narochnitskaia E., Ortuose M. et al. Globalization and interstate conflict. - Uppsala, 1998. - 46 p. in recto.

[28] Hirschman A. Essays in tresspassing. - N.Y., 1981. - VIH, 310 p.

[29] Hirst P., Thompson G. Globalisation in question. - Cambridge, 1996. - 222 p.

[30] Hobsbawm E. Nations and nationalism since 1780. - Cambridge, 1990. - 200 p.

[31] Hoffman S. Thoughts on the French nation today //Daedalus. - Cambridge, 1993. - Vol.122, N 3. - P. 63-80.

[32] Horowitz D. Ethnic groups in conflict.- Berkeley etc., 1985. - VI, 697 p.

[33] Huntington S. The clash of civilizations? // Foreign affairs. - N.Y., 1993. - Vol. 72, N 3. - P. 22-49.

[34] Kapstein E. Workers and the world economy // Ibid. - 1996. -Vol. 75, N 3. - P. 16-37.

[35] Lacoste I. Viv. la nation: Destin d'une idee geopolitique. - P., 1997. - 140 p.

[36] Lerche Ch. The conflicts of globalization //Intern, j. of peace studies.- Formosa, 1998. - Vol. 3, N1.-P. 47-66. '

[37] Levis N. Globalization and kulturkampf // Global circus: Narratives of globalization/Guest ed.: Levis N. - Armonk (N.Y.), 1996. - P. 81-129. - (Intern. J. of polit.economy; Vol. 26, N 3).

[38] MacNeill W. Folyethnicity and national unity in world history. - Toronto, 1986. – VII, 85 p.

[39] Mann M. Etat-nation: Mort ou transfiguration? //Debat. - P., 1995. - N 84. - P. 49-69.

[40] McGrew A. Globalisation: Conceptualising a moving target //Understanding globalisation, the nation - state, democracy and economic policies in the new epoch. - Stokholm, 1998. - P. 5-25.

[41] Milward A. The frontier of national sovereignty: History a. theory. 1945-1992. -Routhledge, 1993. - 248 p.

[42] La mondialisation contre I'Asie //Maniere de voir. - P., 1999. - N 47. - 100 p.

[43] Omahe K. The end of the nation state.- N.Y., 1995. - 256 p.

[44] Penrose J. Globalization, fragmentation and a disfunctional concept of nation//The ethnic identities of Europ. minorities /Ed. by Synak B. - Gdansk, 1995. - P. 11 -25.

[45] Porter M. The competitive advantage of nations. - L. etc., 1990. - XX, 855 p.

[46] Richmond A. Ethnic nationalism and post-industrialism //Ethnic a. racial studies. - L., 1984.-Vol.7, N1.-P. 4-18.

[47] Robertson R. Globalization: Social theory a. global culture. - L., 1992. - 240 p.

[48] Rosenau J. The dynamics of globalization //Security dialogue. - L., 1996. - Vol. 27, N 3. - P. 247-262.

[49] Ruggie J. Territoriality and beyond //Intern, organization. - Cambridge, 1993. - Vol. 47, N 1.-P. 139-174.

[50] Sachwald F. Les defis de la mondialisation: Entreprises et nations //Les defis de la mondialisation: Innovation et concurrence /Sous la dir. de Sachwald F. - P. etc., 1994. - P. 473-485.

[51] Schlesinger Ph. On national identity: some conceptions and misconceptions criticized //Social science inform. - L., 1987. - Vol. 26, N 2. - P.219-264.

[52] Schmidt V. The new world order, incorporated //Daedalus. - Cambridge, 1995. - Vol. 124, N 2. - P. 75-106.

[53] SchnapperD The European debate on citizenship//Ibid. - 1997. - N 3. - P. 199-222.

[54] Smith A. National identity and the idea of European unity //Intern, affairs. - L., 1У92. - Vol. 68, N 1.-P.55-76.

[55] Smith A. Nationalism and modernism. - L., 1998. - 276 p.

[56] Smith A. The supersession of nationalism? //Intern, j. of comparative sociology. - Leiden. 1990. - Vol. 31. N 1/2. - P. 1-31.

[57] The state in Western Europe /Ed. by Muller W. et al. //West Europ. politics. - L., 1994. - Vol.17, N3 (spec, issue). - 214 p.

[58] Strange S. The retreat of the state. - Cambridge, 1996. - 218 p

[59] Volf M. Bosnie: Victoire sur la violence et role de la religion //Concilium. - P., 1997. -N 272. - P.47-55.

[60] Wallace W. Rescue or retreat? The nation state in Western Europe //Contemporary crisis of the nation-state /Ed. by Dunn J. - Oxford etc., 1995. - P.52-76.

[61] Waters M. Globalization. - L., 1995. - 160 p.

[62] Went R. Globalization: Myth, reality, and ideology //Global circus: Narratives of globalization /Guest ed.: Levis N. - Armonk (N.Y.), 1996. - P. 39-59. - (Intern. J. of polit economy; Vol. 26, N 3).

Источник: Нарочницкая Е.А. Национальный фактор в эпоху глобализации // Процессы глобализации: экономические, социальные и культурные аспекты / РАН. ИНИОН. – М., 2000. – 232 с. – (Актуальные проблемы Европы / Редкол.: Пархалина Т.Г. (гл. ред.) и др. 2000, № 4, ISSN 0235-5620). – С. 102 – 155.

Запад и Восток, Европа и Азия представляются нашему уму какими-то противоположностями, полярностями. Запад, Европа составляют полюс прогресса, неустанного усовершенствования, непрерывного движения вперед; Восток, Азия-полюс застоя и коснения, столь ненавистных современному человеку. Это историко-географические аксиомы, в которых никто не сомневается, и всякого русского правоверного последователя современной науки дрожь пробирает при мысли о возможности быть причисленну к сфере застоя и коснения. Ибо, если не Запад, так Восток; не Европа, так Азия - средины тут нет; нет Европо-Азии, Западо-Востока, и если б они и были, то среднее междуумочное положение также невыносимо. Всякая примесь застоя и коснения уже вред и гибель. Итак, как можно громче заявим, что наш край европейский, европейский, европейский - что прогресс нам пуще жизни мил, застой пуще смерти противен, что нет спасения вне прогрессивной, европейской, всечеловеческой цивилизации, что вне ее даже никакой цивилизации быть не может, потому что вне ее нет прогресса. Утверждать противное - зловредная ересь, обрекающая еретика если не на сожжение, то, во всяком случае, на отлучение от общества мыслящих, на высокомерное от него презрение. И все это - совершеннейший вздор, до того поверхностный, что даже опровергать совестно. Я только что говорил о том, что деление на части света есть деление искусственное, что единственный критериум его составляет противоположность между сушей и морем, не объемлющая собою всех других различий, представляемых физическою природой (различий топографических, климатических, ботанических, зоологических, этнографических и пр.), критериум, не обращающий даже на них внимания, что по одному этому уже, следовательно, части света не представляют и не могут представлять свойств, которые одну из них ставили бы в противоположность другой, что выражения: европейский, азиятский, африканский тип суть только метафоры, которыми мы приписываем целому свойства его части. Приведем еще пример. В самой Африке, представляющей на большей части своего пространства наименее удобств для развития человеческих обществ,- Египет и вообще прибрежье Средиземного моря суть страны, в высшей степени способные к культуре. Я говорил также, что Европе даже вовсе не может быть присвоиваемо значение части света, что она только часть Азии, не более отличная от других частей ее, чем эти части между собою, и что она поэтому не может противополагаться своему неоднородному целому без нарушения всех правил логики (точно так же, как Васильевский остров, например, на том основании, что имеет некоторые особенности, не может противополагаться всему Петербургу, а только - Петербургской или Выборгской стороне, Адмиралтейской части, Коломне и так далее, из которых каждая имеет свои не менее существенные особенности, чем Васильевский остров). Прибавим к этому, что той противоположности, которой не находится в самих странах, нельзя отыскать и в их населении; ибо, хотя почти вся Европа заселена арийскими племенами, эти же племена, в немного меньшем числе, заселяют и значительную часть Азии. Так же точно мнимая привилегия прогрессивности вовсе не составляет какой-либо особенности Европы.

Дело в том, что во всех частях света есть страны очень способные, менее способные и вовсе не способные к гражданскому развитию человеческих обществ, что европейский полуостров в этом отношении весьма хорошо наделен, хотя не обделена и остальная Азия, которая абсолютно имеет больше годных для культуры стран, чем ее западный полуостров, и только в смысле относительном (ко всему пространству) должна ему уступить. Везде же, где только гражданственность и культура могли развиться, они имели тот же прогрессивный характер, как и в Европе. Возьмем самый тип застоя и коснения - Китай, выставляемый как наисильнейший контраст прогрессивной Европе. В этой стране живет около 400 миллионов народа в гражданском благоустройстве. Если бы имелись точные цифры о количестве производительности китайского труда, то перед ними, может быть, побледнели бы цифры английской и американской промышленности и торговли, хотя китайская торговля почти вся внутренняя. Многие отрасли китайской промышленности находятся до сих пор на недосягаемой для европейских мануфактур степени совершенства, как, например, краски, окрашивание тканей, фарфор, многие шелковые материи, лаковые изделия и т. д. Китайское земледелие занимает, бесспорно, первое место на земном шаре. По словам Либиха, это единственное рациональное земледелие, ибо только оно одно возвращает почве все, что извлекается из нее жатвами, не прибегая притом ко ввозу удобрений из-за границы, что также должно, без сомнения, считаться земледельческим хищением. Китайское садоводство также едва ли не первое в свете. Китайские садовники делают с растением то, что английские фермеры с породами рогатого скота, то есть дают растению ту форму, которую считают наиболее выгодной или приятной для известной цели,- заставляют его приносить изобильные цветы и плоды, не давая увеличиваться его росту и т. д. В разведении садов китайцы достигли замечательных результатов, даже в отношении изящества, к которому этот народ вообще оказывает мало склонности. Ландшафтные сады их составляют, по словам путешественников, верх прелести и разнообразия. Китайская фармация обладает, вероятно, драгоценными веществами, и только гордость или странная невнимательность европейской науки до сих пор еще не воспользовалась ими. Искусственное рыбоводство давно известно Китаю и производится в громадных размерах. Едва ли могут другие страны представить, по громадности размеров, что-либо подобное китайским каналам. Во многих отношениях китайская жизнь удобствами не уступает европейской, особливо - если сравнить ее не с настоящим временем, а хоть с первой четвертью нынешнего столетия. Порох, книгопечатание, компас, писчая бумага давно уже известны китайцам и, вероятно, даже от них занесены в Европу. Китайцы имеют громадную литературу, своеобразную философию, весьма, правда, несовершенную в космологическом отношении, но представляющую здравую и возвышенную, для языческого народа, систему этики. Когда на древних греков кометы наводили еще суеверный страх, китайские астрономы, говорит Гумбольдт, наблюдали уже научным образом эти небесные тела. Науки и знания нигде в мире не пользуются таким высоким уважением и влиянием, как в Китае. Неужели же эта высокая степень гражданского, промышленного и в некотором отношении даже научного развития, которое во многом оставляет далеко за собою цивилизацию древних греков и римлян, в ином даже и теперь может служить образцом для европейцев,- вышла во всеоружии из головы первого китайца, как Минерва из головы Юпитера, а все остальные четыре или пять тысяч лет своего существования этот народ пережевывал старое и не подвигался вперед? Не были ли эти успехи, добытые на крайнем востоке Азиатского материка, таким же результатом постепенно накоплявшегося умственного и физического, самостоятельного и своеобразного труда поколений, как и на крайнем его западе - на европейском полуострове? И что же это такое, как не прогресс? Правда, что прогресс этот давно прекратился, что даже многие прекрасные черты китайской гражданственности (как, например, влияние, предоставляемое науке и знанию) обратились в пустой формализм, что дух жизни отлетел от Китая, что он замирает под тяжестью прожитых им веков. Но разве это не общая судьба всего человечества и разве один только Восток представляет подобные явления? Не в числе ли прогрессивных западных, как говорят, европейских, народов считаются древние греки и римляне; и, однако же, не совершенно ли то же явление, что и Китай, представляла греческая Византийская империя? С лишком тысячу лет прожила она после отделения от своей римской, западной сестры; каким же прогрессом ознаменовалась ее жизнь после последнего великого дела эллинского народа - утверждения православной христианской догматики?

Народу, одряхлевшему, отжившему, свое дело сделавшему и которому пришла пора со сцены долой, ничто не поможет, совершенно независимо от того, где он живет - на Востоке или на Западе. Всему живущему, как отдельному неделимому, так и целым видам, родам, отрядам животных или растений, дается известная только сумма жизни, с истощением которой они должны умереть. Геология и палеонтология показывают, как для разных видов, родов, отрядов живых существ было время зарождения, наивысшего развития, постепенного уменьшения и, наконец, совершенного исчезновения. Как и почему это так делается - никто не знает, хотя и стараются объяснять на разные лады. В сущности же это остарение, одряхление целых видов, родов и даже отрядов - не более удивительно, чем смерть отдельных индивидуумов, настоящей причины которой также никто не знает и не понимает. История говорит то же самое о народах: и они нарождаются, достигают различных степеней развития, стареют, дряхлеют, умирают - и умирают не от внешних только причин. Внешние причины, как и у отдельных лиц, по большей части только ускоряют смерть больного и расслабленного тела, которое в состоянии крепости сил, в пору юношества или мужества, очень хорошо перенесло бы их вредоносное влияние. Внешние причины помогают также разложению после смерти - как растительных и животных, так и политических организмов. Но иногда, хотя в редких случаях, потому ли, что вредоносные внешние влияния действуют слабо, или организм успешно им противится, умирает он тем, что называется естественной смертью или старческой немочью. Китай представляет именно такой редкий случай. Тело столь однородно и плотно, так разрослось в тиши и уединении, что скопило огромную силу противодействия, как те старики, про которых говорят, что они чужой век заживают, что смерть их забыла. Живая, свежая деятельность давно заснула в них, но животная жизненность, или, скорее, растительная прозябаемость,- осталась. Что же удивительного, что в таких организмах остыл огонь юности, иссякла сила прогресса? И что дает право предполагать, что с ними всегда так было, вопреки очевидному свидетельству результатов трудов, некогда совершенных старцами? В таком же дряхлеющем состоянии находится и теперь Индия, находились долгое время Египет и Византия, прежде чем иноземные вторжения и вообще внешние влияния их доконали и разложили самые составные части их умершего тела. Эти страны находились более или менее на перепутье народов да и не составляли таких огромных, плотных, компактных масс, как Китай, и поэтому процесс совершался скорее, и место одряхлевшего занимал новый, свежий народ. Только эта преемственность замещения одних племен другими придает истории более прогрессивный вид на Западе, чем на Востоке, а не какое-либо особенное свойство духа, которое давало бы западным народам монополию исторического движения. Прогресс, следовательно, не составляет исключительной привилегии Запада, или Европы, а застой - исключительного клейма Востока, или Азии; тот и другой суть только характеристические признаки того возраста, в котором находится народ, где бы он ни жил, где бы ни развивалась его гражданственность, к какому бы племени он ни принадлежал. Следовательно, если бы и в самом деле Азия и Европа, Восток и Запад составляли самостоятельные, резко определенные целые, то и тогда принадлежность к Востоку и Азии не могла бы считаться какой-то печатью отвержения.

Вторая и важнейшая причина, по которой отвергается мысль о какой-либо самостоятельной цивилизации вне германо-романских, или европейских, форм культуры, принимаемых за общечеловеческие, выработанные всей предыдущей историей, заключается, сказал я, в неправильном понимании самых общих начал исторического процесса и в неясном, туманном представлении об историческом явлении, называемом прогрессом.

Степень совершенства, достигнутого какой-либо наукой, степень понимания входящих в круг ее предметов или явлений в точности отражается в том, что называется системой науки. Под системой разумею я здесь вовсе не систему изложения, которая есть не более как мнемоническое средство, дабы лучше запечатлеть в памяти факты науки или яснее представить их уму. Систематика, принимаемая в этом смысле, весьма справедливо не пользуется большим уважением в настоящее время, потому что весьма часто употреблялась во зло и своими бесконечными делениями и подразделениями часто только затрудняла дело, будучи большей частью остатком схоластического педантизма. Эта система не более как леса научного здания, без которых хотя и нельзя обойтись, но которые должны бы ограничиваться действительно необходимым, дабы не заслонять собою линий самого здания. Я говорю о внутренней системе наук, т. е. о расположении, группировке предметов или явлений, принадлежащих к кругу известной науки, сообразно их взаимному сродству и действительным отношениям друг к другу. Поясню это примером. Астрономию, как и всякую науку, можно излагать весьма различно, принимая ту или другую методу, чтобы сделать истины ее легче постижимыми или основательнее усвояемыми уму; но не этот порядок изложения, составляющий внешнюю систему астрономии, имею я в виду, а расположение самих объектов науки, то есть (в настоящем случае) небесных тел, которое, конечно, не может быть произвольно, а должно вполне соответствовать действительно существующим между ними отношениям. Степень совершенства этой системы будет отражать в себе степень совершенства, на которой находится сама наука. Сначала представляли себе, что Солнце, планеты и Луна вертятся около Земли; видоизменяли это представление так, что ближайшие к Солнцу планеты вертятся около Солнца, а уже вслед за ним и около Земли или же что таким образом вертятся не одни ближайшие, а все вообще планеты. Первое из этих представлений усложняли еще системою эпициклов. Потом убедились, что и планеты, и Земля вертятся около Солнца, но описываемые ими пути представляли себе концентрическими кругами. Это представление опять изменили и стали представлять себе Солнце в фокусе эллипсисов своеобразной формы для каждой из планет; этим эллипсисам придали, наконец, не простое очертание, а как бы слегка волнообразно-извилистое. Всякое усовершенствование в науке, в способах наблюдения, в физическом объяснении явлений, в методах вычисления, отражалось в астрономической системе. То же самое окажется и во всякой другой науке, так что когда какая-либо наука начнет уяснять себе истинно <. или, как обыкновенно выражаются, естественную систему входящих в круг ее предметов или явлений, то лишь с этого момента и считают ее достойной названия науки, хотя, собственно говоря, это неосновательно, потому что нельзя ставить определение науки в зависимость от возраста, от ступени развития, на которой она находится. Наука - все наука, как и человек - все человек, дитя ли он или взрослый; лишь бы только она имела предметом своим такой круг явлений или предметов, который имеет действительное, реальное существование, а не есть более или менее произвольное отвлечение.

Развить понятие об естественной системе, показать все значение и всю важность ее выпало на долю естественных наук в тесном смысле этого слова, т. е. на долю ботаники и зоологии. Подавляющая громадность массы предметов, подлежащих их рассмотрению, поневоле привела к необходимости систематизировать их и, следовательно, к тщательнейшему наблюдению их особенностей для отыскания признаков деления. Наблюдения же эти привели мало-помалу к сознанию, что растения и животные представляют собою не хаос разнообразных случайных форм, которые можно было бы так или иначе группировать, чтобы только как-нибудь выпутаться из их лабиринта, а суть выражение глубокого внутреннего плана, как бы воплощение творческой идеи во всем разнообразии, какое только допускалось как внешними условиями, так и внутренней сущностью самой идеи. Оказалось, что все эти формы располагаются по степеням их сродства (т. е. по степеням отношения между их сходствами и различиями) на группы определенного порядка, названные родами, семействами, отрядами, классами и, наконец, типами растительного или животного царства. Оказалось также, что и внутреннее устройство и физиологические отправления разнообразятся соответственно этим же группам. (...) По утверждении основных начал естественной системы всякое усовершенствование в анатомии, физиологии, эмбриологии необходимо отражалось и в усовершенствовании системы, так что слова Линнея - тот будет великим Аполлоном науки, кто введет в нее вполне естественную систему,- остаются и до сих пор справедливыми, несмотря на увеличившиеся требования от естествознания. Но ежели понятие о естественной системе и было выработано ботаникой и зоологией, оно, без сомнения, не составляет какой-либо особенной их принадлежности, а есть общее достояние всех наук, необходимое условие их совершенствования. Сравнительная филология применила уже систему естественной классификации к выработанным ею результатам; то же, без сомнения, предстоит и другим наукам, по мере их развития и усовершенствования. Как бы частности ни были хорошо исследованы, как бы хорошо ни были разъяснены отдельные вопросы науки, но, пока факты не сопоставлены сообразно их естественному сродству, не приведены в естественную систему, они не дадут правильных выводов, не выкажут своего настоящего полного смысла. Поясню и это примером.

Как только ложное понятие о центральности Земли было заменено естественною системою Коперника, то есть каждое небесное тело поставлено и в умах астрономов на подобающее ему место, сейчас же открылась возможность определять относительное расстояние этих тел от Солнца; сравнение же расстояния от Солнца той же планеты в различных точках ее орбиты, сравнение скорости ее движения при оказавшихся различных расстояниях и сравнение времен обращения с расстояниями разных планет - имели своим результатом три мироправительных Кеплеровых закона, которых никакие усилия ума не могли бы вылущить из массы фактов, хотя бы они имелись уже в достаточном количестве и в достаточной для этой цели точности, если бы они не были поставлены каждый на истинное свое место при помощи Коперниковой системы. Подобные же результаты имело применение естественной системы к изучению животных и растительных организмов. Без нее не были бы возможны никакие обобщения ни в анатомии, ни в физиологии. Каждый добытый в этих отраслях знания факт оставался бы уединенным, бесплодным и только увеличивал бы громадную массу собранного материала; самые же науки сравнительной анатомии и физиологии были бы невозможны. Итак, если мы вправе считать систему науки за сокращение самой науки,- сокращение, в котором выражается существенное ее содержание и отражается степень ее совершенства,- если от этой системы зависит тот свет, который освещает все ее факты, то посмотрим, насколько удовлетворяет система истории основным требованиям естественной системы. Поименую сначала эти требования, которые, как само собой разумеется, должны быть и требованиями здравой логики.

1. Принцип деления должен обнимать собою всю сферу делимого, входя в нее как наисущественнейший признак.

2. Все предметы или явления одной группы должны иметь между собою большую степень сходства или сродства, чем с явлениями или с предметами, отнесенными к другой группе.

3. Группы должны быть однородны, то есть степень сродства, соединяющая их членов, должна быть одинакова в одноименных группах.

Два последних требования сами по себе ясны. но первое нуждается, может быть, в некотором разъяснении. Если принять за принцип деления любой первый попавшийся на глаза признак и, охарактеризовав им одну группу, Характеризовать все остальные отсутствием этого признака, то при такой методе каждый признак может быть, конечно, назван принципом, обнимающим всю сферу деления. Но такой отрицательной характеристики ни естественная система, ни даже простой здравый смысл не допускают. Например, можно разделить животных на имеющих четыре ноги и не имеющих четырех ног. Первая группа четвероногих еще годилась бы кое-как, но вторая включала бы человека и петуха, у которых по две ноги, жука, у которого их шесть, рака, у которого их десять, и устрицу, у которой ни одной нет, в одну категорию существ. В таком смехотворном делении были бы две ошибки: первая, что принципом деления принят признак не довольно существенный, а вторая, что одна из групп не охарактеризована ничем положительным,- что у нее ничего нет общего, кроме известного недостатка. Одной этой второй ошибки достаточно, чтобы сделать систему негодной. Так, например, имение внутреннего скелета - признак весьма существенный и определяет собою весьма естественную группу животного царства; но все животные, не имеющие скелета, столь разнородны, что отсутствие у них скелета не дает никакого права составлять из них одну самостоятельную группу в противоположность первой. Так же и в растительном царстве группа тайнобрачных, характеризуемая только отрицательным признаком неимения настоящего цветка, соединяет в себе и мясистый гриб, и развесистый папоротник, и нежный мох - растения совершенно разнородные и по наружному виду, и по внутреннему строению, и потому в здравой классификации эта группа не может быть допускаема. Ни скелет в животных, ни цветок в растениях, как они ни важны и ни существенны, не могут, однако же, считаться обнимающими собою всю сферу делимого - на основании их присутствия или отсутствия - животного и растительного царства.

Перехожу теперь к оценке общепринятой системы в науке всемирной истории.

Самая общая группировка всех исторических явлений и фактов состоит в распределении их на периоды древней, средней и новой истории. Насколько же удовлетворяет это деление вышеизложенным требованиям естественной системы? Основанием отделения древней истории от средней и новой принято падение Западной Римской империи. В новейших исторических сочинениях, конечно, дело не представляется уж так, чтобы с 476 годом на исторической сиене упал занавес, вслед за чем имеет начаться новая пьеса; но самая сущность мало выигрывает от этого улучшения в изложении. Как бы медленно и постепенно занавес ни спускался и как бы, по мере этого опускания, ни вплеталась новая пьеса своею интригою в старую, вопрос в том: достаточно ли велик занавес, чтобы перегородить собою всю сцену, и можно ли найти какой-либо другой, который был бы для этого достаточно велик? Какое дело Китаю, какое дело Индии до падения Западной Римской империи? Даже для соседних заевфратских стран - не гораздо ли важнее было падение Парфянского и возникновение Сасанидского царства[1], чем падение Западной Римской империи? Пала ли бы или не пала эта империя, не одинаково ли бы произошел имевший такие огромные последствия религиозный переворот в Аравии[2]? Главное же - почему падение этой империи соединило в одну группу явлений (противополагаемую другой группе) судьбы Древнего Египта и Греции, уже и без того отживших, с судьбами Индии и Китая, продолжавших себе жить, как если бы Рима вовсе и на свете не было? Одним словом, составляет ли падение Западной Римской империи, как оно ни многозначительно само по себе, такой принцип деления, который обнимал бы собою всю сферу делимого? Ответ будет, по необходимости, отрицательный. Не менее очевидно, что это происходит не оттого, что принцип был дурно выбран (выбран был наивозможно лучший), но оттого, что вообще нет такого события, которое могло бы разделить судьбу всего человечества на какие бы то ни было отделы; ибо до сих пор, собственно говоря, не было ни одного одновременного общечеловеческого события, да, вероятно, никогда и не будет. Даже само христианство - явление, имевшее до сих пор самое огромное влияние на судьбы человечества и которое должно со временем обнять его вполне,- становится историческою гранью судеб каждого народа в различное время. Если принять христианство за главную- историческую грань, то история Рима, имеющая своим предметом жизнь одного и того же народа, была бы расколота на две части, между тем как вторая есть, очевидно, дальнейшее развитие первой,- ее результат, который не мог даже быть существенным образом изменен внесением в римскую жизнь христианской идеи, уже не могшей возбудить изжившиеся начала ее. Итак, деление истории на древнюю (с одной стороны), и среднюю, и новую (с другой стороны) точно так же не удовлетворяет первому требованию естественной системы, как деление растений на явнобрачные и тайнобрачные или животных на позвоночных и беспозвоночных, совершенно независимо от того, какие бы события мы ни приняли за исторические грани. И действительно, древняя история есть настоящее линнеевское тайнобрачие, куда (подобно тому, как гриб соединен с папоротником, потому что они цветов не имеют) вкомканы греки с египтянами и китайцами потому только, что жили до падения Западной Римской империи.

Не лучше выполнено и второе требование, чтоб явления одной группы имели между собою более сродства, чем с явлениями, отнесенными к другой группе. Неужели, в самом деле, история Греции и Рима имеет более аналогии и связи с историей Египта и даже с историей Индии и Китая, чем с историей новейшей Европы? Весьма позволительно в этом усомниться. Но вся неверность, вся уродливость системы всемирной истории открывается самым разительным образом по отношению к третьему требованию: чтобы степень сродства была одинакова в одноименных группах, т. е. в группах того же порядка. Между тем как в группе древней истории соединены Египет, Индия, Китай, Вавилон и Ассирия, Иран, Греция, Рим, которые все проходили через различные ступени развития, мы видим, что ступени развития одного и того же племени германо-романского отнесены в различные группы - в так называемые среднюю и новую истории, которые очевидно представляют одну и ту же группу явлений, ибо новая история есть только или развитие заложенного в средние века, или его отрицание и отвержение, совершаемое в той же самой среде, так что много было исторических деятелей, которые, начав свою деятельность в средней истории, заканчивали ее в новой. Между тем как не только Катон и император Константин, Перикл и Феодосии Великий, но даже император Фоги, фараон Рамзес и царь Соломон соединены в одну группу с Эпаминондом и Гракхами, мы видим, что какой-нибудь Рудольф Габсбургский - с императором Максимилианом, Филипп Красивый - с Людовиком XI и Ришелье и даже султан Баязид - с султаном Солиманом, которые делали одно и то же дело, тем же плугом ту же борозду проводили, разнесены в разные века истории, так сказать, в разные возрасты человечества. Не совершенно ли это то же самое, что соединять ворону с устрицей, потому что ни у той, ни у другой четырех ног нет?

Поводом, или ближайшею причиною, к такой ни с чем не сообразной группировке явлений была, очевидно, ошибка перспективы. Различия, замечаемые в характере событий средних и новых веков, должны были показаться столь важными и существенными для историков, к которым они были ближе (и по времени, и потому, что совершались в среде того же племени, к которому принадлежали эти историки), что все остальное человечество и все предшествовавшие века представлялись им как бы на заднем плане ландшафта, где все отдельные черты сглаживаются и он служит только фоном для первых планов картины. Но не кажущееся и видимость, а сущность и действительность составляют дело науки. Этот перспективный взгляд на историю произвел ту ошибку, что вся совокупность фазисов совершенно своеобразного развития нескольких одновременно и даже последовательно живших племен, названная древней историей, была поставлена наряду, на одну ступень с каждым из двух фазисов развития одного только племени, как бы третий первоначальный фазис развития этого племени. Короче сказать, судьбы Европы, или германо-романского племени, были отождествлены с судьбами всего человечества. Немудрено, что из этого нарушения правил естественной системы вышло совершенное искажение пропорций исторического здания, что линии его потеряли всякую соразмерность и гармонию.

Собственно говоря, и Рим, и Греция, и Индия, и Египет, и все исторические племена имели свою древнюю, свою среднюю и свою новую историю, то есть как все органическое имели свои фазисы развития, хотя, конечно, нет никакой надобности, чтоб их насчитывалось непременно три - ни более ни менее. Как в развитии человека можно различать или три возраста (несовершеннолетие, совершеннолетие и старость - деление, принимаемое, например, для некоторых гражданских целей), или четыре (детство, юность, возмужалость, старость), или даже семь (младенчество, отрочество, юность, молодость, или первая пора зрелости, возмужалость, старость и дряхлость), так же точно можно отличать и различное число периодов развития в жизни исторических племен, что будет зависеть отчасти от взгляда историка, отчасти же от самого характера их развития, могущего подвергаться более или менее частным переменам. Так и история Европы имеет настоящую, свою собственную, не основанную на перспективном обмане, древнюю историю - во временах, предшествовавших Карлу Великому, когда выделялись и образовывались из нестройного хаоса, последовавшего за переселением народов[3], новые народности и государства, представлявшие пока еще только зародыш тех начал, разработка и развитие которых составит главное содержание средних, отрицание же и отвержение - главное содержание новых веков.

Может показаться, что такая перспективная ошибка не имеет существенной важности и что для исправления ее стоит только несколько изменить границы между великими группами исторических явлений,- соединить, например, историю древних народов Востока в одну группу, под именем древней или древнейшей истории, отделить от нее в особую группу историю Греции и Рима, назвав ее средней историей, а судьбы Европы соединить в одно целое, под именем новой истории. Конечно, такое деление было бы значительно менее уродливо, но, не говоря уже о том, что древняя история все еще представляла бы странное смешение, что за отсутствием настоящих общечеловеческих событий (в полном смысле этого слова), первое требование естественной системы, чтоб принцип деления обнимал всю сферу делимого, все-таки оставалось бы неудовлетворенным; главный, коренной, недостаток разбираемой здесь системы истории нисколько бы не устранился. Перспективный обман составляет только ближайшую причину или только повод, заставивший прийти к неверной группировке, а следовательно, и к неверному пониманию исторических явлений. Самая же неверность этой группировки, этого неверного понимания, к которому перспективная ошибка только привела, заключается в совершенно ином, несравненно более важном и существенном.

Обращаюсь за сравнением опять к наукам, в которых понятие естественной системы получило самое широкое, самое полное развитие и применение, тем более что в ботанике и в зоологии также своего рода перспективный обман приводил к подобной же ошибке и долгое время препятствовал усовершенствованию системы. <...> Мы видели, что сознательная естественная система началась собственно в ботанике. Группы растений той степени сродства, которую принято называть семействами, были уже довольно хорошо и верно очерчены младшим Жюсье; но расположение самих семейств оставалось, однако же (и затем), совершенно искусственным, главнейше от того, что тогда представляли себе формы растительного царства расположенными в виде лестницы постепенного развития и совершенствования, отыскивали какой-либо один или немногие признаки, которые служили бы мерилом этого совершенства, и сообразно его изменениям располагали семейства в линейном порядке, подрывая этим основное начало естественной системы, состоящее в возможно всесторонних изучении и оценке совокупности признаков. Начатое ботаникой довершила зоология, когда Кювье, основываясь на изучении низших животных, гениальным взглядом отличил так названные им типы организации. Эти типы не суть ступени развития в лестнице постепенного совершенствования существ (ступени, так сказать, иерархически подчиненные одна другой), а совершенно различные планы, в которых своеобразными путями достигается доступное для этих существ разнообразие и совершенство форм,- планы, собственно говоря, не имеющие общего знаменателя, через подведение под который можно бы было проводить между существами (разных типов) сравнения для определения степени их совершенства. Это, собственно говоря, величины несоизмеримые. Чтобы перейти к кругу предметов более общеизвестных и уяснить значение этих типов организации сравнением, скажем, что они соответствуют не частям какого-либо здания, построенного в одном стиле (цоколю, колоннаде, архитраву, круглой башне, куполу, главе какого-нибудь храма), а совершенно разным архитектурным стилям: готическому, греческому, египетскому, византийскому и т. д. Хотя эти стили и не все способны к достижению одинаковой степени совершенства и хотя есть между ними такие, которые соответствуют младенческому состоянию искусства, нельзя, однако же, про них сказать, чтоб они служили ступенями в развитии архитектуры, и расположить их в такой ряд, в котором всякий последующий член был бы совершеннее предыдущего и составлял его развитие и усовершенствование. Между архитектурными стилями есть и такие, про которые можно только сказать, что каждый в своем роде прекрасен и все они выражают собою способность искусства - не только совершенствоваться последовательными ступенями развития, но и разнообразиться, принимая различные типы прекрасного[4]. Так же точно, если между типами животных есть абсолютно низшие, каковы первообразные (инфузории, губки) и лучистые (кораллы, медузы, морские звезды), и есть абсолютно высшие, каковы позвоночные (млекопитающие, птицы, рыбы), то есть и такие, как моллюски (раковины) и членистые (насекомые, раки, кольчатые черви), про которых трудно сказать, которые из них представляют высшую ступень организации. Одна сторона организма лучше развита в одних, а другая - в других. Это понятие о типах организации было потом распространено и на растения, и вообще - без различения групп, определяемых степенью развития, усовершенствования организации, от групп, определяемых особенностью плана, типом развития,- естественная система невозможна ни в зоологии, ни в ботанике.

Без подобного же различения - степеней развития от типов развития - невозможна и естественная группировка исторических явлений. Отсутствие этого различения и составляет тот коренной недостаток исторической системы, о котором только что было говорено. Деление истории на древнюю, среднюю и новую, хотя бы и с прибавлением древнейшей и новейшей, или вообще деление по степеням развития - не исчерпывает всего богатого содержания ее. Формы исторической жизни человечества, как формы растительного и животного мира, как формы человеческого искусства (стили архитектуры, школы живописи), как формы языков (односложные, приставочные, сгибающиеся), как проявление самого духа, стремящегося осуществить типы добра, истины и красоты (которые вполне самостоятельны и не могут же почитаться один развитием другого), не только изменяются и совершенствуются повозрастно, но еще и разнообразятся по культурно-историческим типам. Поэтому, собственно говоря, только внутри одного и того же типа, или, как говорится, цивилизации,- и можно отличать те формы исторического движения, которые обозначаются словами: древняя, средняя и новая история. Это деление есть только подчиненное, главное же должно состоять в отличении культурно-исторических типов, так сказать, самостоятельных, своеобразных планов религиозного, социального, бытового, промышленного, политического, научного, художественного, одним словом, исторического развития. В самом деле, при всем великом влиянии Рима на образовавшиеся на развалинах его романо-германские и чисто германские государства, разве история Европы есть дальнейшее развитие начал исчезнувшего римского мира? К какой области только что перечисленных категорий исторических явлений ни обратитесь, везде встретите другие начала. Христианская религия принимает папистский характер, и хотя римский епископ и прежде носил название папы, но папство, как мы теперь его понимаем, образовалось лишь в романо-германское время, и для этого должно было совершенно уклониться от своего первоначального значения и смысла. Отношения между общественными классами совершенно изменились, ибо общество построилось на началах феодализма, который не находит себе ничего соответственного в древнем мире. Нравы, обычаи, одежда, образ жизни, общественные и частные увеселения становятся совершенно иными, чем в римское время. Хотя через триста лет после падения Западной Римской империи она восстанавливается в форме Карловой монархии, но новый римский император, несмотря на то что имелось в виду создать его по образу и подобию древнего, получает на деле совершенно иной характер - характер феодального сюзерена, которому, в светском отношении, должны так же точно подчиняться все главы нового общества, как в духовном отношении - папе. Но и этот идеал (долженствовавший по католическому понятию составлять на земле отражение царства небесного) никогда, впрочем, после Карла не осуществлялся, и германские императоры, несмотря на все свои притязания, были, в сущности, такими же феодальными монархами, как и короли французские или английские, и скоро стали даже уступать им в могуществе. Наука, в течение нескольких веков постепенно замиравшая, принимает форму схоластики, которую нельзя же считать продолжением ни древней философии, ни древнего богословского мышления,- как оно проявлялось в великих отцах вселенской церкви[5]. Потом европейская наука переходит в положительное исследование природы, которому древний мир почти не представляет образцов. Большая часть искусств, именно - архитектура, музыка и поэзия, принимает совершенно отличный характер, нежели в древности; живопись в средние века преследует также совершенно самобытные цели, отличается идеальным характером и чересчур даже пренебрегает красотою формы,- ежели же потом и старается усвоить себе древнее совершенство формы, то все же мы не можем даже судить, насколько она продолжает или не продолжает направление древней живописи, от которого до нас почти ничего не дошло. Одна только скульптура имеет подражательный характер и тщится идти по тому же пути, по которому шли и древние, но зато именно это искусство не только не подвинулось вперед, не создало ничего нового, но даже, несомненно, отстало от своих первообразов. Во всех отношениях основы римской жизни завершили круг своего развития, дали все результаты, к которым были способны, и наконец изжились - развиваться далее было нечему. Пришлось идти вовсе не оттуда, где остановился Рим,- по своему пути он дошел уже до предела, его же не прейдеши; и, чтобы было куда идти, надо было начать с новой точки отправления и идти в другую сторону, в которой, как оказалось, открытое пространство было обширнее; но и оно, разумеется, не бесконечно, и этому шествию будет предел, его же не прейдеши. Так всегда было, так всегда и будет. Кому суждено будет вновь идти, тот также должен будет отправляться с иной точки и идти в другую сторону. Прогресс состоит не в том, чтобы все идти в одном направлении, а в том, чтобы все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, исходить в разных направлениях, ибо доселе он таким именно образом проявлялся. Но об этом после.

Такое подчинение, в исторической системе, степеней развития - типам развития имеет еще то преимущество, что избавляет от необходимости прибегать к помощи ни на чем не основанных гипотез о той точке пути, на которой в тот или в другой момент находилось человечество. Рассматривая историю отдельного культурного типа, если цикл его развития вполне принадлежит прошедшему, мы точно и безошибочно можем определить возможность этого развития, можем сказать: здесь оканчивается его детство, его юность, его зрелый возраст, здесь начинается его старость, здесь его дряхлость, или, что то же самое, разделить его историю на древнейшую, древнюю, среднюю, новую, новейшую и т. п. Мы можем сделать это с некоторым вероятием, при помощи аналогии, даже и для таких культурных типов, которые еще не окончили своего поприща. Но что можно сказать о ходе развития человечества вообще и как определить возраст всемирной истории? На каком основании отнести жизнь таких-то народов, такую-то группу исторических явлений к древней, средней или новой истории, то есть к детству, юношеству, возмужалости или старости человечества? Не обращаются ли термины: древняя, средняя и новая история (хотя бы и правильнее употребленные, чем это теперь делается) в слова без значения и смысла, если их применять не к истории отдельных цивилизаций, а к истории всемирной? В этом отношении историки находятся в том же положении, как и астрономы. Эти последние могут определять, со всей желаемой точностью, орбиты планет, которые во всех точках подлежат их исследованиям, могут даже приблизительно определять пути комет, которые подлежат их исследованиям только в некоторой их части; но что могут они сказать о движении всей Солнечной системы, кроме того разве, что и она движется и кроме некоторых догадок о направлении этого движения? Итак, естественная система истории должна заключаться в различении культурно-исторических типов развития как главного основания ее делений от степеней развития, по которым только эти типы (а не совокупность исторических явлений) могут подразделяться.

Отыскание и перечисление этих типов не представляет никакого затруднения, так как они общеизвестны. За ними не признавалось только их первостепенного значения, которое, вопреки правилам естественной системы и даже просто здравого смысла, подчинялось произвольному и, как мы видели, совершенно нерациональному делению по степеням развития. Эти культурно-исторические типы, или самобытные цивилизации, расположенные в хронологическом порядке, суть: 1) египетский, 2) китайский, 3) ассирийско-вавилоно-финикийский, халдейский, или древнесемитический, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) ново-семитический, или аравийский, и 10) германо-романский, или европейский. К ним можно еще, пожалуй, причислить два американские типа: мексиканский и перуанский, погибшие насильственною смертью и не успевшие совершить своего развития. Только народы, составлявшие эти культурно-исторические типы, были положительными деятелями в истории человечества; каждый развивал самостоятельным путем начало, заключавшееся как в особенностях его духовной природы, так и в особенных внешних условиях жизни, в которые они были поставлены, и этим вносил свой вклад в общую сокровищницу. Между ними должно отличать типы уединенные - от типов или цивилизаций преемственных, плоды деятельности которых передавались от одного другому, как материалы для питания или как удобрение (то есть обогащение разными усвояемыми, ассимилируемыми веществами) той почвы, на которой должен был развиваться последующий тип. Таковыми преемственными типами были: египетский, ассирийско-вавилоно-финикийский, греческий, римский, еврейский и германо-романский, или европейский. Так как ни один из культурно-исторических типов не одарен привилегией бесконечного прогресса и так как каждый народ изживается, то понятно, что результаты, достигнутые последовательными трудами этих пяти или шести цивилизаций, своевременно сменявших одна другую и получивших к тому же сверхъестественный дар христианства, должны были далеко превзойти совершенно уединенные цивилизации, каковы китайская и индийская, хотя бы эти последние и одни равнялись всем им продолжительностью жизни. Вот, мне кажется, самое простое и естественное объяснение западного прогресса и восточного застоя. Однако же и эти уединенные культурно-исторические типы развивали такие стороны жизни, которые не были в той же мере свойственны их более счастливым соперникам, и тем содействовали многосторонности проявлений человеческого духа; в чем, собственно, и заключается прогресс. Не говоря о тех открытиях и изобретениях, которые (как, например, десятичная система циферных знаков, компас, шелководство, а может быть, порох и гравюра) перенесены в Европу с Востока, через посредство арабов, разве индийская поэзия и архитектура не должны считаться обогащением общечеловеческого искусства? Гумбольдт замечает во второй части "Космоса", что открытия индийских ученых в алгебре могли бы составить обогащение европейской науки, если бы сделались известны несколько ранее. Но в другой области знания европейская наука действительно много обязана индийской, именно: понятие о корнях, играющее столь важную роль в лингвистике, было выработано индийскими грамматиками. Китайское земледелие составляет до сих пор высочайшую степень, до которой достигало это полезнейшее из искусств.

Но и эти культурно-исторические типы, которые мы назвали положительными деятелями в истории человечества, не исчерпывают еще всего круга ее явлений. Как в Солнечной системе наряду с планетами есть еще и кометы, появляющиеся время от времени и потом на многие века исчезающие в безднах пространства, и есть космическая материя, обнаруживающаяся нам в виде падучих звезд, аэролитов и зодиакального света, так и в мире человечества, кроме положительно-деятельных культурных типов, или самобытных цивилизаций, есть еще временно появляющиеся феномены, смущающие современников, как гунны, монголы, турки, которые, совершив свой разрушительный подвиг, помогши испустить дух борющимся со смертью цивилизациям и разнеся их остатки, скрываются в прежнее ничтожество. Назовем их отрицательными деятелями человечества. Иногда, впрочем, и зиждительная и разрушительная роль достается тому же племени, как это было с германцами и аравитянами. Наконец, есть племена, которым (потому ли что самобытность их прекращается в чрезвычайно ранний период их развития или по другим причинам) не суждено ни зиждительного, ни разрушительного величия, ни положительной, ни отрицательной исторической роли. Они составляют лишь этнографический материал, то есть как бы неорганическое вещество, входящее в состав исторических организмов - культурно-исторических типов; они, без сомнения, увеличивают собою разнообразие и богатство их, но сами не достигают до исторической индивидуальности. Таковы племена финские и многие другие, имеющие еще меньше значения.

Иногда нисходят на эту ступень этнографического материала умершие и разложившиеся культурно-исторические типы, в ожидании пока новый формационный (образовательный) принцип опять не соединит их, в смеси с другими элементами, в новый исторический организм, не воззовет к самостоятельной исторической жизни в форме нового культурно-исторического типа. Так случилось, например, с народами, составлявшими Западную Римскую империю, которые и в своей новой форме, подвергшись германскому образовательному принципу, носят название романских народов.

Итак, или положительная деятельность самобытного культурно-исторического типа, или разрушительная деятельность так называемых бичей Божьих, предающих смерти дряхлые (томящиеся в агонии) цивилизации, или служение чужим целям в качестве этнографического материала - вот три роли, которые могут выпасть на долю народа.

Вникнем теперь несколько ближе в свойство и характеры различных культурно-исторических типов; не окажется ли в них таких общих черт, таких обобщений, которые могли бы считаться законами культурно-исторического движения и которые, будучи выводами из прошедшего, могли бы служить нормой для будущего? Если группировка исторических явлений по культурно-историческим типам действительно соответствует требованиям естественной системы в применении к истории, то такие общие выводы, такие обобщения непременно должны, так сказать, сами собой оказаться. Они должны проистечь из самого расположения фактов, как только исторические явления станут на подобающее им относительно друг к другу место, не будучи насильственно натягиваемы в угоду какой-либо предвзятой идее, из них самих не вытекающей; таковой мы считаем идею расположения явлений всемирной истории по ступеням развития, приведшую к нерациональному делению ее на древнюю, среднюю и новую - три отдела, составляющие будто бы эволюционные фазисы развития всего человечества, взятого в целом, причем качественное различие племен человеческого рода совершенно упускается из вида.

Источник: http://vehi.net/danilevsky/rossiya/04.html

 1698 год.  Установлен первый дипломатический контакт между Российской Империей и Мальтийским орденом.

1712 год. По одной из версий именно в этот день по велению императора Петра I российская столица была перенесена из древней Москвы в Петербург, которому в то время было всего 9 лет. Санкт-Петербург являлся столицей Российской Империи с 1712 по 1918 гг. (за вычетом времени правления Петра II, когда статус столицы ненадолго вернулся к Москве) и резиденцией Российских императоров.

1768 год. Императрица Екатерина II отдала распоряжение Санкт-Петербургскому генерал-полицмейстеру Н. Чичерину об установлении досок с обозначением названия улиц: «Прикажи на концах каждой улицы и каждого переулка привешивать досок с имяни той улицы или переулка на русском и неметском языке; у коих же улиц или переулков нет ещё имени, то изволь оны окрестить». Чичерин перевыполнил задание: на угловых домах перекрёстков, кроме названий улиц, были проставлены также номера первого и последнего дома. Направление от меньшего к большему числу указывалось стрелкой.

1817 год. Учреждение в Российской империи Государственного коммерческого банка.

1891 год. Во Владивостоке проходит торжественная церемония закладки Уссурийской железной дороги – первого звена Транссибирской магистрали.

1910 год. Земля «столкнулась» с хвостом кометы Галлея. Однако даже самые чувствительные приборы не зафиксировали никаких необычных явлений в атмосфере Земли, которые можно было бы однозначно связать с этим событием. Так что волна страха, прокатившаяся по многим странам, не имела под собой никакой почвы.

1922 год. День рождения пионерской организации. Вторая Всероссийская конференция комсомола приняла решение «О повсеместном создании пионерских отрядов»; дата основания Всесоюзной пионерской организации. В октябре того же года 5-й Всероссийский съезд РКСМ постановил объединить все пионерские отряды, организованные в разных городах страны, в детскую коммунистическую организацию «Юные пионеры имени Спартака». В 1924 г. ей было присвоено имя В.И. Ленина.

1942 год. Нарком иностранных дел СССР В. Молотов вылетел в Лондон на переговоры. В результате 26 мая был подписан «Договор между СССР и Великобританией о союзе в войне против гитлеровской Германии и её сообщников в Европе и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны», сроком на 20 лет. Договор действовал до 7 мая 1955 г., когда СССР аннулировал его, как утративший силу вследствие вступления Великобритании в военный союз с ФРГ в рамках НАТО.

1944 год. В соответствии с новым курсом в отношениях между советскими органами и религиозными конфессиями в СССР принято решение о создании Совета по делам неправославных культов. Через 2 года мусульманам официально разрешат паломничество в Мекку.

2008 год. Российский ближнемагистральный пассажирский самолёт Sukhoi Superjet 100 впервые поднялся в небо. Самолёт провёл в воздухе 1 ч 5 мин.

— Николай Иванович, какими были ваши первые мысли и действия, когда вы услышали о том, что горит завод двигателей?

— В тот день, 14 апреля 1993 года, я был в командировке в Москве. Где-то в семь-полвосьмого вечера мне позвонил дежурный и сообщил о пожаре. Я тут же вызвал камазовский самолет, позвонил руководителю российской пожарной охраны, рассказал о случившемся и о том, что срочно лечу в Набережные Челны. Он сказал, что полетит со мной. Мы прилетели ночью и сразу же направились на завод. Пожар уже разгорелся, но мы думали, что потушим быстро, потому что до этого у нас было много небольших возгораний. Да и пожарные расчеты приехали буквально через 20 минут. Тогда мы даже не могли предположить, что бороться с пожаром придется 7 дней. Остановить его удалось только 21 апреля. Конечно, состояние было ужасное. Тем более что в 1990 году КАМАЗ стал акционерным обществом. Появились самостоятельность, деньги, мы разработали стратегическую программу развития, создали фонд для ее реализации. Было много планов. И вдруг такая беда. Помню, как во время пожара на завод приходили люди, как плакали. Страшная картина. Это же моногород. Все зависят от КАМАЗа. Работников на заводе 100 тысяч. Плюс семьи. Вот и весь город. Не дай бог такое кому-нибудь пережить. Я в 1999 году учился в Академии Генштаба — нам показали снимки этого пожара из космоса размером метров на 15. Столбы дыма. Это, конечно, ужасно. Но самое главное, что за время пожара и при восстановлении завода не погиб ни один человек. Я считаю, что нас Бог спас. Это очень важно. 

— Было много версий о причинах возгорания — от правдоподобных до фантастических. Какой версии придерживаетесь вы?

— Произошло короткое замыкание на подстанции ГПП-12, оно пробило броню кабеля, произошло возгорание, огонь выбросило на крышу. Начал плавиться битум. А учитывая то, что там быстровоспламеняющаяся кровля, пожар начал быстро расползаться. Эта версия утверждена в официальном акте. А разные домыслы обсуждать не стоит. Абсолютно точно могу сказать, что вины предприятия не было. Заключения о том, что мы что-то недосмотрели, нет. 

— Как развивалась ситуация в первое время, каковы были действия ваши и вашей команды?

— Конечно, первая задача заключалась в том, чтобы остановить пожар. Но беда была в том, что в то время на кровле всех крупных предприятий использовался очень горючий материал, поэтому пожар, попавший на крышу, как я уже сказал, распространялся очень быстро. А завод двухэтажный. Корпус гигантский. Больше километра длиной, 500 тысяч квадратных метров. Внизу еще подвал 9 метров, а там были маслобаки для станции испытания двигателей. Если бы эти баки взорвались, от завода бы вообще ничего не осталось. Но хорошо сработали и директор Конопкин Виктор Владимирович, и главный инженер Сережа Галкин. Они вовремя залили подвал и обесточили завод. Приняли экстренные меры. Очень здорово сработали все пожарные. Сначала это были заводские и городские, потом подключилась республика, потом Башкирия, Удмуртия. Все сработали блестяще. Через два-три дня после начала пожара стали приезжать ученые, которые предлагали разные способы тушения. На второй день приехал Шойгу Сергей Кужугетович. Он только недавно возглавил госкомитет по ЧС и оказал нам огромную помощь. Когда начался период восстановления, он тоже помогал с поставками и материалов, и оборудования. Эмчээсовцы сделали большой заказ, и мы начали строить для них машины. Но это было потом. А после того как потушили пожар и разобрались, оказалось, что более 50 процентов оборудования пришло в негодность. 

Разбор завалов после пожара на заводе двигателей КАМАЗаФото: Михаил Медведев/ТАСС

«ЧАСТЬ ОБОРУДОВАНИЯ РАЗДАЛИ ПО ЗАВОДАМ АВТОМОБИЛЬНОЙ ОТРАСЛИ — НА ВАЗ, ГАЗ. ВСЕ ОТКЛИКНУЛИСЬ. ВСЕ ПОНИМАЛИ, ЧТО ЭТО ОБЩАЯ БЕДА»

— И что вы предприняли в этой ситуации?

— То, что осталось, мы распределили по своим заводам. Отдали им, чтобы они оборудование отремонтировали и на нем целый год изготавливали детали. Нам повезло, что рядом был завод по ремонту двигателей. Часть оборудования раздали по заводам автомобильной отрасли —  на ВАЗ, ГАЗ. Все откликнулись. Все понимали, что это общая беда. Для нас было главным не остановить выпуск автомобилей, потому что основные деньги мы получали от продажи «КАМАЗов». Кредиты и другая финансовая поддержка — ничто по сравнению с теми средствами, которые завод получал от продажи продукции. В результате главный конвейер мы не остановили. Конечно, в то время он работал не с таким темпом и скоростью, но мы без перерыва продолжали укомплектовывать автомобили двигателями: сначала за счет собственных запасов, потом нам очень помогли силовые ведомства. Например, у министерства обороны на складах тогда было огромное количество запасов двигателей и запчастей для «КАМАЗов». И я подписал с министром обороны Павлом Грачевым, главой МВД Анатолием Куликовым, командующим погранвойсками Петровым договоры о том, что они отдадут нам свои запчасти под гарантии возврата. Это была колоссальная помощь. Надо отдать должное силовикам, которые поверили руководству завода, несмотря на сложный период для страны и искореженную 68-тысячную глыбу железа, что все будет восстановлено и мы обеспечим возврат заимствований. Наши станции техобслуживания тоже имели огромное количество запасных частей для ремонта старых двигателей, которые мы также ставили на «КАМАЗы». И я давал расписки потребителям с обязательствами о том, что после восстановления бесплатно заменим эти двигатели на новые. Но заменить в итоге пришлось немногим более тысячи. Остальные работали до конца на отремонтированных без всяких вопросов. А мы уже в том же году, в декабре, начали делать новые двигатели. 

— То есть ваша команда действовала слаженно? 

— Да, мы создали штаб по восстановлению. Возглавил его Поляков Виктор Николаевич, бывший министр автомобильной промышленности СССР. Большая фигура. По мощи и глубине я его могу сравнить только с Косыгиным Алексем Николаевичем. Благодаря своему имени Поляков помогал очень многим. Например, нам нужны были какие-то комплектующие, за которые мы не могли заплатить, он звонил на разные заводы, они нам их присылали по просьбе Полякова. Большой вклад внесли строители, монтажники, для которых КАМАЗ был родным. Самая большая благодарность рабочим. Тогда были перебои с зарплатой, другие трудности. Людей приходилось перекидывать с завода двигателей на другие заводы, чтобы они помогали делать объемы. Но наши работники все это пережили. Специалисты не уходили. Трудились по 12–16 часов. Все руководство КАМАЗа работало без требования всяких премий и доплат. Патриотизм был потрясающий. Государство в то время было очень слабое, в стране сложнейшее финансовое положение. Во власти в основном либералы, которые много говорили, но достаточной практикой не обладали. Несмотря на это, большой вклад в восстановление завода внесли республиканские власти. Они нам помогали решать и социальные вопросы, и финансовые, гарантии за нас давали. Мы с Минтимером Шариповичем под ручку ходили к Черномырдину со всякими просьбами, и к его первому заму Лобову, и в Госдуму. И я очень благодарен Минтимеру Шариповичу за поддержку. 

«Большой вклад в восстановление завода внесли республиканские власти. Мы с Минтимером Шариповичем (второй слева) под ручку ходили к Черномырдину (в центре) со всякими просьбами»Фото: © Александр Макаров, РИА «Новости»

«КАМАЗ СПАСЛА ПОМОЩЬ СИЛОВИКОВ И КРУПНЫХ ПОСТАВЩИКОВ РЕСУРСОВ»

— А кто еще сыграл ключевую роль в ликвидации пожара, организации восстановительных работ в первые дни и годы строительства нового завода? Известно ли вам, где сегодня люди, которые входили в вашу команду, чем они занимаются?

— Виктор Николаевич Поляков, к сожалению, умер. Технический директор Вадим Николаевич Паслов — тоже. Зам по экономике Леонид Нафтольевич Комм, коммерческий директор Сигал Владимир Борисович, члены совета директоров Юрий Борисов, Нурмухаметов Наиль Саитович — с ними мы постоянно переписываемся, встречаемся по торжественным датам. Так сложилось, что практически все живут в Москве. Правда, Нурмухаметов в республике, работает в сфере нефтехима в Нижнекамске. Строители. Виктор Батенчук умер. Гольдберг Юрий Максимович — главный монтажник — жив. Ему 94 года. Я ему говорю: «Вам надо шашку и седло, коня не надо, вы и так проскачете». Светлейшая голова. Виктор Ельцов, который потом стал генеральным директором «КамГЭСэнергостроя», сейчас работает в Казани. Александр Евдокимов, тоже гендиректор «КамГЭса», — в Набережных Челнах. 

— Какие организации стали основными партнерами КАМАЗа в тяжелые времена после пожара?

— КАМАЗ спасла помощь силовых министерств и крупных поставщиков ресурсов. В 1993 году инфляция была больше 100 процентов, кредитов никто не давал. И в этот период мы создали интересную ассоциацию — «КАМАЗ-содружество». В нее вошел Большаков Алексей Алексеевич, это заместитель премьер-министра России, Анатолий Дьяков — президент РАО «ЕЭС России», Вагит Алекперов — это «Лукойл», Вяхирев Рэм Иванович — «Газпром». Мы подписали документ, по которому они нам предоставляли свою продукцию, а мы через три месяца рассчитывались автомобилями. «Лукойл» давал светлые нефтепродукты, РАО «ЕЭС» — лимиты по электроэнергии, «Газпром» — лимиты по газу. После этого мы приезжали, например, на Магнитогорский комбинат и под эти лимиты получали металл для производства. Живыми деньгами мы тогда платить не могли, потому что они нужны были для восстановления завода и на покупку оборудования. Таким образом «Лукойл», РАО «ЕЭС», «Газпром» кредитовали КАМАЗ, чтобы мы могли рассчитываться с поставщиками. А для них не было никакой разницы, платить за нефтепродукты, газ, электричество деньгами или получать их в обмен на свои материалы. Приезжало очень много людей с Запада с предложениями помощи. Все наши предприятия предоставляли специалистов. Нам верили на слово и помогали ресурсами и средствами. Да, это был тяжелый период. Но в то же время было всеобщее единение, как всегда бывает у нашего народа, когда беда. Кстати, когда в 1993–1994 годах гоночная команда КАМАЗа участвовала в ралли «Париж – Дакар», к ним в разных городах подходили люди, выражали слова поддержки, а потом присылали нам какие-то небольшие деньги.

— Какие еще структуры финансово поучаствовали в судьбе КАМАЗа в те годы? В каких пропорциях?

— На следующем этапе нам здорово помогла компания IMAG. Управляющий директор Акимов Андрей Игоревич (сейчас он председатель Газпромбанка), его зам Медведев Александр Иванович (сейчас он вице-президент «Газпрома»), Ожерельев Олег Иванович (бывший помощник Горбачева) привлекли западных партнеров — американский инвестиционный фонд KKR и другие. Это было очень важно, потому что в то время даже наши банки без гарантий серьезного партнера кредитов не давали. А мы — благодаря западным партнерам — их получили. Европейский банк развития дал 100 миллионов долларов, японский банк «Эксимбанк» — 150 миллионов, наш ВТБ — 176 миллионов. Эти кредиты позволили с учетом наших запасов за короткий срок запустить производство. 

Технический директор Вадим Николаевич ПасловФото: Михаил Медведев/ТАСС

«БЕЗ ПРИВЛЕЧЕНИЯ KKR КАМАЗ НЕ СМОГ БЫ НИ КРЕДИТЫ ПОЛУЧИТЬ, НИ ВОССТАНОВИТЬ ЗАВОД ДВИГАТЕЛЕЙ. Я В ЭТОМ АБСОЛЮТНО УВЕРЕН»

— А как фонд KKR стал акционером КАМАЗа? 

— Хочу еще раз подчеркнуть, что это был тяжелый 1993 год. Министр финансов Борис Федоров говорил тогда о том, зачем нам тратить деньги и восстанавливать завод двигателей: мол, купим двигатели за рубежом. Мы же поставили задачу восстановить производство. Остановка производства двигателей автоматически останавливала литейный завод на 75 процентов, на 60 процентов — кузнечный завод. Но если до пожара у нас была достаточная прибыль и мы обходились собственными силами, то теперь нам необходимы были внешние заимствования. Для этого надо было получить аудиторское заключение одной из пяти мировых фирм. Однако на внешнем рынке КАМАЗ мало знали. В основном мы поставляли продукцию в страны СНГ. С зарубежными банками не работали. Западный финансовый опыт был для нас непонятным. А фонд KKR за свои деньги нанял фирму для аудита. Было сделано заключение, нам выдали гарантии для получения кредитов. Под имя KKR на КАМАЗ приехали и компании, которые потом стали нашими партнерами. А мы предоставили этому фонду право на приобретение акций. Сейчас у KKR, по-моему, 6 процентов акций КАМАЗа. Не знаю, оказывает ли этот фонд сегодня какую-то финансовую помощь заводу или нет, но тогда он сыграл одну из ключевых ролей. Без привлечения KKR КАМАЗ не смог бы ни кредиты получить, ни восстановить завод двигателей. Я в этом абсолютно уверен.

— В какую сумму оценивается ущерб от пожара? Сколько в целом стоило последующее восстановление?

— Общие затраты сложно оценить. Мы закупали оборудование по ценам другого порядка. Был определенный дисконт. При восстановлении завода было много внесено изменений в конструкцию. Наши собственные средства никого не интересовали, потому что акционерное общество — это не государственное предприятие. И никто не интересовался, сколько мы потратили.

— А как впоследствии КАМАЗ рассчитывался со своими кредиторами?

— Все, кому мы поставили машины с ремонтным двигателем, были на учете. Когда начали выпускать новые двигатели, мы обращались в эти организации и сообщали, что они имеют право поставить бесплатно новый двигатель. Но они понимали, что для нас важна каждая копейка. Потом мы со всеми рассчитались. Хотя сегодня в шутку бывший глава минстанкопрома СССР Николай Паничев говорит, что я ему должен 8 миллиардов рублей: я, мол, тебе на 8 миллиардов отремонтировал оборудования. Конечно, в 1996–1997 годах нам страна через Госдуму кое-какие долги списала. На сегодня нет людей или предприятий, оказавших нам помощь, с которыми мы бы не рассчитались.

— Как развивались отношения КАМАЗа с Cummins Inc.? Почему эта компания стала стратегическим партнером КАМАЗа? Рассматривался ли после пожара вариант установки двигателей Cummins на грузовики?

— Было несколько вариантов. Немцы, Cummins. Был техсовет минавтопрома. Нам нужен был не один двигатель мощностью 220 лошадиных сил, а несколько — от 180 л. с. до 500 л. с. Кстати, сегодня на КАМАЗе делают двигатели в 450 л. с. и планируют сделать в 800 л. с. Такой линейки у немцев не было. А нам нужно было универсальное оборудование. И по решению научно-технического совета министерства был рекомендован Cummins. Мы подписали соглашение о создании совместного предприятия. Это было в 1992 году. Потом, когда случилась эта беда, была идея восстанавливать завод двигателей под двигатели Cummins. Мы получили кредит в 150 миллионов долларов в Японии. Закупили оборудование. Но совместное предприятие «Камминз Кама» на 25 тысяч автомобилей в год было сделано уже после того, как я ушел.

— То есть после 1993 года КАМАЗ получал помощь от Cummins?

— Конечно. Я сейчас вспоминаю, как мы с руководством компании сидели круглосуточно в Лондоне, в гостинице, писали с президентом Cummins Генри Шахтом разные договоры. Это было в 1992–1995 годах. 

«Людей приходилось перекидывать с завода двигателей на другие заводы, чтобы они помогали делать объемы. Специалисты не уходили. Трудились по 12–16 часов»Фото: © Виталий Карпов, РИА «Новости»

«49 ПРОЦЕНТОВ АКЦИЙ КАМАЗА ПРИНАДЛЕЖАЛО КОЛЛЕКТИВУ...»

— Что вы считаете своим главным достижением за время управления КАМАЗом?

— Главным достижением я считаю то, что мы акционировали завод. Из-за чего мы это начали делать? В то время КАМАЗ давал такую же прибыль, как ГАЗ, ЗИЛ и АЗЛК.

— Вместе взятые?

— Да. Но нам оставляли только 3 процента прибыли. Более того, у нас забирали 70 процентов амортизационных отчислений, что вообще нонсенс. Станки ведь изнашиваются, нужны были средства для ремонта или покупки новых. А у нас львиную долю денег на это забирали. И когда я пришел к Николаю Рыжкову (бывший председатель Совета министров СССР — прим. ред.) и сказал, что мы хотим акционироваться, он спросил: «Зачем? Как такое огромное государственное предприятие вы хотите сделать частной собственностью?» Но я рассказал, что мы не можем развиваться, потому что у нас отнимают все деньги. Он сказал, что этого не может быть, позвонил министру и спросил, как же так. Тот говорит: «КАМАЗ строила вся страна. А сейчас мы хотим, чтобы КАМАЗ отдавал деньги на то, чтобы поддержать старые заводы». Рыжков же ответил: «Старым заводам вы таким образом не поможете, а КАМАЗ угробите», — и подписал разрешение на акционирование. Помог нам и тот факт, что я в то время был народным депутатом СССР и мог заходить в любые кабинеты. В конце концов в 1990 году нам удалось акционироваться. 51 процент акций тогда принадлежал государству, 49 процентов — коллективу. Потом мне дали право управлять половиной госпакета. Получалось, что у государства осталось 25,5 процента. Благодаря этому мы начали создавать фонд для развития, разработали стратегическую программу. 

Акционировав завод, мы диверсифицировали его экономику. До этого был государственный план, под него выдавали материальные ресурсы, ты не мог сделать сверх плана даже 10 машин. Не было возможности получить автомобили и для собственных нужд. Все они жестко распределялись: 40 тысяч забирала армия, 38 тысяч — госагропром, 15 тысяч шли на экспорт, еще 15 тысяч — на стройки. Остальные расписывались по регионам. Поэтому в конце года генеральному директору приходилось объезжать все металлургические комбинаты. Например, приезжаешь на Новолипецкий завод и предлагаешь подписать соглашение: «Вы нам даете металл на 2 тысячи машин, а мы вам — 30 машин». Благодаря этому мы производили дополнительные «КАМАЗы». Часть из них надо было поставить на заводы, которые дали металл, а с остальными мы поступали по собственному усмотрению. А когда завод стал акционерным обществом, все машины оказались в нашем распоряжении, мы сами их продавали, в том числе на экспорт. Началась другая жизнь, другая экономика, другие возможности. Раньше государственная цена на автомобиль составляла 14,6 тысячи рублей, а после акционирования о какой цене договоришься с потребителем, за такую и продашь. Если бы не этот пожар, я даже не представляю, что было бы с КАМАЗом. Например, концерн Volvo нам предлагал сделать совместное предприятие. У них не было двигателей, они их покупали у немцев. А мы с нашими объемами могли делать и для них. К тому же у нас была привлекательная цена, а у них — рынки. Сегодня же автомобиль, который мы продавали за 14,6 тысячи рублей, стоит 1 миллион 600 тысяч. Цена примерно одинаковая что на «КАМАЗ», что Volvo. Может быть, Volvo немного дороже. 

«И С ГОРОДОМ, И С РЕСПУБЛИКОЙ ВСЕГДА БЫЛИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ»

— Были ли еще какие-то проекты, которые вам не удалось реализовать из-за пожара?

— У нас была огромная программа стратегического развития с привлечением западных компаний для разработки самых прогрессивных автомобилей, двигателей, коробок передач, систем и прочего. Много разных идей. Хотели, например, строить маленький автомобиль на 1,5 тонны, но из-за пожара от этой идеи отказались. Были планы по созданию автомобиля с 6 кузовами. Главный конструктор Рамиль Азаматов предлагал делать новую кабину. Но сейчас ее уже делают. Многие задуманные 25 лет назад конструкции реализованы. Четыре года назад восстановили совместное производство с Cummins. Делают прекрасные двигатели. Есть и другие совместные предприятия, но из-за пожара они были отодвинуты на 10–12 лет.

— Каковы были взаимоотношения завода и муниципальной власти до этого ЧП и как на них повлиял пожар?

— Отношения были очень дружеские. У нас никогда не было никаких споров, скандалов. И с городом, и с республикой всегда были замечательные отношения. Когда Минтимер Шарипович стал секретарем обкома, мы с ним постоянно ездили в загранкомандировки. КАМАЗ очень активно участвовал в жизни республики. Мы давали машины на уборку урожая, строили жилье, дороги... В период строительства завода, насколько я знаю, были какие-то противоречия. Но в мой период (а я приехал на завод в 1980-м и уехал в 1997-м) — никогда. 

— То есть пожар не стал поводом для раздора?

— Наоборот. Эта беда нас только сплотила. КАМАЗу не приходится жаловаться. И республика, и город шли нам навстречу. Например, когда у нас не было денег, мы платили налоги в бюджет какими-то услугами.  

— Почему вы покинули КАМАЗ в 1997 году? Это была личная инициатива или вам «помогли» уйти? Кто именно?

— Это было обоюдное решение. И мое, и руководства республики. С одной стороны Москва хотела объединить АЗЛК и ЗИЛ. Юрий Лужков предложил мне стать генеральным директором нового холдинга. Потом мои дочки учились в Москве. С другой стороны, республика очень много вложила в КАМАЗ и хотела поставить к управлению заводом своих людей. Совокупность этого всего создавала сложную ситуацию, был непростой характер взаимоотношений. И мы договорились разойтись. 

— То есть с Шаймиевым отношения в тот период были  сложные? 

— Они всегда были такие. Дружба дружбой, но... К тому же в то время республика становилась самостоятельной, благодаря Минтимеру Шариповичу Татарстан получил много возможностей. Руководству республики нужен был контроль за всеми активами. 

— А как сложились ваши профессиональные отношения с Равилем Муратовым? 

— Мы были друзьями, дружили семьями. А когда возник вопрос, кто должен меня заменить, неожиданно поставили Муратова, хотя он не имел никакого понятия об автомобильной промышленности. Просто умел ездить за рулем. Но его назначили все-таки не генеральным директором, а председателем совета директоров. Для этого в меньшей степени надо быть специалистом. Я понимал, почему назначили на эту должность вице-премьера правительства. Это был период, когда республика, как я уже сказал, получила очень много прав, появились собственные средства. С другой стороны, были социальные напряжения, надо было, чтобы руководителем КАМАЗа был татарин. 

— Как вы оцените вклад Муратова и его команды?

— Это он пусть скажет. Сейчас мы с ним помирились, говорить что-то плохое о нем я не хочу.

«Конечно, по прошествии стольких лет я корю себя за то, что ушел оттуда. Годы, связанные с заводом, были лучшими»Фото: © Владимир Акимов, РИА «Новости»

«ГОДЫ, СВЯЗАННЫЕ С ЗАВОДОМ, БЫЛИ ЛУЧШИМИ»

— Не жалеете, что ушли с КАМАЗа?

— Конечно, по прошествии стольких лет я корю себя за то, что ушел оттуда. Годы, связанные с заводом, были лучшими. При всем том хорошем, что есть у меня сейчас. А у меня 6 внуков — самая большая радость в жизни, у дочерей прекрасные семьи, каждую субботу и воскресенье они ко мне приезжают. У меня все нормально, материальные вопросы решены. В Москве много разных дел. Я издаю два журнала по литейному производству, 15 лет был вице-президентом РСПП, являюсь председателем совета директоров кучи компаний. Уже 15 лет возглавляю организацию «Звезда-энергетика». Сначала был генеральным директором, теперь президент. Мы делаем электростанции. Все хорошо. Вот сегодня Васильеву Льву Борисовичу, первому генеральному директору КАМАЗа, исполняется 93 года. Мы все едем его поздравлять. Очень много друзей, с которыми познакомился в те времена, живут в Москве. Мы собираемся, проводим вместе все праздники. Но все равно 17 самых лучших лет жизни были отданы КАМАЗу. 

— Значит, ностальгия по тем временам у вас все-таки есть? 

— Ну что вы?! Я пришел на КАМАЗ в 1980 году. Четыре года работал директором литейного завода. На нем тогда была самая сложная ситуация. До этого был главным инженером литейного производства на ВАЗе. На КАМАЗ ехать не собирался, но меня пригласили. Со мной говорили президент, министр, генеральный ВАЗа и гендиректор КАМАЗа Лев Васильев. Время было такое, что особо не спрашивали, хочешь или не хочешь. И вот когда я приехал на КАМАЗ, мы революционно поменяли виды чугунов, что сразу убрало напряжение на заводе. И через три года литейный стал одним из лучших заводов. И потом надо представлять возможности гендиректора КАМАЗа в то время. Мы делали 128 тысяч машин в год. Огромное количество. У нас было 170 автоцентров по всей стране — в каждом крупном городе. Директора автоцентра в шутку называли третьим секретарем горкома партии, потому что тогда не было маленьких и средних машин, были только «КАМАЗы». У завода был колоссальный вес и значение. У меня была прямая связь с руководителями страны, республик, областей. Но мыслей о каком-то личном обогащении нам даже в голову не приходило. Когда я ушел с завода, у меня было 0,0016 процента акций КАМАЗа. Это смешно, при том что члены совета директоров имели право купить 10 тысяч акций по итогам года, а председатель — 15 тысяч. У меня же 126 тысяч акций. Сегодня каждая стоит 1 доллар. То есть за 20 лет работы я заработал 126 тысяч долларов. 

— Сегодня вас что-нибудь связывает с Набережными Челнами? Остались ли у вас в Татарстане родственники, друзья?

— У меня там много друзей и тех, кто меня помнит. В том числе те, кого я с ВАЗа притащил на литейный завод. Был еще период, когда я работал в Елабуге генеральным директором строящегося тракторного завода. Со многими поддерживаю человеческие отношения. Мне часто звонят бывшие сотрудники завода, обращаются с какими-то просьбами. Например, звонит как-то Галина Ивановна Панкова, она была председателем бригадиров КАМАЗа, и говорит: «У нас дом залило, помогите, пожалуйста». Кто-то просит 100 тысяч на операцию. Я посылаю. Или вот понадобилась реконструкция литейного завода — я собрал всех, кто занимался реконструкцией. Поддерживаем отношения с главным конструктором. Ребята из нашей команды «КАМАЗ-Мастер» меня приглашают, когда уезжают и когда приезжают. Сделали мне копии всех своих кубков, на всех моих юбилеях бывают. 

«Сергей Когогин серьезно разобрался с внутренним и внешним рынками, понял, что надо делать, чтобы их сохранить»Фото: «БИЗНЕС Online»

«КОГОГИН — ПРОГРЕССИВНЫЙ ЧЕЛОВЕК. НОРМАЛЬНО УПРАВЛЯЕТ КАМАЗОМ. ПОЛЬЗУЕТСЯ АВТОРИТЕТОМ»

— Как вы оцениваете периоды Ивана Костина и Сергея Когогина? 

— Я считаю, что Костин ситуацию не ухудшил. Не знаю, почему он ушел. Не скажу, что он сделал что-то не так и его убрали. Может быть, ему такую зарплату установили на «Мотовилихинских заводах», куда его пригласили, что он не мог отказаться. Когогин — прогрессивный человек. Нормально управляет КАМАЗом, пользуется авторитетом. Сейчас вот стал сопредседателем предвыборного штаба президента. Завод на хорошем счету у руководства страны. Министр обороны очень доволен работой с КАМАЗом. С Когогиным мы тоже поддерживаем нормальные отношения. Он серьезно разобрался с внутренним и внешним рынками, понял, что надо делать, чтобы их сохранить. Конечно, сегодня другие объемы. Мы делали 128 тысяч автомобилей в год, а сейчас КАМАЗ выпускает только 38 тысяч. Но Когогин в сложной ситуации нашел выход. На ремонтно-инструментальном заводе делают оборонную технику. Находятся в тренде. С конструкторами хорошо работают. Закончили инженерный центр.

— Каковы, на ваш взгляд, перспективы КАМАЗа на рынке сегодня?

— Лично я выдвигал свои предложения. Допустим, литейный завод. Самое главное достижение КАМАЗа. Там колоссальные мощности. Он может производить 416 тысяч тонн чугуна, 90 тысяч тонн стали, 56 тысяч тонн цветного литья, точное стальное литье. Под миллион жидкого металла. Столько КАМАЗу не надо. Я говорил руководству КАМАЗа: «Сегодня у вас председатель совета директоров — Чемезов, у него 800 заводов. Сделайте литейный завод самостоятельным, чтобы он был для всех. Его можно полностью загрузить, а стоимость литья — уменьшить в два раза. Так можно восстановить завод». Но пока это не реализуется.

— А когда вы это обсуждали с руководством КАМАЗа?

— Года два назад, когда они думали, что делать с литейным. Хотели даже закрыть его, а литейное производство развернуть на базе кузнечного завода. Но мы доказали, что это абсурд, что литейное оборудование и производство устроены совершенно по-другому. Там должны быть другие корпуса, тяжело нагруженные, там должны быть металлические колонны, верхняя разводка металла. Все это невозможно сделать в корпусе кузнечного завода. Со мной согласились, хотя мое предложение не получило развития. Но я думаю, к этому все равно придут, потому что это уникальный завод. Он номер один в стране по литейному производству. Его надо модернизировать. 

— «Город — это КАМАЗ» — насколько эта формула, на ваш взгляд, справедлива была до, после пожара и в настоящее время?

— Я считаю, что она всегда была справедлива. КАМАЗ построил за свои деньги и школы, и детские сады, и трамваи. Каждая семья связана с заводом. Другого пополнения бюджета в Набережных Челнах нет. Его полностью обеспечивает КАМАЗ. Ситуация такая же, как в Тольятти и во всех других моногородах, где есть градообразующие предприятия. Правда, в Челнах не достроен стадион и много других социальных объектов. Их надо было возводить одновременно с заводом, как это делали в Тольятти. Но, к сожалению, ничего нового в Челнах не появилось. 

— Какой вы видите стратегию развития города? Способны ли Челны снять зависимость от КАМАЗа? 

— Когда мэром города был Халиков, была придумана интересная вещь. Завод по ремонту двигателей, завод запчастей — эти отдельно стоящие корпуса очень большие, по 100 тысяч квадратных метров. Столько заводу не нужно было. И КАМАЗ отдал городу эти корпуса, в которых были сделаны центры развития. Там запустили энергетику, воду, полы сделали, остеклили и сдали площади в аренду малому бизнесу (индустриальный парк КИП «Мастер» — прим. ред.). Завод освободили от налогов и очень быстро окупили затраты. Город зарабатывал на этом несколько миллиардов. Я считаю, что это очень правильное направление. Есть очень хороший пример в Елабуге, где площади тракторного завода превратили в экономическую зону. КАМАЗ тоже надо присоединить к экономической зоне. Все корпуса, которые сегодня не нужны, так как завод в четыре раза меньше выпускает автомобилей, надо высвободить и сделать зонами для развития малого бизнеса. 

Источник: https://www.business-gazeta.ru/article/375601