Российско-американские отношения находятся на самом низком уровне с момента окончания холодной войны. И без того напряженная ситуация еще более обострилась после интервью президента США Джо Байдена, в котором он допустил резкий выпад в адрес своего российского коллеги Владимира Путина. Секретарь Совета безопасности РФ Николай Патрушев в беседе с корреспондентом “Ъ” Еленой Черненко рассказал, на каких условиях Москва в дальнейшем готова сотрудничать с Вашингтоном.

— Позвольте начать с Украины. В последние дни серьезно обострилась ситуация в Донбассе. Есть ли у России некие «красные линии», при пересечении которых она готова открыто вмешаться в конфликт на Украине?

— Мы таких планов не вынашиваем, нет. Но внимательно отслеживаем ситуацию. Исходя из ее развития будут приняты конкретные меры.

— А с чем, с вашей точки зрения, связано нынешнее обострение обстановки в Донбассе?

— Убежден, что это следствие серьезных внутренних проблем на Украине, внимание от которых власти пытаются отвлечь таким способом. Они решают свои вопросы за счет Донбасса, в то время как капиталы из страны давно утекают за рубеж, экономика по-прежнему держится только за счет обременительных иностранных кредитов, долг по которым растет, а те остатки промышленности, которые смогли удержаться на плаву, Киев распродает иностранцам, как сейчас принято говорить, по демократическим ценам. Даже знаменитый украинский чернозем и лес железнодорожными эшелонами вывозят за рубеж, лишая страну в том числе и этого актива. А взамен — лишь те самые пирожки, которые американцы раздавали на Майдане.

— Про американцев: насколько серьезным ударом для и без того напряженных отношений Москвы и Вашингтона стало скандальное интервью президента США Джо Байдена, в котором он утвердительно ответил на вопрос журналиста, является ли его российский коллега «killer»?

— Не хотелось бы проводить параллелей, но ровно 75 лет назад, в марте 1946 года Черчилль в присутствии президента Трумэна произнес знаменитую Фултонскую речь, в которой он объявил врагом нашу страну, своего недавнего союзника по антигитлеровской коалиции. Тем самым было положено начало Холодной войне.

— Вы хотите сказать, что и сейчас грядет новая эпоха длительного противостояния на грани войны?

— Мы бы этого очень не хотели.

У российского и американского народов сегодня нет поводов для вражды, нас не разделяет, как ранее, идеология. А вот поле для сотрудничества обширное.

Востребованность нашего взаимодействия возрастает с учетом пандемии, на фоне которой усиливаются вызовы и угрозы глобальной стабильности. Наблюдается эскалация военно-политической напряженности в ряде регионов, усиление международного терроризма и экстремизма, обострение межгосударственных противоречий, бедность, голод, сложная экологическая ситуация… Список можно продолжать еще долго, и каждая из перечисленных проблем несет в себе прямую угрозу человечеству.

Политическая ситуация сегодня действительно неблагоприятная, отношения двух стран на самом низком уровне с окончания Холодной войны. Однако многолетняя история отношений России и США показывает, что в решающие моменты наши государства демонстрировали способность налаживать сотрудничество, несмотря на разногласия.

Поэтому мы все же полагаем, что в Вашингтоне возобладает здравый смысл и будет начат предметный российско-американский диалог по вопросам, которые без конструктивного взаимодействия между нашими странами в принципе не могут эффективно решаться.

— То есть с российской стороны готовность к диалогу есть? О каких вопросах могла бы идти речь в первую очередь?

— Прежде всего это сфера стратегической стабильности и контроля над вооружениями. Здесь уже есть позитивный пример. Это наше общее решение о продлении Договора о стратегических наступательных вооружениях (ДСНВ.— “Ъ”), которое, безусловно, не было простым для американской администрации. Подобное достижение дает определенную надежду на установление нормального взаимодействия, несмотря на то, что проблематика сама по себе очень сложная и наши интересы далеко не всегда совпадают.

— С администрацией предыдущего президента США Дональда Трампа об этом за четыре года договориться так и не удалось.

— Они пытались давить на нас, навязывать решения, которые были бы выгодны только одной из сторон — США. Мы на такое согласиться не могли, хотя и проявляли готовность к компромиссам. Но этого было мало, Вашингтон хотел диктовать нам свои условия.

С новой администрацией по ДСНВ нам удалось достаточно оперативно договориться, причем на тех условиях, которые с самого начала выдвигала российская сторона.

— В каких сферах еще возможно сотрудничество?

— Определенный потенциал для совместной работы имеется по таким вопросам, как борьба с международным терроризмом и экстремизмом, организованной преступностью и другими вызовами и угрозами, а также по ряду региональных тем, среди которых — Сирия, ближневосточное урегулирование, ядерная проблема Корейского полуострова, Совместный всеобъемлющий план действий (в отношении Ирана.— “Ъ”).

США уничтожат авиапарк Договора по открытому небу

Востребовано взаимодействие по острым гуманитарным проблемам, таким как голод, загрязнение окружающей среды, борьба с изменением климата. Нельзя забывать и о дестабилизирующем эффекте пандемии, над преодолением которого тоже можно работать сообща.

Давно назрела необходимость обсудить вопросы кибербезопасности, особенно с учетом имеющихся у России озабоченностей и тех обвинений, которые нам выдвигаются уже не первый год.

— Владимир Путин в прошлом году направил в Белый дом комплексное предложение о сотрудничестве в киберпространстве. Новая администрация проявила к нему интерес?

— Они не хотят сотрудничать с нами в этой сфере, абсолютно безосновательно обвиняя нас в кибератаках на свои ресурсы. Никаких доказательств причастности российских властей к этим инцидентам они ни нам, ни широкой публике не предъявляют, но выставляют Россию чуть ли не главным агрессором в киберпространстве.

— Американские власти подозревают Россию в том, что ее спецслужбы стоят за взломом программного обеспечения компании SolarWinds, в результате которого якобы были скомпрометированы десятки тысяч устройств в государственном и частном секторе в США.

Какие американские общественные организации призвали к диалогу с Россией

— Это очередное огульное обвинение в наш адрес. Наше государство к этому взлому не имеет никакого отношения. Мы не исключаем, что в тех или иных компьютерных диверсиях могут участвовать хакеры, в том числе живущие в России или имеющие российское гражданство, но государство тут ни при чем. Мы многократно говорили американцам: если у вас есть подозрения, направьте нам конкретную информацию, мы разберемся. Не дают.

— По линии Совета безопасности РФ контакты с США планируется продолжать?

— Они продолжаются. В конце марта, в частности, у меня состоялся телефонный разговор с помощником президента США по национальной безопасности господином Салливаном…

— По чьей инициативе состоялась беседа?

— По американской. Кстати, она прошла в спокойной, деловой атмосфере, общались достаточно обстоятельно и конструктивно. Подобные контакты проходят и по линии наших заместителей, и на экспертном уровне.

Другое дело, что диалог не нужно ограничивать одними лишь официальными переговорами. Есть еще и так называемая дипломатия второго трека, и потенциал у нее весьма солидный. Я имею в виду контакты между научными сообществами двух стран, в сфере культуры, искусства, гуманитарного сотрудничества.

Эти направления партнерства часто незаслуженно отодвигаются на задний план. А ведь именно на этом уровне закладываются основы взаимного уважения и доверия, дефицит которого сегодня наблюдается в отношениях России и США.

— Возвращаясь к интервью Джо Байдена. Я все же очень хотела бы понять, как это заявление, после которого в Москву даже был отозван российский посол в США, повлияет на двусторонние отношения. Его можно назвать беспрецедентным?

— Затрудняюсь припомнить нечто подобное, даже если брать в расчет времена противостояния СССР и США. Самые фанатичные противники нашей страны, такие как Трумэн или Рейган, старались быть более сдержанными в публичных высказываниях. Хотя сегодня, когда постепенно открываются американские архивы и публикуются личные бумаги их соратников, мы понимаем, насколько оголтелую русофобию они проповедовали при закрытых дверях. Но все же они понимали, что в политике есть свои границы и их следует уважать. Правда, нельзя исключать, что американского президента намеренно спровоцировали на такое заявление круги, заинтересованные в нарастании напряженности в двусторонних отношениях…

— А после такого вообще возможны еще встречи на высшем уровне?

— Мы бы не хотели, чтобы этот инцидент перечеркнул такие перспективы. Тем не менее он, как я уже сказал, беспрецедентный. Надеемся, что в Вашингтоне тоже понимают ситуацию, которая сложилась.

— И что теперь? В Кремле ждут извинений?

— Нет. Как показывает практика, американцы в принципе не способны признать за собой вину ни при каких обстоятельствах…

Еще Буш-старший во всеуслышание объявил о том, что Америка ни перед кем и никогда не будет извиняться. Американской элите проще под любую ошибку подвести изощренную теорию, объясняющую, почему нужно было поступить именно так. Я бы назвал это синдромом Хиросимы.

Ведь США сбросили атомные бомбы на Японию совершенно без надобности, хотя прекрасно знали о том, что Красная армия начинает боевые действия против японской группировки в Маньчжурии, знали, что Токио готов капитулировать. А японцам, да и всему миру уже три четверти века твердят, что атомные удары были неизбежны. Даже выставляют это как некое наказание свыше. Помните, как Обама сказал в своей речи на траурном мероприятии в Хиросиме? «Смерть упала с небес». А то, что эта смерть упала с американского самолета по приказу американского президента, сказать не захотел. На наших глазах идет переписывание истории. Неудивительно, что японские дети уже плохо представляют, какая страна уничтожила Хиросиму и Нагасаки. Кто-то вообще думает, что СССР.

— Возвращаясь к современности. Чего ждет Москва от Вашингтона? Примирительных жестов?

— Оценивая перспективы российско-американского диалога сегодня, нужно трезво смотреть на вещи.

Пора уже признать, что для американского истеблишмента отношения с нашей страной не являются определяющими. Россия рассматривается исключительно через призму внутриполитической борьбы.

А если учесть беспрецедентно тяжелый характер внутренней ситуации в США сегодня, то прогнозы дальнейшего развития отношений трудно назвать обнадеживающими. Тем не менее, как я уже сказал, мы настроены на диалог в сферах взаимного интереса и надеемся, что США проявят такую же заинтересованность.

— Власти США называют Россию «угрозой» своей безопасности. Россия тоже видит в США «угрозу»?

— Главную угрозу мы сейчас видим в пандемии. Для США она, кстати, оказалась моментом истины. Стали очевидны проблемы, которые американские политики скрывали от своих сограждан, в том числе отвлекая их внимание на легенды об «агрессивной России».

Выяснилось, что главной угрозой жизни американцев является вовсе не злонамеренная Москва. В США число погибших от эпидемии превысило 560 тыс. человек — это ведь больше, чем их потери в обеих мировых войнах вместе взятых. Примерно столько же погибло во время самого кровопролитного конфликта в истории США, Гражданской войны 1861–1865 годов. И все случилось явно не по вине России.

При этом Америка считает себя вправе диктовать правила всему миру, определять судьбы человечества. Однако возникает вопрос: а есть ли такое право у страны, которая не смогла защитить жизнь более полумиллиона своих граждан от болезни?

— В России официальные цифры смертельных исходов от коронавируса в пять раз меньше — на уровне 100 тыс., но ведь Росстат сообщает, что в целом избыточная смертность по сравнению с допандемийным годом достигает тех же 500 тыс. Разве это не означает, что в России с коронавирусом все так же печально, как в США?

— У нас есть официальная статистика смертности от коронавируса, и оснований не доверять ей нет. Действительно, мы не были готовы к тому, что все будет развиваться именно таким образом и столь стремительно, никто не был готов, но мы справились. И сейчас активно помогаем другим в отличие от США, которые проявляют эгоизм. А между тем уже сегодня в наших силах прекратить шествие вируса по планете и сохранить не тысячи, а миллионы жизней. В том числе благодаря вакцинам, разработанным российскими учеными. На первом месте у нас, конечно же, вакцинация нашего населения, но мы при этом имеем возрастающую возможность и готовность делиться ими со всеми желающими независимо от их политического курса или места на мировой арене. Россия никогда не занималась политическими играми за счет жизни и здоровья людей, мы всегда смотрели на человечество как на единую глобальную общность, которую нельзя разделять по национальной принадлежности, расе, религиозным убеждениям. «Блэк лайвз мэттер» («Черные жизни имеют значение») или «Уайт лайвз мэттер» («Белые жизни имеют значение») — пускай решают на Западе. Для нашей страны единственно правильным лозунгом является «Олл лайвз мэттер» («Все жизни имеют значение»). Наши вакцины — еще одно доказательство этого.

— Миссия Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) не нашла следов искусственного происхождения вируса. Тем не менее по-прежнему распространена версия, что Китай спровоцировал пандемию умышленно.

— Я предлагаю вам обратить внимание на тот факт, что в мире как на дрожжах растут все новые и новые биолаборатории, находящиеся под контролем США. Причем по странному совпадению — в основном у российских и китайских границ. Уверяют, что это исследовательские центры, где американцы помогают местным ученым разрабатывать новые способы борьбы с опасными заболеваниями. Правда, власти тех стран, где эти объекты размещены, не имеют реального понятия, что происходит в их стенах.

В информационной кампании против Pfizer и Moderna Вашингтон увидел происки русской разведки

Конечно, у нас и наших китайских партнеров возникают вопросы. Нам говорят, что у наших границ функционируют мирные санэпидстанции, но они почему-то больше напоминают Форт-Детрик в Мэриленде, где американцы десятилетиями работают в области военной биологии. Кстати, надо обратить внимание на то, что в прилегающих районах фиксируются вспышки заболеваний, нехарактерных для этих регионов.

— Вы хотите сказать, что американцы там разрабатывают биологическое оружие?

— У нас есть веские основания предполагать, что это именно так.

— И что российские власти намерены с этим делать?

— Будем работать с нашими партнерами, в первую очередь на постсоветском пространстве. Заключать с ними договоренности о сотрудничестве в сфере биологической безопасности.

Хочу вам напомнить, что с химическим оружием у американцев тоже не все в порядке. В штаб-квартире Организации по запрещению химического оружия (ОЗХО.— “Ъ”) в Гааге и дня не проходит, чтобы американцы и их союзники не выступали с очередной главой антироссийского химического досье.

— Да, они обвиняют Россию в разработке и применении химического оружия, в том числе в отношении Сергея Скрипаля и его дочери Юлии, а также Алексея Навального.

— Но доказательств — ноль, аргументация тоже отсутствует, одни домыслы, причем не выдерживающие даже элементарной проверки. Вспоминается вопрос классика: а судьи кто? Россия в соответствии с ОЗХО все свои запасы химического оружия уничтожила, да еще и в рекордно сжатые сроки. А что США? Химоружия у них было изначально меньше, чем у России, примерно на треть, но у нас его уже нет, а у них на складах оно так и лежит. Они его уничтожают, конечно, но без энтузиазма, сроки продлили до 2023 года. ОЗХО такая ситуация не очень тревожит, лишних вопросов Вашингтону не задают.

Зато когда в Сирии происходили химические инциденты, то выводы делались мгновенно, причем с опорой на информацию пресловутых «Белых касок». Эта организация работала так «успешно», что иногда публиковала свои отчеты даже раньше самих инцидентов. Правда, менялись дата и место происшествия, а выводы все были под копирку, везде Башар Асад и Россия. Уже сейчас известно, какие доходы от этих провокаций под видом пожертвований получали руководители «Белых касок».

— В канун пандемии Россия призывала Запад временно отказаться от санкций против Сирии, Венесуэлы и других государств, находящихся в тяжелой гуманитарной ситуации. Но инициатива широкого отклика не нашла. Как вам кажется, почему?

— Все дело в геополитической стратегии, которую реализуют США и их союзники, разоряя весь мир и отстаивая собственную гегемонию как единственно допустимый вариант мироустройства. Как в свое время с иронией сказал генерал де Голль: становитесь за Америкой в колонну по двое, а не то плохо будет.

Права человека, верховенство закона, свободный рынок, уважение суверенитета — об этих ценностях западники кричат на каждом углу. Но хваленый западный либерализм предназначен для избранных. А вот с теми странами, которые США и Европа демократическими не считают, разговор совсем другой. Тут можно творить все, что угодно. Любые санкции под самыми ничтожными предлогами, навязывание кабальных кредитов, шантаж, конфискация активов, беспардонное вмешательство во внутренние дела… Я уже не говорю про развернутую американской юстицией охоту за гражданами суверенных государств. Тут вообще ни о какой законности речи не идет, это какие-то гангстерские методы, не имеющие ничего общего с международным правом.

Гендиректор Международного комитета Красного Креста о гуманитарной ситуации в Сирии

Если отдельному человеку или многим государствам не повезло перейти дорогу западным элитам, можно быть уверенным, что его не спасут никакие международные договоры об иммунитете или прогрессивные законы о неприкосновенности собственности и банковской тайне. Что стало с ливийскими активами после убийства Каддафи? Куда пропали резервы Венесуэлы после попытки свержения Мадуро? На Западе, кажется, уже вошло в обыкновение жить в том числе за счет разорения других стран. Вроде бы уже давно пали колониальные режимы, а привычки остались. Американцы забыли, наверное, что когда-то были колонией и их самих тогда разоряли британцы…

— Ну с интересами своих западных партнеров США тоже не всегда считаются. По крайней мере, так было при Трампе. Байден же обещал исправить ситуацию и уже предпринимает шаги в этом направлении.

— В преферансе есть такой термин — «американская помощь». Игрок якобы получает определенную помощь, но на самом деле существенно проигрывает. Не дай бог никакой стране дожить до такой помощи.

Но все это началось не при Трампе, а при другом президенте — Вудро Вильсоне. Если помните, в конце Первой мировой войны он послал войска в Европу на помощь Великобритании и Франции. Сколько потом расплачивались за это не только побежденные немцы, но и сами англичане с французами? Только когда Гитлер объявил, что готовится к походу на Восток, Германии списали долги.

Вашингтон против свертывания диалога с Россией

А как вел себя Вашингтон по отношению к союзникам во время Второй мировой? Мы в начале беседы вспомнили о Черчилле, давайте и его другое высказывание приведем, уже про американцев. «Мы думали, что они сдерут с нас шкуру, а они еще и мясо с костей снимут». Это он воскликнул тогда, когда США его вынудили обменять десяток военных баз в колониях на полсотни ржавых эсминцев, которые собирались уже резать на металлолом. Вот вам и атлантическая солидарность.

— Но это было давно, все же сейчас у американцев с союзниками иная модель отношений, хоть при Трампе она и подверглась серьезной проверке.

— Модель все та же. Ни для кого уже не секрет, что вступление в НАТО для государств, особенно небольших, равносильно утрате части суверенитета. Некоторые наши партнеры из Европы доверительно признаются, что прекрасно понимают бесперспективность навязанного им антироссийского курса, но ничего не могут поделать — за них все решают Вашингтон и Брюссель.

Утверждается, что альянс должен сдерживать Россию. А давайте посмотрим, кого НАТО сдерживает на самом деле. Казалось бы, на время кризиса можно прекратить бряцание оружием и взяться за более насущные задачи. Ничего подобного. Расходы НАТО в этом же году наращивались, вновь звучали призывы доводить их до 2%, и в результате совокупный бюджет альянса уже в 24 раза превышает военный бюджет нашей страны.

— Но это в абсолютных цифрах. Если посмотреть на реальную разницу в потенциалах, то она же не такая существенная.

— С абсолютными цифрами не поспоришь. Возникает вопрос: кто кого сдерживает? Вашингтон и Брюссель сдерживают Россию или же их задача — сдерживать развитие Германии, Франции, Италии и других европейских государств?

В НАТО констатировали невозможность скорого налаживания отношений с Россией

В целом НАТО уже трудно назвать военно-политическим блоком. Помните, как во времена феодализма вассалы были обязаны по первому требованию господина являться к нему со своим войском? Только сегодня они еще должны покупать у покровителя оружие, причем не считаясь со своим финансовым положением, в противном случае возникнут вопросы об их преданности. Об этом стоит помнить всем кандидатам в ряды НАТО, в том числе и тем, кто участвует в программах типа «Партнерство во имя мира». Цель у всех этих инициатив одна — не дать суверенным игрокам поднять голову и проводить прагматичную политику, направленную на собственное развитие.

— Раз уж мы говорим о Европе, хотелось бы спросить про недавний визит главы внешнеполитической службы ЕС Жозепа Борреля в Москву. По возвращении он сразу попал под шквал критики — дескать, спасовал перед русскими и провалил свою миссию. Вслед за этим глава МИД РФ Сергей Лавров сделал заявление о том, что Россия готова пойти на полный разрыв с Европой. Это реальный сценарий?

— Я слова Сергея Викторовича поддерживаю. В закрытые двери стучаться мы не будем, но мы к сотрудничеству готовы.

Взаимодействовать с Европой важно. Но быть вместе с Европой любой ценой — это не идея фикс российской геополитики. Тем не менее держим двери открытыми, потому что прекрасно понимаем: есть сиюминутная ситуация, на которую ориентируются западные политики, и в то же время есть исторические узы, веками складывавшиеся между россиянами и европейцами. Рвать их лишь потому, что поменялась конъюнктура, было бы неразумно. Мы готовы видеть европейских партеров за одним столом с нами при решении ключевых региональных проблем. Готовы сотрудничать по широкому кругу направлений в экономической сфере, в области науки, культуры и технологии. Сегодня, в разгар пандемии, это особенно важно. Сейчас Европе требуется помощь, многие европейские страны просят нас поделиться вакцинами ради спасения жизней своих граждан. И если наша помощь нужна, то мы ее готовы оказать.

— По вашему мнению, сотрудничество с США и Евросоюзом рано или поздно будет нормализовано?

—Каждая страна определяет свои национальные приоритеты и выстраивает линию на мировой арене так, как считает нужным. Диалог ради диалога, а тем более ради обмена взаимными упреками, думаю, никому не интересен.

И все же мы исходим из того, что в нынешней непростой международной обстановке сценарий нормализации отношений был бы оптимальным. Он соответствовал бы не только интересам Москвы и Вашингтона. Так было бы лучше для всего человечества. Подчеркну еще раз то, с чего мы начинали беседу. В мире сегодня есть целый ряд проблем, которые в принципе не могут быть решены без нормального сотрудничества между ведущими мировыми игроками — Россией, США, ЕС, Китаем, Индией.

Мы уже давно не в той эпохе, когда для глобального лидерства было достаточно иметь сильную армию и флот.

В современном мире в долгосрочном плане выигрывают лишь те страны, которые продвигают и реализуют позитивную повестку дня, нацеленную не на создание разделительных линий, а на объединение усилий человечества во имя всеобщего развития и процветания. Россия такую повестку предлагает и готова к ее совместной реализации.

Патрушев Николай Платонович

Личное дело

Родился 11 июля 1951 года в Ленинграде. Окончил Ленинградский кораблестроительный институт по специальности «инженер-механик» (1974), высшие курсы КГБ в Минске (1975).

С 1975 года работал в контрразведывательных подразделениях управления КГБ СССР по Ленобласти. В 1992 году назначен министром безопасности Республики Карелия. С 1994 года — руководитель ряда управлений Федеральной службы контрразведки, позже — ФСБ.

В 1998 году назначен замглавы администрации президента России — начальником главного контрольного управления, с октября 1998 года работал замдиректора ФСБ, руководителем департамента экономической безопасности. С 1999 по 2008 год — директор ФСБ. В 2001–2003 годах руководил контртеррористическими операциями на Северном Кавказе.

С 12 мая 2008 года — секретарь Совета безопасности РФ. Председатель межведомственной комиссии Совбеза по проблемам стратегического планирования и научного совета при ведомстве. Возглавляет наблюдательный совет Всероссийской федерации волейбола.

Генерал армии. Герой России. Полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством», награжден орденами Александра Невского, Мужества, Почета, «За военные заслуги», «За морские заслуги». Доктор юридических наук. Женат, есть двое сыновей: Дмитрий — министр сельского хозяйства России, Андрей — предприниматель.

Источник: https://www.kommersant.ru/doc/4762137?from=doc_vrez

Для России пандемия стала важным фактором национального сплочения и локализации интересов внутри собственных границ. Реальные последствия этого мы будем осознавать в предстоящие годы, но одно ясно уже сейчас: внутренняя устойчивость и развитие имеют для выживания большее значение, чем способность отвечать на внешние вызовы или пользоваться возможностями, возникающими за пределами российского государства, полагает Тимофей Бордачёв, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай».

Пандемия коронавируса, которая в полном объёме пришла в Россию год назад, в апреле 2020-го, максимально обострила вопрос об устойчивости современного государства к вызовам, имеющим объективное происхождение. Она, конечно, несравнима по масштабам угрозы с теми военными вторжениями, которые страна переживала на протяжении своей истории. Однако повсеместный характер этого вызова с самого начала делал именно такие аналогии наиболее уместными, тем более, в отличие от кризисов и катастроф 1990-х – начала 2000-х годов, он не стал продуктом развития российского государства. Экзогенный характер проблемы при этом сочетался с тем, что она впервые не имела конкретного источника в виде противника, которого можно было бы победить через единственное исключительное усилие.

Важнейшее последствие от пандемии, имеющее культурный характер, – это открытие собственной страны. Во-первых, поскольку национальные средства массовой информации были сконцентрированы на новостях из регионов, связанных с особенностями протекания пандемии в каждом из них. Повышенное внимание к деятельности региональных властей, которые получили достаточно широкие полномочия, способствовало формированию единого информационного пространства от Калининграда до Владивостока. Впервые в национальной истории основные новости на огромной территории были посвящены одной теме.

Во-вторых, впервые за последние тридцать лет жители России должны были проводить свой отдых дома – в городах, на своих дачах или путешествуя внутри национальной территории. Стал актуальным и начал решаться вопрос об ускоренном создании внутри страны инфраструктуры отдыха. Никто не спорит с тем, что большинство российских направлений серьёзно уступает по части комфортности привычным Европе или Ближнему Востоку. Не говоря уже о климатическом факторе, преодолеть который не может никакая государственная политика. Но даже если в будущем международные границы вновь станут открытыми – а в полной мере это вряд ли произойдёт в обозримом будущем, – появление такой инфраструктуры и привычка отдыхать дома будут и дальше способствовать локализации интересов российских граждан.

Таким образом, для России пандемия стала важным фактором национального сплочения и локализации интересов внутри собственных границ, реальные последствия которого мы будем осознавать в предстоящие годы. В первую очередь, речь может идти о понимании того, что внутренняя устойчивость и развитие имеют для выживания большее значение, чем способность отвечать на внешние вызовы или пользоваться возможностями, возникающими за пределами российского государства.

Эти изменения имеют стратегическую природу и неизбежно сказываются на внешней политике, обращаясь к тем особенностям стратегической культуры, которые при сохранении прежних масштабов открытости вряд ли оказались бы востребованными. Не случайно важнейшими сюжетами российской внешней политики за прошедший год стали углубление раскола в отношениях с Западом, более откровенный подход к взаимодействию с Китаем и попытки создать новую систему отношений со соседями, среди которых наиболее многочисленными являются страны, возникшие на месте республик бывшего СССР (последнее может интерпретироваться как «несколько от них дистанцироваться»).

Острый конфликт между Россией и Западом является продуктом масштабного изменения баланса сил на глобальном уровне и эволюции самой России через тридцать лет после того, как она приобрела новое качество и границы. Первое требует от большинства государств мира стремиться к максимизации своих преимуществ и провоцирует взаимное давление, попытки изменит баланс в свою пользу. Второе заставляет саму Россию отказываться от устоявшихся за столетия внешнеполитических привязанностей. Особенно драматичными эти изменения кажутся в сравнении с периодом после завершения холодной войны, когда Россия испытывала необходимость постоянного поиска компромисса с наиболее сильными партнёрами, получившими максимальные выгоды от исчезновения биполярного международного порядка.

Вплоть до последнего времени стремление к сохранению максимально конструктивных отношений на Западе оставалось центральным элементом «постсоветской» российской внешней политики. Сейчас оно присутствует только в виде риторики, основная цель которой – указать партнёрам на неприемлемость их поведения. Завершение постсоветского этапа развития для России требует прекращения попыток системной интеграции с Европейским союзом и готовности искать формулу устойчивых рабочих отношений с США.

Современные отношения между Россией и Китаем являются продуктом изменения глобального баланса сил и исторического опыта. Стремительное сближение позиций Москвы и Пекина, как и координация их действий на мировой арене, являются, конечно, результатом давления на обоих партнёров со стороны Запада. Обе державы понимают, что на протяжении долгого времени их успех в борьбе с основным противником будет зависеть от способности выступать единым фронтом. В этом отношении для колебаний остаётся всё меньше поводов – Москва и Пекин начали движение к созданию формального союза. Тем более что именно Китай показал высокие результаты в борьбе с пандемией. Исторический опыт подсказывает, что стремиться к чёткому распределению ролей по принципу «ведущего и ведомого» было бы ошибочным и может привести к нестабильности в долгосрочной перспективе. Поэтому сейчас Москва и Пекин пытаются избежать такого сценария отношений, хотя это и не просто.

Но что наиболее важно – год пандемии привёл в движение российскую политику на пространстве бывшего СССР. И здесь, на удивление, большая концентрация России на себе оказывается способна не ослабить, а укрепить её позиции в отношениях с региональными партнёрами и внерегиональными игроками. В первую очередь потому, что российская политика постепенно становится более требовательной и разнообразной. Этим она опровергает устоявшиеся о себе представления и погружает партнёров в непривычную ситуацию, что крайне для России полезно.

Один из важнейших вопросов, связывающих международную политику, историю и географию в Евразии, – это вопрос о трансформации геополитики постсоветского пространства за последние тридцать лет. Традиционная точка зрения состоит в том, что по мере приобретения исторического опыта каждое из суверенных государств, возникших на месте СССР, получало свои уникальные характеристики и постепенно их масштаб стал настолько значительным, что преодолел действие факторов, обеспечивающих существование некой общности.

Окончательно историю этой общности должна завершить трансформация России в «последнюю империю» – державу, по своим ресурсным показателям близкую к России до 1917 года, а по внешнеполитическому поведению – в национальное государство XXI века и участника глобального баланса сил. Именно это происходит сейчас, и практические последствия оказываются для одних стран обнадёживающими, а для других – обескураживающими.

Российская способность несколько дистанцироваться от пространства бывшего СССР имеет под собой серьёзную материальную основу – это сохранившиеся и частично увеличившиеся ресурсы и силовые возможности России, позволяющие говорить об определённой самодостаточности на международной арене.

Понимание масштаба этих ресурсов и возможностей произошло по мере самостоятельного развития России, в том числе – интеллектуального освоения того богатства, которое представляют собой Сибирь и Дальний Восток для российского государства. В этом смысле спровоцированное пандемией внимание к себе и своим проблемам легло на подготовленную почву.

Поворот на Восток, занимавший значительное место в российской внешнеполитической дискуссии последние десять лет, означал в первую очередь усиление связей со странами Азии и попытки интеграции в региональные торгово-экономические и политические отношения. Он во многом совершался нехотя – велика была инерция ориентации преимущественно на Европу, в Азии нет угроз безопасности для России, а создание действительно серьёзных экономических отношений в современных условиях практически невозможно.

Освоение Сибири и Дальнего Востока никогда не было центральной частью политического поворота. Но более объёмное видение из Москвы того значения, которое для России имеет расположенная за Уралом территория страны, стало наиболее важным результатом поворота, хотя и побочным. В каком-то смысле поворот помог России осознать собственные геополитические масштабы, что стало важным в условиях возвращения в силовую международную политику.

Было бы, наверное, неправильно интерпретировать современное состояние российской политики в отношении стран бывшего СССР в категориях «прощания». Естественные соображения безопасности останутся здесь связывающими не меньше, чем этические представления, несмотря на то, что военные возможности позволяют решать многие проблемы без прямого контроля над территорией. Российская политика скорее становится более гибкой. Хотя этически Москва всё равно воспринимает себя и бывшие республики СССР в качестве некой общности, способы дипломатического взаимодействия и глубина вовлечения в дела партнёров – это уже результат оценки каждой ситуации в отдельности. Из российской политики в СНГ исчезает шаблон, и это можно только приветствовать.

Одновременно важное значение может иметь то, что последствием внутренних изменений в новых странах становится втягивание в российскую периферию безопасности ранее внешних игроков. Таких как, например, Турция, Иран или Афганистан. Этот процесс не может иметь однозначного характера, но он определённо происходит. В результате мы можем наблюдать одновременно повышение требований к политике самой России, и расширение её возможностей для манёвра. Мы не можем быть уверены в том, что политика, например, Турции и дальше будет двигаться в сторону самостоятельности от Запада. Но сейчас турецкий активизм приносит России очевидную пользу, а присущие политике Эрдогана элементы авантюрного поведения делают его «приятным и удобным» партнёром.

Вряд ли найдётся в мире другая крупная держава, у которой ресурсы и силовые возможности настолько способствовали бы, а географическое положение и связанный с ним исторический опыт настолько препятствовали бы культуре самоизоляции, как у современной России.

Однако дискуссии на эту тему постоянно присутствуют и иногда приобретают вид политической концепции «медведя, который ходит в тайге». Для национальной внешней политики вызов пандемии имел опосредованный эффект – на мировой арене страна вела себя в целом как и большинство государств. То, что действиям Москвы был присущ меньший, чем у стран Запада, эгоизм, стало результатом желания закрепить за собой новое поле мировой политики и одновременно выполнить моральный долг, без которого Россия не может существовать.

Однако этот опосредованный эффект оказался, весьма вероятно, более значительным, чем любой прямой внешнеполитический вызов. Борьба с пандемией меняла Россию изнутри, и эти изменения важнее любых внешнеполитических манёвров или приспособления к состоянию международной политики.

Источник: https://ru.valdaiclub.com/a/highlights/izolyatsiya-mozhet-byt-tolko-bles...

На днях директор Института прогрессивного образования Анна Маркс направила главе Минпросвещения Сергею Кравцову предложение ввести в программу 10-11-х классов курс «Основы взрослой жизни» В рамках новой дисциплины планируется обучать школьников финансовой грамотности, основам психологии и межличностных отношений, правильному питанию, а также решению других «взрослых проблем». Потому что, согласно исследованию Института, 76% российских учащихся не довольны качеством школьной программы, многие из них отмечают, что она несовременна и оторвана от реальной жизни.

Ранее депутаты, чиновники и общественные деятели предлагали внедрить в школьную программу также уроки предпринимательства, киноуроки, курс по правам человека, военную подготовку, цифровую и медицинскую грамотность, генетику и архитектуру. В целом за последние 10 лет попытки расширить школьную программу за счет новых дисциплин осуществлялись более 40 раз.

Тем временем вице-премьер Татьяна Голикова сообщила, что около 30% школьников на сегодняшний день не справляются и с нынешним объемом знаний. Отчасти это связано с тем, в стране до сих пор не созданы «условия для получения качественного общего и среднего образования». Опросы родителей показывают, что около 70% учащихся занимаются дополнительно, самыми популярными предметами являются английский язык, математика и русский.

- Наиболее проблемным предметом у большинства младшеклассников уже много лет остается английский, - объясняет Лариса Терникова, мама двух детей школьников. - Материалы контрольных и проверочных работ абсолютно не соответствуют тому, что дети проходят на уроках, да и вообще качество преподавания оставляет желать лучшего. Чтобы иметь по предмету 4 или 5, нужно регулярно заниматься дополнительно. С математикой похожая история, на уроках полноценно все темы осваивать не успевают, соответственно, дома многое приходится объяснять родителям или же раскошеливаться на репетиторов. Вместо того чтобы добавить в программу дополнительный час математики или русского, время тратится на такой бесполезный предмет как ОРКСЭ, который дети вообще не воспринимают. Лучше бы чиновники совершенствовали качество имеющейся программы, а не пытались пропихнуть в школу новые, никому не нужные предметы.

По мнению педагогов, современная школьная программа излишне перегружена не только большим объемом обязательного для усвоения материала, но и многочисленными проверочными и контрольными.

- Сегодня в школьников стремятся впихнуть знания по максимуму, - объясняет кандидат педагогических наук Виктор Толмачев. - Очень часто это приводит к обратному эффекту. Советская программа школьного обучения была составлена грамотно и логично, про современную этого сказать нельзя. Сложные темы часто даются раньше времени на год, а то и два, кроме того, их изучение нередко выпадает на конец четверти, когда дети традиционно хуже усваивают материал. Еще один важный момент — сейчас в школах стало значительно больше проверочных и контрольных, в результате времени на закрепление материала у учителя просто нет. Все это приводит к тому, что ежегодно растет количество детей, которые не способны усвоить школьную программу. 30% неуспевающих — цифра катастрофическая, она говорит о системных проблемах в среднем образовании. По сути получается, что учебные заведения перекладывают ответственность за обучение детей на их семьи. Однако вместо того чтобы задуматься над этим, чиновники пытаются из года в год впихнуть в учебную программу очередной новый предмет, который впоследствии также окажется не усвоенным или попросту бесполезным.

Источник: https://www.mk.ru/social/2021/03/23/pedagogi-obyasnili-pochemu-tret-shko...

Труд для нашей цивилизации – категория сакральная. От отношения в тот или иной период к труду зависят не только качество производства или уровень образования, но и отношения между людьми, прочность связи поколений.

В Священном Писании труд возникает как искупление за непослушание, за грехопадение: «в поте лица твоего будешь есть хлеб твой». Но адамов труд – не сизифов труд, не бесконечное, бессмысленное вкатывание камня в гору. Труд Авеля, Ноя, Иосифа, учившего плотничать Иисуса Христа, угоден Богу. Это преобразование, преображение земного мира.

Именно такое отношение к труду было воспринято нашими предками. Оно живет в русских пословицах и поговорках: Бог труды любит; без труда нет добра; труд красит человека. Художники-передвижники постоянно изображали человека труда: косцы, пахари, бурлаки. Часто это был труд надрывный, труд-сверхусилие, но он ни у кого не вызывал презрения, насмешки, напротив, такому труду хотелось сопереживать, быть сопричастным, хочется утолить печали и снять усталость труждающихся.

Советский период не просто актуализировал человека труда, он романтизировал его. С плакатов и картин, с театральной сцены и киноэкрана на нас смотрел труженик – бодрый, сильный, неутомимый, всемогущий. Рабочим, колхозником, врачом, инженером или профессором он возникал в скульптуре и нас страницах книг. На гербе отечества были символы труда – серп и молот, результаты труда – взращенные колосья. Труд превращался в целое народное движение, следование за Стахановым и Пашей Ангелиной. Труд был философией общего дела, артельным образом жизни, державным устремлением, при котором редкие примеры безделья, праздности вызывали отвращение.

Но как же быстро всё это выветрилось. Как же скоро сумели преподнести работу как рабство, а труд как затруднение. Как легко труд перекодировали в удел неудачников. Как сильно захотелось легкого хлебушка.

При этом поразительно, что человек по-прежнему рождается трудолюбивым. Дитя, едва научившись ходить, порывается хоть чем-то помочь родителям, а отправляясь в школу, в первом классе, хочет знать, уметь и трудиться больше всех вокруг.

Но почему же потом молодой человек на вопрос «о чём ты мечтаешь?» отвечает: «выйти на пассивный доход»? Только не может сказать, каким усилием он заработает свой первоначальный капитал, чтобы потом беззаботно жить на проценты. Почему уже взрослые студенты всерьёз обсуждают то, как на ставках на спорт «с десяти рублей поднять миллион»?

Когда происходит этот разрыв, это отречение от труда? Убеждён, что мы упускаем сегодня средний школьный возраст. Когда в начале 2000-х мы учились в педуниверситете, на занятиях по педагогике и психологии буквально как установку нам давали следующее: «не пытайтесь чему-то учить подростков, в школу они будут приходить только пообщаться, 6-8 классы надо просто пережить, а учёба будет до и после». Так и действуем уже много лет, так и играем в поддавки с этим возрастом. А подросток чувствует нашу слабину, знает, что за «пубертат», за «игру гормонов» ему простят многое. В школу пришёл, провёл весь день, как большую перемену – и на том спасибо.

Многие из них опомнятся, возьмутся за ум, захотят сдать ЕГЭ, помня только падежи из начальной школы. Станем, конечно, навёрстывать, форсировать, станем отвоёвывать потерянное время. Но кто-то ведь так и не выберется из праздного состояния, всю жизнь проживёт подросток. И дело не только в упущенных знания: учеба – это школа труда, это особый, один из самых сложных, видов труда. Три года праздности – и «орган», «клетка», что отвечает в человеке за труд, атрофируется, отмирает.

А между тем не правы психологи. Подросток по природе своей очень расположен к учёбе. Только останешься с ним лицом к лицу, заглянешь в глаза, найдешь нужное слово, и запоминает тринадцатилетний быстрее, чем шестнадцати летний, и жажда знаний у него больше, и забот в голове и в сердце меньше, чем будет через пару лет. И, оказывается, если захочет, поймёт, что от безделья устаешь быстрее, чем от труда. Поймёт, что нынешний труд – это не просто залог достатка в будущем, а поиск себя самого: только через труд можно осознать, что ты любишь, что можешь, чего хочешь, каков ты.

Источник: https://izborsk-club.ru/20882

«Все больше исследователей и политиков пытаются убедить нас в том, что национальное государство со всеми его атрибутами и социальными обязательствами неадекватно современному миру. Действительно, отрицать серьезные изменения прерогатив государств – как внутри, так и вовне – нельзя. Однако и преувеличивать проблемы, связанные с трансформацией мировой системы и пересмотра роли государства в ней также не стоит. … В обозримом будущем именно за государствами сохранится роль основных участников мировой политики, на которых лежит ответственность за глобальную безопасность и развитие».

Вопрос о государстве приобретает в настоящее время
особенную важность и в теоретическом, и
в практически-политическом отношениях.

В.И. Ленин

В условиях глобализации политико-территориальный идеал национального государства «тускнет». В ХХI в. оно уже не выступает в качестве единственного субъекта, монопольно интегрирующего интересы крупных социальных и экономических общностей и представляющего их на мировой арене. Транснациональные участники играют всевозрастающую роль в мировом политическом процессе и настаивают на том, что элементарная неэффективность государства заставляет сокращать его полномочия, ограничивать суверенитет. Все больше исследователей и политиков пытаются убедить нас в том, что национальное государство со всеми его атрибутами и социальными обязательствами неадекватно современному миру.

Действительно, отрицать серьезные изменения прерогатив государств – как внутри, так и вовне – нельзя. Однако и преувеличивать проблемы, связанные с трансформацией мировой системы и пересмотра роли государства в ней также не стоит. Несмотря на неопределенность и неоднозначность путей развития современного мира как сложной и иерархической структуры, можно утверждать, что в обозримом будущем именно за государствами сохранится роль основных участников мировой политики, на которых лежит ответственность за глобальную безопасность и развитие. Все это закономерно актуализирует вопросы, связанные с поиском оптимальных моделей развития национального государства.

Для России эти вопросы имеют сегодня не только теоретическую, но и практически-политическую важность. Сохраниться как субъект мировой политики, обеспечить безопасность и благополучие своих граждан Россия может, лишь будучи «суверенной и влиятельной страной». Но для этого «мы должны не просто уверенно развиваться, но и сохранить свою национальную и духовную идентичность, не растерять себя как нация. Быть и оставаться Россией»[1]. Именно поэтому речь применительно к настоящему и будущему нашей страны должна идти не только о государстве как политическом институте, как некоем конструкте, но и о том, что составляет его сущность, определяет его природу – о государственности.

Современная политическая наука имеет уже довольно богатый багаж знаний по этим вопросам. Тем не менее дискуссионность заявленной проблемы, а значит, и исследовательский интерес к ней не ослабевает.

Эволюция концепта «национальное государство»

Впервые разные по типу политического устройства, размерам, мощи, религиозной и культурной среды политические образования «уравнял» Н. Макиавелли, обозначив их как lo stato, то есть государства-состояния, что было эквивалентно понятию «политический порядок». В научном дискурсе за семейством этих политических порядков закрепилось понятие «государство». Трансформации буржуазных революций с сопутствующими установлениями – развитием гражданского общества, капиталистической экономики, формированием новых отношений между государством и обществом, новых коллективных идентичностей – создали условия для возникновения национальных государств. Как заметил А. Смит, «со времен Французской революции национальное государство стало доминирующей, а скоро и почти единственной легитимной формой политической организации, а также основным «двигателем» коллективной идентичности» [2, с. 70].

Новое время породило новые стандарты организации каждого конкретного общества: политическая власть оказалась соединенной с конкретной территорией и его населением через принцип суверенности. В свою очередь Ч. Тилли, также относя появление национальных государств к началу XIX в., выделил два необходимых условия для их возникновения. Это «способность государства отслеживать, ограничивать и контролировать ресурсы (включая культурные) в пределах собственной территории» [3, с. 132] и готовность других государств согласиться с правом данного государства регулировать указанные сферы. Иными словами, национальное государство должно обладать состоятельностью, которая характеризует внутреннее развитие социума, и статусностью, что позволяет определить место этого государства в мировой системе.

Современные национальные государства многоголики. Однако концептуализация этого понятия выявляет некие устойчивые типы, а также варианты развития национального государства. Выделим концепции «размерности» и «политического порядка». Последняя, как правило, рассматривает четыре модели: нация-государство, государство-нация, государство-консоциация и квазигосударство.

Начнем с концепции размерности, основывающейся на параметрах масштабности (размера территории) государств и их функций в международных системах. Так, Ж. Коломер на основании этого критерия различает: большие по масштабу структуры или империи; средние – «суверенные государства» в нормативном политологическом смысле и «малые нации», то есть структуры небольшого масштаба. Современные империи (Америка, Китай, Европа, Япония и Россия), по Ж. Коломеру, определяются очень большой территорией и населением; отсутствием закрепленных или постоянных границ; соединением разнообразных групп и территориальных единиц; набором многоуровневых и часто взаимно пересекающихся юрисдикций. Еще пять больших стран ученый относит к имперскому типу. Это Индонезия, Индия, Бразилия, Пакистан, Бангладеш. Австралия и Канада сопоставимы с империями по территориальным размерам, но недонаселены [4, с. 3,5].

«Суверенные государства» или государства-состояния, по мнению ученого, должны обладать большими или средними размерами (как территории, так и населения); постоянной территорией и формально закрепленными границами; суверенитетом, понимаемым как монополия верховной власти над территорией и проживающим на ней населением; монополией на исключительную юрисдикцию и гомогенным порядком. При этом государства-состояния могут быть двух видов: нации-государства и многонациональные государства. Однако последние, сохранившие гетерогенный этнический, культурный, религиозный состав, отличаются, по мнению ученого, неэффективностью. «Такая роскошь, как многокультурность, позволительна только империям» [4, с. 20]. В свою очередь к «малым нациям» относятся политические образования малых размеров с высокой степенью этнической гомогенности, с простыми и мягкими формами правления.

Существующие тренды мирового развития, по мнению ученого, ведут к увеличению числа демократических «независимых и автономных стран» малых размеров, появляющихся на месте средних государств-состояний, что приводит к постепенному «стиранию» последних с политической карты мира. Таким образом, Ж. Коломер интеллектуально обосновывает процессы демонтажа национального государства, убеждая нас в том, что благополучие народов зависит от «таких обширных демократических империй, как США и ЕС». Более того, ученый полагает, что «подобные Китаю традиционные империи или иные зоны сопоставимого масштаба (видимо, имеется в виду Россия. – Е.П.) также могли бы освободить «малые нации», если бы стали достаточно эффективными в обеспечении обширных общественных благ и либерализовались бы сами». Профессор даже утверждает, что проект «построения национального государства» опасен для «демократических империй», так как именно суверенные государства «парадоксальным образом способны стать угрозой свободе и демократии, поскольку они смогут возродить старые конфликты или создать новые отношения соперничества и вражды» [4, с. 40].

Ж. Коломер далеко не первый, кто попытался установить связь размерности государства с его состоятельностью и устойчивой государственностью. В 1957 г. в университете Пуэрто-Рико Л. Кор обнародовал свою теорию размера. Согласно этой концепции, решение политических/геополитических, социально-экономических, культурно-идентификационных проблем зависит от величины государства. По мнению ученого, единственным надежным методом борьбы с широкомасштабными жестокостью и преступностью является создание «системы социальных единиц настолько малого размера, что накопления и уплотнения коллективной силы до опасной точки просто не произойдет». В доказательство Л. Кор приводит такое утверждение: «если мы хотим снизить уровень преступности в Чикаго, мы не должны образовывать его жителей или населять город членами Армии спасения. Мы должны уничтожить сообщества размером с Чикаго» [5, с. 56].

На основе проведенных исследований Кор предложил новую политическую карту Европы, прогнозируя, что Россия и США останутся большими империями, которые в окончательной схватке разделят влияние над «Мировым Государством Объединенных Наций». В части своих построений, касающихся Юго-Восточной Европы, ученый отчасти оказался прав. «На месте государств средних размеров, таких, как Испания, Югославия, Чехословакия, Румыния и Польша получим, – писал ученый, – урожай малых государств, таких, как Арагон, Валенсия, Каталония, Кастилия, Галисия, Варшава, Богемия, Моравия, Словакия, Рутения, Славония, Словения, Хорватия, Сербия, Македония, Трансильвания, Молдавия, Валахия, Бессарабия и т.д.» [5, с. 77-78]. Как известно, процесс дробления по стюгославского пространства привел к появлению шести новых государств, среди которых одно – Республика Косово – остается непризнанным. Причем дезинтеграционные тенденции в этом регионе все еще остаются непреодоленными. На месте Чехословакии возникло два государства. Ситуация в Испании также далека от стабильности.

Л. Кор считал, что его карта отражает «естественный и исходный ландшафт Европы», а «искусственными структурами являются именно великие державы, возникшие в ходе завоеваний и которым в силу этого приходится тратить много усилий на поддержание своего существования» [5, с. 78-79]. Таким «возвращением Европы к естественному состоянию» ученый полагал возможным решить вопрос пограничных конфликтов, а также избавиться от проблемы меньшинств в результате обретения или восстановления суверенитета «малых наций». На самом деле практика дробления доказала как раз обратное – конфликтность и нарушение прав меньшинств стали необъемлемыми спутниками современных международных отношений. Иными словами, такая модель развития не только Европы, но и других регионов мира представляется ошибочной.

Очевидная недостаточность фактора размера при анализе формирования государственности потребовала от исследователей его дополнения: и Л. Кор, и Ж. Коломер рассматривали процесс встраивания «малых наций» в орбиты империй как закономерный. Фактически, оба исследователя рисуют зонтичную картину современного мира. И если Л. Кор в значительной степени ее прогнозировал, то Ж. Коломер ее фиксирует, что «нынешний мир все больше организуется за счет взаимного наложения обширных пространств «имперского» размера при одновременном увеличении числа самоуправляющихся малых сообществ», и выделяет три фундаментальные сети отношений: «союзы по обеспечению обороны и безопасности, торговые и экономические соглашения и зоны языка и общения» [4, с. 31].

В свою очередь М.В. Ильин, во многом отталкиваясь от концепции Ж. Коломера, предлагает различать четыре основных класса государств, основанных на пространственных параметрах: мега-, макро-, мини- и микрогосударства. Мегагосударства – это большие многосоставные страны с относительно усиленными внешними аспектами суверенности, избыточной статусностью и сильно выраженным имперским синдромом. Важнейшей функцией мегагосударств является организация международной среды. Это традиционная роль так называемых великих держав. Прочные позиции, по мнению ученого, в списке мегагосударств занимают США, Россия, Китай, Япония. С разного рода оговорками к этому классу могут быть отнесены Великобритания, Германия и Франция, а также Индия, Бразилия и, может быть, Южная Африка.

Макрогосударства – довольно крупные страны с относительно сбалансированными внешними аспектами суверенности и достаточной статусностью. Они обладают значительным населением, территорией и ресурсной базой. Важнейшей функцией макрогосударств в мировой политике является оформление силовых линий между полюсами международной системы, которые создаются мегагосударствами. К ним могут быть отнесены Аргентина, Ирак, Иран, Мексика, Польша. Минигосударства - небольшие страны, по мнению ученого, характеризуются очень умеренными внешними аспектами суверенности и ослабленной статусностью. Они обладают небольшими населением и территорией. У них достаточно сильно выражен комплекс зависимости (политической и экономической), хотя в некоторых аспектах они в состоянии обеспечивать вполне самостоятельное проведение внутренней и даже внешней политики. Важнейшей функцией мини-государств является насыщение силовых линий мировой политики разнообразным потенциалом. Заметно уклониться от силовых линий и занять самостоятельную позицию мини-государствам крайне сложно. Это может отчасти обеспечиваться статусом нейтральной страны, что до той или иной степени используется мини-государствами. Однако подобный подход имеет свои пределы (риск попасть в класс государств-изгоев).

Микрогосударства – это совсем малые как по размерам, так и по количеству населения образования с существенно ослабленными внешними аспектами суверенности и низкой статусностью. У них очень сильно выражен комплекс зависимости. Важнейшей функцией микрогосударств является чисто инструментальная роль формального самоопределения территорий, которые по разным причинам не могут находиться под прямым контролем мега- или макрогосударств. К числу главных характеристик этой группы относятся демонополизация принуждающего насилия, принятие иностранной валюты как внутренней денежной единицы, включение во внешние таможенные режимы, свертывание армий вплоть до полного отказа от них и наличия на территории иностранных воинских контингентов [6].

Несмотря на критику теории размера, следует отметить, что территория/размерность государства, а также его способность/неспособность влиять на мировую политику являются одними из важных факторов формирования устойчивой и самодостаточной государственности. Поэтому типология государств, в основе которой лежат факторы размерности, признания и включенности в мировую систему, представляет несомненный научный и практический интерес для прогнозирования будущего Российского государства.

Среди типов государств, основанных на принципах организации политического порядка – концепция политического порядка – выделим такие, как нация-государство, государство-нация, государство-консоциация и квазигосударство.

В самом общем смысле нация-государство – это сочетание особой политической формы национально-территориального суверенитета и культурной (языковой и/или религиозной) однородности какой-либо общности, возникшее как продукт эпохи Модерна и ставшее своеобразным его символом. Специфика этой формы определяется требованиями гомогенности общности. Кроме того, для нации-государства характерны: приверженность одной культурно-цивилизационной традиции; ассимиляторская культурная политика; унитарное государственное устройство либо структура мононациональной федерации, а также принципы республиканизма, как правило, с широкими полномочиями главы государства.

В процессе государственного строительства по модели нации-государства при наличии более чем одной этнической группы доминирующая нация, как правило, проводит ассимиляторскую политику чуждых ей этнорелигиозных сегментов. Это может проявляться в мягкой дискриминации. Например, в обязательной сдаче экзаменов на языке титульной нации для получения гражданства или в вертикальной социализации представителей только определенной национальности или религии, так называемый османский опыт. Не является исключением и жестокая форма: религиозные и межэтнические войны, итогом которых может стать как выдворение «чужих» за пределы нового государства, так и их полная ассимиляция. Самыми яркими примерами такого «политического порядка» могут служить процессы государственного строительства с начала 1990-х гг. в Хорватии и в Косово.

С конца прошлого века активно продвигается тезис о том, что процессы глобализации существенно трансформируют природу национального государства, лишают его части функций, перераспределяя их на уровень наднациональных структур. По этому поводу Э. Хобсбаум писал, что новейшая история «будет в значительной степени супранациональной и инфранациональной, но даже инфранациональность – независимо от того, рядится ли она в одежды какого-либо мини-национализма или нет, – станет симптомом упадка старых наций-государств в качестве эффективно действующих структур. Ведя речь о «нациях-государствах», «нациях» или этнических/ языковых группах, история прежде всего показывает, как они отступают на второй план перед лицом нового, супранационального преобразования мира, сопротивляются ему, поглощаются им или адаптируются к нему» [7]. Таким образом, верификация положений о трансформации национального государства через мини- и микрогосударства к неоимперским, супранациональным образованиям, имеющая место в работах многих авторов (Л. Кор, А.Д. Смит, Ж. Коломер, Ш. Эйзенштадт), свидетельствует об определенном научном и практическом тренде, направленном на серьезную трансформацию национального государства-состояния вплоть до его полного уничтожения.

Однако движение в сторону супранациональной государственности вовсе не означает, что нации и национальные государства исчезнут из Истории. Более того, негативные последствия глобализации ведут к росту национального самосознания и к поиску оптимальных условий для сохранения и развития наций и народов. Альтернативное либеральному проекту глобализации государство неизбежно опирается на нацию и национализм в их позитивном историческом смысле.

Культурное и этнорелигиозное многообразие большинства стран мира определило интерес политиков и научного сообщества к другой модели – государство-нация. Одними из первых на весьма опасную тенденцию, согласно которой каждое государство стремится стать нацией-государством, а каждая нация – стать государством, обратили внимание Х. Линц и А. Степан. Исходя из позиции, что «нация не обязательно равнозначна народу государства», исследователи предлагают формировать государственность с использованием «немажоритарных и неплебисцитарных формул», то есть речь идет о реализации современными обществами не модели нация-государство, а модели государство-нация.

Главные отличия государства-нации как поликультурного и многонационального образования заключаются в том, что, во-первых, население страны состоит из приверженцев более чем одной культурной и цивилизационной традиции, однако это не препятствует столь же «сильной идентификации и преданности со стороны граждан» [8, с. 25-26] общему государству, как и в нации-государстве. Во-вторых, признается и поддерживается более чем одна культурная идентичность. И наконец, этой модели адекватна федеративная форма государственного устройства, часто ассиметричная.

Модель государства-нации при всех плюсах не лишена недостатков. По мнению ее критиков, существование нескольких сегментов в пределах одной политической рамки способно повлечь самые негативные последствия либо для территориальной целостности государства, либо для его демократического характера (если таковой имеется), либо для того и другого вместе. Кроме того, «государство-нация по своей природе стремится к культурно-языковой однородности, даже не придавая этой цели радикального или метафизического смысла» [9, с. 24].

Практическое осуществление модели государства-нации осложняется не столько языковым и культурным различием (в ряде стран его либо нет, например, очень близкие языки: хорватский, сербский и боснийский языки, либо оно незначительно – общее прошлое и т.п.), сколько исторической памятью о знаковых, эпохальных событиях и идентичностью на основе противопоставления враждебному окружению. Идентичность как способ личного или группового самоопределения, как источник формирования групповых общностей непосредственно связана с политической культурой прежде всего на основе лояльных представлений: «мы-они» и агрессивных: «свой-чужой». Апелляция к той или иной идентификационной группе извне порождает синдром внешней угрозы своей идентичности, а соответственно, и стремление найти своего покровителя и защитника. Этот синдром усиливается наличием стран-соседей, которые могут реально представлять ирредентистскую угрозу или спекулировать на этом. Например, Сербия и Хорватия относительно Боснии и Герцеговины; Косово, Албания, Болгария и Греция относительно Бывшей югославской республики Македонии. В свою очередь, Косово относительно Албании.

И. Валлерстайн справедливо отметил, что «существование наций – это миф в том смысле, что все нации являются социальными образованиями и основная роль в их создании принадлежит государствам... К концепции национального государства следует относиться как к асимптоте, к которой стремятся все государства. Некоторые государства уверяют, что они «многонациональны» и единая нация им не нужна, но даже они пытаются создать у себя некую идентичность, которая объединяла бы все государство...» [10, с. 139-140]. Иными словами, новые государства при наличии дилеммы гражданская – национальная идентичности в первую очередь формируют идентичность национальную.

В этой связи особый интерес применительно к анализу процесса государственного строительства в поликультурных, многонациональных сообществах вызывает модель государства-консоциации, предложенная А. Лейпхартом, дополненная Г. Лембрухом, Д. Горовицем, Б. Рейли и Г. Хейлом. Основная идея консоциации заключается в создании модели управления, в которой учитывались бы интересы всех сегментов общества. В политической практике это должно иметь выражение в возможности сегментов, возникших в результате религиозных, идеологических, культурных или расовых различий и разногласий между представителями общественных групп и социальных слоев, равным образом оказывать влияние на процесс принятия решений. Проще говоря, в обществах, где процесс выработки единого культурного кода, идентификации еще далек от завершения, оптимальным видится политический порядок, основанный на консенсусе и максимально возможном включении представителей всех меньшинств в процесс управления. Модель государства-консоциации особенно актуальна в процессе постконфликтного урегулирования и институционального строительства в многоэтических сообществах.

К основным характеристикам консоциации относятся: 1) осуществление власти большой коалицией, представляющих все значимые группы многосоставного общества; 2) пропорциональность как основной принцип политического представительства; 3) взаимное право вето при принятии общественно важных решений как гарантия учета интересов меньшинств; 4) высокая степень автономии общественных групп в решении внутренних вопросов каждой из них. Решения, касающиеся всего общества, принимаются большой коалицией, внутрисегментные вопросы могут решаться автономно.

Успех модели консоциации зависит не только от реализации этих характеристик, но и от таких условий, как четкое разделение (идеологическое, этнорелигиозное, пространственное) сегментов, баланс сил, наличие внешних угроз и малый размер страны. Эти условия создают благоприятную среду, облегчая как реализацию принципа пропорционального представительства и создания коалиции, так и проведение автономной политики. Однако эффективность консоциации возможна лишь при наличии в обществе не более четырех сегментов.

Следует отметить, что вышеперечисленные условия консоциации имеют не только благоприятные последствия для государственного образования. Например, четкое разделение сегментов и их автономность могут легко превратиться в фактор внутренних (межнациональных) конфликтов и привести к сецессионному движению, а право вето меньшинств может завести в тупик политический процесс и спровоцировать политический кризис. Так, Союз Сербии и Черногории, воспроизводивший все параметры консоциации, закончился расколом. Итак, главные вывод относительно этой модели следующий – успех консоциации возможен только при условии, что существующие сегменты хотят сохранить общее государство и только в укреплении единой государственности видят возможности для реализации своих интересов.

Еще одной моделью политического порядка, которая в условиях глобализации активно реализуется при помощи внешних сил в различных частях мира, является модель квазигосударства. Понятие «квазигосударство» было впервые выделено в научный оборот Р.Х. Джексоном и К. Росбергом в 1982 г. на основе изучения процессов деколонизации в Африке [11]. Именно новые африканские государства составили ядро группы государств, которые стали обладать формальной статусностью, т.е. были включены в мировую систему за счет их полного признания. Однако они не обладали необходимой долей состоятельности, так как сами не смогли обеспечить адекватное функционирование собственных государственных институтов. Если ослабление состоятельности квазигосударства достигает качественного предела адекватного функционирования государственных институтов, когда на соответствующей территории не может поддерживаться минимальный порядок, то его обычно характеризуют как несостоявшееся государство – failed state.

Модель квазигосударства отличается симуляцией обязательных характеристик и функций государства-состояния. Воспроизведение внешней формы государственных институтов без восприятия их содержания и, главное, без понимания логики обретения этих институтов ведет к негативным эффектам. Институты учреждаемого государства, с одной стороны, не способны адекватно осуществлять функции тех внешних институтов, которые заимствовались, а с другой – они также не имеют достаточной связи с автохтонной почвой, чтобы трансформироваться и прижиться в новой среде [12].

Необходимо еще раз подчеркнуть, что главенствующая роль в процессе реализации модели квазигосударства принадлежит внешним игрокам: государствам, наднациональным и транснациональным структурам. Как писал З.Бауман, «слабые государства – это именно то, в чем Новый Мировой Порядок, слишком часто обладающий чертами нового мирового беспорядка, нуждается, чтобы поддерживать и воспроизводить себя. Слабые, «квазийные» государства легко могут быть сведены к (полезной) роли местного полицейского участка» [13, с. 68]. Квазигосударственность может пониматься как «фантомная» или «призрачная», которая реализуется в моделях государства-фантома (Босния и Герцеговина) и государства-призрака (Косово) [14], [15]. Статусность и состоятельность этих государств зависят прежде всего от глобального контекста, т.е. от роли внешних наднациональных структур (ЕС, НАТО, ТНК) и/или внелегальных (криминальных и террористических) сил. Самым важным фактором возникновения и существования квазигосударства является его нужность ведущим игрокам мировой политики. Посредством таких государств транснациональные структуры могут легко управлять политическим пространством и оказывать опосредованно влияние на целые регионы.

Итак, моделей «политического порядка» – национального государства – множество. Однако если мы видим будущее России как государства-состояния, то важно помнить о четырех главных его характеристиках, впервые обозначенных Дж.Р Страйером:

– во-первых, это четкие границы в пространстве и продолжительность во времени;

– во-вторых, функционирование деперсонифицированных и относительно устойчивых политических институтов, независимых от конкретного носителя власти;

– в-третьих, высокая степень легитимности институтов, выражающаяся в принятии большинством населения самой идеи о необходимости верховной власти;

– наконец, в-четвертых, высокая степень лояльности большинства населения по отношению к власти [16, с. 5].

Реализация этих характеристик на практике позволяет констатировать успешность национального государства – государства-состояния.

Государственность как особое качество государства

В современной политической науке понятие государственность является не только одним из самых востребованных, но и одним из самых дискуссионных. Все больше исследователей предпочитают говорить о государственности как «особом качестве» государства, хотя чаще всего это понятие используется как синоним государства, а также для обозначения какого-либо этапа в развитии государства конкретного исторического периода (российская государственность, постсоветская государственность).

В отечественной политической науке одним из первых обратил внимание на этот «феномен» М.В. Ильин. Развивая идеи Дж.П. Неттла [17], он предложил рассматривать государственность как понятийную категорию, включающую понятия статусность, то есть «принадлежность к сообществу государств-состояний», и состоятельность, то есть «соответствие своей собственной природе государства-состояния» [18]. Если состоятельность характеризует внутреннее развитие социума, результатом которого может стать государство, то статусность позволяет определить место этого государства в зависимости от масштабности и международных функций в мировой системе. Таким образом, членение государственности на составляющие – статусность и состоятельность – позволяет выявить не только причины генезиса государственности, но и с минимальной долей погрешности определить результаты ее развития. Один из выдающихся современных исследователей государства Ч. Тилли под состоятельностью понимает «степень, в которой инструменты правления дифференцированы, централизованы, автономны и формально скоординированы друг с другом» [19, с. 32]. Иными словами, состоятельность показывает способность, потенцию социума организовать политическую рамку своего бытия, то есть создать государство.

На основании мировой практики и накопленных политической наукой знаний полагаю справедливым утверждать, что государственность есть результат исторической, экономической, политической и внешнеполитической деятельности конкретного социума по созданию относительно жесткой политической рамки, обеспечивающей территориальное, институциональное и функциональное единство, то есть собственного государства-состояния, национальной политической системы. Однако то, как будет протекать процесс формирования государственности, каковы будут его результаты – возникнет ли государство-состояние, способное не только получить некий статус в системе международных отношений, но и играть определенную роль в мировой системе, зависит от исторически обусловленной комбинации внутренних и внешних факторов. Поэтому проблема факторов, влияющих на процессы формирования государственности, становится определяющей при анализе данной понятийной категории.

Под факторами как аналитическими единицами следует понимать материальные и нематериальные структуры, институты и процессы, обуславливающие формирование государственности. Очевидно, что учесть весь набор факторов, влияющих на формирование государственности, начиная от структур, институтов, процессов и заканчивая нормами, восприятиями или устремлениями, невозможно. Поэтому целесообразно сделать выборку самых существенных факторов, без которых понятие «государственность» раскрыть невозможно. Выборка может быть сделана на основе работ А.И. Агеева, Р.Н. Долныковой, а также «Политического атласа современности» под редакцией А.Ю. Мельвиля.

В свою очередь полагаю, что к внутренним факторам, определяющим государственность, следует отнести размерность, демографические и этнорелигиозные, социально-экономические, политические и социокультурные конструкты конкретного социума. Базовыми внешними должны стать факторы, показывающие уровень экономической, военной и политической зависимости/независимости от других стран, наднациональных структур и глобальных проблем современности. Соотношение именно этих факторов показывает способность/неспособность государства состояться и занять определенное место в мировой системе. Комбинация названных факторов позволяет выявить определенные механизмы формирования состоятельности и статусности в каждом конкретном случае. По этой схеме можно не только оценить настоящее, но и спрогнозировать будущее российской государственности [20].

Концепты отмирания национального государства

Глобализация не только меняет социоэкономическую и политическую картину мира, но и трансформирует внутреннюю сущность государства, изымая у него функции организации и управления физическим и политическим пространством. Так, согласно Ф. Боббитту, на смену нации-государству идет рынок-государство или рыночное государство. «В эпоху наций-государств государство брало на себя ответственность за благосостояние групп. В рынке-государстве государство несет ответственность за максимальное увеличение возможностей, доступных индивиду. Это означает снижение транзакционных издержек выбора, который делает индивид ...ограничение, а не усиление правительств» [21, с. 230]. По мнению ученого, главная задача рынка-государства (РГ) – обеспечение функционирования глобального рынка. Ф. Боббитт непосредственно связывает появление рынка-государства с глобализацией, говоря о «глобальном обществе рынков-государств».

Концепция Ф. Боббитта перекликается с идеями К. Омаэ о регион-государстве/регион-экономике. Регион-экономика (РЭ), который в политическом смысле конструирует регион-государство, определяется сугубо рыночными факторами и оказывается тесно связанным с глобализацией. Омаэ определяет РЭ как «естественную деловую единицу глобальной информационной экономики» [22, с. 149]. Неважно, находится ли РЭ внутри того или иного государства (Гонконг-Южный Китай, Каталония и др.) или представляет собой тесно связанную комбинацию регионов двух и более наций-государств (Северная Италия – Баден – Вюртенбург, Пинанг – Медан – Пхукет, Сингапур – Джохор –острова Риау), главное, что его размеры и масштаб позволяют выполнять функции деловых единиц глобальной экономики.

Ф. Боббитт и К. Омаэ приветствуют замену национального государства новым типом государственности, явно идеализируя его. Так, Боббитт пишет о бесклассовом характере рынка-государства, чему явно противоречит реальность неолиберальной глобализации с резко возрастающим уровнем социальной поляризации и обострением противоречий в различных формах. Омаэ подчеркивает, что регион-государства – это очаги (сеть) процветания по сравнению с окружающим их миром, но не ставит вопрос, какой ценой по отношению к окружающему миру достигается это процветание? Эмпирика современности убедительно доказывает, что «возможностями сокращения транзакционных издержек» пользуются лишь наиболее сильные игроки глобальной системы, тогда как слабые районы и социальные группы, по сути, отсекаются от «общественного пирога», исключаются из процессов и каналов перемещения ресурсов, которые ранее контролировались государствами.

В связи с этим З. Бауман и ряд других исследователей подчеркивают, что именно глобализация вынуждает большинство стран отказываться от выполнения тех функций, которые ранее считались raison d'etre (смыслом) существования национального государства, так как они не в состоянии их выполнять. Прежде всего это касается обеспечения равновесия между производством и потреблением. В результате, государство превращается в экономического калеку, любая попытка которого вылечиться ведет к наказанию его мировым рынком. Напротив, те государства, которые «обеспечивают возможности», как это формулирует Боббитт, которое не может быть не силовым, поощряется. Результат – формирование одного из вариантов рынка-государства, оборотной стороной которого является репрессивный характер, подавление низших и средних слоев в интересах глобальных рынков. Иными словами, «в «кабаре глобализации» государство начинает заниматься стриптизом и в конце представления на нем остается только то, что является крайней необходимостью – репрессивная мощь.» [13, с. 66]. Фактически, и Ф. Боббитт, и К. Омаэ описывают, по сути, один и тот же феномен – тип политического порядка, который идет на смену национальному государству.

В свою очередь А.И. Фурсов, будучи ярым противником неолиберальной глобализации, обращает внимание на активизировавшийся процесс формирования корпораций-государств (КГ), приходящих на смену государству национальному. Согласно мнению ученого, в условиях глобализации национальное государство по своей сути начинает превращаться, а точнее, его начинают превращать в государство иного типа – в корпорацию-государство, которое выражает интересы молодой фракции мирового капиталистического класса – корпоратократии [23]. КГ – это конкретная форма глобально-рыночной государственности, это особая система отношений между людьми, функционирование которой носит исключительно экономический характер и направлено на минимизацию издержек по содержанию национального государства.

Корпорация-государство – совершенно новый для мира модерна административно-экономический комплекс. Его структуры ставят политико-экономические национальные интересы страны в зависимость от экономических аппаратно-ведомственных (корпоративных) или рассматривают первые сквозь призму вторых; приватизируют в своих интересах характерные для государства как национального института властные функции (прежде всего – принуждения и насилия); отказываются от выполнения общей части характерных для государства обязательств и функций или резко сокращают их. Внутренняя сущность КР – клан, а не физический индивид, как в национальном государстве. Кланы и корпорации-государства, а также сформированные ими структуры, по мнению ученого, главные претенденты на замещение роли национального государства в мировой политике, в глобальном управлении.

Краткие итоги

В заключение необходимо отметить, что, несмотря на такую пессимистическую картину, большинство российских исследователей далеки от мысли, что национальное государство окончательно «списано». Мировой кризис продемонстрировал очевидную потребность в государстве: именно на него были переложены все издержки наиболее важных финансово-промышленных групп. И Россия в этом случае не стала исключением. В сложившихся условиях ответ на вопрос «Есть ли будущее у национального государства?», очевиден: будущее у национального государства есть. Более того, сохранение России как целостности, как цивилизации возможно только в политической рамке национального государства, концепт которого должен учитывать адекватные российской специфике теоретические наработки.

Сегодня нет недостатка в проектах успешного будущего России. Однако реализовать их возможно только при наличии несокрушимой политической воли. Иными словами, именно государство, опираясь на разработки отечественных ученых, должно стать главным двигателем развития российской государственности.

Список литературы:

[1] Послание Президента РФ В.В. Путина Федеральному собранию. 12 декабря 2012. Режим доступа: http://www.kremlin.ru/transcripts/17118/work (дата обращения: 29 апреля 2013).

[2] Smith A.D. Nationalism and Modernism. L., N.Y., 1998. 270 p.

[3] Tilly Ch. States and Nationalism in Europe 1492-1992 // Theory and Society. 1994. Vol. 23. № 1. P. 131-146.

[4] Colomer J.M. Great Empires, Small Nations: The Uncertain Future of the Sovereign State. L., N.Y., 2007. XII, 114 р.

[5] Кор Л. Распад государств. М.: КМК, 2007. 262 с.

[6] Ильин М.В. Возможна ли универсальная типология государств? // Политическая наука. 2008. № 4. С.8-41.

[7] Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. Режим доступа: http://aleksandr-kommari.narod. ru/hobsbaum_nacii.html (дата обращения: 30 апреля 2013).

[8] Линц X, Степан А. Государственность, национализм и демократия // Полис. 1997. № 5. С. 25-26.

[9] Kende P. Quelle Alternative a l'Etat-Nation? // Esprit. 1991. № 10. Р.23-30.

[10] Валлерстайн И. Миросистемный анализ. М.: Территория будущего, 2006. 248 c.

[11] Jackson R.H., Rosberg C.G. Why Africa's Weak States Persist: The Empirical and the Juridical in Statehood // World Politics. 1982. Vol. 35. № 1. P. 1-24.

[12] Jackson R.H. Quasi-States, Dual Regimes and Neoclassical Theory // International Organization. 1987. Vol. 41. № 4. P. 519-549.

[13] Bauman Z. Globalization: Human Consequences. Cambridge, 2000. 786 р.

[14] Пономарева Е.Г. Государство-призрак. Косово в мировой системе // Политический класс. 2009. № 1. С. 30-47.

[15] Пономарева Е.Г. Босния и Герцеговина: государство-фантом // Свободная мысль. 2009. № 1. С.69-84.

[16] Strayer J.R. On the Medieval Origins of the Modern State. Princeton, New Jersey, 1970. 114 p.

[17] Nettl J.P. The State as a Conceptual Variable // World Politics. Princeton, 1968. Vol. 20. № 4. P. 559-592.

[18] Ильин М.В. Альтернативные формы суверенной государственности. Режим доступа: http://www. mgimo.ru/study/faculty/politcs/ksp/docs/34538/document34545.phtml (дата обращения: 19 апреля 2013).

[19] Tilly Ch. (ed.) The Formation of National States in Western Europe. Princeton, 1975. 711 р.

[20] Пономарева Е.Г. Внутренние и внешние факторы развития российской государственности // Российская государственность: исторические традиции и вызовы XXI века. М.: Научный эксперт, 2013. С. 132-147.

[21] Bobbitt Ph. The Shield of Achilles: War, Peace and the Course of History. L., 2002. XXXVI, 922 p.

[22] Ohmae K. The End of Nation-State: the Rise of Regional Economies. L., 1995. 211 p.

[23] Фурсов А.И. Государство, оно же корпорация // Эксперт-Украина. 2006. № 7. С. 52-57.

«Вестник МГИМО». № 4. 2013 г.

Источник: http://www.perspektivy.info/rus/gos/aktualnyj_diskurs_o_tipah_i_tendenci...

Этот день в истории – 5 мая

1945 год. Войска 2-го Белорусского фронта (маршал К.К. Рокоссовский) овладели г. Свинемюнде – крупным портом и военно-морской базой на Балтийском море, а также закончилась Моравско-Остравская наступательная операция войск 4-го Украинского фронта (генерал армии А.И. Ерёменко), проходившая при участии чехословацких частей.

1945 год. В газете «Правда» опубликовано сообщение, что с 1941 по 1944 год в фонды обороны и Красной армии трудящиеся СССР внесли свыше 16 млрд. рублей наличными и на 4500 млн. рублей облигаций государственных займов, а также всевозможных ценностей и продовольствия.

1945 год. В оккупированной немецко-фашистскими войсками Чехословакии началось Пражское восстание против гитлеровских оккупантов, придавшее выступлению народных сил общенациональный характер. Восставшие захватили вокзалы, мосты, центры связи. Бои шли во всех районах столицы. Гитлеровцы бросили на разгром восставших крупные силы. В этих условиях советское командование стремилось оказать восставшим пражанам помощь: началась Пражская наступательная операция 1-го Украинского (маршал И.С. Конев)  при участии войск 4-го (генерал армии А.И. Ерёменко)  и 2-го (маршал Р.Я. Малиновский) Украинских фронтов. Она проходила в период с 5 по 12 мая 1945 г. В ходе неё был освобождён город Прага.

1949 год. Представители 10 государств  (Королевство Бельгии, Королевство Дании, Республика Ирландия, Итальянская Республика, Великим Герцогство Люксембург, Королевство Нидерландов, Королевство Норвегии, Соединённое Королевство Великобритании и Северной Ирландии, Французская Республика и Королевство Швеции) подписали в Лондоне Устав Совета Европы. Сейчас в его состав входят 47 государств.

 1975 год. С конвейера Ленинградского производственного объединения «Кировский завод» сошли первые 300-сильные тракторы К-701. 

1992 год. Крымский парламент провозгласил независимость Крыма и назначил на август референдум о подтверждении этого статуса. В это же время и российский парламент проголосовал за отмену решения о передаче Крыма в состав УССР от 1954 года. Однако руководство РФ в лице президента Б. Ельцина, министра иностранных дел А. Козырева сделало все возможное, чтобы избежать отделения Крыма от Украины. В итоге Крым остался в составе Украины, став в 1994 г. автономной республикой.

Глава 19. И зажили счастливо

Последние полтысячелетия стали свидетелями захватывающей дух череды революций. Земля превратилась в единый экологический и исторический конгломерат. Экономика росла по экспоненте, и сегодня люди наслаждаются таким богатством, о каком раньше лишь в сказках рассказывали. Наука и промышленная революция наделили человечество сверхъестественной мощью и неисчерпаемыми источниками энергии. Полностью преобразился социальный уклад полностью, изменились политика, повседневная жизнь, психология.

Но стали ли мы счастливее? Можно ли отождествить то богатство, которое человечество копит уже пятьсот лет, со счастьем? Эти неисчерпаемые источники энергии — сулят ли они нам неиссякаемые источники блаженства? Охватим взглядом всю пройденную историю: эти семьдесят бурных тысячелетий со времен когнитивной революции — способствовали ли они тому, чтобы в этом мире стало приятнее жить? Был ли покойный Нил Армстронг, чей след до сих пор виден на Луне (там вечный штиль), счастливее, чем безымянный охотник-собиратель, который тридцать тысяч лет назад оставил отпечаток ладони зажили счастливо 455 на стене пещеры Шове? А если не был, то что толку развивать сельское хозяйство, города, письменность, денежную систему, империи, науку и производство?

Историки редко задаются подобными вопросами. Они не спрашивают, чувствовали ли себя жители Урука и Вавилона счастливее, чем их кочевые предки, сделал ли ислам лучше жизнь египтян, как отразился на жизни сотен миллионов людей крах европейских империй Африки. А ведь это — самые важные вопросы, которые следовало бы задавать истории. Большинство современных идеологий и политических программ опираются на довольно зыбкие представления об источниках человеческого счастья. Коммунисты верят во всеобщее счастье под властью диктатуры пролетариата. Капиталисты верят, что свободный рынок обеспечит наивысшее блаженство наибольшему числу людей, поскольку свободная конкуренция способствует экономическому росту и материальному изобилию, а люди учатся полагаться на себя и проявлять инициативу.

Что бы произошло, если бы серьезное исследование опровергло эти гипотезы? Если экономический рост и умение полагаться на себя не имеют никакого отношения к счастью, то в чем же преимущество капитализма? Вдруг окажется, что подданные больших империй на круг счастливее, чем граждане независимых государств, что алжирцам лучше жилось под французским управлением, чем под властью сограждан? Как мы оценим тогда процесс деколонизации и право наций на самоопределение? Что если исследование убедительно докажет, что освобожденные женщины нисколько не стали счастливее, что современная женщина радуется жизни меньше, чем ее бабушка, всю себя отдававшая заботам о детях, муже и родителях? Как в таком случае отстаивать феминизм?

Разумеется, все это лишь гипотетические возможности — до сих пор историки избегали даже ставить подобные вопросы, не говоря уж о попытках ответить на них. Рассматривают историю почти всего на свете: политики и общества, экономики, гендерных отношений, болезней, сексуальности, еды, костюма, — но почти никому не приходит в голову спросить, как все это сказывается на ощущении счастья.

Хотя специально историей счастья никто не занимался, почти у каждого специалиста и неспециалиста имеется некое смутное представление на этот счет. Согласно расхожему мнению, на всем протяжении истории человеческие возможности неуклонно расширялись, а поскольку своими возможностями человек, как правило, пользуется затем, чтобы избавиться от несчастий и осуществить свои желания, у нас есть все резоны быть счастливее наших средневековых предков. А те, в свою очередь, были счастливее, чем собиратели каменного века.

Но этот прогрессистский взгляд на историю вызывает сомнения. Мы уже убедились в том, что новые подходы, новые типы поведения и новые навыки не всегда улучшают жизнь. Когда в ходе аграрной революции люди освоили сельское хозяйство, их власть над окружающей средой возросла, но участь многих из них стала тяжелее. Крестьянам приходилось работать больше, чем охотникам и собирателям, а добывали они в результате менее разнообразную и калорийную пищу, не говоря уж об их беззащитности перед болезнями и эксплуатацией. Так же распространение европейских империй заметно увеличило коллективную мощь человечества — начался интенсивный обмен идеями, технологиями и местными ресурсами, открылись новые рынки. Но едва ли все это было приятно коренным жителям Африки, Америки и Австралии. Учитывая склонность челове- 1 ка злоупотреблять силой и властью, есть основания подозревать, что отождествление мощи со счастьем по меньшей мере наивно.

Существует диаметрально противоположная точка зрения. Ее сторонники предполагают обратную зависимость между человеческими возможностями и счастьем. Власть, говорят они, развращает. Чем больше власти и богатства накапливает человечество, тем оно ближе к холодному механистическому миру, равнодушному к нашим реальным потребностям. Эволюция предназначила наш разум и тело к жизни охотников-собираелей. Переход к сельскому хозяйству, а затем к промышленности вынудил нас вести неестественную жизнь, в которой не могут раскрыться наши природные склонности и инстинкты, не находят удовлетворения самые глубокие мечты. Где в комфортной жизни городского среднего класса найти дикое упоение, чистую радость охотников, затравивших и разделавших мамонта? С каждым новым изобретением мы увеличиваем расстояние между собой и Эдемом.

Но и романтическая потребность видеть в каждом изобретении лишь темную сторону столь же догматична, как слепая вера в прогресс. Возможно, со своим природным «Я» мы и утратили связь, но все не так уж плохо. Например, за последние два столетия медицина сумела снизить детскую смертность с 33 до менее 5%. Это же счастье не только для самих выживших детей, но и для их родных и близких.

Существует и средний, более нюансированный подход. До научной революции не отмечалось однозначной корреляции возможностей и счастья. Средневековые крестьяне, быть может, и в самом деле оказались несчастнее своих предков охотников и собирателей. Но за последние несколько столетий люди научились более разумно использовать свои возможности. Триумф современной медицины — лишь один пример. Другие беспрецедентные достижения — заметное сокращение насилия, практическое исчезновение международных войн, отсутствие угрозы массового голода.

Но даже эта версия — упрощение. Во-первых, оптимистические оценки основаны на очень небольшой выборке. Подавляющему большинству людей плоды современной медицины достались не ранее 1850 года, а успешная борьба с детской смертностью — заслуга и вовсе XX века. От массового голода человечество страдало вплоть до середины XX века. В пору Большого скачка, осуществленного Китайской коммунистической партией в 1958-1961 годах, от голода умерло, по разным подсчетам, от 10 до 50 миллионов человек. Международные войны более-менее прекратились только после 1945 года из страха перед новым оружием и всеобщим ядерным уничтожением. Так что если последние несколько десятилетий и оказались долгожданным золотым веком, еще рано судить, произошел ли фундаментальный сдвиг в ходе истории или это лишь кратковременное стечение удачных обстоятельств. К тому же о современной эпохе мы склонны судить с позиций среднего американца XXI века, а неплохо бы учесть мнение валлийского шахтера XIX века, китайского опиумного наркомана или аборигена Тасмании. Труганини, последняя из аборигенов Тасмании, столь же достойна внимания, как и Гомер^Симпсон.

Во-вторых, мы еще не знаем, не посеял ли наш краткий золотой век (последние полстолетия) семена грядущей катастрофы. За эти десятилетия мы столь многократно и разнообразно нарушали экологический баланс планеты, что нам это, скорее всего, еще аукнется. Множество фактов свидетельствует о том, что в оргии безответственного потребления мы уничтожаем самые основы человеческого благосостояния.

Наконец, радоваться беспрецедентным успехам современных сапиенсов можно, лишь закрыв глаза на судьбу всех прочих живых существ. Те запасы и те знания, которые защищают нас от голода и болезней, получены за счет лабораторных обезьян, молочных коров, инкубаторных цыплят. За последние два столетия сотни миллиардов этих созданий провели свой краткий век в условиях промышленной эксплуатации, по жестокости не знающей равных за всю историю планеты Земля. Если хоть десятая доля того, о чем вопиют защитники прав животных, справедливо, то современное индустриальное сельское хозяйство — величайшее преступление в истории. Оценивая всеобщее счастье, нельзя учитывать лишь счастье элиты, европейцев или мужчин. Возможно, столь же несправедливо принимать во внимание исключительно счастье человека.

Как учесть счастье

До сих пор мы говорили о счастье как о производной от материальных факторов: здоровья, питания, богатства. Если человек стал богаче и здоровее, значит, и счастья прибавилось. Но неужели все настолько примитивно? Философы, священники и поэты столетиями размышляли над сутью счастья и обычно приходили к выводу, что социальные, этические и духовные факторы имеют не меньшее значение, чем материальные условия. А что если в современном процветающем обществе люди страдают от отчуждения и бессмысленности бытия? А наши не столь зажиточные предки находили больше радости в общении, религии, связи с природой?

В последние десятилетия психологи и биологи всерьез взялись за изучение факторов счастья. Что тут важнее — деньги, семья, гены или добродетели? Первым делом нужно определить, что именно мы измеряем. Общепринятое определение счастья — «субъективное благосостояние». То есть счастье внутри меня — это либо непосредственное переживание удовольствия, либо долгосрочное удовлетворение тем, как идет моя жизнь. Если это внутреннее ощущение, как же его измерить извне? Можно попробовать опрашивать людей об их субъективном самочувствии. Психологи и биологи, когда хотят оценить уровень счастья, выдают людям анкеты и подсчитывают результаты.

Типичная анкета, оценивающая субъективное благополучие, предлагает участнику оценить по шкале от 0 до 10, насколько к нему применима фраза: «Я доволен собой таким, каков я есть», «Я считаю свою жизнь очень удачной», «Я с оптимизмом смотрю в будущее», «Жизнь хороша». Затем исследователь складывает баллы и вычисляет уровень удовлетворенности респондента.

Такие опросы проводятся с целью соотнести субъективное чувство счастья и различные объективные факторы. Например, в исследовании сопоставляются люди, зарабатывающие соответственно $100 тысяч и $50 тысяч. Если обнаружится, что субъективное благополучие в первой группе достигает 8,7 балла, а во второй — только 7,3, исследователь вправе предположить позитивную корреляцию между богатством и субъективным благосостоянием — проще говоря: больше денег, больше счастья. Тот же метод можно применить для решения вопроса, насколько люди, живущие в демократических странах, счастливее тех, кто живет при диктаторском режиме, и в самом ли деле состоящие в браке счастливее одиночек, разведенных и вдовых.

Это дает солидную базу историкам: они могут исследовать уровень богатства и политической свободы или процент разводов в прошлом. Если установлено, что при демократии и в браке люди счастливее, у историка появляется право аргументированно утверждать: процесс демократизации в последние десятилетия способствовал счастью человечества, а растущий процент разводов — напротив.

Этот подход не свободен от недостатков, но прежде, чем разбирать его минусы, давайте рассмотрим плюсы.

Среди прочих интересных выводов получен и такой: деньги в самом деле влияют на ощущение счастья. Однако до определенного предела, а дальше разница стирается. Пока люди находятся в самом низу экономической лестницы, больше денег значит больше счастья. Американская мать-одиночка, которая зарабатывает $12 тысяч, убираясь в чужих квартирах, будет счастлива — то есть ее субъективная оценка собственного благосостояния существенно и надолго поднимется, — если выиграет в лотерею $500 тысяч. На эти деньги можно кормить и одевать детей, не обременяя себя все новыми долгами. Но если топ-менеджер с окладом 250 тысяч в год выиграет миллион или компания вдруг удвоит ему жалованье, ощущение счастья продлится лишь несколько недель. Эмпирические данные показывают, что долгосрочного изменения самочувствия не произойдет. Ну, купит машину покруче, переедет из квартиры в особняк, станет пить шато петрюс вместо калифорнийского каберне —- но и это вскоре покажется обыденным и не таким уж интересным.

Еще одна интересная подробность: болезнь снижает уровень счастья, но источником долгосрочного огорчения она становится лишь тогда, когда причиняет мучительную и постоянную боль. А так, узнав о своем хроническом заболевании — например, диабете — люди некоторое время переживают, но, если болезнь не усугубляется, адаптируются к своему новому состоянию и набирают столько же «баллов счастья», сколько и здоровые. Проведем мысленный эксперимент. Люси и Люк — близнецы, из семьи среднего класса, согласились принять участие в исследовании субъективного благосостояния. По пути из психологической лаборатории Люси попала в аварию, переломы долго срастались, нога повреждена на всю жизнь. Как раз в тот момент, когда «скорая» везла Люси в больницу, Люк пытался дозвониться ей с радостной новостью: он сорвал джекпот в $10 миллионов. Два года спустя сестра все еще хромает, а брат намного богаче прежнего, но, когда психолог явится с очередным опросом, обнаружится, что их ответы мало чем отличаются от тех, которые близнецы дали в тот роковой день.

Семья и круг общения сказываются на уровне счастья больше, чем деньги и здоровье. Люди в крепкой семье, имеющие развитые и надежные дружеские и родственные связи, заметно счастливее тех, кто живет в разобщенной семье и не нашел или не искал для себя круг общения. Особенно важен брак. Одно исследование за другим подтверждает прямую корреляцию между удачным браком и высоким уровнем субъективного благосостояния, между неудачным браком и низкими баллами счастья. Это верно независимо от экономического и даже от физического состояния человека. Небогатый инвалид в окружении преданной семьи, любящей жены и добрых друзей может чувствовать себя намного счастливее, чем одинокий миллиардер. Единственная оговорка: если речь идет не о крайней нищете и если болезнь не причиняет боли и не слишком быстро прогрессирует.

Напрашивается теория: заметное улучшение материальных условий за последние два века уравновешивается крахом семьи и общины в целом. Если так, то в среднем житель Запада сегодня чувствует себя не более счастливым, чем в 1800 году. Даже столь ценимая нами свобода оборачивается против нас. Мы можем выбирать себе партнеров, соседей и друзей, но и они теперь вправе нас покинуть. С появлением у каждого человека беспрецедентной возможности самостоятельно выбирать свой жизненный путь все труднее даются пожизненные обязательства. Семьи и общественные связи рушатся, мы проваливаемся в одиночество.

Но главным открытием из всех является то, что счастье не зависит от объективных условий, от богатства, здоровья и даже от отношений. Скорее от корреляции между объективными условиями и субъективными ожиданиями. Если человек мечтал о быке и повозке и сумел добыть и то и другое, он доволен. Но если хотел новенький «Феррари», а получил старый «Фиат», депрессия гарантирована. Вот почему и выигрыш в лотерею, и авария в конечном счете сказываются на ощущении счастья одинаково: при улучшении ситуации увеличиваются ожидания — настолько, что, сколько ни улучшались бы объективные условия, удовлетворения все нет и нет. Когда же дела идут плохо, ожидания тоже «сворачиваются», в итоге даже тяжелая травма не мешает человеку чувствовать себя счастливым, как прежде.

Конечно, чтобы это выяснить, необязательно было обращаться к психологам с их анкетами. Пророки, поэты и философы уже тысячи лет назад осознали: важнее удовлетворение от того, что имеешь, чем вечная гонка за тем, чего хочешь. Но все же приятно, когда современное исследование, все эти данные и графики подтверждают интуитивные выводы древних.

* * *

Историю счастья невозможно изучать, не принимая в расчет такого важнейшего фактора, как индивидуальные ожидания. Если бы счастье определялось только объективными условиями, богатством, здоровьем и кругом общения, было бы не так сложно определить уровень счастья для разных исторических периодов. Но поскольку счастье зависит от субъективных ожиданий, работа историка существенно затрудняется. Например, у нас теперь есть целый арсенал успокоительных и болеутоляющих средств, но и способность терпеть боль или дискомфорт снизилась настолько, что мы, возможно, страдаем от боли намного сильнее, чем наши предки.

Согласиться с такой аргументацией непросто. Наша оптика определенным образом искажена: когда мы прикидываем, насколько счастлив тот или иной человек сейчас или в прошлом, мы невольно подставляем на его место себя. Но такой подход не срабатывает, поскольку мы переносим в чужие материальные обстоятельства собственные субъективные ожидания. Средневековый крестьянин месяцами не мылся, и переодеться ему было не во что. От одной мысли о таком существовании — в жуткой грязи — современному человеку дурно, а средневековый крестьянин ничего не имел против. Он привык к запаху и прикосновению грязной нестираной рубахи. Не то чтобы он хотел ее сменить, а сменной не было — нет, он даже и менять ее не хотел. То есть собственная одежда его, по крайней мере, вполне устраивала.

И это, если вдуматься, не так уж удивительно. Наши родичи шимпанзе купаются еще реже, а одежду и вовсе не меняют, но ведь не жалуются. И нам не противно, что живущие с нами в одном доме собаки и кошки не принимают душ и не переодеваются. Мы все равно с ними обнимаемся и целуемся. И на благополучном Западе многие малыши не питают любви к шампуню и губке: требуется немалое родительское терпение и порой годы, чтобы привить им эту хорошую, как считают взрослые, привычку. Все определяется ожиданиями.

Поскольку счастье определяется ожиданиями, два столпа нашего общества — СМИ и реклама, — сами того не желая, истощают планетарные ресурсы удовлетворения. 5 тысяч лет назад восемнадцатилетний юноша в глухой деревне считал бы себя крутым, ведь в деревне всего 50 особей мужского пола и по большей части либо старики, морщинистые и покрытые шрамами, либо малышня. А современный подросток чаще всего боится «недотянуть». Даже если большинство одноклассников — не красавцы, он равняется не на них, а на кинозвезд, спортсменов и супермоделей, которых ежедневно видит по телевизору, в соцсетях и на гигантских рекламных щитах.

Так может быть, недовольство третьего мира подпитывается не столько бедностью, болезнями, коррупцией и политическим давлением, сколько сравнением со стандартами жизни в первом мире? При Хосни Мубараке вероятность умереть от голода, болезни или насилия для среднего египтянина стала гораздо ниже, чем при Рамзесе II или Клеопатре. Материальное благосостояние страны многократно умножилось. Казалось бы, когда в 2011 году египтяне вышли на улицы, им следовало плясать и благодарить Аллаха за милости. Но нет же, они вышли, чтобы свергнуть ненавистного Мубарака. Они сравнивали свою участь не с жизнью предков при фараоне, а с благополучием американцев при Обаме.

В таком случае даже у бессмертия может обнаружиться оборотная сторона. Представьте себе, что наука создаст лекарства от всех болезней, эффективную профилактику старения и регенеративное лечение, которое позволит бесконечно долго сохранять юность. Как бы все это не обернулось эпидемией тревожности и гнева.

Те, кому новое чудо-средство окажется не по карману, — огромное большинство человечества — с ума сойдут от ярости. Во все века бедные и угнетаемые утешались мыслью, что уж в смерти они, по крайней мере, равны. Богатые и могущественные тоже смертны. Как же смириться с мыслью, что ты, бедняк, умрешь, а богач вечно пребудет молодым и красивым?

Впрочем, не слишком-то обрадуется и то крошечное меньшинство, которому окажется доступно новое средство. У этих счастливчиков появятся новые причины для тревог: чудо-терапия продлевает юность и жизнь, но воскрешать трупы не под силу и ей. Ужасная мысль: я, мои любимые могли бы жить вечно, если бы не попали в аварию, если бы нас не взорвал террорист! Потенциально бессмертные будут бояться любого риска, а боль от потери супруга, ребенка или друга станет невыносимой.

Химическое счастье

Социологи задают в анкетах вопросы о субъективном «самочувствии» и соотносят ответы с социально-экономическими факторами, такими как богатство и политическая свобода. Биологи задают те же вопросы, но ответы соотносят с биохимическими и генетическими факторами. Результат, признаться, шокирует.

Биологи считают, что нашими мыслями и эмоциями управляют биохимические механизмы, отточенные миллионами лет эволюции. Как любое состояние души, субъективное ощущение счастья определяется не внешними параметрами — жалованьем, системой отношений, политическими правами, — а сложной системой нервов, нейронов, синапсов и биологически активными веществами: серотонином, дофамином и окситоцином.

Ни выигрыш в лотерею, ни покупка дома, ни повышение по службе, ни даже взаимная любовь не сделают человека счастливым. Человека делает счастливым только одно — приятное ощущение в организме. Тот, кто выиграл в лотерею или обрел любовь и скачет от радости, на самом деле бурно реагирует не на любовь и не на деньги. Он реагирует на гормоны в крови, на электрические разряды в определенных участках мозга.

И вопреки всем помыслам создать рай на Земле наша биохимическая система, по-видимому, запрограммирована на поддержание определенного уровня счастья. Естественный отбор здесь не работает: генетическая линия счастливого отшельника прервется, а набор генов двух тревожных родителей перейдет к следующему поколению. Счастье и несчастье играют роль в эволюции лишь постольку, поскольку в какой-то момент способствуют или препятствуют выживанию и воспроизводству. Не приходится удивляться тому, что эволюция сделала нас не слишком счастливыми и не слишком несчастными. Биологически мы приготовлены к тому, чтобы насладиться кратким моментом приятных ощущений. Но долго они не продлятся: рано или поздно счастье схлынет, сменившись менее приятными ощущениями.

Например, эволюция вознаграждает приятными ощущениями мужчин, которые передают потомству свои гены, занимаясь сексом с пригодными для этого женщинами. Если бы секс не сопровождался столь приятными ощущениями, многие мужчины вообще бы в нем не участвовали. Эволюция позаботилась и о том, чтобы приятные ощущения длились недолго. Если бы оргазмы затягивались на многие сутки, чересчур счастливые самцы умерли бы с голоду и уж во всяком случае не пустились бы на поиски других, еще не оплодотворенных самок.

Так что внешние события — секс, выигрыш в лотерею, автомобильная авария — на время могут сделать нас счастливыми или несчастными. Но биохимическая система не допускает превышения определенного уровня счастья, как и слишком сильного падения, и в конечном счете возвращается в равновесие. Некоторые ученые сравнивают нашу биохимическую систему с кондиционером, который удерживает в помещении температуру на заданном уровне, даже когда нагрянет жара или налетит снежная буря. События могут ненадолго изменить температуру, но кондиционер обязательно восстановит статус-кво.

Некоторые системы установлены на 30°С, другие на 20°С. И у людей эти «кондиционеры» тоже различаются. Одни люди от рождения обладают такой «жизнерадостной» биохимической системой, что их настроение колеблется от 6 до 10 баллов по десятибалльной шкале и чаще всего стабилизируется на отметке 8. Такой человек будет бодр и весел, даже живя в безумной столице, потеряв все деньги на бирже и заболев диабетом. У других биохимия угрюмая, настроение колеблется от 3 до 7, стабилизируется на 5. Такой пребывает в депрессии, даже когда у него вроде бы есть все: поддержка родни и друзей, миллионные выигрыши и здоровье олимпийца. Даже если этот мрачный субъект с утра выиграет 50 миллионов, днем изобретет лекарство от СПИДа, после обеда заключит вечный мир между Израилем и Палестиной, а вечером воссоединится со своим давно утраченным ребенком — выше семерки стрелка все равно не поднимется. Мозг этого человека попросту не приспособлен для бурного веселья, как бы ему ни везло.

Присмотритесь к своим родным и знакомым. Среди них наверняка есть люди, которые в любых обстоятельствах сохраняют бодрость духа, и есть вечно недовольные, какие бы дары мир ни клал к их ногам. Нам все кажется: стоит сменить место работы, жениться, дописать роман, купить новую машину, выплатить ипотеку и — победа! Но когда мы получаем то, чего хотим, мы не чувствуем настоящего счастья. Сколько ни покупай машин и ни пиши романов, биохимия не меняется. На короткое время стрелку можно сбить, но она непременно вернется на привычное место.

* * *

Как эти выводы соотносятся с упомянутыми выше психологическими и социологическими исследованиями, доказавшими, что люди в браке в среднем счастливее одиночек? Во-первых, исследования устанавливают корреляцию, а не причинно-следственную связь, которая может оказаться вовсе не той, что предположили исследователи, а обратной. Действительно, среди женатых больше счастливых людей, чем среди одиноких и разведенных, но это еще не означает, что брак гарантирует счастье — быть может, счастливые люди чаще вступают в брак. Или, говоря научным языком, высокий уровень серотонина, дофамина и оксито- цина способствует браку. Люди с врожденной жизнерадостной j биохимией обычно веселы и всем довольны. Они привлекательны, у них больше шансов вступить в брак. И разводятся они реже, ведь с довольным, счастливым человеком жить гораздо легче, нежели с мрачным и разочарованным. Соответственно, женатые люди действительно среднестатистически счастливее одиночек, но одинокая женщина с мрачным расположением духа вряд ли повеселеет, даже если найдет себе мужа.

Да и биологи не такие уж фанатики. Они признают, что счастье главным образом определяется биохимией, но учитывают также психологические и социальные факторы. Наш эмоциональный кондиционер все же может достаточно свободно переключаться внутри отведенных ему границ. Нарушить верхнюю и нижнюю планку практически нереально, но брак и развод могут повлиять на положение стрелки внутри этой зоны. Человек со средним уровнем счастья 5 не будет скакать от радости, но хороший брак позволит ему время от времени достигать вполне приятного уровня 7 и избегать тоски уровня 3.

Если согласиться с биологическим подходом к счастью, тогда в этом смысле история не так уж важна, ведь большая часть исторических событий не влияет на биохимическую систему отдельного человека. История подкидывает стимулы для выработки серотонина, однако его итоговый уровень не меняется, человечество не становится счастливее.

Сравним средневекового французского крестьянина и современного парижского банкира. Крестьянин жил в неотапливаемой глинобитной хижине с видом на хлев, а банкир возвращается с работы в роскошный пентхауз, битком набитый новейшей техникой, с видом на Елисейские Поля. Казалось бы, он намного счастливее: но счастье у нас в голове, а голове и дела нет до хижин и пентхаузов, хлева и Елисейских Полей — мозг регистрирует уровень серотонина. Когда в 1013 году крестьянин закончил строительство дома, нейроны его мозга выделили серотонин, достигший уровня 10. Когда в 2013 году банкир выплатил последний взнос за свой чудо-пентхауз, нейроны его мозга выделили столько же серотонина, и был достигнут уровень удовольствия 10. Мозг не ведает, насколько пентхауз круче глинобитной хижины, мозг знает одно: уровень серотонина достиг десятки. Итак, банкир нисколько не счастливее своего далекого предка, средневекового крестьянина.

И это касается не только частной жизни. Взять хотя бы Французскую революцию. Революционеры работали, не покладая рук: казнили короля, раздали землю крестьянам, провозгласили права человека, отменили привилегии аристократии и объявили войну всей Европе. Но биохимия французов не изменилась и, несмотря на все политические, социальные и экономические волнения, средний уровень счастья оставался стабильным. Те, кому в генетической лотерее досталась бодрая биохимия, и после революции чувствовали себя скорее счастливыми, чем недовольными, а кому с биохимией не повезло, те и при Робеспьере и Наполеоне продолжали ныть, как прежде при Людовике XVI и Марии-Антуанетте.

В таком случае много ли проку от Французской революции? Если люди не станцвятся счастливее, то ради чего этот ужас, война и кровопролитие? Биологи не стали бы брать Бастилию. Люди всякий раз надеются, что очередная революция или реформа их осчастливит, но биохимия раз за разом оставляет их с носом.

Только одно направление истории имеет смысл. Теперь, когда мы поняли, что счастье обуславливается биохимической системой, мы можем не тратить больше времени на политические и социальные реформы, всякие идеологии и путчи, а сосредоточиться на том, что может сделать нас по-настоящему счастливыми. Подправим свою биохимию. Если вложить миллиарды в разгадку биохимического кода и в поиск соответствующих лекарств, мы сделаем людей намного счастливее без всяких революций. Прозак, к примеру, никак не покушаясь на государственный строй, повышает уровень серотонина в крови и выводит пациента из депрессии.

Биологическую точку зрения идеально передает слоган нью-йдж: «Счастье идет изнутри». Деньги, статус, пластические операции, роскошные дома, власть — всё это не даст счастья.

Долговечное счастье приходит лишь изнутри — это серотонин, дофамин и окситоцин110.

В антиутопии Олдоса Хаксли «Дивный новый мир», опубликованной в 1932 году, в разгар Великой депрессии, счастье понимается как высшая ценность и режим держится не на выборах и не на полиции, а на психотропных таблетках. Каждый день все получают свою дозу «сомы» — синтетического средства, которое делает человека счастливым без ущерба для работоспособности и функциональности. Охватившее весь земной шар всемирное государство не знает больше ни войн, ни революций, ни демонстраций, ни забастовок, потому что все люди вполне удовлетворены своим положением. На самом деле это видение будущего пострашнее, чем «1984» Джорджа Оруэлла. Но, хотя большинство читателей пугалось при чтении «Дивного нового мира», мало кто мог объяснить свой страх и отвращение. В мире Хаксли все всегда счастливы — что тут плохого?

Смысл жизни

Пугающий мир Хаксли вырос из биологической теории, приравнивающей счастье к удовольствию. Быть счастливым — значит испытывать приятные ощущения, не более и не менее того. Поскольку наша биохимия ограничивает размах и продолжительность таких ощущений, то, чтобы люди смогли продолжительное время ощущать высокий уровень счастья, нужно поработать с их биохимической системой.

Но не все ученые согласятся с таким определением счастья. В знаменитом исследовании Дэниела Канемана, получившего Нобелевскую премию по экономике, участникам предлагалось оценить стандартный будний день, эпизод за эпизодом: насколько они наслаждались каждой минутой или, напротив, испытывали дискомфорт. В отношении большинства людей к собственной жизни обнаружился парадокс. Взять, к примеру, труд, вкладываемый в воспитание ребенка. Оказалось, что, если механически подсчитать моменты радости и неприятные моменты, то обзаводиться детьми — не лучшая идея. Процесс состоит в основном из смены памперсов, мытья посуды и утихомиривания капризничающего чада — никто не любит этим заниматься. И тем не менее почти все родители называют детей счастьем своей жизни. Неужто люди сами не знают, чего хотят?

Нет, такой ответ, конечно, возможен, но есть и другой: счастье не сводится к превалированию приятных элементов над неприятными. Скорее, счастье в том, чтобы наполнить жизнь смыслом и придать ей цель. В счастье присутствует заметный когнитивный, этический компонент. Очень многое зависит от точки зрения: «Я — несчастный раб маленького тирана» или: «Я любовно взращиваю новую жизнь»111. Как говорит Ницше, тот, у кого есть зачем жить, легко выдержит любое как. Даже в испытаниях осмысленная жизнь приносит удовлетворение, а бессмысленная превращается в пытку при самых комфортных условиях.

Хотя удовольствие и страдание люди в любой стране и в любую эпоху чувствуют одинаково, смысл своему опыту они придают совершенно разный. А значит, история счастья — намного более сложная, чем видится биологам. Если оценивать жизнь эпизод за эпизодом, то, конечно, тяжелых моментов у средневековых людей было гораздо больше. Но если они верили в вечное посмертное блаженство, то вполне могли обрести в своей жизни куда больше смысла и содержания, чем современный атеист, которого в конце не ждет ничего, кроме полного и бессмысленного забвения. Отвечая на вопрос: «Удовлетворены ли вы своей жизнью в целом?», — средневековый человек, скорее всего, поставил бы по десятибалльной шкале высокий балл.

Так значит, наши предки были счастливы, ибо находили утешение в коллективной иллюзии потусторонней жизни? Да. И пока у них не отобрали эту фантазию, с чего им было печалиться? Насколько мы можем судить, с сугубо научной точки зрения смысла в человеческой жизни маловато. Человечество возникло в результате случайного эволюционного отбора, не имевшего ни разумной причины, ни цели. Наши поступки отнюдь не часть божественного космического плана, и если завтра планета Земля взорвется, вселенная будет себе существовать дальше, ничего не заметив. Пока у нас нет научных причин полагать, что наличие человека — субъективного наблюдателя — так уж необходимо вселенной. А потому любой смысл, что люди приписывают своей жизни, иллюзорен, и мечта о потустороннем блаженстве, наполнявшая смыслом жизнь средневекового человека, столь же обоснована, как те смыслы, что в своей жизни находят современные гуманисты, националисты и капиталисты. Ученый видит оправдание собственного бытия в том, что умножает сумму человеческих знаний; солдат — в том, что сражается за отчизну; предприниматель — в создании новой компании; и все они так же заблуждаются, как средневековые схоласт, крестоносец и строитель собора.

Так, может быть, счастье — в совпадении собственных иллюзий с коллективными? Пока мой личный нарратив укладывается в общие сюжеты, я сумею убедить себя в том, что моя жизнь полна смысла, и буду счастлив этим убеждением.

Довольно мрачный вывод. Неужели счастье — в самообмане?

Познай самого себя

Если счастье заключается в приятных ощущениях, то для умножения счастья нужно перестроить свою биохимию. Если счастье основано на ощущении осмысленности жизни, то для его умножения нужно поумнее обманывать себя. Третьего не дано?

Оба вышеизложенных мнения проистекают из единой предпосылки: счастье — субъективное ощущение (удовольствия или осмысленности), и для оценки его уровня нужно попросту спросить человека, насколько он счастлив. Нам это кажется логичным, поскольку в наше время среди идеологий господствует либерализм, освящающий субъективные чувства индивида. Именно им отдается приоритет: что хорошо, а что плохо, что красиво, а что уродливо, чему быть, а чему не быть — обо всем этом каждый судит исключительно по собственным ощущениям.

Либеральная политика исходит из того, что избиратели знают, чего хотят, и не нуждаются в Большом Брате, который разъяснил бы им, в чем их благо. Девиз либеральной экономики: клиент всегда прав. Либеральное искусство провозглашает: красота — в глазах смотрящего. Студентов в либеральных школах и университетах учат думать самостоятельно. Реклама еще решительней: «Делай, что хочешь». Фильмы, спектакли, мыльные оперы, романы, повсюду звучащие песенки внушают неустанно: «Будь собой!», «Прислушивайся к себе!», «Иди, куда влечет сердце». Классическую формулировку этой точки зрения дал еще Жан-Жак Руссо: «В чем я вижу добро — то и есть добро, а в чем вижу зло — то зло».

Люди, с малолетства взращенные на подобных лозунгах, склонны полагать, что счастье субъективно и что каждый человек лучше знает, счастлив он или несчастен. Но такой подход характерен исключительно для либерализма. Большинство исторических религий и идеологий полагали, что для добра, красоты и должного есть строгая мера. Они невысоко ценили чувства и предпочтения обычного человека. У входа в храм Аполлона паломников приветствовала надпись: «Познай самого себя!» Подразумевалось, что обычный человек не знает своего истинного Я, а потому не найдет и истинного счастья. Вероятно, Фрейд с этим согласился бы. Парадоксальным образом психологические исследования субъективного благополучия полностью полагаются на способность человека точно диагностировать свой уровень счастья, в то время как вся теория и практика психотерапии основаны на убеждении, что человек себя не знает и нуждается в профессиональной помощи, чтобы освободиться от саморазрушительных тенденций.

Да и христианские богословы апостол Павел и Блаженный Августин прекрасно знали, что большинство людей предпочитает молитве секс. Но разве из этого следует, что секс — основа счастья? Ни в коем случае, ответили бы и Павел, и Августин. Из этого, по их мнению, следует только, что человек по природе своей грешен и поддается сатанинскому соблазну. С христианской точки зрения подавляющее большинство людей — все равно что наркоманы. Допустим, психолог надумал исследовать уровень счастья среди наркоманов. Он проводит опрос и убеждается, что все до единого чувствуют себя счастливыми, когда уколются. Неужели после этого психолог напишет статью о героине как источнике счастья?

Не только христианство скептически относится к идее, будто все сводится к субъективным ощущениям и ими определяется. В вопросе о субъективных ощущениях, пожалуй, даже Дарвин и Докинз сойдутся со святым Павлом и святым Августином. Под давлением естественного отбора люди, как любые другие животные, склонны выбирать то, что способствует сохранению их генов, даже в ущерб конкретному индивиду. Большинство мужчин всю жизнь напролет трудятся, тревожатся, соревнуются, сражаются, потому что ДНК манипулирует ими в своих эгоистических целях, лишая покоя и счастья. Подобно сатане, ДНК искушает мужчин приманкой мимолетного счастья — и заставляет себе служить.

Большинство религий и философий подходят к вопросу счастья совсем не так, как либерализм. Особенно интересен ответ, предложенный буддизмом. Буддизм занимался проблемой счастья, пожалуй, больше, чем любая другая религия. Две с половиной тысячи лет буддисты систематически изучают суть счастья и его источники, а потому и специалисты все чаще обращают внимание и на буддийские философию и медитативные практики. Счастье в буддизме рассматривается не как субъективное ощущение удовольствия или осмысленности, а как свобода от погони за субъективными ощущениями.

С точки зрения буддизма большинство людей придают слишком большое значение своим чувствам, отождествляя приятные ощущения со счастьем, а неприятные со страданием. В итоге люди стремятся получать как можно больше приятных ощущений и избегают неприятных. Но они глубоко заблуждаются: наши субъективные ощущения на самом деле лишены и субстанции, и смысла. Это скоротечные вибрации, изменчивые как океанские волны. Боль вы чувствуете или удовольствие, кажется ли вам жизнь бессмысленным фарсом или исполненной непреходящего смысла космической драмой, — все это лишь мимолетные вибрации.

Если придавать этим внутренним волнам слишком большой вес, мы оказываемся у них в плену, разум становится беспокойным и ни в чем не находит удовлетворения. Мы страдаем. Даже приятным ощущением наш разум не насытится: захочет, чтобы удовольствие усилилось или будет тревожиться, как бы оно не пропало. Погоня за субъективными ощущениями — утомительное и бессмысленное занятие, отдающее нас во власть капризного тирана. Источник страдания — не боль, не печаль и даже не отсутствие смысла. Источник страдания — сама погоня за субъективными ощущениями, которая держит нас в постоянном напряжении, растерянности, неудовлетворенности.

Люди освободятся от страданий лишь тогда, когда поймут, что субъективные ощущения — всего-навсего мимолетные вибрации, и перестанут гоняться за удовольствиями. Тогда и боль не сделает их несчастными, и наслаждение не нарушит спокойствия духа. Разум пребывает в спокойном, ясном и удовлетворенном сбстоянии. В итоге наступает глубочайшее блаженство, какого те, кто проводит жизнь в лихорадочной гонке за приятными ощущениями, и представить себе не могут. Они подобны человеку, который многие годы стоит на берегу, радуясь «хорошим» волнам и стараясь их удержать, и отгоняя «плохие», чтобы не подобрались чересчур близко. День изо дня он стоит на берегу, доводя себя до исступления этим бессмысленным занятием. Наконец усаживается на песок и расслабляется — пусть себе волны грохочут как вздумается. Вот оно, блаженство!

Современной либеральной культуре эта идея настолько чужда, что, когда западные движения нью-эйдж столкнулись с буддистскими откровениями, они перевели их на язык либеральных понятий, поставив, естественно, с ног на голову. Нью-эйджевые культы провозглашают: «Счастье не зависит от внешних обстоятельств. Оно зависит лишь от внутренних ощущений. Нужно отказаться от погони за внешним — богатством, статусом — и воссоединиться со своими внутренними ощущениями». Короче говоря: «Счастье внутри тебя». Биологическому подходу это не противоречит, но с учением Будды расходится диаметрально.

Будда согласился бы с современными биологами, а также с пророками нью-эйдж в том, что счастье не зависит от внешних условий. Но более важная, более глубокая его мысль упущена: истинное блаженство не зависит и от субъективных ощущений. Чем большее значение мы придаем субъективным ощущениям, чем активнее их ищем, тем больше страдаем. Будда советовал перестать гоняться не только за внешними достижениями, но и, самое главное, за внутренними ощущениями.

* * *

Подведем итог: анкеты, поверяющие субъективное благополучие, отождествляют благополучие с субъективным ощущением, а погоню за счастьем — с погоней за конкретными эмоциональными состояниями. Напротив, многие традиционные философии и религии, например буддизм, видят ключ к счастью в том, чтобы познать свое истинное «Я» — понять, кто ты есть и что собой представляешь. Многие люди ошибочно отождествляют себя со своими чувствами, мыслями и пристрастиями. Когда они испытывают гнев, они говорят себе: «Я разгневан. Это мое переживание». И всю жизнь кладут на то, чтобы добиться одних видов переживаний и избежать других. Им не дано понять, что человек и его переживания — не одно и то же, что неустанная погоня за конкретными ощущениями загоняет их в ловушку.

Если это действительно так, то наше представление об истории счастья может оказаться в корне неверным. Возможно, не так уж важно, осуществились ли ожидания и насколько приятные ощущения получили люди. Главный вопрос: удалось ли людям познать себя. Сумеем ли мы доказать, что сегодня человек понимает свое истинное «Я» лучше, чем древний собиратель или средневековый крестьянин?

Ученые занялись историей счастья лишь несколько лет назад, и пока что мы только формулируем первые гипотезы и нащупываем методы исследования. Слишком рано делать жесткие выводы и обрывать только начавшуюся дискуссию. Нужно испробовать разные подходы, научиться ставить ключевые вопросы.

Большинство исторических книг уделяют основное внимание идеям великих мыслителей, отваге воинов, милосердию святых или гению художников. Там подробно описывается, как складывались и распадались социальные структуры, как возникали и рушились империи, как создавались и распространялись технологии, но нет ни слова о том, как все это влияло на счастье и страдание людей. Это величайший пробел в наших исторических знаниях. Пора бы его заполнить.

Глобальные противостояния в современном мире все чаще трактуются как столкновение менталитетов. Потребность, причем форсируемая, в анализе этого феномена и особенно специфики различных национальных и наднациональных менталитетов у специалистов по социальным наукам самого различного профиля сомнений не вызывает. Соответствующий круг проблем находится в центре исследовательского поиска автора фундаментальной монографии, доктора психологических наук, разработчика методологий психологического портретирования — причем не только личностей политиков, но и разнородных социально-политических групп, профессора факультета политологии МГУ Н.М. Ракитянского. 

Его книга наполнена глубокими аналитическими погружениями в истоки формирования и противостояния менталитетов, а также наблюдениями за плавными и турбулентными их проявлениями. Автору присущи проницательные суждения и релевантные прогнозы о глобальной деструктивности столкновений носителей несходных менталитетов. В целом книга базируется на академически выверенных предпосылках и доказательных выводах, касающихся самого статуса понятия, а точнее сказать — целостного концепта «менталитет». 

Достоинства монографии безусловны, но это не значит, что они принимаются безоговорочно. Более того, они как раз побуждают к острейшим дискуссиям — такова особенность заявленной темы. Любой серьезный читатель в принципе будет отстаивать свои подходы в рассмотрении поднятых проблем. Признавая, что «поле вспахано» как раз профессором Н.М. Ракитянским. 

Центральная тема этого труда — этно-культурно-религиозные материки менталитетов и их соприкосновения. В их числе — иудейский, британский, исламский, китайский, польский менталитеты, а также совокупная  модель западной полиментальности. Неизбежен и естественен анализ русского менталитета и российской полиментальности, хотя он дается через их сопоставление с «другим» и «другими».

С чем же автор идентифицирует концепт «менталитет»? Как в дальнейшем идет одновременно препарирование и конструирование указанного концепта в монографии?

Сфокусируем внимание на следующем определении автора: «Менталитет, вырастая из веры, проявляется в разуме, чувстве, мотивационно-волевых качествах, бессознательных установках каждого отдельного члена общества на основе общности языка, традиций, истории, культуры и ценностей».  

В первой части труда панорамно выявляется эвристический потенциал концепта «менталитет» — в соотношении с другим: «глобальные политические миры». Расшифровывая формулу данного концепта, автор полагает, что она является репрезентативным выразителем как своеобразия и уникальности, так и инаковости психологических качеств, морально-этических принципов, нравственных, духовных и религиозных ценностей этносов, наций и культурно-цивилизационных общностей. И не только выразителем — менталитет есть условие возможности социального и политического бытия в его своеобразии и уникальности. 

Соответственно, политический менталитет — выражение и условие существования самой политейи по Аристотелю как любой единичной формы общественного управления, формы как угодно малой (семейный клан) и сколь угодно большой (союз государств). Это наша попытка уяснения сути понятия. Ее можно и проигнорировать, вернувшись к выделенным автором базовым структурным элементам политического менталитета. Таковыми являются «преобладающие в той или иной общности установки мышления, веры, воли, подсознательного и сверхсознательного, которые определяют характерные типы повседневного, социального, правового, экономического и политического поведения, свойственные как религиозным, так и секулярным группам. Вместе с тем концепт менталитета включает в свой состав разнообразие широких и узких тем и понятий, которые в совокупности дают многоохватную картину той или иной общности».

Выделив их, автор прочерчивает траектории осмысления менталитета в первую очередь в пространстве политической психологии — отечественной и зарубежной. Но логика научного поиска выводит его на более широкие контексты, обозначенные в свое время классиками русской философии Ф.М. Достоевским, Н.А. Бердяевым, Б.П. Вышеславцевым, И.А. Ильиным, Н.О. Лосским, И.Л. Солоневичем такими метафорами как дух народа, национальный характер, народное мироощущение/мировоззрение. При этом автор монографии особо подчеркивает, что менталитет вырастает из веры и кладет свой отпечаток на строй разума и проявления чувств, формирует как демонстрируемые мотивационно-волевые качества своих носителей, так и их бессознательные установки. Практически каждый носитель таким образом проявляемого менталитета —  член узнаваемого общества — политейи с присущими ему языком и традициями, культурой и ценностями. 

При этом, по аргументации автора, как раз вера задает матрицу духовной жизни, культурные и поведенческие коды этносов, наций и даже наднациональных образований, образуя культурное разнообразие. Но чисто религиозным содержанием вера не исчерпывается, считает автор, тем более в качестве сущностного элемента политического менталитета. Вера эта свойственна религиозным и секулярным группам, детерминируя доминирующие установки мышления и воли, проявления бессознательного и сверхсознательного. Они же в свою очередь формируют характерные для того или иного менталитета типы социального, правового, экономического, политического и повседневного поведения, типы, зачастую мгновенно узнаваемые. «При этом указанные группы определяются доминирующим в них исторически утвердившимся вероисповеданием». 

Прежде чем рассмотреть авторские параметры субъектности менталитетов различных политических миров, остановимся на такой исследовательской новации автора как анализ феномена дóгмата.  Последний обычно трактуется как основное положение вероучения, принимаемое безоговорочно и подтвержденное высшим авторитетом. У автора более углубленная трактовка данного концепта, соотносимая не только с тем или иным вероисповеданием. 

Так, во второй части детально анализируется то, что можно назвать диалектическим противоречием между догматом и полиментальностью. Почему противоречием? Потому, что догмат (догматический принцип) трактуется в книге как «первичная система априорного знания об устройстве мироздания и смысле человеческого существования… Он, являясь ядром менталитета, обусловливает и характер политической власти целой страны, особенности системы права, ее экономический уклад, нравственность, духовность, саму жизнь и судьбу народов и их политических элит, государств, каждого отдельного человека» . 

Итак, ядро одного, да еще целостного менталитета. И — полиментальность, то есть много ядер? Да, утверждает автор, полиментальность коренится в том факте, что «современная политика, как и прежде, осуществляется в контексте как тысячелетней религиозно-догматической, так и современной секулярно-догматической практики и является ее следствием и результатом».   

Заимствуя концепт догмата из античной юридической и философской мысли, а также из теологии, Н.М. Ракитянский все же дает ему свое — расширительное толкование. Посылки такового изложены следующим образом: «Политика государств, союзов и блоков проявляется и реализуется в различных стратегических установках… Так, единым догматическим основанием евроатлантических типов субъектности стало христианство, на основе которого сформировались типы политической субъектности: православный, католический и протестантский». .  

 Выводы же сводятся к тому, что и в век глобализации ценностные ориентации масс определяются монотеистическими системами, выстраивая ментальную архитектонику человечества. Каждая из систем определяет культурно-цивилизационные различия, составляя основу мировоззрения и векторы жизненной позиции как отдельных людей, так и их сообществ. «Догматы прямо или косвенно детерминируют природу и специфику политической власти нации, ее экономический уклад, устроение права, нравственность, духовность и саму судьбу цивилизаций и государств». 

Во второй части монографии автор делает на наш взгляд весьма важный вывод о том, что догматический принцип, кроме своего непосредственного значения, имеет более широкий, собственно методологический смысл: он предполагает изучение закономерностей и механизмов догматического мышления. 

Предваряя конкретное рассмотрение политически мощных менталитетов правомерно вспомнить рекомендацию Б. Спинозы: не плакать, не смеяться, а понимать. В частности, опираясь на анализ, которому правомерно присвоить аналитический бренд «Сделано Н.М. Ракитянским». 

Итак, догматы, обладая интегративным свойством, формируют модель мира в сознании организованных людских масс. Они создают узнаваемые доминантные ментальные матрицы, а их сосуществование в форме конфликтности или общежительности детерминируют ход и результаты многих политико-психологических процессов. 

Третья часть книги открывается исследованием конкретных моделей политического менталитета. Первая из них сформирована иудаизмом, противостоящим политеизму. Это религия Закона (завета), дарованного Богом лишь «своему» народу и одухотворяющему его бытие. Он-то и способствовал сохранению ментальной идентичности современных евреев и позволил все-таки тому, чтобы вливать новое вино в старые меха — так было создано модерное национальное государство по образцу древнееврейского. 

Такая конверсия присуща и другим монотеистическим религиям. Произошла она и в западном менталитете, причем по-разному в трех его субменталитетах. Что касается их генезиса, то, по мнению автора, в предренессансной Европе «получили развитие три теологические системы, впоследствии сформировавшие установки веры, которые пронизывали все практическое и научное знание, этику и бессознательное. В своей основе они сохранились и до настоящего времени». Это, во-первых, ортодоксально-католическая система, связанная с именем Фомы Аквинского, вторая — контрарная ей — континентально-протестантская, третья — английский номинализм (терминизм).   Важнейшую роль в его формировании играл У. Оккам (1285-1347), номиналист, монах-францисканец, наметивший вектор отхода власти монарха от авторитета римского папы, мыслитель, который изобрел «бритву», отсекающую лишние сущности — но их не отбрасывающих, а предоставляющих «конторам» по ментальному экспорту.

На наш взгляд, разгадка доминирования островного номинализма над континентальным реализмом заключается в том, что носителям британского менталитета удавалось и удается демонстрировать главенство названия (номина) над действительностью (реалии). В свете сегодняшнего дня можно предположить, что именно догматически детерминированный номинализм как таковой является концептуальной основой в проектировании и проведении англо-саксонским миром ментальной экспансии в варианте ментальных войн. Это продемонстрировано автором с должной полнотой, характеризуя Британскую империю —единственную страну, которая утвердилась на пяти континентах, и чья субъектная идентичность «позволяла выходить за пределы возможного в кризисных ситуациях.  Империя при всех испытаниях была для своего народа своеобразным «предметом национальной гордости», при этом британская политическая элита «побуждала представителей всех слоев общества, чувствовать себя органической частью великой нации избранных».  

Параграф насыщен меткими наблюдениями и глубокими мыслями, предостерегающими от убежденности в идее исключительности США и англо-саксонского мира.  Предупреждающий аргументированно и бескомпромиссно — и указывающий, что слепое заимствование навязываемых образцов ментальности — это дорога в пропасть бессубъектности. 

При этом, как отмечено автором, «такие понятия, как «демократия», «рынок», «частная собственность», «индивидуализм», «толерантность», «права меньшинств», «мультикультурализм» и многие другие, догматически и непререкаемо утверждаются. Эти универсалии a priori всегда полагаются непреложно позитивными и сверхценными, хотя никто не может внятно объяснить, почему они имеют «общечеловеческую ценность и обязательны для всех людей, живущих на планете».  

Непонимающим — навязывают, сомневающимся — демонстрируют силу, непокорных — ломают. Так было, так и есть. Меняются лишь способы донесения этих «вечных истин» и системы оружия, которое при этом используется. В книге об этом написало ярко и убедительно. 

Но процесс ослабления субъектности затронул сегодня и США. Как правомерно констатирует автор, сама догматика протестантизма как «гражданской религии» Америки, выраженная в ценностях буржуазной демократии, рыночной экономики, либерализма, культа индивидуалистической самореализации, вступила в противоречие с изначальными христианскими ценностями. 

А что же сама родина номинализма? Политическая ментализация элит здесь выстраивалась на догматически детерминированном убеждении в своем статусе как хозяйки не только морей, но и континента, а затем и всего мира. Великобритания именовала себя его «мастерской», но часто это «мастерство» сводилось к манипулированию конфликтами посредством сконструированных к своей выгоде nominations, а также кроющихся за ними интриг и провокаций. При этом, как отмечено в параграфе, «ментально-политические и психологические последствия христианизации» местной элите удалось «переваривать» и само христианство, сформировав имперский политический суперсубъект. 

А тут еще зафиксированный автором рост сферы экспансии исламского менталитета… — тоже, по выдвинутой в монографии гипотезе, с его бессубъектностью. Глава об исламском менталитете характеризуется, одной стороны, выявлением его специфики в контексте принципа субъектности, а с другой — вовлеченностью в анализ, можно сказать, полевых его проявлений в России на примере Ставропольского края. Приведем его итоговую формулировку: «Ислам, несмотря на известные социальные и экономические проблемы, в наибольшей мере способен к осуществлению экстенсивной — массовой, расширительной, количественной — политической экспансии таранного типа в глобальном масштабе. Сочетание абсолютной догматичности, которая имеет аффективный, страстный, нетерпимый, жертвенный характер, и абсолютной бессубъектности делает исламский менталитет в наступающей эпохе «религиозных масс» энергетически напряженным, пассионарным менталитетом».  При этом автор предупреждает о возможности очередного сверхпассионарного взрыва ислама в ходе его экстенсивной геополитической наступательности.

Но как раз Россия — и в частности Ставропольский край демонстрирует, как попытки реисламизации канализируются в общежительность этносов и народов с разными менталитетами. Выделение этапов его становления — несомненное достоинство книги, позволяющее видеть перспективу сопоставимости менталитетов на региональном уровне. На примере Ставропольского края в книге доказательно изложены основания] конструктивного сожительства всех народов на территории современной России. Это тема, нуждающаяся в дополнительных обсуждениях.

В целом же автор — и это безоговорочное достоинство его труда — погружает читателя в такой сгусток проблем, что без попыток опровержения ряда его тезисов не обойдется ни один даже самый академически подкованный в политологии (и не только в ней) читатель. Возможные же дискуссии при этом, отличаясь страстностью, не могут не иметь позитивного итога: приращения крайне востребованных для понимания нынешней обстановки познавательных средств. На языке более простом — многомерного видения сложностей менталитетов и коренящихся в них основ взаимодействия политических миров. 

Добавим и свои соображения об угрозах субъектности современной России со стороны носителей экспансионистских менталитетов, предваряя их обращением к мудрой пословице: страшен сон — да милостив, однако, Бог. Что значит, конечно, не только и не столько упование на его промыслительную силу, сколько на побуждения и деяния носителей русского и в более общем плане отечественного менталитетов. Свидетели их мощи — и труднейшая истории страны с судьбоносными победами, и современные ее достижения в жизнеобеспечивающих отраслях, важных для сохранения и всего человечества.

 Рассмотрение основных положений монографии и вызываемых ими дискуссий, причем не всегда «удобных» для автора, приходится прерывать едва ли не на полуслове. Остается заключить, что исследование профессора Н.М. Ракитянского является новым словом в политической науке вследствие, во-первых, фундированности его подходов методологиями самых разных наук. Политическая психология занимает в их ряду, пожалуй, ключевое место, но все же и ее проблемное пространство соотносится с интересами политической истории, социологии международных отношений, не говоря уже о практически всех предметных областях политической науки.

Во-вторых, богатейшая эрудиция автора в области исторического знания и панорамное рассмотрение столкновения менталитетов в нашей сверхсложной современности позволяет видеть их с достаточной рельефностью — чтобы четче понимать возможности их научного изучения и пути их разрешения на взаимно приемлемых условиях. 

В-третьих, книга наполнена гуманистическим содержанием: основательные авторские представления о природе человеке и наций — носителей специфических менталитетов, прогнозные суждения о будущем всего человечества допускают возможность не только сосуществования этих менталитетов, но и их мирного сожительства. По крайней мере, академически выверенная положения книги о неуместности самоубийственной неразрешимости этих конфликтов в ходе «взросления» человечества в этом убеждают. 

Источник: https://infocus.press/o-prirode-cheloveka-i-nacii/