Ахуенный кретифф неизвесново афтара

Заранее упреждаю - креатифф НЕ МОЙ нах...

Мне заслал его на мыло неизвесно кто.

Все читают и пруцца.

Если узнаю, кто аффтар - сниму перед ним треуголку

(а если это афтарша - то и штаны).

/Бронзовый Хуй/

Сиамский вояж Степаныча.

Тимофей Степаныч был мужиком основательным. В свои 58 лет он имел ровесницу жену, на бытовом языке называемую старухой, тридцатисемилетлетнюю дочь, так и оставшуюся девицей, хрущёвскую "двушку" на первом этаже от завода (полжизни в очереди стоял), шесть соток в пригороде (ещё полжизни сторожем каждое лето в садовом кооперативе), и единственную запись в трудовой книжке.

Как пришел из армии, так и крутил баранку на своём заводе. Карьеры не сделал - куда там, семь классов - но начальство его ценило за покладистость, а мужики в гараже за безотказность в плане "подменить", помочь поковыряться с машиной и раздавить пузырь-другой по пятницам.

В смутные времена завод вдруг перешёл в частные руки жирного Кахи Бендукидзе (точнее его холдинга), что на зарплате существенно не отразилось, но её стали давать без задержек - и на том спасибо...

Под новый год дали ему новый Камаз-седельник, сей факт с мужиками обмыли, а Степаныч, оттирая чёрные руки с помощью Фейри, приговаривал:

- Подшаманю после праздников - и до пенсии как у Христа за пазухой.

Первого января, опохмелившись на скорую руку стаканом самогона в два приёма и закусив вчерашним винегретом, Степаныч засобирался. Нацедил четвертинку своего волшебного напитка и надёжно заныкал в бездонном кармане крытого полушубка образца конца семидисятых.

О, самогон, это отдельная песня.

Настоянный на мандариновых корках, кои, (мандарины), дочь-воспитательница в канун нового года натаскала из своего интерната для неумных детей. Тимофей Степаныч фильтровал первач по собственной технологии не без помощи собственной системы тонкой очистки автомобильного происхождения.

- Куда намылился, обещал вчера кран в кухне починить?

- Да починю мать, пойду камаза своего проведаю, форсунки...

- Знаю я твои форсунки, старые песни. Как будто нечем больше заняться первого января.

Махнул только рукой и нетерпеливо выскочил в морозный новый день нового года.

Автобусы ходили криво, и редко, благо до завода два квартала. На проходной его встретил в жопу пьяный ЧОПовец, беззлобно икающий всем своим тщедушным телом с недоеденным солёным огурцом торчащим из накладного кармана камуфлированного бушлата.

- Ку... ку... куда?

- Тутутуда, в гараж, - хохотнул Степаныч, ласково ощущая чекушку левым локтем.

Ключ много лет у него уже был свой, и череде главных механиков вот уже четыре десятка лет с этим приходилось только мириться. В боксе, запустив двигатель, Степаныч поднял кабину и пошел открыть ворота, чтоб не задохнуться. Пока прогревался дизель, наш герой зашёл за угол отлить, и остолбенел.

Ворота пожарного выезда были не заперты, и по неочищенному снегу вела колея в сторону цехов. Чуть пройдя, узрел картину. Через пролом в пристройке корпуса какие-то ухари грузили в ГАЗ-66 болванки латуни.

«Ёб вашу мать!», - молча сказал Степаныч и попятился в сторону проходной. Там, оттолкнув бухого охранника, заскочил в караулку и набрал 02. Вся смена в разных позах живописно хрючила без надежды на пробуждение.

- Алло, милиция, это вас с Завода беспокоят. Тут латунь пиздят, ворота сломали и стену. Нет, на машине. Охрана? Охране не справиться. Я? Тимофей Степанович Павлов, э... шофёр. Нет, меня не заметили. Вроде.

К чести райотдела, милиция среагировала. Предприятие выполняла раньше заказы для оборонки, и по инерции объект считался важным.

- Выезжают. Будут минут через пять.

Рысцой прибежав в гараж, Степаныч опустил кабину – и, стараясь сильно не газовать, выехал на площадку перед боксами. Для храбрости накатил с горла, и выпустив сизую струю из выхлопной трубы поспешил к пожарным воротам. Только б не съебались. На его счастье, за забором грохотал товарняк. Маскируясь за этим шумом, ему удалось внезапно подъехать к приоткрытым воротам, заблокировав выезд.

Потом ему разбили одну половинку лобового стекла, потом он отмахивался монтировкой. Потом, когда монтировка улетела, он кинул солидольный шприц в харю нападавшему. Снег окропился красненьким...

Потом прискакали менты, пиная перед собой начкара, и всех повязали. Добив самогон, Тимофей Степаныч до ночи провёл в райотделе. Из заводского начальства нашли только косого главного инженера, и начальника службы безопасности со следами губной помады на испитом лице.

Дома жена, поджав губы гузкой, пропела:

- Ну, и гдей-то это мы запровалились?

- Не поверишь, в милиции!

- От чего ж, поверю. Ничего удивительного. Знаю я твои гаражи.

- Кончай базлать, налей лучше.

- Ага, щас! Я её вылила в унитаз!

- Да ты чего мать, охуела? И посмотрел на стоящую в дверном проёме дочку, одетую по-ночному. Дочка криво ухмылялась.

- Тьфу, бляди!

В первый послепраздничный рабочий день с самого утра, главмех прибежал из своей каморки и, комкая пидорку, залепетал - мол, Степаныч, тебя генеральный к себе вызывает, наверное за стекло ебать будет, но я никому не докладывал, ты не подумай.

- Да больно ему интересно стекло, больше забот нет?

О происшествии Тимофей умолчал из врождённой скромности, да и не успел просто, честно сказать. В приёмной, покосившись на кожаный диван, Степаныч благоразумно притулился в уголке на стуле, наблюдая как мучается секретарша, набирая что-то на клавиатуре пальцами с ногтями размером с добрую блесну.

«Интересно, а как она задницу подтирает?», - только успел подумать Степаныч, как секретарша, что-то хрюкнув в телефон, пригласила пройти. За столом, сидел их новый генеральный директор – хлыщ лет 35 с тонкой щёточкой усов и в запонках.

- Ну, сразу к делу... Огромная вам благодарность за проявленное мужество!

- Да ладно, - приятно покраснел наш герой, - дело житейское, я чай не чужой на заводе.

- Мы тут посоветовались, и я решил. Премируем вас путёвкой. В Таиланд. И тринадцатую зарплату. Вы как-никак ветеран предприятия, самый старый сотрудник.

Тимофей Степаныч, робея от своей наглости, спросил:

- А деньгами нельзя… эту… путёвку?

- Нет, вы знаете, нельзя. Тут дело такое, взаимозачёт. Мы им профнастил, они им стеклопакеты, а за стеклопакеты они им, а те нам, путёвки. А путёвки мы меняем на электроды. Дисконт 20 процентов, впрочем неважно...

- Понятно, спасибо. А где это?

- Оформляться пойдёте, там всё расскажут. Обождите секундочку, я распоряжусь.

Поднял трубку и промурчал:

- Котик, начисли Павлову тринадцатую зарплату… Что? Уже получил?! Тогда четырнадцатую. Из моего фонда... Ты чего блядь - нюх потеряла? Забыла, у кого сосёшь? Всё. И позвони в Пальму, путёвку будем оформлять на Павлова.

- Главбухша - шалунья, - словно извиняясь, улыбнулся генеральный и пожал пролетарскую руку Тимофея Степановича.

Руки кассирши в окошко протянули ведомость, расписавшись, Степаныч получил неожиданные семнадцать тысяч – и, спустившись в бухгалтерию, получил визиточку с адресом турфирмы. Дамы из бухгалтерии проводили его завистливыми взглядами.

Недолго думая, вышел из управления и в ближайшем продмаге взял кило водки и упаковку крабовых палок, дабы проставиться мужикам на радостях. К его удивлению, механик уже притаранил из своих заначек стекло, а коллеги шоферюги в курилке обсуждали Степаныча. Слухи расходились быстро, как сливочное масло при Брежневе.

Дома, сообщив новость, Степаныч победно заглянул во флягу с брагой, попутно заметив – дескать, можно было и на кого-нибудь из членов семьи оформить, но... Нехуй было самогонку выливать. Дочь позеленела как брезент и захлопнулась в свой комнате, а старуха всё бурчала:

- Найдёшь там себе в санатории молодую, опять стыда не оберёшься.

Был грех - ещё в семидесятые ездил Тимофей по профсоюзной линии в Трускавец, да намотал там на конец. Вместе и лечились. Полгода концентратами питался и год на раскладушке спал потом. Только из-за дочери и не развелись тогда. Но всю жизнь пилила!

- Имей ввиду, денег не дам!

- Куда ты денесся?

- Из отпускных возьмёшь тысячи полторы, и будет с тебя.

- Да ты, старая, вконец уже рассудком повредилась, - психанул Степаныч.

- Машке шубу надо покупать, в пальте пятый год ходит, вот её никто и не берёт!

- Хуй ей надо деревяный покупать, да смазку... для мозгов...

На следующий день, взяв отгул, он целый день провёл в бегах между ОВИРом и турфирмой, где выяснилось, что загранпаспорт будут делать месяц – и, соответственно, срок вылета назначался на первую декаду февраля. В голове Тимофей Степаныч прокручивал удивительные названия "Утапао" "Паттая", и ещё "Бангог" какой-то. Угораздило ж на старости лет!

Пока анкету в ОВИРе выправлял, спрашивая совета у сидящего рядом парня, разговорились. Выяснилось, что тот в Тайланде уже бывал, и посоветовал кой каких советов, от которых у Степановича с одной стороны проснулось утухающее либидо, а с другой вспомнились очереди в КВД.

- А деньги там наши берут?

- Нет, там у них свои, их надо менять.

- И много надо с собой?

- На две недели? Тебе долларов семьсот-восемьсот хватит, если не будешь по кабакам сильно трескать.

- Это ж сколько в рублях?

- Тыщ 20-25.

- Ого!

Прикинув заначенную "четырнадцатую" зарплату, да отпускные, на часть которых положила глаз супружница, Степаныч понял, что мотоблок в этом сезоне ему уже не светит. На книжке ещё было НЗ, в общем 25 наскребалось.

Кутить так кутить. Жить-то осталось! Так себя подбадривал Степаныч, меняя рубли на валюту в обменнике. Получилось восемь стодолларовых и две десятки серо-зелёных купюр, которые он держал в руках впервые в жизни.

Вылет завтра, чемодан почти собран. Документы, фотография всё готово.

Вечером, пока Степаныч менял прокладку в кране, жена чего-то там мараковала на "Зингере", а дочь, сев за спиной, попросила:

- Привези, пап, ракушек каких-нибудь, в аквариум нам в инкубатор. Я тебе фотоаппарат принесла казённый, наш. Только плёнку надо купить и батарейки.

- Хорошо.

Тут и старуха подоспела:

- Мне ничего не надо, разве семян каких-нибудь, или рассаду, цветы там...

- Ага - попрусь я с рассадой, меня и в самолёт-то не пустят!

- Ну как знаешь. Я тут тебе кармашки пришила к трусам.

Степаныч критически осмотрел творение и вздохнул:

- Блядь, но почему на жопе-то? И почему шесть пар?

Машка прыснула в кулак.

- А как ты хотел? Как за деньгами лезть - что люди-то подумают, что яйцо зачесалось? И где ты там стирать-то будешь?

- Ага, жопа зачесалась – оно, конечно, люди подумают что всё нормально!

- Ну как знаешь. Я тебе покушать в дорогу собрала, там в холодильнике яйца варёные, сала шмат, кура варёная. Утром заберёшь, а то испортится.

- Да кормят там! Это ж не поезд.

Ещё раз критически осмотрев вещи в чемодане, Степаныч выкинул оттуда пару шерстяных носков, свитер домашней вязки и кипятильник. Потом подумал и кипятильник оставил. Ножик, ложку и вилку деловито засунул в дырку рулона туалетной бумаги, а эмалированную кружку без сомнений заменил на гранёный стакан. Места в дерматиновом чемодане оставалось ещё изрядно.

Сунул десять пачек Беломора, потом подумал, и добавил ещё пять.

Ночью не спалось обоим. Раз пять вставал курить на кухню.

- У нас крышки для закатывания есть?

- Есть, а зачем тебе?

Подождав, пока дыхание старухи стало ровным, Степаныч молча встал, и решительно, с удивительной проворностью закатал три литровые банки самогона, стараясь не греметь. Теперь полный комплект. И чемодан полный.

Под утро закемарил и приснились ему почему-то негры, в Камазе без стёкол, и кидал Степаныч тавотницу как гранату в танк, и не попадал.

Самолёт вылетал вечером, а днём Степаныч сходил к себе на завод, попрощаться. Мужики по обыкновению сально шутили, но никто не мог знать тогда насколько их шуточки оказались впоследствии близки к реальности.

Загодя приехав в аэропорт, Степаныч с трудом избавился от жены-провожающей. Там он получил конверт с билетами и ваучерами, на котором было написано "Утапао". В очереди на регистрацию пристроился к какому-то лохматому парню, и смущаясь попросил подсказать чего-куда, на самолёте, да тем более за рубеж летел впервые. Тот согласился.

- Ручной клади нет?

- Какой клади? - Переспросил Степаныч.

- Только чемодан? Тогда в багаж придётся сдать. С собой в салон только пять кило. Вон у меня, один сидорок, лохматый открыл тощий рюкзак, в котором лежало несколько пачек Беломора, бутылка водки и сланцы.

"Наш человек, работяга небось, папиросы курит" - подумал Степаныч, перекладывая в полиэтиленовый пакет из чемодана жратву и банку самогона.

- Я всё на месте покупаю обычно, да и выкинуть потом не жалко, чего таскаться-то?

"Нет, не наш человек" - опять подумал Степаныч, вспомнив про шесть пар своих трусов. Таможенные и пограничные формальности прошли нормально, за исключением того, что отбрали нож.

- На обратном пути заберёте, - сказал заёбанный таможенник, ничуть не удивившись продуктовому набору в пакете.

Наконец симпатичная пограничница шлёпнула штамп в девственный паспорт и пожелала счастливого пути.

В накопителе лохматый с хрустом свернул голову с бутылки и предложил отметить переход границы. Отчего ж не отметить, кивнул Степаныч, доставая в свою очередь стакан и пару яиц.

В общем, когда сели в пузатый 86 ИЛ, пузырь наполовину опорожнился.

Всё было в диковинку и неизвестность приятно возбуждала. Пережив взлёт и с восторгом пялясь в иллюминатор, Степаныч тихонько матерился от переживаемых впечатлений. Лохматый, переобувшись в сланцы, вновь активизировался.

- Ну, давай дюзнем за эшелон!

«За эшелон так за эшелон», - подивился Тимофей Степаныч железнодорожному термину.

Потом пили уже самогон за "миллион на миллион" видимости, под еду, которую прикатила стюардесса на тележке. Часть харчей пришлось припрятать, есть не хотелось уже, а оставлять? Такого Степанычу даже в голову не могло придти. Бессонная ночь, треволнения и поллитра спиртного сделали своё дело. Степаныч уронил подбородок на грудь и провалился.

Проснулся оттого, что заложило уши. Бодрый голос попросил поднять спинки и пристегнуться, и Степаныч засуетился, стараясь чтоб не пролить, пристроить ополовиненную банку самогонки с дырками в жестяной крышке.

- Не кипешуй - это Карачи…

- Чего?

- Карачи, Пакистан. Тут постоим пару часов, и дальше полетим, – зевнул лохматый.

- Понятно. Хм, у меня тёща была, царство ей небесное в Пермской области из деревни Карачки. Там и окочурилась.

Степеныч, ёрзал-ёрзал, потом вопросил:

- Как бы дотерпеть-то до конца, ведь уссусь?

- Сейчас уже поздно - а как сядем, в конце салона сортир.

- Странно, в поездах на стоянках запрещено... неужто на бетон всё льётся?

- Да нет, выкачивают потом.

- Ясно – значит, так с говном и летаем.

Лохматый согнулся пополам, и произнёс:

- Весело батя с тобой – наверно, вместе и поселимся. А то дадут какого-нибудь ботаника - не накуриться, не морковь притащить...

- Да, с некурящим-то конечно сложно...

Про морковь спрашивать не стал - мало ль какие там у них правила против овощей.

За окошком самолёта была ночь, люди время от времени промелькивали в чужой форме, а то и вообще в ночных рубашках. И с автоматами ещё заприметил.

Стало душно. В общем, опять взлетели, опять накатили, поели, допили, поспали – и, проснувшись, Степаныч обнаружил под крылом море, ослепительное отражавшееся от него солнце, и острова, и зелень берегов.

Лето! Полушубок-то не додумался старой отдать, с досадой покривился Степаныч, теперь таскайся. Наконец сели. Спустившись с трапа, Степаныч мгновенно взопрел, шапка меха кролика была явно лишней. Пот заливал глаза, и подойдя к автобусу, Степаныч не обнаружил в нём ничего, хоть сколько-нибудь напоминающее дверь. Подняв глаза, обнаружил ржущих в окне людей. Среди них и Лохматый.

- Хуль вы скалитесь!

И пошёл туда, куда тянулся народ. Дверь была слева, водитель справа.

Ясно, япошка праворукий, сам рассмеялся Степаныч, и во все глаза уставился на поодаль стоящие пальмы, ранее виденные только в телевизоре.

- Слава Богу, добрался!

В небольшой аэропорт аэродрома Утапао набился весь самолёт. Все чего-то орали, махали руками, какими-то бумагами. Степаныч как неприкаянный прислонилсяя к огромному кондиционеру, и снова надел шапку. Замёрз.

Голова кружилась, во рту было сухо.

Неожиданно, как из-под земли, выскочил чувак с Полароидом, и залопотал:

- Мистер – фото-фото давай-давай, - и было дело нацелился.

Степаныч перепугано стащил шапку, приглаживая волосы, но опомнился:

- Иди нахуй, китаёза - чего тут фотографировать у стены, у меня свой есть аппарат в чемодане.

"Китаёза" видимо уже много раз слышал это выражение и отвалил.

Тут подскочил Лохматый, и притащил невесть откуда багаж.

- Ты чего тормозишь, отец! Давай фотки и паспорт, я за тебя эту байду заполню. Да сними ты шапку, трамбуй в саквояж.

- Не влезет...

Степаныч рассупонил чемодан, и стал укладывать туда оставшуюся жратву из пакета. Лохматый молча отобрал у него паёк, и выкинул в урну.

- Во-первых, могут не пропустить, (соврал не моргнув) а во-вторых, ты в Тае - забудь про колбасу. Нда, места не прибавилось... Давай сюда чего-нибудь.

Степаныч отдал папиросы и оставшиеся две банки самогона. Места хватило как раз в аккурат для шапки, пиджака и полувера. Содержимое рюкзака же Лохматого теперь напоминало багаж спившегося растамана.

- Доставай десять баксов.

- У меня нету!

- Как нет - у тебя кредитка, чтоль?

- Нет, доллары…

- Ну я и говорю - доставай десять.

- Аа, так бы и объяснил...

Степаныч с мучительной физиономией засунул руку за поясницу, и начал там ковыряться. Чертыхаясь, выудил свёрнутые бабки, и отмусолил чирик. Купюра была влажная.

- Даа, запугали русского туриста... из какой же... полости ты их добыл, - протянул Лохматый. - Пошли Степаныч, сдаваться...

- Куда?!

- Шутка.