Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины, Как шли бесконечные, злые дожди, Как кринки несли нам усталые женщины, Прижав, как детей, от дождя их к груди, Как слезы они вытирали украдкою, Как вслед нам шептали: - Господь вас спаси! - И снова себя называли солдатками, Как встарь повелось на великой Руси. Слезами измеренный чаще, чем верстами, Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз: Деревни, деревни, деревни с погостами, Как будто на них вся Россия сошлась, Как будто за каждою русской околицей, Крестом своих рук ограждая живых, Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся За в бога не верящих внуков своих. К. Симонов, 1941

     Потоки отступающих войск хлюпали по разбитому проселку. Пожженные и вытертые шинели, осунувшиеся лица. Солдаты проходили как сквозь строй - взгляды, которыми отходящие войска провожали из-за покосившихся жердин заборов, били наотмашь не хуже батогов. Два десятка предвоенных лет, наполненные тяжким крестьянским трудом, страна успокаивала себя мыслью, что все эти тяготы и лишения - ради Красной Армии, ради того, чтобы "малой кровью, на чужой территории", "и врагу мы не позволим рыло сунуть в наш, советский огород"... Эх...
     Не сильно даже и битые - основной удар танковых колонн Гота и Клейста пришелся южнее, вдоль Минского, и севернее, вдоль Волоколамского шоссе, - нагруженные полуторным, а то и двойным боекомплектом, не сильно голодные, солдаты тоже не понимали, почему они уходят. Три дня окапывались, мозоли от лопат слились в одну большую подушку, отразили несколько жидких атак, не особо даже напрягаясь - и на тебе.
     Нет, никто не рвал на себе гимнастерку, не орал: "Не отдадим родной земли ни пяди" - жить хотелось всем. Громкие слова пусть комиссар орет, ему за это доппаек выдают. Но непрерывное трехмесячное отступление, когда в сводках Совинформбюро сообщения о массовом героизме и небывалых потерях противника перемежаются с "после тяжелых боев наши войска оставили город...", не оставляет от морали и боевого духа войск камня на камне.
     Мало кто даже из командиров, угрюмо месивших сейчас грязюку рядом с бойцами, понимал, что этот отход почти, по меркам сорок первого года, нетронутого полка означал для страны и армии перемены к лучшему. Хотя и небольшие. На третьем месяце войны штабы уже вполне адекватно собирали и анализировали информацию, а командиры - принимали на ее основе пусть и не совсем оптимальные, но вменяемые решения. Растерянность первых дней, когда панцеры противника были вездесущими и почти неудержимыми, авианалеты парализовали весь ближний тыл, связь и разведка не работали - все это не то чтобы совсем осталось в прошлом, но перестало быть определяющим фактором войны. Какой ценой это было достигнуто - вопрос другой.
     Вот и сейчас - стремительные прорывы танковой дивизии немцев вдоль Волоколамского и двух моторизованных вдоль Минского шоссе были своевременно отслежены, и находящиеся между ними войска спешно отводились на восток. Окружениями все уже были сыты по горло.

     Серая колонна, минуя околицу, вытекала на разбитую тысячами ног и колес дорогу. В полукилометре от крайнего дома - с почти еще целыми стеклами - поток людей разделялся на два узких ручейка, обтекая замерший в грязи трактор "СТЗ" с прицепленной к нему пушкой. Ее ствол, прикрытый у дульного среза грязным брезентовым чехлом, был, наверное, единственным на версту вокруг, уставившимся на запад. Винтовки отходящих бойцов глядели или в серое сентябрьское небо, или в коричневое месиво под ногами. В моторе трактора копался одинокий сержант, его гимнастерка давно потеряла уставной желто-зеленый колер, являя собою дикую смесь выгоревшего белого и мазутно-черного цветов. Рукава были засучены до локтей, руки лоснились черным. Видно было, что занимается этим делом человек давно и безнадежно. На проходящих мимо него он не реагировал - видимо, просто не замечал. По-крестьянски работал, как траву косил. Как будто находящая с запада туча вот-вот разродится свинцовым дождем и нужно успеть, иначе все предыдущие труды насмарку, пропадет поле.
     Собственно, так оно и было - фигурально выражаясь.
     Другое дело, что проходящие мимо одинокого косца крестьяне, пусть и из соседнего села даже, не преминули бы переброситься с ним словечком, "Бог в помощь" хотя б сказали. Ну или не бог там, по новому-то времени. А бредущая по дороге пехтура просто старалась не замечать выбивающегося из общего потока отступления человека. Точно так же, как не замечали укоряющих взглядов из-за заборов оставшейся позади деревеньки.
     Людской поток истончился до мелких группочек по три-четыре человека, потом - до отставших одиночек, потом вообще иссох. Сержант-артиллерист распрямил хрустнувшую спину, свел лопатки, разминая затекшие плечи. Кинул средних размеров гаечный ключ на гусеницу, пошарил по карманам. В кисете нашлась щепотка махры, а в нагрудном кармане завалялся обрывок газеты. Самокрутка вышла тощая, но на пару затяжек хватило. Выбросил докуренный до губ бычок, порылся в карманах столь же замызганных галифе шнурок. Намотал на шкив пускача, дернул со всей души и нехилой силушки. Впустую. Сержант спрыгнул с гусеницы, с тоской посмотрел на окрашенный багровым кусок неба на западе. Изредка доносящиеся оттуда слабые раскаты оптимизма не добавляли.
     У крайних домов деревни показалась очередная группа. Четыре красноармейца, оскальзываясь, тащили что-то (или, вернее, кого-то) на покрытых плащ-палаткой жердинах. Идти после вчерашнего дождя по глинистой дороге было нелегко, бойцы постоянно скользили, и полверсты до замершей среди поля машины заняли у них минут десять, не меньше. У трактора остановились, осторожно поставили носилки наземь, рядом с молчащим сержантом. Тот продолжал смотреть на закат. Человек с обмотанной шапкой бинтов головой коротко застонал, когда носилки слегка ударились о кочку, открыл глаза. Сфокусировать взгляд на молча стоящей фигуре ему удалось с трудом.
     - Я... Полковой комиссар... Пащенко... Назовите... себя... боец!.. - Голос лежащего был слабым, прерывающимся, но командирские нотки ухо старослужащего уловило безошибочно. Сержант вышел из ступора, как-то разом подтянулся и, разворачиваясь лицом к носилкам, вроде бы даже прищелкнул каблуками вдрабадан разбитых сапог. Не на плацу, конечно, но...
     - Младший сержант Фофанов, механик-водитель второй батареи 1072-го артиллерийского полка. Осуществляю ремонт вверенной боевой техники.
     - Где... остальные? - Сержант вновь поник, зыбкое ощущение плаца испарилось.
     - Не знаю, товарищ полковой комиссар.
     - Поня-атно... Вольно... сержант... Значит... трактор... завести не удалось?
     - Нет, товарищ комиссар... Машина изношена вусмерть просто... От самой от границы идет. Последние сто верст - вообще на честном слове держалась.
     - Я-асно. Орудие исправно?
     - Дак вроде исправно, товарищ комиссар... Стреляло...
     - В негодность привести сможешь?
     - Эт-то да... Смогу, товарищ комиссар... Прицел в мешок, затвор в речку, - он широким взмахом указал на петляющую в пятидесяти метрах от дороги речушку с заболоченными, поросшими ломким осенним камышом берегами, - трактор - сожгу. Газолин есть. Только...
     - Что? - говорить комиссару было уже тяжело, щеточка усов казалась черной на бледном от потери крови лице.
     - Товарищ полковой комиссар! Пушка-то в порядке и снарядов штук тридцать есть еще, - Фофанов широко махнул рукой в сторону зарядного ящика, - так может, того... Может, ваши бойцы подмогнут, мы ее во-он до тех кустиков дотащим, так фриц пойдет - я хоть снаряды расстреляю? Не зря ж орудию пропадать?
     Сил у комиссара уже практически не осталось, он кивнул, голова бессильно свесилось набок. Фофанов приободрился. Теперь у него была какая-никакая боевая задача и какие-никакие подчиненные - из всей четверки был только один ефрейтор, да и тот с санитарной сумкой на боку, остальные - рядовые. Быстро отцепив станины, сержант указал тройке рядовых, за что хвататься и куда толкать; ефрейтора-санинструктора оставил при комиссаре. Переть вчетвером полуторатонную пушку по влажной глине было удовольствием тем еще, но стометровку до кустов прикончили в полчаса. Вечером немцы вперед идти вряд ли будут, они уже тоже подвыдохлись, а авиация их работала, видать, на главных направлениях удара, так что дергаться не стоило. Снаряды перетаскали на руках, закидали орудие ветками. Комиссар в сознание не приходил. Было сомнение, не оставить ли кого себе в помощь, но переть раненого вдвоем, даже несмотря на его вполне умеренную комплекцию, было нереально. Оставаться одному жутко не хотелось, но попади комиссар в лапы фрицам, кокнули б его в ту же минуту. В соседней батарее был боец, умудрившийся в первую же неделю войны попасть в плен и в первую же ночь смыться, он понарассказывал...
     Санинструктор во время работы зыркал глазами злобно, но сделать ничего не мог. Однако, трогаясь в путь, одинокому воину в поле посочувствовал, отсыпал махры на пару козьих ног и краюху деревенского хлеба в придачу. По рассказам бойцов во время единственного короткого роздыха, ждать немца следовало завтра с утречка. Время было.

***

Любители обсуждают тактику, кабинетные генералы - стратегию, а профессионалы - логистику. Гуннар Питерсон

     - Ну что ж, товарищ Рокоссовский, - Сталин снова был спокоен, - вы хорошо подумали?
     - Так точно, товарищ Сталин! Мы еще раз пересчитали все варианты. Контрудары во фланг немцев в настоящее время и с теми силами, которыми мы располагаем, однозначно обречены на неудачу. После пограничных боев и Черкасско-Полтавского сражения мы не располагаем достаточным количеством танков. Свежесформированные дивизии нуждаются в дополнительной подготовке, а прибытие войск с Дальнего Востока до сих пор задерживается. Но главное - наступающая распутица. Состояние дорог таково, что препятствует успешным наступательным действиям. А через одну-две недели будет препятствовать еще больше.
     - Распутица препятствует и переброске немецких резервов, - Сталин все еще сомневался, - а маневрируют они значительно лучше, чем мы. Приграничные бои - да и недавние их удары - показали это достаточно ясно.
     - Затруднить маневр противнику мы можем и иными средствами. - Рокоссовский ткнул указкой в карты: - Сковывающие контрудары силами стрелковых и кавалерийских соединений будут нанесены здесь и здесь, воздушно-десантные отряды проведут серию диверсий на железных дорогах. Так что эту проблему мы решим. А вот обеспечить проходимость танков и, главное, автомашин со снабжением в процессе развития наступления мы не в состоянии.
     Товарищ Сталин, - Рокоссовский волновался, но говорил твердо, - если мы перейдем в наступление сейчас, мы просто угробим ударные группировки, не добившись никаких результатов. Они просто сточатся, до ушей сточатся.
     - И что же вы предлагаете? Ждать погоды, а немцы тем временем возьмут Москву? Вы понимаете, что это значит - немцы возьмут Москву? Вы понимаете значение этого с точки зрения производства, транспорта, а главное - с политической точки зрения? И не надо мне про Кутузова. Времена теперь совсем другие.
     - Так точно, товарищ Сталин. Времена другие. И другими их делают три главных козыря немцев - танки, авиация и маневр войсками с использованием автомобильного транспорта. Все три этих козыря сейчас если и не выбиты из рук противника, но значительно ослаблены. Наши стратегические коммуникации проходят по железным дорогам и ослаблены в меньшей степени. Поэтому мы имеем возможность оперативной переброски резервов на угрожаемые участки фронта как для парирования немецких ударов, так и для контрударов с ограниченными целями. Естественно, при удобном случае мы не преминем перейти и в решительное контрнаступление - но, честно говоря, в силу изложенных мною причин я в такой случай до конца октября - начала ноября не верю.
     - Это хорошо, товарищ Рокоссовский, что вы говорите честно. Мне нужен именно честный, без фанфаронства и лакировки, ответ - удержим ли мы Москву?
     - Удержим, товарищ Сталин. Если примем необходимые меры - удержим. Главное - не дать им обойти город. Фланговые группировки мы всемерно усилим, в том числе - за счет маневра по восточной части окружной дороги. Фактически, если сдержать немцев на подготовленном рубеже не удастся, я планирую спровоцировать немцев на лобовой штурм западной окраины города. В самом городе я предполагаю создать мощные артиллерийские кулаки из дальнобойных орудий здесь, здесь и здесь. Такое расположение артиллерии обеспечит маневр огнем по всему городскому участку обороны.
     - И здесь? - Мундштук трубки указал на пятно огромной стройплощадки невдалеке от Кремля. - Интересная мысль, товарищ Рокоссовский. Чья идея? Кто предложил?
     - Капитан первого ранга Макаров, товарищ Сталин. На строительной площадке Дворца Советов уже закончен нулевой цикл. Подвальные помещения дворца готовы, часть каркаса может быть использована для строительства железобетонных капониров, позволяющих вести обстрел немецких позиций и контрбатарейную борьбу в радиусе десяти-пятнадцати километров, практически не опасаясь ответного немецкого огня.

     Товарищ Сомов тоже не опасался немецкой артиллерии. По очень простой причине - он был далеко от фронта. В этом были и свои минусы. Куйбышев - не Москва, далеко не Москва. Светской жизни - почти никакой, что очень, очень расстраивало жену товарища Сомова. Но что поделать, если большую часть наркомата эвакуировали именно сюда? Немного скрашивало тоску мадам Сомовой по столичной жизни, во-первых, наличие все-таки достаточно приятного общества: в Куйбышев или, как говорили фрондерствующие - "Самару", эвакуировались несколько московских театров и, что самое приятное - иностранные посольства. Дополнительную прелесть составило присутствие личной портнихи мадам Сомовой. Благо и на новом месте перспективы товарища Сомова, равно как и вознаграждение за его нелегкий труд, позволяли товарищу Сомовой одеваться вполне прилично.
     Но все равно, до московского (или, заглядывая немного вперед, берлинского) шика Самаре было далеко. Что влияло на настроение мадам Сомовой не лучшим образом. И поэтому товарищ Сомов все чаще оставался на работе, чтобы не портить себе настроение. На работе же дела, за вычетом естественных военных неудобств, шли замечательно. Многие завистники остались в Москве или ушли на фронт, туда им и дорога. Товарищ Сомов естественным образом, как ценный кадр, пошел на повышение. Этому не помешало даже недоразумение с двумя вагонами одежды, ушедшими "налево" - жуликов, конечно, взяли, но к товарищу Сомову, как облеченному ответственностью руководящему работнику, особо ценному кадру тож никаких вопросов возникнуть просто не могло.
     Да и как же иначе - через товарища Сомова проходили горы документов. Войскам на фронте, кроме винтовок и снарядов, нужны были гимнастерки, шинели, нижнее белье, сапоги, портянки. Все это нужно было выбить и доставить куда следует. Доставляли в основном под Москву. У товарища Сомова сложилось полное впечатление, что все, что осталось у Советского Союза - танки, солдаты, одежда для солдат, - шло только и исключительно под Москву, куда рвался всеми своими силами вермахт, и на Дальний Восток, откуда, судя по доходившим до товарища Сомова обрывкам слухов, со дня на день ждали удара японцев. И всего - танков, солдат и одежды - было мало, очень мало. Особенно тяжело, как по секрету шепнул товарищу Сомову один человек из соседнего отдела - порохового (а что? Хлопок - не только ткань, но и порох!), дело обстояло с артиллерийскими зарядами. Как для гаубичной, так и для противотанковой артиллерии. Американские поставки решить проблему не могли. Пожалуй, если немцы подтянут побольше танков и нажмут как следует, сил для того, чтобы удержать столицу, у Красной Армии не хватит.
     За поздним ужином товарищ Сомов подробно (с цифрами и фактами) поделился своими опасениями с супругой. Супруга же, явно будучи серьезно огорченной, на следующее же утро отправилась к портнихе - заказать в целях поправки настроения новый наряд.

***

Значит, на второй день после этого, на второй день уже идет танк, еще мотоциклов несколько, вот здесь вот останавливается, где березка - танк останавливается, вылезает рыжий немец, вытаскивает собачку такую, ну мирно вроде, остальные вышли и раздают детишкам конфеты, такие вот, подушечки, такие вот (пренебрежительно) вшивенькие, ага... Ничего, разговаривают так, а этот солдат... Козлов А.А., дер. Холмово Московской области, расшифровка записи 2002 года - Р. Алымов

     ... Немцы ворвались в Холмово около десяти утра. Десяток мотоциклистов, разведвзвод. Малость уже потертые тяжелой (после европейских-то благодатей) жизнью в России, ехали осторожно. Основное стадо рассыпалось по полю, изготовившись к стрельбе. Два "Цундапа" протарахтели к околице. Водители остались в седлах, автоматчики из колясок и с заднего сиденья ринулись огородами в деревню. Из погребов и банек за ними встревоженно наблюдали десятки пар глаз. Один из нибелунгов, прикрываемый настороженно зыркающим вокруг камрадом, распахнул дверь в сени дома Козловых, стоящего на западной окраине села. Три зрачка, включая дульный срез "МП-40", пристально вглядывались в полумрак. Не обнаружив со стороны бочки с водой и нехитрого крестьянского имущества явной угрозы, немец рывком распахнул дверь в комнаты. Антонина Козлова сидела в красном углу, под невыгоревшим квадратом на стене. На немца она смотрела с неприкрытым страхом. Лешка - семилетний пацан - жался к матери. Хмурый хозяин, Андрей Михалыч, незначительного роста, но вполне себе крепкий мужик, сидел верхом на лавке и, демонстративно не обращая внимания на пришельца, ковырял кривым шильцем в подошве сапога.
     - Aufstehen! - Солдат боком сместился вправо, заглянув за печь. Второй уже стоял в проеме дверей, контролируя обстановку.
     Михалыч нехотя отложил работу, поднялся. Взгляда немца он избегал, в собственном доме он хозяином сейчас не был. Антонина вскочила несколько суетливо. Лешка и так стоял, смотрел он на врага с вызовом, но немец, по счастью, на него внимания не обратил. Проверив дом, первый солдат, точнее ефрейтор, вновь обернулся к семье и с сильным лающим акцентом спросил:
     - Рус зольдат есть? Юде, комиссар? Schnell!
     Михалыч молчал. За окном, судя по звукам, начиналась стандартная для лета-осени сорок первого веселуха - треск мотоциклетных моторов, гогот гусей, кудахтанье кур, разбегающихся от бравых фуражиров в фельдграу. Русские войска отошли, можно было заняться более приятными для нордического духа и желудка делами.
     - Где зольдат? Antworten!
     - Ушли все, - крестьянин говорил медленно, глухо, - туда ушли.
     Он махнул рукой в сторону выходящего на восток окна. Словно в ответ, гулкий удар внес в комнату осколки стекла. За осколками внутрь ворвался грохот близкого разрыва.

     ... Младший сержант Василий Игнатьевич Фофанов не был ни наводчиком, ни командиром орудия. Он был трактористом на гражданке и механиком-водителем арттягача (то есть тем же трактористом) в армии. Когда трактор заглох на дороге у невеликой деревушки, весь расчет прицепленного орудия сначала бестолково суетился вокруг пытавшегося оживить машину Василия, а потом как-то незаметно сделал ноги. Так что теперь отдуваться за всех пришлось именно ему. С прицельной панорамой Василий справиться даже и не пытался. Еще наблюдая за курсантами в училище, где он до войны, выражаясь высокопарно, "обеспечивал учебный процесс", он понял, что премудрость, на которую курсанты тратили по полгода, с кондачка не осилишь. Поэтому прибег к простому и доступному способу - открыл затвор и, заглядывая в ствол, вращал маховички, пока в пятне света, окруженном спиральными узорами нарезов, не показалась зажатая меж домами улица. И когда в кружочке промелькнул первый автоматчик, преследующий отступающую в панике курицу, послал семидесятишестимиллиметровый снаряд в казенник, закрыл затвор и дернул за шнур.
     Особо удачным выстрел назвать было нельзя. Бурый столб из комьев земли и визжащего металла поднялся метрах в пятидесяти перед домами. Второй - пробил насквозь крышу приехавшей до войны из-под Бреста полячки Ядвиги и разорвался в поленнице на другом краю деревни. Третий, четвертый и пятый тоже ушли неведомо куда. В цель они не попали, но цели своей достигли - такой уж военный каламбур. Не задетые ни одним осколком, разведчики попрыгали по коляскам и оттянулись на пять километров к западу. Связываться с пушками им не хотелось. В представленном ими рапорте отмечалось, что восточнее деревни Холмово русские создали оборонительный рубеж, усиленный артиллерией. Части Рокоссовского на главных направлениях продолжали упорно сопротивляться, и командование решило не выделять против полуокруженной позиции крупных сил. Решено было на следующее утро направить в Холмово новую разведку, усилив ее двумя последними свободными танками. Впрочем, одна из выделенных "двушек" вышла на ужасных русских дорогах из строя, и пришлось ограничиться командирской машиной разведбатальона.

     Вторая попытка прощупать "русскую оборону" (впрочем, к чему кавычки? Там, где стоит русский солдат, защищающий свою землю, там его линия обороны и есть, пусть с геометрической точки зрения эта линия и представляет собой точку), закончилась для немцев с более тяжелыми потерями. Пока двое разведчиков через проделанную вчерашним снарядом дыру в крыше дома Ядвиги пытались втихую разглядеть русские позиции, командир разведбата решил дать размяться своему любимцу - непонятной породы песику, подобранному им еще во Франции. От опушки леса, где, предположительно, скрывались русские, танк загораживали дома. Гауптман открыл люк и выпустил кобелька побегать. Тот немедля задрал лапку у ближайшего забора. Высунувшись по пояс, танкист ласково следил за процессом. Тем временем бинокль у наблюдателей дал блик, и этого хватило. Первый же русский снаряд грохнул в пяти метрах от танка, собачью тушку подняло в воздух и кинуло на крыльцо дома. Второй взрыв застал слегка оглохшего командира уже за броней - любимец любимцем, но, когда русские начинают артобстрел, не до сантиментов - за три месяца войны это-то гауптман усвоил накрепко. Танк выплюнул струю сизого дыма из давно нуждавшегося в переборке двигателя и рванулся вперед. Впрочем, недалеко. Следующий снаряд лег уже почти совсем хорошо, и прежде, чем двадцатимиллиметровка панцера успела пройтись очередью по опушке, третий разрыв намертво заклинил бронемаску.
     Оттянувшись к западной околице, разведчики засовещались. Русские продолжали класть редкие снаряды по центру села, и, укрывшись за танком, можно было обсудить положение с приемлемой степенью риска.
     Наблюдатели определили позицию одной из пушек, но основные силы русских себя не обнаруживали. То, что, кроме одного упрямого артиллериста, на пять верст в округе не было ни одного советского солдата, немцам в голову как-то не пришло. Единственный танк лишился огневой мощи, а его броня против русских семидесяти шести миллиметров не играла. Система обороны так и осталась невскрытой, но желающих пощупать ее не наблюдалось. Сошлись на том, что силы русских составляют до батальона, их поддерживает от взвода до батареи орудий. Собственно, огня стрелкового оружия отмечено не было, но, видимо, русские просто выжидали, чтобы ударить в упор. Без поддержки брони проверять, так это или нет, было страшновато. Предложение обойти открытое пространство лесом не прошло - собственные силы были сочтены недостаточными.

     ... Достаточные силы подтянулись на следующий, третий день. Уже знакомые с местностью ветераны холмовской битвы - мотоциклисты, девять грузовиков с пехотой, две полевые пушки и главная ударная сила - семь "Pz-IV" с 7.5-см "окурками". Рассмотрев из обжитых кустов царящую в деревне суету, сержант Фофанов с внезапно накрывшим его весельем понял, что жизнь его, в общем, удалась. Выпустив оставшиеся четыре снаряда (ответным огнем из танка был, наконец, подожжен и уничтожен злополучный тягач), он снял затвор, забросил его в протекавшую в нескольких метрах речушку и где ползком, где перебежками удалился на восток. Прицел орудия еще с позавчерашнего вечера был за ненадобностью свинчен и сейчас покоился в вещмешке. Согласно Уставу.
     Война - сложный процесс. Двадцать семь снарядов, выпущенных решившим остаться у потерявшей мобильность пушки красноармейцем, всего лишь повредили один легкий танк и нанесли психологическую травму его командиру. Однако во вражеских штабах сочли неразумным продолжать наступление до ликвидации образовавшегося вклинения противника между двух главных операционных направлений - во избежание возможных фланговых ударов. Две советские дивизии получили полусуточную передышку, которую потратили на лихорадочное вкапывание в подмосковную землю. Кроме того, семь боеготовых танков, выдернутых из мясорубки возле Волоколамска, потратили драгоценный моторесурс на восьмидесятикилометровый марш под Холмово и обратно. И уже вскоре были отправлены в мастерские, сократив тающий на глазах танковый кулак Гота еще на два процента.
     Делай, что должен - и хрен бы с тем, что будет.

***

Мы не успели, не успели, не успели оглянуться - А сыновья, а сыновья - уходят в бой... В. Высоцкий

     - Садись, сын. Все знаешь?
     - Знаю, отец.
     - Кто рассказал? Лаврентий?
     - Нет. Артем написал. Отец... Я все понимаю. Война. Но... Это неправильно.
     - Неправильно... Я знаю это, сын. Вообще, все, что идет вокруг - неправильно. Ты сам как тут оказался? Не сбежал?
     - Никак нет. Получил отпуск на одни сутки. Жена с детьми в эвакуации, к ним не успел бы. Приехал к тебе.
     - Хорошо, что приехал, - тяжелый, старческий вздох, - пойдем, поедим. Выпьем. Тебе можно?
     - Можно, отец. Если немного. Вечером - в часть.
     - А я тебе больше наркомовской нормы и не налью. И себе тоже. Нам обоим воевать еще. Тебе - там, мне - здесь.
     За дубовой дверью уже было накрыто. Отец самолично разлил по глубоким тарелкам харчо, оба ели молча. Сын ел как-то по-деревенски (по-солдатски, поправил себя отец), пронося ложку над куском хлеба, чтоб ни капли не пропало.
     - Как там?
     Сын положил ложку, выпрямился на стуле. Задумался.
     - Тяжело. Очень тяжело. Они пока лучше. Просто лучше. Когда в лоб давят - еще можно держаться. А вот когда найдут слабину и прорвутся... А слабину находят часто. Один раз все вообще на волоске висело. Обошли с двух сторон, готовились уже орудия взрывать. Танки подошли, ударили им во фланг. Потом, когда окружили, когда по лесам шли - тоже тяжело было.
     Отец вздохнул.
     - Я тебе приказывать не могу. У тебя свои командиры есть. Я тебя попросить могу. Чтобы ты понял - если что такое - в плен тебе нельзя. Никак нельзя. Понимаешь?
     - Понимаю, отец.
     - К Ваське на могилу заехал?
     - Не успел. Я сразу к тебе. К брату успею еще, если жив буду. А ты - уедешь ведь скоро.
     - Ты что сказал? - Глаза отца пыхнули желтой яростью. - Что ты сказал, щенок? Я - никуда - не - уеду. Никуда, понял? Я никуда не имею права уехать, пока Москва стоит. Поэтому ты, - прокуренный палец уперся в лицо сыну, - ты будешь насмерть стоять, ты костьми ляжешь, взорвешь себя со всей батареей, если край, - но сюда, палец ткнул под ноги, - сюда ты их не пустишь, - гнев схлынул. - Ты... Ты понимаешь, почему?
     - Понимаю, отец, - сын пережил вспышку гнева спокойно, как артналет с неделю тому, - я все понимаю.
     - Прости, - а вот это слово поразило сына, никогда на его памяти отец им не пользовался - ни на службе, ни в семье, - прости. Да, ты понимаешь. А ты изменился, сын.
     - Это война, отец. Война всех меняет.
     - Да. Меняет. Вот что, сын. Я с тобой посоветоваться хочу. Я, как уже говорил, тут останусь. А вот Светку тут оставить не могу, никак. Хотел ее со школой эвакуировать, общим порядком... А она вот что учудила. Читай, - сын взял из рук отца тетрадный лист с синими печатями регистрации, прочел.
     - Понимаешь, боюсь я. И тяжело там, гноем дышать. И народ... разный. Иные себя не помнят. И эти, - слово было выделено почти с презрением, - вокруг роятся. Власик докладывает, да.
     Сын вторично пробежал строчки, поднял взгляд.
     - Если тебе, отец, действительно нужен мой совет - отпусти. В клетке ты ее всю жизнь держать не сможешь. Да и неправильно это. Ты ее уже ничему не научишь, пусть жизнь учит. Жизнь... Жизнь сурово учит.
     - Я знаю, - эту фразу отец произнес уже по-русски, перейдя с грузинского, на котором велся разговор.
     Задумался. Потом сдвинул миску, положил на освободившееся пространство стола листок.

"В Государственный Комитет Обороны Товарищу Сталину.      Прошу вашего разрешения на зачисление в штат 62-го госпиталя на должность санитарки. Обязуюсь продолжить образование самостоятельно, не зависимо (отец чиркнул карандашом, поправляя ошибку) от возможной передислокации госпиталя. И. О. санитарки 2-го хирургического отделения Сталина Светлана Иосифовна. 28 сентября 1941 года"

     Карандаш на мгновение замер над листом, затем стремительным росчерком вывел резолюцию: "Не возражаю. И. Сталин"

***

№ 813      (...)      1. Ввести с 04 октября 1941 г. в г. Москве и прилегающих к городу районах осадное положение.      (...)      4. Организацию эвакуации не занятого в военной промышленности и транспорте населения возложить на Председателя Исполкома Моссовета т. Пронина.      5. Нарушителей порядка немедленно привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте.      Государственный Комитет Обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Красной Армии, обороняющей Москву, всякое содействие. Постановление ГКО от 03 октября 1941 г.

     Боец Красной Армии на фронте может поспать в кровати в двух случаях - если он попадает в госпиталь - или в санаторий. Санаторий был самым настоящим. С перестроенными из бывших графских или там купеческих, кто разберет, палат корпусами, фонтаном, аллеями, парком и девушками с веслом. Правда, корпуса большей частью разнесли, выкуривая особо наглых немецких разведчиков, в фонтане за каменным бордюром оборудовали пулеметную точку, простреливающую те самые аллеи, девушке с веслом невзначай, приняв за раскомандовавшегося офицера, отшибли весло вместе с рукой, а кровати с голыми сетками стащили в относительно целую столовую. И все равно спалось на них почти как в мирное время - и сны были мирные. Как будто устал после сенокоса, мамка гремит у печи чугунками, поворачивается к лавке... и громовым басом орет.
     - Фофанов!
     - Я! - Василий соскочил с продавленной сетки, подхватил винтовку, распахнул пробитую осколками дверь и выскочил в коридор. Комроты стоял, привалившись к обшарпанной и посеченной осколками стене, протирая рукавом дырчатый кожух "ППШ".
     - Собирайся. Забирают тебя у нас.
     - Куда?!
     - Не докладывают. Приказано срочно собрать по стрелковым подразделениям всех мехводов из безлошадных или окруженцев, вроде тебя. Дуй к штабу полка, там тебя заждались.
     Голому собраться - подпоясаться. Все имущество бойца Красной Армии, как правило, умещается в тощем вещмешке. А если не умещается - значит, либо у бойца в распоряжении есть танк, машина ну или, в крайнем случае, повозка. Или же это никакой не красноармеец, а вражеский шпион.
     Шпионом Василий не был, а трактора давно лишился, так что через пять минут уже стоял рядом со штабным подвалом, вместе с еще двумя такими же приблудными. Мрачный старшина с артиллерийскими петлицами провел перекличку, и еще минут через пять они гуськом брели по прорезающей санаторный сад тропке. У штаба дивизии их ждали еще человек семь, целый лейтенант в качестве "покупателя", и вдобавок - длинный автобус, явно только что с московских улиц. Даже номер маршрута сохранился. Видимо, лейтенант-артиллерист рассчитывал на более солидный "улов", а может, из транспорта дали что было. В любом случае, повезло. Едва присев на обитые драным дерматином сиденья, почти все сразу же отрубились. Василий не спал - во-первых, только что выспался после ночного охранения, во-вторых, автобус шел в Москву, а Москвы он еще не видел.
     Город был насторожен и пуст. Людей на улице, кроме военных, почти не было. На въезде автокран сгружал с грузового трамвая противотанковые ежи, устанавливая их поперек улицы. Такие же ежи и баррикады из мешков с землей перегораживали ведущий к центру проспект через каждые двести-триста метров. Подвальные окна были заложены камнем до состояния узких амбразур. Документы проверяли почти на каждом перекрестке.
     Автобус выкатился на Садовое кольцо и пристроился в хвост колонне броневиков. Серо-зеленые трехосные машины шли, испуская сизые клубы дыма, пятна свежей краски выделяли пулевые отметины. Перед площадью Павелецкого вокзала встали - орудовец - совсем как до войны, только с винтовкой за плечом - поднял жезл, пропуская колонну детей, ведомых двумя девушками в военной форме.
     - Детдом эвакуируют, - пробурчал шофер с интонацией знающего тут все и вся человека. Может, и правда знал - видимо, с автобусом и мобилизовали. Дети прошли, колонна тронулась. - А то вон все - тоже в эвакуацию. - Справа, перед зданием вокзала, было черно от народу. Перед одним подъездом бушевала людская толпа, которую еле сдерживали человек десять с винтовками - вроде бы милиционеры. Гомон, плач, крики доносились даже сквозь стекла. Из соседних дверей один за другим выходили бойцы, строились в шеренги. - Знамо, поезд придет с солдатами, на него гражданских - и к черту на рога. А мне повезло вот, в Москве родился, в Москве, видно, и помру, - водитель продолжал бухтеть, лейтенант уставился в пол. Все проснулись, смотрели на бушующее море со смесью стыда - что допустили такое - и превосходства. Все-таки, военные люди, при деле, при приказе и даже специально отобранные для чего-то важного.
     У Курского творилось примерно то же. Переходящая дорогу бабка с узлом, ведущая за руку девчонку лет семи, обернулась, встретила взглядом Василия и плюнула под колеса. "Превосходство избранных" испарилось, остался только стыд. Комсомольская площадь, слава богу, осталась в стороне, что творилось у трех вокзалов - страшно было и представить.
     Свернули на Новослободскую, на Сущевке, пропустив "кукушку" с десятком пустых платформ, перевалили через железнодорожный переезд. Пятьдесят метров - и водитель втопил тормоз так резко, что от рывка проснулись все. Лучше бы не просыпались, право слово. Пока очередной милиционер в сизой шинели проверял у шофера и лейтенанта документы, все полтора десятка бойцов команды прильнули к окнам левого борта, отчего автобус слегка накренился. У забора, отгородившего пути от то ли улицы, то ли переулка, стоят двое штатских - руки связаны за спиной, плечи опущены. Еще трое мешками лежат в сторонке. Шестеро милиционеров метрах в десяти, винтовки смотрят в ссутуленные спины. Хлесткий залп - стоящие у стенки валятся, снег у забора под крайним розовеет. "Можете следовать", - голос проверяющего спокоен, никаких эмоций. Рутина.
     - Мародеры, знамо, - водитель автобуса открыл рот только метров через сто, - или паникеры. Станция рядом. А ну, - это уже сгрудившимся у окон, - садись давай по местам, а то машину мне опрокинете. Не навидались, штоль?
     Еще пара минут по переулкам, и у проходной какого-то завода автобус скрежетнул тормозами и встал. "Выходи строиться!"
     Знакомый рокот дизелей заставил всех обернуться. От железной дороги к воротам завода шла длинная, машин пятнадцать, колонна "СТЗ-5", "сталинцев" - хороших, надежных арттягачей. В училищном гараже один такой был, для обучения, а вот в армии - жуткий дефицит. Одна за другой машины проворачивались на гусенице и исчезали за железными воротами. Табличка - желтые рубленые буквы на черном стекле - была далеко, так слету не прочитать, но выписанное крупнее название завода разобрать удалось - "Компрессор".

     Мотоциклисты ворвались в Кунцево на рассвете. Очереди пулеметов с колясок с ходу заставили заткнуться русских автоматчиков, попытавшихся задержать разведроту. То ли русских было мало, то ли они струсили - высланная в окружающий дачу парк разведка обнаружила только одно тело, рядом валялись автомат с круглым диском и фуражка с зеленым верхом.
     - Да, Герхард, я вижу, большевики бегут быстрее собственного визга, - фельдфебель, придерживая локтем автомат, присосался на мгновение к фляге.
     - Ничего удивительного, Оскар. Сам Сталин давно сбежал, чего ради русским оставаться? Охранять его сапоги? Едем дальше?
     - Нет. Обыщите сад, русские могли затаиться. Потом вызовем саперов.
     На юге загрохотало - артиллерия взламывала наспех занятые русскими оборонительные позиции, русские отвечали. Автоматчики шныряли по саду, несколько человек со снятыми с колясок пулеметами залегли по периметру дачи.
     - Герхард, ты уверен, что это действительно дача Сталина?
     - По крайней мере, эта шишка из абвера сказала именно так. Думаю, парни адмирала скоро будут здесь, можешь спросить их сам.
     На дороге послышался лязг гусениц, снеся ворота, в сад вломился угловатый "Pz-IV", за ним - два бронетранспортера, из которых выскочила целая группа офицеров от лейтенанта до оберста, замыкающий танк встал снаружи у ворот.
     Командир роты отрапортовал прибывшим.
     - Лейтенант, вы уверены, что большевики не успели заминировать здание?
     - Уверены, герр оберет. Позвольте показать! - Он провел группу абверовцев вокруг главного здания. На площадке около гаража стояла полуторка, кузов которой был забит деревянными ящиками. Три ящика лежали на земле, один раскололся, грязно-белая пыль высыпалась на землю - видимо, они как раз разгружали вот это.
     - Аммонал, - гауптман из абвера размял порошок в пальцах, - то, что у русских недостаток взрывчатки, мы знаем.
     - Хорошо, - принял решение старший группы, - проходим в дом. Только осторожно. Лейтенант, проверьте здание.
     Дверь в прихожую была распахнута, неровный сквозняк чуть покачивал ее с легким скрипом. Первыми вовнутрь проскользнула четверка разведчиков. Они рассыпались по многочисленным переходам и помещениям, топот кованых сапог гулко отдавался в полном безлюдье. Прикрывая друг друга, двое ворвались в небольшую комнату на втором этаже. В углу стояла узкая кровать, застеленная солдатским одеялом. На столе лежала открытая коробка папирос. В углу, около высокого комода, свесив набок голенища, пристроилась пара мягких кавказских сапог.
     - Оскар! Ты только посмотри! - Второй обернулся, глаза расширились, - Оскар! Это же сапоги самого Сталина! Вот так шутка! Старый азиат сбежал, похоже, в одних трусах! Если они вообще у него есть! - Он схватил сапоги за голенища.
     Тонкая проволочка, проходящая петлей через две небольшие дырочки в одном из каблуков, порвалась, размыкая цепь. Реле в подвале щелкнуло, посылая электрический импульс в разветвленную сеть проводов. Около трех десятков детонаторов одновременно "завели" стокилограммовые ящики с аммоналом в фундаменте дома, в саду, около обоих въездов. Земля дрогнула танк у ворот подпрыгнул и завалился набок. Из разведроты и спецгруппы абвера не уцелел никто.
     Полковник Старинов любил добрые шутки.

***

Форсирование водных преград - преодоление войсками в ходе наступления водной преграды (реки, канала, водохранилища, пролива и др.), противоположный берег которой обороняется противником. От обычного наступления Форсирование водных преград отличается тем, что наступающие войска под огнем противника преодолевают водную преграду, овладевают плацдармами и развивают безостановочное наступление на противоположном берегу. В зависимости от характера водной преграды (ее ширины, глубины, скорости течения воды и др.), силы обороны противника, возможностей наступающих войск и др. условий форсирование водных преград осуществляется с ходу или после планомерной подготовки.

     Сколько всего рек форсировал вермахт по пути от Бреста до Москвы - вопрос, конечно, сложный. Впрочем, немецкий Ordnung настолько глубок и всеобъемлющ, что в одной из многочисленных сводок ОКБ, без сомнения, имеется подробная роспись с указанием названия реки, ее ширины и глубины, характера дна и берегов, наличия мостов с их грузоподъемностью, а также с описанием обстоятельств форсирования. Конечно, безусловным чемпионом в этом списке был Днепр - все ж таки три с лишним километра в нижнем течении совсем не шутка. Хотя Десна, Буг, Днестр, Неман, Западная Двина - тоже вполне почетные записи. А уж сколько разных мелких речушек в этом списке - местного значения Камышовок, Каменок да Песчанок - не сразу и сочтешь. Так что технология форсирования, причем с боем, у немцев была отработана на ять.
     Конечно, временами случались сбои - русские цеплялись за берега "естественных водных преград", как утопающий за соломинку. Иногда это у них даже получалось, особенно если артиллерии было в достатке. Тогда приходилось маневрировать вдоль реки и форсировать ее там, где оборона послабже.
     Московская речка Сетунь - смех, а не речка. Разве что берега заболоченные. А глядишь ты - запнулись.

     Капитан Джугашвили, чуть горбясь, пробежал по извилистому ходу сообщения. Над головой неприятно цвиркало, но подсознание отсекало привычные звуки. Все одно "свою" пулю не услышишь, а предостережение - тебя, дескать, обстреливают, командир, поберегись - было излишним. Обстрел был круглосуточным, как осенний дождь. Под ногами хлюпало, кирпичная засыпка была надежно вбита сантиметров на двадцать в глубь болота.
     До НП дивизиона оставалось метров сто, когда к чавканью сапог добавились более мощные всхлипы. Немецкие мины уходили в болотистую почву чуть не на полметра и взрывались уже там, не нанося существенного урона. Однако ж налет был плотным - одна из мин ухнула за изгибом хода.
     Чавкающий звук разорвавшегося в болоте тяжелого снаряда заставил капитана на рефлексе - дедушка Павлов был бы в восторге - растянуться в грязи. Налет был слабеньким - с боеприпасами у немцев, судя по всему, было туго, да и уходящие глубоко в болотистую землю снаряды оставляли большую часть осколков в грунте. Капитан испытывал прямо-таки нежные чувства к раскисшей почве Лужников и к серой октябрьской погоде. И готов был смириться и с сыростью блиндажей, и с тем, что не укрепи саперы траншеи бревнами - их затянуло бы за пару дней.
     Край ближайшего бревна был стесан "под замок", чуть выше виднелась вырубленная топором римская цифра. Не иначе остаток раскатанного саперами домика из лужниковской деревеньки. Дома, конечно, жалко, но пусть уж лучше так, чем сгорят без пользы. Добежав до НП, Джугашвили махнул рукой вскочившей было радистке и протиснулся между пахнущих мокрым сукном и застарелым потом спин к стереотрубе.
     Наблюдатель посторонился, пропуская командира батареи к окулярам. Рожки объективов повело вправо, потом влево. Лес на крутом берегу Сетуни, за Москвой-рекой, в поле зрения был выбрит начисто, - сколько за месяц городских боев туда вбухали железа - и из Лужников, и с Поклонки - выяснит разве что какой дотошный историк лет через 50. По крайней мере, сам капитан счет выпущенным боекомплектам своего дивизиона уже потерял. Помпотех, отвечающий за состояние стволов, помнил, наверное - но вчера его накрыло, до санбата вроде довезли, а там - кто знает.
     - Шевелятся, товарищ капитан! - Деталей было не разглядеть, но какое-то серое движение на гребне и ниже по склону царапало глаза.
     - Связь с огневыми? - Мокрая спина телефониста напряглась, "Ромашка" тонула в помехах.
     - Есть связь!
     - Ориентир двенадцать, право пять, по десять снарядов на орудие, беглым! - пристрелка, после потери счета боекомплектам, выпущенным именно по "ориентиру двенадцать", не требовалась, - огонь!
     Концентрирующаяся для очередного рывка через Сетунь немецкая пехота залегла под стадвадцатидвухмиллиметровыми разрывами. Пехота на нашем берегу вяло добавила минометами, но это было уже излишним - атака сорвалась так и так.
     Впрочем, все только начиналось. Разозленные срывом очередной атаки и неизбежными потерями немцы открыли огонь по позициям дивизиона, им ответили восьмидюймовые гаубицы и морские шестидюймовки "Опорного пункта номер три". Авиации было тесно под цеплявшим верхушки Воробьевых гор влажным небом, так что дуэль богов войны проходила "один на один".

     Заброшенная было с началом войны, гигантская стройплощадка на месте разрушенного собора жила странной жизнью На поверхности, в бетонных кратерах боевых постов "Опорного пункта номер три", обшаривали небо хоботки зенитных автоматов. Судя по всему, не зря - алюминиевый хвост со свастикой, торчащий из Москвы-реки почти вертикально, был тому доказательством.
     Амбразуры бетонных укрытий на закате давали красноватые отблески линз, по которым с Воробьевых гор временами вели огонь полевые гаубицы. Правда, лишь изредка - пробить бетон, даже не успевший набрать полную прочность, но напичканный легированной сталью в качестве арматуры, легкие снаряды не могли, а в ответ на каждый залп по наводке "слухачей" прилетали два-три десятка шести- и восьмидюймовых "чемоданов"
     Бетонные казематы, армированные первоклассными стальными конструкциями, прятали тяжелые пушки - столь громадные, что колесный ход для них создать так и не удалось. Тракторные гусеницы при каждом выстреле вышибали из бетонного пола крошку. Мощные стены многократно усиливали эхо, даже забитые ватой уши под клапанами ушанок глохли. Штуки четыре отстрелянных лейнеров лежали рядком около стены, на наброшенных поверх них матрасах кто-то дрых, замотав голову тряпьем.
     За орудиями из огороженных деревянными козлами дыр в полу наскоро налаженные ленты транспортеров поднимали пятидесяти- и стокилограммовые чушки снарядов и ящики с зарядами. Еще пятью метрами ниже, в технических помещениях так и не построенного дворца, по наскоро уложенным рельсам, метростроевские вагонетки выныривали из черных потерн, доставляя все новые снаряды к аккуратным масляно отблескивающим рядам.
     Четверо краснофлотцев покидали в пустую вагонетку стреляные гильзы и покатили ее обратно. На каждом стыке наскоро уложенного пути гильзы подпрыгивали и звенели. В дальнем конце потерны возник неверный свет, вагонетка прогрохотала по дощатому настилу и выкатилась на платформу скупо освещенной станции. Часть мраморных плиток со стен и раскрывающихся мраморными цветами колонн осыпалась, обнажив ноздреватый бетон.
     Подвывая электродвигателями, на свободный путь подкатил обычный поезд метро со снятыми дверями. Другие краснофлотцы грузили на носилки многопудовые снаряды, выносили, укладывали на мраморном полу. Комендант станции - скорее старый, чем пожилой майор с орденом Красного Знамени и знаком "Почетный железнодорожник" распекал молодого капитан-лейтенанта, тот вяло отругивался.
     - Какие, к черту, противогазы? Да зачем они нам тут нужны, товарищ майор?!
     - Ты, мил-человек, под землей без году неделя. Так что слушай и мотай на ус. Половину подстанций немцы уже разнесли, работаем на последней сопле, можно сказать. Еще немного - и питаться будем с дизелей, - он резко ткнул обкуренным пальцем на пути, где в одном из вагонов вольготно устроилась туша дизель-генератора. - Сответственно, гари будет много. А если он еще и до тоннелей прорвется - может и газ пустить. Так что бери, пока дают, расписывайся в ведомости и смотри, чтобы твои орлы вверенное имущество военно-морским способом не утратили.
     - Это как? Что это еще за способ?
     - Эх, голуба. Молодой ты, традициев не помнишь. "Утратить военно-морским способом" - значит либо сломать, либо про... любить. Что, истории не знаешь - про государя Петра Алексеича, матросов русского, голландского да аглицкого и два чугунных ядра? А вы что встали? - рявкнул он на опустивших носилки и навостривших было уши морячков. - Таскай давай, не задерживай подвижной состав!

***

В течение 14 октября на всех направлениях фронта продолжались бои. Особенно упорные бои шли на Одинцовском и Сходненском направлениях. Отбито несколько ожесточенных атак немецко-фашистских войск.      За 13 октября уничтожено 38 немецких самолетов. Наши потери - 17 самолетов. Вечернее сообщение Совинформбюро от 14 октября

     - Москва. Был тут когда-нибудь?
     - Был. Пацаном еще. - Мимо проплывали темные громады зданий, ни огонька, ни человека. Окна - либо с белыми бумажными крестами, либо вообще без стекол. Часть домов обрушена, уцелевшие стены торчат гнилыми зубьями. Регулировщики на перекрестках - в тулупах, с винтовками за спиной. Противотанковые ежи, баррикады с приземистыми пушками, глядящими вдоль улиц. Тут и с нормальной-то довоенной Москвой контраст был - голова кругом. А уж с тем лаково-неоновым симулякром, который Андрей помнил по рубежу веков...
     Где-то на Рождественке коротко протрещал "ППШ". Бухнуло два или три револьверных выстрела, потом скороговоркой простучали сразу несколько автоматов, потом все стихло.
     - Милиция. Ракетчиков ловит.
     - Скорее, мародеров. Больно быстро справились.
     Машины свернули с Бульварного кольца на испятнанную воронками улицу Горького. Немецкие снаряды падали где-то в районе Киевского вокзала, оттуда же доносился треск пулеметно-винтовочного огня.
     Фары-щелочки едва позволяли заметить незасыпанные воронки и лавировать между вросшими прямо в мостовую ДОТами. Часто останавливались - кордоны стояли чуть ли не на каждых ста метрах. Вспышки выстрелов и взрывов подсвечивали небо, и при одной, особенно яркой, Андрей обомлел.
     Знакомая с детства панорама в конце улицы исчезла. Островерхие башни Кремля не цепляли низкие тучи звездами, пусть даже и в брезентовых защитных чехлах. Их просто не было. По крайней мере, на первый взгляд. А на второй... Угловой Арсенальной башни не было вообще. То, что не закончил французский порох больше века назад, довершил немецкий снаряд. На месте шпиля Спасской башни зияла пустота. Еще одна башня, выходящая на Александровский сад, Андрей не знал названия, тянула вверх обгорелые балки шатрового каркаса.
     Чем ближе подъезжали, тем ярче становилась картина разрушения. Зубцы краснокирпичных стен зияли провалами, хотя сами стены, засыпанные землей почти до гребня, вероятно, уцелели. Желтые дворцы екатерининских времен были черны от копоти, купол над зданием Сената отсутствовал. Манежу тоже досталось. Боровицкая башня была почти цела, только от шатра осталась едва половина. Грузовики въехали в ворота, покружили между воронок, закопченных соборов, неизменных баррикад и остановились на Ивановской площади. Андрей выскочил из кабины, оглянулся и замер. Такого Кремля он не видел, не ждал увидеть и не желал. Соборам повезло, только в куполах чернели дыры от снарядов. Вокруг Ивана Великого воронка налезала на воронку - но ни одного прямого попадания немцам добиться так и не удалось.
     Но Казаковские дворцы, с улицы Горького казавшиеся почти целыми, с обращенной к Воробьевым горам стороны оказались разнесенными до щебенки. На месте привычной своей инородностью коробки Дворца съездов - впрочем, откуда ей здесь взяться? - громоздились кучи кирпича, окружающие несколько огромных воронок - поработали пикировщики.
     Что ты натворил, Андрюха?! Что ты, сволочь, натворил?! Горький дым вышибал слезы - или то холодный ветер с реки?
     Увидев, что им предстоит грузить, Андрей опомнился - и до крайности изумился. Старинные наполеоновские пушки лежали, перевязанные тросами. Курсанты в измятых, испачканных шинелях под командованием старика, похожего на обернутый шинельным сукном божий одуванчик, поднимали их одну за другой, аккуратно клали в кузова.
     Как старому грибу, судя по всему - музейщику, удалось выбить на перевозку древних орудий целую автоколонну, было непонятно. Впрочем, Андрей догадывался. Трофеи прошлой Отечественной были важным символом для народа в новой - Отечественной же - войне. И уж кто-кто, а Сталин значение символов понимал и превращать их во что-то реально-ощутимое умел.
     Пока курсанты грузили стволы, Андрей пытался понять, в каком же именно месте располагался сталинский кабинет. Даже будь здания целы, вряд ли ему это удалось бы - слишком много поворотов, слишком много коридоров. Да и неважно, в самом-то деле. В разрушенном артиллерией Кремле Сталина явно не было.

     Товарищ Сталин находился в паре километров северо-западнее и парой сотен метров ниже. Рабочий кабинет размещался в обычном вагоне метро с занавешенными плотным сукном окнами. На одной из стен висели карты, вместо сидений под ними - импровизированный стол. Впрочем, сейчас нужды в картах не было. Разговор шел о другом.
     - Сведений о том, что немцы получили дополнительные сведения от "Паука", - импровизированный характер кабинета предполагал дополнительную осторожность, поэтому в детали Берия не вдавался, - нами не получено. Вероятно, источник информации убит в бою... либо в результате принятых нами мер.
     - Либо сидит в немецком лагере, и не идентифицирован как... носитель информации. Либо... Либо ваши сотрудники не отследили дополнительной утечки.
     - Это практически исключено. По известным вам причинам специально созданная немцами организация - "Наследие потомков" - тесно сотрудничает с фирмой "Сименс".
     - Неудивительно.
     - Имеющиеся у нас источники информации не подтверждают начала каких-либо новых разработок, которые неизбежно были бы начаты в случае Поступления новой информации и к которым "Сименс" неизбежно имел бы отношение.
     - Вот как. Интересно.
     - Работы групп фон Брауна и Гейзенберга также идут в прежнем темпе.
     - Это немного успокаивает. Совсем немного, да. Но меня сейчас интересует совсем другой вопрос. Как вы считаете, та... ситуация, которая сложилась сейчас, то, что немцы решились на достаточно авантюрную операцию по захвату Москвы, не обеспечив свои фланги... Насколько она связана с... утечкой?
     - Практически наверняка. В похищенных сотрудником НКВД документах совершенно точно находился протокол допроса, относящийся к описанию поворота второй танковой группы немцев на юг. Согласно имеющимся копиям, "Паук" на одном из допросов в НКВД заявил, что, вследствие отвлечения группы Гудериана на уничтожение наших войск под Киевом, наши войска успели подготовить линии обороны и задержать немцев до зимы. Согласно же донесению одного из наших источников, Гитлер неоднократно упоминал во время совещания о долге перед потомками и помощи провидения.
     - Это неубедительно. Обычная гитлеровская риторика.
     - Я так не думаю, товарищ Сталин. Во-первых, несмотря на то, что политика Германии достаточно авантюристична начиная с 1935 года, рывок на Москву с необеспеченными флангами - слишком рискован даже для этой политики. Далее. Обычно Гитлер использует приведенные в донесении обороты в своих публичных выступлениях, но никак не на деловых совещаниях. Наш источник сообщает, цитирую: "Фюpep был вдохновлен, он проявил весь свой талант оратора".
     - Я понимаю вашу мысль, товарищ Берия. Если руководитель крупного государства начинает вести себя нетипично - это может быть только следствием нетипичного фактора. Учитывая, что мы знаем один такой фактор - нет смысла умножать сущности до получения новых данных. Хорошо. Возможно, вы правы. Бритва Оккама, да. Спасибо, товарищ Берия. Вы свободны.
     Оставшись один, Сталин прошел в бывшую кабину машиниста, где на месте пульта управления был устроен диван, а у перегородки - маленький столик. Снял сапоги, не снимая френча растянулся на одеяле.
     Берия был прав. Какими бы авантюрами ни были все действия Гитлера до того - ввод войск в Рейнскую область, Мюнхен, нападение на Польшу, Норвежская операция, разгром Франции... Нападение на СССР, в конце-то концов... Но попытка взять Москву без обеспечения флангов была диким, причем принципиально непросчитываемым риском. Без экстраординарных причин на такой риск не идут. Значит, спусковым крючком для этого наступления действительно стала утечка.
     С другой стороны, авантюрность сама по себе не является залогом неудачи. Все авантюры немцев до сего дня оканчивались успешно или, по крайней мере, как воздушное наступление на Британию, не катастрофически. Впрочем, и сейчас немцы были близки к успеху. Их части метр за метром продвигались с обеих сторон Лужниковской дуги к Киевскому вокзалу и Замоскворечью. Автозавод захвачен, Поклонная гора в полукольце. Химки, которые удалось отстоять, стоили обороняющимся двух сожженных дотла танковых бригад. Рокоссовский держит фланги, подставляя под удар московские кварталы, прикрываясь Москвой как щитом. Город пока держит только крупнокалиберная артиллерия. Если немцы сумеют подтянуть тяжелые пушки... Голиков докладывал, что немцы снимают из-под Ленинграда самоходные мортиры, стреляющие полуторатонными снарядами. Если немцы установят их, к примеру, на Воробьевых горах, то не устоят и форты. И тогда вся система обороны может рухнуть. Нужно продержаться хотя бы неделю. Или две.

***

Незадолго до войны я был вызван в Москву. В кабинете Ворошилова я увидел высокого человека с тонким лицом, в прекрасно сидящем костюме. - Познакомьтесь, товарищ Старинов, - это известный изобретатель, товарищ Термен. Товарищи из НКВД предложили создать совместную группу по разработке новой минно-взрывной техники. И. Старинов. "Мины ждут своего часа"

     Поезд тяжело грохотал на стыках рельсов. Два мощных паровоза напрягали стальные мускулы, с натугой преодолевая умеренной крутизны подъем. Несколько классных вагонов за связкой локомотивов были для них несерьезным грузом, как, впрочем, и пара платформ с булыжником впереди. А вот четыре платформы странной конструкции - по две пятиосных площадки, между которыми висели, скрепляя их в единое целое, бронированные туши с угадывающимися под брезентом короткими стволами, - явно стоили затрачиваемых паровозами усилий.
     Часовые на платформах внимательно оглядывали окрестности. Лес был вырублен на пятьдесят метров по обе стороны дороги, счетверенные рыльца зенитных автоматов глядели не столько в небо, сколько по сторонам.
     Поезд вскарабкался на гребень и начал спуск в длинную неглубокую ложбину между двумя грядами холмов. Стук участился - под горку дело шло чуть веселее, состав запасал энергию для следующего подъема. Полотно дороги слегка приподнималось относительно рельефа, образуя примерно трехметровой высоты насыпь. Примерно посередине ложбины насыпь пересекала небольшую речку - скорее, ручеек, стиснутый бетонной трубой. Естественно, эта труба, как и все прочие такие трубы и мосты, была тщательно обследована саперами. Но на то, чтобы проверить все сотни километров пути, как, впрочем, и все окрестные холмы, сил не хватало.
     На склоне одного из таких холмов, на краю перелеска, две фигуры в буро-зеленых маскхалатах ждали уже несколько часов. От лежащей между ними радиостанции к ящичку с несколькими тумблерами и переключателями змеился толстый провод в каучуковой изоляции.
     - Они, родные, - лежащий справа сопровождал биноклем двойной султан дыма, - самоходные мортиры типа "Карл". Калибр шестьсот миллиметров. Четыре штуки.
     - Да, страшноватые зверюги. Если они доберутся до Москвы...
     - Отставить разговорчики! Предварительная!
     - Понял, предварительная, - второй щелкнул тумблером. В прижатом к уху наушнике послышался тонкий свист. - Подтверждаю, есть предварительная!
     - Задержка... - человек с биноклем следил за составом, отсчитывая секунды, - задержка двести двадцать три!
     - Понял, задержка двести двадцать три!
     Состав подходил к выбранной точке. Метров за пятьдесят до трубы, когда передовая платформа стукнула колесами на очередном стыке, тон гудения в наушнике поменялся на более басовитый. Огромная масса проносящегося над рельсами металла изменила индуктивность тщательно спрятанного под строением пути контура.
     - Двести двадцать один, - одновременно с изменением тона второй откинул плексигласовый колпачок, - двести двадцать два, - рука зависла над кнопкой, - двести двадцать три!
     Слегка посиневший от холода палец утопил ярко-красный диск. Долю секунды казалось, что ничего не происходит. Затем терпеливо ждавшие своего часа больше двух месяцев центнеры взрывчатки, повинуясь модулированному радиосигналу, вздыбили путь, подбрасывая оба паровоза, снося их с рельсов. Первый сразу начал заваливаться в ложбину, второй пытался удержаться на насыпи. Его развернуло поперек путей, искры сыпались фонтаном. Влекомые инерцией, гигантские платформы складывались, бронированные туши между полуплощадками налезали друг на друга и на вагоны, из которых пытались выбраться серые и белые, в нижнем белье, фигуры. Медленно валящийся вниз паровоз, наконец, рухнул, котел взорвался и облако пара скрыло из вида стальную кашу.
     - Передавай - и ходу, - первый из "пятнистых" отложил фотоаппарат, которым он увлеченно щелкал все эти долгие секунды: - "Тетя заболела, приезжай, Маша".
     Через сорок пять минут две девятки "Пе-2" под прикрытием истребителей атаковали место крушения. Стокилограммовая бомба попала в один из уцелевших вагонов в конце состава. Шестисотмиллиметровые снаряды сверхтяжелых мортир сдетонировали, разрушив пути и насыпь на протяжении почти сотни метров. Движение было остановлено почти на неделю. Еще несколько заложенных на излете лёта радиомин ждали своего часа.
     Товарищ Старинов продолжал шутить.

***

№ 0427      22 сентября 1941 г.      Дополнение к № 0054 от 15 июля 1941 г.      1. Передать в распоряжение Главного Управления гидрометеослужбы РККА 12 дальних бомбардировщиков "ТБ-7" с экипажами и наземными службами для ведения метеоразведки над контролируемой противником территорией.      2. Обеспечивать переданные ГУГМС КА бомбардировщики новой радиопередающей аппаратурой, двигателями, включая турбокомпрессоры наддува, и запасными частями по списку первой очереди. По поручению Ставки Верховного Командования начальник Генерального штаба Красной Армии генерал-майор Василевский

     Новый, по меркам мирного времени, "ТБ-7" промерз от носовой турели до кончика высокого киля. Похожий на медведя штурман извернулся и, быстро отстегнув маску, отхлебнул из шведского термоса. Если бы не горячий чай, сладкий, даже блаженно-сладкий - совсем вилы. Впрочем, за пятнадцать лет полетов можно было бы и привыкнуть. Однако не получалось. Он бешено завидовал сидящим в заклепанном бомбоотсеке "гражданским" - конечно, лейтенантские звания им присвоили, но оба метеоролога, срочно отозванных "с северов", остались какими-то невоенными - отличные мужики, в Арктике другие не выживают, но не вояки, нет. Зато высотный холод им должен быть как дом родной. После Новой-то Земли.
     Услышали бы эти самые метеорологи мысли штурмана - встретили бы после полета на узенькой тропке и объяснили бы всю его неправоту. "По-товарищески". Если штурману холод просто не нравился, то полярники-зимовщики ненавидели его лютой ненавистью.
     Оба они только в начале июня сменились с годичной вахты - каждый на своей станции, познакомились в мягком вагоне поезда на Ленинград, уговорили пару литров коньяка - за знакомство и за-ради окончания вахты. Закусывали в основном предвкушениями - предвкушали Гагры (путевки дожидались в Севморпути), море, фрукты, сухое вино, девушек опять же - оба семьей пока не обзавелись. На вокзал прибыли в воскресенье - и дома каждого уже ждала повестка.
     Сейчас они, свернувшись клубком в своих меховых комбинезонах и меховых же куртках поверх, привычно-внимательно оглядывали облачную кашу внизу, каждый по своему борту. Кустарные блистеры из оргстекла, врезанные в борта бывшего бомбоотсека, серьезно искажали картину. Хотя неважно. Серая пелена казалась бесконечной, как срок зимовки к концу марта. Не привыкать. И потому появившаяся на самом горизонте клубящаяся гряда вызвала почти мгновенную реакцию.
     - Командир, гряда облаков справа тридцать, на горизонте! Это фронт, зуб даю, это холодный фронт! - Отзываясь на возбужденную скороговорку полярника, тяжелый корабль накренился, доворачивая на облачную стену. Штурман возил по планшету линейкой и транспортиром, прокладывая новый курс. Лохматая стена впереди вырастала, вызывая инстинктивный холодок в груди каждого из пилотов "ТБ-7" - слишком много неприятностей было связано с такими вот "воздушными замками".
     - Второй, тянем на девять тысяч! - Второй пилот двинул рычаги газа до упора вперед. Благо моторы были новые, вытянут, тем более с турбокомпрессорами. Компрессоры, честно говоря, были барахло, прогорали на раз - но и меняли их после каждого полета. Сколько стоила такая роскошь, пилот боялся даже подумать - но начальству, как говорится, виднее. Раз уж в разгар войны сочли необходимым переделать целую дюжину самых мощных бомбовозов Советской страны в извозчика для "колдунов", как традиционно летуны именовали метеорологов, да еще и моторы чуть не языками вылизывают - значит, так надо. Не сказать, чтобы экипаж был недоволен - положа руку совсем уж на сердце, мало кому хотелось лезть на фрицевские зенитки и под атаки "худых".
     Один из пиков облачной гряды тянулся километров до десяти, не меньше, но бомбардировщик обошел его стороной, над восьмикилометровым "перевалом". Тяжелую машину лишь слегка тряхнуло, и внизу раскрылась черная, на первый взгляд и по сравнению с белоснежными грудами облаков, бездна. Уже второй взгляд ловил извилистую береговую линию, приведенные то ли легким снежком, то ли инеем леса, неразличимые детали городков. Земля была видна до самого горизонта, и за скатом облачной гряды не было ни тучки.
     - Антициклон, - в голосе метеоролога слышалось удовлетворение от хорошо сделанной работы, - совершенно определенно - арктический антициклон. Судя по всему, от минус десяти до минус двадцати в нижних слоях.
     - Понял. Радист, связь с базой. Идем дальше? Горючего у нас еще километров на триста, потом возвращаемся. Или сразу домой? - Штатские или полуштатские, но во всем, что не касается прямо и непосредственно управления кораблем, метеорологи сейчас были главными.
     - Согласен, командир. Пройдем сколько можем, оценим размеры. А потом на базу, да.
     "ТБ-7" шел на девяти километрах, взбудораженный воздух принимал в себя насыщенные углекислотой и водяным паром выхлопные газы, мгновенно высасывая из них тепло. При минус пятидесяти градусов за бортом пар мгновенно кристаллизовался в микроскопические иголочки, образующие за тяжелой машиной пышный, хорошо заметный с земли инверсионный шлейф. Это было красиво, однако пара "мессеров" из финской ПВО руководствовалась совсем другими эмоциями. Одинокий высотный самолет мог быть только разведчиком, а значит, должен быть сбит. Турбокомпрессоров на "Bf-109F" не было, но легкие машины с мощным мотором и без них карабкались вверх весьма уверенно. Хвостовой стрелок "ТБ" засек истребители на фоне земли всего с пары километров, когда те обзавелись собственными шлейфиками. Бомбардировщик дернулся, но от границы облаков они ушли километров на сто, минут двадцать лета - и эти двадцать минут надо было продержаться.
     Пулеметные турели тяжелых бомберов - это сила, когда те идут в коробке машин в двенадцать, а лучше - под сотню. Тогда на пути истребителей встает стена свинца, пробить которую можно только сочетанием тактики, мастерства пилотов - и количества, естественно. Одинокий бомбардировщик против двух грамотных пилотов не жилец, разве что повезет.
     Не повезло. После двух коротких очередей стрелок в хвостовой турели завалился на пулемет, еще пара заходов покончила с бортовыми точками и верхним куполом. В разреженном воздухе "мессеры" маневрировали с трудом, что позволило отчаянно (насколько позволяла высота) маневрирующему разведчику выиграть хоть сколько-нибудь времени. До облаков оставалось всего две-три минуты - но этих минут не было. Уже не опасаясь пулеметов, "Мессершмитты" один за другим зажгли оба левых мотора. "ТБ-7" свалился на крыло и посыпался вниз. В полутора тысячах километров восточнее один оператор сделал отметку о потере очередного метеоразведчика, а другой прочертил курс и скорость холодного антициклона, неотвратимо надвигающегося на европейскую часть Союза.

***

65. При стрельбе на уничтожение огневой налет ведут, как правило, беглым огнем. Если по условиям обстановки цель должна быть подавлена в кратчайший срок, то для ее подавления назначают огневой налет без указания его продолжительности. "Наставление по управлению огнем наземной артиллерии", изд-во НКО СССР, 1939

     Старший сержант Лемехов лежал между могилами мещанина Пузанова и безгильдеиного купца Братухина почти пять часов. Деревья на кладбище были скошены артиллерийским огнем, словно гигантской косой, так что маскироваться среди могилок, да плюс под поваленными стволами было одно удовольствие. Изредка в оптике винтовки за речкой и в развалинах Канатчиковой дачи наблюдалось шевеление, но для стрельбы по "пациентам" было слишком далеко. Лежащий на три могилы справа наблюдатель что-то хрипел в телефон, но, видимо, командование сочло перебежки немцев недостаточным поводом для огневого налета. Хотя тяжелые снаряды артиллерийских фортов могли бы успокоить нынешних обитателей больницы не хуже смирительной рубашки - начальству виднее.
     Начальству всегда виднее. Ну почти всегда.
     Его дело вел целый старший майор госбезопасности, не какая-то мелкая сошка. Разобрал по косточкам весь тот злосчастный вечер, когда он, Лемехов, почти пропустил через границу предателя. Он был готов к расстрелу - считал его заслуженным. Его ротозейство стоило жизни двум лучшим бойцам заставы и, судя по въедливости следователей, привело к большому ущербу для страны. Пусть перебежчик был убит - то, что он нес через границу, похоже, было чем-то очень, очень важным.
     Поэтому, когда почти через два месяца осунувшийся старший майор протянул ему красноармейскую книжку, он не сразу поверил и понял, что происходит.
     "Пограничник из тебя, Лемехов, хреновый. А вот стрелок - неплохой. Так что иди - и стреляй". Только тогда Лемехов и узнал, что началась война.
     Он стрелял - редко, как и любой снайпер, точно - как снайпер хороший. Их воздушно-десантная бригада ни разу не видела самолетов, кроме как над ними - немцев, которые пытались смешать их с землей, и изредка - наших, которые занимались тем же по ту сторону фронта. Парашютов тоже не видели - кроме тех, что раскрывались над сбитыми летчиками.
     Ими затыкали дыры, их бросали под гусеницы танков и удары штурмовых групп немцев, под снаряды гаубиц и очереди пулеметов. Потом отводили, пополняли молодыми, здоровыми и полными готовности умереть за Родину парнями. Большинству это - умереть за Родину - удавалось, часто в первом же бою. Немногие выжившие учились не умирать, а убивать врагов. Но таких, научившихся, было мало, и они отступали, сменялись - и затыкали новую дыру, каждый раз на другом участке фронта, но все дальше и дальше на Восток.
     А потом - они уперлись спинами в московские кварталы, и отступать стало некуда. Немцы тоже уперлись. Не в них, Лемехов трезво оценивал ситуацию, а в огневой вал, который обрушивали на наступающую пехоту и танки тяжелые орудия из глубины обороны. Теперь главными становились не пулеметчики и стрелки, а наблюдатели с полевыми телефонами. Хотя расслабляться, конечно, не следовало.
     На кончик носа упала снежинка. Как будто пахнуло зимой, Забайкальем... Скоро, видно, подморозит.
     Лемехов плавно провел стволом вправо-влево. Все как обычно - в поле зрения прицела попали развалины больницы, глинистый берег речки с неизвестным названием, две порушенные то ли колокольни, то ли водонапорные башни, станция на горизонте, пять подбитых танков, которые немцы так и не смогли либо так и не захотели вытащить. Выдохлись? Хорошо если так. Хотя вряд ли, конечно.
     Черт. Накаркал. С немецкой стороны послышался резкий свист, справа, слева, сзади встали дымные столбы разрывов. Налет был недолгим, но мощным, как летний ливень. По берегу речки уже тянулась полоса дыма, скрывающая немецкие позиции. Сейчас начнется.
     Первого немца, выскочившего из дымной стены, Лемехов снял влет. Менять позицию не стоило - дым мешал не только нашим, но и немецким пулеметчикам. Потом фрицы поперли валом, с флангов застучали "максимы". Угловатая коробка танка прорезала сизые клубы, сразу два или три росчерка отрикошетили от брони. Танк повел башней, выискивая позиции пушек. Найти их он не успел.
     Лемехова подбросило в воздух, невысоко, сантиметров на пять. Звуки боя ушли - только шум в ушах. Земля медленно поворачивалась на своей оси гигантской каруселью. В воздухе кружились серые тела, клубы дыма, бревна наведенной немцами за ночь переправы, какие-то уж совсем непонятные ошмотья.
     Второй залп восьмидюймовок рухнул уже почти беззвучно - разве что легкий щелчок от разрыва первого снаряда да внезапно появившийся во рту медный привкус. Танк уже лежал на боку, выставив отполированное грязью брюхо в сторону русских позиций. Уже никто никуда не бежал и даже не полз, и третий залп лег скорее только для проформы. Впрочем, был третий залп или нет - Лемехов с уверенностью сказать не мог. Слух возвращался постепенно, земля проворачивалась все медленнее, пока не замерла, наконец, в неустойчивом равновесии.
     Рядом, всего в метре от его лежки, валялся немецкий сапог - к счастью, без ноги хозяина внутри, сорвало взрывом; за стойкость желудка сержант сейчас бы не поручился.
     ... Ночью бригаду сняли с позиций, заменив свежими войсками откуда-то из глубины страны, погрузили в грузовики и повезли на восток. О переформировании речи идти не могло - потери бригада, вопреки обычному ходу дел, понесла небольшие. Гадали долго - часа четыре. Пока лес внезапно не расступился и во всю ширь не распахнулся простор наполненного ревом моторов аэродрома.

Продолжение следует...