Мировая литература

МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Выпуск № 143 от 2004-08-16

Число подписчиков: 12

---

Уважаемые подписчики! В данном произведении применяется ненормативная лексика, за использование которой ведущий рассылки ответственности не несет. Приносим свои извинения.    Стивен КИНГ "ЛОВЕЦ СНОВ" Часть 3    Куэбин    Глава 20. Конец погони 10      Ее звали то ли Илена, то ли Илайна Тимарова, никто точно не знал. Она появляется в Уэйре в начале осени 1995-го, в "форд-эскорте", со скромной желтой наклейкой "Херц"1 на лобовом стекле. Машина оказалась краденой, и потому по округе долго ходили не подтвержденные, но пикантные сплетни о том, как она расплатилась собой за автомобильные ключи, получив их прямо в аэропорту Логана.      Однако, как оказалось, она немного не в себе, повредилась головой. Кто-то помнит синяк на пол-лица, кто-то - застегнутую не на те пуговицы блузку. По-английски говорит плохо, но запаса слов достаточно, чтобы разузнать дорогу к Куэббинскому водохранилищу. Там она пишет записку (на русском). Вечером, когда дорога через Уинзорскую плотину уже закрыта, в зоне пикников, у Гудно-Дайк найден брошенный "эскорт". На следующее утро машина по-прежнему стоит на месте, и два парня из Управления водоснабжения (кто знает, может, одним из них был Лоррингтон) вместе с двумя лесниками начинают ее искать.      В двух милях вверх по Ист-стрит валяются ее туфли. Еще в двух милях, там, где Ист-стрит переходит в грязную тропинку (вьющуюся сквозь заросли на восточном берегу водохранилища, и это вовсе не улица, а массачусетский вариант Дип-кат-роуд), находят ее блузку - ото! Через две мили после валяющейся на земле блузки Ист-стрит обрывается, и изрытая колеями просека, Фицпатрик-роуд, уводит прочь от озера. Поисковая партия уже собирается следовать этой тропой, но кто-то замечает розовую тряпочку, свисающую с ветки, наклонившейся над водой. Тряпочка оказывается лифчиком.      Земля в этом месте влажная, но не заболоченная, и они могут идти по ее следам, пробираясь сквозь сломанные русской ветки. Страшно подумать, во что они превратили ее нежную кожу! Однако свидетельство налицо, как бы это ни ужасало мужчин: пятна крови на острых сучьях, а потом и на камнях, каждый ее след отмечен багровой каплей.      В миле от того места, где заканчивается Ист-стрит, они видят каменное здание, стоящее на чем-то вроде естественного фундамента, образованного выходом породы. Оно выходит на Восточный Отрог горы Помери. В этом здании и находится опора No 12, и машиной до нее можно добраться только с севера. Почему Илена, или Илайна, не попыталась поступить именно так, остается загадкой.      Акведук, начинающийся в Куэббине, тянется на шестьдесят миль к востоку, до Бостона, забирая по пути воду еще из водохранилищ Уачусетс и Садбери (последние два поменьше и погрязнее). Насосов нет: для трубы акведука, высотой тринадцать футов и шириной одиннадцать, их не требуется. Вода подается самотеком, как в Древнем Египте, тридцать пять веков назад. Между землей и акведуком проходят двенадцать вертикальных опор, служащих вентиляционными шахтами и регуляторами давления. Через них можно также проникнуть в акведук в случаях засора. Опора No 12 - ближайшая к водохранилищу, известна также как водозаборная. Здесь проверяется чистота воды (как и женская добродетель: каменное здание не запирается, и сюда часто заплывают любовники в каноэ).      На нижней из восьми ступенек, ведущих к двери, валяются аккуратно сложенные женские джинсы, на верхней - белые трикотажные трусики. Дверь открыта. Мужчины переглядываются, но молчат. Все прекрасно понимают, что найдут внутри: мертвую русскую даму, и ни клочка одежды.      Но ничего этого нет. Скважину прикрывает круглая железная крышка. Сейчас она сдвинута ровно настолько, что внизу поблескивает темный полумесяц воды. Рядом брошен лом, которым женщина сдвинула крышку: обычно он вместе с другими инструментами стоит за дверью. Тут же лежит сумочка русской. На ней портмоне, из которого выглядывает удостоверение личности. На портмоне - вершина пирамиды, иначе говоря, паспорт. Из него высовывается листок бумаги, покрытый странными иероглифами, по-видимому русскими, или правильнее сказать кириллицей. Мужчины уверены, что нашли последнее послание самоубийцы, но после перевода оказывается, что это ее маршрут. В самом конце она приписала: "Когда дорога кончится, пойду вдоль берега". Так она и сделала, раздеваясь по пути, не обращая внимания на царапины и порезы.      Мужчины стоят вокруг частично закрытой опоры, почесывая в затылках и прислушиваясь к журчанию воды, начинающей свой путь к фонтанам, кранам и дворовым шлангам Бостона. Звук глухой, монотонный и какой-то зловещий, что неудивительно: высота опоры No 12 сто двадцать пять футов. Мужчины не понимают, что заставило ее проделать все то, что она проделала, но ясно, слишком ясно видят, как она сидит на каменном полу, болтая ногами, и выглядит при этом обнаженной версией девушки на этикетках "Уайт рок". Она оглядывается в последний раз, возможно, желая удостовериться, что портмоне и паспорт никуда не делись. Хочет, чтобы те, кто войдет сюда, знали, кто решил свести счеты с жизнью, и есть в этом что-то ужасно, невыразимо грустное. Всего один взгляд назад, и она проскальзывает в полумесяц между крышкой и трубой. Может, зажала нос, как ребенок, ныряющий в городской плавательный бассейн. А может, и нет. Так или иначе, а уже через секунду здесь вновь воцаряется спокойствие. Привет, тьма, старая подруга. 11      Последние слова старого мистера Бекуита, перед тем как он взгромоздился на сиденье своего почтового грузовика, звучали именно так:      "Насколько я слышал, народ в Бостоне пил ее с утренним кофе незадолго до Валентинова дня. - И наградив Джоунси хитрой улыбкой, добавил:      - Сам я не пью воды. Предпочитаю пиво, знаете ли". 12      Джоунси обошел офис не менее двенадцати - четырнадцати раз. Остановился за стулом, рассеянно потер бедро и снова отправился по заведенному маршруту, старый добрый маниакально-синдромный Джоунси.      Один.., два.., три...      История русской, конечно, была просто великолепна, идеальный пример Жутких Баек Захолустного Городишки (неплохи также дома с привидениями, где творились страшные злодеяния, и места ужасных дорожных аварий), и, разумеется, проливала как нельзя более яркий свет на злодейские планы мистера Грея относительно несчастного колли, но что хорошего это даст Джоунси? Какая разница, знает он или нет о замыслах мистера Грея. В конце концов...      Снова к стулу: сорок восемь, сорок девять, пятьдесят, и подожди минуту, всего одну чертову минуту. В первый раз он обошел комнату за тридцать четыре шага, не так ли? Откуда же взялось пятьдесят?! Он не семенил, не дробил шаг, ничего подобного, так откуда же...      Ты расширяешь пространство. С каждым новым кругом. Чем больше обходишь, тем больше расширяешь. Потому что никак не хочешь угомониться. Но это твоя комната. Спорим, можешь сделать из нее что-то вроде бальной залы в "Уолдорф-Астории".., если пожелаешь.., и мистер Грей не сумеет помешать.      - Разве такое возможно? - прошептал Джоунси. Он стоял у стола, заложив руку за спину, словно позируя для портрета. Но свидетельство было налицо, если глаза его не обманывали. Комната увеличилась в размерах.      Генри должен прийти. Если с ним Даддитс, значит, мистер Грей нигде не скроется, сколько бы машин ни менял, потому что Даддитс видит линию. Он привел их во сне к Ричи Гренадо, позже, наяву, - к Джози Ринкенхауэр, и теперь станет направлять Генри, так же легко, как нацеленная на лисью нору гончая - своего хозяина. Беда в форе, проклятой форе, которую сумел заполучить мистер Грей. Час, не меньше, а то и больше. И как только мистер Грей сбросит собаку в шахту опоры No 12, все кончено. Теоретически, правда, еще есть время перекрыть подачу воды в Бостон, но разве Генри убедит кого-то предпринять столь экстренные, грозящие бедой, разрушительные меры? Весьма сомнительно. А те люди, вдоль всего акведука, к которым вода попадет сразу же? Шестьдесят пять тысяч в Уэйре, одиннадцать - в Этоле и сто пятьдесят - в Уорчестере. У них останется всего несколько недель жизни. А может, и дней.      Неужели нет способа задержать сукина сына? Дать Генри шанс поймать его?      Джоунси поднял глаза к Ловцу снов, и в комнате что-то тут же изменилось.., какой-то вздох, вроде того звука, что, как принято думать, издают духи на спиритических сеансах. Но это не дух, откуда тут дух?      Все же Джоунси поежился. Глаза наполнились слезами. На память пришла строчка из Томаса Вулфа: "Все потеряно: камень, лист, ненайденная дверь".      Томас Вулф, считавший, что тебе больше не суждено вернуться в дом родной.      - Даддитс? - прошептал он. Волоски на затылке встали дыбом. - Даддитс, это ты?      Никто не ответил.., но, взглянув на стол, где валялся бесполезный телефон, он обнаружил, что добавилось кое-что новое. Не камень, не лист, не ненайденная дверь, а доска для криббиджа и колода карт.      Кто-то хотел сыграть с ним. 13      Болит. Теперь все болит. Везде. Сильно. Мама знает: он сказал маме. Иисус знает: он сказал Иисусу. А Генри не сказал. У Генри тоже все болит, Генри устал и очень печальный. Бивер и Пит на небесах, где восседают одесную Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, отныне и вовеки веков, ради Бога, о Господи! От этого ужасно грустно, они были хорошими друзьями и никогда не смеялись над ним. Однажды они нашли Джози, и как-то видели высокого такого парня, ковбоя, а еще играли в игру.      Это тоже игра, но раньше Пит все повторял: "Даддитс, не важно, выиграешь ты или проиграешь, главное, КАК играть", но теперь это важно, так сказал Джоунси, пока Джоунси трудно расслышать, но скоро будет получше, очень скоро. Если бы только боль унялась. Даже перкосен не помог. В горле скребет, тело трясется, а в животе противно ноет, вроде как хочется сделать пук-пук, вроде как, но на самом деле ему вовсе не хочется делать пук-пук, а когда он кашляет, иногда во рту делается кровь. Неплохо бы поспать, но Генри и его новый друг Оуэн, который был с ними в тот день, когда они нашли Джози, так они все твердят: "Если бы мы могли задержать его, если бы мы могли выиграть время..." - и поэтому приходится не спать и помогать им, но нужно закрывать глаза, чтобы услышать Джоунси. А они думают, что он спит. Оуэн говорит: "Не стоит ли нам разбудить его, вдруг этот сукин сын свернет куда-нибудь?" А Генри отвечает: "Говорю же, я знаю, куда он направляется, но мы разбудим Дадса как раз перед 1-90, чтобы не гадать. А пока пусть поспит, Господи, как же он измучен". И снова Генри, но на этот раз не вслух. Мысленно: Если бы только задержать сукина сына.      Глаза закрыты. Руки сложены на ноющей груди. Дыхание медленное. Мама велела дышать медленно, когда кашляешь. Джоунси не мертв. Не на небесах вместе с Бивером и Питом. Но мистер Грей сказал, что Джоунси заперт, и Джоунси ему поверил. Джоунси в офисе, ни телефона, ни факса, трудно связаться, потому что мистер Грей злой и мистер Грей напуган. Боится, что Джоунси узнает, кто на самом деле заперт.      Когда они болтали больше всего?      Когда играли в игру.      Игра.      Его снова трясет. Нужно как следует подумать, а это больно, это крадет последние остатки сил, но теперь это больше, чем игра, теперь важно, кто выиграет, а кто проиграет, поэтому он тратит силы, делает доску и карты, Джоунси плачет, Джоунси думает, все потеряно, но Даддитс Кэвелл не потерялся, Даддитс видит линию, линия идет к офису, и на этот раз он сделает куда больше, чем просто вставит колышки.      Не плачь, Джоунси, говорит он, и слова, как всегда, звучат в его мозгу отчетливо и ясно. Это глупый рот вечно коверкает их. Не плачь, я не потерялся.      Глаза закрыты. Руки сложены.      Там, в офисе Джоунси, под Ловцом снов, Даддитс играет в игру. 14      - Я засек собаку, - устало сообщил Генри. - Собрата Перлмуттера по несчастью. Я его засек. Мы немного ближе к ним. О Господи, если бы только нашелся способ попридержать его!      Пошел дождь, и Оуэн от души надеялся, что они успеют пересечь зону заморозков, прежде чем снег превратится в слякоть. Ветер буйствовал с такой силой, что "хамви", казалось, вот-вот слетит с шоссе. Был уже полдень, а они все еще ехали между Сейко и Бидфордом. Оуэн глянул в зеркальце заднего обзора на Даддитса. Глаза закрыты, голова на спинке сиденья, исхудавшие руки сложены на груди. Лицо зловеще пожелтело, но из уголка рта тянется ярко-красная ниточка.      - Твой друг может помочь? - прошептал Оуэн.      - Думаю, пытается.      - Вроде ты сказал, что он спит.      Генри повернулся, взглянул на Даддитса и вздохнул:      - Я ошибся. 15      Джоунси сдал карты, сбросил две из своей взятки в криб, взял другую взятку, за Даддитса, и добавил в криб еще две.      - Не плачь, Джоунси. Не плачь. Я не потерялся. Джоунси поднял глаза к Ловцу снов в полной уверенности, что слова исходят оттуда.      - Я не плачу, Дадс. Аллергия чертова, только и всего. Но если ты хочешь играть...      - Два, - объявил голос из Ловца снов.      Джоунси выложил двойку из взятки Даддитса - неплохое начало, - потом сыграл семеркой из своей. Всего, значит, девять. У Даддитса на руках шестерка, вопрос в том, станет он или нет...      - Шесть за пятнадцать, - прозвучал голос из Ловца снов. - Пятнадцать за два. Поцелуй меня в задницу!      Джоунси невольно засмеялся. Это, конечно, Даддитс, сомнений нет, но до чего же похоже на Бива!      - Давай ставь колышек, - хмыкнул он и, открыв рот, увидел, как один из колышков поднялся, подлетел к доске и встал во вторую лунку на Первой улице.      И тут его осенило:      - Ты с самого начала знал правила, верно, Даддитс? И ставил колышки как попало, чтобы позабавить нас! - При этой мысли слезы вновь брызнули из глаз. Подумать только, все эти годы они считали, будто играют с Даддитсом, а на самом деле это он играл с ними. И в тот день позади "Братьев Трекер"? Кто нашел кого? Кто кого спас?      - Двадцать один, - произнес он.      - Тридцать один за два. - Это Ловец снов. И опять невидимая рука подняла колышек и поставила на две лунки дальше. - Он заблокирован от меня, Джоунси.      - Знаю. - Джоунси сыграл тройкой. Даддитс объявил тринадцать и Джоунси сделал ход из взятки Даддитса.      - А ты - нет. Ты можешь с ним говорить. Джоунси сыграл двойкой и переставил колышек. Даддитс, в свою очередь, выложил карты, опустил колышек в лунку, и Джоунси подумал: Обыгран слабоумным, как вам это нравится? Только Даддитс не был слабоумным. Уставшим, умирающим, но не слабоумным.      Они продолжали играть, но Даддитс ушел далеко вперед, хотя это был криб Джоунси.      - Чего он хочет, Джоунси? Что ему нужно, кроме воды? Очередное убийство. Он любит убивать, подумал Джоунси.      Но не нужно об этом. Ради Господа Бога, не нужно больше об этом.      - Бекон, - произнес Джоунси вслух. - Он любит бекон. Он начал было тасовать карты... И замер, когда сознание наполнил Даддитс. Настоящий Даддитс, молодой, сильный, готовый к битве. 16      За спиной Генри громко застонал Даддитс. Повернувшись, Генри заметил алую, как байрум, кровь, бегущую из ноздрей. Лицо было сморщено в неестественной судороге сосредоточенности. За опущенными веками быстро вращались глазные яблоки.      - Что это с ним? - испугался Оуэн.      - Не знаю.      Даддитс закашлялся глубоким, рвущим грудь бронхиальным кашлем. Кровь веером брызг вылетала изо рта.      - Разбуди его, Генри! Ради Христа, разбуди! Генри ответил Оуэну перепуганным взглядом. Они были почти рядом с Кеннебанкпортом, не далее чем в двадцати милях от границы с Нью-Хемпширом, в ста десяти милях от Куэббинского водохранилища. На стене офиса Джоунси висел снимок Куэббина, Генри сам видел. И еще один, летнего коттеджа в Уэйре.      - Разбуди его! Он говорит, что ему больно! Неужели не слышишь!      - Не "больно".      - А что же?      - "Бекон". Он сказал: "бекон". 17      У сущности, отныне думающей об этом, как о мистере Грее, думающей о себе, как о мистере Грее, появилась серьезная проблема, но по крайней мере оно (он) об этом знал.      "Кто предупрежден, тот вооружен", - выразился бы Джоунси. В коробках его воспоминаний было полно таких изречений, не меньше нескольких тысяч. Некоторые мистер Грей считал полной несообразицей, например "после дождичка в четверг" или "все возвращается на круги своя", но "кто предупрежден, тот вооружен" - это в самую точку. Именно.      Проблема заключалась в его отношении.., нет, чувствах к Джоунси. Но, честно говоря, ему было совсем не по себе.., и это еще слабо сказано. Можно сколько угодно думать: Теперь Джоунси отрезан, и я решил свою проблему. Запер его в карантине, в точности как их военные пытались изолировать нас. Меня преследуют.., да что там, попросту гонятся по пятам, но если не заглохнет мотор и не спустит шина, ни той, ни другой банде охотников меня не сцапать. Я слишком далеко ушел.      Все это было чистой правдой, но облегчения не приносило. Истинным смаком было бы ворваться в дверь, за которой прятался негостеприимный хозяин, и заорать ему в физиономию: "Я достал тебя, верно? И сделал твой красный фургончик!"      Что за фургончик и почему именно красный, мистер Грей понятия не имел, но эта эмоциональная пуля способна была проделать дыру большого калибра в доспехах Джоунси, поскольку отзывалась звучным резонансом, идущим из глубин самого детства. А потом он высунет язык Джоунси (мой язык, думал мистер Грей с несомненным удовлетворением) между губами Джоунси. Станет "дразниться", а Джоунси даже ответить не сможет!      А что касается преследователей.., так и подмывает сбросить штаны Джоунси и выставить зад Джоунси. Конечно, все это так же бессмысленно, как "после дождичка в четверг" или "красный фургончик", но ужасно хотелось устроить им "козью морду", как выражался Джоунси. Это называлось "показать мудакам луну", и мистер Грей умирал от желания ее показать.      Мистер Грей понимал, что заражен байрумом этого мира. Все началось с эмоций, продолжилось пробуждением сенсорной информированности (вкус еды, неоспоримое неистовое удовлетворение при виде патрульного, бьющегося головой о кафельную стену душевой - глухое бух-бух каждого удара) и превратилось в то, что Джоунси называл мышлением высшего типа. По мнению мистера Грея, это была шутка: все равно что называть дерьмо переработанной пищей или геноцид - этнической чисткой. И все же мышление имело свою привлекательность для существа, всегда бывшего частью вегетативного разума, что-то вроде высокоинтеллектуального несознания.      До того как мистер Грей заблокировал Джоунси, тот предложил ему забыть о своей миссии и просто наслаждаться человеческим бытием. Теперь он обнаружил, что желание в нем, ранее гармоничном разуме, разуме без сознания, начало дробиться, превращаться в хор противоречивых голосов, один хотел А, другой - Б, третий - В в квадрате, поделенное на Г. Раньше он посчитал бы это бормотание кошмаром, признаком надвигающегося безумия, но теперь, как оказалось, наслаждался внутренней борьбой.      Бекон. "Секс с Карлой", который Джоунси определял как невыразимо восхитительный акт, включающий как сенсорный, так и эмоциональный факторы. Быстрая езда и бильярд в баре "О'Лири", рядом с Фенуэй-парк, и громкая, "вживую" игра оркестра, и Пэтти Лавлесс, поющая "Вини в этом свое холодное, двуличное, неверное, лживое любящее сердце" (что бы это ни означало). Земля, поднимающаяся из тумана в летнее утро. И, конечно, убийство.      Проблема была в том, что если он не выполнит миссию как можно скорее, значит, скорее всего вообще не выполнит. Он уже не байрум, а мистер Грей. Сколько еще пройдет времени, прежде чем он выползет из шкуры мистера Грея и растворится в Джоунси?      Этому не бывать, подумал он, нажимая на акселератор, и не слишком мощный мотор послушно выжал еще немного. Собака, спящая на заднем сиденье, тихонько тявкнула и взвыла от боли. Мистер Грей послал мысль байруму, росшему в ней. Байрум рос быстро. Слишком быстро. И кое-что еще: не было никакого удовольствия в мысленном обмене, никакого тепла, обычного для собеседников при подобных встречах. Разум байрума казался холодным.., протухшим...      - Чужак, - пробормотал он, но тем не менее успокоил байрума. Когда собака полетит в водохранилище, байрум по-прежнему останется внутри. Ему понадобится время, чтобы адаптироваться. Пес, конечно, утонет, но байрум проживет еще некоторое время, питаясь собачьим трупом, пока не настанет срок. Но сначала нужно добраться туда.      Осталось совсем недолго.      Мчась на запад по шоссе 1-90, мимо бесчисленных городишек (сортирчиков, как отзывался о них Джоунси, правда, не без симпатии) вроде Уэстборо, Графтон и Дороти-Понд (все ближе и ближе, осталось почти сорок миль), он искал место, куда бы мог запихнуть свое новое и раздражающее сознание, место, где бы оно не довело его до беды. Может, детишки Джоунси? Нет, чересчур эмоциональны. Даддитс? Глухо. Связи нет. Джоунси украл воспоминания. Наконец он остановился на работе Джоунси, преподавании истории, его специальности, отвратно-притягательной. Похоже, что между 1860-м и 1865-м Америка раскололась надвое, как колонии байрума в конце каждого цикла развития. Причин было несколько, и основная имела что-то общее с "рабством", но это все равно что называть блевотину или дерьмо "переработанной пищей". "Рабство" не означало ничего. "Право на выход" не означало ничего. "Сохранение Союза" не означало ничего. Они в общем-то сделали то, на что эти создания способны лучше всего:      "взбесились", что в основном почти то же, что и "спятить", но социально куда более приемлемо. Да, но каков масштаб!      Мистер Грей увлеченно раскрывал коробку за коробкой с поразительным, интригующим, влекущим вооружением - крупная картечь, шрапнель, пушечные ядра, штыки, фугасы, когда в мозг вполз непрошеный голос: бекон.      Он отбросил нагло лезущую мысль, хотя в желудке Джоунси заурчало. Конечно, неплохо бы сейчас съесть ломтик бекона, такого сочного, жирного и скользкого, дающего чисто физическое удовлетворение, но не время, не время. Вероятно, когда он избавится от собаки... Тогда, если преследователи не успеют появиться, он сможет жевать, жевать, жевать, пока не лопнет. Но не теперь.      Проезжая поворот No10 - осталось еще два, - он снова обратился разумом к гражданской войне, к мужчинам в синем и сером, бегущим сквозь дым, вопящим и сажающим друг друга на штыки, крушащим бесчисленные красные фургоны, разбивающим приклады о черепа врагов, издавая эти пленительные звуки "бум-бум", и... бекон.      В животе опять заурчало. Во рту Джоунси собралась слюна, и он вспомнил "Дайзерт", коричневые поджаристые полоски на синей тарелке, берешь их пальцами, текстура твердая, текстура мертвой и вкусной плоти...      Не смей думать об этом.      Раздраженно взвыл клаксон, заставив мистера Грея подскочить, а Лэда заскулить. Он выехал не на ту полосу, которую Джоунси обычно считал "объездной". Пришлось остановиться, чтобы пропустить большой грузовик, идущий с куда большей скоростью, чем "субару". Грузовик забрызгал лобовое стекло грязной водой, ослепив мистера Грея, и мистер Грей подумал: Догнать бы тебя, убить, выдавать мозги из твоей тыквы, проклятый раб-водитель, южанин подлый, бум-бум, разнести твой фургон, твой красный фур... сандвич с беконом.      В голове словно выстрел раздался. Он сопротивлялся как мог, но силы оказались неравны. Неужели это Джоунси? Наверняка не он, у него не хватит мощи.      Но он внезапно превратился в один огромный желудок, и этот желудок был пуст, ныл и пылал страстным желанием. Жаждой. Конечно, он вполне успеет остановиться, чтобы утолить ее. Если же нет, он просто свалится в кювет от голода...      САНДВИЧ С БЕКОНОМ!      И МАЙОНЕЗОМ!      Мистер Грей испустил нечленораздельный вопль, не замечая, что из уголков рта стекает слюна. 18      - Я слышу его, - неожиданно вскинулся Генри, прижимая кулаки к вискам, словно затем, чтобы успокоить боль. - О Господи, резь какая! Он зверски голоден.      - Кто? - удивился Оуэн. Они как раз пересекли границу штата Массачусетс. Перед лобовым стеклом грузовика стояла сплошная, скошенная ветром серебристая завеса дождя. - Пес? Джоунси? Да кто же?      - Он, - пояснил Генри. - Мистер Грей. И взглянув на Оуэна с внезапной безумной надеждой во взгляде, добавил:      - Он жмет на тормоз. Похоже, он останавливается. 19      - Босс!      Курц уже снова клевал носом, когда Перлмуттер обернулся - не без усилия - и обратился к нему. Они как раз проезжали через пункт сбора дорожной пошлины, и Фредди Джонсон постарался выбрать полосу с оплатой через автомат (боялся, что кассир унюхает вонь в кабине, увидит разбитое стекло, оружие... Или их троих).      Курц всматривался в потное, изнуренное лицо Арчи Перлмуттера с интересом. Пожалуй, даже зачарованно. Где тот сухарь-бюрократ, не расстающийся с портфелем в обычных условиях и планшеткой в полевых: форма с иголочки, волосы аккуратно зачесаны на левый пробор, прямой как линейка? Тот, который под угрозой смерти не мог заставить себя забыть обращение "сэр"? Исчез. Исчез навсегда. И хотя он страшно похудел, лицо вроде бы стало одухотвореннее. Превращается в Ма Джоуд, подумал Курц, едва не хихикнув.      - Босс, мне пить хочется. - Перли тоскливо глянул на пепси Курца и выпустил очередной омерзительно пахнущий заряд.      Ма Джоуд с трубой в аду, подумал Курц и на этот раз действительно хихикнул. Фредди выругался, но уже без прежнего отвращения, похоже, он смирился и едва не скучал из-за отсутствия новых, более острых ощущений.      - Боюсь, это моя, дружище, - покачал головой Курц. - У меня самого в глотке пересохло.      Перлмуттер хотел что-то сказать, но поморщился от очередного приступа боли. И снова пукнул, но на этот раз не так оглушительно, словно бездарный ребенок, дующий в пикколо. Глаза его хитро сощурились:      - Дайте пить, и я скажу кое-что новенькое. - Пауза. - То, что вам необходимо знать.      Курц задумался. Дождь хлестал сквозь разбитое стекло, заливая сиденье. Чертово окно просто чирей в заду, хвала Иисусу, рукав его куртки промок насквозь, но придется потерпеть. В конце концов кого винить?      - Себя, - бросил Перли, и Курц подпрыгнул. Черт возьми, до чего же неприятная вещь это чтение мыслей! Думаешь уже, что привык, ан нет, оказывается, ничего подобного. - Вы и виноваты. Так что давай-ка бутылку, босс.      - Придержи язык, гнусь! - рявкнул Фредди.      - Скажи, что знаешь, и получишь остаток. - Курц поднял бутылку и поболтал перед измученным взором Перли, не без смешливого презрения к себе.      Когда-то он командовал полками и посылал их в бой, чтобы творить геополитику, переделывать и стирать с лица земли огромные территории. Теперь вся его команда состоит из двух человек и бутылки газировки. Как же низко он пал! Вот к чему приводит гордыня, хвала Господу! Он обладал поистине сатанинской гордыней, но если это и смертный грех, то такой, от которого трудно отказаться. Гордыня - пояс, который поддерживает твои штаны даже после того, как эти штаны с тебя содрали.      - Обещаете? - Мохнатый красный язык Перли облизнул запекшиеся губы.      - Пропади я пропадом, если совру, - торжественно поклялся Курц. - Не веришь - прочти мои мысли.      Несколько мгновений Перли изучал его, и Курц почти чувствовал, как мягкие пальцы (грибок под каждым ногтем) копаются в его голове. Ужасное ощущение, но он терпел.      Наконец Перлмуттер удовлетворенно кивнул.      - Теперь я лучше слышу, - сказал он и тут же добавил заикающимся, испуганным шепотом:      - Знаете, оно пожирает меня. Мои внутренности. Я это знаю.      Курц потрепал его по руке. Они как раз проезжали табличку. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МАССАЧУСЕТС.      - Я позабочусь о тебе, парнишка, я же обещал. А пока расскажи, что узнал.      - Мистер Грей останавливается. Он голоден. Курц с силой стиснул руку Перлмуттера, пальцы, словно когти, впились в кожу.      - Где?      - Поблизости от того места, куда едет. Это магазин, - пояснил Перлмуттер и капризным детским голоском, от которого у Курца мурашки шли по коже, стал скандировать:      - Лучшая еда, заходи сюда, лучшая еда, заходи сюда. - И тут же тон стал почти нормальным. - Джоунси знает, что Генри, Оуэн и Даддитс едут за ним. Поэтому и заставил мистера Грея остановиться.      Мысль о том, что Оуэн сумеет поймать Джоунси/мистера Грея, ужаснула Курца.      - Арчи, слушай меня внимательно.      - Я пить хочу, - заныл Перли. - Пить, сукин ты сын. Курц снова поднял бутылку, и едва Перлмуттер потянулся к ней, хлопнул его по руке.      - А Генри, Оуэн и Дад-Датс знают, что Джоунси и мистер Грей остановились?      - Даддитс, старый ты дурак! - рявкнул Перли и, застонав от боли, схватился за раздувающийся живот. - Дитс, дитс, chime, Даддитс! Конечно, знают! Даддитс помог разжечь в мистере Грее голод. Он и Джоунси сделали это вместе!      - Мне это не нравится, - сказал Фредди. И не тебе одному, подумал Курц.      - Пожалуйста, босс, - умолял Перли. - У меня вся глотка потрескалась.      Курц протянул ему бутылку и скучающе наблюдал, как Перлмуттер к ней присасывается.      - 495, босс, - объявил Фредди. - Что делать?      - Сначала по No 495, - сказал Перли, - потом свернешь на No 95, к западу. - Он рыгнул, громко, но, к счастью, без вони. - Оно хочет еще пепси. Оно любит сладкое. И кофеин тоже.      Курц нахмурился. Оуэн знает, что их добыча прекратила бег, по крайней мере временно. Теперь Оуэн и Генри прибавят скорости, пытаясь сократить примерно полуторачасовой разрыв. Следовательно, и ему нужно поторопиться.      Любой коп, который посмеет встать на его пути, умрет, благослови его Господь. Так или иначе, настал критический момент. Гонка подходит к концу.      - Фредди!      - Босс?      - Жми до упора. Заставь суку прогнуться, да возлюбит тебя Господь. Заставь ее прогнуться.      Фредди Джонсон исполнил приказ. 20      Здесь не было ни коровника, ни сарая, ни загона, а вместо предвыборных плакатов в витрине красовался снимок Куэббинского водохранилища. Под ним светился заманчивый призыв: ЛУЧШАЯ ЕДА, ЗАХОДИ СЮДА, но во всем остальном это вполне могло быть магазином Госслина - такие же убогие дощатые стены, такая же грязно-бурая черепица, такая же покосившаяся труба, плюющаяся клубами дыма в дождливое небо, такая же ржавая бензоколонка у крыльца. На табличке, прислоненной к колонке, было написано: БЕНЗИНА НЕТ, ВИНИТЕ ЗЕЛЕНЫХ. В этот ноябрьский день магазин был пуст, если не считать владельца, джентльмена по имени Дик Маккаскелл. Как и большинство соотечественников, он все утро не отходил от телевизора. После выпусков новостей (в основном повторяющихся) шли снимки той части Северных Лесов, что была окружена кордонами военных, неба, прорезанного истребителями и вертолетами, танков и ракет. И только потом началась речь президента. Дик прозвал президента "мистер-Ни-то-ни-се", из-за путаницы и суматохи с его выборами, неужели, черт возьми, никто не мог посчитать голоса как следует?      Правда, он сам не пользовался предоставленным ему правом голоса со времен Рейгана - вот это был президент!      Дик ненавидел президента "Ни-то-ни-се", считал его склизким, ненадежным мудаком, с лошадиными зубами (жена, правда, у него ничего), и полагал одиннадцатичасовую речь президента обычной трепотней. Сам Дик не верил ни единому слову старины "Ни-то-ни-се". По его мнению, вся эта история - просто "утка", запущенная с целью заставить американского налогоплательщика охотнее давать денежки на оборону и, конечно, платить налоги. И в космосе никого нет, наука это доказала. Единственные пришельцы (кроме самого "Ни-то-ни-се", разумеется) - это мокроспинники, переходящие мексиканскую границу и отбивающие хлеб у честных американцев. Но люди, напуганные слухами, сидели дома и смотрели телевизор. Кое-кто забежит попозже за пивом или бутылочкой вина, но сейчас торговля сдохла, как кошка, раздавленная автомобилем.      Дик выключил телевизор с полчаса назад - с него довольно, Господи спаси - и наконец дождался. Колокольчик у двери звякнул в четверть второго, как раз в ту минуту, когда он изучал журнал с самой дальней полки своего магазина, где табличка гласила: ТОЛЬКО ПОСЛЕ ДВАДЦАТИ ОДНОГО ГОДА. Это специфическое издание называлось "Леди в очках", что было чистой правдой - леди на каждой странице действительно носила очки. Правда, ничего кроме, но это уже детали.      Дик взглянул на потенциального клиента, хотел пробормотать что-то вроде "Как поживаете" или "На дорогах вроде бы скользко", но слова замерли на языке. Почему-то стало не по себе, и вместе с неловкостью появилась твердая уверенность, что его ограбят, и еще очень повезет, если дело закончится только ограблением. Его никогда не грабили, за все двенадцать лет, что он владел магазином: если кто-то был готов рискнуть свободой за пригоршню банкнот, поблизости было немало местечек, где эта пригоршня получалась куда толще. Должно быть, парень...      Дик сглотнул. Скорее всего парень спятил, подумал он, и может, так и было, может, это один из тех маньяков, который только сейчас замочил всю свою семью и решил порезвиться еще немного, прикончить еще парочку человек, прежде чем пустить себе пулю в лоб.      Дик по натуре вовсе не был параноиком (скорее уж тугодумом, тупицей, как часто твердила бывшая жена), но тем не менее остро чувствовал зло, исходившее от первого за день посетителя. Он недолюбливал парней, которые слонялись по магазину и пускали слюни из-за "Патриотов" или "Ред соке" или часами трепались о "во-от таких щуках", пойманных в водохранилище, но сейчас много отдал бы за такого, а еще лучше - за целую компанию.      Мужчина постоял у двери - и действительно, было в нем что-то не то. Оранжевая охотничья куртка, когда сезон охоты в Массачусетсе еще не начался! Но это еще бы пустяки. Вот царапины на щеках мужчины беспокоили Дика гораздо больше. Вид такой, словно он несколько дней продирался сквозь заросли, а судя по осунувшемуся лицу, его преследовали. И губы двигаются, будто сам с собой говорит. И ко всему прочему - в сером неярком свете, пробивающемся сквозь витрину, его подбородок подозрительно поблескивал.      Да сукин сын истекает слюной! - охнул про себя Дик. Будь я проклят, если это не так!      Вошедший быстро, по-птичьи, вертел головой, хотя тело оставалось абсолютно неподвижным. Ну в точности филин, выслеживающий добычу! Дик решил было соскользнуть со стула и спрятаться за прилавком, но прежде чем рассмотрел все "за" и "против" такого шага (шестеренки в его голове и в самом деле ворочались не слишком быстро, это и бывшая жена говорила), голова парня снова дернулась и глаза уставились прямо на него.      Рациональная часть сознания Дика все еще питала надежду (не совсем, правда, оформившуюся), что он все это навоображал себе, просто крыша немного поехала из-за всех этих нелепых новостей и еще более нелепых слухов, долетавших с севера Мэна, каждый из которых старательно муссировался прессой. Может, малому просто потребовались сигареты или упаковка пива, а то и бутылочка бренди или порнушка, чтобы продержаться долгую ненастную ночь в мотеле, на подъезде к Уэйру или Белчертауну.      Но и эта слабая надежда умерла, когда их глаза встретились.      Нет, это вовсе не был взгляд маньяка-убийцы, пустившегося в последнее плавание в никуда, но почему-то Дику показалось, что уж лучше бы к нему забрел маньяк. Глаза покупателя, отнюдь не пустые, казались даже чересчур заполненными. Миллион мыслей и идей метались в них, этакое броуновское движение молекул, биржевой аппарат, с суперскоростью выдающий котировки. Глазные яблоки, казалось, даже подскакивают в глазницах от чрезмерного напряжения.      И за всю свою жизнь Дик Маккаскелл не видел более голодных глаз.      - Мы закрыты, - выдавил он голосом, более похожим на воронье карканье. - Мы с моим партнером.., он в задней комнате, сегодня решили закрыться. Из-за того, что творится на севере. Я.., то если мы забыли повесить табличку. Мы...      Он, как испорченная пластинка, мог бы повторять одно и то же часами, если бы мужчина в охотничьей куртке не перебил:      - Бекон, - бросил он. - Где?      Дик понял, внезапно и отчетливо, что не окажись в магазине бекона, этот тип просто прикончит его. Он и так вполне способен на убийство. Но без бекона.., да, конечно, бекон имеется. Слава Богу, слава Христу, слава мистеру "Ни-то-ни-се" и всем "зеленым", у него есть бекон.      - Холодильник там, - произнес он своим новым странным голосом. - В конце зала.      Рука, лежавшая на журнале, казалась замерзшей, как кусок льда. В голове раздавался шепот, ему не принадлежащий. Красные мысли и черные мысли. Голодные мысли.      - Что такое холодильник? - спросил нечеловеческий голос, и усталый, очень человеческий голос ответил: Иди по тому проходу, красавчик. Сразу увидишь.      Голоса! Я слышу голоса, в ужасе подумал Дик. О Господи, нет! Такое бывает перед тем, как окончательно рехнуться.      Мужчина протиснулся мимо Дика и зашагал по центральному проходу. При этом он заметно хромал.      Телефон был рядом с кассовым аппаратом. Дик взглянул на него, но тут же отвел глаза. Совсем близко, только руку протяни, и к тому же установлен на скоростной набор 911, но с таким же успехом он мог находиться на луне. Даже если он наберется храбрости, чтобы потянуться к трубке...      Я все у знаю, произнес нечеловеческий голос, и Дик едва слышно застонал. В голове, прямо в голове, словно кто-то сунул в его мозг радиоприемник.      Над дверью висело выпуклое зеркало, забавная безделушка, расходившаяся, как холодное пиво, летом, когда в магазине было полно детей, едущих на водохранилище вместе с родителями - Куэббин был всего в восемнадцати милях отсюда - на рыбалку, пикник или экскурсию. Маленькие ублюдки вечно пытались спереть, что плохо лежит, особенно конфеты, жвачку или журнальчик с голыми девочками. Теперь Дик уставился в зеркало, с тоскливым любопытством наблюдая, как мужчина в оранжевой куртке приближается к холодильнику. Открыв дверцу, он постоял немного и схватил не один, а все четыре пакета с беконом. Потом снова похромал по проходу, обшаривая взглядом полки. Он казался опасным, голодным и невыносимо усталым, как марафонец, которому осталась всего одна, но самая трудная миля. У несчастного Дика закружилась голова, словно он смотрел вниз со страшной высоты. Все равно что не упускать из виду сразу нескольких людей, то и дело перекрывающих обзор, возникающих в поле зрения и тут же неизвестно как растворяющихся. Дик мельком подумал о когда-то виденном фильме, где орудовала спятившая шлюшка с раздвоением личности, только теперь этих личностей было не меньше сотни.      Незнакомец остановился, сунул в карман банку майонеза, сгреб с полки нарезку хлеба и прошествовал к кассе. Дик почти ощущал усталость, сочившуюся из его пор. Усталость и безумие.      Мужчина положил покупки и пробормотал:      - Сандвичи с беконом, на белом хлебе с майонезом. Вкуснее всего.      И улыбнулся измученно, с такой душераздирающей искренностью, что Дик на мгновение позабыл о страхе и протянул руку:      - Мистер, с вами все в...      Но рука застыла, словно наткнувшись на стену, дрогнула и, взлетев, ударила Дика по лицу - шмяк! Потом медленно отстранилась и опять замерла, паря в воздухе нелепым дирижаблем.      Не убивай его!      Выходи и попробуй мне помешать!      Если разозлишь меня, смотри, как бы не пожалеть!      И все эти голоса раздавались в его голове!      Рука-дирижабль поплыла вверх, пальцы воткнулись в ноздри, надежно закупорив их, и, о Господи, начали ввинчиваться дальше. Хотя у Дика Маккаскелла было немало сомнительных привычек, ногти он не грыз, ничего тут не скажешь. Сначала пальцы продвигались с трудом, уж очень им тесно было, но едва потекла кровь-смазка, положительно обезумели. Извивались, как черви. Грязные ногти впивались в плоть острыми клыками. Устремляясь вверх, продираясь к мозгу, он чувствовал, как ломаются хрящи, слышал...      Прекратите, мистер Грей, немедленно прекратите! И внезапно пальцы Дика вновь стали его собственными. Он с влажным хлопком отдернул руку. Кровь плеснула на прилавок, на резиновый коврик для мелочи с эмблемой "Скоул" и на раздетых красоток в очках, чью анатомию он изучал до того, как возникло это существо.      - Сколько я вам должен, Дик?      - Возьмите так! - Снова это задушенное карканье, но на этот раз гнусавое, потому что нос был забит кровью. - Берите и уходите! Валите отсюда на хрен!      - Нет, я настаиваю. Это коммерция, при которой товар определенной цены обменивается на имеющую хождение валюту.      - Три доллара! - прохрипел оцепеневший от шока и ужаса Дик. Сердце бухало паровым молотом, мускулы пропитались не находящим выхода адреналином. Он надеялся, что создание уберется, и от этого становилось еще хуже: знать, что жизнь грядущая - вот она, совсем рядом, и одновременно понимать, что самое твое существование может оборваться по капризу какого-то придурка.      Придурок вытащил старый потертый бумажник, открыл и принялся рыться. Дику казалось, что прошла вечность. Изо рта психа по-прежнему текла слюна, падая на порыжевшую кожу бумажника. Наконец он вытащил три доллара, положил на прилавок и аккуратно убрал бумажник обратно в карман. Потом пошарил в заднем кармане омерзительно грязных джинсов (часами не вылезал из машины и недели две не сушил, подумал Дик), набрал горсть мелочи и бросил на коврик три монеты. Два четвертака и десять центов.      - Чаевые. Двадцать процентов, - с нескрываемой гордостью объявил покупатель. - Джоунси дает пятнадцать. Это лучше. Это больше.      - Конечно, - прошептал Дик, боясь высморкать кровь.      - Доброго вам дня.      - Вы.., не волнуйтесь. Не принимайте близко к сердцу. Мужчина в оранжевой куртке немного постоял, опустив голову. Дик слышал, как он перебирает возможные ответы, и ему хотелось вопить от бессилия. Наконец незнакомец выговорил:      - Приму, как сумею. - Последовала еще одна пауза. -Не хотелось бы, чтобы вы кому-нибудь звонили, партнер.      - Не позвоню, - пообещал Дик.      - Клянетесь?      - Да. Клянусь Богом.      - Я и есть что-то вроде Бога, - сказал покупатель.      - Разумеется. Разумеется. Как скажете...      - Если вызовете кого-нибудь, я узнаю. Вернусь и разделаю ваш фургончик.      - Я.., я не вызову...      - Вот и хорошо.      Дверь открылась. Колокольчик звякнул. Мужчина исчез.      Дик, не в силах пошевелиться, словно примерзший к полу, только глазами моргал. Слегка опомнившись, он ринулся к двери, сильно ушиб бедро о край прилавка, но даже не поморщился. К вечеру на ноге расплывется огромный синяк, но сейчас он ничего не чувствовал. Он повернул замок, задвинул засов и выглянул в витрину. Перед магазином стоял маленький красный занюханный "субару", весь в грязи - похоже, немало проехал и ни разу не помылся, бедняга. Мужчина перекинул покупки в другую руку, открыл дверцу и сел за руль.      Уезжай, молил про себя Дик. Пожалуйста, мистер, ради Бога, вали отсюда поскорее, Но он не уехал, а вместо этого взял что-то - кажется, хлеб, - надорвал упаковку и вытащил несколько ломтей. Отвернул крышку с майонезной банки и прямо пальцем намазал хлеб майонезом. Закончив, слизал с рук каждую капельку, закрыв глаза, откинув голову, с выражением экстаза в каждой черте. Каждое движение губ излучало блаженство. Вылизав пальцы начисто, он схватил упаковку бекона, разорвал бумагу, зубами располосовал внутренний пластиковый пакет и вытряхнул оттуда целый фунт нарезанного бекона. Сложил, плюхнул на ломоть хлеба, сверху прикрыл еще одним и вгрызся в сандвич жадно, по-волчьи. Выражение божественного наслаждения ни на миг не покидало его лица. Лица гурмана, вкушающего самый что ни на есть изысканный в жизни обед. По шее ходили большие желваки, каждый раз, когда в желудок отправлялась очередная порция. С первым сандвичем было покончено в три укуса. И когда мужчина в очередной раз потянулся за хлебом, в мозгу Дика Маккаскелла яркой неоновой вывеской замигала мысль: Так даже лучше. Почти живая. Холодная, но почти живая!      Дик отступил от двери, двигаясь медленно, как под водой. Серый свет дня, казалось, наводнил помещение, приглушая сияние люминесцентных ламп. Ноги вдруг перестали держать его, и прежде чем грязный дощатый пол наклонился ему навстречу, серое сменилось черным. 21      Неизвестно, сколько Дик провалялся на полу; было уже довольно поздно, но точнее сказать он не мог, электронные часы "Будвайзер" над холодильником с пивом, весело мигая, показывали 88:88. На полу валялись три зуба, которые он, вероятно, вышиб при падении. Кровь на верхней губе и подбородке засохла губчатой коркой. Он попытался встать, не сумел и, молясь про себя, пополз к двери. Его молитва была услышана. Маленький красный сортир на колесах исчез. На его месте валялись упаковки из-под бекона, на три четверти опустевшая майонезная банка и половина нарезки белого хлеба. Любопытные вороны - а в здешних местах водились настоящие гиганты - уже обнаружили хлеб и сейчас таскали куски из порванного пакета. Подальше, почти у самого маршрута No 32, еще несколько птиц трудились над застывшей массой бекона и слипшихся кусочков мяса. Похоже, завтрак не пошел на пользу мсье гурману.      Господи! Надеюсь, тебя так выворачивало, что требуха полезла наружу, подумал Дик. Но тут его собственные внутренности взбунтовались с такой силой, словно кишки совершили отчаянное фантастическое сальто-мортале. У него едва хватило времени закрыть рот ладонью. Перед глазами встало уродливо подробное изображение человеческих зубов, впивающихся в сырое, жирное мясо, свисающее с концов хлебных ломтей, серая плоть, прошитая коричневым, как отсеченный язык дохлой лошади.      Дик непроизвольно издал булькающий, несколько приглушенный ладонью звук.      От неукротимой рвоты его спас подвернувшийся автомобиль, как раз то, что нужно, нормальный покупатель. Ну, положим, не автомобиль и не совсем грузовик. И даже не микроавтобус. Один из этих чудовищных "хамви", раскрашенный камуфляжными, зелено-коричневыми пятнами. Спереди двое - Дик почти был уверен в этом - и сзади один.      Дик поспешно повернул к витрине карточку "ОТКРЫТО" и отошел. Он сумел подняться на ноги, хоть за это спасибо, но теперь чувствовал, что опасно близок к очередному обмороку. Они видели меня тут, это как пить дать. Сейчас войдут и спросят, куда девался тот, другой, потому что они гонятся за ним. Им нужен он, мужик с беконом. И я скажу. Все равно заставят. А потом я...      Рука сама собой поднялась к глазам. Два пальца, покрытые запекшейся кровью до второго сустава, заметно подрагивали. Дику показалось, что они угрожающе тянутся к нему. Эй, глаза, что поделываете? Наслаждайтесь тем, что видите, потому что скоро мы придем за вами.      Сидящий на заднем сиденье вроде бы подался вперед, сказал что-то водителю, и машина рванула вперед. Заднее колесо расплескало лужу блевотины, оставленной предыдущим посетителем. "Хамви" развернулся, помедлил секунду и рванул в направлении Уэйра и Куэббина.      Едва он исчез за первым холмом, Дик Маккаскелл всхлипнул и побрел к прилавку, спотыкаясь и пошатываясь (но на своих ногах?). И тут взгляд его упал на три зуба, валявшихся на полу. Три зуба. Его, Малая цена за все, что могло бы быть. О да, совсем никчемная.      У самого прилавка он остановился, ошеломленно уставясь на три долларовые банкноты, все еще лежавшие на коврике. За это время они успели покрыться красно-оранжевой мохнатой шкуркой. Продолжение следует...      1 "Херц" - одна из двух крупных компаний по прокату машин обратно к тексту

Подпишитесь: