> Что ж, такова жизнь. Даже великие ошибаются. И Августин, при всей своей гениальности, в последние годы жизни совершил немало ошибок. Если бы христианская традиция – такова моя неизбывная печаль, мое неустанное сетование, мой cri de cœur {«Крик души» (фр.). – Прим. перев.} – прислушалась вместо этого к Григорию Нисскому! Скольких глупых недоразумений можно было бы избежать, сколько юных умов можно было бы уберечь от психологического насилия над ними, моральное воображение скольких христиан можно было бы избавить от столь чудовищных искажений! Глядя на эсхатологический язык Нового Завета, Григорий был уверен, что перед ним<...> не какое-то вечное разделение на два града, искупленных и осужденных, но лишь временное разграничение двух моментов в едином домостроительстве всеобщего спасения. Он обнаружил<...> два различных эсхатологических горизонта, один полностью включенный в другой. Для него создание и искупление мира принадлежат тому единому великому процессу, которым Бог приводит к осуществлению совершенное творение, извечно пребывающее в божественной воле, задуманное и желаемое Им прежде всех веков. Всё, что принадлежит тварному времени, есть, по его убеждению, лишь постепенное раскрытие, во времени и путем изменения, вечного и неизменного замысла Бога. Творение имеет для него две стороны: есть предшествующий (то есть вечный) творческий акт, пребывающий в Боге как цель, к которой всё устремлено и ради которой всё произведено (описанный в Быт 1:1–2:3); и есть последующий творческий акт, который есть временно́е выражение – космическое и историческое – этой божественной модели (начальные стадии которого описаны в Быт 2:4–25). От вечности, говорит Григорий, Бог замыслил человечество в виде идеального «Человека» (ἄνθρωπος, anthropos), одновременно архетипа и осуществления человечества, творения, созданного целиком по божественному подобию, не являющегося ни мужчиной, ни женщиной, обладающего божественными добродетелями: чистотой, любовью, бесстрастием, блаженством, мудростью, свободой и бессмертием. Однако это не означает, как мы могли бы ожидать, просто того, что Бог сначала сотворил вечный идеал человека и только потом создал, в подражание этому всеобщему архетипу, индивидуальных человеческих существ. Напротив, для Григория этот изначальный «идеальный» Человек заключает в себе всю плерому (по сути, тождествен ей) всех человеческих существ во все века, от начала до конца. В своем замечательном трактате Об устроении человека Григорий истолковывает Быт 1:26–27 – первый рассказ о сотворении человеческого рода, где человечество описывается как создаваемое «по образу Божию», – как указание не на создание Адама как такового, но на замышление в превечных божественных советах этой всецелой общности всего человечества: всего человеческого рода, объемлемого Божьим «предведением» как пребывающего «в одном теле», которое только в своей целостности подлинно отражает божественное подобие и божественную красоту. Что же до двух индивидуумов, Адама и Евы, создание которых описывается во втором рассказе о сотворении, то они, возможно, и были при своем появлении наделены в высшей степени дарами благодати, однако сами всё же были просто первыми членами той конкретной общности, которая только как целое может подлинно отражать славу своего творца. Сейчас эта человеческая целостность существует «совокупно» (ἀθρόως, athroos) в своей полноте лишь в чистоте божественной премудрости. Только в конце длительного временно́го «разворачивания» или «последования» (ἀκολουθία, akoluthia) она, в конкретной полноте своей красоты, вступит в историческую действительность. Только тогда, по завершении времени и времен, подлинно искупленное человечество, вышедшее за пределы всех веков, будет собрано во Христе. И только тогда, в окончательном сплочении всего человечества, созданное по образу и подобию Божию существо будет подлинно сотворено: «Итак, произведено “Человечество по образу”, – пишет Григорий, – всецелая природа [или род], нечто Богоподобное. Произведена же всемогущей премудростью не часть целого, но вся совокупно полнота природы». Именно и единственно эту всецелую общность людей всех времен Бог избрал как свой образ, свою истину, славу и радость. И это желанное Ему благое творение Он приведет, несмотря на грех, к осуществлению – и внутри человеческой истории, и при этом в противовес ей. Он никогда не перестанет осуществлять задуманную Им в творении повесть, несмотря на наше отступничество от нее. В то же время, однако, – так говорит Григорий в своем трактате О девстве, – грех открыл свою собственную историю, свою собственную akoluthia лишения и насилия, распространяющуюся во времени от его собственных первых семян, противостоящую Божьей любви. И потому, разумеется, Божье изначальное разворачивание творения должно в ходе человеческой истории одолеть паразитическое разворачивание зла. Несмотря на последнее, человечество, понимаемое как pleroma Божьего избрания, никогда не перестает обладать той бессмертной красотой, которую большей частью утратило человечество, понимаемое как историческая общность. Вечно озаряя эту красоту, Бог увлекает все вещи к замышляемой для них славе, хотя и в согласии с тайной – благодатью, которая не предопределяет действия человеческой свободы, в конечном счете всё же не могущей уклониться от этой благодати.

> Более того, для Григория эта человеческая целокупность от вечности принадлежит Христу и никогда не может быть отчуждена от него. Согласно <трактату> Об устроении человека, этот вечный Человек, живущий в советах Божьих, был от начала устроен по образу красоты превечного Логоса Отца, превечного Сына, и был создан не для чего иного, как чтобы стать живым телом Христа, который один есть его глава. Поэтому для Григория вся драма воплощения, смерти и воскресения Христа была поистине затеяна для того, чтобы превечный Сын вернул себе тех, кто принадлежит ему – то есть всех. Сам вступая в полноту человечества как отдельный человек среди прочих мужчин и женщин и тем принимая как свои собственные тварную конечность и историю человечества, Христос вновь направил человечество к его истинной цели; а поскольку человеческая целокупность есть живое единство, воплощение Логоса оказывает воздействие на всё целое. В кратком пояснении касательно языка эсхатологического «подчинения» Сына Отцу в пятнадцатой главе 1 Послания к Коринфянам Григорий даже говорит о Христе как усвоившем себе не просто человеческую природу в отвлеченном смысле, но всецелую плеро́му, что означает, что его слава вошла во всё человеческое. Иначе и быть не могло. Неделимое сплочение человечества таково, утверждает он, что всё тело должно в конечном счете быть в единении со своей главой, будь то первый или последний Адам. Поэтому Христово послушание Отцу даже до смерти сделается совершенным только эсхатологически, когда весь человеческий род, собранный в нём, будет предан как единое тело Отцу в Сыновнем даре подчинения и Бог будет всё во всём. Во время Пасхи Христово воскресение ознаменовало, так сказать, akoluthia воскресения в едином теле человеческого рода, разворачивание, которое не может теперь прекратиться (ввиду единства человеческой природы), пока не исчезнет последний остаток греха – последняя тень смерти. Подтверждение этому Григорий находит также, согласно одному из его ранних трактатов («Опровержению» учений богослова Евномия), в Ин 20:17: когда Христос, говорит Григорий, идет к своему Богу и Отцу, к Богу и Отцу своих учеников, он в себе преподносит Богу всё человечество. Более того, в своем трактате О душе́ и воскресении Григорий передает учение своей сестры Макрины: что когда это исполнится, то все разделения наконец исчезнут и больше не будет никакого разобщения между теми, кто пребывает внутри ограды Храма, и теми, кто удерживался снаружи, ибо всякая преграда греха, отделявшая людей от тайн внутри завесы святилища, будет уничтожена; и тогда окрест Бога составится общий праздник, полного участия в котором не будет лишено никакое разумное творение, и все те, кто некогда был исключен по причине греха, войдут в сообщество блаженных. Мы видим здесь изящную симметрию в прочтении Григорием повествования Писания о сотворении и искуплении, а также в понимании им совершенного объятия истории вечностью: как истинное первое сотворение Человека (Быт 1:26–27) было превечным замышлением в божественных советах всего соединенного с ним человеческого рода, второе же (Быт 2:7) было началом целиком зависящей от этого превечного решения истории, точно так же кульминация истории (1Кор 15:23) в итоге, так сказать, сменится и вберется этой изначальной вечностью в ее эсхатологическом осуществлении (1Кор 15:24), и воля Бога совершенно исполнится в вечном теле Христовом.

> Для Григория, таким образом, подлинное человеческое единение и даже совершенное единение между Богом и человечеством возможно только в смысле конкретного сплочения всех людей в той завершенной общности, которая одна есть подлинный образ Божий. Бог будет всё во всём, утверждает Григорий в трактате о преждевременно умирающих младенцах, не просто в том смысле, что Он будет заключать в себе человечество отвлеченно, как всеобщий идеал, который Он спасает в нескольких избранных душах, но в том смысле, что Он соединит с собой каждую конкретную личность, каждый уникальный изгиб красоты плеромы. Но и тогда усвоение и окончательное собирание Христом человечества не может просто быть навязано человеческому роду в целом, но должно привести к внутреннему обращению каждой души, с тем чтобы подлинно предоставить «во всём» место Богу; спасение через единение с Христом должно разворачиваться внутри человеческой свободы и, следовательно, внутри нашей способности пойти своим путем. Для Григория как достойного представителя классической христианской метафизики зло и грех, разумеется, всегда суть случайные состояния человеческой природы и никогда – внутренне присущие ей качества; всякое зло есть лишенность изначальной благости, и потому греховность, разделяющая разумные творения с Богом, есть лишь болезнь, повреждающая и калечащая волю, похищающая у нее ее подлинную разумную свободу, и таким образом есть расстройство, от которого человеческая природа должна в конечном счете быть полностью избавлена, даже, при необходимости, посредством ада.

> Как утверждает Григорий в <трактате> Об устроении человека, зло по своей сути конечно – даже в каком-то смысле и есть чистая конечность, чистый предел – и потому нарастает лишь для того, чтобы прийти к окончанию; зло есть повесть, которая может иметь лишь имманентное завершение; и подобающий ему конец, в свете Божьей бесконечности, окажется не чем иным, как его собственным исчезновением. Когда оно истощится, когда бесконечность Божьего величия, красоты́, сияния и радости изгонит всякую тень нечестия – весь хаос, обман и насилие, – тогда слава Божья засияет в каждом творении, подобно солнцу в незамутненном зеркале, и каждая душа – рожденная в свободу образа Божьего – по собственной природе обратится к божественной любви. Нет никакого иного места, никакой иной свободы; в конечном счете своей свободой человечество привязано к неизбежному Богу. И каждая личность, как избранная Богом прежде веков, совершенно необходима, ибо человечество, вечно желаемое Богом, никогда не могло бы осуществиться в отсутствие какого-либо члена этого тела, какой-либо грани этой красоты. Без того, кто утрачен, человечество, как его желает Бог, никогда не могло бы ни достичь завершенности, ни даже существовать в качестве творения, созданного согласно божественному образу; утрата даже одного оставила бы тело Логоса незавершенным, а замысел Бога в творении – неисполненным.

[ Дэвид Бентли Харт. (Перевод: Михаил Ю. Толстолуженко)
Из книги "Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение", из гл. II.3.II.  ]