Впервые это понятие было описано еще в 1920-е гг. Экономисты Франк Найт и Джон Мейнард Кейнс использовали его для описания ситуаций с непредсказуемым исходом, который является как бы событием из абсолютно другой реальности. Вероятные риски при этом просчитать невозможно, и даже природа этих рисков остается неизвестной. По другому определению (принадлежащему бывшему министру обороны США Дональду Рамсфельду), — «это вещи, про которые мы не знаем, что мы их не знаем».

Иными словами, это область «неизвестного неизвестного» (unknown unknowns), откуда прилетают «черные лебеди».

Рис. 2 Роль “неизвестного неизвестного” в жизни общества. Источник https://www.researchgate.net/figure/RUMSFELDIAN-UNCERTAINTy-MATRIx-IDEAL...

Еще одно из определений радикальной неопределенности — это ситуация, в которой любая количественная оценка издержек и последствий может быть оспорена, но выбор варианта решения делать все равно необходимо.

Современная научная теория принятия решений, основана, в основном, на классической парадигме рациональности. В ее рамках осуществляется поиск оптимальных решений в контексте известных результатов и их вероятностей.

Насколько эта парадигма бессильна, столкнувшись с радикальной неопределенностью, иллюстрируется следующим рисунком.

Рис. 3 Изменение области неопределенности (конуса возможностей) во времени. Источник https://www.santafe.edu/news-center/news/transmission-t-023-david-tucket...

На левом рисунке изображено следующее. В момент времени 30 (синий пунктир) для ограниченного объема имеющихся данных о ситуации (синие крестики) рассчитано оптимальное статистическое соответствие — модель процесса (красная линия). При этом конус возможностей (окрашен желтым), обусловленных некими четко сформулированными предположениями, получается огромным.

На правом рисунке изображено то же самое, но с позиций наблюдателя, находящегося в моменте времени 105. Огромный конус возможностей исчез, превратившись в узкую полоску, ширина которой определяется точностью статистического соответствия.

Т.е. в момент времени 30 ЛПРы могут хоть застрелиться, но верного решения они принять не могут, т.к. такого решения в этот момент времени просто не существует.

Именно в таком положение оказались ЛПРы всех мастей (от медиков до политиков), столкнувшись с пандемией COVID-19. Мало того, что им неизвестен диапазон возможных действий по исправлению ситуации. Им также неизвестна вероятность тех или иных результатов своих действий, а какие-то из результатов даже не представимы. Поскольку многие данные недоступны, а те что доступны всячески оспариваются, их использование для точного понимания, что происходит и как развивается пандемия, ненадежно. Возможные действия не проверены, их принятие населением не гарантируется, а долгосрочные социальные и экономические последствия туманны.

ЛПРы мучаются вопросом: стремиться ли замедлить пандемию или принять смерть уязвимых и минимизировать побочный экономический ущерб?

Фото LOGAN CYRUS / AFP / GETTY

Увы, но любые попытки найти обоснованный ответ на этот вопрос не продуктивны. Непродуктивна даже сама постановка такого вопроса, ибо неизвестно, насколько мир близок к созданию действенных средств сдерживания коронавируса.

•  Если бы мы знали, что эффективное лечение или массовая вакцина против COVID-19 должны появиться в течение года-полутора, сдерживание пандемии до этого момента было бы правильным курсом.
•  С другой стороны, если знать, что эффективного лечения или вакцины не будет годы, а то и десятилетия (такое тоже вполне возможно), то значит большинство людей все равно заразятся. И тогда издержки мер сдерживания пандемии будут напрасны.

Но никто в мире не знает, где мы находимся между этими полюсами. Поэтому сама постановка вопроса об оптимальном компромиссе «цена жизней против цены для экономики» получается бессмысленной. Мы просто не знаем и не можем этого знать, как показано на рис. 3.

Но что же все-таки делать ЛПРам в состоянии радикальной неопределенности?

В таких ситуациях набор рекомендаций для них крайне ограничен.

1. Необходимо признать, что традиционный научный подход для таких ситуаций не работает.

2. Нужно сделать все возможное, чтобы в ходе развития ситуации не попасть в область джокера.

3. Если не повезло, и это все же случилось, следует менять парадигму принятия решений.

Рассмотрим каждую из названных рекомендаций.

Почти 10 лет продолжается гражданская война в Ливии. Страна стала ареной противостояния различных государств, заинтересованных в контроле над ливийскими природными ресурсами, главным из которых является нефть. Внешние политические игроки не заинтересованы в восстановлении сильной Ливии.

Год назад все ждали, когда маршал Хафтар возьмет Триполи и свергнет правительство национального согласия, возглавляемое Файезом Сарраджем. Хафтара поддерживали Египет, Саудовская Аравия, Эмираты, Россия, Франция. Саррадж пользовался поддержкой только Турции и "Братьев-мусульман".

Казалось, победа Хафтара предрешена. Но он к сегодняшнему дню потерял все свои завоевания. Предоставив Сарраджу офицеров, оружие и тысячи сирийских боевиков, Реджеп Эрдоган изменил ситуацию и показал, что именно он принимает решение о будущем этой североафриканской страны.

Египет и Эмираты с беспокойством наблюдают, как Анкара расширяет свое влияние. Каир и Абу-Даби продолжают скрытно участвовать в войне и разжигать локальные бои за власть. Они делают все, чтобы сдержать турецкое наступление на восток Ливии, где сегодня сильным игроком является Россия.

Президент Путин никогда не поддерживал Хафтара с той же уверенностью, что и своего союзника Асада в Сирии. Стремясь влиять на ситуацию в Ливии, Москва не идет на открытый конфликт с Анкарой.

Полагаю, как и в случае с Сирией, соглашение об урегулировании ливийского кризиса пройдет через Анкару и Москву, пусть и при балансе сил с обратным знаком. Как и в Сирии, Путин и Эрдоган, кажется, готовы к сделкам, чтобы расширить сферы своего влияния. Порой возникает ощущение, что они действуют скоординированно. При создании сильного правительства обе стороны потеряют влияние. А если ситуация будет балансировать на грани противостояния, все козыри сохранятся в руках двух партнеров-соперников.

Президент Эрдоган заявил 5 июня: "Наши военные идут по намеченному плану и нацелены продолжать борьбу вместе со своими ливийскими братьями". Но для исполнения планов по расширению своего геополитического влияния Турции требуется усиление военного присутствия в Ливии. Хотя численность военных специалистов и протурецких боевиков из Сирии уже превысила 10 тысяч человек, требуется дополнительный контингент боевиков. Понятно, что это будут не турки. А вот страны Центральной Азии вполне могут рассматриваться как резерв для поставки «пушечного мяса».

Из нашего края уже выезжали люди в Сирию и Ирак для участия в военных действиях. Например, недавно ГКНБ задержал гражданина Кыргызстана, прошедшего с 2014 по 2017 год боевую подготовку в Сирии. Он участвовал там в вооруженных конфликтах в рядах террористов против правительственных войск САР.

Для нашего региона проблема терроризма и экстремизма (прежде всего, религиозного) – реальная угроза. Экономический спад, безработица, снижение доходов населения, трудности коронавирусного периода способствуют росту экстремистских настроений среди молодежи. Молодежная радикализация – вызов национальной безопасности стран нашего региона. Особенно актуально осознавать и адекватно оценивать эту опасность для властей Кыргызстана и Таджикистана.

Пользуясь непрофессионализмом и алчностью местных чиновников, склонных не замечать (точнее, закрывать глаза, в том числе небескорыстно) на очевидное, представители турецких спецслужб строят планы вербовки боевиков для ливийской операции среди участников международных террористических структур и незаконных бандформирований – выходцев из Центральной Азии.

В связи с этим вызывают озабоченность «просветительские» намерения продвигаемой турками сети образовательных учреждений «Маариф». Основой идеологии этой структуры является пантюркизм, «осуществление комплексных образовательных мероприятий, основанных на общих ценностях человечества и мудрых традициях Анатолии» (сайт фонда «Маариф»).

«Нет сомнения в том, что данный фонд станет проводником религиозных взглядов и политики действующей власти», – предупреждает профессор Гайе Услуэр, экс-депутат турецкого парламента от кемалистской Республиканской народной партии

Пантюркизм и ислам намечаются в качестве идейной базы для распространения турецкого влияния в Кыргызстане. И, попутно, похоже – для мотивации при вербовке боевиков. Не зря турецкий оппозиционный журналист Абдуллах Бозкурт называет «Маариф» «троянским конем Эрдогана», который предназначен для усиления влияния в зарубежных странах. «Эрдоган считает себя халифом, лидером мусульман в мире, и считает, что фонд “Маариф” – это инструмент для привлечения внимания нетурецких мусульманских групп. Он надеется, что [с помощью фонда] он вырастит за границей поколение лояльных ему людей, которые станут его новобранцами», – пишет Бозкурт.

Посмотрите на поведение скандально известного турецкого посла Фырата. Он публично обозвал «террористом» руководителя образовательной системы «Сапат», гражданина Кыргызстана Орхана Инанды, причислил к «пособникам террористов» экс-министра иностранных дел Аскара Айтматова и учащихся школ “Сапат”, обвинил родителей этих учащихся в финансировании терроризма. А разве он сам своими безответственными заявлениями не способствует мультиплицированию этих угроз в угоду геополитическим интересам Турции?!

В современном прагматичном, жестоком, циничном мире нам в Кыргызстане необходимо быть предельно внимательными, чтобы не стать заложниками, а то и жертвами геополитических игрищ.

В 2011 году Совета Безопасности ООН принял резолюцию № 1973, санкционировавшую военное вмешательство иностранных государств в гражданскую войну в Ливии. В. Путин, в то время премьер-министр, дал негативную оценку этому документу: «Эта резолюция Совета Безопасности, безусловно, является неполноценной и ущербной… Она разрешает всем предпринимать все, любые действия в отношении суверенного государства... ...это мне напоминает средневековый призыв к крестовому походу».

И хотя Россия при голосовании воздержалась от использования своего права вето, полковник Каддафи после этого заявления обратился к полковнику Путину с призывом воспрепятствовать НАТОвским бомбёжкам:

«Ливию терзают без остановки… Сейчас я прошу весь мир: пожалуйста, нам нужно сесть и поговорить, публично и начистоту, чтобы мир услышал и наш голос.

Я прошу, я прошу лично вас, Владимир Путин, стать посредником. Вы можете, я в это верю. Мы счастливы, что прозвучали Ваши слова о том, что бомбежки необходимо прекратить, но ведь всем известно: „Аль-Каида“ презирает международные законы. Я призываю Вас: посмотрите, кто ведет огонь, когда я объявляю перемирие. Невозможен мир, когда прекращает огонь только одна сторона. Ливийцы никогда не воевали между собой. То, что сейчас происходит, это война против Ливии, а не гражданская война. Я прошу мировое сообщество: приходите, приезжайте, сделайте все, чтобы прекратить бомбардировки гражданских объектов».

Однако тогдашний российский президент Медведев занял жесткую позицию: «Каддафи утратил легитимность... ...для большинства западных стран действующий руководитель ливийской революции, который считает, что у него нет ни одной государственной должности, является уже «нерукопожатным» лицом, с которым никто контактов иметь не будет».

...Гласом вопиющего в пустыне звучал вопль лидера Джамахирии: «Четыре месяца, - четыре месяца! - вы бомбите нашу страну, и все боятся даже сказать слова осуждения. Будь ещё в мире Россия, настоящая Россия, единая и великая Россия, защищавшая слабых, вы не посмели бы. Но её нет, её нет, и вы торжествуете».

А противоречивые высказывания Путина и Медведева вновь подтвердили, что в политике непродуктивно рассчитывать на категорию «друг».

Полагаю, также, как, скажем, в истории с Ю.Лужковым, когда «хороший» Путин поздравил мэра с юбилеем, а «злой» Медведев отправил отставку, они сыграли «в пас»: Медведев показал, что он самостоятельный президент, что Запад может с ним работать; Путин – сохранил возможность диалога с Каддафи, на случай, если тот выкарабкается.

При этом был преподан урок: с Россией не нужно вести двойную игру. Это было актуально, в частности, для обеспечения однозначной позиции Б. Асада, поскольку в тот период главной геополитической ареной России, да и в мире, была Сирия.

Россия исходила из невозможности остановить процесс уничтожения Ливии, поскольку даже Китай не поддержал Каддафи. И не хотела в канун сочинской Олимпиады обострять и без того сложные отношения с Западом. Кроме того, разгром Ливии с ее своенравным лидером убирал с нефтяного рынка конкурента «Роснефти» и CNPC. Ведь в 2009 г. 80% контрактов на экспорт нефти Ливия заключила не с ними, а с импортерами Западной Европы и США.

Уроки Ливии должны быть для нас поучительны. Нам нужно понимать, что у всех наших союзников и партнеров есть свои собственные интересы. Их надо учитывать, уважать, согласовывать позиции. Но становиться чьей-то марионеткой смертельно опасно.

Автор: Калнур Ормушев

Известный историк и культуролог Наталия Нарочницкая во время онлайн-встречи с журналистами и общественными деятелями из Латвии, Литвы, Белоруссии и Молдовы отметила, что нынешняя Европа сегодня наступает на грабли Римской империи.

«Я хочу напомнить о судьбе Римской империи. Древний Рим вырвался вперед тогда на целую эпоху по технологиям, по социальным законам. Это было государство, где были построены виадуки, которыми мы пользуемся по сей день. Где был водопровод, были термы, был Колизей, была демократия. Но древние римляне были гедонистами, они погрязли в наслаждении пороками, и их буквально в одночасье завоевали варвары, которым не нужен был ни Колизей, ни виадуки, ни термы, ни демократия. И что мы видим сегодня в Европе? Опять то же самое. И эта Европа рухнет. Она не сможет противостоять воинствующему радикальному фундаментализму, который проявляется среди мигрантов, которые уже тестируют на прочность европейскую цивилизацию,” — считает гость медиаклуба.

Участники онлайн-встречи обратили внимание, что пандемия коронавируса вдруг обернулась эпидемией борьбы со своей историей. Примеров тому множество: и в США, и в Европе.

«Это и горько, и страшно, – cказала Наталия Нарочницкая. – Хочется так и сказать: “Европа сама в себе уничтожает всё великое, изящное и святое”. Это слова Константина Леонтьева, сказанные более ста лет назад. Да, нынешняя ситуация и с эпидемией, и с экономическим кризисом, конечно, проявила, насколько неспокойно на самом деле положение в Америке, которая представлялась очень многим в мире оплотом ровного, стабильного, замечательного процесса, где каждый приехавший может найти себе место, заработать денег. О плавильном котле уже давно перестали говорить – это только первое поколение эмигрантов в Америке из Италии, Голландии, Германии стремилось стать хорошими американцами. А третье поколение уже ищет свои корни, восстанавливает свои национальные праздники, любит свой язык.

То, что мы видели в Америке, перекинулось в Европу. Это говорит о том, что в западном мире действует некая постмодернистская идеология, которая приводит к таким взрывам и такому радикальному пересмотру всего до основания, которое наблюдалось у нас накануне революции, и участвовала в этом интеллигенция. А сейчас в Америке, по опросам общественного мнения, проведенного очень серьезным институтом, выяснилось, что большинство либерально настроенных людей выступают чуть ли не за то, чтобы поменять название Соединенных Штатов и флаг.

Общество впало в угар тотального ниспровержения устоев. Но началось-то это не сейчас. Ведь всё взаимосвязано. Ведущие СМИ в Европе и Америке стоят на постмодернистких позициях, выступают за попрание религиозных и традиционных ценностей, превозносят как главный критерий демократии парады сексуальных меньшинств, при том, что в любой религии это считается отклонением от нормы. Это не значит, что надо бросать в тюрьму за эти отклонения. У нас у всех есть какие-то отклонения и грехи, но нельзя провозглашать это равным норме. Вот в чем разница между сегодняшним днем и тем, как это было в библейские времена. Эти явления присутствовали и тогда».

По мнению Наталии Нарочницкой, философия постмодернизма – это философия тотального освобождения человека от любой системы ценностей и связей: религиозных, национальных, государственных.

«Это человек гражданин мира, живущий по принципу, где хорошо, там и Отечество. Для которого даже его пол, Богом данная суть, – это социальный кострукт, который он сам имеет право создавать. Эта революционная постмодернистская идеология приводит к тому, что человек становится рабом своей плоти и гордыни. То есть мы имеем дело с чистым гедонизмом», — считает историк и культуролог.

Во время встречи Наталия Нарочницкая отметила, что только вместе Западная Европа и остатки латинского христианства, и возрождающаяся православная культура России могут придать импульс в целом когда-то христианской Европе для того, чтобы в будущем веке, в котором будут соперничества между другими цивилизациями дать достойный отпор.

«Во Франции в этом плане с огромной надеждой смотрят на Россию. В Германии ко мне на одном конгрессе подошел человек и спросил, а можно будет эмигрировать в Россию, если нас в школах окончательно заставят писать «Родитель 1» и «Родитель 2″? Вы, говорит, единственные в христианском мире, которые не побоялись устами президента и парламента открыто заявить, что будете защищать традиционные ценности», — рассказала гость медиаклуба.

https://izborsk-club.ru/19701

Американское сетевое издание "Politico" опубликовало весьма необычный призыв 103 видных отставных американских политических деятелей и специалистов по внешней политике (https://www.politico.com/news/magazine/2020/08/05/open-letter-russia-policy-391434)."Пора пересмотреть нашу политику в отношении России. Нынешнее сочетание санкций и дипломатии Америки не работает. Открытое письмо о том, как пересмотреть наш подход к Путину - и к тому, кто будет после него", призывающее к более гибкой политике США в отношении России.

Открытое письмо подписали такие крупные политические деятели, как бывший государственный секретарь США Джордж П. Шульц, бывшая заместитель государственного секретаря США по контролю над вооружениями Роуз Геттемюллер, бывший министр обороны США Уильям Перри, бывший заместитель директора ЦРУ США Джон Маклафлин, отставные сенаторы Гэри Харт и Сэм Нанн, значительная часть бывших директоров по России в совете национальной безопасности США, а также практически все бывшие послы США в России (кроме, предсказуемо, Майкла Макфола).

Отдавая должное определенному гражданскому мужеству авторов открытого письма в условиях царящих сейчас в США антироссийской истерии и гротескной русофобии, следует полагать, что именно в силу этих условий их призыв вряд ли найдет какое-либо претворение в практику американской внешней политики. Кроме того, ввиду неспособности американской политической элиты выработать какое-либо видение места для России даже в американоцентричной сателлитной международной системе российско-американские отношения неизбежно обречены на десятилетия конфронтации при любом политическом режиме в России.

Американо-российские отношения зашли в опасный тупик, угрожающий национальным интересам США. Опасность военной конфронтации, которая может перерасти в ядерную, снова реальна. Мы скатываемся к острой гонке ядерных вооружений, а наш внешнеполитический арсенал сводится в основном к реакциям, санкциям, публичным нападкам и резолюциям Конгресса. Глобальная пандемия Covid-19 и связанный с ней серьезный мировой экономический спад, вместо того чтобы способствовать сотрудничеству, только усилили нынешнюю нисходящую траекторию.

Между тем огромные вызовы миру и нашему благополучию, которые требуют сотрудничества между США и Россией, включая экзистенциальные угрозы ядерной войны и изменения климата, остаются без внимания. Поскольку ставки очень высоки, как в рисках, которые они влекут за собой, так и в связанных с ними расходах, мы считаем, что тщательный, беспристрастный анализ и изменение нашего текущего курса являются обязательными.

Мы идем на это с открытыми глазами. Россия осложняет наши действия, даже мешает им, особенно на своей обширной периферии в Европе и Азии. Она захватила территории на Украине и в Грузии. Она ставит под сомнение нашу роль глобального лидера и мировой порядок, который мы помогли построить. Она вмешивается в нашу внутреннюю политику, обостряя разногласия и запятнав нашу демократическую репутацию. В лучшем случае наши отношения останутся смесью конкуренции и сотрудничества. Задача политики состоит в том, чтобы найти наиболее выгодный и безопасный баланс между ними. С этой целью мы предлагаем шесть общих рецептов политики США.

∙ Сначала мы должны найти способ эффективно бороться с вмешательством России в выборы в США и, что наиболее важно, блокировать любые попытки подорвать процесс голосования. Укрепление нашей избирательной инфраструктуры, санкции против русских, которые используют украденную информацию в качестве оружия, и противодействие возможностям России взламывать наши системы - все это необходимые меры. Так будет разоблачаться русская дезинформация. Однако мы должны также вовлечь Россию в непубличные переговоры, сосредоточив внимание на способностях каждой стороны нанести большой ущерб критической инфраструктуре другой стороны.

Нет смысла для двух стран, обладающих потенциалом уничтожить друг друга и за 30 минут положить конец цивилизации, какой мы ее знаем, в отсутствии полностью функционирующих дипломатических отношений. После украинского кризиса ключевые контакты между правительствами были прерваны, консульства закрылись, а штат посольств резко сократился. Слишком часто мы ошибочно считаем дипломатические контакты наградой за хорошее поведение, - но они направлены на продвижение наших интересов и передачу жестких сообщений. Они нужны нам как важнейший элемент безопасности, чтобы свести к минимуму неправильные представления и просчеты, которые могут привести к нежелательной войне. Восстановление нормальных дипломатических контактов должно быть главным приоритетом для Белого дома и поддерживаться Конгрессом.

Наша стратегическая позиция должна быть такой, которая хорошо служила нам во время холодной войны: сбалансированная приверженность сдерживанию и разрядке. Таким образом, поддерживая нашу оборону, мы также должны вовлечь Россию в серьезный и постоянный стратегический диалог, направленный на устранение более глубоких источников недоверия и враждебности и в то же время сосредоточенный на серьезных и неотложных проблемах безопасности, с которыми сталкиваются обе страны.

Настоятельная необходимость восстановления лидерства США и России в управлении ядерным миром, который стал более опасным из-за дестабилизирующих технологий, изменения отношения к использованию ядерного оружия, отказа от ядерных соглашений и новых напряженных ядерных отношений. Это означает продление срока действия нового Договора о СНВ и быстрый переход к следующему этапу контроля над вооружениями для укрепления ядерной стабильности, тщательно адаптированного к миру с множеством ядерных игроков.

Настоятельная необходимость сделать более безопасным и стабильным военное противостояние, которое проходит через самые нестабильные регионы Европы, от Балтики до Черного моря, энергично работая над сохранением существующих ограничений, таких как Договор по открытому небу, который сейчас находится под угрозой, и Венский документ 2011 года и создание новых мер доверия.

Успех американо-китайской политики будет в немалой степени зависеть от того, допускает ли состояние американо-российских отношений трехстороннее сотрудничество по важнейшим вопросам. Наша текущая политика усиливает готовность России поддерживать наименее конструктивные аспекты политики Китая в отношении США. Переместить стрелку в обратном направлении будет нелегко, но это должно быть нашей целью.

По важным вопросам, в которых интересы США и России находятся в реальном конфликте, таким как Украина и Сирия, США должны оставаться твердыми в отношении принципов, разделяемых с нашими союзниками и имеющих решающее значение для справедливого решения. Однако больше внимания следует уделять кумулятивному эффекту, который измеренные и поэтапные шаги вперед могут оказать на отношения в целом, и, в свою очередь, на возможность улучшения отношений для дальнейших шагов вперед.

Хотя санкции должны быть частью нашей политики в отношении России, они должны быть разумно направленными и использоваться в сочетании с другими элементами национальной мощи, особенно с дипломатией. Постоянное накопление санкций, санкционированных Конгрессом в качестве наказания за действия России в Крыму и на востоке Украины, отравление в Солсбери, нарушения договора о РСМД и вмешательство в выборы, снижает любые стимулы, которые Москва может иметь для изменения курса, поскольку она считает эти санкции постоянными. Нам необходимо восстановить гибкость нашего режима санкций, сосредоточив внимание на целевых санкциях, которые можно быстро ослабить в обмен на шаги России, продвигающие переговоры к приемлемому разрешению нерешенных конфликтов, включая очевидные усилия России по прекращению вмешательства в наш избирательный процесс.

В конечном итоге реальность такова, что Россия при Владимире Путине действует в рамках стратегических рамок, глубоко укоренившихся в националистических традициях, которые находят отклик как у элит, так и у общественности. Возможный преемник, даже более демократически настроенный, скорее всего, будет действовать в тех же рамках. Ошибочно строить политику США на предположении, что мы можем и должны изменить эту структуру. Точно так же было бы неразумно думать, что у нас нет другого выбора, кроме как придерживаться нынешней политики. Мы должны вести себя с Россией такой, какая она есть, а не такой, какой нам хотелось бы, полностью используя свои сильные стороны, но открытыми для дипломатии. Сосредоточившись на этом, мы можем как справиться с вызовом, который ставит Россия, так и стремиться вывести наши отношения на более конструктивный путь. Невыполнение этого требования обходится слишком дорого.

https://bmpd.livejournal.com/4106547.html

В годы Великой Отечественной войны с большим успехом воевали не только русские солдаты, но и воины других национальностей, выходцы из больших и малых народов. Нанайцев в этих жарких схватках представлял, наряду с другими героями, снайпер Максим Пассар. До войны он был охотником. Кстати, с родного языка его фамилия переводится «меткий глаз». Воюя, этот необыкновенно результативный боец ликвидировал 237 фашистов.

Как только стало известно, что Германия напала на СССР, Максим Пассар записался добровольцем и отбыл на фронт. Конечно, вначале он отучился в школе снайперов. В период Сталинградской битвы Максим был одним из самых эффективных снайперов. Нацисты обещали тому, кто его уничтожит, выплатить вознаграждение в размере 100 000 марок.

Пассар способствовал развитию снайперского дела, обучал солдат хитростям этого нелегкого военного ремесла. Именно он выучил снайперов 117-го стрелкового полка, которые впоследствии застрелили 775 фашистов. Также он публиковал обучающие лекции по снайперскому умению и снайперской тактике в военных газетах.

Зимой 1942 года Максим был контужен в бою, но продолжил воевать за Родину.

В начале 1942 года, а именно 22 января, возле одного из сел Сталинградской области, когда в ходе боя наступлению советских войск помешали пулеметные расчеты нацистов, установленные с флангов, Пассар, тайно подобравшись к пулеметчикам, уничтожил их. Это обеспечило победу советским военным, но сам героический снайпер в этом бою погиб.

Выдающийся снайпер нанайского происхождения Максим Пассар, прославивший свой народ, был упокоен в братской могиле на площади Павших борцов одного из сел Волгоградской области.

Источник: https://aeslib.ru/istoriya-i-zhizn/velikie/dyavol-iz-gnezda-chertej.html

Все выходные я смотрел ролики с демонстрациями протеста в Хабаровске и других городах Дальнего Востока. Неожиданностью оказалось не то, что на улицы вышли люди, которые, как они сами признавались, прежде никогда не участвовали в политических мероприятиях и даже не то, что они, не пряча лиц, весело говорили журналистам, что они не боятся ни росгвардейцев ни полицейских, потому что «всех не задержат» (как бы в подтверждение этого, полицейские со своими машинами торчали на обочинах и растерянно глядели на текущие реки народа).

Лично для меня неожиданностью оказалось то, что буквально все, чуть не в один голос заявляли, что они — «за Фургала!».

ЛДПР все-таки — партия, глава которой давно уже стал персонажем анекдотов. Идеологии у них никакой нет, потому что руководитель партии мелет в своих интервью что не попадя и постоянно — разное.

Позиция их фракции в Думе — вполне оппортунистическая. Сам Фургал попал в губернаторы по чистой случайности — на волне гнева людей после повышения пенсионного возраста. Судя по биографии Сергея Ивановича «кристально чистым» человеком он быть не может, такие не шли в полумафиозные предприниматели в 90-е. И вдруг на тебе — люди горой за него!

Во многом, конечно, это протест против действий федерального центра, но дальневосточники ведь не говорят: «мы понимаем, что Фургал — фигура случайная, это лишь повод для протеста!», напротив, они кричат: «Мы за Фургала!».

Тогда я решил почитать о действиях Фургала на посту губернатора — и немного прояснилось. Оказалось, придя к власти, Фургал первым делом сократил своих заместителей, приказал продать дорогущие иностранные автомобили, которыми укомплектовал парк администрации его предшественник (2 из 6 автомобиля подарили многодетным семьям). Народ удивился.

Фургал пошел дальше: он сократил зарплаты членам правительства администрации и … самому себе (причем, себе — больше чем вдвое), заявив, что стыдится получать 1 миллион в месяц, как предыдущий губернатор, когда люди в крае выживают и на 30, и на 20 тысяч.

Запретил чиновникам летать в командировки бизнес-классом. Выставил на торги губернаторскую яхту, которая стоила аж 1 миллион долларов (прежние губернаторы любили на ней на морскую прогулку выйти). Тут уж народ восхитился. А уж когда он стал посещать отдаленные поселки, куда руководство аж с советских времен не заглядывало, да без подготовки, разговаривая не с чиновниками, а с простыми людьми…

Конечно, читая об этом, я ни на минуту не поверил в мифы о народном губернаторе. Случилось другое: в голове вдруг всплыла фамилия персонажа 30 летней давности — перестроечного Ельцина.

Я прекрасно помню, как в конце 80-х Борис Ельцин — тогда относительно молодой глава Московской парторганизации — ездил на троллейбусе, отказавшись от служебной «Волги», приходил в обычную поликлинику и пристраивался в конце очереди, будто не замечая изумления людей (но все это, конечно, под телекамеры и с охраной, стоящей поодаль). И тут я понял — Фургал представляет собой типаж политика, про который мы уже основательно подзабыли за 20 лет — политика-популиста.

Сейчас у нас все больше — «технические губернаторы и министры», прилизанные, упитанные, рано облысевшие молодые люди с дорогими часами. Их интересует не столько мнение населения, сколько мнение одного лица, которое мы каждый день видим по телевизору. Потому это лицо так и не любит Фургала, что оно и само воплощает типаж политика, противоположному популистскому. Он к власти приходил не через митинги и протестное голосование, а медленно делая карьеру в аппарате, сочиняя и подсовывая бумажки, поддакивая начальству, стремясь уловить его настроение, чтоб выступить с предложением…

Он и сейчас так себя ведет — все делая по инструкции, по бумажке, по сути будет издевательство, но букву сохранит! Даже чтоб полномочия себе продлить решил Основной Закон изменить и при этом самое главное предложение — об обнулении поглубже засунул в ворох ста других поправок и словом о нем не обмолвился, будто нет его.

Его предшественник — неуклюжий, здоровенный, с красным, вечно застывшим лицом и неестественной улыбкой (не поймешь: то ли пьяный, то ли ненормальный), демагог, в августе 1991 залезший на танк к восторгу либеральной толпы, никогда бы так не поступил. Он бы прямо в лоб ляпнул: «простите, дорогие россияне, шта не сделал что обещал, понимаш! И дайте еще шанс!». И провел бы референдум с одним единственным, но главным вопросом. Он мастер был с народом заигрывать, виниться и обещать…

Он тоже постоянно обманывал народ, но не по мелочам, не хитростями, не юридическим крючкотворством, а по-простому: пообещал, не выполнил, праводподобно повинился, снова пообещал, снова не выполнил… По старому «доброму» русскому принципу: согрешил — покаялся — опять согрешил… Вот он был — настоящий популист, как сегодня Фургал.

Но ведь появление Фургала и таких как он (а те, кто следят за политическими событиями, навскидку назовут с десяток фамилий подобных политиков, начиная с Навального, естественно) — не случайность. Это значит сменяется политическая эпоха. Время стабильности, силовой вертикали, государственнической истерии, служак и силовиков уходит.

Оно кончится не сегодня, не завтра и даже не послезавтра, но оно уже близко к завершению. Приходит совсем другое время. Политики-популисты, горланы, главари, вожди митингов, демонстраций, многотысячных толп, умеющие говорить с народом, затребованы, когда на сцене появляются эти самые многотысячные толпы, народные массы, с которыми уже нельзя не считаться.

А когда они появляются на сцене? Когда шатается и кренится государство, которое до этого был сильно, удерживало народ, распределив его по стратам и группам, перед каждой поставив цель и определив меру довольствия.

Вспомним поздний Советский Союз. В стране Советов каждый гражданин принадлежал к тому или иному учебному, трудовому, служебному коллективу. В идеале в этом коллективе он проводил всю свою сознательную жизнь — до выхода на пенсию («летунов» у нас не любили). В этом коллективе не только работали, но и завязывали неформальные отношения, влюблялись, встречали вместе праздники, отдыхали, обсуждали жизненно важные темы на собраниях.

Даже в официальные органы власти — в Советы выборы производились не от териториальных округов, а от коллективов, профессиональных, других учётных групп (от академий, вузов, воинских частей, заводов). Вне коллективов были лишь отщепенцы, тунеядцы, но и тех закон обязывал найти себе работу. Членство в коллективе нужно было не только для работы и для психологического комфорта, но и для элементарного выживания, ведь через коллектив можно было получить жилье, машину, допуск в распределители и т.д.

Даже диссиденты или теневики формально были приписаны к определенным советским коллективам (так, коллективом диссидента Сахарова была Академия наук), если же коллективы извергали их, то их приписывали к тюремным коллективам.

Вся страна была совокупностью таких коллективов, управляемых социальной инженерией партийных органов. В СССР не было масс, которыми могли бы управлять напрямую политики-популисты, как на Западе, где специально создаются «толпы разного рода», по терминологии Лебона («потребительские толпы», «избирательные толпы»), для того чтобы манипулировать их мнениями. Ведь коллектив — постоянно действующая ячейка общества, связанная с другими ячейками. Он структурирован, внутри него каждый человек занимает свое место.

Мнения членов коллектива определяется не сиюминутной волей одного политика, а ценностями всего коллектива, всей соответствующей страты. Такие коллективы склонны к самоуправлению (еще раз укажу на собрания советских коллективов, пусть и сильно формализованные к 80-м, они все равно позволяли людям высказаться, попытаться исправить ситуацию, выступить с критикой). Управлять такими людьми методами манипуляции сложно.

Масса же есть нечто однородное, личности в ней нивелируются, верх берут общие для вех чувства, инстинкты. Массой управлять легко, причем, для этого не нужно большого интеллекта, масса прислушивается не к аргументам, а к пафосу.

Люди, сбившиеся в массу, сами по себе не плохи и, более того, масса не обязательно только крушит и ломает. Массы могут делать и созидательную работу, даже совершать подвиги, но это другое качество социальной материи, чем коллектив и сеть коллективов.

Восстание масс произошло в СССР в эпоху перестройки. Неумелые реформы Горбачева больно ударили по социалистической экономике, люди стали уходить с заводов, фабрик, становиться кооператорами, бизнесменами, мелкими торговцами. Возникла легальная рыночная экономика — независимая от Госплана отрасль. А затем ельцинская шоковая терапия еще и разрушила заводы и фабрики, превратила людей в безработных, вытолкнула людей в криминал и полукриминал. Огромная армия пенсионеров, чье денежные выплаты превратились в гроши, на которые невозможно прожить, тоже вышла на улицы, стала бунтовать и превратилась в важную, политическую силу 90-х.

Эти массы вынесли наверх много политиков-популистов. Самым заметным в эпоху перестройки был Ельцин. В правление Ельцина, как я уже сказал, началось сознательное разрушение старой советской экономики, институтов государства, массы заполонили страну, казалось, наступил полнейший хаос.

Все ждали, когда придет сильный политик, наведет порядок, восстановит государство организует массы в новые коллективы. Этим и занялся Путин и его команда в 2000-е. Возродились старые и появились новые страты: были созданы разряды госслужбы, обозначена страта бюджетников, ее границы и цели, пенсионеры были пересчитаны, классифицированы и прикреплены к пенсионному фонду, предприниматели — к объединениям предпринимателей вроде «Опоры России».

Новая социальная реальность породила новый тип политика — управленца, бюрократа, окруженного политтехнологами, просчитывающего свои шаги как ходы шахматной партии, привыкшего к тому, что протестующих масс нет, есть послушные учетные группы вроде бюджетников или солдат, а если есть кучка диссидентов, выходящих под камеры с плакатиками, то их так мало, что с ними справляется взвод ОМОНА.

И так было всю «золотую эпоху Путина» — с 2000-го по 2008.

Экономический кризис 2008 больно ударил по благосостоянию россиян и уже через пару лет отозвался «Болотной площадью». Любой кризис выводит на улицы тех, кто в данный момент не связан работой на производстве, кто может позволить себе не выходить на работу в течение дня, кто не боится, что начальник уволит его «за политику». Это, если исключить ситуацию массовых забастовок — школьники старших классов и студенты, это пенсионеры, это, наконец безработные или те, кто работает сами на себя — мелкая буржуазия.

Таковых больше всего в крупных городах — как Москва, Петербург, Екатеринбург, а в кризис их становится еще больше. Недаром именно эти социальные слои дали больше всего представителей на митингах «белоленточной революции». Путину удалось канализировать это «крымским консенсусом», но ненадолго. Экономический кризис ведь никуда не делся, а санкции Запада его лишь углубили.

Пенсионная реформа, вызвавшая столько возмущения и стоившая Путину былой популярности, по сути, была признанием катастрофического положения в экономике: денег на пенсии стало не хватать (есть, правда, Фонд национального благосостояния, но власти, хорошо знавшие положение в экономике, побоялись в него залезать, не ожидая от будущего ничего хорошего).

К тому же государство все больше «распухало». Чиновников и силовиков становилось все больше и мало того, что они требовали на свое содержание миллиарды и бюджета, они еще и становились неуправляемыми. Неуклюжая, разбухшая машина перестала подчиняться даже ее «шоферу».

Вспомним, недавнюю историю с выплатами врачам за коронавирус: президент обещает заплатить по 25 тысяч, а чиновники на местах выдают «героям пандемии» по 2 тысячи, а то и по 200 рублей на руки…

Собственно, и арест Фургала показал отсутствие согласования между силовой ветвью власти и отделами АП, отвечающими за «курирорование мнения электората». Безусловно, силовики все согласовали с президентом: задержание губернатора требует одобрения с самого верха. Но преподнесли они ему все, видимо, в столь выгодном для себя свете, что президент и помыслить не мог, какие будут последствия.

Кстати, и многочисленные задержания и дела против несистемной оппозиции — это ведь не только «политика Кремля», но и желания силовиков, которых стало больше в разы, чем в начале правления Путина. И все они хотят получать оклады, премии, звания…

Внизу растет безработица (за коронавирусные месяцы она увеличилась в несколько раз), вверху растут штаты и аппетиты — вот ключ к пониманию сегодняшнего политического кризиса.

Эффективность управляющего аппарата падает, а количество людей, которые не охвачены контролем государства, растет. Дело ведь не только в безработных. Частые переорганизации и оптимизации бюджетных учреждений — школ, вузов, больниц, поликлиник ведут к тому, что рушатся внутренние связи. Отношения между работниками стали формальными, а между трудящимися и начальством — весьма наряженные ввиду системы контрактов, чреватой регулярной угрозой увольнения и права начальников распределять, точнее, присваивать стимулирующие средства. Соответственно, среди бюджетников также происходит атомизация, даже если внешне коллективы еще существуют.

Наконец, нельзя не заметить, что власть проиграла битву за Интернет и за социальные сети. Успех команды Путина в начале 2000-х во многом был предопределен тем, что они сумели поставить себе на службу федеральные каналы ТВ (разгромив редакции оппозиционных каналов, например, НТВ и ТВ-6). Сделать то же с Интернетом и социальными сетями они не смогли и не смогут — по чисто техническим причинам. Отказ от блокировки «Телеграмма» очень показателен. Но аудитория ТВ падает, а Интернета — растет.

Поэтому утеря пропагандистского доминирования для режима — лишь вопрос времени. Не кто иной как господин Медведев в бытность президентом добивался того, чтобы компьютеры и Интернет были даже в глухих деревнях и отдаленных провинциях… Сегодня в России уже около 110 миллионов пользователей Интернета…

Значительная часть населения чувствует себя выброшенной на произвол судьбы, не защищённой ни поддержкой коллектива, ни опекой государства и к тому же она черпает информацию из Интернета, где широко представлены оппозиционные взгляды. А значит, формируется социальная база для антирежимных политиков-популистов, как на рубеже 80-х и 90-х пошлого века…

Критически настроенный читатель может спросить: а почему бы власти не предложить своего политика-популиста в ответ на изменившиеся условия? Ответ дала сама власть, арестовав Сергея Фургала. Он ведь и был провластным популистом, он никогда не позволял себе критиковать Путина, он проводил его политику в своем крае (в конце концов, при всем протестном потенциале, формально Хабаровский край, в отличие от Ненецкого АО, дал пусть невысокое, но большинство на голосовании по поправкам).

Почему же арест Фургала оказался неизбежен? Потому что как политик он оказался «белой вороной» среди других губернаторов, да и среди министров, окружения президента — вплоть до самого верха. Совсем другой, чуждый типаж, а чужаков нигде не любят…

Да еще и типаж (как уже заметили некоторые политологи) со «своим ресурсом тысяч голосов». А другие губернаторы ведь просто назначены лидером, который считает, что только лишь он и может заниматься политикой и иметь поддержку в виде «голосов снизу»….

Теперь это уже точно не так. Теперь наступила другая эпоха. Нас ждут большие изменения в уже не очень отдалённом будущем…

Рустем Вахитов, кандидат философских наук

https://www.imhoclub.lv/ru/material/furgal_kak_simptom_ili_smena_epoh_v_...

Как известно, в социологии сложились различные подходы к типологии обществ. Исторически, если учитывать классический этап развития социологии, можно говорить о нескольких критериях, в том числе формационном, политическом и, наконец, цивилизационном.

Формационный и политический критерии, в основе которых находятся, соответственно, развитие формации, базирующейся на определенном способе производства, и трансформация политического режима, являются по своей основе односторонними.

Цивилизационный критерий, учитывающий как социальный, экономический, так и политический и духовный контексты развития общества, представляет собой новый интеграционный этап научного осмысления общества. Данный критерий позволяет говорить о таких общественных укладах, как аграрный, индустриальный, постиндустриальный и информационный.

Рост технологизации и перенос приоритета из индустриального сектора в научный привели к тому, что обозначились контуры нового общественного уклада. Также сложились и идейно-теоретические предпосылки перехода и информационному обществу. Следует отметить, что сами идеи информационного общества берут начало в теории постиндустриализма, которая во многом детерминировала интерес исследователей к отдельным аспектам воздействия научно-технического прогресса на социум, что и способствовало появлению широкого спектра концепций, в том числе концепции информационного общества. В этой связи следует упомянуть работы американского социолога и футуролога Э. Тоффлера, в частности «Шок будущего» (1970), «Третья волна» (1980) и др. Важное место в его работах занимает так называемая концепция трех волн. Немаловажное значение имела и теория праздного класса известного западного социолога и философа Т. Веблена. Также значимое идейно-теоретическое влияние на формирование основ теории информационного общества оказали идеи Д. Белла, сформулированные им в работе «Грядущее постиндустриальное общество». Так в конце ХХ в. постепенно сформировались необходимые предпосылки для становления теории информационного общества.

В 60-х гг. XX в. термин «информационное общество» был введен в научный оборот в США Ф. Махлупом и в Японии Т. Умесао, исследующими динамику развития наукоемких производств, хотя некоторые исследователи приписывают возникновение этого термина профессору Токийского технологического института Ю. Хаяши.

В современной социологической теории выделяются несколько этапов развития информационного общества:

I этап - зарождение представлений и социологических подходов к изучению природы и характерных черт информационного общества (70-е гг. - середина 90-х гг. XX в.);

II этап - диверсификация базовых подходов социологического анализа информационного и постиндустриального обществ (середина 90-х гг. XX в. - 2008 г.);

III этап - новейший, связанный с переориентацией базовых исследовательских стратегий научного социологического анализа проблематики постиндустриального общества.

Появление первого этапа обусловлено рядом объективных и субъективных факторов, рассмотренных в ряде современных исследований. Один из факторов заключается в смене ориентации с идеалов на реальные проблемы и их решение. Новые идеи социального прогресса базировались на нескольких постулатах:

1) промышленном - введение новых технологий и увеличение объемов производства;

2) экономическом - формирование отношений на основе товарно-денежных отношений;

3) правовом - на основе прав человека и конструкционных свобод;

4) гражданском, позволяющем гражданам заниматься самозанятостью для реализации частных и общественных интересов [1].

В частности, акцентируется внимание на формировании нового мышления, которое сопровождается дифференциацией процесса познания при переходе общества от одной формы к другой.

Э. Тоффлер в своих работах представляет развитие нового общества в виде трех волн, которые сменяются друг за другом вследствие научно-технического прогресса.

Первая волна создала сельскохозяйственную цивилизацию. Производство было нацелено на актуальный в данный момент товар, следовательно, в этот период была децентрализация экономики. Существовало разделение труда. В обществе преобладал классовый строй.

В XVIII в. началась вторая волна развития общества, которая полностью изменила жизнь всего населения. Э. Тоффлер ассоциирует смену обществ со взрывом, «который прошел по всему земному шару, уничтожая устаревшие общества и создавая абсолютно новую цивилизацию». Под «ударной волной» подразумевается промышленная революция. Последствием второй волны стало возникновение «индустриальной цивилизации», которая, по мнению исследователя, просуществовала недолго, «ибо с ее появлением на мир начала накатывать новая “волна”, которая несла возникновение новых институтов и смену ценностных ориентиров» [2].

М. Кастельс в одной из основных своих работ «Информационная эпоха: экономика, общество и культура» [3] утверждает, что возникновение новых технологических возможностей представляет огромный потенциал для развития общества. При этом у общества сохраняется большое количество вариантов для выбора дальнейшего пути развития. Данная теория о влиянии технологий на социальную сферу подтверждается историей развития компьютерных технологий в США. Согласно автору, изобретение и повсеместное внедрение персональных компьютеров было трудно предсказать технологическими законами: альтернативой персонализации вычислительной техники в обществе являлся контроль развития технологий крупными технологическими корпорациями и правительством. При таком развитии общества появляются тенденции тотального контроля, увеличивающие возможности органов власти, обладающих более современными и совершенными компьютерными технологиями. В середине прошлого века существовала опасность монополизации технологии, однако из-за множества внешних факторов риски были сведены к минимуму.

Т. Стоуньер при исследовании нового общества, которое, по его мнению, зародилось в связи с изменением формы хозяйствования, говорит следующее: «Так же, как и во времена Смита, происходит смещение экономики от сельского хозяйства в пользу промышленности, так и сегодня она смещается от промышленности к информации. И подобно постаграрной экономике, так сегодня более технически развитые секторы глобального общества переходят к стадии постиндустриальной экономики» [4].

У. Дайзард в своих работах также придерживается нескольких этапов развития информационного общества: «США - первая страна, прошедшая все три стадии от аграрного к индустриальному обществу и от него к такому, которому даже трудно дать определение; выявлена всего одна характеристика из целого ряда возможностей: основным видом дальнейшего развития экономики является создание, хранение, обработка и распространение информации» [5].

Другой взгляд на развитие информационного общества предложил в своих работах Г. Кан. Он разделяет этапы развития по способу взаимодействия человека с природой.

Первый этап начался 10 тысяч лет назад и просуществовал достаточно долго. Исследователь дает определение данному этапу как «сельскохозяйственная революция», которая внесла значительные изменения в устройство общественной жизни. Этому этапу присущи низкий экономический рост и товарный дефицит.

Второй этап Г. Кан называет «Великим переходом», он начался полвека назад и существует по сегодняшний день. Автор разделяет второй этап на три фазы: фазу индустриальной революции, фазу супериндустриальной мировой экономики и фазу постиндустриальной мировой экономики.

Последний этап автор представляет как снижение влияния промышленности и сельского хозяйства при сохранении уровня потребления товаров, что приводит к снижению роста экономики и возникновению новых видов деятельности и интересов [6].

В 70-х гг. XX в. Д. Белл, З. Бжезинский и другие ученые пытались дать более точное определение обществу, в котором средства производства, актуальные в индустриальном обществе, полностью заменяются новыми технологиями, а информация становится главенствующим фактором развития и самообразования нового общества. Ряд социологов утверждают, что такими обществами являются передовые страны, как США и Япония, которые перешли в постиндустриальное общество с 70-х гг. прошлого века. К. Кларк назвал такие общества обществами главенства информации и услуг [7].

Для обозначения данного общества ученые различных направлений давали собственные термины. Например, Дж. Гэлбрейт называет его новым индустриальным общество [8], Ж. Ф. Лиотар - обществом «постмодерна» [9], З. Бжезинский - «технотронная цивилизация» [10], Э. Тоффлер - «третья волна или супериндустриальное общество» [11], П. Дракер - «общество знания» [12], Д. Мартин - «телематическое общество» [13].

Несмотря на это, в науке закрепился термин «информационное общество», который впервые использовал Ф. Махлуп в своей работе «Производство и распространие знаний в США» [14]. Однако работа была чисто экономической, поэтому только после исследований японских социологов термин «информационное общество» стал определять общество, в котором новые технологии дают доступ к достоверным источникам данных и позволяют обеспечить автоматизацию производства.

Следует отметить, что в современной социологии продолжаются дискуссии относительно отождествления категорий «информационное» и «постиндустриальное» общество.

В ряде исследований авторы категорически возражают против этого, считая, что данные типы общественных укладов имеют существенные различия.

В рамках II этапа можно говорить о том, что фактически обозначились три направления, в которых рассматривалось соотношение постиндустриального и информационного общества и их основных представителей:

1) информационное общество появилось как альтернативная ветвь развития постиндустриального общества (В. Иноземцев). Ученые, придерживающиеся этой теории, считают, что концепция информационного общества развивалась вместе с другими направлениями и акцентировалась на технологических и информационных особенностях организации современного общества;

2) в рамках второго направления ряд исследователей считают, что постиндустриальное и информационное общество - идентичные категории, выступают разновидностями общего направления постиндустриализма (М. Коннорз). В представленной теории выделяются три направления общественного производства - первичный, вторичный, третичный. Превосходство третичного направления производства рассматривается как ведущий фактор создания информационного общества;

3) информационное общество (и его концепции) является «потомком» постиндустриального общества, логическим продолжением его развития и трансформации (Д. Белл, Дж. Несбит и др.). Глобализация информационных технологий и коммуникационных сетей значительно увеличила развитие концепции информационного общества.

Вместе с тем в последние годы, в рамках III, новейшего, этапа обозначились и тенденции к когерентности позиций. Это проявилось, в частности, в работах Й. Масуды. В работе «Информационное общество как постиндустриальное общество» автор считает, что новые информационные технологии станут стержнем нового общества и будут увеличивать потенциал общества во всех сферах социальной жизни [15].

З. Бжезинский дает характеристику информационному обществу в своей работе «Между двумя веками. Роль Америки в эру технотроники» и говорит, что все сферы социальной жизни формируются под воздействием технологий, особенное влияние оказывают новые коммуникационные технологии и увеличение скорости обработки информации с помощью компьютеров. Производственные процессы больше не стоят в центре влияния на общество. З. Бжезинский считает, что в обществе нового типа произойдет смена традиционных ценностей, что приведет к разрыву между поколениями, произойдет фрагментация общественной жизни независимо от роста глобальной интеграции. Произойдет смена старых устоев и идеологических направлений, что приведет к смене общей картины мира в обществе [16].

Французский социолог А. Турен считает, что следует ожидать больших перемен в экономической сфере. Новые коммуникационные технологии внесут изменения в инвестиционные и управленческие практики [17].

Постиндустриальное общество на управленческом уровне действует более глобально, захватывая производство в целом. Это действие принимает две формы: во-первых, это нововведения в производстве продукции, а в частности, развитие науки и техники; во-вторых, сам механизм управления, т. е. возможность использования более совершенных и сложных систем обработки и передачи информации.

Важно признать, что постиндустриальное общество является таким общественным типом, в котором каждое действие общества направленно само на себя. Эти действия не всегда становятся полностью осознанными личностью или даже группой людей. Поэтому такое общество можно назвать «программируемым», данное обозначение указывает на возможность создания моделей управления различными социальными сферами; такое общество появляется не под воздействием естественных законов, а как результат деятельности человека, благодаря воздействию общества само на себя его собственными социальными системами.

Рассматривая имеющиеся в западной социологии подходы, можно констатировать, что каждый их них в силу некоторой односторонности является одномерным и требует определенной интеграции.

Согласимся с И. Масуда, что информационное общество представляет сегодня особый этап развития постиндустриального общества, для которого характерен целый комплекс черт. В экономическом плане - рост автоматизации и компьютеризации производственных процессов, наблюдается господство сферы услуг (медицина, образование, досуг и т. д.), производство, обмен и потребление знаний (информации). На этом этапе наука становится основной производственной силой общества. [18]

В политической структуре информационного общества выделяются такие характеристики, как доминирование демократических ценностей и становление социального государства, развитие устойчивого гражданского общества, уменьшение классовой дискриминации, увеличение влияния международных организаций. С увеличением скорости передачи и получения информации ускоряются процессы взаимодействия властных органов как между собой, так и с обществом, что вносит изменения и трансформирует социально-коммуникативные практики. В ряде работ подчеркивается мысль о формировании в таком обществе основ плебисцитарной демократии.

В экономической системе информационное общество характеризует массовая информатизация и компьютеризация. Ведущей профессиональной группой становятся технические специалисты, главенствующим товаром - информация.

Для духовной сферы характерны превращение науки в ведущую форму общественного сознания, расцвет общего, среднего и высшего образования, ослабление влияния мировых религий. Постепенно происходит отход от принципов элитарной культуры к массовой.

Общественная сфера характеризуется усилением роли духовного и ослаблением бессознательного, распространением солидаристских принципов.

В ходе рассмотрения представленной проблематики появляется возможность говорить, что термин «информационное общество» сравнительно недавно вошел в научный оборот. Но в результате эволюции постепенно в нем обнаруживается все большая тенденция к утверждению идеи о том, что постиндустриальное общество не является синонимом информационного общества. Информационное общество - самостоятельно, это особый этап в развитии общественной эволюции, который характеризуется наличием различных специфических черт и признаков в таких сферах, как экономическая, политическая и духовная, что позволяет говорить о своеобразности данного социального феномена.

Список литературы:

[1] См.: Капитонов Э. А. История и теория социологии: учеб. пособие для вузов. М. : ПРИОР, 2000.

[2] Тоффлер Э. Третья волна / пер. с англ. К. Ю. Бурмистрова, Л. М. Бурмистровой, К. Л. Татариновой [и др.]. М.: АСТ, 2009. С. 7.

[3] См.: Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура / пер. с англ. под науч. ред. О. И. Шкаратана. М.: ГУ ВШЭ, 2000.

[4] Стоуньер Т. Информационное богатство: профиль постиндустриальной экономики // Новая технократическая волна на Западе / отв. ред. П. С. Гуревич. М.: Прогресс, 1986. С. 394.

[5] Дайзард У. Наступление информационного века // Там же. С. 351.

[6] См.: Кан Г. Грядущий подъем: экономический, политический, социальный // Там же. С. 229-239.

[7] См.: КларкД. Б. Распределение богатства / пер. с англ. Д. Страшунского, А. Бесчинского; под ред. Л. П. Ку - ракова. М.: Гелиос АРВ, 2000.

[8] См.: ГэлбрейтДж. К. Новое индустриальное общество = The New Industrial State (1967). М.: АСТ, 2004.

[9] См.: Мазин В. Жан-Франсуа Лиотар. Постсовременность, с незапамятных времен // Кабинет «З» / под ред. В.        Мазина. СПб.: Скифия, 2004. С. 100-170.

[10] См.: Бжезинский 3. Между двумя веками. Роль Америки в эру технотроники. М.: Прогресс, 1972.

[11] См.: Тоффлер Э. Указ. соч.

[12] Drucker P. The Age ofDiscontinuity (1968). Русскоязычное издание: Друкер П. Эпоха разрыва: ориентиры для нашего меняющегося общества. М: Вильямс, 2007. С. 336.

[13] См.: Мартин Д. Телематическое общество / сост. П. С. Гуревич. М.: Прогресс, 1986.

[14] См.: Махлуп Ф. Производство и распространение знаний в США. М.: Прогресс, 1966.

[15] См.: Masuda Y. The Information Society as Post-Industrial Society. Washington, D.C.: World Future Society, 1981.

[16] См.: Бжезинский 3. Указ. соч.

[17] См.: Турен А. Идеи революции / пер. с англ. Д. Карасёва // Социологическое обозрение. 2014. Т. 13, № 1. С. 98-116.

[18] См.: Masuda Y. Op. cit. P. 165.

Автор: Фомин А. А.

Источник: Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Социология. Политология. 2018. Т. 18, вып. 3. С. 287-291.

Что представляет собой современная посткоммунистическая Венгрия, одно из государств Центральной Европы, входивших в так называемый социалистический блок и обремененных печальным наследием тоталитаризма? Какие общественно-политические метаморфозы пришлось претерпеть ее системе, как можно охарактеризовать сформировавшийся в стране режим и чем он отличается от режимов в соседних странах, ориентированных на модель западной либеральной демократии, – об этом исследование венгерского социолога Балинта Мадьяра.