Людям о Людях Выпуск от 04.05.05

Истории людей ( http://peoples.ru/ )
Валентин  Воробьев (http://www.peoples.ru/art/painter/vorobyev/interview2.shtml)
ЖИЗНЬ ПОТАЕННАЯ http://www.ng.ru/saturday/2005-04-01/15_life.html

По утрам в Люксембургском саду в Париже можно встретить импозантного человека
в кепке и в бороде. Здесь его знают все – от шахматистов до каменных епископов
фонтана Сен-Сюльпис. Если его нет, значит, уехал в Прованс, писать гору Сен-Виктуар
из окна собственной дачи. Валентин Воробьев – художник, писатель, деятель «второго
авангарда», участник всех громких выставок 60–70-х годов и автор только что вышедшей
в «Новом литературном обозрении» мемуарной книги «Враг народа». Полувековая история
веселой жизни московско-парижской
богемы наделала много шума, а Воробьев после тридцатилетнего отсутствия прибыл
в Москву на презентацию своего сочинения. В московском «Клубе на Брестской» вернисажем
Воробьева закрываются традиционные Банные чтения издательства «НЛО», в Питере
автор представит книгу в модном клубе «Платформа».


+– Центральным местом действия московской части вашего документального повествования
«Враг народа» стал подвал на улице Щепкина, 4, где сейчас стоит Дойчебанк, а
с 1966 по 1975 год там собиралось все артистическое подполье. 

– Настоящая жизнь Москвы шла в подвалах у художников. Только на моем пятачке
на Сухаревке их было 15 штук! Собирались поэты, художники, музыканты, послы,
диссиденты и алкаши. Мы продавали картины иностранцам, не думая ни о какой мировой
славе. Хотели жить в России, гулять с бабами, пить виски, носить американские
костюмы, читать книжки и слушать музыку. 68–69-й – это были годы расцвета, невозможно
себе представить, какой был завал иностранной клиентуры, очередь образовалась!
Я окармливал всю Латинскую Америку,
Австралию, потом появились Германия, Америка – множество людей. 
В моем подвале жили Игорь Сергеевич Холин и Анатолий Тимофеич Зверев, устраивали
банкеты и тащили туда баб, Зверев обязательно напивался. У меня он был постоянный
житель, его не надо было приглашать – у меня была его художественная база, контора,
где шли заказы. Иностранцы приходили, спрашивали: «А это кто? Зверев? Можно его
повидать?» – «Сейчас придет, через пятнадцать минут». Таким образом посол Бельгии
тут же устанавливает контакты и приглашает его к себе на квартиру или Зверев
сделает портреты прямо в подвале,
сеанс длится 30–40 минут, человек рассчитается и уедет. 
Но ключ от подвала я Звереву не оставлял. Если меня не было, он писал в амбарную
книгу на входе: «Я был – сижу в диетической столовой напротив – пошел с бабой
в кино – приду через час. А.З.». Заходишь в столовую – он там сидит. 

+– Гостевая книга, наследница салонных альбомов! 
– Когда я обзавелся доходным подвалом в 66-м году, то открыл здоровенную амбарную
книгу, куда писали все желающие – и мой квартирант Холин, и родственник Фрадкин.
Однажды я написал в журнале: «Фрадкин, как мозоль на пятке!» Надоедливый был
парень! Книга, которую я нашел на помойке, была нашим телефоном. Холин меня научил:
«В армии у нас всегда такая висела в бараке. Отмечали сержанты и офицеры, куда
кто ушел и чем занимается». Мою книжку неоднократно срывали и уничтожали бродяги,
да и свои тоже – чтобы поглумиться.
Пришел вдребезги пьяный, никого нет, обозлился, книгу сорвал и выбросил, растоптал
сапогом. Ее стащил кто-то, ворья много было, но кое-что я вырвал оттуда – почеркушки
Зверева, например. 

+– Зачем в вашем подвале был нужен постоялец? 
– Грабежи были постоянно, нужно было сторожа держать! Замки ломали, когда ты
уезжаешь на три месяца на юг или на дачу, обязательно кто-то ворвется. Нужен
сторож, чтобы люди видели, что свет горит, не брошенный сарай. А то залезут скватеры
и будут жить. Так было неоднократно в Москве, когда ломали замки. Куда с девушкой
идти? Подвалы были отелями, борделей не было тогда. Бродячий поэт, красивые девушки,
манекенщицы, врываются или прыгают в окошко, ночуют. А сейчас бомж – это бомж.


+- Манекенщица, по идее, должна выбрать зажиточного писателя, академика. 
– Человек из подвала вкуснее, с подвальным поэтом интересней. Чего Галя Миловская
(первая русская манекенщица с мировым именем) лезла в подпольное общество? Интересней!
Люди с большим воображением, много идей, они раскрашивают тело, меняют туалеты.
А что академик? Полосатый шерстяной костюм каторжника, галстук черный, похоронное
бюро! А детишки академиков сами лезли к нам в подвал. Кто Витю Ерофеева звал
ко мне? Папа – посол, известная личность, и вдруг человек лезет в подвал. Там
что, медом намазано? Там было
гораздо веселей, чем с папой! Плюс флер опасности. А что – с папой сидеть на
даче, на террасе? Куда смотреть, о чем говорить? О получке? О поездке в Берлин?
Какие шмотки гэдээровские везти домой? Неинтересно! Внучки маршалов по подвалам
от холода прятались в кофточки – но это лучше, чем с папиными денщиками на даче
сидеть в Кунцево. А подвальное сборище? Музыканты, поэты, художники, ореол заграницы,
один выставился в Лондоне, другой в Чехословакии – для девиц очень инте
 ресно. Все самые красивые бабы были у нас, художников подполья. 

+– Подвальное брачное агентство! 
– Да, подпольные салоны – замечательное брачное агентство, все знакомые там женились.
Все без исключения. Какой-то художник женился на дочке маршала Якубовского, другой,
Кирилл Дорон, кадрил внучку маршала Тимошенко. Масса случаев! Дочки академиков,
маршалов, писателей знаменитых. Но люди ломались – например, Алексей Паустовский,
сын знаменитого писателя советского. Сломался, ушел в подполье – выпивон, наркота,
поездки, девочки, все легко. Опасная, красивая жизнь. Шел сплошной обмен. Товар
на товар, как в средневековое
время. Например, китайскую вазу можно было обменять на картину Вейсберга. Поэтому
на стенах висела сборная солянка – Вейсберг, рисунок Яковлева или Зверева, тут
же рисунок Фалька или Шишкина. Мишка Гробман (поэт, художник, издатель, живет
в Израиле) был величайшим менялой в Москве. Офеня-меняла. Грязный, опущенный,
замазанный дегтем, в валенках, ходил по Москве, стучался в двери, вваливался.
«А мы вас не ждали!» – «А я вот шел и зашел!» Садился, начинался разго
 вор, потом обмен. Большинство в то время были такими – ни автомобиля, ни денег,
все страшно убого. 

+– Фарца шла со всех сторон! 
– Ходячие коробейники! Нельзя же натянуть на себя все джинсы, которые тебе привозят.
Или книжки: не солить же четыре тома «Архипелага ГУЛАГа» – продать надо! Надо
было как-то от добра избавляться, тогда появлялись фарцовщики, которые у тебя
всегда это брали. К тебе приходит торговец, профессионал – психиатр Валька Райков
или сын автора «Чапаева» Сашка Васильев, – берет книги, дает тебе деньги, несет,
загоняет втрое. 
Был еще художник Рудик Антонченко, он из совсем другой команды, чем Гробман,
он пришел из колоды фарцовщиков, а не бедноты из Текстильщиков. Рокотов, Файбышенко
(первые московские фарцовщики, расстреляны в 1961 году по личному указанию Хрущева)
были его друзьями. Генеральный штаб был в кафе «Националь». Столкнулись мы случайно
– сидел в метро, ехал от иностранца с дареным диском в руках. И он подскочил
сразу ко мне: «Продаешь?» – «Надо послушать, подумать, потом тебе продам». –
«Да нет, давай я тебе сразу дам
двадцать пять или тридцать рублей. А еще у тебя бывают товары?» – «Бывают». –
«Тогда я к тебе заскачу». Обменялись телефонами. Таким образом я его держал в
кармане, а он меня на прицеле – как полезного товароведа. 

+– Молодое поколение любило красиво одеваться? 
– Когда Рудик мне сказал, что он еще график и рисует буквы, делает книги, я обалдел.
Я сначала думал, что у него нет профессии. Он элегантно одевался, у него был
совсем не советский вид, скорее американца или европейца – красивый галстук,
пальто, брюки, костюм, который он шил сам, но по американским чертежам. 
Белютинец Лев Збарский (школа Элия Белютина готовила лучших мастеров полиграфии)
любил первым иметь американский костюм с разрезом или галстук. А где достать?
Надо спросить у Рокотова или у Файбышенко, который таскал с собой галстуки в
кармане, скупленные у телеграфа. Файбышенко я видел еще до Рудика – когда учился
во ВГИКе, он приходил к нам в общагу, приносил галстуки. На фестивале в 57-м
году они очистили всех студентов мира, сняли все поношенные галстуки! 

+– А какая жизнь шла в московских пивных! 
– Такой орнамент жизни – у других это были партсобрания! После больших выпивонов
все битники шли в пивные бары, заправлялись пивком, шел разговор, а потом что-то
всерьез соображали насчет бутылки. Находили деньги, опять выпивали, шли по домам,
потом ехали дальше – шло постоянное перемещение по квартирам. С похмелья я приходил
в стекляшку на Сретенке с Эдиком Штейнбергом или другими друзьями – до музея
современного искусства дело у архитектора Посохина не дошло, а пивных из стекла
и стали много понастроил. Юрий
Осипович Домбровский постоянно стоял в углу в черной кепке, заправлялся пивком,
вливал в огромные стеклянные пивные кружки четвертинку, ерш получался, потом
подтягивались какие-то его приятели-писатели, один хвастался постоянно, что знал
испанского генерала Листера. «А кто такой?» – «Герой испанской войны 37-го года,
командующий фронтом под Мадридом, бежал вместе с Ибаррури, где-то в Сибири скончался».
Домбровский что-то свое говорил. 

+– Случайные встречи, ткань альтернативной истории. Какие были главные места?

– Я начал в Сокольниках, там чехи построили стекляшку на выставке, где подавали
шпикачки с зеленым горошком и очень вкусное чешское пиво «Праздрой» и «Пльзень».
Стояла очередь, как всегда, надо было подождать, но если уж туда ввалился, то
посиделки на два-три часа, закусон великолепный, заливные судаки, пальчики оближешь!
Приходили одни и те же люди. Сначала вгиковцы: Игорь Вулох, Сашка Васильев –
много людей можно нанизать, как бусы. Я никогда не привязывался к какому-то пятачку,
как связанные двором люди
под начальством участкового, – дворов для меня не существовало. Водопроводчика
мне нужно было поймать, чтобы отремонтировать туалет, а чтобы идти с ним пить
– никогда. Я с дворником никогда не пил в стекляшке, а всегда звонил по телефону
и вызывал приятелей с другого конца Москвы. Это и была московская артистическая
богема. 

+– В Сокольники со Зверевым катались? 
– Конечно. Вечером, в хорошую погоду, в такси – и в Сокольники, загружаешься
пивом, банок 10–15 пузатеньких поллитровых. Мало ему показалось – надо еще четвертинку
добавить в стекляшке. На пленэре выпивон был очень редко – опасно, вдруг конница,
монголы нападут, а здесь стены охраняли. После Сокольников второй был Центральный
парк Горького, где был деревянный барак огромный, с колоннами, еще тридцатых
годов, куда мы шли, когда отпускали из института, и уж там начинали глушить по
10–15 кружек. В высотном здании
«Украины» был очень модный респектабельный бар, там собирались иностранцы, богатые
люди с Кутузовского проспекта, и могли быть неожиданные эксцессы между пьяницами
и богачами. Заводилой был скульптор Сэм, седой пожилой мужик, – может, плиты
для покойников резал? Из художников Снегур часто меня вытаскивал, братья Алимовы.


+– Кабаки настоящие появились позже? 
– Они всегда были. Я, получая большие деньги за иллюстрирование, брал двух-трех
приятелей с бабами, мы выбирали самый лучший кабак – «Москва», «Центральный»,
«Октябрьский», «Будапешт», «Берлин» – и шли туда пировать. Заказывали стол: суворовские
вырезки, коньяки, вина, шампанские. Если ты хочешь выбрать кабак тихий, без грохота
– идешь в «Центральный», где была русская кухня изумительная, лакей в черном
фраке подавал роскошную солянку. В «Национале», как ни странно, я ни разу не
сидел на втором этаже. В кафе
– да, у меня было место даже облюбовано сбоку, там можно было обойтись легкой
закуской и заказать кофе. «Метрополь» мне не нравился, и был я там один раз.
В «Коктейль-холле» на улице Горького сидели фарца и золотая молодежь. В «Артистическом»
кто-то собирался из белютинцев, а в последнее время ходил Зверев, ожидая появления
музы, старухи Асеевой, жившей напротив. 

+– А в Париже возродилась традиция подвальных сборищ? 
– В Париже все, что было в московских подвалах и чердаках, – в сквате! Заброшенные
заводы и банки занимают артисты и художники всех мастей. В скват на Риволи несколько
лет назад приезжали девки с телевидения, с камерами, снимать и обсуждать. К русским
на Жюльет Доду, где Хвостенко заправлял со своими приятелями, часто приезжало
телевидение французское или швейцарское. Там живописно – где еще найдешь такое
место? Сегодняшние скваты это живое искусство – как то, что было в Париже в девятнадцатом
веке.

Ваш Alex