Людям о Людях Выпуск от 04.04.05

Истории людей ( http://peoples.ru/ )
Максим Горький (Пешков) (http://www.peoples.ru/art/literature/story/gorkiy/history2.shtml)
Максим Горький последняя любовь буревестника http://www.aif.ru/online/superstar/60/34_01

Муре было 27 лет. Она всегда знала, что ей нужно, и знала, что сможет добиться
этого рано или поздно — уговорит, очарует, соблазнит, расставит по полкам и выстроит
по стенке. Нет, она вовсе не была безнравственной, просто для нее не существовало
преград. Ее необыкновенная внутренняя сила восхищала Горького, и с каждым днем
Мура становилась ему все дороже.

^Петроград, лето 1919 года 

…ВЧЕРАШНИЕ черновики бесследно сгинули в огромной куче бумаг. Разве можно что-то
найти в этаком беспорядке! Горький раздраженно загасил окурок в переполненной
пепельнице. День явно не задался, и, пожалуй, поработать толком сегодня не получится.
Он прислушался к звону посуды в столовой. Его огромная квартира на Кронверкском
проспекте, 23, скорее напоминала коммуну — людей было много, кто-то жил постоянно,
а кто-то временно. К тому же к обеду и к чаю всегда сходились гости — за стол
садилось не меньше 15 человек.
Горький всегда был чрезвычайно хлебосольным хозяином. 

Хозяйкой в квартире считалась Мария Федоровна Андреева — бывшая звезда Московского
Художественного театра, бывшая любовница Саввы Морозова, наконец бывшая гражданская
жена его, Горького. С нею — ее секретарь и возлюбленный Петр Крючков. Потом еще
художники Валентина Ходасевич и Иван Ракицкий. В угловой комнате жила молоденькая
Маруся Гейнце по прозвищу Молекула, сирота… Живали и многие другие, которым некуда
было пойти. Горький помогал всегда и всем — и в ссылке в Арзамасе, и на Капри.


Он был очень известен и популярен на Западе (там его считали преемником Толстого)
и получал огромные гонорары, две трети которых раздавал — дальним родственникам,
знакомым, родственникам знакомых и знакомым родственников. Страшной зимой 1919
года к нему часто приходили за помощью ученые, писатели, актеры, художники —
голодные, в обносках, и он помогал: выбивал пайки, справки, свидетельства… Пришла
молоденькая поэтесса, плакала: грудной ребенок, молоко пропало. Горький немедленно
написал письмо в соответствующее
учреждение, а чтобы ускорить дело, намекнул, что речь идет о его незаконнорожденном
ребенке. Это сработало, и тогда к Горькому косяком пошли молодые мамаши. Вскоре
ответственный за молоко товарищ взбунтовался и заявил, что не в состоянии обеспечивать
молоком такое количество детей Горького, а самому писателю следовало бы постыдиться
— при его статусе! 

Горький бросил копаться в бумагах и прислушался. Гулко хлопнула входная дверь,
послышались призывы: «Дука, выходи, Корней пришел!» «Дука» — это было его, Горького,
прозвище. Он привел себя в порядок и вышел в столовую. Его там уже ждали. 

— Вот, познакомьтесь, — мягко сказал Чуковский, — это Мура, Мария Игнатьевна
Закревская, прошу любить и жаловать. 

В левой стороне груди стало горячо и щекотно, Горький даже сам себе удивился.


Хотя удивляться было нечему, Мария Игнатьевна Закревская была во всех отношениях
необыкновенной женщиной. Старинного дворянского рода, прекрасно образованная,
умная, дальновидная и чрезвычайно привлекательная. Восемнадцати лет она вышла
замуж за барона Бенкендорфа, родила ему двух детей. После революции детей она
отправила в эстонское имение в Каллиярв. Вскоре туда же, спасаясь от большевиков,
уехал муж. А сама Мура осталась в Москве: она влюбилась в английского дипломата
Брюса Локкарта. 

На самом деле Локкарт был разведчиком, он оказался замешан в так называемом «заговоре
послов». Много лет спустя выпустил книгу под названием «Воспоминания британского
агента», и по мотивам этой книги в Голливуде сняли шпионский фильм. Главными
героями были, разумеется, Локкарт и Мура Закревская. Когда начался «красный террор»,
Локкарта арестовали, а вслед за ним на Лубянку попала и Мура. Впрочем, ее скоро
выпустили: в тюрьме она умудрилась соблазнить знаменитого чекиста Петерса, который
был тогда правой рукой
Дзержинского. А Локкарта вскоре обменяли на арестованного в Лондоне советского
дипломата Литвинова. 

Закревская оказалась в Москве совершенно одна, без денег и документов. В апреле
1919 года она узнала, что ее муж убит в Эстонии. Мура понимала, что надо забирать
детей, которые остались теперь на попечении старой гувернантки. Но куда забирать
и на что жить? 

Она перебралась в Петроград, где у нее со старых времен были какие-то знакомые,
ютилась по углам и лихорадочно искала работу. Кто-то надоумил ее пойти к Чуковскому,
который работал в издательстве «Всемирная литература». Мура пришла к нему просить
переводов: она прекрасно знала английский и хотела переводить Уайльда и Голсуорси.
Корней Иванович переводов ей не дал, зато поручил конторскую работу, с которой
Мура справлялась великолепно. И когда Горький посетовал, что совсем замучился
без грамотного секретаря,
Чуковский и привел к нему Муру. Ее английский был очень кстати: Горький постоянно
писал письма известным зарубежным писателям и общественным деятелям с призывами
о помощи голодающим русским интеллигентам. 

Очень скоро Мура поселилась у Горького. Она быстро привела в порядок все бумаги
писателя, а поскольку другие обитательницы горьковской коммуны отнюдь не стремились
заниматься хозяйством, Мура взяла на себя и это. Сын Горького Максим, приехав
из Москвы, был потрясен, найдя квартиру отца в идеальном порядке: «Ну вот, наконец-то!
— сказал он. — Появился завхоз, и прекратился бесхоз». 

Мура уверенно заняла место хозяйки, Мария Федоровна Андреева тактично отдалилась.
Впрочем, надо заметить, что Мура очень быстро установила с ней прекрасные отношения.
Никакой ревности не было, хотя Андреева, прекрасно знавшая Горького, уже поняла,
что Мура занимает главное место не только за обеденным столом, но и в сердце
хозяина квартиры. 

Великий русский советский писатель Максим Горький все-таки в первую очередь был
мужчиной. В общем, он серьезно влюбился в Закревскую. И, похоже, прекрасно отдавал
себе отчет, что эта любовь будет последней. Он был вовсе не стар — всего 52,
но серьезно болен. Одного легкого у него не было, так как в молодости он стрелялся
из-за несчастной любви и вместо сердца попал в легкое. А второе он уже прокурил
почти дотла. 

Муре было 27 лет. Она всегда знала, что ей нужно, и знала, что сможет добиться
этого рано или поздно — уговорит, очарует, соблазнит, расставит по полкам и выстроит
по стенке. Нет, она вовсе не была безнравственной, просто для нее не существовало
преград. Ее необыкновенная внутренняя сила восхищала Горького, и с каждым днем
Мура становилась ему все дороже. Он просил ее рассказывать о муже, о Локкарте,
особенно — о детях, которые остались в эстонском имении. Думал: ей бы кутаться
в кружева и смотреть на него
вопросительно, ожидая решения своей судьбы. А она — нет, ни от кого ничего не
ждет и ничего не просит. 

^  *
В СЕНТЯБРЕ 1920 года в Петроград приехал знаменитый писатель Герберт Уэллс и
остановился в квартире у Горького. Самое большое впечатление на зарубежного классика
произвела Мура. «Она была одета в старый британский армейский плащ цвета хаки
и поношенное черное платье, — вспоминал Уэллс. — Ее единственная шляпка представляла
собой некий скрученный черный лоскут — чулок, я думаю, — и все же она была великолепна.
Она засовывала руки в карманы своего плаща, и казалось, что эта женщина не просто
готова бросить вызов
миру, но и способна навести в нем порядок. Она была моим официальным переводчиком.
И предстала передо мной прекрасной, несломленной и обаятельной. Я влюбился в
нее, я ухаживал за ней, и однажды ночью в ответ на мою мольбу она бесшумно порхнула
через переполненные комнаты горьковской квартиры в мои объятия…» 

Конечно, Мура тогда и предположить не могла, что эта случайная связь много лет
спустя сыграет большую роль в ее жизни. Просто ей всегда нравилось ощущение власти
над мужчинами, особенно такими влиятельными и знаменитыми, как Уэллс. Но, надо
заметить, несмотря на измены, она все же сохраняла преданность Горькому. Не верность,
а именно преданность до самой его смерти. 

Мура все время рвалась к детям, в Эстонию, — она не видела их уже больше трех
лет. Законным путем она попасть туда не могла, у нее не было эстонского паспорта.
Оставался только один путь — нелегальный. В декабре 1920 года вместе с другими
нелегалами Мура попыталась перейти границу по льду Финского залива. Никто не
знал подробностей этого перехода. Сама она говорила только одно: «Было скользко,
было холодно. Было темно и страшно». Горькому позвонили из бюро ВЧК на Гороховой
и сообщили, что его секретарь Мария
Закревская, по мужу Бенкендорф, задержана при попытке перехода государственной
границы. Благодаря хлопотам Горького (и, конечно, старого знакомого чекиста Петерса)
ее выпустили, и она отправилась в Эстонию на поезде. Как только Мура вышла на
перрон в Таллине, ее арестовали эстонцы и предъявили обвинение в том, что она
советская шпионка, любовница большевика Горького и чекиста Петерса. 

Адвокат Муры оказался большим поклонником Горького и сумел вытащить ее из тюрьмы.
Но виза вот-вот кончится, и тогда ее вышлют из Эстонии. Эстонцы плохо знали Муру:
она успела заключить фиктивный брак с гражданином Эстонии бароном Николаем Будбергом.
В качестве баронессы Будберг она стала абсолютно свободной в своих передвижениях.
В Петроград ей возвращаться было уже ни к чему: Максим Горький сам собирался
в Европу. Он явно мешал большевистскому правительству, но тронуть его боялись:
всемирная слава все-таки.
Ленин под видом заботы о здоровье пролетарского писателя писал ему: «Уезжайте!
А не то мы вас вышлем». 

Горький вместе с обитателями своей коммуны выехал в Берлин. Вскоре туда приехала
Мура — с мужем, с которым она тут же, в Берлине, и рассталась, чтобы никогда
больше не встречаться. Вместе с Горьким Мура перебралась в Сорренто и поселилась
на вилле «Иль Сорито». Это было обширное поместье, принадлежавшее неаполитанскому
герцогу. Со своими огромными гонорарами Горький вполне мог себе позволить оплачивать
аренду роскошной виллы. 

В Сорренто они прожили несколько лет. Два раза в год — зимой и летом — Мура уезжала
к детям в Эстонию. Однажды, как раз во время ее отсутствия, в Сорренто приехал
Ходасевич с женой, Ниной Берберовой. Оценив обстановку, Берберова примерилась
было занять Мурино место, но не тут-то было: вся огромная семья-коммуна Горького
единодушно выступила против нее. Все-таки Закревская была совершенно необыкновенной
женщиной: ее любили абсолютно все, даже Екатерина Пешкова, законная жена Горького.
Мура крепко держала в руках
весь горьковский табор, всюду успевала и была всем необходима, особенно самому
Горькому. 

Его любовь к Муре была страстной и мучительной, по крайней мере, для него самого.
В Сорренто Горький почувствовал, что Мура как-то отдаляется от него. Он не знал,
что каждый раз, когда она ехала к детям в Эстонию, «по дороге» обязательно заезжала
в Лондон — к незабвенному Брюсу Локкарту. 

^  *

ЛЕТОМ 1925 года Мура привезла в Сорренто детей — Таню и Павла. Горький сразу
подружился с ними и с увлечением играл в  «козлят» и «могилу Наполеона». Когда-то
и у самого Горького была дочь Катя. Она умерла совсем маленькой. А десятилетняя
Таня была так похожа на Муру… 

Закревская повезла детей обратно в Эстонию, и вскоре Горькому пришло письмо:
«Я почувствовала, что не влюблена в вас боле…» Впрочем, вскоре она вернулась,
и все пошло вроде бы по-прежнему. Но трещина осталась и с каждым днем увеличивалась
все больше. А в 1928 году Горький принял решение вернуться на родину. 

Его давно звали: Сталин возлагал большие надежды на всемирно известного Буревестника
революции. Мура в Россию не поехала, зато приняла на хранение и увезла в Лондон
огромный архив Горького, его многолетнюю переписку с самыми разными людьми, что
было весьма опасно, поскольку ставило ее под удар НКВД. Но Мура никого не боялась.
Она действительно была предана Горькому и смогла сохранить его архив, а под конец
жизни уничтожила опасные бумаги, чтобы они не попали в руки спецслужб. 

Когда Горький приехал в Москву, его в буквальном смысле несли на руках. Сталин
поселил его в роскошном особняке Рябушинского, специально для Буревестника там
сделали шикарный ремонт. А Горький чувствовал себя там отвратительно. Говорил:
«Тут хозяин не я, а Моссовет». Пять лет он провел в этом доме как пленник. Сталин
был очень недоволен Горьким: он ожидал от него грандиозного романа, посвященного
отцу советского народа, романа, который прогремел бы на весь мир, но так и не
дождался. 

А Мура Закревская жила в Лондоне. Встретилась там с Уэллсом и Локкартом. Англичане
были поражены тем, что эта русская красавица могла выпить такое количество неразбавленного
джина, какое не под силу и бывалому матросу, и совершенно не опьянеть. Мура могла
перепить кого угодно. Кстати, уже в весьма преклонных летах каждое ее утро начиналось
со ста граммов водки, и только потом женщина принималась за завтрак. 

Уэллс упорно звал Муру замуж, но та отказывалась. Даже поселиться в его доме
не хотела. Говорила: «Ну я ведь здесь, по соседству, совсем рядом. Ты позовешь,
и я приду». Она часто ездила к детям в Эстонию, а по дороге заезжала в Москву
— к Горькому. Уэллс об этом не знал, но страшно ревновал. А когда, приехав в
Советский Союз и посетив Горького, он  обнаружил на его письменном столе отлитый
в бронзе слепок с руки Муры, то пришел в настоящее бешенство. 

Мура же все отрицала и продолжала тайно ездить к Горькому. Была ли это любовь,
старая привязанность или вечная преданность — кто знает. Она как-то сказала:
«Уэллс не пропускает ни одной юбки. Такого бабника мир не видел, не знал. А вот
Горький — когда он с тобой, такое впечатление, что в мире других женщин не существует
даже теоретически». 

Когда летом 1936 года Горький внезапно тяжело заболел, Мура была рядом с ним.
Он умер у нее на руках. Ходили слухи, что его отравил Сталин, а отраву поднесла
не кто иная, как Мария Закревская. 

Кем же была на самом деле Мария Игнатьевна Закревская, она же Бенкендорф, она
же Будберг? Может быть, просто женщиной, которая любила и была любима? 

…Герберт Уэллс в конце концов узнал, как Мура водила его за нос. И тогда он написал:
«Мура — та женщина, которую я действительно люблю. Я люблю ее голос, само ее
присутствие, ее силу и ее слабости… Я люблю ее больше всего на свете, и так будет
до самой смерти. Нет мне спасения от ее улыбки и голоса, от вспышек благородства
и чарующей нежности, как нет мне спасения от моего диабета и эмфиземы легких.
Моя поджелудочная железа не такова, как ей положено быть. Вот и Мура тоже. И
та и другая — мои неотъемлемые части,
и с этим ничего не поделаешь».

Ваш Alex