Вайшнавские новости и не только... Петр Мамонов

"И вот мне 54 года, и я каждый раз одно и то же делаю. Кто я такой?"


Петр Мамонов выпустил новый альбом <Сказки братьев Гримм> и теперь занят
подготовкой шоу по мотивам этого альбома. Недавно состоялась премьера фильма
<Пыль>, в котором Мамонов сыграл одну из ролей. Наконец, в пятницу Петр
Николаевич должен дать концерт в клубе <Апельсин>, а концерты Мамонова -
событие довольно редкое.

Чтобы поговорить с Петром Мамоновым, корреспондент ГАЗЕТЫ Александр Зайцев в
компании с участниками объединения <Свои 2000> - режиссером Сергеем Лобаном
и Мариной Потаповой - отправился в деревню, где живет музыкант.

По прибытии обнаружилось, что нас ждали днем раньше, и посему Петр
Николаевич уехал в Верею за цементом. Желтая крыша дома Мамоновых едва видна
из-за забора, однако Петр Николаевич уже начал сооружать на своем участке
нечто более монументальное - судя по фундаменту и количеству кирпича:
<Мавзолей вот собираюсь себе построить>. Мы ждем хозяина. Картина
идиллическая. Вокруг дома ходят несколько сиамских кошек и множество
абсолютно несиамских котят.

Наконец приезжает Мамонов, радостно приветствует гостей. Тут же начинается
рассказ о встреченном им сегодня 74-летнем мужичке, поругавшимся с женой и
по этому поводу освежившимся девятой <Балтикой>. Поговорив с мужичком,
который и воевал, и сидел в лагерях, Мамонов увидел в нем пример жизненной
мудрости и душевного здоровья, не испорченного гнилой интеллигентской
рефлексией. Мамонов обрушивается на Пушкина, Тургенева, Достоевского и
русских писателей вообще: <Все учат нас, как жить, а их собственная жизнь -
сплошной порок!>

Каким-то образом разговор переключается на его новый альбом <Сказки братьев
Гримм>. Мамонов достает диск и увлеченно показывает нам буклет, который
сделал сам. Я говорю, что новый альбом кажется мне более мягким, чем два
предыдущих, - может быть, автор теперь находится в более умиротворенном
состоянии, чем раньше? Мамонов сильно удивлен: <Да? Что значит <мягче>?
Кричать и переживать свои, как сказать, внешние сопли, когда вот ты утром
встал и тебе херово и ты пошел кричать: <Ай-ай-ай, как мне нехорошо, я такой
тонкий, а меня никто не понимает!>... Или спокойно оценить обстановку и
посмотреть поглубже, что с тобой происходит. Как ни крути, так и остался
мальчик-как-ни-крути-с-пальчик. Что кричать об этом? Вот я пытался, прилагал
много усилий к своему исправлению, к своему восхождению, к лучшим в себе
вещам, к чистоте... Все равно ничего не получилось. Чего об этом орать?..
Поэтому я считаю, что этот альбом... - Мамонов осекается и саркастически
пародирует себя: - <Я считаю!>... в общем, как спел, так и спел>.




Мы перемещаемся в сад, к вишневым деревьям. Мамонов садится на бетонную
плиту, и начинается долгий разговор, вернее, по большей части монолог Петра
Николаевича о высших материях. <Вот мы умрем, и останется наша душа. И не
будет ни телевизора, ни кино, ни любимой работы, ни пива, ни развлечений, ни
любимой обуви. А вот останешься только с тем, что накопил в своей душе. Ляг
один в темной комнате - вот у нас свет здесь часто выключают - облом: не
посмотришь кино, музыку не послушаешь. А потом думаешь: давай-ка проверим. И
вот находишь в себе только крупицы какие-то. А там - всегда будет вечно так:
останешься один на один с собой, без всяких развлечений. Плюс без тела,
которое можно помыть, погладить, принять баню, побегать, на лыжах сходить,
экстремальные виды спорта... И этого нет. Только огонек, который в тебе
горит. И вот я очень часто стал себя проверять: как я останусь? Не готов.
Далеко не готов. Вот это и есть ад - без Бога, понимаешь? Когда Бог в душе,
то все управляется. И ничего не надо. У меня были такие периоды - длинные,
по месяцу, по два, по три - для меня длинные, - когда встаешь утром, и
ничего не нужно. Ни пожрать, ничего. Вот это благодать называется. Хоть
кусочек мне был дан. Может, я кому-нибудь доброе сделал, не думая об этом
специально, что вот я себя переборол и сделал человеку доброе, вот я какой
хороший. А просто так, шел по пути как-то, сделал человеку доброе и сразу об
этом забыл...>

Через некоторое время я понимаю, что ни одного заранее придуманного вопроса
мне задать сегодня не удастся. Эта проблема уже даже не обсуждается.

<Тяжело... Ох, тяжело. И почему-то мы возомнили, что эта жизнь создана для
наслаждений, для счастья. Ничего подобного. Это очень тернистый короткий
промежуток жизни нашей. Это просто вот как живешь, живешь - и наступили
экзамены. И вот это надо прожить. А потом начнется>.

Что характерно: погружаясь в монологи, Мамонов тем не менее часто выныривает
и иронически смотрит на себя со стороны: <Я что-то сел на камень и всем
объясняю. Все и так знают>. Разговор переходит на музыку. <Я вон музыку
ставлю, покупаю, трачу бешеные деньги. Новые, модные, всякие у меня есть. Из
Лондона через неделю приходит, всё. Ничего, никак меня... У меня один
компакт только, один компакт, который я слушаю день и ночь: Бет Гиббонс.
Которая поет мне прямо, мне, только мне. Такие песни редки. Мы вот купили
сейчас, чтобы развлекаться с детьми... (критически) развлечения ведь нам
надо, нам же все скучно! Ну, не нам - я имею в виду себя. Нам же все скучно.
Или работа до упора, что тоже уход... а после работы что? Опять скучно. Если
ты безблагодатной жизнью живешь. Дело в том, что Бог хочет, чтобы мы были
счастливы. Но путь к этому счастью - не через одну-две молитвы и не через
два-три месяца, а через 10-15 лет трудов. Тогда познаешь счастье настоящее.
Вот как пишут, я повторяю просто. Я этому верю и вижу примеры, которые
описаны в книгах, чувствую это в себе интуитивно, как... ну я же все-таки
причастен к какому-то художественному творчеству, к каким-то подкорковым
этим ощущениям, интуиции. Вот я это чувствую, что, да, здесь правда, здесь
расположена истина. И почему-то каждый день я делаю по-своему, падла. Как
мне хочется. А ведь что такое Закон Божий? Это Он говорит: <але, парень! Не
делай это - плохо будет! Не потому, что я - грозный дядька с палкой, накажу
тебя. Не накажу, ты сам себя накажешь. Тебе плохо будет, если сделаешь, я
предостережения тебе написал, вот и все. А если будешь делать, как я тебе
советую, тебе будет чрезвычайно хорошо. А мы всё этому не верим. Мы всё
думаем, что мы сейчас сами: две бутылочки пивка - и захорошеет. На 20
минут - да. А потом окажешься опять же в своей глубокой... Глубже только. И
вот мне 54 года, и я каждый раз одно и то же делаю. Кто я такой? Дурак,
козел. Уподоблю себя, как Иоанн Златоуст пишет, неразумному ослу>.

У Сергея Лобана звонит мобильный. Мамонов говорит, что хороший звонок, а его
сын Иван замечает: 'Как в 'Сталкере'. На это Мамонов говорит: <Вот кого не
люблю, так это Тарковского. Вот миф! Мифическая фигура, - повторяет он
задумчиво, - <Иваново детство> только>. - 'А кто не миф?' - <Не миф? Чарльз
Бронсон. <Прощай, друг> - вот мой любимый фильм. Ален Делон, острый,
молодой, и Бронсон. Я просто прыгал на кровати. Никакого Годара, никакого
Бергмана не надо. Настоящее кино. Ну вот, или Клузо, или Мельвиль, у
которого какой ни фильм - всё по правде: преступники задумали ограбить банк,
и всех убивают, всё, шансов нет. Черная серия. В общем 1950-70-е годы,
Франция. Ну и наши, конечно, но наши мы уже все помним наизусть. Вот, я
считаю, две школы кинематографии настоящие. А все эти умники и
интеллектуальное кино - это бред, литературщина. Это надо книги писать, а не
снимать на камеру. Я так стал относиться к кино. Раньше у меня все полки
были заставлены Бергманом, Годаром... Вот я еще не проверил на вшивость...>
Кто-то подсказывает: <Фассбиндера?> - <Нет, Фассбиндера проверил. Один
фильм: <Американский солдат>. Остальное все про баб этих... Нет, ну мы
говорим, конечно, что все это - high, топ, мы говорим о личных пристрастиях,
о нюансах, как, смею думать, специалисты в этом деле, которые насмотрелись,
надумались уже об этом, напереживались. Например, из Бергмана у меня
осталось что - <Осенняя соната> только. Почему? Потому что фильм о любви. О
том, что ее нет, о потерянной любви, о том, что она была. И вот мне это
интересно, я плакал, когда смотрел. И каждый раз, когда смотрю, я плачу.
Потому что выше любви ничего нет. Потому что Бог есть любовь. А Клузо и
другое - это все развлечение. Развлечение тоже должно быть качественным.
Поэтому я вообще сомневаюсь, что можно что-нибудь сказать серьезное работой,
то есть деланием: то ли кино, то ли писанием книг или писанием стихов,
картин... Вообще, я в этом очень глубоко сомневаюсь. И даже точно скажу: не
верю в это.

Серьезное что-то сделать можно, только работая над собой. Над своим духом,
над своей духовной жизнью. Когда этого не получается... У меня - прямо вот
иллюстрация, хоть в учебник помещай. У меня же все в порядке. И все в полном
разгроме - духовно. А внешне у меня все в порядке: Мамонов делает интересные
вещи, куда-то прорубается, интересные пути - никто этого не отрицает.
Кому-то нравится, кому-то нет, но то, что интересный необычный человек, все
уже установили. А я обычнейший, обычнейший человек Петя Мамонов, которому с
соседом Толей интереснее поговорить. И мы часами с ним сидим и буробим под
бутылку пива эту. И вот хорошо, что мы задумали с Сергеем: если мы поднимем
это дело - снять такой фильм обо мне... ну, я клоун, и это хорошо, что я это
осознаю и люблю в себе. И вот мое предназначение. Никакой я не серьезный
актер, я клоун, который может веселить людей. Может, печальный клоун. Мне не
надо будить в людях эти серьезные чувства, ничего я этого не хочу и никогда
не хотел. Хочу выйти на сцену и людям дать на полтора часа роздых, как мне,
когда я вижу - Жан Габен, Ален Делон, 1968 год, Франция, - я ставлю и я
знаю: я на два часа выключен, всё. Как они мешочки собирают, как они
готовятся, как планы чертят, лица эти. Классно, ничего мне больше не надо,
никакого моралитэ. Какая мораль, когда вишня растет, а у меня еще чуть-чуть
в багажнике винца?>

На мой скромный вопрос <Вы будете в <Апельсине> играть новые песни?> следует
твердый ответ: <Что? В механическом?.. Играть я ничего не играю никогда. Я
выйду какой есть. И спою, о чем думаю>. - 'Так вы с Сергеем новый фильм
собираетесь снимать?' - <Собираемся помирать>, - твердо отвечает Мамонов.
<Ну, это все собираются>. - <Нет, мой друг. Вот еще одна тема тем. Фильм
снимать, то-се - это может быть, а может и не быть. Помрем - точно. И никто
об этом не думает вообще>. Сергей в шутку замечает что-то о стволовых
клетках и бессмертии. Мамонов реагирует: <Не волнуйся. За Господа Бога не
волнуйся. Заморозиться можно, конечно... Но все создал Господь, нас - по
образу и подобию Своему, поэтому мы и творим, поэтому мы и собираемся все
что-то сделать. Потому что мы не творить не можем, потому что мы по образу и
подобию, а Бог - Творец в первую очередь. И одна из причин, почему Он создал
человека - чтобы было кому любоваться Его творением. Представляешь, сделал
классный фильм, а зрителей нет. Облом! Ну облом! На каком-то этапе. Сначала
тащишься сам - посмотрел 70 раз и думаешь: здесь нюанс, здесь хорошо, и
здесь в кайф, и здесь качнуло... Ну кому-нибудь, хоть кошке показать. Кошка
не врубается. Создал зрителя - такого же, как ты сам, чтобы воспринимал так
же. А зрителю оставил выбор: или ты идешь в мое кино, или ты идешь... к
соседу>.

Переключаемся на съемки, которые делает Иван, сын Петра Николаевича. <Это не
фильм, это мы шоу будем делать. Мне без группы надоело, а людей как-то не
встречается. И я решил, я буду вживую петь и еще двух себя сниму и по
сторонам поставлю. Вот группа из трех человек. А сейчас мы снимаем фон для
этого. Хотим на фоне природы. Но это Ивана дело. А мое дело - снять
человечка, который играет, - рассказывает музыкант. - Интересно, когда
природа или что-то отснятое перестает быть тем, что ты отснял. А вдруг
таинственным образом переходит в нечто другое. И это нечто другое не требует
названия, а просто клево смотреть на это>.

Вообще, на светских темах беседа долго не задерживается, и все мы
возвращается к центральной проблеме. Марина Потапова, в частности,
отказывается рассматривать жизнь как юдоль страданий и экзамен. Петр
Николаевич продолжает: <Как жить без веры? Я вот жил 45 лет без этого. И что
я сделал с собой? Я весь себя испил, у меня душа, как губка дырявая. И когда
вера вдруг пришла - как обухом. Никуда я не стремился... Вдруг меня Господь
сюда в деревню поселил, три года я сидел здесь, так же жил, так же балдел, и
вдруг я понял, что так больше жить нельзя, как говорит наш любимый из
<АССЫ>. Слава Богу, у кого с самого начала так началось, кто чисто с
молодости живет. У меня не так вышло. Меня сразу завлекли. Я эмоциональный
человек, я с 13 лет начал пить - портвейн и все это прочее. Улица Горького,
туда-сюда, хипписы, <фор аск> по 20 копеек - это было модно, драться там...
Я всю жизнь, я сорок лет в тумане прожил, в тумане кайфа. Поэтому мне трудно
очень жить, я ребенок, я младше тебя намного. Поэтому что мне только
остается просить у Бога: Господи, я червяк немощный, но произволение мое -
вот в сторону такую, не в сторону зла, а в сторону добра. Не хочу я туда,
помоги, Господи. Никаких этих чудесных исцелений не бывает - это адский
труд, 10-летняя работа, которую надо совершать каждый день. Каждый день
душат тебя, каждый день тебе херово, каждый день тебя долбят; то ты
справился, то нет; а если нет, значит, порушил все - сначала начинай.
Духовная жизнь - самая главная. Что еще может быть выше и главнее? Это все
станет череп и кости, кучка пепла. А душа вечно будет>.

<Вот у меня сын средний - Даня. Он не в православной вере, ну это не важно.
Он очень плотно в вере, он живет практически в монастыре. И я знаю его
состояние, он говорит: <Пап, мне все это неинтересно - ни музыка, ни кино,
ни книги. Неинтересно не потому, что я отверг, а просто меня не цепляет>. И
у меня был такой период, когда я начал, когда Господь подавал такие
блаженные состояния, благодатные - ни за что. Ничего не было интересно - ни
музыка, ничего>. - 'А потом все вернулось?' - <Средний путь. Середина. Или
надо идти в монахи, но я вижу, что я не могу. Средний путь - надо просто
жить прилично. Но все равно ставить это на второй план. Можно жить абсолютно
нормальной жизнью, но на первом месте должен быть Христос. И у меня это
никак не получается, у меня на первом месте - мир, увлечения, соблазны,
сласти этого мира>.

'Вы с Хвостенко не общались, когда он сюда приезжал?' -<Хвост? Хвост, он
пьет>. - 'Он умер прошлой осенью'. - <Я знаю. Да нет, у меня с ним особо в
общем-то... Я когда был маленький, мне было лет 10, я всегда любил общаться
с людьми, которым 20. А сидеть, выпивать вместе, шутить и балагурить, петь
друг другу свои новые песни... это скучнейшее.... А вот постоять, послушать,
что старшие говорят! Я рос на Большом Каретном, и у нас было принято в
начале 1960-х - выходили во двор ребята лет по 20 вечером, стояли, курили -
и разговор часа на два. Без пьянки, без всего. О жизни, о бабах, то-се, кто
куда работать пошел. А мне иногда разрешали постоять при этих разговорах,
мне было 10 лет. Потому что я очень хорошо на воротах стоял, отчаянно.
Бросался на мячи, разбивал себе рожу. И вот поверьте, пока я там находился,
ни слова матерного я не слышал. И никакой похабности, скабрезности. Только
такие - насколько можно в 20 лет о мудром говорить. И вот в том числе,
наверное, Высоцкий там стоял, он как раз в те годы там жил. Толпа взрослых,
и двум-трем из малышни разрешали постоять рядом. Покурить - ни в коем
случае: сразу по губам получишь>.

Возобновляется обсуждение документального фильма о Мамонове, который
собираются снимать <Свои>. Идея в том, чтобы представить Мамонова в
сверхгипертрофированном виде. <Я понял, что надо сплошное хвастовство гнать:
<я, я, я, я> - только тогда будет ирония. Только тогда не будет этих
серьезных вещей. У меня есть песня такая, называется <Все сволочи>. Пойдем
послушаем>. Мы перемещаемся по студии, которая занимает часть его небольшого
дома. В студии тесновато, но зачем много места, если все свои альбомы
Мамонов теперь записывает один. Происходит прослушивание песни <Все
сволочи>. После ее окончания приезжает большой грузовик с новой порцией
кирпича, и это явный знак, что нам пора откланиваться. Прощаясь, я
вспоминаю, что не спросил у него про альбом <Великое молчание вагона метро>
(впрочем, я много о чем не спросил). <Вы воспеваете метро, а для меня
сегодняшнее московское метро - это душегубство>, - говорю я Мамонову. Эта
мысль заставляет его неожиданно присесть. <Нет, - говорит он с убеждением, -
это у вас такое клише: метро - ужас. Мы в молодости даже просто так катались
на метро>. <Тогда было меньше народу>, - возражаю. <Нет, не в этом дело.
Просто это неправильное отношение к людям. Они же родственники наши все - по
Адаму. Да, они ужасные, толкаются и так далее, но разве будешь обижаться на
родственников? Вот твой брат, он напился, облевал тебя случайно - разве ты
будешь его бить за это? Он же твой брат!>