Культура

Фото: Андрей Безукладников

Сцена из спектакля «Стойкий принцип»

NET-2015 камернее обыкновенного: в его гастрольной программе всего четыре названия, что отчасти связано с сокращением финансирования. Впервые самый прогрессивный российский театральный фестиваль проходит без поддержки Минкульта, что, конечно, по нашим временам мероприятие только украшает: за неполные четыре года это ведомство приобрело заслуженно дурную славу. На пресс-конференции NET’a Роман Должанский озвучил, что в данном случае Минкульт превзошел себя, то есть пошел на прямое нарушение закона, нарушив результаты тендера и собственный приказ, согласно которому минимальный финансовый вклад государства должен был присутствовать; по неофициальной информации — из-за того, что кураторы «Должанский и Давыдова должны думать, о чем они пишут у себя в фейсбуках».

Фото предоставлено пресс-службой Центра им. Мейерхольда

Сцена из спектакля «Сван»

Но пусть с чиновниками разбираются соответствующие органы; я уже давал себе зарок ничего не писать об одиозном министерстве и его анекдотичном руководителе, да и «рыба гниет с головы», как меня убедили еще в пионерско-комсомольском детстве. Фестиваль не столь размашист, как в прежние годы, однако же, несмотря на кризис, он проходит — при поддержке генерального партнера, Фонда Михаила Прохорова, а также Правительства Москвы и Департамента культуры города Москвы, и в его программе нет ни одного проходного, ни одного неинтересного спектакля.

Фото: David Espinoza

Сцена из спектакля «Много шума из ничего»

Своеобразное предвечерие — две российских постановки, двухдневный эпос Бориса Юхананова «Стойкий принцип» в Электротеатре СТАНИСЛАВСКИЙ и предпремьерные представления «Свана», нового спектакля молодых брусникинцев по поэтическому памфлету Андрея Родионова и Катерины Троепольской на сцене ЦИМа. В зарубежной секции только один автор — уже знакомый зрителям NET’а чудесный каталонский романтик Давид Эспиноза, создающий рукотворные постановки с участием крошечных фигурок, которые даже с первого ряда лучше рассматривать в бинокль. На этот раз Эспиноза покажет свою мультиверсию всего Шекспира под названием «Много шума из ничего»; спектакль будет играться дважды в день (число зрителей не превышает полусотни) с 18 по 22 ноября. Как и два года назад, в Боярских палатах, которые вновь станут и фестивальным клубом — местом дискуссий и вечеринок, вход на которые — это стоит подчеркнуть — абсолютно свободный для всех желающих.

Фото: Mara Bratos

Сцена из спектакля «Гамлет»

NET следует благородной культуртрегерской позиции первооткрывателя актуальных имен: впервые в Россию приезжает хорватский режиссер Оливер Фрлич, возмутитель театрального и общественного спокойствия. Минувшим летом его театр в хорватском Риеке столкнулся с прямой агрессией местных национал-патриотов, чему NET 17 ноября посвящает дискуссию «Национальный театр и национальная истерика». А 18 и 19 ноября на сцене ЦИМа пройдет модернизированный «Гамлет», поставленный Фрличем в Загребе. Другая новая звезда NET’а — бельгийская труппа Peeping Tom, чье сюрреалистическое действо «Земля» открывает фестиваль 15 ноября. «Земля» — копродукция бельгийцев с мюнхенским Rezidenztheater, таким образом, Москва представит творчество сразу двух важных европейских коллективов.

Фото: Andreas Pohlmann/Residenztheater

Сцена из спектакля «Земля»

Генеральная линия XXI века — уничтожение границ между разными видами искусства; contemporary art уже давно вторгается даже в кинематограф, что уж говорить о театре. Еще один участник фестиваля — французский хореограф Борис Шармац, и его постановка Manger будет показана в центре дизайна Artplay — как перформанс, где зрители и исполнители не разделены рампой. Что такое перформанс, отлично знает Живиле Монтвилайте — она превращала в кибершоу «Шлем ужаса» Пелевина, а исход «Эфедры» решало количество белого или черного шоколада, съеденного зрителями. На NET’е Монтвилайте превратит в микс перформанса и фотовыставки неосуществленный проект — попытку поставить пьесу Мариуса Ивашкявичуса «Гон» с брусникинцами. И еще один чертовски интригующий проект NET’а далек от классического театра — это акция художника Веры Мартыновой и баритона Алексея Коханова «Интериоризация III», осваивающая пространство музея «Гараж». Все события NET — и законченные спектакли, и поисковые, экспериментальный work-in-progress не дают скучать и тосковать; они настоящие, живые, полнокровные. Право, есть за что любить NET.

Фото: Beniamin Boar

Сцена из спектакля «Manger»

Новости

На египетских курортах каждый месяц отдыхало от 200 до 250 тысяч россиян при средней стоимости путевки в 800 долларов, подсчитали в АТОР. Туроператоры, которые входят в ассоциацию, до Нового года продали 70 тысяч путевок. В целом до марта 2016 года операторы продали около 140 тысяч путевок, говорят в Российском союзе туриндустрии.

Туроператоры могут получить от правительства компенсации, говорил 7 ноября вице-премьер Аркадий Дворкович, который курирует вопрос закрытия авиасообщения с Египтом. По его словам, программа поддержки появится после того, как в правительстве оценят потери туроператоров и отрасли в целом.

Россия приостановила полеты в Египет с 20 часов пятницы, 6 ноября. С предложением закрыть авиасообщение выступил директор ФСБ Александр Бортников, а президент Владимир Путин поддержал его.

Полеты в Египет приостановили из-за крушения российского самолета Airbus A321, который разбился 31 октября на Синайском полуострове с 224 людьми на борту. По одной из версий, авиакатастрофа произошла из-за бомбы в багажном отсеке.

Новости

Против Павленского возбудили административное дело о мелком хулиганстве. После акции художника увезли в ОВД «Мещанское», сообщила «Медиазона». Вместе с ним задержали двух журналистов Владимира Роменского и Нигину Бероеву, которых после пяти часов в полиции отпустили.

На сайте Vimeo опубликована видеозапись с акции на Лубянской площади. На ней видно, как Павленский стоит возле полыхающей двери.

And a picture from the scene pic.twitter.com/6ab7h5uqbp

— Oliver Carroll (@olliecarroll) 9 ноября 2015

Двери 1-го подъезда здания ФСБ на Лубянке частично обгорели или покрыты копотью. На асфальте - белые следы работы огнетушителя.

— Владимир Варфоломеев (@Varfolomeev) 9 ноября 2015

Петр Павленский так объяснил свою акцию: «Горящая дверь Лубянки — это перчатка, которую бросает общество в лицо террористической угрозе. Федеральная служба безопасности действует методом непрерывного террора и удерживает власть над 146 000 000 человек. Страх превращает свободных людей в слипшуюся массу разрозненных тел. Угроза неизбежной расправы нависает над каждым, кто находится в пределах досягаемости для устройств наружного наблюдения, прослушивания разговоров и границ паспортного контроля. Военные суды ликвидируют любые проявления свободы воли».

Петр Павленский получил широкую известность после акции на Красной площади 10 ноября 2013 года, во время которойприбилсвою мошонку к брусчатке. В мае 2013 года онобмоталсяколючей проволокой возле здания петербургского парламента, а летом 2012-го —зашил ротвозле Казанского собора в Петербурге, протестуя против преследования Pussy Riot. В октябре 2014 года онотрезалсебе мочку уха в институте психиатрии имени Сербского в Москве.

После многочисленных акций, которые устраивал Павленский, его неоднократно осматривали психиатры, которые объявляли его вменяемым.

Петр Павленский:
Тело человека гораздо прочнее, чем кажется

Художник Петр Павленский рассказал корреспонденту «Сноба» о своих страхах, надеждах и о том, как правильно прибивать мошонку к брусчатке

Интервью

СБорис Яковлевич, у вас, как всегда, не на один год вперед распланированы гастроли. За прошлый сезон ваша труппа успела исколесить полмира, в том числе посетить США, а сейчас гастролирует в Германии и Австрии. Как вас приняли американские и европейские зрители? Влияют ли последние события в большой политике на наполняемость зрительного зала?

Все спектакли проходили при полных залах, завершаясь овациями. Разумеется, когда сегодня мы отправляемся в Вашингтон, Париж или Берлин, то не можем не помнить о том, что происходит в международной жизни. Сложно об этом забыть, если, приезжая в те же Штаты, ты слышишь от некоторых американцев: теперь мы из принципа не купим на вас билеты, поскольку вы — государственный театр из России. Так что определенная настороженность и предубеждение по отношению ко всему, что связано с нашей страной, на Западе присутствуют. Но невроз проходит, как только в зрительном зале гаснет свет. Публика погружается в атмосферу спектакля и открывается идущему со сцены потоку эмоций, противостоять которому невозможно. Эстетическая провокация, совершаемая ради самой провокации

СВы неоднократно подчеркивали в разных интервью, что занимаетесь культурной дипломатией. Как вы собираетесь повлиять на международные отношения с помощью танца? Ведь обычно в России танец воспринимается как бегство от действительности. Даже современные балетмейстеры редко обращаются к злободневным вещам.

Я не могу влиять на международные отношения политически. Моя миссия как художника в ином. Я создаю искусство, затрагивающее души людей, связывающее представителей разных культур, религий и идеологических систем живыми эмоциональными нитями. Публика, приходящая к нам на спектакли, испытывает сильнейшее внутреннее потрясение, катарсис. Такова особенность нашего театра — он никого не оставляет равнодушным. Да, балет — хрупкое и в известной степени отвлеченное от реальности искусство. Но оно проникает туда, куда не может проникнуть пропаганда, — в сердца людей.

СВы ездили выступать на Ближний Восток, в Бахрейн, и готовитесь в ноябре отправиться в Китай. Какой репертуар будет там показан? Есть ли разница между западными и восточными зрителями, чего они ждут от русского балета и как его воспринимают?

В Китае мы будем гастролировать на протяжении месяца с балетом «Анна Каренина». Это крупнейший тур в данной стране за всю 38-летнюю историю театра. Выбор репертуара закономерен. «Анна Каренина» поставлена по роману Толстого на музыку Чайковского, то есть представляет великую классическую русскую культуру. В то же время именно в этом спектакле наиболее точно отражена художественная идентичность нашего театра, его уникальный пластический язык и творческая философия. Китайской аудитории хорошо знакома русская хореографическая классика. Наша же задача — познакомить публику этой страны с современным балетным искусством России. А что касается вопроса о специфике восточной аудитории, то давайте я вас удивлю. Самыми продолжительными аплодисментами в истории труппы нас наградили сдержанные и дисциплинированные японцы. В 1990 году после спектакля «Пиноккио» они устроили театру двадцатиминутную овацию.

СКоснулся ли экономический кризис вашего театра?

Городские и федеральные власти выполняют свои обязательства по финансовому обеспечению театра в полном объеме. Другое дело, что импресарио стало сложнее вывозить труппу на гастроли. Любой наш тур связан с серьезными затратами — на рекламу, аренду площадок, перелеты и проживание артистов, транспортировку тонн декораций и оборудования. В условиях кризиса далеко не каждый организатор готов взяться за такой проект. Но мы не перестаем гастролировать. График театра по традиции расписан на несколько сезонов вперед.

СВ прошлом году ваш театр не включили в список номинантов премии «Золотой софит». Что происходит в этом году?

Ситуация абсурдная. Год назад я опубликовал открытое письмо, в котором отказался от премии «Софит» в будущем, если театр номинируют. А в минувшем августе мою постановку Up & Down выдвинули на эту премию сразу в трех категориях: в двух актерских и в номинации «Лучший балетный спектакль» (с нее я свою работу безуспешно пытаюсь снять). Честно говоря, даже не знаю, как реагировать на такое развитие событий. Хорошо, конечно, что у экспертов «Софита» спала с глаз пелена и они вновь стали замечать наших блестящих танцовщиков. Если же организаторы решили, будто история с письмом была затеяна мною ради получения очередной награды, то это печально. Я искренне хотел помочь премии, называющей себя «высшей театральной премией Петербурга», найти пути выхода из глубокого кризиса. Однако никаких концептуальных сдвигов в работе «Золотого софита» за прошедший год не случилось. И, видимо, уже не случится. Судите сами: в тайном голосовании, определяющем лауреатов премии, участвуют члены ее экспертных советов, а также номинационного совета. Это более тридцати фамилий. Из них мой балет смотрели от силы три-четыре человека. А голосовать будут все. Парадокс! Кулуарность гарантирована априори. Радует одно: сегодня вся театральная Россия открыто говорит о том, что с премиями в сфере сценического искусства у нас явно что-то не так.

СВ последнее время в России заметен рост консервативных настроений. Не испытываете ли вы какого-либо цензурного давления? И как обстоят дела с внутренней цензурой?

Никакого цензурного гнета я не ощущаю. Ни один чиновник сегодня не называет мое творчество «порнографией» и не учит меня сочинять балеты, как это было в советское время. Мой наиболее строгий критик — я сам. Сочиняя спектакль, я, с одной стороны, стремлюсь создать произведение искусства, способное стать прорывом, художественным событием. С другой — помню о том, что никакие творческие эксперименты невозможны, если ты попираешь нравственные нормы, веками определявшие жизнь наших предков. Но самое главное: я думаю о своих зрителях. Отрываясь от повседневных забот, они идут к нам, чтобы получить ту особую энергию жизни, которую рождает лишь соприкосновение с подлинным, высоким искусством. Эстетическая провокация, совершаемая ради самой провокации, с этой энергией несовместима.

СВ 2013 году вы говорили о том, что балетная сфера испытывает кадровый голод, а балетные школы не справляются с поставленными перед ними задачами, что академии должны готовить больше артистов и хореографов. Тогда же вы предлагали создать при Министерстве культуры комиссию, которая помогла бы преодолеть кризис балетной сферы. Прошло два года. Есть ли изменения и в какую сторону?

При Министерстве культуры создан Координационный совет по хореографическому образованию, объединивший представителей ведущих российских балетных школ. Я рад, что меня наконец услышали и удручающее положение дел в сфере подготовки профессиональных танцовщиков, о котором я трубил на протяжении последних 10–15 лет, перестало быть предметом исключительно моего беспокойства. Но, если мы хотим увидеть серьезный прогресс, нужно запастись терпением. Проблемы подобного масштаба невозможно решить за пару лет. Я возлагаю большие надежды на нашу Академию танца — школу инновационного типа, нацеленную на подготовку универсальных артистов балета. Мы должны воспитать исполнителей экстра-класса, способных освоить любой стиль. Сейчас в академии учатся 200 талантливых детей со всей России. Многие из них уже участвуют в спектаклях нашего театра и выезжают с труппой на гастроли. Надеюсь, именно из стен Академии танца выйдет новая творческая элита страны.

САкадемию танца вы открыли в том же 2013 году, а сейчас, насколько мне известно, правительство Петербурга поддержало проект строительства городского детского театра танца, который будет создан на базе учебного театра академии. Когда и где он откроется? Смогут ли там выступать дети из других балетных школ?

Если все пойдет как задумано, театр появится к лету 2018 года. Он будет располагаться на Петроградской стороне, рядом с Академией танца. Проект детского театра танца поддержал губернатор Петербурга Георгий Полтавченко, за что я ему бесконечно благодарен. Я хочу создать новый очаг художественной жизни, где проходили бы хореографические фестивали и конкурсы, рождались спектакли. Детский театр станет общегородской площадкой, открытой как для воспитанников профессиональных балетных школ, так и для участников самодеятельности.

СО чем будет идти речь на возглавляемой вами секции «Балет и танец» IV Санкт-Петербургского международного культурного форума? Кого вы приглашаете в качестве гостей и спикеров?

В этом году центральным мероприятием нашей секции станет круглый стол на тему «Классическое наследие — музей или театр?». Он состоится 14 декабря в историческом здании Мариинского театра. Мы будем говорить осохранении и реставрации балетных шедевров, но главное — попытаемся обозначить границы эстетически допустимого, о которых должен помнить каждый хореограф, берущийся переосмыслять великие спектакли прошлого. Свое участие в дискуссии уже подтвердили глава Национального китайского балета Фень Инь, президент Международного танцевального совета ЮНЕСКО Алкис Рафтис, знаменитая шведская танцовщица Анна Лагуна, прима Мариинского театра Диана Вишнева. В Академии русского балета имени Вагановой наши коллеги проведут круглый стол «Дом Петипа» и обсудят, среди прочего, культурное значение отечественной системы хореографического образования и план юбилейных мероприятий к 200-летию Мариуса Петипа в 2018 году. Помимо этого в программу секции войдут мастер-класс по искусству танца и экскурсия «Балетный Петербург», маршрут которой был разработан специально для форума. 16 декабря наша труппа представит в Александринском театре балет «По ту сторону греха», поставленный по «Братьям Карамазовым» Достоевского. Это будет дань завершающемуся Году литературы.С

Дети

Она не выглядела опечаленной, не ломала пальцы и не комкала в руках носовой платок. Вошла, села, спокойно сложила руки на коленях. В глазах нет готовности заплакать, под глазами — никаких черных кругов. И я, со всем своим опытом, ее состояния не «прочитала» совершенно. Впрочем, женщина по имени Надежда, вошедшая ко мне в кабинет, и вправду не грустила и не расстраивалась. Она была в отчаянии.

— Вы знаете, что такое болезнь Янского-Бильшовского? — ровно спросила женщина.

— Не-а, — довольно легкомысленно отозвалась я. — Ни разу не слышала. У меня, к сожалению, нет базового медицинского образования. Это что-то редкое?

— Да, редкое.

Она замолчала. И молчала долго. И я наконец увидела ее глаза — прогоревшие угли, залитые холодной водой.

— У кого эта болезнь? — разом подобравшись, спросила я.

— У моего сына.

— Сколько ему лет?

— Через месяц исполнится четыре года.

(«”Исполнится”, сказано утвердительно, стало быть, он не умирает прямо сейчас», — с некоторым облегчением подумала я).

— Что такое эта болезнь? Ну, по сути?

— Нейрональный цероид-липофусциноз, — четко и равнодушно выговорила женщина.

Я попыталась быстренько что-нибудь извлечь из этой абракадабры, опираясь на свое полузабытое биологическое образование. То, что извлеклось, выглядело неутешительно. Нечто нейродегенеративное и, скорее всего, генетическое.

— Тип наследования?

— Аутосомно-рецессивный.

Ага, это значит, что оба родителя являются носителями дефектного гена и вероятность рождения у них больного ребенка — двадцать пять процентов. Господи, как же мальчику не повезло!

Я откладываю главный вопрос. И она, кажется, это понимает.

— Это лечится?

— Нет. Только симптоматически.

— Диагноз когда поставили?

— Только что. Мы в Москву ездили. До этого все сомневались. Думали, может, синдром Веста.

(А вот синдром Веста я знаю. Детская злокачественная эпилепсия с постепенно развивающейся умственной отсталостью, препоганейшая штука.)

— Каков прогноз?

— Абсолютно неблагоприятный.

— Когда? — теперь уж нужно спросить все, а потом буду думать, что с этим делать. Потому что вопрос «А зачем вы ко мне пришли?» я все равно задать не посмею.

— Вторая декада жизни. От десяти до пятнадцати.

Так. Все даже хуже, чем я подумала. Еще около десяти лет ее ребенок, постепенно теряя человеческий облик, будет в муках умирать у нее на глазах. Сейчас ей на вид лет двадцать семь. Господи.

— У вас есть еще дети?

— Нет.

Когда сын умрет, в каком она будет состоянии?

С трудом вспоминая нечто из курса «медицины катастроф», который нам читали в университете, я продолжала расспрашивать: людям в таком состоянии обычно надо выговориться. Попыталась вспомнить свой (весьма краткий) опыт работы на «телефоне доверия», но он не помогал, ведь там одна из главных задач — отвести от края, донести до человека, где и как ему могут помочь, и убедить его туда обратиться. А кто и где поможет Надежде и ее сыну?

— Муж сказал: нам больше нельзя иметь детей, вдруг еще один такой же? Бомбы падают в одну и ту же воронку только так. То есть ты, конечно, можешь, и я могу, но от кого-нибудь другого. Это безопасно. Он уйдет, конечно, — в голосе Надежды нет почти никаких чувств, кажется, она с этим смирилась. — Он и сейчас уже несколько раз убегал, когда у Никиты один припадок за другим. Потом возвращался, просил прощения… Но мои мама с папой помогут. И муж — он будет работать, давать деньги, тут я уверена, он вообще-то порядочный.

Я кивала головой. Уточняла про маму и папу, еще какие-то бессмысленные подробности: кто где живет, кто кем работает, сколько комнат, сколько ехать, как далеко расположена поликлиника. Надежда сосредотачивалась на моих вопросах, отвечала, выглядела чуть более живой, в ее голове явно строился план, которым она со мной делилась, на ходу уточняя детали. По мне все время бегали мурашки и почему-то чесался нос: теперь я уже знала, что такое этот чертов цероид-липофусциноз — слепота задолго до смерти, судороги, снижение когнитивных функций.

— А сейчас Никита какой? (установка: таким и запомнить!)

— О, он очень веселый, любит играть в шумные игры, стучать на барабане, других детей обожает — маленьких, больших, таких же, легко знакомится, у него все друзья, он все свои игрушки готов отдать, если кому-то нужно, вот однажды мы в песочнице…

Стук в дверь. Время истекает, пришла следующая семья.

Женщина с широким лицом, перманент, нос со слегка вывернутыми наружу ноздрями, вокруг крутятся дети.

— Подождите, пожалуйста, я вас позову.

Нос недовольно скривился: ну ладно, хотя вообще-то уже пять минут…

Надежда только начала по-настоящему разговаривать. «Он любит сказку и мультфильм про Белоснежку, мы играем, как будто бы я Белоснежка, а он — главный гном. Я, когда все узнала, думала: лучше бы он сразу умер, чем так. А потом хотела сама себя… Да, вы правы, конечно: молекулярная медицина сейчас так развивается, кто знает, что может за десять лет произойти. Странно, как от нас все шарахнулись. Все, все — родственники, друзья. Пока было непонятно, сочувствовали, узнавали, а когда стало ясно — как будто мы прокаженные. Но вообще-то я понимаю: кому надо, если нельзя помочь, если все безнадежно. У всех ведь свои проблемы».

В дверь стучат ногой. Я открываю. Стучит мальчик лет шести, поодаль стоит мать с перманентом и смотрит с вызовом.

Я сжимаю кулаки и говорю вежливо:

— Простите, пожалуйста, у меня сложный разговор. Вы не могли бы…

— А мне-то чего? — говорит мать. — Я к вам записывалась на время и специально с работы отпросилась, а его из садика, чтобы… Мы и так тут стоим у вас под дверью почти полчаса, как идиоты, мои уже сбесились совсем! Вечно у вас в поликлинике, пока не пожалуешься главврачу…

— Сейчас! — бросаю я и возвращаюсь к Надежде.

— Я понимаю, — она где-то отыскала бледную улыбку. — Вы не можете дальше. Спасибо. Только я еще тут немного где-нибудь у вас в поликлинике посижу, подумаю. Это можно?

Она будет сидеть на банкетке в коридоре, а вокруг — бегать те самые «сбесившиеся» дети, больные насморком и отитами, и матери будут делиться своими проблемами.

— Да! — сказала я. — Ждите меня здесь! — вышла из кабинета, прошла мимо злобно шипящего перманента, спустилась в регистратуру, взяла ключ от кабинета абилитации (я знала, что по четвергам там никого нет: коллеги на учебе). — Пойдемте! Здесь вы можете сидеть, сколько угодно. Когда будете уходить, запрете дверь и ключ отдадите в регистратуру. Я сегодня работаю до двух.

— Спасибо вам!

Школьная зрелость сына женщины с перманентом оказалась вполне удовлетворительной, а истерики ее младшей дочки были всего лишь манипуляциями, на которые вся семья то и дело велась.

Поставив в карточку мальчика печать и суховатой скороговоркой обсудив происходящее с девочкой, я замолчала. Женщина собрала пузатую сумку, отобрала у сына и поставила на полку машинку, вытолкала детей в предбанник и остановилась на пороге:

— А у той-то… чего у нее? Серьезное что-то?

— Да. У нее умирает ребенок.

— Божечки! — женщина торопливо перекрестилась и тут же деловито предложила: — А если в Германию отправить или к евреям, полечить? Есть же сейчас фонды всякие…

— Нет лечения нигде. Это орфанное заболевание.

— Како-о-ое? — вытаращилась так, как будто я в присутствии детей выругалась матом.

— Редкое, наследственное, смертельное.

— А где ж она теперь? Домой пошла?

— Сидит в соседнем кабинете.

— Одна?

— Ей не привыкать, у нее и так ощущение, что весь мир от нее отвернулся.

* * *

Дальше прием шел своим чередом.

Посередине очередного часа в кабинет робко постучались. Я открыла, на пороге — незнакомая миловидная девушка с маленьким ребенком на руках.

— Простите, простите меня, пожалуйста, я понимаю, вы заняты, но я только хотела спросить: мне сейчас туда идти, а я боюсь, не знаю, что говорить, вы профессионал, вы мне хоть намекните, как будет правильно…

— Куда идти?! — растерялась я.

— Ну там, внизу, женщина… у нее ребенок… мы с ней… по очереди… сейчас я… простите…

Я слушала с нарастающим изумлением. Задала пару вопросов и поняла, что это было именно то, о чем я подумала. Но как?! Однако времени не было:

— Если не знаете, что говорить, не говорите ничего. Если она захочет, будет говорить сама. А не захочет — просто молчите и будьте рядом. Это важно.

— Спасибо! — девушка тепло улыбнулась и сбежала вниз по лестнице.

* * *

После приема я сразу спустилась вниз.

Три женщины сидели на банкетках около кабинета массажа. Два ребенка катали машинки, девочка постарше играла в телефон.

— Вы психолог? — деловито спросила старшая из женщин. — Ну тогда мы пошли.

— ?!

— Та, первая женщина сказала: нельзя ей одной, надо сменяться, пока психолог не придет. Ну и вот. Скажите ей… скажите… ну вы сами знаете что. Пошли, девочки!

* * *

— У нее первый ребенок умер, — сказала мне Надежда. — Она врачей винит. Говорит, он был здоровый, из-за прививок все. Мне кажется, это не так, но теперь не важно. Она говорит: вот так же, как от тебя с сыночком, все отвернулись. Как помочь — не знают, а просто так — тяжко смотреть, лучше мимо пройти. Говорит: люди — они ведь не плохие, замороченные просто, а если понимают, как помочь, они ж завсегда… Боже мой! Ее девочка просто встала рядом на колени и за руку меня держала. У нее ручки такие… как шелк. У моего Никиты всегда шершавые. А еще одна девочка мне стихи читала и песенку спела. Это все вы придумали?

Я отрицательно замотала головой, попутно смахивая выступившие слезы.

— Я даже не знала. Это она, та первая женщина, которая ругалась в коридоре.

— Ей на работу было надо. А потом другая пришла, она сына в коридоре с папой оставила и плакала вместе со мной. И еще. Некоторые просто молчали, но это было так хорошо и… вместе. Я так им всем благодарна. Мне намного-намного легче стало. Как будто петля на горле разжалась немного.

* * *

Мы с Надеждой вместе вышли из поликлиники, сошли с крыльца, попрощались и разошлись в разные стороны. Накрапывал дождь, а у меня в голове крутилась старая песенка Окуджавы: «Когда мне невмочь пересилить беду, когда подступает отчаянье, я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний, случайный…» И еще: «Как много, представьте себе, доброты — в молчанье, в молчанье…»