Сюжет сна – «я и медведь». Вот он, передо мной, а у меня в руках охотничье ружьё, раз за разом загоняю в него убойные патроны, а они негодные, щелкаю курком зря, медведь же готов броситься на меня, и другого оружия нет под рукой, кроме вроде бы малоэффективной мелкокалиберки. Но и она сгодится, если попасть в глаз. Лихорадочно ищу боеприпас – не нахожу – просыпаюсь.
За прошедшие недели было два вещих сна – явь их воплотила. Пытаюсь сопоставить сны и последующие будни. С медведем
более-менее понятно, в схожем состоянии живу каждый день, однако сон с убийством молодого парня, напавшего на моего друга, в прошлый четверг не получила наяву никакого продолжения. Поработал интеллектуально, затем поехал в Дом ученых и там провел оргработу, затем отправился в Дом Лосева на первое в этом сезоне заседание Семинара "Русская философия (традиция и современность)" и с большим интересом послушал доклад об издавна мне симпатичном Николае Николаевиче Страхове (1828-1896; смотри также другую заметку о нём). Весьма содержательный доклад, из которого я узнал ряд поразительных фактов, в том числе о Владимире Сергеевиче Соловьеве, сделал мой тезка из Питера известный розанововед историк русской литературы
и философии Валерий Александрович Фатеев. После доклада
пошли в кафе «Му-му» на Старом Арбате и тепло там пообщался с докладчиком и со старыми философскими друзьями, прежде всего с Сергеем Михайловичем Половинкиным и Виктором Петровичем Троицким.
Николай Николаевич СТРАХОВ Валерий Александрович ФАТЕЕВ
«Творческое наследие Н. Страхова, одного из наиболее образованных и глубоких мыслителей и критиков второй половины XIX века, мало известно и почти
не изучено даже специалистами. Томик «Литературной критики» да недавно вышедшее натурфилософское сочинение «Мир как целое» - вот и все, что переиздано в последнее время. Даже трехтомный труд Страхова «Борьба с Западом в нашей литературе», который стоит в одном ряду с такими популярными сейчас книгами, как «Россия и Европа» Леонтьева и «Византия, Восток, славянство» Данилевского, не переиздан, несмотря на очевидную перекличку его проблематики с нашим временем.
Само имя Страхова, конечно, на слуху
– прежде всего из-за его теснейшего сотрудничества с такими гигантами русской литературы, как Достоевский и Толстой, «труды и дни» которых изучаются сегодня до мельчайших подробностей. Эти отношения складывались по-разному, но можно сказать, что они пока тоже по-настоящему не исследованы. Получившее скандальную известность письмо Страхова к Толстому по поводу Достоевского, весьма тенденциозно истолкованное «достоевсковедами», бросило тень на весь образ Страхова, глубокого мыслителя и благородного человека. Отношения
Страхова с Толстым, при всей их тесной дружбе, также были сложны и отнюдь не отличались единомыслием. Недавно изданная в полном объеме переписка Толстого со Страховым (правда, почему-то в Канаде) – сама по себе исключительное явление русской культуры.
Если учесть при этом, что Страхов вошел в литературу при содействии А. А. Григорьева, считавшего его идейно наиболее близким себе литератором, что Страхов был в дружеских отношениях с Н. Я. Данилевским, В. С. Соловьевым (до их ожесточенной полемики),
А. А. Фетом, А. Н. Майковым, В. В. Розановым, то становится очевидным: это одна из центральных фигур всего литературного процесса периода господства в обществе либерально-позитивистских идей. Что же касается философских идей Страхова как философа, то увлеченный им современный исследователь Н. Ильин (Мальческий), создатель общества имени Н Страхова в Петербурге, считает его одним из виднейших представителей русского любомудрия, чьи идеи проецируются в XXI век.
Полемика Страхова с Соловьевым, также
только односторонне известная из-за большой популярности создателя философии «всеединства», представляет собой квинтэссенцию вечных русских споров о России и Западе, о национальном вопросе. В отношениях Страхова с хорошо знакомым ему Леонтьевым также чрезвычайно интересны точки идейного соприкосновения и отталкивания.
Страхова обычно причисляют к консервативным мыслителям – здесь прежде всего и кроются причины его несправедливого забвения. Он действительно вел непримиримую литературную борьбу с «нигилистами»
(в советское время более известными как «революционные демократы»), считая, что отрицание ими традиционных ценностей, включая философию, высокую поэзию, религию, - губительно для русского общества. Страхов полагал, что русский нигилизм имеет западное происхождение, что «западничество принимается худшими сторонами русской души, что нигилизм его логический плод». Борьба с нигилизмом – действительно главная тема Страхова, считавшего, не без основания, что эти идеи ведут к разрушению, к революции, и представляют
собой злокачественную опухоль русского общества.
Вместе с тем Страхов совсем не был нетерпимым радикалом от консерватизма. Ему присущ широкий взгляд на вещи. Его позицию, достаточно неопределенную и противоречивую (на что указывал Леонтьев), можно определить как умеренный консерватизм. И он несомненно более всего близок в этом к славянофилам.
Что же касается западничества, то многими отмечалось: Страхов ведет борьбу с Западом западными же средствами, что он западный по своему широкому европейскому
образованию и складу личности человек. Наиболее близкой к Страхову в этом отношении фигурой был, несомненно, Тютчев, который, как и Страхов, прекрасно изучил Запад изнутри и именно потому выступил с его критикой, ратуя за духовную самостоятельность России».
В кафе расспросил Валерия Фатеева о неопубликованных письмах и других материалах как Николая Страхова, так и тех, с кем он общался, в том числе Владимира Соловьева. Надо сказать, что Валерий Александрович, как мне показалось, довольно скептически относится к творческой силе и моральному облику
Владимира Сергеевича. Напоминалась оценка творчества нашего ключевого философа как «тонко-скрытой компиляции» в книге авторитетного питерского мыслителя Николая Петровича Ильина (Мальчевского)«Трагедия русской философии». И философский потенциал Константина Леонтьева не очень высоко оценивает Валерий Фатеев (вслед за Николаем Страховым). Проблема есть. Попытаюсь дать как можно более взвешенную оценку русским мыслителям позапрошлого века и первой половины прошлого – с точки зрения Правой Веры. Всё же Владимир Сергеевич Соловьев кажется мне не просто компилятором, а интегратором и даже где-то новатором.