Марв Вулфмен, как сообщает нам биографическая справка, «участвовал в создании таких знаковых образов для DC Comics, как Зелёный Фонарь, Чёрный Ястреб и оригинальные Юные Титаны», стал «одним из творцов» «сокрушительного для вселенной «Кризиса на Бесконечных Землях», после чего «сыграл ключевую роль в обновлении образа Супермена». Кроме того, как он уже сам сообщает в своём авторском предисловии, именно Вулфмен начал «постепенный процесс взросления Дика Грейсона», переведя того в Башню Титанов, а после внезапной и шокирующей гибели Джейсона Тодда придумал Робина №3, Тима Дрейка.
Я старался создать историю, которая заставила бы читателей влюбиться в Тима с самого начала. И понять, что напарник нужен Бэтмену не только для того, чтобы бороться с плохими парнями, но и чтобы оставаться человеком, помнить, зачем он делает то, что делает.
В контексте объединенного под заголовком «Бэтмен: Смерть в семье» тома можно сказать, что Марву Вулфмену в компании Джорджа Переса пришлось подчищать за Джимом Старлином, который в своих творческих опытах дошёл до того, что Тёмный Рыцарь оказался на грани нервного срыва и экзистенциального кризиса. Так появилось «Одинокое место для смерти».
Фрагмент панели из графического романа Марва Вулфмена и Джорджа Переса «Бэтмен: Одинокое место для смерти»
Мне не двенадцать… Мне тринадцать. И я не хочу доставлять вам беспокойство. Дик, пожалуйста… Обещаю, как только ты поможешь Бэтмену, вы меня здесь больше не увидите.
Тим Дрейк беспокоится о Бэтмене уже потому, что Бэтмен – неотъемлемая часть его жизни. Он давно уже вычислил всё и про Брюса Уэйна, и про Дика Грейсона, и про то, как Робин стал Найтвингом, а потом появился новый Робин, который недавно погиб, после чего Бэтмен перестал быть осмотрительным и стал всё чаще ошибаться. Этот прозорливый юноша уверен, что нельзя «позволить легенде так просто умереть» – и что Тёмному Рыцарю непременно нужен напарник: «Тот, о ком он сможет заботиться. Тот, кто будет заботиться о нём».
Потому-то он и разыскивает куда-то пропавшего Дика, который, никому ни о чём не сказав, «несколько недель назад на время покинул команду Титанов». Тим намерен во что бы то ни стало умолить Дика вернуться в семью и поддержать Брюса в этот чрезвычайно трудный период.
Я не знаю, почему ты решил надеть этот костюм, но он сделал тебя символом. И Робин тоже был символом. И Супермен, и Найтвинг, и полицейский в своей форме. Это не просто олицетворение закона. Это символ справедливости. Когда убивают полицейского, на его место приходят другие, потому что нельзя перестать стоять на страже справедливости.
И Бэтмену нужен Робин. И не важно, что сам он думает и хочет.
«Этому мальчику стоило бы пойти в политику», – как справедливо отмечает, услышав это, Альфред.
Одна из оригинальных обложек графического романа Марва Вулфмена и Джорджа Переса «Бэтмен: Одинокое место для смерти»
Между тем времена не простые не только потому, что погиб всем нам дорогой человек, но и потому, что в Готэм вернулся Двуликий. Разумеется, первым делом он намерен убить раздражающего Бэтмена, но всё же сперва надо дать понять этому Бэтмену, что убьёт его не кто-то там, а именно он, Двуликий. А для этого нужно аккуратно расставить повсюду подсказки – но так, чтобы «у этих убийств не было никакого внятного мотива, как не было и связи между ними»…
Отдельные никак не связанные на первый взгляд фрагменты складываются в единую картину. Две недели назад… Двое убитых полицейских. За две недели до этого застрелены брат с сестрой. Ещё две жертвы. Сегодня двадцать второе. Два часа ночи. Адрес: Вторая улица, дом 22. Всё это время разгадка лежала на поверхности.
«У него есть психотическая потребность одним преступлением достигать сразу двух целей», – понимает Бэтмен, как понимает и то, что для поимки преступника – одновременно и безумного, и гениального – следует «залезть к нему в голову и начать думать, как он». «Два разума должны стать едины!» – точно так же полагает и сам Двуликий, которому мало победить: победа должна и запомниться, и принести удовольствие, и показать всем и каждому, кто теперь в Готэме главный. И оба уверены, что сработает именно их ловушка – и соперник не сможет устоять, какими б не были иные соблазны…
(Разрабатывая свой коварный план, Двуликий среди прочего размышляет: «Взорвать башни-близнецы? Возможно… Но что я с этого получу, кроме мёртвого Бэтмена?» В одном томе с историей про арабских террористов это смотрится… до жути пророчески…)
…В Готэме есть своя победительница конкурса чтецов – девятилетняя Мун Каплан. На днях она встречалась с Джорджем Бушем. Когда её спросили, какое мнение у неё о президенте, эта грамотная девочка ответила: «Читайте по губам». И произнесла по буквам не самое подходящее для семейного прослушивания слово.
Фрагмент полосы из графического романа Марва Вулфмена и Джорджа Переса «Бэтмен: Одинокое место для смерти»
Связывая воедино прошлое с будущим, Вулфмен прибегает к образу, который одинаково и велик, и банален: он приводит героев своей книги в цирк, где всё когда-то началось не только для Дика Грейсона, но, оказывается, и для Тима Дрейка. И это замечательный ход: таким образом случившаяся много лет назад трагедия – ужасная гибель воздушных гимнастов – даёт толчок не только истории первого Робина, но и запускает судьбу третьего.
На задворках цирка Хэйли, чей нынешний сезон грозит стать последним, эти двое и встречаются впервые, объединившись для того, чтобы раскрыть очередной ужасающий «несчастный случай» (прямо во время представления львица разрывает укротителю горло) и восстановить тем самым репутацию благородного культурно-массового учреждения.
Но даже наглядно подчёркивая нерасторжимую связь графических романов с цирковой эстетикой (костюмы, маски, смертельные номера и шоковые эффекты), на обложке очередного выпуска издатели всё-таки напоминают: «Комиксы DC не только для детей!» Лишний раз словно бы давая понять, что пусть в сюжете и задействован подросток («Стой! Он всего лишь ребёнок!» – вступает в бой с Двуликим даже мирный, как правило, Альфред), но он здесь – первым делом «напарник, который мог бы немного притормозить» Бэтмена и заставить его «думать наперёд». Другими словами, никаких поблажек в этой связи как не предвиделось, так и не предвидится.
«У Бэтмена должен быть Робин» не потому, что это «высечено на скрижалях», а потому, что если враги «будут знать, что могут убить даже Робина, кто будет следующим, за кем они откроют охоту?»
Одна из оригинальных обложек графического романа Марва Вулфмена и Джорджа Переса «Бэтмен: Одинокое место для смерти»
– Альфред, а Дик и Брюс всегда так себя ведут? В смысле, я никак не ожидал увидеть Бэтмена и Робина в противостоянии… Они как будто соревнуются друг с другом.
– Ты задаёшь слишком много личных вопросов.
{…}
Конечно, это всё кухонная психология, но я уверен: как бы рьяно мастер Брюс это ни отрицал, он так же одержим семьёй, как и борьбой с преступностью.
«Брюс, хоть раз послушай своё сердце, а не свой разум», – советуют герою друзья, и вот как раз эта сердечность, присущая далеко не всем бэт-романам, выделяет «Одинокое место для смерти» из общего ряда.
Сериал «Страна Лавкрафта» в очередной раз привлёк внимание широкой общественности к имени, которое довольно часто упоминается в разговорах о жанре ужасов как в кино, так и в литературе: Говард Филлипс Лавкрафт не просто создал свой мир, населённый жуткими тварями, но нашёл способ, как буквальным образом живописать животный страх на бумаге (за что и признан первостепенным классиком).
Однако для тех, кто по каким-то причинам не в курсе, следует уточнить, что «Хребты Безумия» – это совсем, совсем про другое: вместо жаркой Америки читателю предстоит очутиться во льдах Антарктики и столкнуться там с…
Фрагмент иллюстрации Франсуа Баранже к книге Говарда Филлипса Лавкрафта «Хребты Безумия. Том 1»
Если хоть один человек, кроме Данфорта и меня, наблюдал когда-нибудь подобные зрительные образы, то разве что в кошмарном сне.
Новое издание, осуществлённое «Азбукой-Аттикус», отличается ото всех прочих оформлением. Принято полагать (но тут сразу встаёт вопрос, а кем именно принято и почему), что едва ли не главное достоинство текстов Лавкрафта состоит в том, что он с маниакальной подробностью описывает то, что нам никогда не предстоит увидеть, а потому наш мозг сам начинает видеть за словами те жутковатые картины, что не способна ухватить кисть даже самого выдающегося художника.
Играя с читательским воображением (и сам же напоминая, что «под сенью Хребтов Безумия» следует остерегаться давать ему волю), писатель позволяет себе всё больше и больше – и мы, вынужденные следовать за его изрядно расшатавшейся фантазией, пугаемся в сто крат сильнее даже не от того, что явилось пред нашими глазами, а от самой мысли, что это вдруг могло бы и правда обернуться явью.
Именно рассуждая о творчестве Лавкрафта, можно сказать, что лучше один раз услышать, чем сто раз увидеть; во всяком случае, до недавних пор (и мы уже касались этого в прошлый раз в разговоре о «Зове Ктулху») мир не знал поистине достойной художественной интерпретации его произведений. В этом отношении попытку Франсуа Баранже завести диалог с великим мастером можно признать безоговорочно удачной.
Но мало-помалу они грозно поднимались на западном небосклоне, и мы смогли разглядеть в отдельности их голые чёрные вершины и испытать удивительное ощущение нереальности при виде этой картины: залитые розоватым антарктическим светом горы на фоне переливающихся всеми цветами радуги облаков снежной пыли. Во всём этом постоянно и упорно чудилась некая ошеломляющая тайна, обещание будущих открытий, словно между кошмарных нагих шпилей открывались зловещие врата в заповедное царство снов, где мрачные бездны таили в себе отдалённые времена, пространства, иные измерения. Было трудно отделаться от чувства, что встретился с некой злой силой – хребтами безумия, дальние склоны которых обрываются в проклятую бездну, край земли.
Обратимся для начала к предисловию, написанному Максимом Шаттамом, французским писателем, среди произведений которого есть романы «Левиахрон», «Лабиринты хаоса», «Обещания тьмы» и «Кровь времени» (одни только эти названия позволяют нам предположить, что он находится под правильным влиянием).
Отмечая «возвышенный взгляд на приключения, тайну, ужас», «уникальную атмосферу» и присущий Франсуа Баранже «особенный подход», он находит, что «результат на редкость убедителен» и советует читателям: «Вглядывайтесь в каждую страницу, любуйтесь освещением, выбором ракурса, отдайтесь захватывающему развитию этой драмы».
Каждая полоса – это путешествие. Каждый переход бросает в дрожь. Вскоре вы начинаете ощущать холод, вам хочется крикнуть героям, чтобы они не спускались в эту пещеру, вы страшитесь, что замерзшая оболочка, которая защищает Старцев, расплавится, извергая зловоние... И всё потому, что Франсуа Баранже вдохнул в текст жизнь, и более того – визуальные эмоции! {…}
Ведь для того, чтобы изобразить с такой точностью фантазии мастера из Провиденса, Франсуа должен был проникнуть в его мысли. Медленный, очевидно сложный, утомительный творческий процесс художника – по сути, признание в любви к творчеству писателя. Это дань уважения. Дань почтения! К тем большему удовольствию поклонников Лавкрафта.
Сам автор несколько раз упоминает в «Хребтах Безумия» «тревожные азиатские полотна Николая Рериха», но манера Баранже, как мне кажется, всё-таки иной природы. Порой его картины – чистой воды фотореализм, и от этого – ещё страшнее. «Даже фотографии не передают всей их фантастичности, бесконечного разнообразия, неестественной массивности и решительного расхождения с привычными формами», – описывает свои впечатления от увиденного лирический герой, но как же «не передают», когда вот – ты всё сейчас видишь («Смотришь с расстояния – дух захватывает»), во всей головокружительной величественности этого, невероятной загадочности и зловещей «потусторонности»!..
В рыжих лучах низкого солнца – поразительное зрелище. Словно таинственная страна из сна или врата заповедного царства чудес. Жаль, что вы не с нами.
Вслед за героями Лавкрафта Баранже «всё больше углубляется в предательскую, мрачную белую необъятность, обитель бурь и непостижимых тайн, простирающуюся на 1500 миль в сторону малоизученного побережья Земли Королевы Мэри и берега Нокса», где видит и «таинственные нагие пики», и «чёрный гранит крутых склонов»; застывает перед полярными миражом, содрогнувшись «при виде безумного лабиринта сказочных стен, башен и шпилей», а чуть позже пролетает над «безграничным, израненным бурями плато», уже воочию разглядывая «циклопический лабиринт из прямоугольных, скругленных и фигурных блоков», отвергающий власть разума и исключающий саму «возможность сколько-нибудь приемлемого объяснения» («Совершенно очевидно, это был тот самый нечестивый город из миража, но только подлинный, неколебимый в своей реальности»)…
И вместе с ними изучает не поддающиеся классификации загадочные сланцы, возраст которых «составлял порядка 500 миллионов, а то и весь миллиард лет». И с любопытством первооткрывателя всматривается в обнаруженные органические образцы («восемь из них как будто в идеальном состоянии, со всеми придатками»), стараясь не думать про вызываемых «в памяти чудовищ из древних мифов»…
Туловище переходит в светло-серую вздутую шею с намёком на жабры, а „голова“ представляет собой желтоватое пятиконечное подобие морской звезды, покрытое жёсткими ресничками всех цветов радуги.
Голова толстая, пухлая, размер от кончика до кончика – около двух футов, на кончиках желтоватые гибкие трубочки длиной три дюйма. Щель в верхней части головы, в самом её центре, предназначена, вероятно, для дыхания. На конце каждой трубочки имеется сферическое утолщение под желтоватой плёнкой; если её отодвинуть, показывается стекловидный шарик в красной оболочке – вероятно, глаз.
Впрочем, здесь, как и рассказчика, «меня так и подмывает опустить подробности, ограничиться намёком, не раскрывая подлинные факты или не высказывая неизбежные предположения». Вслед за ним и я «не подберу слов, чтобы описать воздействие этого чудовищного зрелища: в нём явственно виделось нечто дьявольское, нарушавшее известные законы природы»...
Поэтому если вновь возвратиться к словам представленного выше Максима Шаттама, то нельзя не согласиться с ним в справедливости следующего наблюдения:
Я думал, что знаю «Хребты Безумия», но теперь понимаю, что это знание было неполным. Ныне для меня текст Лавкрафта неотделим от рисунков Франсуа, они запечатлелись на сетчатке моих глаз так же точно, как в свое время слова Лавкрафта, – всё слилось воедино. И это к лучшему.
«А теперь, – завершает свою речь Шаттам, – вам предстоит худшее, ужас ледяных просторов. Укройтесь потеплее, учтите, что холод «Хребтов Безумия» из тех, что проникает внутрь и захватывает душу».
И единственное, о чём следует тут пожалеть, так это о том, что перед нами – только первая часть запланированного двухтомника, заканчивающаяся, как водится, на самом интересном месте: «В этих местах ничто не казалось невероятным»… Так что теперь главная проблема – как дождаться выхода продолжения, чтобы не подглядеть всех ответов в других, пусть и менее красочно оформленных сборниках Лавкрафта?!.
Режиссер Лука Гуаданино снимет мини-сериал по роману Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед» специально для HBO Max. Новая экранизация уже обзавелась по-настоящему звездным кастом.
Как обещают авторы, будущий проект исследует темы ностальгии по эпохе английской аристократии, католицизма и гомосексуализма.
По сюжету романа в центре внимания оказывается капитан Чарльз Райдер (Гарфилд), который во время Второй мировой войны, находясь в Англии и командуя ротой, получает от командования приказ перевезти подчинённых ему солдат на новое место. Прибыв на место назначения, капитан обнаруживает, что оказался в поместье Брайдсхед – резиденции аристократической семьи Флайтов. Его охватывают воспоминания о Себастьяне (Элвин) и Джулии Флайт (Мара), с которыми тесно была связана вся его молодость.
Впервые «Возвращение в Брайдсхед» было экранизировано в 1980-х, когда вышел одноимённый сериал с Джереми Айронсом и Энтони Эндрюсом. Спустя почти тридцать лет появился фильм, в котором снялись Мэттью Гуд, Бен Уишоу и Эмма Томпсон. Полный метр получил смешанные отзывы, поскольку уместить историю Чарльза Райдера в два с небольшим часа и не потерять при этом сюжетно важные детали оказалось непосильной задачей.
Съёмки стартуют в начале следующего года. Премьера состоится на HBO Max.