> Лучшее в человеке

> С незапамятных времен, и до христианства, и в христианстве, религиозная жизнь человека неизменно строилась по принципу некой поляризации, или чередования, грусти и радости, покаянного усилия и празднования.

> Вот и сейчас христиане находятся в начале длинного периода печали о грехах, сосредоточенности на собственных недостатках и падениях. Я говорю о Великом посте – времени сердечного сокрушения и очищения души. Но период этот не самодовлеющий, он предшествует самому большому, самому радостному из всех христианских праздников – празднику Пасхи. В каком-то глубочайшем, духовном смысле он есть его начало.

> Критики и враги религии так никогда и не поймут, должно быть, этого чередующегося ритма печали и радости, поста и праздника. И не поймут потому, что, несмотря на десятилетия критического изучения религии, или, как они говорят, «научной борьбы» с ней, она остается для них закрытой книгой, мiром, в который им нет доступа. Чтобы бороться с религией, чтобы сокрушить этого ненавистного им врага, они следуют старой и испытанной системе – системе упрощения и редукции. Религия либо попросту отождествляется ими с пессимизмом, страхом, придавленностью и самоущерблением, преподносится как нечто сугубо мрачное и античеловечное, как отрицание жизни с ее радостями и заботами, либо бичуется за «сплошные праздники», за «потакание» лени, разгулу и иным страстям. Примеров той и другой редукции в антирелигиозной литературе всех времен сколько угодно.

> И дело здесь не только в сознательной лжи, сознательных передержках, а в чём-то более глубоком. Ибо враги религии сами, как правило, принадлежат к идеологиям, которые служат примером редукции человека, т.е. сведения его к чему-то одному. Ненавидя религию и борясь с ней, носители так называемого научного атеизма в большинстве случаев искренне неспособны понять ее суть, ее кажущиеся «противоречия». Не могут же потому, что в их собственной идеологии никаких противоречий нет и быть не может. Там всё гладко, все концы сведены с концами, всё объяснено, и не осталось места тайне человеческой жизни, тайне мiра и его назначения.

> Возьмем, например, материализм – идеологию, которую вот уже свыше пятидесяти лет навязывают у нас всем без исключения, и притом с младенческого возраста; навязывают как не подлежащее пересмотру «последнее слово науки». Человек весь без остатка выводится здесь из одного начала, из одного принципа. В нём a priori отрицается всякая коллизия между тем, что на языке духовном называется «высшим» и «низшим». Ибо никакого «высшего» вообще нет, всё снизу, всё от низшего. А потому нет, не может быть никакой трагедии, никакой печали, и к человеческой душе нельзя обратиться словами Тютчева: «Так ты жилица двух мiров...»

> Не случайно поэтому материализм насквозь пронизан своего рода казенным оптимизмом, не случайно он постоянно обращается к человеку с требованием: «Отрицай трагизм, отрицай печаль, отрицай тоску о высшем!» Социалистический реализм – это проекция в искусстве всё того же материализма с его принудительным оптимизмом. И потому материалистическая идеология, в сущности, не может отказаться от него, ибо подлинное искусство всегда в том, что сквозь него просвечивает «иной мiр» человеческой души, ее неизбывная раздвоенность между высшим и низшим.

> Да, враг религии, материалист, научный атеист, не может понять, что Церковь называет «светлой печалью» поста, не может понять этой духовной грусти, светлой и тонкой, которой пронизано сердце человека. Потому что сколько бы ни падал, сколько бы ни огрублялся человек, он не способен до конца забыть о высшем в себе – забыть те звуки небес, о которых сказано в лермонтовском «Ангеле»: «И звуков небес заменить не могли ей скучные песни земли». Но из этой печали о высшем и чистом родился и вырос Великий пост. «Постное время светло начнем... очистим душу, очистим плоть»¹, – поет Церковь. О, тут совсем не пессимизм, не мрачное мироотрицание, не страх – нет! Тут радостное сознание, что очищение возможно, что каждому из нас дано восстановить в себе образ неизреченной славы Божией.

> Войдите в церковь Великим постом, вслушайтесь в слова песнопений и молитв, в эту пронизанную светом, тишиной и умиротворенностью атмосферу, и поймите, что нет на земле, нет в человеке ничего выше, ничего лучше этой светлой печали, этого глубокого вздоха о чистоте, о царственном нашем призвании, о преодолении всего низменного и злого в нас. И вот почему отсюда, из этой печали, из этой светлой тишины раскаяния рождается и таинственно нарастает праздник, вот почему пост ведет к Пасхе. Здесь два взаимосопряженных, друг от друга неотделимых измерения человеческой жизни, два основных выражения подлинно человеческого опыта. Пост и праздник, печаль и радость, раскаяние и примирение, ужас нечистоты и радость очищения. Тот, кто этого не знает, не знает полноты человечности.

> Вот снова звучит призыв: «Постное время светло начнем!», и как хорошо, что в мiре всегда остается возможность этого светлого начала! Как хорошо, что в мiре есть место, где человек может вздохнуть полной грудью об утраченной чистоте, о небесном своем призвании! Как хорошо, что вопреки внешнему торжеству всех идеологий, сводящих человека к земле и к материи, есть место, где он не только слышит о небесной отчизне, но и всем существом своим убеждается, что он и вправду «образ неизреченной славы», хоть и носит «язвы прегрешений».

> Вcтреча с тишиной

> Человеку мало осведомленному может показаться со стороны, что нет ничего более оторванного от жизни и, если можно так выразиться, «социально ненужного», чем Великий пост, о котором сейчас говорит, через который сейчас, как и каждый год, проходит Церковь. Великий пост... Это звучит чем-то давно отжившим, не имеющим ни малейшего отношения к действительности, к сложным проблемам «реальной жизни». Воображению представляются какие-то монахи, почему-то изнуряющие себя воздержанием от пищи. И спрашиваешь себя: «Для чего всё это? Что означает этот архаический обычай?»

> Да, конечно, религия – это явление, которое куда древнее, древнее наших современных проблем. И может показаться, что связь между нею и жизнью прервалась, что ей нечего сказать современному человеку, что она для «доживающих свой век». Но это лишь до тех пор, пока мы заранее, a рriori отказываемся отнестись к религии всерьез. Но попробуем вдуматься, услышать. И тогда, быть может, мы найдем и в религии, и в этом отжившем, казалось бы, понятии «Великий пост» нечто иное и именно сейчас нужное нам более, чем когда-либо прежде.

> Что такое Великий пост? Это, прежде всего, как бы некое замедление жизни, замедление ее грохочущего, сумасшедшего ритма. Церковь издревле раз в году призывала человека оторваться хотя бы немного от того внешнего, что поглощает без остатка всю его жизнь. Ибо чем дальше, тем всё меньше можем мы, люди, остановиться, оглядеться и задуматься: для чего мы живем, на что направлена вся та бешеная деятельность, в которую мы погружены и которой буквально раздавлены. С утра до вечера и от рождения до смерти вовлечены мы в круговорот дел и работ, над смыслом которых, в сущности, никогда не задумываемся. Кто-то всё уже решил и предусмотрел за нас, кто-то всё время руководит нами, и весь этот мiр всё время как бы говорит нам: «Не думайте, включайтесь в работу, будьте винтиками огромной машины, а уж там, где надо, всё решено заранее, кому нужно – тот знает зачем, как и куда».

> И вот миллионы людей становятся винтиками этой машины, у них нет буквально ни минуты, чтобы попытаться осмыслить свое земное бытие. Мы едим, чтобы работать, и работаем, чтобы есть. И когда эта машина оставляет нам немного времени, сил хватает лишь на то, чтобы забыться в развлечениях. Чем сложнее жизнь мiра, тем меньше в ней места человеку и человеческой личности.

> И Великий пост – это, сущности, не что иное, как обращенный к каждому из нас призыв встретиться с собой, углубиться в себя, вглядеться в свою душу и совесть. Внезапно, пусть на короткое время, вступает человек в тишину. Ибо Великий пост – это та тишина, которой мы начисто лишены в современном мiре. Тишина не физическая, а духовная. Тишина не как отсутствие звуков, а как присутствие в нас и среди нас другого измерения жизни. В одной церковной молитве пост называется временем «светлой печали»². И Боже мой, как нужна она нам, эта светлая печаль! Как нужна нам для того, чтобы быть людьми, чтобы восстановить в себе подлинную человечность – как нужно для этого оторваться от окружающего нас отовсюду в мiре грубого самодовольства и самопревозношения, от дешевой гордыни! И как грубеет, как падает душа в этом мiре внешних успехов, забот, грубой силы. Есть ли в современной цивилизации место для этой «светлой печали», для вздоха о светлом и возвышенном, чистом и прекрасном? Есть ли в нём место для жалости и сострадания, для нежности и любви? Неужели тот образ человека, который навязывают нам радио и газеты, пропаганда и официальные речи, и есть подлинный человек?

> Но вот поют в церкви: «Постное время светло начнем... очистим душу, очистим плоть, разрушим всякий союз неправды». Но вот раздается в церкви этот вздох: «Господи и Владыко живота моего! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего»³.

> Так ли всё это не нужно, оторвано от жизни, бесполезно? Вслушайтесь в эти слова, задумайтесь на минуту об этой светлой печали и вы поймете, что тут, может быть, самое нужное для нас – то, что сохранит и восстановит нашу человечность, то самое глубокое и единственное, что есть в каждом из нас.

> Светлое время светлой печали – т.е. печали о подлинной жизни, о подлинном мiре; время возврата, подъема, очищения; луч солнца, падающий в темноту и преображающий ее. О, если бы мы могли понять, что в этих древних словах, в этом «архаическом обычае» – спасение современного мiра, его шанс стать наконец мiром человеческим!

> Для верующих всё это самоочевидно. Они ждали Великого поста, и когда в Прощеное воскресенье раздалась впервые в церкви молитва Ефрема Сирина, когда физически ощутимой стала вдруг эта перемена в жизненном ритме, то как бы сама собой вошла в их души эта светлая печаль и одновременно – радость о духовной правде и красоте мiра, к которой можно всегда вернуться, в которую можно снова войти. Но, может быть, настало время поведать об этой правде и красоте другим?