> Ставка на высшее

> Снова приблизились мы к Великому посту – к тем семи неделям, что предшествуют радостному и светлому празднику Пасхи и в которые призываемся мы углубиться в себя, в свое сокровенное «я» и там, на глубине, оценить свою жизнь, увидеть ее в свете истины, добра и красоты, извечно изливаемых образом Христа.

> Пост – время покаяния. Но покаяние в самом глубоком смысле и означает именно такую переоценку, способность увидеть себя по-новому, оглянуться на свою жизнь. Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф.4:17) – с этих слов, с этого призыва началась проповедь Христа. И это потому, что именно Его пришествие и наша встреча с Ним делают возможными настоящее раскаяние, настоящее обновление. Только в свете абсолютно чистого и прекрасного способны мы по-настоящему разглядеть собственную нечистоту и безобразие. А пока сидим в темноте и грязи, пока воспринимаем их как норму, истинная переоценка жизни невозможна.

> Вот приближается к нам время, которое Церковь в своих молитвах называет «весною постною», временем очищения, временем собирания каждым из нас самого себя для проверки, для суда над собой, для нового раскрытия внутреннего нашего взора свету и истине. И начинается оно с Прощеного воскресенья. Ибо в самый канун Великого поста верующие просят друг у друга прощения, по слову Христову: «Если не будете прощать друг другу, не простит и Отец ваш Небесный прегрешений ваших» (ср. Мф.6:15). Что это – форма, обычай, один из бесчисленных религиозных обрядов, совершив который человек с чувством исполненного долга возвращается к прежнему? Мы так далеко отошли от духовного видения жизни, что не понимаем уже, в чём смысл этого прощения и почему всегда составляло оно непременное условие всякого настоящего обновления и одухотворения жизни.

> Итак, что значит простить? Ибо есть разные виды прощения. Бывает, что на какую-нибудь гадость, сделанную нам другим человеком, мы реагируем приблизительно так: «Ну что, в сущности, с него спрашивать? Он не заслуживает даже моей обиды, и потому я охотно прощаю его». Здесь, конечно, нет никакого прощения, но лишь чувство презрения, основанное на сознании своего нравственного превосходства, т.е. на гордыне. И, конечно, не к такого рода прощению, вытекающему из низкой оценки людей, призывает нас Христос.

> Но иногда прощаем мы по-другому: «Я вас прощаю, – говорим мы тому, кто так или иначе обидел нас, – и ничего против вас не имею, но видеться и поддерживать с вами какие бы то ни было отношения больше не желаю». Но и это, конечно, не прощение, ибо вычеркнуть человека из собственной жизни («Вы для меня отныне не существуете!») сравнимо в духовном плане ни больше ни меньше как с убийством. И потому, чтобы уразуметь силу и глубину истинного прощения, нужно начать не с прощения нами чужих грехов, а с прощения наших грехов Самим Богом, ибо весь смысл христианства именно тут – в прощении Божием, воссиявшем человеку от Христа. Но почему же Бог прощает нас, почему Христос простил нас?

> Ведь не в силу же того презрения, о котором мы только что говорили; не потому, что по сравнению с Ним мы и в самом деле малы, низки, не заслуживаем никакого внимания! Нет, нам сказано: Так возлюбил Бог мiр, что отдал Сына Своего единородного (Ин.3:16). Прощение – от любви, но любовь исключает, конечно, и то вычеркивание человека из нашего сердца, в котором мы часто видим сущность прощения.

> И вот важно, бесконечно важно понять, что настоящее, полное, истинно Божие прощение возможно лишь там, где человек признается носителем Божественного образа, объектом Божественной любви. Бог любит и прощает грешника не потому, что тот мал, слаб и ни на что доброе не способен, а потому, что никакой грех не способен до конца затемнить в человеке его божественное происхождение и призвание. Прощение направлено не на грех, не на зло, ибо христианство никогда не признавало их неизбежности и «нормальности», а на человека. И вырастает оно из веры в то, что человек – не то, чем он стал, а нечто бесконечно высокое и к высокому призванное.

> Поэтому, когда мы в начале поста просим друг у друга прощения, это означает не то, что мы махнули рукой на чужие грехи и недостатки, а то, что мы не соглашаемся свести человека к его грешной видимости и верим, что зло и неправда не есть подлинная его сущность. Вот почему прощение несет в себе силу возрождения и обновления, вот почему оно возвышает и прощающего, и прощенного, вот почему в нём зажигается огонь новой и светлой жизни. Ибо прощение – это вера в непобедимость добра и света, это ставка на высокое и чистое в человеке, это призыв к себе самому и к другому подняться над тем, что стало, увы, «нормальным» состоянием нашего бытия, встретиться там, где мы обычно уже не встречаемся, это акт истинного творчества. И как не хватает в нашем мiре силы и победы прощения! Как не хватает в нём освобождающего огня веры в человека – веры, из которой только и может по-настоящему родиться прощение!

> Приступая к подвигу

> Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших (Мф.6:14–15). Эти слова Христа слышим мы в канун Великого поста. Ими призывает нас Церковь начать подвиг самоуглубления, внутреннего очищения, покаяния, возврата к Богу.

> Эти слова о прощении мы слышали столько раз, что как бы оглохли к ним. Но вот стоит только на секунду вдуматься, вслушаться, стряхнуть с себя внутреннюю к ним привычку, как они снова поражают нас, ударяют прямо в сердце и совесть, становясь устрашающими. Ибо здесь необычайно просто и при этом неумолимо сказано, что от нашего прощения всецело зависит и прощение нас Богом. Если не простим мы – не простит нас Бог. И тогда ненужным и бессмысленным становится всё остальное – молитвы, посещение храмов, отвлеченные размышления о Боге и жизни, или, иными словами, сама религия.

> А если так, то первое, о чём следует задуматься в дни, когда к такой вдумчивой самопроверке призывает нас Сам Бог, – это о прощении. «Прощение» – такое простое как будто слово. Всё здесь, казалось бы, так ясно: простить – значит больше не сердиться, не желать отомстить, «ничего не иметь», как мы часто говорим, против другого. Но стоит опять немного подумать, и окажется, что можно всего этого достичь – не сердиться, не желать отомстить, не жить обидой и т.д. – и всё же не простить, как призывает к этому Христос. В чём же тут дело? В чём истинная сущность прощения?

> Заметим для начала, что все внутренние состояния, которые я только что перечислил и в которых мы обычно видим прощение, определяются нами в отрицательных выражениях, через не – не сердиться, не хранить обиды в сердце и пр. Но в том-то и дело, что даже тысяча отрицаний не даст хотя бы одного утверждения. Или, иными словами, отсутствие одного еще не означает присутствия другого. Отсутствие ненависти не есть любовь, как и отсутствие гнева не есть примирение. Разве не знаем мы на страшном и горьком опыте собственной жизни, что равнодушие, например, может быть страшнее вражды и ненависти? Апостол Павел начал с того, что возненавидел Христа и боролся с Ним. И вот сама эта ненависть, которая на деле была порождена слепотой и блужданием впотьмах, обернулась в нём такой верой, такой любовью ко Христу, что они до сих пор обжигают нас словами его посланий. Но сколько было тогда и таких, кто, не испытывая ненависти к Христу, были, тем не менее, заняты лишь собой и попросту не заметили Его, а если и заметили, то отвернулись. В Пилате, который предал Христа на распятие, не было ни ненависти, ни мстительности, ни обиды, но лишь безмерное равнодушие.

> Но как часто именно равнодушие, именно внутреннее отчуждение выдается нами за прощение! Как много в нашем языке слов и выражений, кажущихся безобидными, но являющих, если вдуматься, страшную сущность такого псевдопрощения. «С него взятки гладки, – говорим мы про кого-нибудь. – На нём можно поставить крест, на него можно махнуть рукой, на него даже сердиться не стоит» – и т.д., и т.д. Или еще так: «Я вас прощаю, но никакого дела с вами иметь не желаю. Я вычеркнул вас из своей жизни».

> Но разве это то прощение, о котором говорит, к которому призывает нас Христос? Разве к такому равнодушию, вычеркиванию из жизни, отсечению призваны мы? Нет, конечно. И даже можно сказать больше: пока есть гнев – есть еще надежда. Даже ослепленный гневом, я всё еще принимаю человека всерьез, он всё еще существует для меня, и потому сам гнев может быть претворен в примирение, воссоединение и обновление. Но где начинается равнодушие, там воцаряется смерть. Ад – это равнодушие всех ко всем, уход каждого в себя и тем самым – в страшное одиночество духовной смерти. Поэтому нужно со всей твердостью сказать: прощение от равнодушия и презрения – уже не прощение, а карикатура на него.

> Настоящее прощение есть прежде всего приятие человека до конца и всерьез, возврат к той глубине, на которой познается единственность и потому неповторимая ценность каждого человека как Божия творения, как носителя образа Божия, за кого умер на Кресте Сам Христос. Настоящее прощение – в том, чтобы увидеть человека таким, как видит и любит его Бог.

> «Всякий из нас за всё перед всеми виноват»⁵, – сказал Достоевский. Всякий из нас, увы, повинен прежде всего в том страшном равнодушии всех ко всем, которое превращает всю жизнь, весь мiр в одиночество, вражду, недоверие, страх. И этому смерть несущему равнодушию как раз и противостоит преодолевающее и побеждающее его прощение. И потому оно – всегда от Бога, ибо Бог прощает нас не оттого, что «с нас взятки гладки», не оттого, что Он махнул на нас рукой, а оттого, что Бог есть любовь (1Ин.4:8) и ничто не может любовь эту разрушить, она же, напротив, может победить, воссоздать, обновить и воскресить собою всё. И только когда узнали мы эту обращенную на нас, на меня, на каждого всепрощающую любовь Божию, рождается и в нашем сердце чудо всех чудес – прощение. И каким светом, каким небесным счастьем загорается тогда наша жизнь!