Литературное чтиво

Литературное чтиво Выпуск No 277 от 2005-08-24 Число подписчиков: 20    Артур ХЕЙЛИ "АЭРОПОРТ" Часть 3    23:00-01:30    Глава 1      Как всегда в начале полета, старшая стюардесса Гвен Мейген испытала чувство облегчения, когда передняя дверь самолета захлопнулась; еще несколько секунд - и самолет тронется с места.      Лайнер в аэропорту подобен приехавшему погостить родственнику, находящемуся в рабской зависимости от настроений и капризов хозяев дома.      Свободная, независимая жизнь не для него. Он уже не принадлежит самому себе; он уже, как лошадь, стреножен шлангами, подающими топливо; какие-то люди, которые никогда не поднимаются с ним в воздух, снуют вокруг.      Но как только двери герметически закрыты и воздушны)"! корабль тронулся с места, он снова в своей стихии. И перемену эту особенно остро ощущают члены экипажа; они возвращаются в привычную, хорошо знакомую обстановку, в которой могут действовать самостоятельно и умело выполнять то, чему их учили. Здесь никто не вертится у них под ногами, ничто не мешает их работе. Они точно знают свои возможности и пределы этих возможностей, ибо в их распоряжении приборы самого высокого класса и действуют они безотказно. И к ним возвращается уверенность в себе. Они опять обретают чувство локтя, столь существенное для каждого из них.      Даже пассажиры - во всяком случае, наиболее чуткие - настраиваются на новый лад, а когда самолет поднимается в воздух, эта перемена становится еще более ощутимой. При взгляде сверху вниз, с большой высоты, повседневные дела и заботы представляются менее значительными. Некоторым, наиболее склонным к самоанализу, кажется даже, что они освобождаются от бренности земных уз.      Но у Гвен Мейген, занятой обычными предвзлетными приготовлениями, не было времени предаваться размышлениям подобного рода. Пока остальные четыре стюардессы занимались хозяйственными делами, Гвен по трансляции приветствовала пассажиров на борту самолета. Она старалась, как могла, чтобы приторно-фальшивый текст, записанный в руководстве для стюардесс (компания настаивала, чтобы он читался в начале каждого полета), звучал по возможности естественно:      - "Командир Димирест и экипаж самолета искренне желают, чтобы в полете вы отдыхали и не чувствовали неудобств... сейчас мы будем иметь удовольствие предложить вам... если в наших силах сделать ваш полет еще более приятным..."      Поймут ли когда-нибудь руководители авиакомпаний, что большинству пассажиров эти объявления в начале и в конце каждого полета кажутся скучными и назойливыми!      Гораздо важнее были объявления относительно кислородных масок, запасных выходов и поведения при вынужденной посадке. С помощью двух других стюардесс, проводивших демонстрацию, Гвен быстро справилась с этой задачей.      Самолет все еще бежал по земле. Гвен заметила, что сегодня он бежит медленнее, чем обычно. Понятно: снегопад и заторы. Она слышала, как вьюга бьет в окна и фюзеляж.      Оставалось сделать еще одно объявление - наиболее неприятное для экипажа. Такие сообщения делались перед каждым вылетом из Нью-Йоркского, Бостонского, Кливлендского, Сан-Францисского аэропортов, а также международного аэропорта имени Линкольна и всех остальных аэропортов, расположенных вблизи населенных пунктов.      - "Вскоре после взлета вы, заметите уменьшение шума двигателей вследствие уменьшения числа их оборотов. Это вполне нормальное явление, и проистекает оно из нашей заботы о тех, кто живет вблизи аэропорта и его взлетных полос".      Последнее утверждение было ложью: снижение мощности двигателей являлось не только ненормальным, но и нежелательным. В действительности это была уступка - по мнению некоторых, своего рода расшаркивание перед общественным мнением, - но чреватая опасностью для самолета и для пассажиров, и пилоты ожесточенно боролись против этой меры. Многие из них, рискуя своим служебным положением, отказывались подчиняться этому распоряжению.      Гвен слышала, как Вернон Димирест в узком кругу пародировал такого рода объявления:      "Леди и джентльмены! В наиболее трудный и ответственный момент взлета, когда нам необходима вся мощность двигателей и когда дел у нас в кабине по горло, нас заставляют резко сократить число оборотов и производить крутой взлет тяжело нагруженного самолета с минимальной скоростью. Это совершенно идиотская затея, за которую любой курсант с позором вылетел бы из авиаучилища. И тем не менее мы проделываем это по приказу наших хозяев и Федерального управления авиации, проделываем потому, что кучка людей, построивших свои дома вблизи аэропорта, когда он уже существовал, настаивает на том, чтобы мы поднимались в воздух, задержав дыхание. Им наплевать на требование безопасности, наплевать на то, что мы рискуем своей жизнью и вашей. Так что мужайтесь, ребята! Пожелаем же друг другу удачи и помолимся богу!"      Гвен улыбнулась, вспомнив об этом. Многое в Верноне вызывало у нее восхищение. Его энергия, эмоциональность. Когда что-нибудь по-настоящему затрагивало Вернона, он становился неукротимым в своем стремлении к цели.      Даже в своих недостатках он был прежде всего мужчиной. И ни его задиристость, ни самомнение ничего не меняли в отношении к нему Гвен. К тому же он умел быть нежным и на пылкую страсть отзывался не менее пылко уж Гвен ли этого не знать. Она еще не встречала мужчины, от которого ей бы так хотелось иметь ребенка. И при мысли об этом у нее сладко защемило сердце.      Ставя микрофон на место в переднем салоне, она заметила, что движение самолета замедлилось, - значит, они уже подрулили к взлетной полосе.      Истекали последние минуты, когда еще можно подумать о чем-то своем, потом долгие часы она не будет принадлежать себе. Когда они поднимутся в воздух, не останется времени ни для чего, кроме работы. Помимо выполнения своих непосредственных обязанностей по обслуживанию пассажиров первого класса, Гвен должна еще руководить остальными четырьмя стюардессами. На многих международных линиях ответственными за работу стюардесс назначают мужчин, но "Транс-Америка" поручала эти обязанности опытным стюардессам, таким как Гвен.      Самолет остановился. Гвен видны были в окно огни другого самолета впереди; еще несколько машин выстроились цепочкой сзади. Передний самолет уже выруливал на взлетную полосу. Рейс два следовал за ним. Гвен опустила откидное сиденье и пристегнулась ремнем. Остальные стюардессы тоже сели на свои места.      Снова промелькнула в голове все та же щемящая мысль: ребенок Вернона. И снова все тот же неотвязный вопрос: аборт или... Да или нет? Быть или не быть ребенку?.. Самолет вырулил на взлетную полосу. Оставить ребенка или сделать аборт?.. Шум двигателей нарастал, переходя в рев. Машина устремилась вперед. Через несколько секунд они поднимутся в воздух... Да или нет? Даровать жизнь или обречь насмерть? Как сделать выбор между любовью и повседневной реальностью, между чувством и здравым смыслом?      Обстоятельства сложились так, что Гвен Мейген могла бы не делать последнего объявления относительно уменьшения шума двигателей.      Пока они катили по рулежной дорожке, Энсон Хэррис сказал Вернону Димиресту:      - Я сегодня не намерен выполнять требования насчет шума.      Вернон Димирест, только что вписавший в журнал полученный по радио маршрут полета, - обязанность, обычно выполняемая первым пилотом, кивнул.      - Правильно, черт побери. Я бы тоже плюнул на них.      Большинство пилотов этим бы и ограничилось. Однако Димирест в соответствии со своим педантичным нравом, пододвинул к себе бортовой журнал и в графе "Примечания" записал: "ПШМ (противошумовые меры) не соблюдены. Основание: погода, безопасность".      В дальнейшем эта запись могла привести к осложнениям, но Димирест только приветствовал такого рода осложнения и готов был встретить их с открытым забралом.      Огни в салоне были притушены. Предполетная проверка закончена.      Временный затор в движении оказался им на руку: они вырулили на взлетную полосу два-пять быстро, без задержек, с которыми пришлось столкнуться в этот вечер многим самолетам. Но позади них уже снова создавался затор, цепочка ожидавших своей очереди самолетов росла, на рулежные дорожки один за другим выкатывали все новые машины.      По радио с командно-диспетчерского пункта непрерывным потоком поступали указания наземного диспетчера рейсовым самолетам различных авиакомпаний:      "Юнайтед Эйрлайнз", "Истерн", "Америкен", "Эр-Франс", "Флаинг тайгер", "Люфтганза", "Браниф", "Континентл", "Лейк-Сентрал", "Дельта", "ТВА", "Озарк", "Эйр-Канада", "Алиталия" и "Пан-Америка". Перечень пунктов назначения звучал так, словно диспетчер листал страницы индекса географического атласа мира.      Дополнительное топливо, затребованное Энсоном Хэррисом на случай, если в предвзлетный период они истратят больше обычного, в конце концов оказалось неизрасходованным. Но даже при таком количестве топлива их общая загрузка по подсчет там, которые второй пилот Джордан только что произвел - и еще не раз произведет и сегодня, и завтра перед посадкой, - не превышала взлетной нормы.      Оба пилота - и Димирест и Хэррис - настроились на волну наземного диспетчера.      На взлетной полосе два-пять прямо перед ними самолет "Бритиш Оверсиз Эйруэйз" получил разрешение подняться в воздух. Он двинулся вперед, сначала медленно набирая скорость, затем все быстрее и быстрее. Мелькнули голубая, золотая, белая полосы - цвета британской авиакомпании - и скрылись в вихре снежной пыли и черного выхлопного дыма. И тотчас вслед за этим раздался размеренный голос диспетчера:      - "Транс-Америка", рейс два, выруливайте на взлетную полосу два-пять и ждите. На полосу один-семь левую садится самолет.      Полоса один-семь левая пересекала полосу два-пять. Одновременное пользование обеими полосами несомненно таило в себе опасность, но опытные диспетчеры умели так разводить взлетающие и идущие на посадку самолеты, что в точке пересечения никогда не могло оказаться двух самолетов сразу и вместе с тем не терялось зря ни секунды драгоценного времени. Пилоты, слыша по радио, что обе полосы находятся в работе, и учитывая опасность столкновения, со скрупулезной точностью выполняли все указания диспетчеров.      Вглядевшись в снежную вьюгу, Димирест различил огни снижающегося самолета.      Энсон Хэррис быстро и умело вывел машину на полосу два-пять и нажал кнопку своего микрофона.      - Говорит "Транс-Америка", рейс два. Вас понял. Вырулился и жду. Вижу идущий на посадку самолет.      Садившийся самолет еще не успел пронестись над их взлетной полосой, как снова раздался голос диспетчера:      - "Транс-Америка", рейс два, взлет разрешаю. Давай, давай, друг.      Последние слова не входили в диспетчерскую формулу, но для пилотов и диспетчеров они означали одно и то же: "Ну же, взлетайте, черт побери!      Еще один самолет идет на посадку". Уже мелькнули в опасной близости от земли чьи-то чужие огни, стремительно приближавшиеся к полосе один-семь.      Энсон Хэррис не стал медлить. Он нажал на педали тормозов, затем сдал все четыре сектора газа вперед почти до упора, давая двигателям полную тягу.      - Уравняйте тягу, - распорядился он; Димирест между тем подобрал положение секторов, при котором все четыре двигателя получали топливо поровну; ровное гудение их постепенно переходило в грозный рев. Хэррис отпустил тормоза, и 731-ТА рванулся с места.      Вернон Димирест передал на КДП:      - "Транс-Америка", рейс два, пошел на взлет, - и тут же отдал от себя штурвал, в то время как Хэррис, левой рукой управляя носовым колесом, правой взялся за секторы газа.      Самолет набирал скорость. Димирест крикнул:      - Восемьдесят узлов1! Хэррис кивнул. Бросив носовое колесо, взялся за штурвал. В снежном вихре промелькнули огни взлетной полосы. На скорости сто тридцать узлов Димирест - в соответствии с произведенным заранее расчетом - сообщил Энсону Хэррису, что критическая скорость, при которой еще можно отменить взлет и остановить лайнер в пределах взлетной полосы, достигнута. Превысив эту скорость, самолет мог идти только на взлет... Но вот он уже перешел за эту грань и продолжал набирать скорость. Пересечение взлетных полос осталось позади, справа сверкнули огни идущего на посадку самолета - еще мгновение, и он пересечет полосу в том месте, где только что был их лайнер. Риск плюс точный расчет снова оправдали себя; только пессимисты могут думать, что когда-нибудь такой риск... На скорости сто пятьдесят четыре узла Хэррис взял на себя штурвал. Носовое колесо приподнялось, самолет находился в положении отрыва от земли. Еще мгновение, и, набирая скорость, он поднялся в воздух.      - Убрать шасси, - приказал Хэррис.      Димирест протянул руку и толкнул вверх рычаг на центральной панели управления. Звук убираемого шасси прокатился дрожью по фюзеляжу, и створки люков, куда ушли колеса, со стуком захлопнулись.      Самолет быстро набирал высоту - он уже поднялся на четыреста футов над землей. Еще несколько секунд, и он уйдет в ночь, в облака.      - Закрылки на двадцать градусов.      Выполняя команду пилотирующего, Димирест перевел селектор с отметки тридцать на двадцать. Когда закрылки, облегчая набор скорости, слегка приподнялись, самолет на какой-то миг "просел", и возникло ощущение падения как бы в воздушную яму.      - Закрылки убрать.      Теперь закрылки были полностью убраны.      Димирест мысленно отметил для своего последующего рапорта, что ни разу за время взлета он ни в чем не мог упрекнуть Энсона Хэрриса, безупречно поднявшего лайнер в воздух. Да ничего другого он от него и не ждал.      Несмотря на все свои недавние придирки, Вернон Димирест знал, что Хэррис пилот экстра-класса, столь же пунктуальный в работе, как он сам. Именно поэтому Димирест предвкушал, что сегодняшний ночной перелет в Рим будет легким и приятным.      Прошло всего несколько секунд с тех пор, как они оторвались от земли.      Продолжая забираться все выше, самолет пролетел над краем взлетного поля; огни аэродрома уже едва приметно мерцали сквозь снежную пелену. Энсон Хэррис перестал глядеть в окно и сосредоточил все свое внимание на приборах.      Второй пилот Сай Джордан, наклонившись вперед со своего кресла бортмеханика, взялся за секторы газа, чтобы уравнять тягу всех четырех двигателей.      В облаках сильно болтало - начало полета не могло доставить пассажирам особого удовольствия. Димирест выключил световое табло "не курить", оставив табло "Пристегните ремни" гореть до тех пор, пока лайнер не достигнет высоты, на которой прекратится болтанка. Тогда либо сам Димирест, либо Хэррис сделают обращение к пассажирам. Пока им было не до этого, сейчас пилотирование самолета приковывало к себе все внимание.      Димирест доложил по радио на КДП:      - Делаем левобортовой вираж, курс один-восемь-ноль; высота - тысяча пятьсот футов.      Он заметил усмешку, пробежавшую по губам Энсона Хэрриса при словах "левобортовой вираж" вместо обычного "левый вираж". Димирест выразился правильно, но не по уставу. Это была его собственная, димирестовская, манера выражаться. Такого рода словечки были в ходу у многих пилотов-ветеранов - в них проявлялось их бунтарство против бюрократического языка командно-диспетчерских пунктов, который в современной авиации стал считаться как бы обязательным для всего летного состава. Диспетчеры нередко узнавали того или иного пилота по таким вот словечкам.      Несколько секунд спустя рейс два получил по радио разрешение подняться на двадцать пять тысяч футов. Димирест подтвердил прием; Энсон Хэррис продолжал набирать высоту. Еще несколько минут, и они вырвутся на простор, высоко над снежным бураном, туда, где тишина и звезды. ***      Слова "левобортовой вираж" не прошли незамеченными на земле - их услышал Кейз Бейкерсфелд.      Кейз возвратился в радарную часа полтора назад. До этого он некоторое время провел в гардеробной, совершенно один, перебирая в уме прошлое и укрепляясь в принятом решении, а рука его то и дело машинально нащупывала в кармане ключ от номера в гостинице "О'Хейген". Помимо этого все его внимание было сосредоточено на экране радара. Сейчас он осуществлял контроль за передвижением самолетов, прибывших с востока, и работа его требовала максимального внимания.      Рейс два не попадал непосредственно в сферу его наблюдений. Однако другой диспетчер находился от него всего в нескольких футах, и в промежутке между двумя своими приемами Кейз уловил знакомое выражение "левобортовой вираж" и узнал голос Вернона. До этой минуты Кейз понятия не имел о том, что Вернон Димирест летит сегодня куда-то, да и не мог этого знать. Кейз никогда не был особенно близок с Верноном, хотя таких трений, как у них с Мелом, между Кейзом и Димирестом не было.      Вскоре после того, как самолет, вылетавший рейсом "Золотой Аргос", поднялся в воздух, Уэйн Тевис, главный диспетчер радарной, подъехал на своем кресле к Кейзу.      - Пять минут передышки, старик, - сказал он. - Я тебя подменю. К тебе твой брат пожаловал.      Сняв наушники, Кейз обернулся и различил в углу в полумраке фигуру Мела. А он так надеялся, что Мел сегодня не придет. Кейз боялся, что ему трудно будет выдержать напряжение этой встречи. Но внезапно он почувствовал, что рад приходу Мела. Они с братом всегда были друзьями, и, конечно, они должны проститься, хотя Мел и не будет знать, что это прощанье... Вернее, поймет это только завтра.      - Привет! - сказал Мел. - Шел мимо, решил - загляну. Как дела?      Кейз пожал плечами.      - Да вроде все в порядке.      - Выпьешь кофе? - Мел по дороге прихватил с собой из ресторана две порции кофе в бумажных стаканчиках. Он протянул один стаканчик Кейзу, другой поднес к губам.      - Спасибо. - Кейз был благодарен брату и за кофе и за передышку.      Теперь, оторвавшись хотя бы ненадолго от экрана, он ощутил мгновенное облегчение - напряжение, нараставшее в нем за последний час, стало спадать. Он заметил - словно смотрел со стороны, - что его рука, державшая стаканчик с кофе, дрожит.      Мел окинул взглядом радарную. На Кейза он старался не смотреть: слишком взволновало его напряженное выражение осунувшегося лица и эти круги под глазами. Кейз сильно изменился за последние месяцы, а сегодня, подумалось Мелу, выглядел особенно плохо.      Все еще продолжая думать о брате, Мел мотнул головой, указывая на сложное оборудование радарной.      Интересно, что сказал бы старик, если бы попал сюда.      "Старик" - это был их отец, Уолд Бейкерсфелд по прозвищу Бешеный, авиатор старой школы, летавший на открытых бипланах, неутомимый опрыскиватель посевов, ночной почтальон и даже парашютист. Последнее когда приходилось особенно туго с деньгами. Бешеный был современником Линдберга2, дружком Орвилла Райта3 и летал до конца своей жизни, оборвавшейся внезапно во время съемок трюкового полета в голливудском боевике: трюк закончился катастрофой, которая должна была произойти лишь на экране, а произошла в жизни. Случилось это, когда Мел и Кейз были еще подростками, но "бешеный" папаша успел внушить им, что для них не может быть жизни вне авиации, и, став взрослыми, они продолжали придерживаться этого взгляда. Отец не очень-то удружил своему младшему сыну, не раз думал потом Мел.      Кейз, не отвечая Мелу, только покачал головой, что, впрочем, не имело особого значения, так как вопрос был чисто риторический. Мел просто тянул время, обдумывая, как бы половчее подойти к тому, что больше всего занимало сейчас его мысли. В конце концов он решил действовать напрямик.      Понизив голос, он сказал:      - Кейз, ты нездоров, выглядишь скверно. Да ты и сам это знаешь, так к чему притворяться? Если позволишь, я с радостью тебе помогу. Что у тебя стряслось? Может, обсудим вместе? Мы ведь всегда были откровенны друг с другом.      - Да, - сказал Кейз, - так было всегда.      Он пил кофе, стараясь не глядеть на Мела.      Упоминание об отце, хотя и оброненное вскользь, странно взволновало Кейза. Он хорошо помнил Бешеного: добывать деньги отец никогда не умел, и семья Бейкерсфелдов постоянно сидела на мели, но детей своих он любил и охотно с ними болтал, особенно об авиации, что очень нравилось обоим его сыновьям. После смерти Бешеного Мел заменил Кейзу отца. На Мела во всем можно было положиться. Он обладал превосходным здравым смыслом, чего не хватало их отцу. Он всю жизнь заботился о Кейзе, но никогда не делал этого нарочито, никогда не перегибал палку, как это часто случается со старшими братьями, которые тем самым подавляют чувство собственного достоинства у подростков.      Мел всем делился с Кейзом и даже в пустяках был к нему внимателен и чуток. Так оно оставалось и по сей день. Вот и сейчас - принес кофе, подумал Кейз, но тут же остановил себя: нечего распускать слюни из-за чашки кофе только потому, что это последнее свидание. Мелу не спасти его от одиночества и мучительного чувства вины. Даже Мел не в состоянии вернуть к жизни маленькую Валери Редферн и ее родителей.      Мел кивком показал на дверь, и они вышли в коридор.      - Послушай, старина, - сказал Мел, - тебе необходимо отключиться от всего этого... И, пожалуй, даже надолго. Может быть, не только отключиться, может быть, уйти отсюда совсем.      Кейз улыбнулся - первый раз за все время их разговора.      - Это тебе Натали напела.      - Натали способна мыслить очень здраво.      Какие бы затруднения ни испытывал сейчас Кейз, подумал Мел, ему явно повезло, что у него такая жена. Мысль о золовке привела Мелу на память его собственную жену, которая в это время находилась, по-видимому, где-то на пути в аэропорт. Нет, это нечестно - сравнивать свою супружескую жизнь с чужой. чтобы представить ее себе в невыгодном свете, подумал Мел. Однако порою от этого трудно удержаться. Отдает ли Кейз себе отчет в том, как удачно сложилась в этом отношении его жизнь, подумал Мел.      - И вот еще что, - сказал он. - Я никогда раньше не спрашивал тебя об этом, но, пожалуй, сейчас пришло время. Мне кажется, ты не рассказал мне всего, что произошло тогда в Лисберге... во время катастрофы. И, должно быть, ты не рассказывал этого никому, а я прочел все протоколы. Было там что-нибудь еще, о чем ты не упомянул?      - Было, - сказал Кейз после секундного колебания.      - Да, я это почувствовал. - Мел говорил осторожно, боясь произнести лишнее слово. Этот разговор мог иметь решающее значение для них обоих, и Мел это сознавал. - Но я рассуждал так: если бы ты хотел, чтобы я узнал больше, то сам бы мне рассказал, а раз ты молчишь, значит - не мое это дело. И тем не менее бывает так, что когда тебе кто-то очень дорог... как, например, брат... нельзя успокаиваться на том, что тебя это не касается: нельзя - даже если твоего вмешательства не хотят. И я пришел к выводу, что не стану больше оставаться в стороне. - Помолчав, он спросил мягко:      - Ты меня слушаешь?      - Да, - сказал Кейз, - я тебя слушаю. - А сам думал: можно ведь положить конец этому разговору - он же бесцелен. И, вероятно, надо сделать это сразу, сейчас. Извиниться, сказать, что ему необходимо вернуться в радарную. Мел решит, что можно будет продолжить разговор позже, он ведь не знает, что никакого "позже" не будет.      - В тот день в Лисберге, - настойчиво повторил Мел. - То, о чем ты никогда не говорил, - это имеет отношение к тому, как ты себя теперь чувствуешь, к тому, что с тобой происходит? Имеет, да?      Кейз покачал головой.      - Оставим это, Мел. Прошу тебя!      - Значит, я прав. Значит, одно к другому имеет отношение, так ведь?      Какой смысл возражать против очевидности, подумал Кейз.      - Да.      - Ты не хочешь рассказать мне? Но тебе же придется рано или поздно поделиться с кем-то. - Голос Мела звучал просительно и вместе с тем настойчиво. - Ты не можешь вечно жить с этим - что бы оно ни было, - вечно носить это в себе. С кем же тебе лучше поделиться, как не со мной? Я пойму.      Ты не можешь носить это в себе... С кем же тебе лучше поделиться, как не со мной?      Кейзу казалось, что голос брата доносится к нему из какой-то дальней дали, словно с другой стороны глубокого, гулкого ущелья, и даже лицо брата словно бы отодвинулось куда-то далеко-далеко. И там, на той стороне ущелья, были еще другие люди - Натали, Брайан, Тео, Перри Юнт, старые друзья Кейза, с которыми он уже давно потерял связь. Но только Мел, единственный из всех, тянулся к нему оттуда, из этой дали, пытался перекинуть мост через разделявшую их пропасть. Однако пропасть была очень уж широкая. Кейз долго, слишком долго был одинок.      И все же...      Кейз спросил, и собственный голос показался ему чужим:      - Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе об этом здесь? Сейчас?      - А почему бы нет? - решительно сказал Мел.      И правда: почему бы нет? Что-то пробуждалось в душе Кейза - желание излить свою боль, даже если это ни к чему не приведет, ничего, ничего не изменит... Но так ли это? Ведь для чего-то придумана же исповедь, катарсис, покаяние, отпущение грехов. Только в том-то и суть, что исповедь приносит избавление, искупление, а для Кейза искупления нет и не может быть - никогда. По крайней мере, так он чувствует... Но теперь ему уже хотелось узнать, что же скажет Мел.      Что-то поднималось со дна души Кейза, что-то глубоко запрятанное там.      - Никакой особой причины скрывать это у меня нет, - с расстановкой произнес он. - Почему бы действительно не рассказать тебе? Это не займет много времени.      Мел промолчал. Инстинкт подсказывал ему, что одно неверное слово может изменить настроение Кейза, спугнуть признание, которого Мел так долго ждал, которое он так стремился услышать. Мел думал: если только ему удастся узнать, что мучает Кейза, может быть, они вдвоем сумеют сладить с этим. И, судя по виду брата, нужно, чтобы это произошло как можно скорей.      - Ты читал протоколы, - сказал Кейз. Голос его звучал тускло. - Ты только что сам это сказал. Тебе известно почти все, что случилось в тот день.      Мел молча кивнул.      - Только одного ты не знаешь, и никто не знает, кроме меня; об этом не говорилось на расследовании, а я думаю об атом день и ночь... - Кейз умолк. Казалось, он больше ничего не скажет.      - Бога ради! Ради самого себя, ради Натали, ради меня - дальше!      - Да-да, сейчас, - сказал Кейз.      Он начал описывать то утро в Лисберге, полтора года назад, - обстановку в воздухе, когда он ушел в туалет. Старшим по их группе был тогда Перри Юнт, а непосредственно на месте Кейза остался стажер. "Сейчас, - подумал Кейз, - я признаюсь ему, как замешкался в туалете, как вернулся на место с опозданием и своей небрежностью и отсутствием чувства ответственности погубил людей, скажу, что вся трагедия Редфернов произошла исключительно по моей вине, а винили в ней других". Теперь, когда Кейз получил наконец возможность облегчить душу признанием, сделать то, к чему так давно стремился, он почувствовал вдруг, что ему становится легче.      Мел слушал.      Внезапно в конце коридора распахнулась дверь. Раздался голос руководителя полетов:      - Мистер Бейкерсфелд!      Руководитель полетов направлялся к ним, шаги его гулко звучали в коридоре.      - Мистер Бейкерсфелд, вас разыскивает лейтенант Ордвей. И пульт управления снежной командой. Просят вас связаться с ними. Привет, Кейз, добавил он.      Мелу захотелось крикнуть, приказать ему замолчать, попросить, чтобы они все повременили, оставили его вдвоем с Кейзом еще хоть немного. Но он знал, что теперь это уже ничего не даст. При первых же звуках голоса руководителя полетов Кейз умолк на середине слова - мгновенно, словно кто-то нажал кнопку и выключил звук.      Кейз так и не успел повиниться перед братом в том, что считал своим преступлением. Машинально отвечая на приветствие руководителя полетов, он думал с удивлением: зачем вообще он пошел на этот разговор? Чего он надеялся достигнуть? Ведь ничего нельзя исправить и ничего нельзя забыть.      Никакое признание - независимо от того, кому он его сделает, - не может убить память. Призрачная надежда искупить вину на миг забрезжила было перед ним, и он сделал попытку за нее ухватиться. Но все это пустой самообман. Быть может, даже лучше, что их разговору помешали.      И снова Кейз почувствовал свое одиночество - он был закован в него, как в невидимую броню. Снова он был один на один с неотвязными мыслями, а у них была своя тайная камера пыток, куда никто, даже его брат, не имел доступа.      Оттуда, из этой камеры пыток - вечных, нескончаемых пыток, - путь к спасению был только один. И он уже избрал для себя этот путь и пойдет по нему до конца.      - По-моему, ваше присутствие не помешало бы им там, Кейз, - сказал руководитель полетов.      Это был упрек в самой мягкой форме. Кейз сегодня уже позволил себе одну передышку, а каждая его отлучка из радарной неизбежно повышала нагрузку, ложившуюся на остальных. Вместе с тем это служило напоминанием Мелу - быть может, даже бессознательным, - что ему, как управляющему аэропортом, надлежит находиться не здесь.      Кейз сдержанно поклонился и что-то пробормотал. Мел беспомощно смотрел вслед удалявшемуся брату. Он услышал от него достаточно, чтобы понять: необходимо во что бы то ни стало узнать больше. Когда и как можно будет теперь это сделать? - думал он. Минуту назад ему удалось прорвать замкнутость Кейза, его скрытность. Может ли повториться такое? Чувство безнадежности охватило Мела.      Сегодня уж, во всяком случае, он ничего больше от Кейза не добьется.      - Очень сожалею, мистер Бейкерсфелд. - Словно прочитав мысли Мела, руководитель полетов развел руками. - Стараешься для общего блага. Это не всегда просто.      - Я понимаю. - Мел с трудом подавил вздох. Что поделаешь, остается только надеяться, что такой случай еще представится, а пока что - за дело.      - Пожалуйста, повторите, кто меня искал? - попросил Мел.      Руководитель полетов повторил.      Мел не стал звонить по телефону, а спустился этажом ниже и зашел к Дэнни Фэрроу. Тот по-прежнему сидел за пультом управления снежном командой.      Мелу пришлось решить вопрос о том, чью стоянку самолетов - какой из конкурирующих авиакомпаний - следует расчистить в первую очередь; затем он осведомился, как обстоит дело с блокированной полосой три-ноль. Там пока все было без перемен, если не считать того, что прибыл Патрони и взял на себя руководство по освобождению взлетно-посадочной полосы три-ноль, все еще заблокированной "боингом-707" компании "Аэрео-Мехикан". Патрони только что доложил по радио, что предпринимает новую попытку убрать самолет и надеется осуществить это в течение часа. Патрони пользовался репутацией первоклассного аварийного механика, и Мел решил, что задавать ему лишние вопросы ни к чему.      Занимаясь этими делами, Мел вспомнил, что его просили связаться с лейтенантом Ордвеем. Видимо, лейтенант находился где-то в здании аэровокзала, и Мел велел разыскать его и соединить их по радио. Через несколько секунд он услышал голос Ордвея. Мел думал, что лейтенант хочет сообщить ему что-то по поводу медоувудской делегации, но его предположение не оправдалось.      - Народ из Медоувуда все продолжает прибывать, - сообщил Нед Ордвей в ответ на вопрос Мела. - Но они ведут себя смирно и пока что не спрашивали про вас. Я вам сообщу, если они потребуют свидания с вами.      Выяснилось, что лейтенант звонил по поводу какой-то женщины, которую задержал один из его полицейских. Женщина бесцельно бродила по центральному залу и плакала.      - Мы не могли добиться от нее толку, но она не совершила ничего недозволенного, и мне не хотелось препровождать ее в отделение. У нее и без того очень расстроенный вид.      - Что вы сделали?      - Здесь сейчас не так-то легко отыскать спокойный уголок... - Голос Ордвея звучал несколько смущенно. - Так что я усадил ее в вашей приемной. А потом стал разыскивать вас, чтобы предупредить.      - Хорошо. Вы оставили ее одну?      - С ней был один из наших людей, но, возможно, уже ушел. Она же совершенно безобидна, за это я ручаюсь. Мы скоро к ней наведаемся.      - Я сейчас вернусь к себе, - сказал Мел. - Посмотрим, будет ли от меня какой-нибудь толк.      "Смогу ли я больше преуспеть в разговоре с посторонней женщиной, чем с родным братом? - подумал он. - Как бы не получилось еще хуже". Мысль о том, что Кейз был так близок к признанию, все еще не давала Мелу покоя.      - А вы узнали, как зовут эту женщину? - спросил он, помолчав.      - Да, это мы узнали. Что-то испанское, минуточку, я записал. Наступила пауза, потом снова раздался голос лейтенанта Ордвея:      - Герреро. Ее зовут миссис Инес Герреро. ***      - Вы хотите сказать, что миссис Квонсетт находится на борту рейса два? - недоверчиво спросила Таня Ливингстон.      - Боюсь, что именно так, миссис Ливингстон. Старушка небольшого роста, по внешности точь-в-точь, как вы ее описываете, - сказал контролер, производивший посадку на рейс два. Он, Таня Ливингстон и Питер Кокли, все еще не оправившийся от поражения, нанесенного ему его подопечной - миссис Адой Квонсетт, находились в кабинете управляющего пассажирскими перевозками.      Контролер явился сюда минуту назад, после того как Кокли передал по телефону на все выходы к самолетам "Транс-Америки" сообщение по поводу неуловимой миссис Квонсетт, так его одурачившей.      - Мне просто и в голову не пришло, что тут какой-то обман, - сказал контролер. - Мы и других провожающих пускали сегодня к самолетам, и все вернулись. Ведь нагрузка-то была ужас какая, - добавил он в свое оправдание. - Мне пришлось работать за двоих, вот только вы и помогли немного. Людей не хватает. Да вы и сами знаете.      - Знаю, - сказала Таня. Она вовсе не собиралась перекладывать на кого-то свою вину. Если уж кто и был виноват в том, что произошло, так только она.      - Не успели вы уйти, миссис Ливингстон, как появилась эта старушка и залепетала что-то насчет своего сына... Он, видите ли, бумажник забыл.      Даже показала мне этот бумажник. Но так как, по ее словам, в нем были деньги, я сказал, чтобы она передала его сама.      - Она на это и рассчитывала. Она систематически проделывает такие штуки.      - Я ведь этого не знал, потому и пропустил ее к самолету. Больше я о ней и не вспомнил, пока не позвонили по телефону.      - Она вас одурачила, - сказал Питер Кокли и покосился на Таню. - И меня тоже.      - Нипочем бы не поверил. Даже и сейчас как-то не верится. - Агент с сомнением покачал головой. - Но только она на борту, это уж как пить дать.      - Он рассказал, что число пассажиров разошлось с количеством проданных билетов. Но инспектор, наблюдавший за погрузкой, решил не задерживать из-за этого вылет.      - Значит, они, видимо, уже взлетели, - быстро сказала Таня.      - Да, они уже в воздухе. Я проверил, когда шел сюда. А даже если еще и не взлетели, все равно вряд ли повернули бы обратно, особенно в такую ночь.      - Да, они бы не повернули. - И трудно представить себе, подумала Таня, чтобы самолет изменил курс и возвратился в аэропорт из-за миссис Ады Квонсетт. Куда дешевле и проще свозить миссис Квонсетт в Рим и обратно: ведь если бы они решили вернуться и высадить "зайца", это удовольствие обошлось бы им, кроме потери времени, еще в несколько тысяч долларов. - У них будет посадка для заправки?      Таня знала, что иногда самолеты трансатлантических рейсов совершают непредусмотренные заправочные посадки в Монреале или Ньюфаундленде. Тогда можно было бы снять миссис Квонсетт с самолета и лишить ее удовольствия прокатиться в Италию.      - Я запрашивал контору компании, - сказал контролер. - Нет, они летят прямо. Без посадки.      - Черт бы побрал эту старуху! - воскликнула Таня.      Итак, Ада Квонсетт слетает в Италию и обратно; там наверняка получит ночлег и питание - и все за счет компании. Да, она недооценила решимость старушки любой ценой помешать им отправить ее обратно на Западное побережье, сердито думала Таня. И кроме того, она ошиблась, предположив, что миссис Квонсетт будет стремиться попасть только в Нью-Йорк.      Таня вынуждена была признаться себе, что из этого состязания на сообразительность миссис Квонсетт вышла победительницей. С необычным для нее ожесточением Таня пожелала, чтобы авиакомпания в виде исключения притянула миссис Квонсетт к ответственности. Но она знала, что этого не произойдет.      Питер Кокли начал было что-то говорить, но Таня оборвала его:      - А, замолчите!      Кокли и контролер ушли, и через несколько минут управляющий перевозками вернулся к себе в кабинет. УП - Берт Уэзерби - напористый, неутомимый человек, которому уже давно перевалило за сорок, прошел нелегкий путь, начав с приемщика багажа. Обычно довольно обходительный, с живым чувством юмора, сегодня он был раздражителен и придирчив - трехдневное напряжение давало себя знать. Он нетерпеливо выслушал сообщение Тани, которая постаралась всю ответственность взять на себя, лишь вскользь упомянув об оплошности Кокли.      Взлохматив рукой редкие седеющие волосы, Уэзерби сказал:      - Приятно отметить, что вы не отправили с этим самолетом всех желающих прокатиться в Европу. Вот такие недосмотры и ставят нам палки в колеса. Помолчав, он добавил резко:      - Вы прошляпили, вы и расхлебывайте. Свяжитесь с КДП, попросите их поставить командира рейса два в известность о случившемся. Что он предпримет, меня не касается. Я бы лично вышвырнул эту старую каргу за борт на высоте тридцать тысяч футов. Впрочем, это его дело. Кстати, кто там командир корабля?      - Капитан Димирест.      Управляющий перевозками застонал.      - Только этого не хватало. Вот уж кто будет доволен, что. мы так опростоволосились. Тем не менее предложите ему препроводить старуху под охраной в полицейское отделение. Если итальянская полиция захочет посадить ее за решетку, тем лучше. После этого свяжитесь с представителем нашей компании в Риме. Ему придется заняться этой дамочкой, когда она туда прилетит, и будем надеяться, что его помощники окажутся более толковыми, чем мои.      - Будет исполнено, сэр, - сказала Таня.      И принялась было рассказывать о том, что таможенный инспектор Стэндиш заметил какого-то подозрительного субъекта с чемоданчиком, улетавшего тем же рейсом два. Но Уэзерби прервал ее на середине фразы:      - Бросьте вы! Чего хотят таможенники - чтобы мы выполняли за них работу? Плевать мне на то, что он там провозит: это не наша забота. Если таможенников интересует, что у него в чемоданчике, пускай попросят итальянскую таможню проверить, а нас это не касается. Не стану я, черт возьми, задавать неуместные и, быть может, оскорбительные вопросы пассажиру, честно заплатившему за свой билет.      Таня медлила. Мысль об этом пассажире с чемоданчиком почему-то не давала ей покоя, хотя сама она не видела его в глаза. Ей приходилось слышать о таких случаях, когда... Такое предположение нелепо, разумеется...      - Я все думаю, - проговорила она, - а что, если у него там вовсе не контрабанда...      Но управляющий перевозками резко оборвал ее:      - Я уже сказал: нас это не касается.      Таня вышла.      Вернувшись к себе, она села за стол и начала составлять радиограмму командиру рейса два капитану Димиресту о безбилетной пассажирке миссис Аде Квонсетт.    Глава 2      Синди Бейкерсфелд откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Она ехала на такси в аэропорт и даже не замечала - впрочем, ей это было безразлично, - что метель все еще метет и такси ползет еле-еле из-за постоянных заторов. Синди не спешила. Чувство физического довольства, даже блаженства ("Кажется, это называется эйфория", - промелькнуло у нее в голове) разливалось по ее телу.      Синди вспоминала Дерика Идена.      Дерика Идена, с которым она встретилась на благотворительном коктейле; Дерика Идена, который принесен тройную порцию американского виски (она к нему почти не притронулась) и тут же (а у него было с ней лишь шапочное знакомство) сделал вполне недвусмысленное предложение без малейшего намека на романтику; Дерика Идена - второразрядного репортера "Санди-таймс";      Дерика Идена - с его небрежными манерами, потрепанной физиономией, чудовищным помятым костюмом (а его видавший виды, грязный и внутри и снаружи "шевроле"!); Дерика Идена, подцепившего Синди на крючок в такую минуту, когда ей было на все наплевать, когда ей нужен был мужчина, любой мужчина, пусть даже самый никудышный; Дерика Идена, неожиданно оказавшегося самым восхитительным, самым утонченным любовником, с которым не шел в сравнение ни один из тех, с кем Синди прежде была близка.      О нет, так у нее еще не было ни с кем, никогда! О боже, боже, думала Синди. Если достижимо на земле совершенное чувственное блаженство, то она его испытала сегодня вечером. И теперь, узнав, что такое Дерик Иден, дорогой Дерик! - она уже мечтала о новой встрече с ним, о частых встречах... И какое это счастье - сознавать, что и он (Синди в этом ни минуты не сомневалась) мечтает сейчас о встрече с ней.      Откинувшись на спинку сиденья, Синди перебирала в памяти все, что произошло с ней за последние два часа.      В этом своем чудовищном, старом "шевроле" Дерик привез ее из ресторана отеля "Лейк Мичиган" в небольшую гостиницу неподалеку от Мерчендайз-Март.      Швейцар окинул автомобиль презрительным взглядом, но Дерик Иден, кажется, даже и не заметил этого, а в вестибюле их встретил ночной администратор.      Синди поняла, что один из телефонных звонков Дерика был сюда, к нему.      Никаких формальностей, никакой регистрации: ночной администратор прямо провел их в комнату на одиннадцатом этаже. Оставил им ключ, коротко пожелал "доброй ночи" и ушел.      Комната была не слишком уютная, но чистая; мебель старомодная, довольно строгая, со следами от потушенных сигарет. Двуспальная кровать. На столике возле кровати - неоткупоренная бутылка шотландского виски, содовая вода" лед. На подносе карточка с надписью: "С лучшими пожеланиями от администрации". Дерик Иден поглядел на карточку и сунул ее в карман.      Когда потом Синди спросила его про эту карточку, он сказал:      - Случается, гостиница оказывает представителям прессы услуги. Причем мы не берем на себя никаких обязательств: газета на это не пойдет. Но иногда репортер или какой-нибудь сотрудник газеты может в своем репортаже упомянуть для рекламы данную гостиницу или наоборот: в случае какого-нибудь неприятного происшествия, скажем, со смертельным исходим, а они боятся этого как чумы, - обойти название гостиницы молчанием.      Повторяю, никаких обязательств с нашей стороны. Просто мы делаем, что можем.      Они выпили, немножко поболтали, снова выпили, и Дерик стал ее целовать.      Очень скоро она вдруг почувствовала, какие у него необыкновенные ласковые руки: сначала он долго, нежно перебирал ее волосы, отчего у нее вдруг заколотилось сердце и мурашки побежали по всему телу; потом медленно, о, как медленно... руки скользнули ниже, и тут у Синди внезапно возникло предчувствие чего-то необычайного...      Он начал раздевать ее - с деликатностью, казалось, совсем ему не свойственной, - и она услышала его шепот: "Не надо спешить, Синди, нам будет хорошо..." Но когда они уже лежали в постели, Синди, охваченная блаженной, теплой истомой ("Вам будет тепло", - пообещал он ей в автомобиле), вдруг утратила выдержку и воскликнула: "Ну же, ну, прошу тебя, прошу, я больше не могу!" Но он был упрям, настойчив, хотя и нежен.      "Нет, можешь, можешь. Ты должна, Синди". И она подчинилась, самозабвенно отдав себя ему во власть, и он повел ее - словно ребенка за руку медленно, шаг за шагом к блаженному краю пропасти, порой замедляя шаг, порой отступая, и тогда ей казалось, что они, растворившись друг в друге, плавают высоко над землей. И снова на шаг ближе к краю, но нет, еще нет, и весь путь повторяется снова, и сладкая мука почти непереносима, и наконец оба мгновенно достигают края, и симфония страсти, в едином слитном аккорде идет крещендо, подобная гимну. И Синди кажется: если бы можно было по желанию избирать себе конец жизни, она сейчас приказала бы сердцу не биться. Ведь такое мгновение не повторится никогда.      Впоследствии Синди оценила в Дерике еще одно качество - полное отсутствие какого бы то ни было притворства. Минут черед десять, когда сердце Синди перестало колотиться так бешено и дыхание сделалось ровнее, Дерик приподнялся на локте, закурил сигарету, дал закурить ей и сказал:      "А мы с тобой можем показать класс, Синди. - Он усмехнулся. - Нужно поскорее сыграть ответный матч и потом повторять их почаще".      Синди расценила это как двоякое признание: то, что произошло, лежит в области чистой физиологии, их соединило чувственное влечение, не больше, и не следует притворяться друг перед другом, будто это не так; и вместе с тем, достигнув редкого, абсолютного слияния в страсти, они открыли, что в сексуальном отношении созданы друг для друга. Отсюда вывод: они должны оберегать тайно обретенный ими райский сад и посещать его по первому зову.      Такое положение вещей вполне устраивало Синди.      Она не была уверена, что у нее с Дериком найдется много общего за пределами спальни, и, уж конечно, такой победой не похвастаешься в обществе. Особенно над этим не раздумывая, Синди инстинктивно чувствовала, что она больше потеряет, чем приобретет, если будет открыто появляться в сопровождении Дерика. К тому же он успел ей намекнуть, что его брак вполне прочен, хотя, как догадывалась Синди, в сексуальном отношении Дерик мог бы пожелать себе лучшего партнера. А тут Синди готова была искренне ему посочувствовать, так как сама находилась в таком же точно положении.      Словом, Дерик Иден был драгоценной находкой - только, имея с ним дело, не следовало вторгаться в область чувств. Что ж, Синди будет им дорожить.      Она решила не предъявлять слишком больших требований и не позволять себе слишком часто предаваться любовным утехам с Дериком. Встреча, подобная сегодняшней, оставляет такой след, что она долго будет жить одними воспоминаниями. Нужно делать вид, будто добиться свидания с ней не так-то просто, сказала она себе. Чтобы он томился без нее так же сильно, как она без него. Тогда эта связь может длиться годы.      И еще Синди с удивлением обнаружила, что встреча с Дериком как-то внутренне расковала ее.      Теперь, когда ее сексуальный аппетит мог быть сверх всякого ожидания удовлетворен на стороне, она могла легче, без предвзятости, сделать выбор между Мелом и Лайонелом Эркартом.      Ее брак с Мелом уже явно зашел в тупик. Они стали чужими друг другу и душой и телом. Ссоры вспыхивали между ними по любому поводу. Мела, по-видимому, уже ничто не интересовало, кроме его чертова аэропорта. И от этого их взаимное отчуждение росло с каждым днем.      Лайонел, который был во всем, за исключением постели, именно тем, что нужно, хотел жениться на ней и требовал развода.      К светским успехам Синди Мел относился с презрительным раздражением.      Тут он не только ничем не хотел ей помочь - он мешал.      Лайонел же занимал высокое положение в светских кругах Иллинойса, не видел ничего смешного в стараниях Синди вскарабкаться повыше и вполне готов был (и мог) прийти ей на помощь.      Однако до этой минуты Синди еще колебалась: пятнадцать лет брака с Мелом, воспоминания о том, как им было хорошо Друг с другом когда-то, были тому причиной. Она подсознательно продолжала надеяться, что прошлое - и прошлую страсть - еще можно вернуть. Теперь она поняла, что надежда эта призрачна.      Правда, в сексуальном отношении Лайонел, отнюдь не был находкой. Но и на Меле надо было теперь поставить крест. Если же пренебречь этой стороной вопроса (появление Дерика Идена, хорошего племенного жеребца из неизвестной конюшни, надежно укрытого от посторонних глаз, давало ей такую возможность), Лайонел сразу укладывал Мела на обе лопатки.      Синди выпрямилась и открыла глаза. Она не будет принимать окончательного решения, пока не переговорит с Мелом. Синди вообще не любила принимать решения и неизменно оттягивала это до последней минуты. А тут еще неосознанно мешало многое: дети, воспоминания о прожитых с Мелом годах - далеко не все ведь было плохо, и невозможно полностью вычеркнуть из сердца человека, которого ты когда-то пылко любила.      Такси уже давно выехало из предместья, но Синди только теперь придвинулась к окну, вглядываясь в темноту, стараясь определить, где они находятся. Ей это не удалось. В запотевшее окно виден был только снег и множество медленно двигавшихся автомобилей. Ей показалось, что они где-то на шоссе Кеннеди, - но где?      Она заметила, что шофер такси наблюдает за ней в зеркальце. Такси она взяла в стороне от гостиницы, из которой они с Дериком вышли порознь, придя к заключению, что с этого момента и впредь им следует проявлять осторожность. Впрочем, о чем бы она ни подумала сейчас, мысли ее возвращались к Дерику, и перед ней возникало его лицо.      - Это парк Портейдж, - сказал шофер. - Мы уже подъезжаем к аэропорту, теперь скоро.      - Очень хорошо.      - А машин туда катит - тьма-тьмущая. Им там, в аэропорту, тоже небось не сладко приходится в такую метель.      "А, черт с ними! - подумала Синди. - Все точно помешались на этом аэропорте, ни о чем другом говорить не могут". Но она промолчала.      У центрального входа в аэровокзал Синди расплатилась с шофером и поспешила скрыться за дверью, спасаясь от порывистого ветра, хлеставшего в лицо мокрым снегом. Она пробиралась сквозь толпу, стараясь обойти довольно большую группу людей, которые, должно быть, готовились к какому-то публичному выступлению, судя по тому, что один из них устанавливал микрофон. Негр-полицейский - Синди не раз видела его с Мелом разговаривал с несколькими людьми из этой группы, по-видимому, официальными ее представителями. Полицейский очень решительно тряс головой, с чем-то не соглашаясь. Синди не слишком все это интересовало ничто здесь вообще не могло всерьез заинтересовать ее, - и она пошла дальше, к административным помещениям.      Там во всех комнатах горел свет, хотя многие из них были пусты; не слышно было ни треска пишущих машинок, ни обычного гомона, как днем в рабочие часы. "Хоть у кого-то хватило здравого смысла уйти на ночь домой", - подумала Синди.      В приемной перед кабинетом Мела сидела какая-то женщина средних лет в темной поношенной одежде. Она примостилась на узеньком диванчике и невидящим взглядом смотрела прямо перед собой: казалось, она даже не заметила появления Синди. Глаза у нее были красные и опухшие от слез.      Должно быть, она блуждала где-то в самую метель, и одежда и туфли у нее промокли насквозь.      Синди скользнула по женщине равнодушным взглядом и прошла в кабинет. В кабинете никого не было. Синди села на стул и стала ждать. Прошло несколько минут; Синди закрыла глаза и снова предалась приятным воспоминаниям о Дерике Идене.      Минут десять спустя Мел стремительно вошел в кабинет - Синди заметила, что он прихрамывает сильнее, чем обычно.      - О! - Мел, казалось, был удивлен, увидев Синди, и, обернувшись, прикрыл за собой дверь. - Вот уж никак не думал, что ты в самом деле приедешь.      - Ты, конечно, предпочел бы, чтобы я не приезжала.      Мел покачал головой.      - Просто я по-прежнему считаю, что этим мы ничего не достигнем - во всяком случае, не достигнем того, что у тебя, по-видимому, засело в голове. - Он пытливо поглядел на жену, стараясь разгадать истинную цель ее приезда. Он уже давно привык к тому, что уразуметь побуждения Синди - дело довольно сложное, поскольку обычно они весьма далеки от того. чем могли показаться с первого взгляда. Вместе с тем он невольно отметил про себя, что сегодня она необыкновенно хороша, просто ослепительна, глаза так и сияют. Как жаль, что все это теперь уже не может его взволновать.      - В таком случае, не скажешь ли ты, что засело у меня в голове?      Он пожал плечами.      - Мне казалось, что тебе хочется затеять ссору. А на мой взгляд, у нас их достаточно бывает дома, чтобы устраивать еще и здесь.      - Вероятно, нам все-таки придется устроить и здесь, поскольку ты почти не бываешь дома.      - Я бывал бы дома чаще, если бы атмосфера там была более спокойной.      Вот, мы разговариваем всего несколько секунд, а уже начали цапаться, подумала Синди. По-видимому, мы просто не в состоянии разговаривать даже минуту, не переходя на личности.      Тем не менее она не удержалась и спросила:      - В самом деле? Обычно ты выставляешь другие причины. Ты вечно утверждаешь, что тебе абсолютно необходимо находиться в аэропорту - иной раз даже все двадцать четыре часа суток. Ведь тут же, судя по твоим словам, ежесекундно происходит что-то немыслимо важное.      - Сегодня это действительно так, - сухо сказал Мел.      - Но не всегда же?      - Ты хочешь знать, остаюсь ли я здесь иной раз потому, что предпочитаю не возвращаться домой? Да.      - Наконец-то ты хоть честно в этом признался.      - А когда я все-таки прихожу домой, ты непременно начинаешь тащить меня на какое-нибудь идиотское сборище, как, например, сегодня вечером.      Синди вспыхнула.      - Так, значит, ты с самого начала не собирался появляться там сегодня?      - Нет, собирался. Я же тебе сказал. Но...      - Вот именно "но". - Синди уже еле сдерживалась. - Но рассчитывал на то, что опять, как всегда, вовремя подвернется что-нибудь и ты сможешь увильнуть. И в то же время будешь иметь алиби, которое хотя бы для тебя будет выглядеть убедительным, поскольку меня ты уже ни в чем не убедишь. Я-то знаю, что ты притворщик и лгун.      - Потише, Синди!      - И не подумаю!      Они разъяренно глядели друг на друга.      Что же такое случилось с нами, думал Мел, как мы до этого дошли? Вздорим, пререкаемся, как дурно воспитанные подростки. Мелочные укоры, злобные подковырки, и сам он ведет себя ничуть не лучше Синди. Ссоры ведь принижают их обоих! Неужели так всегда бывает в совместной жизни, когда чувства начинают остывать? Помнится, кто-то сказал, что распадающийся брак выявляет все самое дурное в обоих супругах. У него с Синди так и получилось.      Он постарался взять себя в руки.      - Я не считаю себя ни лжецом, ни притворщиком. Но, возможно, ты отчасти права, что я рад любому поводу избавиться от светских развлечений, которых, как тебе известно, терпеть не могу. Но я это делаю бессознательно.      Синди молчала, и он заговорил снова:      - Можешь верить или не верить, но я действительно намеревался встретиться с тобой сегодня вечером - во всяком случае, предполагал. Возможно, на самом деле я вовсе этого и не хотел, как ты говоришь. Не знаю. Знаю только, что не я устроил этот снегопад, а когда он начался, тут уж стало твориться такое, что я - и это истинная правда - обязан был оставаться здесь. - Он кивком указал на дверь приемной. - Взять хотя бы, к примеру, эту женщину, которая дожидается там. Я должен принять ее и уже сказал об этом лейтенанту Ордвею. С ней, по-видимому, случилась какая-то беда.      - Беда случилась у твоей жены, - сказала Синди. - Эта женщина может и подождать.      Мел кивнул.      - Хорошо.      - Слишком далеко все зашло, - сказала Синди. - У нас с тобой. Не так ли?      Он ответил не сразу, боясь слишком поспешных решений и вместе с тем понимая, что раз уж вопрос поставлен ребром, было бы глупо отрицать истину.      - Да, - сказал он наконец. - Боюсь, что так.      Синди тотчас ухватилась за это.      - Если бы ты мог перемениться! Встать на мою точку зрения. Но нет: всегда, всю жизнь на первом плане ты - чего ты хочешь или не хочешь. Если бы ты мог считаться с тем, чего хочется мне...      - И шесть вечеров в неделю высиживать в черном галстуке, а седьмой вечер - в белом?      - Хотя бы и так, а почему бы и нет?      Щеки Синди пылали, она смотрела на Мела, властно вскинув голову. Мел любил ее такую - горячую, непокорную; даже если ее гнев бывал направлен против него, он невольно восхищался ею. Даже сейчас...      - Мне кажется, я могу сказать слово в слово то же самое, - ответил он.      - Если бы ты могла перемениться, ну и все такое прочее. К несчастью, люди не меняются - во всяком случае, не меняются в главном. Они только приспосабливаются. В этом, по-видимому, и заключается сущность брака - два человека приспосабливаются друг к другу.      - Этот процесс не должен быть односторонним.      - А у нас так и не было, что бы ты ни говорила, - сказал Мел. - Я старался приспособиться, и, как мне кажется, ты тоже. Не знаю, кто делал в этом направлении больше усилий. На мой взгляд - я, а на твой взгляд должно быть, ты. Важно другое: мы старались долго, но безуспешно.      Синди проговорила задумчиво:      - Вероятно, ты прав. То, что ты сейчас сказал... Я сама так же считаю.      Она помолчала и добавила:      - Думаю, нам лучше разойтись.      - Ты в этом уверена? Это шаг серьезный. - Даже сейчас, подумал Мел, она виляет, не хочет взять решение целиком на себя, ждет, чтобы он облегчил ей это. Он едва не усмехнулся. Хотя, по правде говоря, ему было не до смеха.      - Уверена, - сказала Синди. И повторила твердо:      - Да, уверена.      Мел сказал спокойно:      - Что ж, тогда, вероятно, это правильное решение.      На секунду Синди заколебалась:      - Ты в этом уверен тоже?      - Да, - сказал он. - Уверен.      Казалось, Синди была обескуражена тем, что все произошло так быстро, что не возникло спора. Она сказала:      - Значит, решено?      - Да.      Они все так же с вызовом смотрели друг на друга, но раздражение прошло.      - А, черт побери! - Мел качнулся, словно хотел сделать шаг к жене. Мне жаль, что все так получилось, Синди.      - Мне тоже. - Однако Синди не двинулась с места. Теперь ее голос звучал более уверенно. - Но это наиболее разумный выход, не так ли?      Мел кивнул.      - Да, по-видимому, так.      Значит, все кончено. Оба понимали это. Оставалось обсудить условия развода.      Синди уже начала строить планы.      - Роберта и Либби останутся со мной, но ты, разумеется, всегда сможешь навещать их. Я не буду этому препятствовать.      - Я в этом не сомневался.      Да, конечно, думал Мел, это естественно: девочки должны остаться с матерью. Ему будет очень не хватать их, особенно Либби. Никакие свидания, пусть даже самые частые, не могут заменить жизни под одной крышей изо дня в день. Ему вспомнился сегодняшний разговор по телефону с младшей дочуркой. Что это Либби попросила у него? Карту февраля. Ну что ж, она у него уже есть: февральская погода готовит им несколько сюрпризов.      - Мне придется нанять адвоката, - сказала Синди. - Я, тебе сообщу, когда решу, кого взять.      Мел кивнул. Все ли браки, думал он, заканчиваются таким буднично-деловым разговором, если супруги решают разойтись. Вероятно, так уж положено в цивилизованном мире. Во всяком случае, Синди, казалось, с поразительной быстротой снова обрела уверенность в себе. Опустившись на тот же стул, на котором она сидела вначале, она раскрыла пудреницу и, глядя в зеркальце, стала приводить в порядок лицо. В уголках ее рта заиграла улыбка. Мелу даже показалось, что ее мысли уже где-то далеко. Мел всегда думал, что в такого рода ситуациях женщины проявляют большую эмоциональность, чем мужчины, однако по Синди этого никак нельзя было сказать, тогда как сам Мел едва удерживался от слез.      Он услышал голоса и шаги в приемной. Раздался стук в дверь.      - Войдите! - крикнул Мел.      Вошел лейтенант Ордвей. Увидев Синди, он сказал:      - Ох, извините, миссис Бейкерсфелд!      Синди подняла на него глаза и отвернулась, не произнеся ни слова.      Ордвей, почувствовав, что явился некстати, нерешительно переминался с ноги на ногу.      - Я, пожалуй, зайду попозже.      Мел спросил:      - А что вы хотели, Нед?      - Там вся эта компания из Медоувуда - протестуют против шума. В центральном зале их собралось человек двести, и подходят еще. Все хотят разговаривать с вами, но я сделал, как вы просили: предложил им направить к вам делегацию. Они выбрали шесть человек, и с ними увязались три репортера. Я разрешил репортерам прийти тоже. - Полицейский кинул взгляд в сторону приемной. - Они все ждут вас там.      Мел понимал, что делегацию надо принять. Но как же ему не хотелось сейчас ни с кем разговаривать!      - Синди, - с мольбой произнес он, - это не займет много времени. Ты подождешь? - Она ничего не ответила, и он добавил:      - Прошу тебя!      Она продолжала молчать, полностью игнорируя их обоих.      - Если это очень не вовремя, - сказал Ордвей, - я скажу им, чтобы они пришли в другой раз.      Мел покачал головой. Он уже связал себя обещанием принять делегацию.      - Нет уж, давайте их сюда. - Полицейский шагнул к двери, и Мел вдруг спохватился:      - Ох, я же не поговорил с этой женщиной... Забыл, как ее зовут.      - Герреро, - сказал Ордвей. - И вам не придется с ней, разговаривать. Когда я шел сюда, мне показалось, что она собирается уходить.      Делегаты от Медоувуда - четверо мужчин и две женщины - гуськом вошли в кабинет. За ними следом - трое репортеров. Один был из "Трибюн" подвижный моложавый мужчина по фамилии Томлинсон, который обычно вел все репортажи из аэропорта для своей газеты на любые связанные с авиацией темы. Мел хорошо его знал и уважал за точность и непредвзятость сообщений.      С остальными двумя репортерами Мела связывало лишь шапочное знакомство. Тут была пожилая дама из местного еженедельника и совсем еще молодой человек из "Сан-Таймс".      В отворенную дверь Мелу был виден лейтенант Ордвей: он разговаривал с женщиной, с этой миссис Герреро, - она стояла и застегивала пальто.      Синди продолжала сидеть все в той же позе.      - Добрый вечер. - Мел отрекомендовался и сказал, указывая на диваны и стулья:      - Прошу садиться.      - А мы и присядем, - сказал один из вошедших, аккуратно причесанный мужчина в дорогом костюме - по-видимому, руководитель делегации. - Но должен вас предупредить: мы пришли сюда не для того, чтобы поболтать в уютной обстановке. Нам есть что вам сказать в лоб, напрямик, и мы ждем от вас такого же прямого ответа, без уверток.      - Постараюсь удовлетворить ваше желание. С кем имею честь говорить?      - Меня зовут Эллиот Фримантл. Я адвокат. Представитель этих людей и всех, кто собрался там, внизу.      - Ну что ж, мистер Фримантл, - сказал Мел. - Почему бы вам не приступить прямо к делу?      Дверь в приемную все еще была раскрыта. Мел заметил, что дожидавшаяся его женщина ушла. Нед Ордвей вошел в кабинет и притворил за собой дверь.    Глава 3      Самолет, вылетевший рейсом два "Золотой Аргос" из международного аэропорта имени Линкольна, уже двадцать минут находился в воздухе и продолжал набирать высоту. Через одиннадцать минут, когда самолет будет над Детройтом, он достигнет тридцати трех тысяч футов, и подъем закончится. Машина уже вышла на трассу, которая длинным кружным путем приведет ее в Рим. Последние несколько минут самолет летел в спокойных слоях атмосферы, снежная буря осталась далеко внизу. Впереди и еще выше в небе висел ущербный месяц, словно покачнувшийся фонарь, и все пространство было в звездах - ярких, мерцающих.      В пилотской кабине напряжение первых минут полета разрядилось. Капитан Хэррис уже сделал пассажирам сообщение по трансляции. Все трое пилотов были заняты обычными делами, связанными с большим перелетом.      За спиной у Хэрриса и Димиреста под столиком второго пилота громко зазвучали позывные. В тот же миг на радиопанели, расположенной над рычагами дросселей, замигала желтая лампочка. Это означало вызов по спецсвязи - особой радиосистеме, дававшей возможность связываться почти с каждым из лайнеров, словно по личному телефону. Все лайнеры "Транс-Америки", так же как и других крупных авиакомпаний, имеют собственные позывные, передаваемые и принимаемые автоматически. Сигналы, только что полученные самолетом номер 731-ТА, не могли быть приняты или услышаны никаким другим воздушным кораблем.      Энсон Хэррис переключился с волны воздушной диспетчерской на соответствующую волну и подтвердил:      - Рейс два "Транс-Америки" слушает.      - Рейс два, говорит диспетчер "Транс-Америки" из Кливленда. Передаю командиру вашего экипажа сообщение от УП международного аэропорта Линкольна. Сообщите готовность принять передачу.      Хэррис видел, что Вернон Димирест тоже переключился на нужную волну, и придвинул к себе блокнот.      Хэррис передал:      - Мы готовы, Кливленд. Продолжайте.      Сообщение было составлено Таней Ливингстон и касалось миссис Ады Квонсетт - пассажирки, пробравшейся без билета на рейс два. Оба пилота с улыбкой выслушали описание маленькой старушки из Сан-Диего. Сообщение заканчивалось просьбой подтвердить ее присутствие на борту самолета.      - Проверим и сообщим, - передал Хэррис и снова переключился на волну воздушного диспетчера. Вернон Димирест и второй пилот Сай Джордан, слушавший сообщение через динамик, установленный над его сиденьем, рассмеялись.      - Чушь, не верю, - сказал Сай Джордан.      - А я верю! - Димирест усмехнулся. - Все они там - ослы, и эта старая курица обвела их вокруг пальца! - Он нажал кнопку вызова по внутреннему телефону салона первого класса. - Передайте Гвен, - сказал он стюардессе, которая взяла трубку, - чтобы она пришла сюда.      На его губах все еще играла усмешка, когда дверь кабины отворилась и вошла Гвен Мейген.      Димирест прочел ей вслух описание миссис Ады Квонсетт, переданное по радио.      - Видели вы среди пассажиров такую особу?      Гвен покачала головой.      - Я еще почти не заглядывала в туристский салон.      - Пойдите и проверьте, там ли эта старушка. Ее нетрудно будет узнать.      - А если она там, то что я должна сделать?      - Ничего. Придите и доложите.      Гвен отсутствовала всего несколько минут. Когда она вернулась, на лице ее тоже играла улыбка.      - Ну что?      Гвен кивнула.      - Она там. В кресле четырнадцать. В точности такая, как ее описали, только еще более карикатурная.      - Сколько ей лет с виду? - спросил Сай Джордан.      - Лет семьдесят пять, не меньше, а может, и все восемьдесят. Прямо какой-то диккенсовский персонаж.      Энсон Хэррис сказал не оборачиваясь:      - Скорее уж персонаж из "Мышьяка и старых кружев".      - Она действительно летит "зайцем", капитан?      Хэррис пожал плечами.      - Так передали из аэропорта. Поэтому у вас и были расхождения в количестве пассажиров и проданных билетов.      - Это же очень легко проверить, - сказала Гвен. - Я могу пойти и попросить ее предъявить билет.      - Нет, - сказал Вернон Димирест. - Этого не нужно делать.      Все посмотрели на него с любопытством, однако в кабине было слишком темно, чтобы разглядеть выражение его лица. Хэррис повернулся к своим приборам, второй пилот возвратился к наблюдению за расходом топлива.      - Минутку, Гвен, - сказал Димирест. Гвен стояла, ожидая. пока он записывал полученное по радио сообщение. - От нас требовалось только одно: проверить, находится ли старуха на борту нашего самолета. Прекрасно, она здесь, и я сообщу об этом воздушному диспетчеру. Думаю, они приготовят ей соответствующую встречу в Риме, и тут уж мы ничего поделать не сможем, если б даже и захотели. А пока - раз старушенция залетела так далеко и мы не намерены возвращаться из-за нее обратно - зачем превращать для нее в пытку оставшиеся восемь часов полета? Пусть летит без нервотрепки. Может быть, перед посадкой в Риме мы откроем ей, что ее хитрость обнаружена.      Тогда это не будет для нее таким потрясением. А пока что пусть получает удовольствие от полета. Пусть бабушка пообедает и спокойно посмотрит фильм.      - Знаете, - сказала Гвен, задумчиво глядя на Вернона, - бывают минуты, когда вы мне положительно нравитесь.      Гвен вышла. Димирест, все еще посмеиваясь, переключился на другую волну и передал сообщение диспетчеру Кливленда.      Энсон Хэррис раскурил трубку, включил автопилот и сказал сухо:      - Вот уж никогда не думал, что старые дамы по вашей части. - Он сделал ударение на слове "старые".      Димирест усмехнулся.      - Конечно, я предпочитаю молодых.      - Так мне приходилось слышать.      Сообщение о безбилетной пассажирке и разговор с Хэррисом привели Димиреста в отличное расположение духа. Он сказал беззаботно:      - Всему свой черед. Скоро и нас с вами запишут в разряд пожилых.      - Меня уже записали. - Хэррис исчез в клубах дыма. - С некоторых пор.      Оба пилота сдвинули в сторону один наушник, чтобы иметь возможность нормально разговаривать и вместе с тем не пропустить позывных. Шум двигателей, стойкий, но не оглушительный, как бы отгораживал их от остального мира.      - А вы, кажется, не ходок, верно? - заметил Димирест. - Я хочу сказать - не любитель бегать на сторону. Я видел, как вы на отдыхе сидите, уткнувшись в книгу.      Теперь уже усмехнулся Хэррис.      - Иногда я еще, кроме того, хожу в кино.      - И с чего вы такой праведник?      - Моя жена была стюардессой на ДС-4. Там мы познакомились. Она видела, что творится вокруг: беспорядочные связи, беременности, аборты - всю эту грязь. А потом ее назначили старшей, и ей не раз приходилось помогать эту мерзость расхлебывать. Словом, когда мы поженились, я дал ей слово... Понятно какое. И я его держу.      - Ну зато и нарожали ребятишек.      - Верно.      Хэррис снова включил автопилот. Разговаривая, оба пилота - в соответствии с инструкцией и по привычке - не сводили глаз с приборов, которые мгновенно зарегистрировали бы малейшую неполадку в самолете и дали бы о ней знать. Никаких отклонений от нормы не было.      Димирест спросил:      - Сколько же их у вас? Шестеро?      - Семеро. - Хэррис улыбнулся. - Четверо было запланировано, а трое сверх плана. Но и это неплохо.      - А вот те, что не были запланированы... Вы ни разу не думали о том, чтобы от них избавиться, пока они еще не появились на свет?      Вопрос вырвался у Вернона Димиреста непроизвольно. Он сам удивился, зачем он это спросил. Видимо, два предшествующих разговора с Гвен навели его на мысль о детях. Все же; это было; очень непохоже на него - много раздумывать над тем, что так очевидно и просто, как хотя бы этот аборт, который должна сделать Гвен.      - Вы имеете в виду аборт? - спросил Хэррис и сразу отвел глаза.      - Да, - сказал Димирест. - Я именно это имел в виду.      - Так я вам отвечу: нет! - резко сказал Хэррис. И добавил уже более спокойным тоном:      - У меня на этот счет вполне определенная точка зрения.      - Потому что это запрещено религией?      Хэррис покачал головой.      - Я атеист.      - Какими же вы тогда руководствуетесь соображениями?      - А вам очень хочется знать?      - Почему бы и нет? У нас еще целая ночь впереди, - сказал Димирест.      Они прислушивались к происходившим по радио переговорам между КДП на земле и самолетом "ТВА", поднявшимся в воздух почти тотчас следом за ними и направлявшимся в, Париж, Лайнер летел в десяти милях позади них и на несколько тысяч футов ниже. Они набирали высоту - то же делал у лайнер.      Большинство опытных пилотов, слушая переговоры по радио с другими самолетами, всегда мысленно держат перед глазами картину движения самолетов в зоне их полета. Димирест и Хэррис оба добавили последние зафиксированные ими сведения к имевшимся ранее. Когда радиоразговор воздуха с землей закончился, Димирест напомнил Хэррису:      - Я слушаю.      Хэррис проверил курс и высоту и принялся набивать трубку.      - Я довольно много занимался историей общественных отношений. Заинтересовался ею еще в колледже, и с тех пор так и пошло. Быть может, вы тоже?      - Нет, - сказал Димирест. - Ровно настолько, насколько это было необходимо.      - Так вот. Если вы проследите историю человечества, вам сразу бросится в глаза: весь прогресс на земле совершается ради одной-единственной цели сделать каждого индивидуума более гуманным. Всякий раз, когда цивилизация поднимается на новую ступень, человечество становится немного лучше, немного просвещеннее, потому что люди начинают больше заботиться друг о друге, больше уважать личность другого. В те эпохи, когда этого не происходит, человечество откатывается назад. Каждый отрезок истории, если вы вглядитесь в него, доказывает эту истину.      - Приходится верить вам на слово.      - Вовсе нет. Есть множество тому примеров. Рабство было уничтожено, потому что люди научились уважать человеческую личность. По той же причине перестали казнить детей и был установлен хабеас корпус, и теперь люди хотят достичь справедливости для всех или по возможности приблизиться к этому. И в наше время большинство тех, кто выступает против смертной казни, хотят того же, не столько в интересах казнимого, сколько в интересах общества, которое, отнимая у человека - у любого человека жизнь, тем самым наносит непоправимый вред себе, то есть каждому из нас.      Хэррис умолк. Наклонившись вперед так, что натянулись ремни, он всматривался из полумрака кабины в окружавшую их ночь. В ярком свете луны четко выступали громады облаков далеко внизу. При такой сплошной облачности - вплоть до середины Атлантического океана, согласно сводке земли не будет видно на всем пути их следования. Где-то на несколько тысяч футов ниже промелькнули огни самолета, летевшего в противоположном направлении, и скрылись.      Второй пилот Сай Джордан, подавшись к дросселям, увеличил подачу топлива двигателям, так как самолет набирал высоту.      Димирест подождал, пока Джордан закончит, и снова обратился к Хэррису:      - Но аборт - это не смертная казнь.      - Не скажите, - возразил Хэррис. - Если вдуматься, то можно прийти к иному выводу. И в том и в другом случае речь Идет об уважении к человеческой жизни, жизни отдельного индивидуума, о том, каким путем развивалась и будет развиваться цивилизация. Не странно ли, что мы ратуем за отмену смертной казни и одновременно за разрешение абортов. И никто не замечает, насколько это нелепо: требовать уважения к человеческой жизни и в то же время распоряжаться ею как вещью, лишенной ценности.      Димиресту вспомнились слова, сказанные им этим вечером Гвен, и он повторил их снова:      - Нерожденное дитя еще не наделено жизнью. Это не индивидуум, это эмбрион.      - А позвольте узнать, видели вы когда-нибудь абортированного ребенка? спросил Хэррис. - То, что вынуто из чрева?      - Нет, не видел.      - А мне довелось однажды. Он лежал в стеклянной банке с формальдегидом в шкафу у моего приятеля-доктора. Не знаю, откуда он у него взялся, только приятель сказал мне, что если бы жизнь этого эмбриона не оборвали, если бы его не абортировали, получился бы нормальный ребенок, мальчик. Да, это был эмбрион, как вы изволили выразиться, и вместе с тем это был уже маленький, вполне сформированный человечек: забавное личико, ручки, ножки, пальчики, даже крошечный пенис. Знаете, что я почувствовал, глядя на него? Мне стало стыдно. Я подумал: а где же, черт подери, был я, где были все порядочные, еще не утратившие человеческих чувств люди, когда совершалось убийство этого беззащитного существа? Потому что совершилось именно убийство, хотя мы обычно избегаем употреблять это слово.      - Я же не предлагаю, черт побери, вынимать из утробы матери ребенка, когда он уже сформировался!      - А вам известно, - спросил Хэррис, - что через восемь недель после зачатия у зародыша уже намечено все, чему положено быть у новорожденного ребенка? А на третьем месяце зародыш даже выглядит как ребенок. Так где тут можно провести границу?      - Вам бы следовало стать адвокатом, а не пилотом, - проворчал Димирест.      Однако этот разговор невольно заставил его задуматься: на каком месяце может быть сейчас Гвен? Он прикинул: если это случилось в Сан-Франциско, как она утверждает, тогда, значит, восемь-девять недель назад, и, если верить Хэррису, у нее в чреве - почти полностью сформировавшийся ребенок.      Подошло время для очередного рапорта на КДП. Вернон Димирест выполнил это сам. Они поднялись уже на тридцать две тысячи футов над землей, подъем был почти закончен, еще несколько секунд - и они пересекут границу Канады и пролетят над югом провинции Онтарио. Детройт и Виндзор, два города-близнеца по обе стороны границы, обычно издалека встречали их яркими всполохами огней. Но сегодня кругом был непроглядный мрак, и только где-то внизу - затянутые облаками города. Димирест вспомнил, что детройтский аэропорт закрыли перед самым их взлетом. В обоих городах сейчас бушевала вьюга, передвигавшаяся на восток.      Димирест знал, что там, у него за спиной, в пассажирских салонах Гвен Мейген и другие стюардессы разносят напитки по второму разу, а в салоне первого класса - еще и горячие закуски на дорогих фарфоровых тарелочках.      - Этот вопрос глубоко меня волнует, - сказал Энсон Хэррис. - Не обязательно быть религиозным человеком, чтобы верить в нравственность.      - Или вынашивать идиотские идеи, - проворчал Димирест. - Ну, что ни говорите, а те, кто разделяет вашу точку зрения, неминуемо потерпят фиаско. Все сейчас идет к тому; чтобы облегчить возможность делать аборты.      Вероятно даже, их будут производить свободно, узаконенным порядком.      - Если это произойдет, - сказал Хэррис, - мы сделаем шаг назад, к печам Освенцима.      - Чушь! - Димирест оторвался от бортового журнала, куда он занес только что полученные данные о местонахождении самолета. Он уже не скрывал раздражения, которое вообще легко прорывалось у него наружу. - Существует много доводов в пользу абортов: случайное зачатие, например, которое обрекает ребенка на нищету, на прозябание без надежды выбиться в люди, ну, и другие случаи - изнасилование, кровосмешение, слабое здоровье матери...      - Особые обстоятельства не могут приниматься в расчет. Это все равно что сказать: "Ладно, мы с некоторыми оговорками узаконим убийство, если вы приведете убедительные доводы в пользу его необходимости". - Хэррис возмущенно покачал головой. - И к чему говорить о нежеланных детях? Эта проблема может быть решена противозачаточными мерами. Теперь это доступно каждому, независимо от его имущественного положения. Но если произошла оплошность и новая жизнь уже зародилась, значит, возникло еще одно человеческое существо, и вы не имеете права выносить ему смертный приговор. А что касается участи, которая его ждет, то никто из нас не знает своей судьбы; но когда нам дарована жизнь - счастливая или несчастная, - мы стремимся ее сохранить, и мало кто хочет от нее избавиться, сколь бы ни был он несчастен. С нищетой надо бороться, не убивая нерожденных младенцев, а улучшая условия жизни.      Хэррис помолчал, потом заговорил снова:      - А опираясь на экономический фактор, можно зайти очень далеко. Следуя такой логике, кто-то захочет убивать психически неполноценных или монголоидных младенцев, едва они появятся на свет, умерщвлять стариков, безнадежно больных и общественно бесполезных лиц, как это делают в Африке, оставляя их в джунглях на съедение гиенам... Мы же не делаем этого, потому что ценим жизнь человека и уважаем его достоинство. И должны ценить и уважать их все больше и больше, если верим в развитие и прогресс.      На альтиметрах перед каждым из пилотов стрелка дошла до тридцати трех тысяч футов. Самолет набрал заданную высоту. Энсон Хэррис перевел машину в горизонтальный полет, а Сай Джордан снова отрегулировал подачу топлива двигателям...      Димирест досадовал на себя - не к чему было затевать этот ненужный спор.      - У вас мозги набекрень - вот в чем ваша беда, - сказал он Хэррису и, чтобы положить спору конец, нажал кнопку вызова стюардессы. - Пусть нам подадут закуски, пока пассажиры первого класса не сожрали все.      - Неплохая идея, - поддержал его Хэррис.      Несколько минут спустя Гвен Мейген, получив распоряжение по телефону, принесла три тарелочки с аппетитной горячей закуской и кофе. На всех лайнерах "Транс-Америки", как и на большинстве самолетов других американских авиакомпаний, пилотов обслуживают молниеносно.      - Спасибо, Гвен, - сказал Вернон Димирест, и, когда Гвен наклонилась, подавая кофе Энсону Хэррису, он скользнул взглядом по ее талии и еще раз убедился в том, что она не: претерпела ни малейших изменений: что бы ни происходило там, внутри, талия была такая же тонкая, как прежде. К черту, Хэрриса с его стариковскими рассуждениями! Разумеется, Гвен должна сделать аборт, как только они вернутся. ***      В шестидесяти футах от кабины экипажа, в салоне туристского класса миссис Ада Квонсетт была погружена в оживленную беседу с пассажиром, сидевшим справа от нее - симпатичным мужчиной средних лет, гобоистом из Чикагского симфонического оркестра, как ей удалось выяснить.      - До чего это замечательно - быть музыкантом! Такая творческая профессия! Мой покойный муж был без ума от классической музыки. Он сам немножко поигрывал на скрипке - по-любительски, конечно.      Миссис Квонсетт чувствовала, как приятная теплота разливается по ее телу после рюмочки хереса, за которую заплатил гобоист, а он уже осведомлялся, не хочет ли она повторить.      Миссис Квонсетт согласилась, сияя улыбкой:      - Вы необыкновенно любезны; мне бы, вероятно, следовало отказаться, но я не откажусь.      Пассажир, сидевший от нее слева - мужчина с тоненькими рыжеватыми усиками и тощей шеей, - был менее общителен, По правде говоря, он просто обескураживал миссис Квонсетт. В ответ на все ее попытки завязать разговор она слышала только какое-то односложное невнятное бормотание; он все так же апатично сидел, не меняя позы и держа чемоданчик на коленях.      Когда всем подали напитки, миссис Квонсетт подумала, что, возможно, теперь ее сосед слева разговорится. Не тут-то было. Он взял у стюардессы порцию шотландского виски, уплатил за него, вытащив из кармана кучу мелочи и отсчитав, сколько требовалось, и одним глотком проглотил содержимое стакана. Благодушно настроенная после рюмки хереса, миссис Квонсетт сказала себе: "Бедняжка, верно, у него неприятности, надо оставить его в покое".      Она заметила, однако, что человек с тощей шеей внезапно оживился, как только один из пилотов начал, вскоре после взлета, делать сообщение относительно маршрута, скорости и продолжительности полета и вдаваться еще в различные подробности, к которым миссис Квонсетт почти никогда не прислушивалась. Пассажир же слева тотчас сделал какие-то пометки на обороте конверта, а затем достал одну из карт "Установите ваше местонахождение", какими снабжает пассажиров авиакомпания, и расстелил ее на своем чемоданчике. Он углубился в изучение карты, делая на ней пометки карандашом и время от времени поглядывая на часы. Миссис Квонсетт все это казалось каким-то глупым ребячеством - на то и штурман где-то впереди, чтобы беспокоиться, туда ли летит самолет, куда ему положено лететь.      Миссис Квонсетт снова переключила свое внимание на гобоиста, который принялся рассказывать, что лишь совсем недавно, слушая симфонию Брукнера не из оркестра, а из концертного зала, он сделал для себя открытие: в тот момент, когда в партии духовых идет "пом-тидди-пом-пом", скрипки играют "аади-дли-аа-даа". И он для наглядности промурлыкал обе мелодии.      - Как замечательно! Никогда бы не подумала! Просто невероятно! воскликнула миссис Квонсетт. - Моему покойному мужу было бы очень интересно познакомиться с вами, хотя вы, разумеется, много его моложе.      Она уже приканчивала вторую рюмку хереса и чувствовала себя наверху блаженства. "Я выбрала чудесный рейс, - думала миссис Квонсетт. - Такой замечательный аэроплан и такое хорошее обслуживание. Стюардессы вежливые, заботливые, и пассажиры все такие милые, если не считать этого, что сидит слева, ну, да бог с ним". Скоро, по расчетам миссис Квонсетт, должны были подать обед, а потом показать фильм - кто-то сказал, что с Майклом Кейном, ее любимым актером, в главной роли. Ну, чего еще желать от жизни? ***      Миссис Квонсетт заблуждалась, полагая, что где-то там впереди сидит штурман. Никакого штурмана не было. "Транс-Америка", как и большинство крупных авиакомпаний, больше не пользовалась услугами штурманов даже при трансатлантических перелетах - его заменяли многочисленные радары и система радиоуправления, установленная на всех современных лайнерах.      Пилоты вели самолет, пользуясь указаниями, поступающими с земли, с контрольно-диспетчерских пунктов.      Впрочем, если бы на борту самолета находился, как в прежние времена, штурман, вычисленное им местонахождение самолета почти совпало бы с результатами Герреро, хотя последний достиг их путем весьма приблизительного расчета. Герреро ориентировочно высчитал, когда они будут пролетать над Детройтом, и его предположения оказались правильными; он убедился в этом, слушая очередное сообщение командира экипажа о том, что скоро они пролетят над Монреалем, затем над Фредериксоном в Нью-Брансуике, затем над Кейп-Реем и несколько позже над Ньюфаундлендом. Командир был настолько любезен, что сообщил даже скорость полета, что облегчало дальнейшие подсчеты Герреро.      Восточный берег Ньюфаундленда, по расчетам Герреро, должен остаться позади через два с половиной часа. Но до этого командир корабля, вероятно, сделает еще одно сообщение о местонахождении лайнера, так что правильность подсчета можно будет на всякий случай проверить, после чего Герреро, так было у него задумано, подождет еще час, давая самолету залететь подальше над Атлантическим океаном, и, дернув за шнурок, взорвет динамит. При этой мысли пальцы его, лежавшие на чемоданчике, невольно напряглись.      Теперь, когда кульминационный момент был уже близок, ему захотелось ускорить его наступление. Может быть, в конце концов, не обязательно, подумал он, выжидать так долго. Как только они пролетят Ньюфаундленд, можно действовать.      От хорошей порции виски он несколько успокоился. Правда, сев в самолет, он уже почувствовал себя увереннее, однако, как только они оторвались от земли, нервное напряжение в нем стало снова нарастать, и особенно когда эта въедливая старая кошка начала приставать к нему с разговорами. Герреро не желал вступать ни с кем в контакт - ни сейчас, ни потом: хватит, все связи с окружающим миром для него уже порваны. Ему хотелось одного: сидеть и мечтать о том, как Инес и двое его ребятишек получат в самом непродолжительном времени, надо полагать, такую крупную сумму, какой он никогда в жизни не держал в руках, - триста тысяч долларов.      А пока что он бы с удовольствием выпил еще виски, но у него не было денег. После того как ему пришлось заплатить за страховку больше, чем он предполагал, мелочи едва хватило на одну порцию виски. Значит, придется обойтись без выпивки.      Герреро снова закрыл глаза. Теперь он старался представить себе, какое впечатление произведет на Инес и ребятишек сообщение о деньгах. Они будут ему благодарны за то, что он застраховался в их пользу, хотя и не узнают всей правды - не узнают, что он пожертвовал ради этого жизнью. Впрочем, у них может зародиться подозрение. Ему хотелось верить, что в этом случае они правильно расценят его поступок; впрочем, всякое может быть; он знал, что люди иногда крайне неожиданно и странно реагируют на благодеяния.      Удивительное дело: когда он думал об Инес и о детях, ему никак не удавалось представить себе их лица. Словно он думал о ком-то, кого знал лишь понаслышке.      Он вознаградил себя, рисуя в воображении знак американского доллара, цифру три, повторенную несколько раз, и бесконечное множество нулей.      Должно быть, тут он задремал, потому что, открыв глаза и быстро взглянув на часы, увидел, что прошло уже двадцать минут, и услышал голос стюардессы - красивой брюнетки, говорившей с английским акцентом. Наклонившись к нему, стюардесса спрашивала:      - Вам можно подавать обед, сэр? В таком случае разрешите убрать ваш чемоданчик. Продолжение следует...      1 Узел равен одной миле в час (1,609 км/час)  >>>      2 Чарльз Линдберг (род. в 1902 г.) - американский летчик, совершивший в 1927 г. беспосадочный перелет через Атлантику (Нью-Йорк Париж)  >>>      3 Орвилл Райт (1871-1948) - американский изобретатель, авиаконструктор и летчик; вместе со своим братом Уилбэром сконструировал аэроплан с двигателем внутреннего сгорания и в 1903 г. совершил на нем первый в мире успешный полет продолжительностью в 59 секунд  >>> Уважаемые подписчики!      В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Александр Бушков "Охота на пиранью" Ярослав Гашек "Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны" Владимир Войнович "Москва 2042" Эдгар Аллан По "Повесть о приключениях Артура Гордона Пима" Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения