Литературное чтиво

Литературное чтиво Выпуск No 268 от 2005-08-04 Число подписчиков: 20    Виктор ПРОНИН "ЧИСТО ЖЕНСКАЯ ЛОГИКА"    11      Последние события как-то незаметно, но очень быстро приучили Касатонову к осторожности, даже опасливости. Как ни был плох замок, поставленный слесарем Пыжовым, но это все-таки был замок и, закрыв за собой дверь, Касатонова тут же, не задумываясь, опустила стопорную кнопку. Теперь никто, даже владея ключом, войти в квартиру не мог. Если он, конечно, не был слесарем Пыжовым, который мог попросту прийти со своей безотказной фомкой.      Бросив сумку на крючок в прихожей, Касатонова прошла в комнату, остановилась на пороге. Выражение лица ее было недовольное, если не сказать брезгливое. После того, как здесь побывали грабители, она везде чувствовала нечто чужое, неприятное, почти зловонное. В комнате как бы присутствовала ненавистная ей психическая энергия, которая клубилась вокруг всех мест, которых коснулись грабители. И тогда, не откладывая, она сбросила туфли в прихожей и, подхватив в ванной тряпку, пропитала ее какой-то химической гадостью и принялась протирать все, что можно было протереть - подоконники, стенки книжного шкафа, который раз протерла пол, дверь в ванную и в комнату. Подсохшие розы, с которыми как-то заявился сын, она, не колеблясь, выбросила в мусорное ведро. Дошло до того, что поднатужившись, сдвинула с места раздвижной диван и протерла пол под ним, тем более, что он и без грабителей в этом давно нуждался - там скопились какие-то бумажки, фантики, обгорелые спички и просто клочковатая пыль, которая всегда скапливается в местах темных и затхлых.      Наткнувшись взглядом на подсохшие розы в ведре, она тут же выскочила на площадку и вытряхнула их в мусоропровод.      - Как хороши, как свежи были розы, - проворчала Касатонова с мстительным выражением лица.      В этот момент позвонил Убахтин. Что-то спрашивал, уточнял, намекал, - Касатонова отвечала, не задумываясь, даже с какой-то агрессивностью, все еще борясь с враждебной энергией, которой в комнате становилось все меньше. Это она отметила про себя - комната была далека от прежнего уюта, выглядела бестолковой и непричесаной, но это была уже ее комната.      Наконец, Убахтин насытился и отвалился.      Касатонова бросила трубку, но телефон тут же зазвонил снова.      - Да! - резко крикнула она.      - Екатерина Сергеевна? - вкрадчиво спросил незнакомый голос.      - Ну?      - Я спрашиваю... Это Екатерина Сергеевна? - голос был так же спокоен, невозмутим, но именно в его спокойствии и невозмутимости таилась наглость.      - Она самая.      - Касатонова? - продолжал допытываться все тот же молодой, нахальный голос.      - Касатонова. Что дальше?      - Тетя, не надо так круто возникать.      - Кто говорит?      - Слушай, тетя... После этих слов Касатонова бросила трубку.      Она все поняла.      С первых же слов все поняла и если отвечала с неким вызовом, то скорее по инерции - после уборки, после борьбы с чуждыми проявлениями в собственной квартире, после разговора с Убахтиным.      И бросая трубку, твердо знала, что не более чем через минуту звонок раздастся снова.      Так и получилось.      - Слушаю, - сказала и отметила про себя - голосок-то дрогнул, не смогла она сохранить прежний напор и прежнюю независимость.      - Тетя, - голос ничуть не изменился, тут Касатонова отдала должное неизвестному звонарю. - Не бросай больше трубку. Не надо. Злить меня не надо. Квартиру привела в порядок после нашего визита?      - Так это был ты?      - У тебя ничего не пропало?      - Вроде, - Касатонова механически осмотрела квартиру, пробежав взглядом по полкам, стенам, окнам. - Так что спасибо. Много довольна.      - Мы взяли только фотоаппарат и снимки.      - Очень мило с вашей стороны.      - Нам нужна пленка.      - Огурцы накрывать? - Касатонова держалась из последних сил и мысленно кляла Убахтина, который не сообразил послать своего эксперта пораньше, пораньше бы он прислал, чтобы все эти угрозы, весь этот разговор был записан. Тогда бы перестал идиотски ухмыляться на все ее опасения.      - Пленка нужна, тетя. А то ведь опять придем. И тогда тебе уже нечего будет убирать.      - Куда же оно все денется? С собой заберете?      - Сгорит, тетя. И тебе повезет, если не сгоришь вместе со своим барахлом.      - А что, собственно, вам нужно? Если речь идет о последней моей пленке, там много чего понаснято. И я там, и сын на нескольких кадрах...      - Кстати о сыне... Он ведь без охраны живет? И об этом подумай.      - Ой, вы меня так напугали, что я готова отдать все свои пленки за двадцать лет!      - Только одну. Последнюю. С кадрами, сделанными в квартире Балмасова.      - Приходите! Берите! - не в силах больше тянуть этот страшноватый разговор, Касатонова положила трубку и тут же пожалела. Но не смогла сдержаться, какая-то глубоко сидящая в ней непокорность, которая всю жизнь мешала, заталкивая ее в самые дурацкие положения, опять сыграла с ней эту шутку. Но Касатонова просто не могла продолжать разговор, не было сил. Когда неизвестный хмырь помянул Алексея, у нее перехватило горло. Выходит, они знают о нем, знают, чем он занимается и как на него выйти. Она хотела тут же позвонить ему, но не успела - опять раздался звонок.      Касатонова подняла трубку, сказала какие-то слова и только потом сообразила, что из трубки слышен только сплошной гудок. Вначале она не поняла в чем дело и лишь через несколько секунд до нее дошло - звонили в дверь.      - Кошмар, - пробормотала она. - Они уже здесь... И бросилась к двери.      Выглянув в глазок, она совсем рядом, в тридцати сантиметрах от себя увидела искаженную линзой физиономию с совершенно непереносимыми бандитскими чертами. Физиономия подмигнула ей одним глазом, потом вторым и, наконец, зажмурила оба глаза. И только после этого она медленно, как-то по частям начала вспоминать - кто-то ей говорил, кто-то предупреждал, что придет человек и будет подмигивать одним глазом, вторым, потом двумя сразу... Не то она что-то похожее видела во сне, не то с ней уже когда-то было нечто подобное, а может вовсе и не с ней... Касатонова, пошатнувшись, оперлась спиной о вешалку, запрокинула голову и некоторое время стояла без движения, пока из оцепенения ее не вывел оглушающий звонок, грохотавший прямо над головой.      И только тогда вспомнила - Убахтин! Да, следователь предупреждал ее о том, что пришлет эксперта с записывающими штучками, и этот человек будет подмигивать.      Касатонова оттолкнулась от стены, встряхнула волосами, поправила очки и распахнула дверь. На парнишку с сумкой она уже смотрела изумленным взором, от которого неподготовленный человек сразу впадал в смущение, принимая этот взгляд за восторженный, а восторг относился, конечно же, к нему, к его достоинствам и прелестям.      - Я от Убахтина, - пробормотал парень. - Можно войти?      - О! - простонала Касатонова. - Конечно! - Давно вас жду!      - Мы только сейчас подобрали нужную технику и я сразу, как только... В общем...      - А я смотрю, кто это так завлекательно подмигивает мне с той стороны двери... А это оказывается вы подмигиваете!      - Убахтин сказал, что так нужно.      - Вы больше его слушайте, - добродушно проворчала Касатонова и снова закрыла дверь на ключ, опустила кнопку, еще раз в глазок осмотрела площадку.      Она была пуста и Касатонова успокоенно прошла в комнату, подталкивая перед собой эксперта. - Вообще-то вы немного опоздали. Звонок, который мы все ждали и ради которого все и затевалось... Этот звонок уже состоялся.      - Но я все равно поставлю эту штуковину. Вдруг еще будут звонки. Так же бывает?      - Я уверена, что они будут обязательно.      - Это недолго, - парень присел на корточки перед телефоном, что-то там высмотрел на донышке, вынул из черной клеенчатой сумки коробку, из коробки вынул угластенькую машинку с обилием торчащих медяшек. Потом у него в руке оказалась отвертка, тонкие плоскогубцы и он, кажется, забыл о хозяйке.      Касатонова прошла на кухню, выкурила сигаретку, перебрала в уме весь разговор с хмырем, который настойчиво называл ее тетенькой - это ее зацепило не меньше, чем все угрозы. Разберемся, бормотала она, выпуская дым в форточку. Кто из нас тетенька, кто из нас дяденька... Когда она вернулась в комнату, эксперт уже складывал в сумку немудреные инструменты.      - Может, кофе? Чай? - предложила Касатонова, опасаясь оставаться одной в квартире.      - Нет, спасибо. Пойду. Мне Убахтин на все про все дал час времени.      - Я ему сейчас позвоню и скажу, что мы с вами пьем чай. Он не будет возражать. А?      - Нет-нет, - усмехнулся парень. - Дороже обойдется.      - Я что-то должна нажимать, включать, выключать? Как мне вообще общаться с вашей установкой?      - Никак. Забудьте, что она есть.      - А она как-то дает о себе знать тому, кто звонит? Вот, например, я всегда могу догадаться - стоит на телефоне определитель номера или нет. А здесь как?      - Никаких следов, - заверил парень.      - Неужели подобное возможно?!      - Стараемся. Фирма веников не вяжет.      Касатонова выпустила парня на площадку, снова закрыла дверь, опустила кнопку, некоторое время напряженно всматривалась в глазок, но, не увидев ничего подозрительного, вернулась в комнату.      Как раз к зазвонившему телефону.      - Так, - проговорила она негромко, словно боялась, что теперь-то с новой установкой ее могут услышать даже при лежащей на аппарате трубке. - Так, - она поправила очки, встряхнула головой и положила руку на трубку. Звонки продолжали ввинчиваться в нее с какой-то болезненной настойчивостью.      - Да! - сказала она, наконец подняв трубку.      - Тетенька, значит, так... Ты сказала, что мы можем прийти за пленкой? Мы сейчас придем. Вопросы есть?      - Что значит сейчас... Я не готова.      - Тетя, ты что-то путаешь, - в голосе звонившего появилась ухмылка. - Готова или нет, ты нам не нужна, нам нужна пленка.      - Я в ванной и не открою, пока не приведу себя в порядок! - отчеканила Касатонова. Откуда-то пришло понимание, что уверенно и нагло можно произносить любую чушь и она будет восприниматься вполне здравой и даже разумной. Только самое главное - чтобы и наглости и уверености, что в общем-то одно и тоже, было как можно больше.      - Да-а? - растерянно протянул голос. - Ну, что ж... Тридцать минут тебе хватит, чтобы просохнуть?      - Сорок пять! - твердо сказала Касатонова.      - Заметано, - и из трубки послышались короткие гудки.      Положив трубку, Касатонова обессиленно упала в стоявшее рядом кресло, откинулась на спинку и закрыла глаза.      - И на фига козлу гармонь?! - воскликнула она гневно и искренне. - Скажите, пожалуйста, - понятая! Она, видишь ли, на месте преступления побывала!      Мать твою за ногу!      Последние слова, несмотря на всю их бестолковость, как-то ее встряхнули.      Касатонова резко распрямилась в кресле, замерла на секунду и, взяв трубку, быстро набрала номер телефона.      Соединение произошло быстрее, чем она надеялась.      - Леша? Ты где?      - В машине. В данный момент стою перед светофором и думаю - как там моя матушка поживает, как борется она с превосходящими силами обстоятельств...      - Заткнись, Леша! Я в опасности! Срочно ко мне! - и Касатонова положила трубку, понимая, что недосказанность всегда сильнее самых убедительных объяснений, просьб, требований. Вот теперь сын может думать все, что угодно и по законам человеческой психики, конечно же, вообразит самое страшное, что позволят ему испорченные торговлей мозги.      После этого Касатонова, не теряя ни секунды, позвонила участковому. Тот, к счастью, тоже оказался на месте.      - Николай Степанович? Касатонова. Я в опасности. Срочно ко мне. Не забудьте оружие.      И положила трубку.      - Кто еще? Кто еще? Кто еще? - зачастила она, спешно перебирая людей, которых можно вызвать, которые успеют приехать к схватке кровавой и безжалостной. - О! Убахтин! Он все это затеял, по его вине я тут верчусь, как вошь на гребешке! - И Касатонова, повернув к себе листок бумаги, лежавший на столике, прочла номер следователя.      - Юрий Михайлович? Касатонова. Все состоялось, все записалось, но я в смертельной опасности. Убийцы на пороге. Срочно ко мне. Оружие, захватите оружие!      И опять, не дожидаясь ответа, положила трубку, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Но тут же вскочила, посмотрела на часы.      - Так, - проговорила она. - На звонки у меня ушло три минуты, не больше. Значит, осталось сорок две. Хоть кто-то должен успеть, хоть кто-то, а там будет видно, там разберемся.      Остановившись посредине комнаты, Касатонова осмотрелась в поисках чего-нибудь тяжелого, что можно взять в руки, чем можно нанести удар, защититься. Но ничего не могла найти, ничего, только взгляд ее сам по себе остановился на томике Тургенева, который она не поставила в общий ряд, а положила сверху, на книги. "Как хороши, как свежи были розы", - пробормотала Касатонова и сразу поняла, что нужно делать.      Поставив стул возле книжного шкафа, она взобралась на него, поднялась на цыпочки и дотянулась, дотянулась все-таки до выступа, которым заканчивался шкаф где-то возле самого потолка. Там пальцы ее среди пыли, дохлых мух и высохших пауков нащупали маленький цилиндрик с красной розочкой на боку. Это был газовый баллончик, который как-то после круиза подарил ей Алексей. Где он его купил, неизвестно - в Турции ли, в Греции, в Израиле... Но баллончик, как он заверил, был заряжен газом невероятной силы, от которого человек тут же падал замертво, из глаз у него текли слезы, изо рта шла розовая пена, а руки и ноги бились в конвульсиях и ничто, никакие меры не могли прекратить страшные мучения нападавшего. Только через час, два, в зависимости от физического состояния ему становилось легче, конвульсии прекращались, а слюна, слезы, пена и остальное, что могло истекать из организма, продолжало истекать.      Такой вот баллончик подарил Касатоновой ее любимый сын, вернувшись однажды из круиза. И на черном боку этого баллончика была изображена распустившаяся роза, роскошный цветок ядовито-свекольного цвета. Потому-то Касатонова и вспомнила о нем, едва взглянув на томик Ивана Сергеевича Тургенева.      Когда в прихожей раздался звонок, она вздрогнула, побледнела, но, встряхнув головой, медленно, на цыпочках, но все-таки двинулась к двери, зажав в правой руке баллончик с розой, положив на вогнутую кнопку большой палец, чтобы в любую секунду можно было прыснуть ядом в ненавистную морду преступника.      Но когда она осторожно приблизилась к глазку, то увидела на площадке красную, мокрую от пота физиономию участкового. Гордюхин хватал ртом воздух и правой рукой держался за то место, где по его представлениям, находилось сердце.      Касатонова быстро откинула кнопки, задвижки, щеколды и, распахнув дверь, прошептала:      - Проходите... Быстрей, Николай Степанович! - и тут же снова захлопнула дверь, повернула рычажок замка, опустила стопорную кнопку и на всякий случай приникла к глазку - нет ли на площадке чего-то опасного.      - Что случилось? - Гордюхин обессиленно обмахивался форменной фуражкой.      - Они едут!      - Кто они?      - Бандиты!      - Куда едут?      - Сюда. Ко мне.      - Откуда вы знаете?      - Позвонили и сказали, что будут здесь через сорок пять минут. Я сама им сказала, что смогу принять через сорок пять минут.      - А зачем вообще их принимать?      - Сказали, что нужна пленка. Они едут за пленкой. Вот она, - Касатонова поставила на стол пластмассовый стаканчик с крышечкой.      - Хотите отдать? - удивился Гордюхин.      - Конечно. Я же обещала. Они уже и про Алексея, про моего сына, все знают.      - Что знают?      - Ну... что он есть.      - Да, - протянул Гордюхин, постепенно приходя в себя. Похоже, он всю дорогу от своего кабинетика бежал спасать касатоновскую жизнь. - Да, протянул он, падая в кресло. - Хочу вам сказать, Екатерина Сергеевна... - но сказать Гордюхин ничего не успел - в дверь снова раздался звонок. Касатонова с ужасом посмотрела на Гордюхина, а тот, склонив голову вперед, как это обычно делает бык перед тем, как напасть на противника сильного и ненавистного, поднялся, вынул пистолет из кобуры, передернул затвор и двинулся к двери, по пути отодвинув Касатонову себе за спину. Во всем его теле чувствовалось напряжение, готовность поступить жестко, быстро и в полном соответствии с действующим законодательством.      Чуть наклонившись к дверному глазку, Гордюхин некоторое время смотрел не площадку, потом как-то сразу обмяк, руки его упали вдоль тела и он обернулся к Касатоновой с почти беспомощным выражением лица.      - Открывайте, Екатерина Сергеевна, - сказал он слабым голосом. - Открывайте.      - Кто там?!      - Убахтин с операми.      - Не один?      - Группа захвата, - и Гордюхин снова упал в кресло.      Касатонова некоторое время молча смотрела в глазок, потом начала медленно управляться с замком, который с таким старанием ставил Пыжов. Повернув последний раз колесико, Касатонова потянула дверь на себя и тут же была отброшена в сторону - в прихожую ворвалось несколько человек с пистолетами наизготовке. Впереди был Убахтин, за ним несколько ребят в масках с прорезями для глаз. Один из них тут же рванулся на кухню, второй оккупировал ванную комнату, третий вслед за Убахтиным ворвался в комнату, где в кресле совершенно обессилевший сидел Гордюхин, продолжая обмахиваться форменной своей фуражкой.      - Садись, Юра, - сказал Гордюхин, показывая на соседнее кресло. - Расслабься немного.      - Где?!      - Ты о чем?      - Екатерина Сергеевна позвонила и сказала, что... - Едут. Будут через полчаса.      - Кто едет, Коля? - Убахтин, наконец, смог задать какой-то осмысленный вопрос.      - Бандиты. Она назначила им встречу через сорок пять минут, пятнадцать уже прошло... Через полчаса должны быть, - Гордюхин говорил устало, даже с каким-то безразличием, будто речь шла о том же Пыжове.      - Они позвонили и потребовали пленку, - вмешалась Касатонова. Сказали, с сыном могут сделать что угодно, Они уже его вычислили. Сына. Моего.      - Разговор записан? - спросил Убахтин, кивнув на коробочку, от которой тянулись проводки к аппарату.      - Да, там все записано. Ваш эксперт побывал до этого. Но они и раньше звонили.      Боевики в масках с прорезями, убедившись, что ни в ванной, ни на кухне никакой опасности нет, столпились в дверях, ожидая дальнейших указаний.      - Мы успели во время, - сказал им Убахтин. - Ждем.      - Водички бы, - один из боевиков содрал с головы маску, обнажив простоватую, веснушчатую физиономию со всклокоченными, взмокшими от пота волосами.      - Екатерина Сергеевна, - Убахтин нашел глазами Касатонову. - Угостите ребят, ладно?      Но Касатонова, рванувшаяся было на кухню к холодильнику, остановилась, замерла, окаменела - в прихожей опять громко и раздражающе ревел звонок.      - Всем оставаться на местах! - скомандовал Убахтин, повернувшись к Гордюхину и Касатоновой. И, сняв предохранитель на пистолете, какой-то незнакомой, кошачьей походкой двинулся в прихожую. По пути он подал своим ребятам непонятный знак рукой, но те сразу сообразили, что нужно делать - один расположился за дверью в ванной, второй встал у входной двери, чтобы тут же броситься на любого, кто окажется перед ним на площадке, третий, выставив вперед пистолет, сжатый в двух кулаках сразу, остановился чуть в отдалении, почти в комнате.      Убахтин осторожно приблизился к дверному глазку и увидел человека, который стоял на площадке и почти беспрерывно нажимал кнопку звонка. - Шиз какой-то, - пробормотал он.      - Может, Леша? - неуверенно проговорила Касатонова.      - Бандит? - уточнил Убахтин.      - Не совсем... Сын в общем-то.      Убахтин, поморщившись от звонка, который не переставая верещал над самой его головой, поманил рукой Касатонову. Она подошла, приникла к глазку, замерла.      - Вроде, Леша, - неуверенно пробормотала она.      - Вы не узнаете своего сына? - удивился Убахтин.      - Взволнованный он какой-то... Я никогда не видела его таким.      - Ну, вы даете, Екатерина Сергеевна, - Убахтин отстранился от двери. - Какой-то замок у вас идиотский... Где вы взяли такой?      - Николай Степанович подарил.      - Открывайте.      Алексей ворвался в квартиру тоже с намерением немедленно кого-то спасти, кого-то покарать, в общем, навести порядок. Но, увидев группу захвата в зловещих черных масках с прорезями для глаз, увидев их угрожающие позы, направленные на него пистолеты, увидев мать, которая пугливо выглядывала из-за тощеватой спины Убахтина, Алексей обессилено пошатнулся к стене.      - Так, - сказал он. - И что дальше? - Еще раз посмотрев на каждого, он остановил свой взор на Касатоновой. - Жива?      - Вроде.      - А как понимать?      - Они пришли спасать меня... Видишь как получилось... Раньше тебя пришли. Ты немного опоздал.      - Да, кто не успел, тот опоздал, - сказал Убахтин, пряча пистолет. - Вы, Екатерина Сергеевна, еще кого-нибудь ждете? Артиллерия? Авиация? Танки? Еще кто-нибудь несется сейчас по городу спасать вашу драгоценную жизнь?      - Юрий Михайлович... Вы, кажется, огорчены, что она... Я имею в виду мою драгоценную жизнь... Вы огорчены, что она еще теплится в моем теле?      - Не знаю, что у вас там теплится, а что уже перестало!      - Ничего в моем теле теплиться не перестало! - отчеканила Касатонова, уловив в словах следователя намек на что-то непристойное.      - Приятно слышать, - кивнул Убахтин. - Думаю, обязательно найдется человек, который в этом сможет убедиться.      - Вы сомневаетесь?!      - Работа такая, Екатерина Сергеевна, - Убахтин извиняюще развел руки в стороны. - За сомнения мне деньги платят. Я кормлюсь ими, сомнениями.      - Оно и видно! - сказала Касатонова заканчивая эту маленькую перепалку в свою пользу. - Оно и видно! - повторила она, увидев, что Убахтин собирается ответить еще что-то может быть более дерзкое. - Мне позвонили бандиты и сказали, что едут сюда, ко мне! - пояснила Касатонова Алексею. - Они хотели прямо немедленно, но я ответила, что принимаю ванну и не могу в мокром виде... - Теплые, однако, у тебя отношения с этими бандитами, - пробормотал Алексей. - Ты сказала, они согласились, теперь собираешься их как-то принять не то в мокром виде, не то в сухом... - Меня это тоже озадачило, - вставил Убахтин. - Какой-то в этом просматривается посторонний смысл.      - Да! А они ведь и мне звонили! - вдруг встрепенулся Алексей. - Я и забыл... Да-да, звонили.      - Когда?      - Сегодня утром.      - И что сказали? - Убахтин впился глазами в растерянное лицо Алексея. Они ведь должны были что-то потребовать?      - Так чтобы требовать... Не отложилось. Но настоятельно советовали поговорить... С тетенькой, как они выражаются. С Касатоновой Екатериной Сергеевной.      - О чем вы должны ней поговорить? - Гордюхин обладал способностью слышать главное и не обращать внимания на слова, за которыми стояло только задетое самолюбие - кого-то назвали тетенькой, кто-то усомнился в чьих-то там способностях, чего бы они не касались... - Не помню дословно. В комнате было шумно, пришли лотошники, брали книги, хлопали двери, какой-то дурноватый оптовик все не мог ни на чем остановиться... А тут звонок. Касатонова, спрашивают, твоя мать? Да, говорю, моя мать. А в чем дело? Дело, говорят, в том, что твоя мать должна вести себя так, как ей велят.      И никак иначе. А если иначе, то будет плохо. Кому? - спрашиваю. И ей, и тебе. А в чем это будет выражаться? - спрашиваю. Я поначалу не проникся этими угрозами.      - Что ответили? - спросил Убахтин.      - В слезах, говорят, будет выражаться. В кровавых слезах.      - Круто, - крякнул Гордюхин.      - Так-то оно так, - пробормотал Убахтин. - Но знаешь, Коля, мне все это кажется какой-то... любительщиной. Так ведут себя дети, которые играют в войну.      - Дети? - изумленно посмотрела на следователя Касатонова. - Вы сказали дети?! А труп Балмасова с пулей в голове?! А моя собственная разгромленная квартира? А пропавшие снимки, в которых вы никак не можете разобраться?      - Разберитесь вы, Екатерина Сергеевна!      - Разберусь!      Убахтин не успел ответить - в прихожей раздался звонок. На этот раз он был каким-то прерывистым, вроде неуверенным, будто кто-то сомневался, стоит ли ему звонить.      - Все по местам! - скомандовал Убахтин. Ребята в масках оттеснили Касатонову и Алексея в комнату, сами заняли уже привычные им позиции и замерли.      Убахтин на цыпочках подошел к двери, постоял секунду-вторую и только после этого решился посмотреть в глазок. И увидел совершенно пустую площадку.      Хотя на площадке не было ни души, снова раздался звонок. Убахтин растерянно оглянулся назад. Касатонова поняла его взгляд по-своему - проскользнув мимо бойцов, она посмотрела в глазок и тоже никого не увидела.      - Открываю? - спросила она у Убахтина.      - Подождите, - Убахтин обернулся к своим ребятам. - Только дверь откроется, сразу на площадку... Дальше сами знаете, по обстановке. Руки на стенку, ноги пошире и обыскать. Увидите в руках оружие - стреляйте. Готовы? Вперед. Успокойте их, - Убахтин показал Касатоновой на дверь.      - Минуточку! Сейчас открою! - бодро сказала Касатонова и пошла к двери.      - Постойте, - сказал Убахтин. - Где пленка?      - Вот она, - Касатонова разжала кулачок и показала патрончик от кассеты.      Убахтин молча взял его, вынул пленку, снова надел плотную крышечку и вернул Касатоновой.      - Нас здесь достаточно много, - пояснил он. - Незачем рисковать. Кто знает, что мы увидим на этой пленке, если увеличим до размера кухонного стола.      - Как скажете, - и Касатонова раскрыла дверь.      И никого не увидела.      Вслед за ней рванулись ребята в масках и с короткими автоматами. Выскочив на площадку, они тоже замерли в недоумении. Кто-то из них взбежал по лестнице на следующий этаж, кто-то спустился вниз - никого не было. И только после этого Касатонова увидела прямо под дверным звонком перепуганного мальчонку, который прижимался спиной к выкрашенной стене.      - Ты звонил? - спросила Касатонова.      - Ну.      - Зачем?      - Вы что-то должны передать. Там ждут... Сказали, принеси, на мороженое получишь.      - Отдайте, - сказал Убахтин. - Пусть отнесет.      Схватив пластмассовый цилиндрик, мальчонка так быстро бросился вниз, так часто застучали его ноги по ступенькам - пока кто-нибудь сообразил, что делать, он был уже на первом этаже.      - За ним! - досадливо скомандовал Убахтин - поздновато, эх, поздновато сообразили, что к чему. Когда самый шустрый боевик выскочил на крыльцо, он увидел лишь, как мальчонка нырнул за угол, направо, опять направо. Грохоча тяжелыми подкованными ботинками боевик бросился следом, но было уже поздно.      Мальчишка пронесся сквозь кусты, выскочил на дорогу к стоявшим жигулям и сунул цилиндрик в кабину. Машина тут же рванулась с места. Видимо, стояла уже с заведенным мотором. И когда боевики в масках и с автоматами выскочили на дорогу, они увидели лишь удаляющуюся машину. Лучше бы они не выскакивали, лучше бы не показывались. А так сразу стало ясно, какая операция провалилась.      Убахтин выглядел подавленным.      - Может, мальчика допросить? - обратился он к Касатоновой.      - Можно, - она передернула плечами. - Если больше некого, то можно и мальчика.      - Он не убежал? - спросил Убахтин одного из вернувшихся боевиков.      - Куда ему бежать, - нервно хохотнула Касатонова. - В соседнем подъезде живет. Васей зовут. Смышленный такой мальчик. Вежливый, всегда поздоровается. С мамой живет, папы у них нету. Поэтому охотно выполняет всякие поручения. И ничего, справляется. Как видите.      - Ладно, Екатерина Сергеевна, - сказал Убахтин. - Ладно. Пролетели, можно сказать. И на старуху бывает проруха. Будем и дальше тянуть наш нелегкий воз. Вы, помнится, грозились назвать фамилию убийцы?      - Было дело.      - А сейчас что же, передумали?      - Передумала.      - Вас можно привлекать за недоносительство.      - Привлекайте.      - Не возражаете?      - Буду даже рада. Мне кажется, что в кутузке я буду в большей безопасности. Хотя кто знает, кто знает, - она горестно покачала головой, как бы возвращая всех к случившемуся конфузу.      Бестолково толклись в прихожей здоровенные ребята в масках и с автоматами, посрамленно молчал Гордюхин, маялся Убахтин. Касатонова вскинула голову, посмотрела на всех широко раскрытыми глазами, как бы радостно изумляясь такому количеству гостей в своей маленькой квартирке.      - Может быть, чай? Кофе? - спросила она, переводя сияющий свой взгляд с одного лица на другое. - Кто-то обещал принести пряники?      - Есть пряники, - отозвался Гордюхин.      - Нет уж, спасибо, - взял в себя в руки Убахтин. - У нас еще будет повод устроить чаепитие.      В этот момент зазвонил телефон.      Никто не сдвинулся с места. И Касатонова тоже стояла без движения, позволяя Убахтину самому принимать решение.      - Возьмите трубку, Екатерина Сергеевна, - наконец, произнес он.      - Слушаю, - сказала Касатонова.      - Тетенька, - услышала она знакомый голос. - Ты напрасно с нами вот так... Мы же договаривались? Не надо бы так, тетенька, - даже с сожалением проговорил незнакомец. - Пустышку подсунула, ребенка обманула, костоломов полную квартиру наприглашала... А мы ведь предупреждали. Теперь разбирайся сама.      - С чем разбираться?      - Ну, ты даешь, тетенька! - хмыкнул неизвестный.      Касатонова повертела трубку в воздухе, как бы в растерянности и осторожно положила на аппарат.      - Кто? - спросил Убахтин, не выдержав молчания.      - Они.      - Чего хотят?      - Ничего. Выражают искреннее сожаление по поводу случившегося.      - Грозятся? - спросил Убахтин хмуро.      - Так чтобы очень, то нет, - Касатонова передернула плечами. - Но понять дают.      - Что дают понять? - с легким раздражением продолжал допытываться Убахтин.      - Намекают, что жизнь моя теперь немного стоит.      - Другими словами, - начал было Убахтин, но замолчал, остановленный лучезарным взором Касатоновой. Она некоторое время действительно рассматривала его с непередаваемым своим изумлением и, наконец, сжалилась.      - Юрий Михайлович, - сказала она. Вы говорите - другими словами? Какие могут быть другие слова в моем положении? Мне такие неизвестны. Называют, кстати, они меня исключительно вежливо - тетенька. Вам доступна оскорбительность этого обращения?      - Не вижу здесь ничего такого, что могло бы...      - Напрасно. Тетенька - это, во-первых, уже не женщина. Во-вторых, это такая задрыга жизни, о которой в приличном обществе и упомянуть стыдно. А если уж говорить о жизни этого странного существа, то она не стоит и ломаного гроша. И если что с этой тетенькой и случится, то человечество должно только дух перевести с громадным облегчением - наконец-то!      - Преувеличиваете, Екатерина Сергеевна, - неуязвимо ответил Убахтин, привыкший на своей службе слышать и более суровые слова.      - Конечно! - подхватила Касатонова. - Как и каждый человек, я преувеличиваю все, что касается моей личной жизни. И приуменьшаю все, что никоим образом не касается. В Индии целый поезд утонул - а мне хоть бы хны! В Турции землетрясение - а я как курила сигаретку, так и продолжаю курить! В Америке два небоскреба взорвали, а я? А я говорю - надо же, как жаль! И все. И больше ничего не говорю, потому что продолжаю с интересом смотреть похождения Коломбо.      - Кстати, Балмасов тоже любил эту передачу, - заметил Гордюхин, чтобы хоть как-то напомнить о своем присутствии.      - А вы знаете, чем это кончилось? - азартно подхватила Касатонова.      - Чем же это кончилось? - не понял Убахтин.      - Как чем? - Касатонова поворотила к Убахтину свой взор. - Труп в одной квартире, разгром в другой! И это еще не конец! Это только начало!      - Не надо преувеличивать, Екатерина Сергеевна, - повторил Убахтин неуязвимые свои слова - они хороши, между прочим, в любой обстановке и в любой компании. - Нам пора. Мы уходим. Не думаю, что они решатся снова сюда сунуться.      - Почему вы так решили? - спросил Алексей.      - А нет смысла. Пленка им уже не нужна.      - Почему?      - Она была им нужна до тех пор, пока лежала на дне сумочки Екатерины Сергеевны. Когда снимки были только у нее. Когда об этой пленке и об этих снимках знала только она. Теперь, когда они убедились, что все гораздо серьезнее... Пленка потеряла всякий смысл.      - Я тоже потеряла для них интерес? - спросила Касатонова с легкой обидой в голосе.      - Думаю, да, - безжалостно ответил Убахтин.      - Спасибо на добром слове.      - Но следствие интереса к вам не потеряло, - добавил Убахтин. - Даже наоборот. Наш интерес к вам возрос многократно.      - Надо же, - по тону Касатоновой чувствовалось, что ей все-таки приятны слова следователя.      - Надеюсь, в ближайшее мы с вами обязательно увидимся, - Убахтин сделал в сторону Касатоновой еле заметный поклон.      - Сегодня вечером я, к сожалению, занята! - быстро ответила Касатонова, впадая в кураж.      - Вообще-то, я имел в виду завтрашнее утро.      - Ах, утро! - разочарованно протянула Касатонова.      Обстановка разрядилась, все поулыбались и Убахтин удалился вместе со здоровенными парнями в черных масках, с черными автоматами и в грохочущих черных ботинках.      По своей привычке Касатонова вышла на балкон, еще раз убедилась, что гости благополучно добрались до земли, высыпали во двор, лязгая автоматами погрузились в поджидавшую машину.      Убахтин поднял голову, пошарил глазами в пространстве, нашел нужный балкон и, увидев Касатонову, приветственно помахал рукой.      - До скорой встречи!      - Бог даст, свидимся, - ответила Касатонова и тоже помахала рукой. Потом она сделала в воздухе некое вращательное движение указательным пальцем, дескать, звоните в случае чего. Убахтин понял, покивал головой, тоже покрутил пальцем в воздухе. Это означало, что и Касатонова может звонить в любое время, - когда почувствует опасность для своей жизни, когда посетит ее мысль ясная и неожиданная, и вообще когда будет у нее телефонное настроение.      Тощий, суховатый Убахтин легко впрыгнул в кабину, расположился рядом с водителем. Дверца захлопнулась, машина резко рванулась с места и скрылась за углом.    12      Прошло совсем немного времени с тех пор, как Касатонову пригласили в качестве понятой в квартиру несчастного Балмасова и она впервые в своей жизни соприкоснулась с криминальными понятиями, с людьми, которые по этим понятиям живут и работают.      Несколько дней, не более того.      Но произошла странная вещь - вся прежняя жизнь Касатоновой как бы отдалилась, более того, обесцветилась, от нее не осталось ничего, кроме нескольких дат, да и те подернулись дымкой нереальности. Окончание школы, замужество, рождение Алешки, даже развод ей не запомнился. Был мужик и куда-то исчез, пропал, растворился в душном кухонном чаде.      А все, что произошло за последние несколько дней, с тех пор, как смущающийся Гордюхин позвонил в ее дверь ранним утром, все пылало красками, чувствами, волновало, тревожило и заставляло трепетать ее бедное сердце. Она прекрасно понимала, что это происходит вовсе не оттого, что события произошли только что, вовсе нет, всколыхнулось что-то давно существующее, но пребывавшее в какой-то спячке.      Она как бы проснулась.      Ее изумленный взгляд вовсе не был деланным и притворным, Касатонова действительно удивлялась миру, в котором оказалась так неожиданно. Другие разговоры, другие законы поведения, другие люди. И все это вдруг оказалось не просто интересным, а как бы даже родным, истинным, к чему она всегда стремилась, но бессознательно, не догадываясь даже, где ее настоящее лицо, нутро, естество.      Была ли она убита разгромом собственной квартиры?      Ничуть.      Действительно ли она боялась бандитов, которые звонили ей с какими-то невнятными и оттого еще более ужасными угрозами?      Да нисколько.      Робела ли перед следователем Убахтиным, участковым Гордюхиным, путалась ли в разговорах, которых никогда в жизни ни с кем не вела?      Наоборот.      Она вдруг ощутила, что тема близка, ей есть что сказать, что в построении версий, подозрений, в поисках следов кошмарного убийства она ни в чем никому не уступает. И даже гордилась, что есть, есть у нее одно маленькое соображение, которое может не просто ускорить поиск убийцы, а вообще перевернуть ход расследования. И если она до сих об этой своей мыслишке никому ничего не сказала, то не из зловредности, не из желания посрамить следователя, не в попытке скрыть истинного преступника, а просто из осторожности - может быть она не все поняла, не правильно оценила, сделала ошибочный вывод? Но пока следствие катилось именно по той дороге, которая открылась ей в самом начале, когда в дождливый вечер неожиданно хлопнула дверь подъезда и женщина в светлом плаще под темным зонтиком, легко и невесомо, почти не касаясь мокрого асфальта, пропорхнула за угол и скрылась из глаз... Касатонова пристроилась на краешке дивана, а перед ней в креслах сидели Гордюхин и Алексей. Видя что она задумалась, они молча поглядывали друг на друга, стараясь не производить слишком громких звуков.      - А вы никак собрались здесь ночевать? - Касатонова, наконец, вспомнила, что в комнате она не одна.      - Жизнь заставила, - ответил Алексей.      - По-моему, мы этот вопрос уже обсудили, - добавил Гордюхин.      - А где же пряники?      - На кухне. Принесть?      - Вы при оружии? - спросила Касатонова.      - Даже с запасной обоймой.      - Это прекрасно!      - Что прекрасно? - не понял Гордюхин.      - Здорово, когда у человека что-то есть в запасе! Обойма, кошелек, дом, женщина... Да?      - Вот тут я с тобой полностью согласен! - подхватил Алексей. - Ни добавить, ни убавить.      - Странная у вас, однако, логика Екатерина Сергеевна, - проворчал Гордюхин, задетый, видимо, тем перечнем, который огласила Касатонова. - Если ваш список продолжить, то можно дойти и до запасной совести, запасной морали, можно...      - Нужно! - воскликнула Касатонова. - Что же в этом плохого! - ее снова охватило куражливое настроение и она готова была отстаивать вещи сомнительные, рисковые, отстаивать с единственной целью - поддразнить тугодумного участкового.      - Ну, знаете ли, - пробормотал он смятенно. - Так можно далеко зайти...      - И не выйти! - подхватил Алексей.      - Это и есть женская логика, - произнес Гордюхин, найдя, наконец, достойное объяснение словам Касатоновой, объяснение, которое никого не обижало, никого не задевало.      - Вам знакома женская логика? - Касатонова изумленно посмотрела на Гордюхина. - Поделитесь, Николай Степанович!      - Поделюсь, - согласился Гордюхин. - Но сначала нам надо определиться. Мы с Алексеем ночь проводим здесь... Я правильно понимаю?      - Правильно, - сказал Алексей. - Думаете, могут нагрянуть? - спросила Касатонова.      - Зачем об этом думать, - Гордюхин пожал округлыми плечами. - Такое возможно? Возможно. Значит, надо принять меры. Вот и все.      - Так, - Касатонова на минуту задумалась, окидывая взглядом комнату, которая все еще пребывала в разгромленном состоянии, пустующий книжный шкаф, стопки книг на полу. - Я буду спать на диване. Николай Степанович, вы ляжете на раскладушке. Ты, Леша, расположишься в креслах. Вопросы? Замечания? Дополнения?      - Меня беспокоит судьба пряников, - напомнил Гордюхин.      - Сейчас мы ими займемся. А пока задерните, пожалуйста, штору. Начинает темнеть.      - Вот это правильно, - согласился Алексей.      Через пятнадцать минут стол был накрыт, чай заварен, пряники ссыпаны в глубокую тарелку, а Касатонова, Алексей и Гордюхин, расположившись вокруг низкого журнального столика, приступили, наконец, к чаепитию.      - Так что там у вас с женской логикой, Николай Степанович? - спросила Касатонова. - Обещали? Выполняйте.      - Да нет никакой женской логики, - махнул пряником Гордюхин. - По одним законам живем.      - А ты, Леша? - спросила Касатонова.      - Ну, что сказать, если не логика, то ее особенности, конечно, есть. Капризность, неустойчивость в суждениях, готовность принять любую точку зрения, если ее высказывает человек, приехавший на мерседесе, а если он еще и хорош собой, ростом где-нибудь за сто восемьдесят, прилично одет... То вообще полный отпад. Женщина убежденно, искренне и самоотверженно будет отстаивать любую глупость, если она накануне сделала новую прическу, надела новые туфли, побывала на берегу моря и вернулась с загаром. То есть, ее суждения полностью зависят от самочувствия, от того, как она выглядит, с кем в данный момент беседует. И она будет искренне уверена в какой-то своей никому не ведомой правоте, в чем бы эта правота не заключалась. Если все это имеет какую-то связь с логикой, то я связи не улавливаю. Нет ее.      Касатонова молча прихлебывала крепкий горячий чай, откусывала от пряника маленькие кусочки и смотрела в пространство, которое простиралось между двумя мужчинами - она как бы не видела ни одного, ни другого.      - Заступитесь, Николай Степанович, - обратилась она к Гордюхину.      - Трудная задача, Екатерина Сергеевна.      - То есть, вы согласны с Алексеем?      - Может быть, формулировки жестковаты, но по сути... Он недалек от истины. Мне так кажется.      - Все, что сказал Алексей - полная чушь. Он говорил не о женщинах, он говорил о своей подружке. Да, Леша? - участливо спросила Касатонова.      - Во всяком случае, моя подружка, как ты ее называешь, в эту схему вполне укладывается.      - А когда она в нее уляжется еще место остается?      - Да, небольшое такое тепленькое местечко.      - Как ты говоришь ее зовут? Эсмеральда?      - Арчибальда, - Алексею не понравились слова матери и он посерьезнел.      - Вот видишь, Лешенька... Когда только что ты топтался по мне ногами, по моему самолюбию, по моей гордыне... Все было хорошо и справедливо. Но когда я осмелилась чуть-чуть с тобой не согласиться... Ты посуровел. Ты заметил, как посуровел?      - Я посуровел, когда ты перешла на личности.      - Ну и чем же я затронула твою красавицу? Я усомнилась в ее достоинствах? Ничуть. Ты же в моих усомнился. И сказал мне это в глаза. А я продолжаю пить чай и улыбка блуждает на моих устах. Делаю вывод - женщины лучше держат удар.      - Нет, мама, - улыбнулся Алексей. - Это ты лучше держишь удар.      - Спасибо, сынок. Но я продолжу. Женская логика все-таки существует, Николай Степанович. И выражается она не в капризности и бесконечной уверенности в какой-то своей, никому не ведомой правоте, как выразился недавно один из участников нашего разговора... Да, Леша?      - Внимательно слушаю тебя, мама.      - Согласитесь, Николай Степанович, интуиция у женщин выше. Результативнее. У меня нет никакого криминального опыта, но я подсказала следователю Убахтину, что отпечаток пальца убийцы надо искать на пульте управления телевизором.      - Согласен, было дело.      - И сейчас, вот только сейчас я поняла, чем отличаются снимки, которые сделали вы, от снимков, которые через три минуты сделал убахтинский фотограф.      - Неужели?! - восхитился Гордюхин.      - Да, Николай Степанович, да. И если у нас зайдет об этом разговор, я выдам эту тайну. Но продолжу. Давайте согласимся, что мир, в котором мы живем - это мир мужчин, они хозяева жизни. А наша сестра на подхвате. Мы - лакеи, прачки, уборщицы в доме, который называется мир. А лакеям позволено поступать по своей, лакейской, низкой, корыстолюбивой логике. Мы хитрим, изворачиваемся, лукавим точно так же, как это делают все лакеи мира. Глядишь, что-то обломится, что-то удасться урвать, пока хозяин отвлекся со своими высокими гостями.      - В этом что-то есть, - согласился Гордюхин.      - В этом правда жизни, а не что-то, - поправила Касатонова. - Поэтому женщины расчетливее, или скажем иначе - бережливее. У них меньше возможностей, они зависимы. Мы можем надеяться только на свою предусмотрительность, мы больше обстоятельств принимаем в расчет, для нас важны тон, жест, взгляд, громкость голоса, цвет галстука, запах лосьона. Мы наматываем на ус все, чем мужчина может легко и безнаказанно пренебречь. Я внятно выражаюсь?      - Вполне, - кивнул Гордюхин.      - Часто все эти мелочи оборачиваются большей раскованностью в поступках. Как у детей... Я слабее, значит, мне можно. Мне это можно, потому что все равно отвечать тебе. И так далее. Некоторые называют это капризностью... Нет, это нечто совсем другое. Это попытка уравняться, встать с колен, как-то о себе заявить. Леша, ты со мной согласен?      - Как ни странно... Да.      - Последние события в нашем доме, печальные события, неожиданно подтолкнули меня к мысли... Женщины по жизни незаметнее, они как бы более замаскированы.      - Интересно! - Гордюхин уловил в словах Касатоновой нечто знакомое, может быть, просто привычное словосочетание. - Насчет маскировки я не подумал, честно говоря.      - Нет-нет, Николай Степанович. Я говорю о другом. Не о маскировке. По жизни мы менее заметны. Основные поступки совершают все-таки мужчины. Совершено убийство? Конечно, это сделал мужчина. Угнана машина? То же самое. Сделано открытие? Даже вопросов не возникает. Вот пример... Вы подходите к подъезду и спрашиваете у старушки... Кто-нибудь заходил в дом? Нет, отвечает бабуля, никто не заходил. А заходила женщина. Но бабуля ее в упор не увидела, если, конечно, на ней не было шляпы в перьях.      - Вывод? - спросил Алексей.      - Мы живем на другом уровне. На более тонком. Не буду уточнять, какой уровень главнее. Это неважно. Повторяю, мы живем на ином уровне, более тонком. Отсюда иная логика поступков. Иное понимание событий, а часто - иные выводы.      - Вы намекаете, что убийца - женщина? - спросил Гордюхин, которого трудно было сбить с толку изящными рассуждениями. Жизнь, прожитая среди людей чреватых, настороженных и готовых в любой момент выкинуть какой-нибудь невиданный доселе фортель, приучила Гордюхина во всех самых замысловатых рассуждениях видеть нечто простое и очевидное, более того, он считал, что кроме простого и очевидного в мире и нет ничего. А если что-то кажется непонятным и запутанным, то это может означать только одно - его пытаются обдурить, ему пудрят мозги и вешают лапшу на уши.      Услышав вопрос, Касатонова оборотила к Гордюхину изумленный свой взор и некоторое время рассматривала гостя с нескрываемым восхищением. И не нашлась ответить ничего, кроме коротенького словца:      - Да.      Их разговор в этом месте прервался, поскольку резко и даже с каким-то раздражающим напором прозвенел звонок. Алексей сидел к аппарату ближе других и поднял трубку.      - Слушаю, - сказал он с некоторой расслабленностью, почти с ленивым равнодушием. - Говорите.      Но тут же выражение его лица, поза, жесты резко изменились. Он подался вперед, глаза его заметались по комнате, время от времени в беспомощности останавливаясь то на Касатоновой, то на Гордюхине, словно он нуждался в помощи, но еще не решился, к кому из них обратиться в первую очередь.      - Да... Понял... Все понял... Когда? А сейчас? Уже?! Понял! Буду! Буду! Буду!      Обессиленно положив трубку на аппарат, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Ни Касатонова, ни Гордюхин не мешали ему в борьбе с самим собой, ни о чем не спрашивали, не торопили с разъяснениями.      Наконец, Алексей распрямился, широко открытыми, но, похоже, невидящими глазами осмотрел комнату, скользнул, не задерживаясь, взглядом по матери, по Гордюхину, нервно хихикнул.      - Докладываю, - решился он произнести первое слово. - Пожар потушен.      - Это хорошо, - кивнул Гордюхин. - Пожарам нельзя давать полную волю. Иначе все может сгореть.      - А все и сгорело.      - Но мы-то уцелели.      - А это уже не имеет большого значения. Я, во всяком случае, сгорел полностью. Хотя в таких случаях говорят, что не сгорел, а погорел.      - Ну, ладно, - сказала Касатонова неожиданно спокойным, отстраненным голосом. - Ты в порядке, даже не поседел. Выкладывай.      - Сгорели мои книжные склады, - сказал Алексей. - Все три.      - В разных концах города? - уточнил Гордюхин.      - Нет, они рядом стояли. Собственно, какие склады... Три железных гаража. Они пустовали, машин у хозяев уже не было по разным причинам. И я снял их в аренду под склады.      - Может, замыкание? - предположил Гордюхин, чтобы произнести хоть что-то утешительное.      - Да? - удивился Алексей. - Докладываю... Электричество не было подключено. Надобность такая не возникала. Поскольку все работы проходили при ясном свете дня. И второе... Вспыхнули все три гаража одновременно.      Некоторое время все молчали, осмысливая случившееся, потом поморгав глазами, как бы стирая с них картины страшного пожарища, заговорила Касатонова.      - Вообще-то, книги горят очень трудно... Они почти не горят. Тем более, в пачках.      - Это как? - не понял Алексей.      - Если в этих гаражах загорелось со стороны ворот, то выгорело два-три ряда книг, не больше. Книги не столько горят, сколько тлеют, - продолжала Касатонова. Достаточно выбросить из гаража эти два-три ряда тлеющих книг... И все. Остальные в неприкосновенности.      - Тогда я еду, - Алексей вскочил и бросился в прихожую. - Я пообещал ребятам, что буду через пятнадцать минут. Может, и в самом деле хоть что-то осталось.      - Постой, - сказал Гордюхин. - Я с тобой.      - Одна я здесь не останусь, - поднялась с дивана и Касатонова.      - Неужели это их ответ? - выглянул из прихожей Алексей.      - Чей? - спросила Касатонова, явно лукавя, явно притворяясь непонимающей.      - Твоих приятелей! Пожлобилась пленочку отдать - получай фашист гранату!      - Разберемся, - успокаивающе произнес Гордюхин. - Во всем разберемся, ни один вопрос не оставим без ответа.      - Вы, главное, не забудьте запасную обойму! - нервно выкрикнул из прихожей Алексей. - Без запасной обоймы там делать нечего. Верно говорю?      - Верно, но преждевременно. А по сути все правильно. Заверяю - обойму взял. К неожиданному повороту событий готов.      - Вы сколько раз обязаны в воздух стрелять, прежде чем на поражение?      - По обстоятельствам, - Гордюхин был непробиваем. - Бывают случаи, когда в воздух вообще лучше не стрелять. Мне пока не приходилось вот так уж сразу и на поражение, не приходилось. Прижмут суровые обстоятельства... Ну, что ж, будем принимать решения.      - Удачи вам! - крикнул Алексей уже с площадки. И хотя была в его словах издевка, нотка пренебрежения, Гордюхин легко пропустил ее мимо ушей. Человек потрясен, взволнован, может быть, даже разорен, надо ему дать возможность выплеснуться. Если же он стремится выплеснуться не просто так, а на другого человека, ну, что ж, рассуждал Гордюхин, стерпим. Его больше всего утешало то, что Касатонова вела себя куда сдержаннее и мужественнее, нежели ее сын.      - Позвольте, Николай Степанович, вашу руку, - проворковала она, догоняя Гордюхина на лестнице. - Так редко можно встретить в жизни что-то надежное и непоколебимое...      - Неужели это относится ко мне?!      - Неужели я выразилась недостаточно внятно?      - Понял, - кивнул Гордюхин, - Вопрос можно?      - Валяйте!      - Вы в самом деле знаете убийцу?      - Иногда мне так кажется.      - А что вам мешает назвать имя преступника тому же Убахтину?      - Деликатность.      - По отношению к кому?      - К убийце, к кому же еще! - фыркнула Касатонова. - И потом... Есть некоторые сомнения. И их становится все больше.      - Женская логика срабатывает?      - Она самая, Николай Степанович, она самая.      Когда они вышли на крыльцо, опель-кадет Алексея уже стоял рядом, а сам он сидел за рулем и нетерпеливо махал рукой - садитесь же уже, наконец!    13      Маленький, верткий опель-кадет, проскальзывая между машинами, действительно за пятнадцать минут преодолел расстояние от квартиры Касатоновой до пустоватого двора, где располагались злополучные гаражи, арендованные Алексеем. Когда машина въехала во двор, сразу стало ясно, что малой кровью Алексею отделаться не удастся. Все три гаража были распахнуты настежь, внутри тлели книги, а из пожарных машин, остановившихся совсем рядом, мощные струи воды били прямо внутрь, затапливая не только первые ряды книг, но и вообще все пространство внутри этих железных коробок. Едва увидев эту картину, Алексей в ужасе закрыл глаза. То, что не удалось бы сделать огню, с успехом проделала вода - книги наверняка были безнадежно испорчены.      Едва ли не все жители трех домов, выходящих окнами во двор, высыпали на балконы, приникли к окнам, некоторые не поленились спуститься вниз и плотным кольцом стояли вокруг, получая, по всей видимости, неизъяснимое наслаждение от всей той кошмарной картины.      - Суду все ясно и понятно, - пробормотал Алексей. - Книг больше нет.      - Может внутри что-то осталось? - предположил Гордюхин.      - Вряд ли... Смотрите с каким напором поливают... Там уже и огня-то нету, а они знай льют! А температура! Крыши шипят!      - Может остановить?      - Пусть, - Алексей безнадежно махнул рукой. Он еще что-то хотел добавить, еще что-то порывался пояснить Гордюхину, но, обернувшись, участкового не увидел. Видимо, тот отошел в сторонку.      Из всех трех гаражей валил густой чад, вонь горелой бумаги, водяной пар.      В стекающих из железных коробов струях воды плавали черные слои пепла. Красные пожарные машины стояли рядом и беспрерывно опорожняли громадные свои баки, стремясь, видимо, уехать отсюда налегке, чтобы заполнить их водой свежей и холодной.      - Это все твои книги? - спросила Касатонова у Алексея.      - Половина моих - это точно.      - Хорошие книги?      - Твердые обложки, прошитые переплеты, бумвенил, супера, - перечислял Алексей достоинства своего товара.      - А авторы?      - Нормальные авторы, раскрученные. С другими я и не связываюсь.      - Ценная литература?      - По двадцать, двадцать пять рублей за штуку можно было спокойно брать.      Касатонова слушала совсем не те ответы, на которые надеялась, и, поняв, что разговора не получается, замолчала.      - Все равно жалко, - сказала она. - Но не смертельно. Жизнь продолжается.      - Разве это жизнь? - усмехнулся Алексей.      Касатонова уже хотела что-то ответить, как вдруг почувствовала, что кто-то осторожно касается ее руки. Взглянув вниз, она увидела мальчика, который дергал ее за руку, робко пытаясь привлечь к себе внимание.      - Тебе чего? - спросила она.      - Вот, - мальчик протянул что-то небольшое, темное, что в полумраке нельзя было и разглядеть. Механически взяв и повернувшись к свету фар пожарной машины, Касатонова увидела коробочку от фотокассеты. Она была совсем легкая, похоже пустая.      Касатонова осторожно отковырнула мягкую крышечку, заглянула внутрь. Там лежала бумажка. Вынув ее и развернув, она прочитала написанные печатными буквами два слова - "Вопросы есть?".      - Что там? - обеспокоенно спросил Алексей.      Касатонова молча отдала ему бумажку.      - Суду все ясно и понятно, - повторил Алексей, едва взглянув на послание.      - Мы ведь об этом уже говорили, да?      - Я его найду, - без выражения, буднично сказала Касатонова. - Вот увидишь - я его найду.      - Кого?      - Убийцу. Он плохо себя ведет.      - Людей убивает? - поинтересовался Алексей.      - И это тоже. Где Гордюхин?      - Слинял, наверно.      - Нет, он не может слинять.      - Почему?      - Не тот человек.      - Ты его так хорошо изучила?      - Достаточно.      - Ну-ну, - улыбчиво протянул Алексей. - А знаешь, мне ведь и за гаражи платить придется.      - Убийца заплатит. За все.      - И за товар?      - Конечно.      - Он наверно состоятельный?      Изумленный взор Касатоновой, в котором метались красные отблески огня, был ему ответом.      - Я конечно извиняюсь, - проговорил Алексей смятенно. - Пойду поищу Гордюхина. Он, наверно, все-таки где-то здесь. А вот и он.      Подошел Гордюхин, посмотрел на Касатонову, на Алексея, что-то про себя, видимо, понял.      - Есть новости?      Касатонова молча протянула ему записку. Гордюхин прочел ее, сложил пополам и сунул в карман.      - Это для Убахтина, - пояснил он. - А я тут пока то да се, проделал небольшую работу - переписал все машины, которое сейчас стоят во дворе и рядом.      - Зачем? - не поняла Касатонова.      - На одной из них приехали вот эти, - он постучал пальцем по карману, куда сунул записку.      - И что, технически можно их вычислить? - изумленно спросила Касатонова.      - Конечно. Если отсечь все машины, владельцы которых живут в этих домах, то останется всего десяток. А уж с десятком-то Убахтин разберется.      - Надо же! - восхищенно проговорила Касатонова. - Никогда бы не подумала.      За это время огонь в гаражах был подавлен окончательно и теперь только пар поднимался над железными крышами да вонь горелой бумаги распространялась на весь двор. Ротозеи начали потихоньку расходиться, балконы вокруг пожарища опустели - людям попросту надоело зрелище и они вернулись к своим телевизорам.      И тут вдруг к Алексею подбежал парень весь в копоти, с обгорелым рукавом рубашки, окровавленным лбом.      - Леша! - заорал он не то радостно, не то испуганно. - Наконец-то! А мы уж ждали, ждали тебя...      - Что случилось? - спросил Алексей.      - Представляешь... Подогнали "Газель", грузим товар, все спокойно, распахнуты все три гаража, потому что книги брали из всех трех, представляешь? Мы с водителем "Газели" грузим из всех трех гаражей - "Книжный мир" заказал всех названий по две пачки. Уже заканчиваем, представляешь?      - Очень хорошо представляю.      - И тут возникают эти три хмыря!      - Вы их узнаете? - вмешался Гордюхин.      - Среди ночи! Разбудите меня среди ночи и я в каждого ткну пальцем! В каждого! Так вот, появляются хмыри. Я попытался было возникнуть и тут же получил по лбу монтировкой, вот смотри, - парень показал рассеченный лоб. - Тут же получил монтировкой по голове! А они вносят в каждый гараж по трехлитровой банке бензина, устанавливают на книги и разбивают этой самой монтировкой, которой врезали мне по голове. Бензин, сам понимаешь, растекается, просачивается в щели между пачками, стекает на пол, пропитывает упаковочную бумагу, а эти хмыри с монтировкой, которой врезали...      - Сколько их было? - спросил Гордюхин.      - Трое. Если бы их было меньше, мы бы с водителем справились! А так он уже отъехал, успел выехать со двора, я остался один. Только начал в нашей амбарной книге делать записи, появляются эти трое...      - С монтировкой, - подсказала Касатонова.      - Точно. А вы откуда знаете?      - Догадываюсь.      - Ну, ладно... Бензин разлился, они в каждый гараж бросили по зажженой спичке и слиняли. Понял? Сразу слиняли. Нет их. Думаю, сели на машину. Видимо, у них тут рядом стояла машина. Когда все три гаража вспыхнули огнем... Представляешь, огонь гудел, будто паровоз! Я никогда не думал, что огонь может гудеть. Я бы справился Леша, я бы справился. Достаточно было железным крюком выдернуть из гаражей первый ряд пачек и все! Понял? И все! Дальше просто. Но эти идиоты жильцы наделали в штаны! Все жильцы из трех домов поголовно наделали в собственные штаны! Они почти все начали звонить и вызывать пожарных. Представляешь, все жильцы этих домов одновременно наделали в штаны и бросились к своим телефонам звонить пожарным! Кошмар!      - Все это хорошо, - сказал Алексей, глядя на черные от копоти гаражи. - Все это хорошо.      - А что плохо?      - Товару-то нету. Один утиль остался.      - И знаешь, товар-то, в основном, не сгорел, а подмок.      - Да еще гаражи... - А что гаражи?!      - Смотри, как от огня их повело... Ни одной кувалдой не выровнять. Ворота тоже не закроются... Придется нам и за гаражи расплачиваться. Пролетели мы с тобой, Костя, круто пролетели. Как фанера над Парижем.      - Леша, не дрейфь! Выкрутимся!      - Это хорошо, - опять с полной безнадежностью протянул Алексей и повернулся к Гордюхину. - Николай Степанович, как вы думаете, выкрутимся? Выживем?      - Мы их найдем, Леша. И исполнителей найдем, и заказчика. Екатерина Сергеевна, найдем преступников?      - Нисколько в этом не сомневаюсь, - Касатонова передернула плечами. - Они задергались, они на крючке. Я пока не знаю, что это за крючок, но то что он у меня в руках. Это совершенно точно. А потом, если уж говорить откровенно... Я знаю, что это за крючок. Достаточно еще раз взглянуть на снимки, которые мы с вами сделали, Николай Степанович. Не на убахтинские снимки надо смотреть, а на наши с вами.      - Есть разница? - с сомнением спросил Гордюхин.      - Огромная. Посмотрите на эти гаражи, если сомневаетесь.      - Вы хотите сказать, что наши невинные снимки с места происшествия и эти обгоревшие, залитые водой гаражи каким-то образом объединены в нечто общее?      - Да! - нетерпеливо перебила Касатонова. И повторила еще более резко и твердо. - Да, Николай Степанович.      - И вы сможете это должным образом...      - Да!      - И я могу доложить...      - Да! - ответила Касатонова с веселой злостью. - Можете доложить об этом Убахтину-шмубахтину и вообще кому угодно! А можете никому не докладывать, потому что я это сделаю сама. - Леша! - окликнула она сына. - У тебя здесь, как я понимаю, дела?      - На всю ночь.      - Я уезжаю. У меня завтра большой, длинный, тяжелый день.      - Завтра воскресенье, мама! - напомнил Алексей.      - Мне ли этого не знать! Николай Степанович, вы остаетесь?      - Да, я, с вашего позволения, немного задержусь. Мало ли... Вдруг что-то такое-этакое проглянет сквозь языки пламени, черную сажу и жидкую грязь от пожарных машин. Дело в том, Екатерина Сергеевна, что мне хотелось бы уточнить некоторые подробности...      - У вас есть домашний телефон Убахтина? - опять Касатонова проявила непочтительность, перебив участкового.      - Записывайте!      - Запоминаю!      Выслушав номер телефона, Касатонова кивнула головой, как бы закрепляя сочетание цифр в памяти и, махнув всем на прощание рукой, быстро зашагала к троллейбусной остановке. Алексей и Гордюхин проводили ее недоуменными взглядами, потом посмотрели друг на друга еще более недоуменно, потом одновременно пожали плечами. Дескать, странно все это, бестолково и необъяснимо.    14      Что-то подсказывало Касатоновой, откуда-то ей было известно, что этой ночью она может ничего не опасаться. Враг объявился, нанес удар, достаточно болезненный и ему ничего не остается, как выжидать. Теперь ответный ход может сделать Убахтин, тот же Гордюхин, как ни скромны его возможности, или сама Касатонова. Скорее всего, враг ждет ответа именно от нее.      Эти ее знания вовсе не говорили о какой-то сверхчеловеческой проницательности, тонкости мышления, глубине анализа.      Ничуть.      Все было гораздо проще. И те события, которые уже произошли, и те, которых она ожидала, вполне вписывались в обычную житейскую логику: нанес удар - жди ответа, промахнулся - получай вдвойне.      Некоторое время Касатонову смущало собственное молчание - вроде она знает что-то важное, а вот молчит из каких-то своих корыстных устремлений. Побывав на пожарище и посмотрев на убитого горем сына, который наверняка уже не сможет выделять ей сто долларов в месяц на водку, курево и мороженное, она успокоилась. Более того, обрела уверенность в собственной правоте.      Пожарище развязало ей руки.      Собственно, она была уже достаточно свободна в поступках после разгрома квартиры, но тогда что-то останавливало, мешало броситься в события безоглядно и отчаянно. Видимо, должно было пройти какое-то время, может быть, совсем небольшое, время, необходимое каждому, чтобы усвоить новые правила игры, манеру поведения, систему поступков. И теперь Касатонова с легким ужасом наблюдала за происходящими в ней переменами. Ужас был действительно легкий, потому что ей нравилось то существо, в которое она постепенно превращалась. Исчезли робость суждений, зависимость, боязнь ошибиться в выводах, опасение сказать слово пустое и неуместное. Эти страхи преследовали ее всю жизнь, в общем-то, как и каждого из нас, как и каждого. Но после потрясений последних дней Касатоновой вдруг открылось, что все это полная чушь и обращать внимание на подобные глупости попросту смешно.      Произошла с ней еще одна маленькая, невидимая перемена - она перестала колебаться, выбирать поступки правильные и неуязвимые, прикидывать возможности.      Это ушло.      Теперь она просто поступала как считала нужным и вдруг выяснилось, что выбирать-то не из чего - каждый раз приходило решение единственное и бесспорное. И она поступала в полном соответствии с этим решением.      Отпала боязнь кого-то оскорбить неудачным словом, неуместным смехом, глупым вопросом. Более того, она почувствовала вкус к вопросам глупым, именно в них, в глупых вопросах, ответы на которые казались очевидными, и таился чаще всего смысл скрытый, а то и скрываемый.      Откуда-то пришла уверенность, что после ночного пожарища никто ее в эту ночь не потревожит ни звонком, ни стуком в дверь. Так и вышло - ночь прошла спокойно, Касатонова спала крепко и глубоко, проснулась отдохнувшей. Когда она говорила Алексею о долгом и тяжелом дне, она уже знала, что именно ее ждет. И собиралась в этот день нанести удар жесткий, неожиданный, может быть, даже окончательный.      Накануне она взяла у следователя телефон и адрес Юшковой и сегодня, в воскресенье, собиралась нагрянуть к секретарше Балмасова прямо с утра. Благо, был хороший и совершенно невинный повод - вручить повестку, вызов на допрос.      Она убедила Убахтина, что секретарша может знать о своем начальнике больше, чем весь остальной коллектив. И знания ее особого свойства, они касаются личной жизни начальства, в чем бы эта личная не заключалась - бандитская крыша, тайная любовница, взаимоотношения с детьми, места вложения денег и даже болезни, хвори, недомогания.      - Здравствуйте! - громко и жизнерадостно произнесла Касатонова, едва Юшкова открыла дверь. - Вы меня помните?      - Помню, - вяло ответила Юшкова. - Проходите, - и она первой удалилась по коридору в комнату. Юшкова была одета белый махровый халат с широким поясом и даже с кистями.      - Какой красивый халат! - невольно восхитилась Касатонова.      - Вам нравится? - слабо улыбнулась Юшкова.      - Мечта жизни!      - Надо же, - Юшкова склонила голову набок, как бы в легкой озадаченности.      - Какие разные бывают у людей мечтания, - она села в кресло, закинув ногу за ногу, обнажив коленку, неплохую коленку, как успела заметить Касатонова.      - А о чем мечтаете вы? - Касатонова тоже расположилась в кресле, но, поскольку была в брючках, состязаться с Юшковой в достоинствах коленок не могла.      - Вы не поверите - ни о чем.      - Неужели так бывает?      - Все бывает, - Юшкова все с той же вялостью вынула из пачки коричневую сигарету, прикурила и бросила зажигалку через стол Касатоновой. Дескать курите, если хотите.      - У вас в конторе, как я заметила, все курят коричневые сигареты.      - Не все, - Юшкова усмехнулась, выпустила дым к потолку. - Только подозреваемые.      - Подозреваемые? - Касатонова устремила на хозяйку изумленный взор. - В чем?!      - В убийстве, в чем же еще... В убийстве.      - Боже! Вся контора под подозрением?!      - Ну я-то уж во всяком случае.      - Вы?!      - Не надо, - устало вздохнула Юшкова. - Я видела, как вы из моей пепельницы окурки изымали. Это тоже входит в обязанности курьера? - Юшкова посмотрела на гостью сквозь дым, но прямо, в упор, улыбчиво и понимающе.      - Заметили? - простодушно восхитилась Касатонова.      - Вы были не слишком осторожны. Видимо, недостаток опыта. Или была другая причина?      Касатонова молча порылась в своей сумочке, вынула пачку сигарет и показала Юшковой. Сигареты были коричневые. Почему-то она захватила их с собой.      В полной уверенности, что поступает правильно, захватила одну из трех пачек, которые купила в киоске у заводоуправления два дня назад.      - Видите? - спросила она. - Коричневые.      - И что же из этого следует?      - Из этого следует, что я действительно стащила у вас окурок. С единственной целью - показать в табачном киоске и купить точно такие же. Мне понравился их запах.      - Да-а-а? - протянула Юшкова. - Надо же как бывает... Извините. А я, честно говоря, решила, что вы подосланы, что мне надо с минуты на минуту ждать ареста.      Уже начала дом готовить к долгой разлуке, - она обвела взглядом комнату.      Касатонова последовала ее примеру, но никаких прощальных приготовлений не заметила.      - Внешне, вроде, ничего не изменилось, - Юшкова отвечала на ее непроизнесенный вопрос. - Цветы по соседям разнесла, долги заплатила, коммунальные платежи, из прачечной белье забрала, деньги спрятала, еще кое-что пришлось прятать, - Юшкова не закончила, предлагая гостье самой уточнить, что именно она припрятала.      - Наряды? - Касатонова решила не упускать представившейся возможности.      - Слышали анекдот... Заходит таможенник в купе и спрашивает... Оружие? Наркотики? Взрывчатка? Антиквариат? А пассажиры отвечают... Спасибо, у нас все есть. Разве что чашечку кофе.      - Хотите сказать, что оружие и наркотики тоже пришлось отнести в тайник?      - Конечно, - кивнула Юшкова и опять затянулась. - В первую очередь.      - А потом уж деньги?      - А потом деньги, - невозмутимо кивнула Юшкова. - За деньги не судят, - пояснила она. - Да! Я так и не спросила... Вы ко мне по делу или так?      - Повестка, - пожала плечами Касатонова, поднимая с пола свою сумку.      - Значит, и на меня вышли?      - На всех вышли.      - Понятно... Труп он и есть труп. Убийца нужен, позарез нужен убийца. Труп взывает, да?      - Знаете, я как-то не привыкла к такой легкости суждений, - Касатонова посмотрела на Юшкову изумленным взглядом. - А убийца действительно нужен. Он оправдает все, объяснит и расставит по своим местам. Сейчас, когда его нет, в мире хаос и бестолковщина. Стоит ему только появиться, тут же воцарятся порядок и гармония.      - Зазвучит музыка, рассмеются дети, люди примут позы достойные и естественные?      - Да, примерно так.      - А сейчас все кривляются, делают какие-то дурацкие ужимки, прыжки, оправдываются, ищут доказательства своей невиновности, да?      - Примерно, - опять согласилась Касатонова, понимая, что Юшкова впала в какой-то ернический кураж. А не надо бы ей, не надо бы. Если уж кому и куражиться то не ей. - Я всего лишь курьер, - она нашла, наконец, в своей сумке мятую повестку и расправила ее на столе.      - А я всего лишь секретарша.      Глядя на Юшкову, Касатонова не переставала удивляться - это был совсем не тот человек, которого она видела в конторе мебельной фабрики. Там в ней чувствовалась зависимость, готовность выполнить любой приказ, каприз, не задумываясь даже о его разумности. Здесь же сидела женщина властная, снисходительная, даже ее усталость казалась значительной. Ее нисколько не взволновал вызов к следователю, она лишь усмехнулась каким-то своим мыслям, чуть повела плечом.      - Вы хорошо знали Балмасова? - спросила Касатонова.      - Достаточно. Мы жили с ним одно время.      - В каком смысле?      - В самом прямом. В одной постели. Ничего... Все получалось. Все, как говорится, путем. А потом кончилось.      - Такие вещи обычно всегда кончаются. Рано или поздно.      - У нас кончилось скорее поздно, чем рано. Как это пишут в любовных романах... Он разлюбил и ушел к другой.      - Мне это знакомо, - кивнула Касатонова.      - Кофе? - неожиданно спросила Юшкова.      - Охотно.      - Вы не торопитесь?      - Воскресенье, - Касатонова сделала легкий жест ладошкой.      - Тоже верно, - Юшкова поднялась, вышла на кухню. Ноги, как успела заметить Касатонова, у нее были плотные, даже тяжеловатые, но походка легкая.      Теперь, когда хозяйка возилась с кофе, Касатонова смогла, наконец, внимательно осмотреть комнату. Стандарт, полный, унылый стандарт. Стенка с хрусталем, две полки случайных книг, под ногами ковер, в углу телевизор, на журнальном столике пульт управления. И диван, который можно раздвигать на ночь, превращая в нечто двухспальное. Да, над диваном картина, вот картина настоящая, написана маслом, на холсте, хотя рамка простая, вроде, даже самодельная. Картина Касатоновой понравилась - подсолнухи, написанные резко, броско, с обилием краски.      - Хорошая работа, - сказала Касатонова, когда в дверях появилась Юшкова с маленьким подносом.      - Да, мне тоже нравится. В Коктебеле купила. Вернее, купил Балмасов, когда мы как-то оказались в тех краях. Выбирай, говорит. Я и выбрала.      - Будет память, - обронила Касатонова и тут же пожалела о своих словах - прозвучали они двусмысленно.      - О Балмасове? - жестко усмехнулась Юшкова. - У меня и без того достаточно причин помнить его по гроб жизни. Его многие будут помнить. По гроб жизни. Как последнего подонка. И я тоже, - Юшкова поставила поднос с чашками на столик. - Я тоже буду его помнить, как последнего подонка.      - Вы поссорились? - это единственное, что сообразила спросить Касатонова.      - Поссорились? - расхохоталась Юшкова. - Мы прокляли друг друга. Впрочем, честно говоря, проклинала в основном я. Он только уворачивался. Так что передайте своему следователю, что у меня был повод его убить. Как, впрочем, и у многих других.      - У многих?      - Цокоцкому он уже три года не отдает пятьдесят тысяч долларов. И тот, наконец, понял, что уже не отдаст.      - Давно понял?      - Месяца два назад. Произошел между ними разговор и тот понял. Да там и понимать-то особенно не нужно было... Балмасов сказал ему открытым текстом. Вертись, говорит, возвращай эти деньги как можешь, я мешать не буду. Теперь он и не сможет помешать. Пуля в затылке, тело в морге, кредиторы с носом!      - Откуда вы знаете, что пуля в затылке? - негромко, словно боясь вспугнуть осторожную птицу спросила Касатонова.      - Понятия не имею! - беззаботно хохотнула Юшкова. - Откуда-то мне это известно. В самом деле, откуда? Может, по телевидению сообщили?      - Не сообщали, - все так же тихо, но твердо сказала Касатонова.      - Значит, скажут! Так вот, это Цокоцкий... А главный бухгалтер последний год вообще по лезвию ножа ходит.      - Это Хромов?      - Он самый. Подписал бумаги под честное слово Балмасова и вляпался. У Рыбкина, это наш главный снабженец, сожрал семью.      - Всю?      - Нет, жену. А детей выплюнул.      - И у вас тоже есть причина?      - Конечно! Я же говорила! Балмасов питался человечиной, понимаете? Он пожирал всех, кто оказывался на расстоянии вытянутой руки. Не мог отпустить человека, не высосав из него все соки! Говорю же - людоед!      - И питался человечиной?      - Ну... - Юшкова помялась. - Иногда курятиной.      - Кошмар какой-то! - убежденно сказала Касатонова. - Но если двое расстаются... Какая бы ни была причина... Это еще не повод совершать смертоубийство.      - Повод! - отрезала Юшкова. - Вполне достаточный повод. Вполне достаточный.      - Вы думаете? - со светским великодушием уточнила Касатонова.      - Уверена!      - С вами так интересно разговаривать!      - Особенно, когда я говорю лишнее, да? - Юшкова пустила к потолку щедрую струю дыма.      Касатонова, еще раз взглянув на Юшкову, вдруг поняла - та находилась в состоянии легкой истерики. Да, она могла произносить слова, угощать кофе и сигаретами, рассуждать о бывшем любовнике, но при этом все в ней было обострено, все на грани какого-то срыва.      Оглянувшись на скрип двери, Касатонова увидела входящую в комнату молодую девушку. Одеяние на ней было довольно странное - пижамка вроде и была, и в то же время ее как бы и не было, поскольку все девичьи прелести просвечивались в самых заветных местах, не столько скрывая их, сколько подчеркивая и высвечивая.      - Привет, - сказала девушка и села на диван. - Все пьете?      - Все пьем, дорогая, все пьем, - кивнула Юшкова. - Моя дочь. Красавица, спортсменка и даже слегка комсомолка. А зовут ее Надежда. Наденька.      - Ты забыла сказать, мама, что я еще и наркоманка.      - Это и так видно.      Единственное, чем могла ответить Касатонова на эти милые слова, это изумленным взглядом, который она переводила с матери на дочь и обратно.      - Как я понимаю, это у вас утренняя разминка? - спросила она, наконец.      - У нас и вечерняя мало чем отличается.      - И вы действительно пробовали наркотик? - спросила Касатонова не то с ужасом, не то с наивностью.      - Тоже потянуло?      - А знаете, - почувствовав к себе пренебрежение, Касатонова тут же успокоилась, ей сразу сделалось легко, она ощутила даже некоторую неуязвимость. Получив дозу презрения, она была свободна в словах, поступках, в своих мнениях и выводах.      - А знаете, Куприн как то сказал, что писатель должен побывать даже беременной женщиной. Так что наркотик для меня... Не столь уж и страшное зелье. Во всяком случае попробовать я бы не отказалась.      - Дорогое удовольствие, - сказала Надя со значением.      - Поднатужусь.      - Заметано. Мамашка... А это... Ручку-то позолотить бы.      - Возьми в сумке.      - Думаешь, там достаточно?      - Перебьешься.      - Я-то перебьюсь, но боюсь радости тебе от этого будет мало.      - Главное чтоб тебе, доченька, было хорошо.      - Ты уже об этом позаботилась?      - Не переоценивай мои возможности.      - Это уже не моего ума дело, это уже дело другого ума. Следственного.      Касатонова слушала этот странный разговор матери и дочери, разговор, в котором причудливо переплетались взаимное недовольство, невнятные угрозы, намеки на что-то важное, что-то громоздкое, что стоит между ними, и не переставала изумляться. Она попеременно смотрела на своих собеседниц широко раскрытыми глазами и не было в этих глазах ничего, кроме искреннего восхищения их умом и остроумием.      Бросив последние свои слова Надя поднялась и лениво прошла в ванную.      Через некоторое время там зашумел душ и Юшкова прикурила новую сигарету.      - Балмасов сделал ее своей любовницей, - сказала она без всякого выражения. Будто о погоде говорила, о скором дожде, предстоящей жаре.      - И вы...      - Когда я узнала, было уже поздно. Мне она сказала что уезжает с подругой на Волгу, а сама рванула с Балмасовым в Турцию. Вы тут наркотики помянули добрым словом... Она не наркоманка, конечно, но кое-что он дал ей попробовать. Не знаю, просто не знаю, насколько она погрязла в этом, но разговор поддержать может. Балмасов не дурак, он совсем не дурак и прекрасно понимал, что привязать ее к себе сможет только слегка подпортив. И он ее подпортил.      - Они вместе спали!? - с ужасом проговорила Касатонова.      - Да это пустяки, дело житейское... Спали, дремали, ворочались... Подумаешь! Она стала пить. Что-то покуривает. Ей все время нужны деньги. Ей постоянно нужны деньги. Хорошие деньги.      - Обновки?      - Какие к черту обновки! На жизнь! Она называет это жизнью. Понимаете? Когда она уходит вечером с тысячей рублей в кармане и возвращается под утро без копейки... Это называется жизнь. А все остальное - нудота. Знаете, что сделал Балмасов самое страшное... Он лишил ее ощущения денег. Знал, что делает. Это и есть самый сильный наркотик. Все эти травки, порошки, курево, инъекции... Чепуха! Он лишил ее ощущения денег. Теперь уже никогда в жизни у нее не будет достаточно денег. Он протащил ее по международным курортам, по роскошным ресторанам, по аэропортам и гостиницам... Не позволяя тратить ни единой копейки.      Я это уже знаю по себе... Балмасов расплачивался так ловко, что у этой дуры оставалось ощущение, будто он вообще не платит. Он отзывал официанта в сторону, заказывал еще одну бутылку вина, тут же за нее расплачивался, а когда заканчивался ужин, легко поднимался и уходил, весело смеясь. И у этой дуры, - Юшкова кивнула в сторону ванны, - у этой дуры сложилось мнение, что деньги вообще не присутствовали в балмасовской жизни. Она не видела денег. С одной стороны это прекрасно - мужик ведет себя щедро и великодушно, не заставляет свою избранницу отягощаться какой-то виной, зависимостью, но с другой стороны это... Это наркотик. А теперь, когда его не стало... Она вдруг обнаружила, что все двери закрыты.      - Вы меня, конечно, извините, но она на что-то намекала в вашем разговоре... - Эта дура уверена, что я убила Балмасова, - сказала Юшкова и глубоко затянулась дымом из коричневой сигареты, перемазанной темной помадой.      - Но позвольте, ведь там было оружие, пистолет, стрельба...      - Был пистолет.      - Простите?      - Подарил он ей пистолет. Маленький, черненький, красивенький... Если не знать, то можно принять за зажигалку, за большую, правда, зажигалку.      - И этот пистолет...      - Нет его.      - Она его продала?      - Я его выбросила.      - То есть...      - Взяла и выбросила, - с легким раздражением повторила Юшкова, причем, возникло ощущение, что убеждала она не Касатонову, а саму себя. - Выбросила, пока он не успел выстрелить.      - Так и не выстрелил?      - Не успел.      Касатонова маленькими, осторожными глотками допила кофе, отодвинула чашечку от края стола, чтобы невзначай не столкнуть ее на пол, такими же осторожными движениями взяла пачку с сигаретами, вынула одну, прикурила, деликатно выдохнув дым в сторону. Шум воды в ванной затих и теперь каждую секунду можно было ожидать появления красавицы в розовом одеянии. Продолжать прежний разговор уже не было возможности.      - Надя тяжело переживает смерть Балмасова? - спросила Касатонова негромко.      - Странные какие-то переживания. Она злится.      - На кого? - изумилась Касатонова.      - Ни на кого. Просто злится. Что-то намечалось - большое, солнечное, обильное... И не состоялось. Может быть это не злость, а досада. Как бы там ни было, случилось самое печальное из всего возможного - мы стали чужими. Черная тень Балмасова между нами.      - Вам его не жалко?      - Балмасова? - Юшкова задумалась, склоняя голову то к одному плечу, то к другому, как бы взвешивая все его положительные и отрицательные качества. - Нет. Он к этому шел давно и получил то, что заслужил.      - А на фабрике говорят - кто мог убить?      - Кто угодно, - Юшкова опять с раздражением передернула плечами. - Мне бы не хотелось, чтобы убийцу задержали. Он сделал доброе дело. А если задержат, получится, что Балмасов и с того света сумел еще до кого-то дотянуться. Мне бы этого не хотелось, - повторила Юшкова.      Из ванной вышла Надя, присела на диван. Все так же, не говоря ни слова, взяла со стола повестку, внимательно прочла все и печатное и прописные строчки, положила на стол и с усмешкой посмотрела на мать.      - Что ж ты молчишь?      - А что тебе сказать, доченька?      - На тебя вышли?      - Как видишь.      - Так, - протянула Надя и невольно, сама того не замечая окинула комнату долгим оценивающим взглядом.      - Ничего, квартирка, да? - спросила Юшкова.      - Сойдет.      - Я тоже думаю, что сойдет. Лучшей у тебя нет.      - Сколько же тебе светит?      - Сколько мне светит? - обернулась Юшкова к Касатоновой.      - Вы имеете в виду...      - Надя, что ты имеешь в виду, когда спрашиваешь, сколько мне светит?      - Да ладно уж, замнем для ясности, - и, порывисто встав с дивана, Надя удалилась в свою комнату.      - Вот так и живем, - сказала Юшкова.      - До Балмасова все было иначе?      - Совершенно иначе.      - Значит, почва оказалась подготовленной?      - Значит, почва оказалась подготовленной.      Касатонова помолчала, затянулась несколько раз и, наконец, набралась решительности задать вопрос, ради которого и пришла сюда с выпрошенной у Убахтина повесткой.      - Я ведь живу в том же доме, что и Балмасов, - сказала она. - Мне кажется, я видела вас в тот вечер, когда было совершено убийство. По-моему, уже темнело.      - Вполне возможно, - легко ответила Юшкова. - Я была у него.      - В тот самый вечер?!      - В тот самый вечер, - подтвердила Юшкова будничным голосом, как говорят о чем-то само собой разумеющемся.      - И что?      - Поговорили. Даже выпили. Назвали вещи своими именами.      - Другими словами...      - Другими словами я послала его очень далеко.      - А он? - спросила Касатонова, боясь допустить паузу, потому что стоит ей замолчать, разговор возобновить будет уже невозможно.      - Послал меня еще дальше.      - И чем закончилось?      - Чем закончилось? - у Юшковой была странная манера отвечать на вопросы - она сначала его повторяла, а потом уже следовало дополнение в виде ответа. - А вот чем закончилось, - она подняла со стола повестку, помахала ею в воздухе и снова бросила на стол. - Да, ведь я должна ее подписать, верно? Когда мне явиться к следователю?      - Завтра.      - Он подпишет мне освобождение от работы на целый день?      - Он просто обязан это сделать! - с жаром воскликнула Касатонова, чтобы хоть чем-то отблагодарить Юшкову за откровенные слова, которых та немало наговорила в это утро.      - Ну хоть что-то, - проговорила Юшкова и тут же размашисто подписала повестку подвернувшейся шариковой ручкой. - С паршивой овцы хоть шерсти клок, - пояснила она, чем еще больше запутала Касатонову.      - У меня такое чувство, что мы с вами еще увидимся, - сказала на прощание Касатонова.      - Господи! Я просто в этом уверена!      - Да? - изумилась Касатонова. - На чем же основана эта ваша уверенность?      - Понятия не имею! - рассмеялась Юшкова. - Хотя... Могу сказать, откуда у меня такое чувство... Мне кажется, в вас есть какая-то неотвратимость. Да, это будет достаточно точно сказано - неотвратимость. Вы - как полтергейст. Шумный дух.      - Впервые о себе такое слышу, - честно призналась Касатонова.      Юшкова в ответ только развела руками - дескать, ничем не могу помочь.      - Ну, что ж, - Касатонова взяла свою сумочку, задернула молнию. - Следующий раз поговорим о полтергейсте. О шумном духе.      - С удовольствием, - заверила Юшкова.      Касатонова уходила от Юшковой в полном смятении чувств. Казалось бы, она получила все подтверждения для своих подозрений, казалось бы, они должны были окрепнуть и обрести некую доказательную силу. Но в то же время Юшкова той легкостью, с которой говорила о самых чреватых вещах, как бы смазала и обесценила касатоновские прозрения.      Оказывается, был пистолет, но она его выбросила. Естественно, не помнит куда, а если и вспомнит, то там его не окажется. Откуда пистолет? Да все от того же Балмасова.      Да, она была в тот злополучный вечер у бывшего любовника и очень круто с ним поговорила. Разговор дошел до ругани, до взаимных упреков и оскорблений, уж если, как выразилась Юшкова, они оба далеко послали друг друга.      Могла она потерять самообладание? Вполне.      Мог он потерять самообладание? Очень даже может быть.      А что касается дочки в розовых одеяниях, то та, похоже, нисколько не сомневается в том, что именно мать застрелила Балмасова. "Это сколько же тебе светит?" - спросила она, не стесняясь постороннего человека.      И все же что-то останавливало Касатонову от крайних выводов. Она никак не могла понять - откуда у нее сомнения? Да и сомнения ли это? Может просто сочувствие этой женщине, согласие с тем решением, которое она приняла? Попытка оправдать?      А почему бы и нет? - спросила себя Касатонова и, кажется, даже на себя посмотрела изумленным взглядом, в котором явно просматривалось восхищение собственной дерзостью.      Что делать, что делать, все мы время от времени гордимся собой, когда что-то нарушаем, чему-то противимся, против чего-то восстаем, особенно если нарушения наши и протесты откровенно противозаконны.      Да-да-да, особенно если они противозаконны.      Так уж сложилось, что оспаривать закон, а то и насмехаться над ним, стало своеобразной доблестью. Разумеется, общегосударственным законам все должны подчиняться, но в этом есть и некая ущербность для гражданина, потому что у нас каждый глубоко уверен в своей неповторимости, а то и уникальности. И потому беспрекословно подчиняться даже всеобщим законам ему не просто нежелательно, а даже унизительно, поскольку у каждого выработались свои собственные кодексы чести. И мы следуем этим личным уголовным, процессуальным, гражданским кодексам куда более охотно и послушно, нежели кодексам общегосударственным. Это вполне естественно, объяснимо и даже разумно, учитывая, что треть населения страны имеет уголовный, криминальный или какой-то там еще противоправный опыт.      Та же Касатонова!      И у нее, да, у нее тоже были свои представления о разумности и целесообразности всеобщих законов. И конечно же, как и у каждого нормального гражданина, они входили в непримиримое противоречие с законами государства.      Поэтому, когда следователь Убахтин позвонил ей домой и поздравил с провидческим успехом - отпечатки пальцев на пульте, зажатом в мертвой руке Балмасова, совпали с отпечатками Юшковой, другими словами подтвердилось, что именно она в ту кошмарную ночь выключила телевизор, чтобы срамные изображения на экране не оскверняли смерть когда-то любимого человека, так вот, когда Убахтин поздравил ее с первым в жизни криминальным успехом, Касатонова нисколько не обрадовалась, не сверкнула горделиво праздничными своими очками, не вскрикнула от радости.      Она озадачилась, огорчилась, пригорюнилась.      Ей не хотелось, чтобы Юшкову признали виновной.      Да, конечно, Касатонова понимала неотвратимость уже имеющихся улик - коричневые сигареты, явно женская уборка в квартире, поздняя гостья, выбегающая под дождем к своей машине, окурки у той же машины, разбросанные вокруг канализационной решетки, а теперь еще и отпечатки пальцев... Опять же мотив.      Несмотря на скудность криминального опыта, Касатонова прекрасно понимала значимость такого фактора, как мотив. У Юшковой был неоспоримый мотив для совершения убийства, она просто обязана была совершить это убийство, чтобы жить дальше. Не убей Балмасова, она не смогла бы жить, потому что переставала быть нормальным человеком. Ей срочно необходимо было или же спиться, уйти в бомжи, поселиться под вокзальными платформами и забыть, забыть, забыть все, что с ней сделал этот человек, или же поступить проще, разумнее, гигиеничнее, в конце концов - убить.      Женщина сильная, гордая, познавшая любовь и ненависть, она, конечно же, выбрала второе.      И правильно сделала.      Касатонова как и каждый любитель в любом деле, тут же поставила себя на место секретарши и, ни секунды не задумавшись, решила, что поступила бы точно так же.      Опять же пистолет!      Он всегда провоцирует, меняет все взаимоотношения, как бы напоминает, постоянно напоминает, что последнее слово за ним, что его молчание отнюдь не безразлично и на многие вещи, происходящие в доме, у него есть свое, особое мнение. И он не позволит этим его мнением пренебрегать.      Конечно же, глядя со своей колокольни, Балмасов поступил правильно, запустив пистолет в дом Юшковых. Он будто своего агента запустил, понимая, что одно его присутствие многое изменит во взаимоотношениях матери и дочери.      Но происходило нечто странное - чем больше улик накапливалось против Юшковой, тем сильнее в Касатоновой что-то противилось начальному выводу.      Женщина здравая, привыкшая надеяться только на себя, она понимала, что дело не только в ее личных пристрастиях, не только в бабьей солидарности и нежелании видеть Юшкову виновной. Что-то не стыковывалось, что-то вступало в противоречие с той схемой преступления, которую предложил следователь. Какая она ни бывшая любовница, но пояс от халата, который остался висеть в ванной, не позволял Касатоновой поверить в преступность Юшковой сразу и до конца. Не мог Балмасов встретить Юшкову в распахнутом халате, под которым были всего лишь трусы, причем не парадные, а домашние, замызганные трусы!      Наступил момент, когда Касатонова готова была смириться с чем угодно и во что угодно поверить, но пояс от махрового халата неотступно преследовал ее, она постоянно видела его, этот пояс, болтающимся на крючке в ванной и видела разметавшийся на ковре труп хозяина квартиры опять же в распахнутом халате и замызганных трусах.      Ну, хорошо, была бы борьба, схватка со взаимными упреками и оскорблениями, царапанье щек острыми женскими коготками и, наконец, потеря самообладания, выстрел в грудь, в лицо, в живот... Принимается.      Но тщательно выверенный выстрел в затылок?      А пояс от халата в ванной на крючке?      А снимки, снимки? Чехарда со снимками?! Окончание следует... Уважаемые подписчики!      В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Артур Хейли "Аэропорт" Александр Бушков "Охота на пиранью" Владимир Войнович "Москва 2042" Эдгар Аллан По "Повесть о приключениях Артура Гордона Пима" Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения