Литературное чтиво

Литературное чтиво Выпуск No 276 от 2005-08-22 Число подписчиков: 20    Артур ХЕЙЛИ "АЭРОПОРТ" Часть 2    20:30-23:00    Глава 11      В "Кафе заоблачных пилотов" капитан Вернон Димирест заказал чашечку чая для Гвен и черный кофе - для себя. Кофе - так уж положено думать поддерживает тонус. Прежде чем они сядут в Риме, за этой чашкой черного кофе последует еще десять - двенадцать. И хотя пилотировать самолет должен был сегодня Энсон Хэррис, Димирест отнюдь не собирался устраивать себе отдых и распускаться. В воздухе он редко допускал такое. Как большинство опытных пилотов, он прекрасно сознавая, что только те из авиаторов достигли преклонного возраста и спокойно почили в своей постели, кто на протяжении всей службы держался начеку и был готов к любой неожиданности.      - Мы что-то очень уж молчаливы сегодня, - прозвучал в его ушах приятный, с мягким английским акцентом голос Гвен. - Мы, кажется, не произнесли ни единого слова с тех пор, как вошли в аэровокзал.      Всего несколько минут назад они покинули взлетное поле, когда стало известно, что вылет откладывается еще на час. Им удалось захватить укромный столик за перегородкой в глубине кафе, и теперь Гвен, держа в руке раскрытую пудреницу, глядела в зеркало и поправляла волосы, выбившиеся пышной волной из-под элегантной шапочки стюардессы. Взгляд ее темных выразительных глаз скользнул по лицу Вернона.      - Я молчу, потому что думаю, только и всего, - сказал Димирест.      Гвен облизнула губы, но не тронула их губной помадой: служебные правила строго-настрого запрещают стюардессам пользоваться косметикой в общественных местах. К тому же Гвен вообще редко прибегала к ней: у нее был превосходный цвет лица с очень нежным румянцем - счастливый дар, которым природа награждает многих англичанок.      - Думаешь? О чем же? О тяжкой травме, которую нанесло тебе известие, что у нас с тобой будет ребеночек? - Гвен ехидно улыбнулась и отбарабанила скороговоркой:      - Капитан Вернон Уолдо Димирест и мисс Гвендолин Элайн Мейген сообщают о том, что в непродолжительном времени они ожидают появления на свет их первого ребенка, ммм... кого именно? Нам это пока неизвестно, разумеется. И станет известно только через семь месяцев. Ну что ж, не так уж долго ждать.      Димирест не произнес ни слова, пока официантка подавала им кофе и чай, потом взмолился:      - Ради бога, Гвен, постарайся же быть серьезной.      - А зачем нам это? Тем более раз это не нужно мне. Ведь если кому и следовало бы тревожиться, так, наверное, мне.      Димирест уже собирался возразить, но Гвен отыскала его руку под столом. Выражение ее лица смягчилось.      - Не сердись. Я понимаю, что это в самом деле несколько ошеломляющая новость... для каждого из нас.      Именно этого признания Димирест и ждал. Он сказал, осторожно выбирая слова:      - Ничего особенно ошеломляющего в этом нет. Более того, нам совершенно не обязательно обзаводиться ребенком, если мы этого не хотим.      - Понятно, - бесстрастно произнесла Гвен. - Я все ждала, как и когда ты к этому подберешься. - Она щелкнула крышкой пудреницы и спрятала ее в карман. - Когда мы ехали в машине, это уже чуть-чуть не сорвалось у тебя с языка, верно? Но в последнюю минуту ты передумал.      - Что я передумал?      - Ну брось, Вернон! К чему это притворство? Мы же оба прекрасно понимаем, что ты имеешь в виду. Ты хочешь, чтобы я сделала аборт. С тех пор как ты узнал, что я беременна, ты ни о чем другом не думаешь. Разве не так?      Вернон неохотно кивнул:      - Верно.      Манера Гвен прямо и решительно ставить точки над "i" всегда неприятно его обескураживала.      - Так в чем же дело? Или, по-твоему, я первый раз в жизни слышу об абортах?      Димирест невольно оглянулся, но шум разговоров, звон посуды, как всегда, заглушал голоса.      - Я не был уверен в том, как ты к этому отнесешься.      - А я и сама еще не уверена. - На этот раз и Гвен заговорила серьезно.      Опустив глаза, она рассеянно смотрела на свои руки, на свои сплетенные пальцы - тонкие, длинные, гибкие пальцы, которые всегда приводили Димиреста в восхищение. - Я ведь тоже думала об этом. И все же - не знаю.      Это его приободрило. Во всяком случае, она не отрезала ему сразу все пути, решительного отказа пока не последовало.      Он старался говорить спокойно, рассудительно:      - Право же, это единственный разумный выход. Ситуация, конечно, не особенно приятная, но, по крайней мере, все очень быстро останется позади, а если с медицинской точки зрения все будет сделано как надо, то это совершенно безопасно и не грозит никакими осложнениями.      - Я знаю, - сказала Гвен. - Все страшно просто. Сейчас у тебя это есть, а потом раз - и уже нет ничего. - Она поглядела ему в глаза. - Правильно?      - Правильно.      Димирест отхлебнул кофе. Возможно, все уладится гораздо проще, чем он предполагал.      - Вернон, - мягко проговорила Гвен, - а ты думал о том, что там, во мне, - живое человеческое существо? Живое, понимаешь, маленький человечек? Уже сейчас. Мы любили и зачали, и теперь - это мы, частица нас, тебя и меня. - Ее глаза были полны тревоги, они искали у него ответа, он никогда еще не видел у нее таких глаз.      Он сказал намеренно резко:      - Это неверно. Зародыш на этой стадии развития еще не человек. Он еще не оформился как человек. Позже - да, но пока еще нет. Он не дышит, не чувствует, не живет сам по себе. Сделать аборт - особенно в самом начале вовсе не значит отнять у человека жизнь.      Гвен вспылила так же, как в машине, когда они ехали в аэропорт:      - Ты хочешь сказать, что позже это будет выглядеть уже не так безобидно? Если мы не поторопимся и ребенок начнет оформляться и у него уже будут пальчики на ручках и ножках, тогда аборт будет выглядеть несколько более безнравственно? Убить такое существо будет вроде бы менее этично? Так, Вернон?      Димирест покачал головой.      - Я этого не говорил.      - Но так выходит.      - Может быть, только я не это имел в виду. Ты выворачиваешь мои слова наизнанку.      Гвен вздохнула.      - Просто я рассуждаю как женщина.      - И никто не имеет на это больше права, чем ты. - Он улыбнулся и окинул ее взглядом. Через несколько часов они будут уже в Неаполе... Он и Гвен...      Эта мысль волновала его.      - Я же люблю тебя, Вернон. Люблю, понимаешь?      Теперь он отыскал под столом ее руку.      - Я знаю. Именно потому это и трудно для нас обоих.      - Дело в том, - произнесла Гвен медленно, словно думая вслух, - что я еще никогда не была беременна, а пока это не случится, каждая женщина невольно сомневается, она не уверена в себе: а вдруг ей это не дано. И когда неожиданно открывается, как мне сейчас, что да, ты можешь стать матерью, - это как подарок, возникает такое чувство... Только женщина может его понять. Кажется, что произошло что-то непостижимое - огромное и замечательное. И вдруг у нас с тобой обстоятельства складываются так, что мы должны разом покончить с этим, отказаться от такого чудесного подарка. - Ее глаза затуманились слезами. - Ты понимаешь, Вернон? Понимаешь?      Он ответил ласково:      - Да, мне кажется, я понимаю.      - Разница между нами в том, что у тебя уже есть ребенок.      Он покачал головой.      - У меня нет детей. Сара и я...      - Я говорю не о твоей семье. Но у тебя был ребенок. Ты сам мне рассказывал. Девочка. Еще тогда пришлось прибегнуть к нашей программе "Три пункта о беременности". - Едва заметная усмешка тронула губы Гвен. Ребенка усыновили, но все равно где-то есть живое существо, в котором продолжаешься ты.      Вернон молчал.      Гвен спросила:      - Ты когда-нибудь думаешь о ней? Хочется тебе узнать, где она, какая она?      Лгать не было смысла.      - Да, - сказал Вернон. - Бывает.      - А есть у тебя возможность что-нибудь о ней узнать?      Вернон снова покачал головой. Однажды он пытался навести справки, но ему сказали, что после того, как ребенок усыновлен, все прежние документы уничтожаются. Значит, он не сможет ничего узнать... никогда.      Гвен пила чай и поверх края чашки поглядывала по сторонам. Вернон почувствовал, что она уже вполне овладела собой, в глазах не было слез.      Она улыбнулась и сказала:      - Ах, друг мой, как много я причиняю тебе беспокойства.      Он ответил - на этот раз вполне искренне:      - Дело не только в моем беспокойстве. Главное - поступить так, как будет лучше для тебя.      - Ну, что ж, вероятно, в конце концов, я поступлю так, как подсказывает здравый смысл. Сделаю аборт. Но я должна сначала все это обдумать, обсудить.      - Если ты придешь к такому решению, я тебе помогу. Но нельзя раздумывать слишком долго.      - Вероятно, да.      - Послушай, Гвен, - сказал Вернон, стараясь укрепить ее в этой мысли, это же делается быстро и в смысле здоровья ничем тебе не грозит, ручаюсь.      - Он принялся рассказывать ей о шведской клинике, сказал, что возьмет на себя все расходы, а администрация авиакомпании пойдет навстречу и доставит ее туда.      - Когда мы будем лететь обратно, я уже приму решение, обещаю тебе, мягко сказала Гвен.      Вернон взял со столика счет, и они встали. Гвен уже нужно было спешить, чтобы быть на месте и встречать пассажиров, отлетавших рейсом два.      Когда они выходили из кафе, Гвен сказала:      - Вероятно, мне еще очень повезло, что я имею дело с таким человеком, как ты. Многие мужчины просто бросили бы меня без лишних слов.      - Я никогда тебя не брошу.      Но он уже знал теперь наверняка, что бросит ее. Когда все - и Неаполь и аборт - будет позади, он порвет с Гвен, положит конец их связи; он постарается сделать это как можно деликатнее, но разрыв должен быть окончательным и полным. Осуществить это будет не слишком трудно. Придется, конечно, пережить несколько неприятных минут, когда Гвен узнает о его намерении, но она не из тех, кто устраивает сцены, он уже убедился в этом теперь. Так или иначе, он с этим справится, да ему и не впервой - он уже не раз успешно выпутывался из любых интрижек.      Хотя, правду сказать, с Гвен дело обстояло иначе, чем с другими. Ни одна женщина не занимала его так, как она. Ни с одной женщиной не было ему так хорошо. Расстаться с ней будет ему нелегко, и он знал, что впоследствии еще не раз у него возникнет соблазн изменить свое решение.      И все же он его не изменит. Придя к какому-либо решению, Вернон Димирест неуклонно его выполнял. Да, так было всегда. Он воспитал в себе самодисциплину, и она вошла у неге в привычку.      К тому же здравый смысл подсказывал ему, что если он в ближайшее время не порвет с Гвен, потом у него не хватит на это сил. И тогда не спасет никакая самодисциплина: он просто не сможет отказаться от нее. А если так, значит, он будет связан по рукам и ногам. Тогда уже ему самому потребуется узаконить их отношения, и это повлечет за собой тяжелую ломку всей жизни: семья, работа, душевный покой - все полетит к черту. А ведь он твердо решил, что надо этого избежать. Лет десять - пятнадцать тому назад это, пожалуй, еще было возможно, но не теперь.      Он тронул Гвен за локоть.      - Ступай вперед. Я сейчас приду.      В главном зале в поредевшей на мгновение толпе пассажиров он заметил фигуру Мела Бейкерсфелда. Вернона Димиреста не пугало, что его увидят вместе с Гвен, тем не менее было бы глупо афишировать их отношения перед родственниками.      Вернон видел, что его шурин погружен в разговор с лейтенантом Недом Ордвеем - молодым, славным и весьма энергичным негром, начальником полицейского отделения аэропорта. Вполне возможно, что Мел, поглощенный разговором, и не заметит его. Это вполне устраивало Димиреста, который совершенно не стремился к такой встрече, хотя и не собирался намеренно ее избегать.      Гвен скрылась - лишь на мгновение в толпе мелькнули ее стройные ноги с тонкими щиколотками... O Sole Mio... Скорей бы уж Неаполь!      Черт побери! Мел Бейкерсфелд все-таки увидел его. ***      - Я искал вас, - говорил лейтенант Ордвей Мелу. - Мне сейчас стало известно, что к нам должны пожаловать гости. Сотни две-три, а может, и больше.      Сегодня начальник полиции аэропорта был одет в форму. Высокий рост и осанка делали его внушительным, похожим на вождя какого-нибудь африканского племени, вот только голос у него звучал неожиданно мягко.      - У нас и так уже немало гостей, - сказал Мел, окидывая взглядом шумный, заполненный людьми зал и направляясь к своему кабинету. - Их даже не сотни, а тысячи.      - Я имею в виду не пассажиров, - сказал Ордвей. - Я говорю о тех, что могут причинить куда больше хлопот.      Он рассказал Мелу о митинге протеста, состоявшемся в Медоувуде. Теперь, после закрытия митинга, большинство его участников направляются в аэропорт. Об этом митинге в Медоувуде и о том, какие он преследует цели, лейтенанту Ордвею сообщили репортеры телевидения и попросили разрешения установить свои камеры в здании аэровокзала. Переговорив с ребятами из телевидения. Ордвей позвонил приятелю из газеты "Трибюн", и тот вкратце изложил ему суть репортажа, который только что передал в редакцию репортер, присутствовавший на митинге.      - А, черт! - проворчал Мел. - Надо же было им выбрать именно сегодняшний вечер! Нам и без них хватает забот.      - Мне кажется, они именно на это и рассчитывают: надеются, что при такой обстановке им удастся большего добиться. Вот я и подумал, что мне следует, пожалуй, предупредить вас, потому что они, наверное, захотят разговаривать с вами, а также, возможно, и с представителями Федерального управления авиации.      Мел сказал угрюмо:      - Федеральное управление уходит в подполье всякий раз, как только начинаются какие-нибудь осложнения вроде этих. И появляется на свет божий лишь после того, как прозвучит отбой.      - Ну, а вы как? - Полицейский усмехнулся. - Вы тоже намерены уклониться?      - Нет. Можете передать им, что я готов принять их представителей. Человек пять-шесть, не больше, хоть я и считаю, что в такой момент это пустая трата времени. Я же ничего не могу предпринять, решительно ничего.      - Вы понимаете, - сказал Ордвей, - если не возникнет беспорядков и не будет нанесено материального ущерба, я не имею законного права удалить их отсюда.      - Разумеется, я это понимаю, но разговаривать с этой толпой не намерен. Тем не менее надо любой ценой избежать возникновения беспорядков. Если они даже будут вести себя агрессивно, позаботьтесь, чтобы с нашей стороны никакой агрессивности не было - во всяком случае, без крайней нужды. Не забывайте, что здесь будут представители прессы, и я не хочу давать кому-либо повод изображать из себя жертву.      - Я уже предупредил своих ребят. Они постараются отделываться шутками, а джиу-джитсу приберегут про запас.      - Отлично.      Мел знал, что может положиться на Неда Ордвея. Полицейские функции в аэропорту Линкольна осуществлялись отделением городской полиции, работающим самостоятельно, а лейтенант Ордвей воплощал в себе лучшие черты молодого, идущего в гору полицейского. Он уже год возглавлял полицию аэропорта, и можно было ожидать, что в скором времени его переведут с повышением в управление городской полиции. Мел думал об этом с сожалением.      - Ну, а помимо этой медоувудской истории как идут дела? - спросил Мел.      Он знал, что имевшиеся в распоряжении Ордвея полицейские, числом около сотни, работают, как почти все в аэропорту, сверх положенного с тех пор, как начался буран.      - В основном, как обычно. Пьяных несколько больше, чем всегда, да две-три драки. Но это из-за того, что вылеты задерживаются, а ваши бары торгуют вовсю.      Мел усмехнулся.      - Не нападайте на бары. Аэропорт получает отчисления с каждого выпитого стакана, а мы в этих доходах очень и очень нуждаемся.      - Так же, как и авиакомпании, насколько, я понимаю. Во всяком случае, судя по количеству пассажиров, которых они стараются протрезвить, чтобы их можно было взять на борт самолета. И тут уж они обычно прибегают к моему снадобью.      - Кофе?      - Разумеется. Стоит только захмелевшему пассажиру появиться у регистрационной стойки, как ему тотчас приносят чашку кофе и вливают в глотку. Авиакомпании до сих пор никак не могут взять в толк одной простой вещи: накачивая пьяного кофе, они добиваются только того, что этот пьяный долго не угомонится. Чаще всего именно тогда им приходится прибегать к нашей помощи.      - Ничего, вы, я думаю, с этим справляетесь.      Мел знал, что полицейские Ордвея набили себе руку в обращении с пьяными, которых - если они не вели себя буйно - редко подвергали штрафу.      Чаще всего это были бизнесмены или коммивояжеры, возвращавшиеся домой после заключения какой-либо изнурительной сделки, измочаленные борьбой с конкурентами и легко пьянеющие после двух-трех порций виски. Если экипаж самолета отказывался принять пьяного на борт - а капитаны, за которыми в этих случаях оставалось последнее слово, обычно были непреклонны, - его отводили в камеру предварительного заключения и оставляли там, пока он не протрезвится. После чего отпускали его на все четыре стороны - чаще всего порядком сконфуженного.      - Да, вот еще что, - сказал полицейский. - Ребята с автомобильной стоянки говорят, что там как будто обнаружено еще несколько брошенных машин. В такую погоду трудно сказать наверняка, но мы постараемся это проверить, как только будет возможность.      Мел поморщился. В последнее время на стоянках стало появляться все больше и больше брошенных за ненадобностью машин. Это приняло характер форменного бедствия во всех аэропортах при больших городах. Когда какая-нибудь старая колымага полностью выходит из строя, отделаться от нее на редкость трудно и с каждым годом становится все труднее и труднее.      Сборщики железного лома и старья уже до отказа забили свои помещения и не желают больше ничего принимать - разве что за плату. Таким образом, перед владельцем автомашины возникала проблема: либо платить за то, чтобы от нее избавиться, либо арендовать какой-нибудь сарай, либо найти такое местечко, где можно бросить машину без риска, что тебя отыщут и возвратят ее по принадлежности. И стоянки в аэровокзалах оказались как раз таким удобным местом.      Старую машину пригоняли в аэропорт, а потом украдкой снимали с нее номер и уничтожали все, что могло навести на след владельца. Уничтожить номер, выбитый на моторе, при этом, разумеется, не удавалось, но искать владельца по номеру было слишком сложно и потому нерентабельно. В результате аэропорт вынужден был заниматься тем, чего не желал делать владелец машины: оплачивать расходы по вывозу машины на свалку, и притом в самом срочном порядке, так как она даром занимала платное место на стоянке. В последнее время в международном аэропорту Линкольна ежемесячные расходы по избавлению от брошенных машин выросли в довольно значительную сумму.      Разговаривая с Ордвеем, Мел в оживленной толпе пассажиров, заполнявшей зал, заметил капитана Вернона Димиреста.      - А в общем, я считаю, что мы в боевой готовности и можем с честью принять ваших гостей из Медоувуда, - весело сказал лейтенант Ордвей. - Я сообщу вам, когда они прибудут. - И, дружелюбно кивнув, начальник полицейского отделения пошел по своим делам.      Вернон Димирест, в форме компании "Транс-Америка", как всегда уверенно и твердо шагая, направлялся в сторону Мела. Мел почувствовал, как в нем снова вспыхнуло раздражение: ему вспомнилась неблагоприятная докладная комиссии по борьбе с заносами, о которой он уже слышал, но ознакомиться с которой еще не успел.      Димирест, по-видимому, не намерен был задерживаться, но Мел сказал:      - Добрый вечер, Вернон.      - Привет. - Тон был холодный, безразличный.      - Я слышал, что ты у нас стал теперь большим специалистом по расчистке снега.      - Не надо быть большим специалистом, чтобы видеть, когда работают спустя рукава, - резко ответил Димирест.      Мел сделал над собой усилие и произнес спокойно:      - А ты имеешь хоть какое-нибудь представление о том, сколько тут было снега?      - Вероятно, такое же, как и ты. Ознакомление с метеосводками входит в мои обязанности.      - В таком случае ты должен знать, что за последние двадцать четыре часа в аэропорту выпало десять дюймов осадков, не говоря уже о том снеге, который выпал раньше.      Димирест пожал плечами.      - Так уберите его.      - Мы это и делаем.      - Медленно, черт побери, и плохо.      - По официальным данным, еще не было случая, - не отступал Мел, - когда бы максимальное количество осадков, выпавших здесь за сутки, превысило двенадцать дюймов. И двенадцать было катастрофой. Жизнь аэропорта замирала. Мы сейчас включились в борьбу и отстояли аэропорт. Нет ни одного аэропорта, который лучше бы справился с этим снегопадом, чем мы. Все наши снегоуборочные машины до единой укомплектованы людьми и работают круглосуточно.      - Значит, у вас недостаточно машин.      - Честное слово, Вернон, у кого же может хватить машин, когда такая метель бушует три дня! Конечно, можно использовать сколько угодно машин, но никто не покупает снегоочистители в расчете на чрезвычайную ситуацию никто, у кого есть хоть крупица здравого смысла. Приобретается экономически рентабельное, оптимальное количество, а затем в особых, чрезвычайных случаях в ход пускают весь наличный инвентарь и выжимают из него все, что он может дать. Именно это и делают мои служащие, и делают, черт побери, превосходно!      - Ну что ж, - сказал Димирест, - у тебя свое мнение, у меня - свое. На мой взгляд, вы делаете недостаточно. Так я и написал в своей докладной.      - Я полагал, что это докладная не твоя, а комиссии. Или ты вытеснил всех остальных, чтобы иметь возможность свести счеты со мной?      - Как работает комиссия, это уж наше дело. Выводы комиссии - вот что должно тебя интересовать. Копию докладной ты получишь завтра.      - Весьма признателен. - Вернон даже и не пытается отрицать, отметил про себя Мел, что эта докладная направлена персонально против него. - Что бы вы там ни написали, это ничего не меняет, - продолжал Мел. - Докладная создает лишь ненужные осложнения и в этом смысле достигнет своей цели, если именно это тебе нужно. Завтра мне придется потратить какое-то время на то, чтобы доказать, сколь ты невежествен в некоторых областях.      Мел разгорячился, он уже не пытался скрыть раздражения, и это вызвало у Димиреста усмешку.      - Однако тебя это все-таки задело за живое, а? Не очень-то у тебя ловко получилось насчет твоего драгоценного времени и бессмысленных осложнений. Я с удовольствием вспомню об этом завтра, когда буду греться на итальянском солнышке. - И, продолжая усмехаться, Димирест зашагал прочь.      Впрочем, усмешка вскоре сбежала с его лица, брови сдвинулись.      Причиной этого был вид стоек страховой компании в центральном зале: здесь сегодня работа кипела вовсю, и именно это вызвало недовольство капитана Димиреста, напомнив ему, сколь эфемерна была его победа над Мелом Бейкерсфелдом - пустяк, в сущности, булавочный укол. Пройдет неделя, и неблагоприятное заключение комиссии будет предано забвению, а стойки страховой компании останутся на своих местах. И, следовательно, настоящую победу все же одержал его чопорный шурин, наголову разбивший все доводы Димиреста на заседании Совета уполномоченных и оставивший его с носом.      За страховыми стойками две молоденькие девушки - одна из них блондинка с очень пышным бюстом - торопливо заполняли страховые полисы; в очереди стояло человек пять-шесть, и почти все уже приготовили и держали в руках деньги. Вот они - живые доходы страховых компаний, угрюмо подумал Димирест. Он ни секунды не сомневался, что автоматы, расположенные в разных концах аэровокзала, тоже работают вовсю.      Интересно, есть ли среди этих страхующихся пассажиры его корабля, подумал Димирест. Его так и подмывало спросить и, если ответ будет утвердительный, попытаться отговорить их, изложив свои доводы. Однако он тут же отказался от этой мысли. Однажды Вернон Димирест уже пробовал проделать подобную штуку - пытался уговорить отлетавших пассажиров не приобретать страховых полисов в аэропорту. Но это привело лишь к тому, что на него поступили жалобы и он получил хороший нагоняй от руководства компании. Хотя самим авиакомпаниям выдача страховых полисов в аэропорту была не больше по душе, чем пилотам, им приходилось занимать в этом вопросе нейтральную позицию вследствие оказываемого на них с разных сторон давления. С одной стороны, управления аэропортов утверждали, что они не могут лишиться отчислений, получаемых ими от страховых компаний. В этом случае, заявляли они, авиакомпаниям придется возмещать им эти потери за счет повышения стоимости пользования взлетно-посадочными полосами. С другой стороны, авиакомпании боялись восстановить против себя пассажиров, которые явно будут недовольны, если их лишат привычного для них способа приобретать страховые полисы. Таким образом, пилотам оставалось лишь вести борьбу в одиночку - и шишки сыпались только на их головы.      Размышляя над этим и наблюдая за работой агентов, капитан Димирест задержался на несколько секунд возле страховых стоек. Он заметил, что в очереди прибавился еще один пассажир - нервозного вида мужчина, долговязый, сутуловатый, с тоненькими рыжеватыми усиками. В руках у него был чемоданчик. Пассажир, как видно, очень спешил и волновался. Он то и дело поглядывал на часы и был явно расстроен тем, что впереди него столько людей к страховым агентам.      Димирест подумал с негодованием: "Этот тип прибежал сюда в последнюю минуту. Ну и плюнул бы на страховку и шел бы к самолету".      Однако ему самому пора уже быть в пилотской кабине, напомнил себе Димирест и быстро зашагал к выходу на летное поле. В любую секунду могут объявить посадку. Ну вот, пожалуйста!      - Объявляется посадка в самолет, вылетающий в Рим рейсом два "Золотой Аргос".      Капитан Димирест задержался в аэровокзале дольше, чем предполагал Он ускорил шаг. Объявление о посадке продолжало звучать, перекрывая шум зала.    Глава 12      - ...посадка в самолет, вылетающий в Рим рейсом два "Золотой Аргос". Экипаж готов принять пассажиров на борт. Всех пассажиров, прошедших регистрацию, просят...      Разные люди слушали объявление о посадке, и для кого-то оно означало одно, а для кого-то - совсем другое. Для одних оно звучало совершенно обыденно, было лишь прелюдией к еще одной скучной деловой поездке, от которой они, будь на то их коля, с удовольствием отказались бы. Для других в нем было что-то многообещающее, манившее к приключениям, а еще кому-то оно сулило скорое окончание пути, возвращение домой. Одним оно несло разлуку и печаль, другим, наоборот, обещало радость встречи. Были и такие, которые, слушая это объявление, думали не о себе: улетали их родственники или друзья, а для них самих названия городов звучали загадочно и маняще, рождая смутные образы каких-то отдаленных уголков земли, которых они никогда не увидят. Кое-кто слушал объявление о посадке со страхом; лишь немногие - с безразличием. Объявление было сигналом, означающим, что процесс отлета, в сущности, начался. Самолет приведен в готовность, пора подняться на борт, мешкать нельзя. Лишь в крайне редких случаях авиакомпании задерживали отлет из-за отсутствия какого-либо пассажира.      Пройдет еще немного времени, и самолет окунется в непривычную для человека стихию, взмоет в небо, и именно потому, что в самом этом факте есть что-то противоестественное, объявление о посадке всегда несет в себе привкус приключений и романтики.      Однако в том, как рождаются эти объявления, нет ничего романтического. Их делает машина, слегка смахивающая на музыкальный автомат. Разница в том, что в нее не бросают монеты, а нажимают кнопки. Кнопки эти помещаются на пульте контрольно-информационного пункта, этакого миниатюрного КДП.      Каждая авиакомпания имеет свой КДП, и все они расположены над главным залом ожидания. Служащая авиакомпании последовательно нажимает нужные кнопки, приводя в действие машину, и машина принимается за дело.      Почти все объявления - если не считать случаев, выходящих за рамки обычного, - даются с магнитофонных лент по заранее сделанным записям. Хотя на слух каждое объявление воспринимается как нечто единое, в действительности оно всегда состоит из трех отдельных записей. В первой объявляется номер рейса и маршрут; во второй говорится о посадке на самолет - предварительное оповещение, начало посадки или конец; в третьей указывается зал ожидания и номер выхода на летное поле. Поскольку все три записи следуют одна за другой без перерыва, они звучат как нечто единое целое - чего и стремятся достигнуть.      Люди, которым претит бездушная автоматизация и механизация всего на свете, радовались, когда порой эта машина ломалась. Случалось, механизм заедало, и тогда пассажиры, вылетавшие в трех-четырех различных направлениях, скапливались у одного и того же выхода. Сотни, а то и тысячи нетерпеливых, растерянных пассажиров создавали такую толчею и суматоху, что служащие аэровокзала вспоминали эти минуты, как чудовищный кошмар.      Сегодня автомат, объявлявший посадку на рейс два, работал исправно.      - ...Пассажиров, прошедших регистрацию, просят проследовать в Синий вестибюль "Д" к выходу сорок семь.      Сейчас тысячи людей, находящихся в аэровокзале, слышали объявление о рейсе два. Некоторых оно не касалось вовсе, других - в большей или меньшей степени, но еще до истечения суток для кое-кого из тех, кого оно пока совсем не интересовало, это объявление приобретет далеко немаловажное значение.      Слышали это объявление и сто пятьдесят с лишним пассажиров рейса два.      Те, кто уже успел зарегистрироваться, поспешили к выходу сорок семь, а кое-кто из сильно запоздавших еще только отряхивался от снега. ***      Объявление о посадке еще продолжало звучать в галерее-гармошке, когда старшая стюардесса Гвен Мейген уже принимала на борт первую партию пассажиров - несколько семей с маленькими детьми. Она оповестила об этом по внутреннему телефону капитана Энсона Хэрриса и приготовилась к предстоящему через несколько минут наплыву пассажиров. А капитал Вернон Димирест, опережая пассажиров, быстро прошел вперед и захлопнул за собой дверь пилотской кабины.      Энсон Хэррис вместе со вторым пилотом Саем Джорданом уже начали подготовку к полету.      - Привет, - сказал Димирест. Он опустился на правое сиденье и взял контрольный лист проверки. Джордан вернулся на свое место позади. ***      Мел Бейкерсфелд все еще находился в главном зале, когда была объявлена посадка на рейс "Золотой Аргос". Он вдруг припомнил, что командир этого корабля - Вернон Димирест, и от души пожалел, что не сумел использовать еще одну возможность пойти на мировую со своим зятем или хотя бы смягчить существующую между ними неприязнь. Теперь их отношения даже ухудшились.      Мел старался отдать себе отчет, в какой мере он в этом виноват. Он готов был признать, что отчасти, конечно, виноват. В столкновениях с Верноном всегда проявлялись наиболее дурные стороны характера Мела. Он и сам не понимал, отчего это происходило, но все же был искренне убежден в том, что большинство их стычек - дело рук не его, а Вернона. Отчасти это происходило потому, что Вернон был о себе преувеличенно высокого мнения и злился, когда кто-нибудь не желал признавать его превосходства. Очень многим из знакомых Мелу пилотов - особенно капитанам лайнеров - была присуща эта черта.      Мел все еще не мог успокоиться, вспоминая, как Вернон после совещания Совета уполномоченных разглагольствовал о том, что с Мелом-де нечего разговаривать: он и ему подобные - это "земляные черви, протиратели брюк, с мозгами и душой пингвина". Можно подумать, черт побери, что в пилотировании самолета есть нечто не доступное простым смертным!      Тем не менее сегодня вечером Мелу очень хотелось бы хоть на несколько часов снова стать пилотом и улететь, так же вот, как Димирест, - в Рим.      Ему припомнилась фраза, оброненная Верноном по поводу итальянского солнца, в лучах которого он будет завтра греться. Мелу бы это сейчас тоже не повредило - во всяком случае, было бы, пожалуй, приятнее, чем составление авиационных графиков здесь, в аэропорту. Сегодня крепкие цепи, приковавшие его к земле, казались ему более тяжелыми, чем обычно. ***      Расставшись с Мелом Бейкерсфелдом, лейтенант полиции Нед Ордвей вернулся в свой маленький кабинет, примыкавший к главному залу аэропорта.      Он выслушивал по телефону доклад дежурного из полицейского отделения аэропорта, когда в распахнутую дверь до него донеслось сообщение о посадке на рейс два. Патрульная полицейская машина сообщала: на автомобильную стоянку прибыло такое количество частных машин, до отказа набитых людьми, что стоянка не в состоянии их вместить. Как удалось выяснить, большинство машин прибыло из Медоувуда - с участниками митинга протеста, о котором Ордвей был уже оповещен. Дежурный сержант сообщил, что, согласно распоряжению лейтенанта, в здание аэровокзала сейчас прибудет полицейское подкрепление.      Почти рядом с кабинетом лейтенанта Ордвея в зале ожидания миссис Ада Квонсетт, старушка из Сан-Диего, прервала на мгновение свою беседу с юным Питером Кокли и прислушалась к объявлению о посадке на самолет, отлетающий в Рим.      Миссис Ада Квонсетт и ее сопровождающий сидели на одной из стоявших рядами, обитых черной кожей скамеек. Миссис Ада Квонсетт пространно, описывала достоинства своего покойного супруга примерно в таких выражениях, в каких королева Виктория могла бы говорить о принце Альберте:      - Это был такой прелестный человек, такой умный, такой красавец. Судьба соединила нас, когда он был уже в летах, но в молодости он, по-моему, должно быть, походил на вас.      Питер Кокли глуповато усмехнулся - последние полчаса он только это и делал. С тех пор как он покинул Таню Ливингстон, получив распоряжение стеречь эту старушенцию, пока она не сядет в самолет, который отвезет ее обратно в Лос-Анджелес, их разговоры состояли преимущественно из монологов миссис Квонсетт, причем Питер Кокли неоднократно в весьма лестных выражениях сравнивался с покойным Гербертом Квонсеттом. Эта тема уже порядком утомила Питера. Ему было невдомек, что именно этого и добивалась хитроумная Ада Квонсетт.      Питер Кокли украдкой зевнул. Определяясь на службу в авиакомпанию "Транс-Америка" на должность агента по обслуживанию пассажиров, он представлял себе свою работу совсем иначе. Сейчас он чувствовал себя круглым идиотом, сидя здесь в новой, с иголочки, форме и выполняя роль няньки, приставленной к безобидной болтливой старой даме, которая вполне могла бы быть его прабабушкой. Скорее бы уж кончилась эта пытка. И надо же, чтобы так не повезло: вылет самолета на Лос-Анджелес, как и многие другие рейсы, задерживался из-за снегопада, - не будь этого, старушка уже час назад находилась бы в пути. Питер томился и мечтал о том, чтобы поскорее объявили посадку на ее самолет. Между тем объявление о рейсе два продолжалось, внося приятное, хотя и краткое, разнообразие в их беседу.      Юный Питер Кокли уже успел забыть напутственное предостережение Тани Ливингстон: "Хорошенько запомните то, что я вам сказала... У нее неиссякаемый запас уловок".      - Подумать только! - воскликнула миссис Квонсетт, когда объявление о посадке было закончено. - Самолет в Рим! Ах, аэропорт - это необычайно увлекательно, не правда ли? Особенно для такого молодого интеллигентного человека, как вы. Ах, Рим... Мой бесценный покойный супруг всегда мечтал, что мы когда-нибудь посетим вместе этот удивительный город. - Миссис Квонсетт вздохнула, понуро сложила ручки, зажав в ладонях крошечный кружевной платочек. - Увы, нам так и не удалось там побывать.      Миссис Квонсетт продолжала болтать, а мозг ее тем временем с точностью добротных швейцарских часов отстукивал мысли. Сейчас ей требовалось только одно: как-нибудь ускользнуть от этого младенца в форме. Он уже явно томился и скучал, но, невзирая на скуку, продолжал торчать здесь.      Необходимо было придумать что-то такое, чтобы скука переросла в потерю бдительности. И с этим нельзя было мешкать.      Миссис Квонсетт отнюдь не отказалась от своего первоначального намерения - пробраться в самолет, отлетавший в Нью-Йорк. Она внимательна прислушивалась ко всем объявлениям по радио, но пока не видела ни малейшей возможности попасть ни на один из пяти объявленных рейсов, ибо для этого ей прежде всего надо было освободиться от своего юного стража. Будет ли еще один рейс на Нью-Йорк, прежде чем объявят посадку в самолет на Лос-Анджелес, она не знала, а ее должны были отправить обратно на этом самолете, что ей отнюдь не улыбалось.      Нет, раздумывала миссис Квонсетт, что угодно, лишь бы не возвращаться сегодня в Лос-Анджелес. Что угодно, хотя бы даже... Неожиданная мысль осенила ее... Хотя бы даже полететь в Рим!      Секунду она колебалась. А почему бы и нет? Она нагородила сегодня кучу небылиц про своего Герберта, но одно было верно: они действительно как-то раз рассматривали вместе открытки с видами Рима... И если даже ей не удастся проникнуть дальше римского аэропорта, все равно она там побывает и ей будет что рассказать Бланш, когда она в конце концов доберется до Нью-Йорка. К тому же будет так приятно провести за нос эту рыжую сучку старшего агента по обслуживанию пассажиров... Однако что же ей сейчас предпринять? Через какой, кстати, выход объявили посадку? Как будто бы через сорок седьмой из Синего вестибюля "Д"? Да, миссис Квонсетт была уверена, что не ошиблась.      Самолет, разумеется, может быть полон, может не оказаться ни единого свободного места, и тогда уже не проедешь "зайцем". Но на такой риск всегда приходится идти. Притом, чтобы сесть в самолет, отлетающий в Италию, вероятно требуется паспорт, но все это надо еще проверить. А если тем временем объявят рейс на Нью-Йорк...      Главное, не сидеть тут сложа руки, а предпринять хоть что-нибудь.      Миссис Квонсетт внезапно прижала к груди свои хрупкие, морщинистые ручки.      - О боже мой! - воскликнула она. - О боже мой! - Ухватившись дрожащими пальцами за высокий ворот старомодной блузки, она пыталась его расстегнуть; из груди ее вырывались негромкие протяжные стоны.      Молодой агент поглядел на нее с тревогой.      - Что с вами, миссис Квонсетт? Что случилось?      Ада Квонсетт закрыла глаза, затем широко раскрыла их и с трудом перевела дыхание несколько раз подряд.      - Извините. Мне что-то нехорошо. Дурнота какая-то.      Питер Кокли спросил озабоченно:      - Могу я вам чем-нибудь помочь? Может быть, позвать доктора?      - Я не хочу вас затруднять...      - Ну, это пустяки...      - Нет. - Миссис Квонсетт с усилием покачала головой. - Лучше я просто отдохну немножко в дамской комнате. И все, мне кажется, пройдет.      Молодой агент поглядел на нее с сомнением. Ему вовсе не хотелось, чтобы эта старушенция скончалась у него на руках, а она, по-видимому, могла в любую минуту окочуриться. Повернувшись к ней, он спросил с беспокойством:      - Вы так думаете?      - Да, да, конечно. - Миссис Квонсетт решила, что она не должна привлекать к себе внимание здесь, в главном зале. Слишком много тут посторонних глаз... - Пожалуйста, помогите мне подняться... Большое спасибо... Теперь, если разрешите, я возьму вас под руку... Мне кажется, дамская комната где-то тут рядом. - Направляясь туда, она издала еще несколько негромких стонов, что заставило Питера Кокли испуганно на нее воззриться. Но она тут же постаралась успокоить его:      - У меня уже бывали подобные приступы. Я знаю, что это скоро пройдет.      Возле дверей дамской комнаты она выпустила руку Питера Кокли.      - Вы такой милый, заботитесь о старушке... В наши дни молодежь... Ах, боже мой! - Пересаливать не следует, сказала она себе, сейчас все в самую меру. - Вы подождете меня здесь? Не уйдете никуда?      - Нет, нет. Не уйду.      - Спасибо вам. - Она отворила дверь и скрылась за ней.      В дамской комнате находилось десятка два женщин. Сегодня здесь везде толчея, всюду переполнено, даже в туалетах, подумала миссис Квонсетт.      Теперь ей требовалась чья-то помощь. Она внимательно оглядела поле действия и остановила свой выбор на моложавой женщине в бежевом костюме по виду мелкой служащей, - эта женщина явно никуда не спешила. Миссис Квонсетт обратилась к ней:      - Простите меня, пожалуйста, но мне что-то нехорошо. Не могу ли я попросить вас об одолжении? - Миссис Квонсетт прижала дрожащие ручки к груди, потом закрыла и широко раскрыла глаза, словом, повторила все то, что проделывала для Питера Кокли.      Незнакомка мгновенно прониклась участием.      - Разумеется, охотно. Может быть, проводить вас...      - Нет... Ничего... - Миссис Квонсетт оперлась о раковину, она, видимо, с трудом держалась на ногах. - Единственное, о чем я вас попрошу, это передать кое-что. Тут за дверью стоит молодой человек в форме "Транс-Америки". Его зовут мистер Кокли. Пожалуйста, попросите его... да, пусть он все же позовет доктора.      - Хорошо, я скажу ему. Но мне придется вас на минуточку оставить, ничего?      Миссис Квонсетт кивнула.      - Ничего, благодарю вас. Вы ведь сейчас же вернетесь... и скажете мне, нашли ли его.      - Разумеется.      Через минуту посланная возвратилась.      - Он тут же пошел за доктором. А теперь, по-моему, вам бы следовало прилечь. Вам уже лучше?      Миссис Квонсетт перестала опираться о раковину.      - Вы говорите, он ушел?      - Да, он сразу же пошел за доктором.      Ну, теперь остается только отделаться от этой особы, подумала миссис Квонсетт. Ода снова судорожно открыла и закрыла глаза.      - Я понимаю, что слишком обременяю вас... вы были так добры... но моя дочка ждет меня у главного входа...      - Вы хотите, чтобы я позвала ее? Привести ее сюда?      Миссис Квонсетт прижала кружевной платочек к губам.      - Я была бы бесконечно вам признательна, но так злоупотреблять вашей любезностью...      - Я уверена, что вы сделали бы то же самое для меня. Как я узнаю вашу дочь?      - На ней длинное светло-сиреневое пальто и маленькая белая шляпка с желтыми цветочками. И собачка на поводке - французский пудель.      Женщина улыбнулась.      - По таким приметам найти ее будет нетрудно. Я скоро вернусь.      - Вы удивительно добры.      Когда женщина ушла, Ада Квонсетт выждала минуты две-три. Будем надеяться, с искренним сочувствием подумала она, что эта бедняжка не потратит слишком много времени на розыски воображаемой дамы в светло-сиреневом пальто, с французским пуделем на поводке.      Удовлетворенно улыбаясь, маленькая старушка из Сан-Диего вышла из дамской комнаты и проворно зашагала прочь. Никто не задержал ее, и она тут же растворилась в шумной беспокойной толпе пассажиров, заполнявшей аэровокзал.      Теперь нужно было найти Синий вестибюль "Д" и выход сорок семь.      Объявление о посадке в самолет, вылетающий рейсом два, прозвучало для Тани Ливингстон, как для игрока в гандбол - сообщение о смене ворот. Уже четыре самолета "Транс-Америки" готовились подняться в воздух, и ей надлежало следить за тем, чтобы при посадке на все рейсы соблюдался порядок. Мало того: у нее только что произошло довольно неприятное столкновение с одним пассажиром, прилетевшим из Канзас-Сити.      Весьма агрессивно настроенный пассажир возбужденно сыпал словами и утверждал, что кожаный чемодан его жены, который появился на круглом конвейере для ручного багажа с большой дырой на боку, был поврежден в результате небрежности обслуживающего персонала. Таня не верила ни единому его слову - дыра по всем признакам явно была старой, но она предложила удовлетворить претензии пассажира тут же на месте, уплатив ему наличными, как делали представители всех авиакомпаний, в том числе и "Транс-Америки".      Трудности возникли из-за невозможности договориться о приемлемой для обеих сторон сумме. Таня считала возможным уплатить тридцать пять долларов, что, по ее мнению, превышало истинную стоимость чемодана; пассажир настаивал на выплате ему сорока пяти долларов. В конце концов сговорились на сорока, поскольку жалобщик не подозревал, что агентам по обслуживанию пассажиров дается право при особенной назойливости пассажиров удовлетворять их претензии в размерах шестидесяти долларов. Даже в тех случаях, когда можно было заподозрить мошенничество, авиакомпании считали, что быстрая расплата на месте обходится дешевле, чем отнимающие много времени пререкания. По правилам, агенты-контролеры должны были брать на заметку поврежденный багаж при регистрации, на деле же это выполнялось редко. В результате некоторые пассажиры, искушенные в этих вопросах, пользовались своей осведомленностью, чтобы заменить изношенный чемодан на новый.      Таня всегда с неохотой выплачивала деньги - пусть не свои, а авиакомпании, - в тех случаях, когда предполагала жульничество.      Разделавшись со скандалистом, надо было уже срочно заниматься пассажирами рейса два, которые все еще продолжали подъезжать к аэровокзалу. По счастью, пассажирский автобус успел прибыть из города за несколько минут до окончания посадки, и пассажиров направили в вестибюль "Д" к выходу сорок семь. Через две-три минуты Таня сама должна была пойти туда же на случай, если в последнюю минуту появится какой-нибудь запоздавший пассажир и возникнут затруднения с посадкой его в самолет. ***      Д.О.Герреро все еще продолжал стоять в очереди за страховым полисом, а по радио уже объявили посадку на рейс два.      Торопливый, запоздавший пассажир, бросившийся в глаза капитану Вернону Димиресту, был не кто иной, как Герреро с маленьким, плоским, похожим на портфель чемоданчиком, в котором он нес бомбу.      Соскочив с автобуса, Герреро бросился прямо к стойке страховой компании и оказался в очереди пятым. Две девушки обслуживали пассажиров с такой медлительностью, что от этого можно было рехнуться. Одна девушка пышногрудая блондинка в блузке с очень глубоким вырезом - уже бог знает сколько времени вела переговоры со своей клиенткой, пожилой дамой.      Девушка, как видно, уговаривала клиентку застраховаться на более крупную сумму; клиентка колебалась. Судя по всему, очередь Герреро подойдет минут через двадцать, не раньше, а к тому времени посадка на рейс два может уже закончиться. Но Герреро понимал одно: он должен застраховать свою жизнь и должен попасть в самолет.      В объявлении о посадке говорилось, что она будет производиться через выход сорок семь. Герреро уже сейчас следовало бы находиться там. Он почувствовал, что его начинает трясти озноб, а рука, сжимавшая чемоданчик, стала липкой от пота. В двадцатый раз он поглядел на часы в вестибюле.      Прошло уже шесть минут с тех пор, как по радио объявили посадку на рейс два. Еще немного, и прозвучит последнее предупреждение... дверь самолета захлопнется... Необходимо было что-то предпринять - и срочно.      Герреро бесцеремонно протиснулся вперед. Он уже не думал о том, что его невежливое поведение может привлечь к себе внимание: ему было не до того.      Один из стоявших в очереди запротестовал:      - Эй, дружище, мы ведь тоже спешим. Разве вы не видите - здесь очередь.      Но Герреро, пропустив эти слова мимо ушей, обратился к пышногрудой блондинке:      - Будьте добры... На мой самолет уже объявлена посадка. На тот, что отлетает в Рим. Мне нужна страховка. Я не могу ждать.      Протестовавший пассажир из очереди вмешался:      - Так лети не страхуясь. В следующий раз будешь приезжать загодя.      У Герреро чуть не сорвалось с языка: "Следующего раза уже не будет!" Но вместо этого он снова взмолился:      - Прошу вас!      Он ждал резкого отпора, но, к его удивлению, блондинка сочувственно улыбнулась.      - Вы летите в Рим?      - Да-да. Посадка уже объявлена.      - Я знаю. - Она снова улыбнулась. - Самолет "Транс-Америки" рейс два "Золотой Аргос".      Невзирая на владевшее Герреро беспокойство, от его внимания не укрылось, что девушка говорила с венгерским акцентом и в голосе ее звучали волнующие нотки.      Он постарался взять себя в руки и сказал спокойно:      - Да, именно на этот самолет.      Девушка обратилась к стоявшим в очереди - теперь ее улыбка уже предназначалась им:      - У этого пассажира в самом деле очень мало времени. Я думаю, вы не станете возражать, если я сначала обслужу его.      Все в этот вечер складывалось так неудачно, что Герреро едва поверил своим ушам: неужели на этот раз ему повезло? Один из стоявших в очереди негромко буркнул что-то, но протестовавший ранее пассажир промолчал.      Девушка достала чистый бланк и улыбнулась клиентке, с которой только что вела разговор:      - Это займет всего минуту.      Теперь Герреро увидел, что ее улыбка снова предназначена ему, и вдруг почувствовал магическую силу этой улыбки и понял, почему никто из стоявших в очереди не стал особенно протестовать. Когда девушка, улыбаясь, посмотрела ему в глаза, Герреро, вообще не слишком падкий до женщин, почувствовал, что обезоружен, что тает, как воск. К тому же у нее был такой пышный бюст, какого он, кажется, отродясь не видел.      - Меня зовут Банни, - сказала девушка с иностранным акцентом. - А вас?      Она уже взяла шариковую ручку, приготовившись писать. ***      Банни зарекомендовала себя в аэропорту как чрезвычайно ловкий страховой агент.      Она обожала всевозможные конкурсы, особенно те, в которых победа приносила материально ощутимые результаты. Именно поэтому работа страхового агента нравилась ей, ведь страховая компания время от времени устраивала для своих сотрудников конкурсы с выдачей премий. Один из таких конкурсов был уже объявлен и заканчивался сегодня вечером.      Памятуя об этом конкурсе, Банни и отнеслась столь отзывчиво к Герреро, когда он объявил, что летит в Рим. Объяснялось это тем, что Банни не хватало сорока очков, чтобы получить на конкурсе вожделенную премию электрическую зубную щетку. Она уже пришла было в отчаяние - казалось, до конца смены ей не удастся набрать недостающую сумму очков: все выписанные сегодня страховые полисы были на внутриконтинентальные рейсы, которые не приносили много очков и, следовательно, давали маленькие премии. Вот если бы ей удалось застраховать этого отлетавшего за границу пассажира на максимальную сумму, она сразу получила бы двадцать пять очков и тогда набрать остальные очки не составило бы труда. Теперь вопрос был в том, на какую сумму намерен застраховаться этот пассажир и удастся ли ей, Банни, уговорить его на максимальную.      Обычно ей это удавалось. В таких случаях Банни действовала без затей: она просто пускала вход свою самую обольстительную улыбку, придвигалась поближе к клиенту, давая ему возможность вдоволь налюбоваться на ее пышный бюст, и разъясняла, какую выгоду извлечет он из этой страховки, если повысит ее на сравнительно небольшую сумму. В большинстве случаев эта тактика достигала желанной цели и завоевала Банни репутацию весьма удачливого страхового агента.      Как только Герреро продиктовал Банни по буквам свою фамилию, она спросила:      - Какого рода страхование имеете вы в виду, сэр?      Герреро судорожно глотнул слюну.      - Я хочу застраховать свою жизнь... на семьдесят пять тысяч долларов.      Едва он произнес эти слова, как во рту у него пересохло. Его внезапно охватил страх: ему показалось, что он привлек к себе внимание всех стоявших в очереди и все глаза теперь прикованы к нему. Он чувствовал, как его пробирает дрожь, и был уверен, что это не может остаться незамеченным.      Чтобы скрыть свой испуг, он попытался закурить, но руки у него так тряслись, что и это удалось ему с трудом. К счастью, девушка-агент, уже державшая шариковую ручку над графой "сумма страховки", по-видимому, ничего не заметила.      Она сказала:      - Это будет стоить два доллара пятьдесят центов.      - Что?.. Ах да, понимаю. - Герреро справился наконец со спичками и сигаретой и полез в карман за последними остававшимися у него деньгами.      - Но это же слишком незначительная сумма. - Банни медлила проставить цифру. Она еще больше наклонилась вперед, бюст ее еще ближе придвинулся к клиенту. Она заметила, что он опустил глаза и обалдело смотрит в одну точку. Все мужчины одинаковы. Некоторых - она это просто чувствовала - так и тянет пустить в ход руки. Этот клиент, однако, не такого сорта.      - Незначительная? - с сомнением переспросил Герреро. - Я полагал... Мне казалось, что это максимальная сумма.      Клиент явно нервничал - теперь даже Банни это бросилось в глаза. Должно быть, трусит перед полетом, рассудила она и одарила его своей ослепительной улыбкой.      - Что вы, сэр! Вы можете застраховаться на триста тысяч долларов. Большинство пассажиров так и страхуются, а стоить это будет десять долларов. Право же, это совсем небольшие деньги за такую страховку. - Ее улыбка продолжала сверкать: ответ клиента мог принести ей лишних двадцать очков; от его ответа зависело, станет она обладательницей электрической зубной щетки или нет.      - Как вы сказали?.. Десять долларов?..      - Да, всего только. За страховку в триста тысяч долларов.      "Этого я не знал", - пронеслось в голове у Герреро. Он все время считал, что семьдесят пять тысяч долларов - самая крупная сумма, на какую можно застраховать свою жизнь в аэропорту с билетом на заокеанский рейс.      Он почерпнул эти сведения из страхового бланка, взятого им месяца два назад в другом аэропорту. Сейчас он припомнил, что тот бланк был из страхового автомата. А ему и в голову не пришло, что агенты страхуют на значительно более крупные суммы. Триста тысяч долларов!..      - Да, конечно, - взволнованно сказал он. - Да, пожалуйста...      Банни сияла.      - На максимальную сумму, мистер Герреро?      Он уже готов был кивком выразить согласие, как вдруг сообразил, что судьба вновь сыграла с ним злую шутку. А наберется ли у него десять долларов?      - Обождите минутку... мисс! - воскликнул он и принялся шарить по карманам, извлекая из них всю мелочь.      В очереди начали проявлять нетерпение. Уже выражавший прежде недовольство пассажир обратился к Банни:      - Вы же говорили, что это займет всего минуту!      Герреро удалось наскрести четыре доллара семьдесят центов.      Два дня назад, когда Герреро и Инес сложили вместе все оставшиеся у них деньги, Герреро взял себе восемь долларов и немного мелочи. После этого он заложил кольцо Инес и приобрел билет на самолет, в результате чего у него осталось еще несколько долларов, сколько именно - он не помнил, к тому же их этих денег ему пришлось платить потом и за еду, и в метро, и в автобусе, который вез его сюда... Он твердо знал, одно: нужно будет заплатить за страховку два с половиной доллара, и эти деньги он тщательно берег, спрятав их в отдельный карман. О прочих деньгах ему не приходило в голову беспокоиться: он считал, что как только сядет в самолет, они станут ему не нужны.      - Если у вас не хватает наличных, - сказала Банни, - можете выписать чек.      - Я оставил свою чековую книжку дома. - Он лгал: чековая книжка лежала у него в кармане. Но он не мог выписать чек - банк опротестует его, и страховка погорела.      А Банни не отступалась:      - Вы можете заплатить в итальянской валюте, мистер, Герреро. Я пересчитаю ваши лиры на доллары по паритетной таблице.      Герреро растерянно пробормотал:      - У меня нет итальянских денег... - И тут же проклял себя. В городе, регистрируя билет, он заявил, что летит в Рим без багажа. Теперь, как круглый идиот, во всеуслышание признался, что у него вообще нет денег - ни американских, ни итальянских. Кто же отправляется в путешествие за океан без единого цента, без валюты и без всякого багажа? Конечно, только тот, кто знает заранее, что самолету не суждено долететь да места назначения.      Но Герреро тут же приободрился, сообразив, что эти два обстоятельства регистрация багажа и страховка - никак не связаны одно с другим, связь между ними существует только в его мозгу. Даже если когда-нибудь и свяжут их воедино, это уже не будет иметь значения, будет слишком поздно.      Он сказал себе - уже в который раз с тех пор, как покинул дом: никакие подозрения ничего не изменят. Все решает одно - бесследное исчезновение самолета, а стало быть, полное отсутствие каких-либо улик. И, как ни удивительно, невзирая на свой последний промах, он вдруг почувствовал себя увереннее.      Он прибавил еще несколько мелких монет к лежавшей перед ним кучке денег, и вдруг произошло чудо: в одном из внутренних карманов нашлась пятидолларовая бумажка.      Уже не пытаясь больше скрыть волнение, Герреро воскликнул.      - Вот, пожалуйста! Теперь должно хватить!      Оказалось даже, что остается еще почти на доллар мелочи сверх требуемой суммы.      Однако теперь и Банни начали одолевать сомнения. Клиент ждал, надо было проставить на страховом бланке сумму в триста тысяч долларов, а Банни колебалась.      Пока Герреро лихорадочно шарил по карманам, она внимательно наблюдала за ним и видела его лицо.      Странно, конечно, что человек улетает в Европу без гроша в кармане, но, в конце концов, это его личное дело - мало ли какие могут быть тому причины. Значительно больше насторожили Банни его глаза. Она уловила в них что-то, граничащее с отчаянием или безумием, а когда с человеком творится такое, Банни вполне могла это распознать. Она видела, как это бывает с людьми. Да и сама не раз находилась на грани отчаяния, хотя теперь ей и казалось, что годы бедствий отодвинулись куда-то в необозримую даль.      В компании, где работала Банни, существовали строгие правила, обязательные для всех сотрудников: если пассажир, страхующий свою жизнь перед полетом, казался неуравновешенным, был неестественно возбужден или пьян, страховой агент должен был сообщить об этом администрации соответствующей авиакомпании. Теперь перед Банни стоял вопрос: принадлежит данный случай к тем, о которых говорится в правилах, или нет?      Она не была в этом уверена.      Постоянно действующая инструкция страховых компаний не раз подвергалась обсуждению среди страховых агентов. Многих из них она возмущала, а иные просто игнорировали ее, считая, что их обязанность - страховать пассажиров, а заниматься психоанализом они не обучены и не нанимались.      Некоторые пассажиры всегда нервничают перед полетом, как же можно, не имея специальной подготовки, распознать, где обычный страх, а где неуравновешенность, граничащая с ненормальностью? Сама Банни никогда не докладывала о пассажирах, находившихся во взвинченном состоянии; ей памятен был случай, когда одна служащая задержала в подобных обстоятельствах выдачу полиса клиенту, а тот оказался вице-президентом авиакомпании и был взволнован тем, что у его жены начались роды. И потом из-за этого возникла куча неприятностей.      И все же Банни продолжала колебаться. Чтобы скрыть свою нерешительность, она начала пересчитывать деньги, полученные от пассажира.      Ей хотелось спросить Мардж, девушку, работавшую за соседней стойкой, не показалось ли ей, что с этим пассажиром что-то неладно. Но, по-видимому, Мардж ничего не заметила. Она энергично заполняла свой бланк - тоже спеша набрать побольше очков.      Наконец Банни приняла решение, подсказанное ей жизненным опытом. Да, жизненный опыт научил ее приспосабливаться к обстоятельствам, обуздывать праздное любопытство и не задавать ненужных вопросов. Задавая вопросы, невольно встреваешь в чужие дела, а именно этого и следует избегать, когда у человека своих проблем по горло.      И Банни не стала задавать лишних вопросов, тем самым разрешив одну из своих проблем - как выйти на первое место в конкурсе и получить электрическую щетку. Она застраховала жизнь Д.О.Герреро на время его полета в Рим на сумму в триста тысяч долларов.      Герреро отправил страховой полис по почте своей жене Инес и поспешил к выходу сорок семь, чтобы сесть в самолет, отлетавший в Рим.    Глава 13      Таможенный инспектор Гарри Стэндиш не слышал объявления о посадке в самолет, вылетающий рейсом два, но ему было известно, что такое объявление сделано. В таможенный зал эти объявления не транслировались, поскольку здесь находились лишь пассажиры, прибывшие из-за границы, а не наоборот, и поэтому Стэндиш получил свою информацию по телефону от "Транс-Америки". Он знал, что посадка на рейс два началась, что производится она через выход сорок семь и лайнер поднимется в воздух ровно в двадцать три ноль-ноль.      Стэндиш все время поглядывал на часы: он собирался подойти к выходу сорок семь, но не по служебной обязанности, а чтобы попрощаться с племянницей. Джуди, дочка его сестры, улетала на год в Европу для завершения образования, и Стэндиш обещал сестре, жившей в Денвере, проводить племянницу. Он уже посидел немного в главном зале ожидания с этой славной, уравновешенной восемнадцатилетней девушкой и сказал, что непременно найдет ее, чтобы попрощаться перед самым отлетом.      А пока что инспектор Стэндиш пытался довести до конца одно чрезвычайно нудное дело - на редкость беспокойный выдался у него сегодня денек.      - Вы совершенно уверены, мадам, что вам не следует внести кое-какие поправки в ваше заявление? - сдержанно спросил он костлявую даму весьма надменного вида, многочисленные чемоданы которой лежали раскрытыми на таможенном столе.      - Насколько я понимаю, вы предлагаете мне изобрести какие-то небылицы взамен чистой правды, которую я вам сказала, - раздраженно ответствовала дама. - Боже мой, вы все здесь так недоверчивы, так подозрительны. Право, можно подумать, что мы живем в полицейском государстве.      Гарри Стэндиш пропустил этот выпад мимо ушей, как полагалось видавшему виды таможенному чиновнику, и вежливо ответил:      - Я вам ничего не предлагаю, мадам. Я просто спросил, не желаете ли вы внести кое-какие поправки в заявление, сделанное вами по поводу этих вещей, платьев, свитеров и мехового жакета.      Дама - в паспорте она значилась как миссис Гарриет дю Барри-Моссмен, проживающая в Эванстоне и возвращавшаяся домой после месячного пребывания в Англии, Франции и Дании, - ответила ледяным тоном:      - Нет, и не подумаю. Более того, когда я расскажу адвокату моего мужа об учиненном мне допросе...      - Прекрасно, мадам, - сказал Гарри Стэндиш. - В таком случае не будете ли вы так любезны подписать этот бланк. Если желаете, я могу объяснить вам, для чего это необходимо.      Платья, свитеры и меховой жакет были разложены на открытых чемоданах. Меховой жакет - соболий - еще недавно красовался на плечах миссис Моссмен.      Когда инспектор Стэндиш появился в таможенном зале у стола номер одиннадцать, он попросил миссис Моссмен снять жакет, чтобы можно было получше его рассмотреть. Несколько минут назад красная лампочка, вспыхнувшая на стенной панели возле входа в главный таможенный зал, послужила для Стэндиша сигналом. Каждому из таможенных столов соответствовала своя лампочка; когда она загоралась, это означало, что у того или иного дежурного таможни возникли затруднения и он нуждается в помощи старшего инспектора.      Сейчас молодой дежурный, первым имевший дело с миссис Моссмен, стоял рядом с инспектором Стэндишем. Большинство пассажиров, прибывших из Копенгагена на самолете ДС-8 Скандинавской авиакомпании, уже прошли таможенный досмотр и покинули зал, и только эта хорошо одетая американка всех задерживала, утверждая, что не приобрела в Европе ничего, кроме духов, кое-какой бижутерии и туфель. Всего на девяносто долларов, иными словами - на десять долларов меньше суммы, не облагаемой таможенным сбором. Однако молодой таможенник усомнился в ее правдивости, и он вызвал Стэндиша.      - С какой стати должна я что-то подписывать? - спросила миссис Гарриет дю Барри-Моссмен.      Стэндиш посмотрел на часы под потолком. Было без пятнадцати одиннадцать. Он еще мог успеть, покончив с делами этой дамы, попрощаться с племянницей, пока самолет не улетел. Он терпеливо разъяснил:      - Просто чтобы облегчить дело, мадам. Мы ведь просим вас только письменно подтвердить то, что вы уже сообщили нам на словах. Вы сказали, что эти платья были вами приобретены...      - Сколько же раз должна я повторять одно и то же? Я покупала их в Чикаго и в Нью-Йорке перед отъездом в Европу. Так же, как и свитеры. А этот жакет - подарок и куплен в Соединенных Штатах. Мне подарили его полгода назад.      "И зачем только люди так поступают?" - недоумевал Гарри Стэндиш. Он ни секунды не сомневался, что утверждения этой дамы сплошная ложь.      Начать с того, что со всех платьев - а их было шесть, и все дорогие были спороты ярлыки. Никто не сделает такой вещи без особой нужды. Женщины обычно гордятся марками фешенебельных фирм. К тому же покрой платьев был несомненно французский, так же как и мехового жакета, хотя к его подкладке и была довольно неумело пришита марка магазина "Сакс" с Пятой авеню.      Однако пассажиры, вроде миссис Моссмен, не понимали, что квалифицированный таможенник и без фабричной марки может определить, где изготовлен тот или иной предмет. Покрой, швы, даже то, как вшита молния, - для наметанного глаза все равно что знакомый почерк и столь же явно выдают автора.      То же самое можно было сказать и о трех превосходных свитерах. На них тоже отсутствовали фабричные марки, и они были типично английской тускло-коричневой расцветки; такие свитеры не продаются в Соединенных Штатах. Можно было безошибочно утверждать, что они куплены в Шотландии.      Когда крупные американские универсальные магазины заказывают за границей такого рода свитеры, шотландские фирмы поставляют им товар более яркой расцветки, пользующийся большим спросом на американском рынке. Каждому таможеннику все это хорошо известно не только в теории, но и на практике.      Миссис Моссмен спросила:      - Предположим, я подпишу этот бланк, что дальше?      - После этого вы будете свободны, мадам.      - И могу взять с собой мои вещи? Все?      - Да.      - А если я откажусь подписать?      - Тогда мы будем вынуждены задержать вас, пока не закончим расследование.      После некоторого колебания миссис Моссмен сказала:      - Хорошо, заполняйте бланк, я подпишу.      - Нет, мадам, вы должны заполнить сами. Вот здесь, пожалуйста, проставьте название предмета, а в этой графе - где он был, по-вашему, приобретен. Пожалуйста, укажите названия всех магазинов, а также фамилию лица, подарившего вам этот меховой жакет...      Гарри Стэндиш подумал: в его распоряжении остается не больше минуты уже без десяти одиннадцать. Ему вовсе не хотелось прибежать к выходу на поле в тот момент, когда дверь самолета захлопнется. Но его нюх таможенника...      Он ждал. Миссис Моссмен заполнила бланк и подписала его. Завтра один из служащих таможни займется проверкой сделанного миссис Моссмен заявления. Платья и свитеры будут временно реквизированы: их направят для опознания в магазины, где, по словам миссис Моссмен, они были приобретены; соболий жакет предъявят в магазине "Сакс" на Пятой авеню, и фирма, вне всякого сомнения, не признает его своим изделием... Миссис Моссмен еще не подозревала о том, какую беду навлекла она на свою голову: ей придется заплатить крупную пошлину и сверх того почти наверняка большой штраф.      - Имеются у вас еще какие-либо предметы, мадам, о которых вы хотели бы упомянуть в декларации? - спросил инспектор Стэндиш.      Миссис Моссмен возмущенно отрезала:      - Разумеется, нет!      - Вы в этом уверены?      Таможенным инспекторам предписывается всячески способствовать добровольному признанию пассажиров. Намеренно заманивать их в ловушку не разрешается - если, конечно, они сами не лезут в нее.      Не удостоив Стэндиша ответом, миссис Моссмен только презрительно тряхнула головой.      - В таком случае, мадам, - сказал инспектор Стэндиш, - не будете ли вы любезны открыть сумочку?      Только тут эта самоуверенная особа впервые проявила некоторую растерянность.      - Но, насколько мне известно, дамские сумочки никогда не осматривают. Я прохожу через таможню не в первый раз.      - Как правило - нет. Но за нами сохраняется это право.      Только в особых, крайне редких случаях таможенники прибегают к досмотру дамских сумочек, так же как и карманов мужских костюмов или пальто.      Предложить пассажирке показать содержимое сумочки - случай из ряда вон выходящий. Но когда какой-либо субъект проявляет чрезмерное упрямство, таможенники становятся упрямыми тоже.      Миссис Гарриет дю Барри-Моссмен с большой неохотой открыла сумочку.      Гарри Стэндиш обследовал губную помаду и золотую пудреницу. Вынув пластинку с прессованной пудрой, он извлек из-под нее кольцо с бриллиантом и рубином и сдул с него остатки пудры. В сумочке оказался начатый тюбик с кремом для рук. Разогнув нижнюю часть тюбика, Стэндиш увидел, что им пользовались не с того конца. Подавив тюбик в верхней части, возле колпачка, он нащупал внутри что-то твердое. Когда же эти горе-контрабандисты изобретут что-нибудь новенькое, с досадой подумал он.      Все то же старье, надоевшие трюки. Сколько он их перевидал на своем веку!      Миссис Моссмен побелела. От ее высокомерия не осталось и следа.      - Мадам, - сказал инспектор Стэндиш, - я должен покинуть вас ненадолго, но я вернусь. К тому же теперь вся эта процедура займет еще некоторое время. - Он обратился к молодому таможеннику, стоявшему рядом:      - Тщательно проверьте все. Вспорите подкладку в сумке, проверьте дно чемоданов и швы на всех предметах одежды. Составьте опись. Ну, в общем, вы сами знаете...      Он уже направлялся к двери, когда миссис Моссмен окликнула его:      - Инспектор!      Стэндиш остановился.      - Да, мадам?      - Насчет этого жакета и платьев... возможно, я что-то напутала. Я действительно купила их за границей и также еще несколько вещиц.      Стэндиш покачал головой. Как это люди не понимают, что нельзя заходить слишком далеко - ведь потом уже не может быть и речи о каком-либо соглашении. Он заметил, что молодой таможенник тем временем обнаружил еще что-то.      - Пожалуйста!.. Прошу вас... мой супруг...      Инспектор Гарри Стэндиш отвернулся, чтобы не видеть бледного, потерянного лица миссис Моссмен, и поспешно вышел из таможенного зала.      Самым коротким путем - по служебному проходу под залом ожидания - он направился к вестибюлю "Д", к выходу сорок семь. По дороге он раздумывал над тупоумием миссис Гарриет дю Барри-Моссмен и ей подобных. Впиши она честно меховой жакет и платья в декларацию, пошлина была бы не столь уж велика, особенно для явно богатой женщины. Молодой таможенник не стал бы затевать дело из-за одних свитеров, даже если бы и заметил, что они куплены за границей, и уж, конечно, никто бы не подумал открывать ее сумочку. Таможенники знают, что многие пассажиры, возвращаясь на родину, стараются что-то провезти контрабандой, но смотрят на это сквозь пальцы.      Более того: если к их помощи прибегают, они иной раз даже дают пассажирам советы, указывая, какие облагаемые наиболее высокой пошлиной предметы включить в декларацию так, чтобы получилась сумма, не подлежащая обложению, а пошлину заплатить лишь за те предметы, на которые она не так высока.      Попадались с поличным, штрафовались, а порой и привлекались к судебной ответственности преимущественно непомерно алчные люди, вроде миссис Моссмен, которая во что бы то ни стало хотела провезти все даром. И Гарри Стэндиша угнетала мысль о том, что таких, как она, слишком много.      Он с облегчением обнаружил, что посадка на рейс два еще не закончилась и контролер у выхода продолжает проверять билеты последних пассажиров.      Форма таможенника давала Стэндишу пропуск в любую часть аэропорта, и занятый проверкой билетов контролер едва взглянул на него, когда он подходил. Стэндиш заметил, что контролеру помогает рыжеволосая молодая женщина - старший агент по обслуживанию пассажиров, он даже припомнил ее фамилию: миссис Ливингстон.      Стэндиш прошел в салон туристского класса, улыбнувшись стюардессе, стоявшей у входа в самолет:      - Я на минутку. Смотрите не увезите меня с собой.      Он разыскал свою племянницу Джуди - она сидела на третьем месте у окна.      Два места по другую сторону прохода занимала молодая пара с ребенком, и Джуди развлекалась, забавляя малышку. Как во всех салонах туристского класса, здесь было тесно, душно, да и кресла расположены так близко одно к другому, что негде повернуться. Инспектор Стэндиш сам путешествовал по воздуху редко, а когда это случалось, тоже брал билет туристского класса и каждый раз страдал от клаустрофобии. Он отнюдь не завидовал всем этим людям, которым предстоял сейчас утомительно-однообразный десятичасовой перелет.      - Дядя Гарри! - воскликнула Джуди. - Я уж думала, вы не придете. - Она положила ребенка на колени матери.      - Я пришел пожелать счастливого пути, - сказал Стэндиш. - Надеюсь, удача будет сопутствовать тебе весь год, а когда будешь возвращаться домой, смотри не пытайся провезти контрабанду.      Джуди рассмеялась.      - Ни в коем случае, дядя Гарри. Прощайте.      Она подставила ему лицо для поцелуя, и он нежно чмокнул ее в щеку. Он был спокоен за Джуди. Вторая миссис Моссмен из нее не получится - он был в этом уверен.      Дружелюбно кивнув стюардессам, таможенный инспектор покинул самолет.      Вернувшись в зал ожидания, он задержался у выхода, наблюдая за происходящим. Последние минуты перед отлетом, особенно когда самолет отправляется в дальний рейс, всегда действовали на инспектора Стэндиша тревожно и завораживающе, как, впрочем, и на многих людей. Внезапно из репродуктора донеслось сообщение: "Заканчивается посадка в самолет "Транс-Америки", вылетающий рейсом два "Золотой Аргос".      Пассажиров у выхода теперь оставалось только двое. Рыжеволосая миссис Ливингстон проглядывала какие-то бумаги, контролер проверял билет предпоследнего пассажира - высокого блондина в верблюжьем пальто, без шляпы. Пройдя проверку, высокий блондин по галерее-гармошке направился к туристскому отсеку самолета. Миссис Ливингстон вернулась в главный зал.      Наблюдая все это, инспектор Стэндиш почти бессознательно обратил внимание на фигуру, неподвижно стоявшую у окна спиной к выходу на летное поле. Стэндиш увидел, что это старушка - маленькая, хрупкая, немного растерянная. На ней был черный, несколько старомодный костюм, в руках сумочка из черных бусин. У этой старушки был до того трогательно-беззащитный вид, что Стэндиш невольно подумал: как могла такая пожилая женщина оказаться здесь в столь поздний час и совсем одна?      Старушка направилась к контролеру "Транс-Америки", производившему посадку на рейс два; двигалась она необыкновенно проворно и легко. До Стэндиша долетели обрывки ее разговора с контролером, прорывавшиеся сквозь шум уже запущенных двигателей:      - Прошу вас... Мой сын только что поднялся в самолет... Такой высокий блондин без шляпы, в пальто из верблюжьей шерсти... Он забыл бумажник... Здесь все его деньги.      Стэндиш заметил, что старушка держит в руке какой-то предмет, похожий на мужской бумажник.      У контролера был усталый вид, что нередко бывает в последние секунды посадки. Он нетерпеливо поглядел на старушку, протянул руку, чтобы взять бумажник, затем поглядел снова, внимательнее, передумал и что-то торопливо сказал, мотнув в сторону галереи-гармошки. До Стэндиша долетело только:      - ...попросите стюардессу.      Старушка улыбнулась, кивнула, направилась к галерее и вскоре скрылась из глаз.      Все эти наблюдения инспектора Стэндиша заняли не больше минуты. И тут он увидел еще одного пассажира - долговязого сутулого человека, который почти бегом пересекал вестибюль, направляясь к выходу сорок семь. Стэндиш успел рассмотреть худое костлявое лицо и тоненькие рыжеватые усики. В руках у пассажира был плоский чемоданчик.      Стэндиш уже собирался уходить, но приостановился; что-то в поведении этого пассажира привлекло его внимание. Быть может, то, как он держал чемоданчик, как судорожно прижимал его к боку. Слишком много людей прошло через таможню на глазах у Гарри Стэндиша. Некоторые из них вели себя точно так же, как этот долговязый, и почти всякий раз это означало, что они стараются что-то утаить. Если бы этот человек прилетел с одним из международных рейсов, Стэндиш попросил бы открыть чемоданчик и проверил бы его содержимое. Но этот пассажир не прилетел в Соединенные Штаты, а, наоборот, улетал.      В сущности, какое инспектору Стэндишу до него дело?      И все же... какой-то инстинкт, какое-то особое, шестое чувство, присущее почти всем таможенникам, а может быть, и особое отношение Стэндиша к этому рейсу, которым улетала Джуди, удержало инспектора на месте, приковало его взгляд к чемоданчику, столь бережно оберегаемому долговязым пассажиром. ***      Д.О.Герреро несколько воспрянул духом после того, как ему повезло со страховкой, и теперь чувствовал себя уже более уверенно. Подойдя к выходу на летное поле и увидев, что посадка в самолет еще не закончена, он сказал себе: ну, теперь наконец все трудности остались позади, и с этой минуты все пойдет как по маслу. И действительно, словно в подтверждение этих слов, при проверке документов у выхода никаких затруднений не возникло.      Как Герреро и предполагал с самого начала, внимание контролера привлекло к себе небольшое расхождение между его паспортом и фамилией на билете, где вместо "Герреро" стояло "Берреро". Мельком взглянув на паспорт, контролер тут же внес поправку в свой список пассажиров, исправил фамилию на билете и принес извинение за оплошность:      - Прошу прощения, сэр, иногда при заказе билета получаются такие описки.      Ну вот, все в порядке, с удовлетворением подумал Герреро: фамилия его указана правильно, и, когда придет сообщение о том, что самолет, улетевший в рейс два, бесследно исчез, никакой путаницы с установлением его личности не возникнет.      - Приятного путешествия, сэр. - Контролер возвратил ему билет и указал на галерею-гармошку, ведущую в туристский отсек самолета.      Когда Герреро входил в самолет, все так же бережно прижимая к боку чемоданчик, оба двигателя правого борта были уже запущены.      Место в самолете было им зарезервировано на городской станции - кресло возле окна, третье от прохода, и стюардесса помогла ему отыскать его.      Пассажир, сидевший у прохода, привстал, и Герреро протиснулся на свое место. Среднее кресло между ними было еще свободно.      Герреро застегнул ремень и бережно положил чемоданчик на колени. Его место оказалось примерно в середине туристского салона на левой стороне.      Остальные пассажиры еще продолжали устраиваться, ставили ручной багаж, вешали пальто. Несколько пассажиров толпились в проходе. Одна из стюардесс, беззвучно шевеля губами, пересчитывала пассажиров, и на лице у нее было написано: "Хоть бы уж вы все угомонились наконец".      Почувствовав, что страшное напряжение, в котором он находился с той минуты, как покинул свою квартиру, стало ослабевать, Герреро откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Он по-прежнему крепко сжимал в руках чемоданчик, но дрожь в пальцах понемногу проходила. Не открывая глаз, он нащупал под ручкой чемоданчика роковую петлю из шнура и тотчас почувствовал себя еще увереннее. Вот так он и будет сидеть не шевелясь, подумалось ему, а часа через четыре потянет за этот шнур и взорвет основательный заряд динамита, скрытый в чемоданчике. Успеет ли он в это мгновение осознать происходящее? - спросил он себя. Будет ли какая-то доля секунды... какой-то миг... чтобы насладиться сознанием своего триумфа? А затем наступит милосердное небытие...      Теперь, когда он уже был на борту и чувствовал себя во всеоружии, ему не терпелось, чтобы самолет поднялся в воздух. Он открыл глаза: стюардесса еще продолжала вести подсчет. ***      В салоне туристского класса в эту минуту находились две стюардессы.      Маленькая старушка из Сан-Диего миссис Ада Квонсетт, спрятавшись в дамском туалете, слегка приотворила дверь и не спускала глаз с них обеих.      Миссис Квонсетт было хорошо известно, что стюардессы перед полетом пересчитывают пассажиров и что именно эта минута наиболее опасна для едущих без билета. Но если удается избежать разоблачения во время подсчета, тогда шансы на то, что все сойдет благополучно, сильно возрастают.      К счастью, подсчет производила другая стюардесса, не та, с которой миссис Квонсетт пришлось объясняться, когда она ступила на борт самолета.      Миссис Квонсетт еще до этого пережила несколько неприятных минут, обнаружив, что эта рыжеволосая стерва - старший агент по обслуживанию пассажиров - торчит возле выхода сорок семь. Благодарение небу, она убралась оттуда прежде, чем закончилась посадка, а одурачить контролера было совсем нетрудно.      После этого миссис Квонсетт, обратившись к стюардессе, встречавшей пассажиров у входа в самолет, повторила вымышленную историю с забытым бумажником. Стюардесса, которой Приходилось отвечать на десятки вопросов хлынувших в самолет пассажиров, отказалась взять бумажник, услыхав, что в нем "куча денег", а именно на это и рассчитывала миссис Квонсетт. Ей было предложено (как она и ожидала) самой разыскать своего сына и отдать ему бумажник - и притом побыстрей.      Высокий блондин, игравший, сам того не подозревая, роль "сына" предприимчивой старой дамы, усаживался в это время на свое место в одном из передних рядов. Миссис Квонсетт сделала несколько шагов по направлению к нему, но не слишком спешила приблизиться. Она украдкой наблюдала за стюардессой, стоявшей в дверях, стараясь улучить минуту, когда ее внимание будет отвлечено, что в скором времени и произошло.      Миссис Квонсетт умела применяться к обстоятельствам. Она увидела неподалеку пустое место, которое можно было занять, однако тут среди пассажиров произошло движение, и проход к одному из туалетов оказался свободным. Через несколько минут, слегка приотворив дверь туалета, миссис Квонсетт обнаружила, что стюардесса, встречавшая пассажиров, куда-то скрылась, а подсчет начала вести другая.      Когда стюардесса, продолжая считать, дошла до конца прохода, миссис Квонсетт вышла из туалета и, пробормотав извинение, быстро проскользнула мимо нее. Она слышала, как стюардесса досадливо прищелкнула языком.      "Значит, - сообразила миссис Квонсетт, - сосчитала и меня". Но пока этим дело и ограничилось.      Впереди, слева от прохода, миссис Квонсетт увидела незанятое среднее кресло в одном из трехместных рядов. Обладая немалым опытом по части полетов "зайцем", маленькая старушка из Сан-Диего давно успела заметить, что именно эти средние места чаще всего остаются свободными, если проданы не все билеты; объяснялось это тем, что большинство пассажиров предпочитает сидеть у прохода или возле окна.      Устроившись в кресле, миссис Квонсетт слегка наклонила голову и постаралась как можно меньше бросаться в глаза. Она не слишком обольщалась надеждой, что ей удастся до конца остаться незамеченной. В Риме начнутся различные формальности - с паспортом, с таможенным досмотром, и тут уж ей от них не ускользнуть: это ведь не то что прилететь без билета из Сан-Диего в Нью-Йорк. Однако, если повезет, она все же побывает в Италии, что само по себе достаточно увлекательно, после чего ей еще предстоит приятное путешествие обратно, а пока что в полете ее будут вкусно кормить, покажут какой-нибудь фильм... Потом, возможно, завяжется приятная беседа со спутниками...      Ада Квонсетт с любопытством поглядывала на своих соседей. Она успела заметить, что оба ее спутника - справа и слева - мужчины; впрочем, на соседа справа она пока что избегала смотреть, чтобы не поворачиваться лицом к стюардессам, которые сейчас медленно шли навстречу друг другу по проходу, заново - уже вдвоем - производя подсчет пассажиров. А вот на своего спутника слева миссис Квонсетт нет-нет да и бросала украдкой взгляд: делать это было тем более просто, что он отдыхал, откинувшись на спинку кресла, и глаза его были закрыты. Это был худой, костлявый мужчина; глядя на его землистое лицо с рыжеватыми усиками и тощую шею, миссис Квонсетт подумала, что хороший плотный обед ему бы не повредил.      Мужчина держал на коленях чемоданчик, и миссис Квонсетт заметила, что, хотя глаза у него были закрыты, пальцы крепко сжимали ручку чемоданчика.      Стюардессы закончили подсчет. Из салона первого класса появилась еще одна стюардесса, и все трое начали торопливо о чем-то совещаться.      Пассажир, сидевший слева от миссис Квонсетт, открыл глаза. Его пальцы все так же крепко сжимали чемоданчик. Старушка из Сан-Диего, всю жизнь отличавшаяся любопытством, невольно подумала: "Интересно, что это у него там?" ***      Возвращаясь к себе в таможню - на этот раз через пассажирский вестибюль аэровокзала, - инспектор Гарри Стэндиш никак не мог забыть о человеке с чемоданчиком. Стэндиш не имел права останавливать этого человека. За пределами таможенного зала служащие таможни могли задержать пассажира лишь в том случае, если последний как-то пытался избежать таможенного досмотра.      Человек же, которого инспектор видел у выхода, под эту категорию никак не подпадал.      Инспектор Стэндиш мог, разумеется, сделать другое: сообщить по телеграфу в итальянскую таможню приметы пассажира и свои подозрения о том, что этот человек, возможно, везет контрабанду. Но Стэндиш не был уверен, что ему следует это делать. Таможни различных государств редко сотрудничают друг с другом - гораздо чаще между ними наблюдается профессиональное соперничество. Такое соперничество существует даже между американской и канадской таможнями, и не раз случалось, что таможенники Соединенных Штатов, получив секретную информацию о партии бриллиантов, переправляемых контрабандой в Канаду, по некоторым соображениям не ставили об этом в известность канадскую таможню. Вместо этого агенты сыскной полиции Соединенных Штатов выслеживали подозреваемых в контрабанде лиц по их прибытии в Канаду, держали их под наблюдением, но арестовывали лишь в том случае, если они вновь пересекали границу Соединенных Штатов.      Объяснялось это следующим: вся контрабанда остается в той стране, где она захвачена, и ни одна из таможен не желала делиться своей добычей.      И Стэндиш решил, что он не станет посылать телеграмму в Италию, но сообщит о своих подозрениях представителям "Транс-Америки"; пусть сами принимают меры.      Стэндиш увидел миссис Ливингстон, старшего агента по работе с пассажирами, которая тоже только что присутствовала при посадке на рейс два. Она разговаривала с одним из пилотов и группой пассажиров. Гарри Стэндиш подождал, пока они не ушли.      - Привет, мистер Стэндиш, - сказала Таня. - Надеюсь, у вас в таможне поспокойнее, чем здесь.      - Ну, не особенно, - ответил Стэндиш, вспомнив миссис Гарриет дю Барри-Моссмен, которую, вероятно, все еще продолжали допрашивать в таможенном зале.      Таня заметила, что таможенник хочет ей что-то сказать. Однако Стэндиш колебался. Порой ему казалось, что он придает слишком большое значение своим инстинктивным подозрениям, превращается в сыщика-любителя. Однако ведь в большинстве случаев его подозрения подтверждались.      - Я случайно видел посадку на ваш рейс два, - сказал Стэндиш. - И кое-что показалось мне подозрительным. - Он бегло описал Тане внешность худого долговязого человека, который как-то странно прижимал к себе чемоданчик.      - Вы думаете, что он везет контрабанду?      Стэндиш улыбнулся.      - Если бы он не улетал, а прилетел к нам с одним из международных рейсов, я бы это в два счета выяснил. А тут я могу вам сказать только одно, миссис Ливингстон: этот человек не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что у него там, в чемоданчике.      Таня задумалась на минуту, потом сказала:      - Не очень представляю себе, что я могу тут предпринять. - Если даже пассажир и вез контрабанду, расследование этого едва ли входило в круг ее обязанностей.      - Да, по всей вероятности, ничего, но поскольку вы работаете в контакте с нами, я решил сказать вам о своих подозрениях.      - Благодарю вас, мистер Стэндиш. Я сообщу о ваших наблюдениях управляющему перевозками, а он, быть может, сочтет нужным поставить об этом в известность командира корабля.      Инспектор Стэндиш отошел. Таня поглядела вверх на часы - было без одной минуты одиннадцать. Она поспешно поднялась на административный этаж аэровокзала, где помещалась контора "Транс-Америки". Пытаться перехватить самолет, пока он выруливает, было уже поздно: через несколько секунд он поднимется в воздух. Вероятно, УП сейчас у себя. Он может связаться с капитаном Димирестом по радио, пока самолет еще на земле, - если, конечно, найдет ее сообщение заслуживающим внимания. Таня прибавила шагу.      УП на месте не оказалось, но, к своему удивлению, она увидела там Питера Кокли.      - Что вы тут делаете? - резко спросила Таня.      Молодой агент, которого так ловко провела за нос старушка из Сан-Диего, смущенно поведал о случившемся.      Одураченный Питер Кокли только что получил уже один нагоняй. Доктор, которого он понапрасну притащил в дамскую комнату, был разъярен и не постеснялся в выражениях. Бедняга Кокли явно ждал такой же нахлобучки и от миссис Ливингстон. Предчувствие его не обмануло.      Таня вышла из себя.      - Ах ты, черт! Я же предупреждала вас, что у этой пройдохи куча всяких уловок, - обрушилась она на Питера.      - Правильно, миссис Ливингстон, вы предупреждали, да я, видите ли...      - Теперь поздно об этом говорить. Свяжитесь по телефону со всеми выходами. Предупредите их, чтобы они следили в оба за очень скромной с виду старушкой в черном... ну, вы знаете, как ее описать. Она хочет попасть в Нью-Йорк, но может попытаться сделать это каким-нибудь кружным путем. Если ее обнаружат, пусть контролер задержит ее и позвонит сюда. И что бы она там ни говорила, что бы ни придумывала, ни в коем случае не пропускать ее ни на один самолет. Ступайте займитесь этим, а я пока что оповещу по телефону другие авиакомпании.      - Слушаюсь, мэм.      В кабинете было несколько телефонов. Питер Кокли подошел к одному. Таня - к другому.      Таня знала на память номера телефонов "ТВА", "Америкен Эйрлайнз", "Юнайтед Эйрлайнз" и "Ориент": у всех четырех компаний были прямые, беспосадочные рейсы до Нью-Йорка. Прежде всего Таня связалась с Дженни Хенлайн, занимавшей такую же должность в "ТВА". Она слышала, как Питер Кокли в это время говорил:      - Да, совсем старенькая... вся в черном... Да, с виду никак не скажешь...      Таня почувствовала, что она вступает в своеобразное единоборство с хитроумной и изобретательной миссис Адой Квонсетт. "Кто же кого в конце концов перехитрит?" - подумала Таня.      Она уже забыла и о разговоре с таможенным инспектором Стэндишем, и о своем намерении разыскать УП. ***      А на борту самолета, вылетавшего рейсом два, капитан Вернон Димирест кипел от возмущения.      - Какого черта они нас держат?      Оба правых двигателя - третий и четвертый - самолета номер 731-ТА уже работали. Они еще не были запущены на полную мощность, но их гул и вибрация отдавались в теле самолета.      Несколько минут назад пилоты получили по внутреннему радиотелефону от инспектора, наблюдающего за погрузкой, подтверждение на запуск третьего и четвертого двигателей; однако подтверждения на запуск первого и второго двигателей, расположенных с того борта самолета, где производилась посадка, еще не было получено; в соответствии с существующим порядком эти двигатели не запускаются до тех пор, пока все двери самолета не будут закрыты. Одна красная лампочка на панели приборов, мигнув, потухла две минуты назад - это означало, что задняя дверь надежно закрыта и задняя галерея-гармошка уже отведена от самолета. Но вторая красная лампочка еще продолжала гореть, указывая на то, что передняя дверь продолжает оставаться открытой, и, бросив взгляд в заднее окно кабины, можно было убедиться, что передняя галерея-гармошка еще не убрана.      Обернувшись на сиденье, капитан Димирест сказал второму пилоту Джордану:      - Отворите дверь.      Сай Джордан сидел позади двух первых пилотов у панели приборов контроля работы двигателей. Высокий, худощавый, он слегка приподнялся, потянулся и распахнул дверь из кабины в салон первого класса. Они увидели стоявших в салоне стюардесс и среди них - Гвен Мейген.      - Гвен! - крикнул Димирест. Когда Гвен подошла, он спросил:      - Какого черта мы задерживаемся, что происходит?      Гвен казалась озабоченной.      - Число пассажиров в туристском классе не сходится ни с количеством проверенных билетов, ни с пассажирской ведомостью; мы пересчитали дважды.      - А инспектор, наблюдающий за погрузкой, еще здесь?      - Здесь, он проверяет наш подсчет.      - Пусть придет сюда, я хочу сказать ему два слова.      На этой стадии подготовки к полету постоянно возникала проблема разделения ответственности. Номинально командир корабля уже считался вступившим в свои права, однако он не мог ни запустить двигатели, ни тронуться с места без санкции инспектора, наблюдающего за погрузкой. Оба они - как командир, так и инспектор - были равно заинтересованы в одном и том же: чтобы самолет поднялся в воздух точно по расписанию. В то же время каждый выполнял свои обязанности, и это приводило к разногласиям.      Инспектор почти тут же появился в кабине; его чин можно было определить по одной серебряной нашивке на рукаве.      - Послушайте, приятель, - сказал Димирест. - Я знаю, что у вас есть свои трудности, но они есть и у нас. Сколько нам еще торчать здесь?      - Я только что распорядился вторично проверить у пассажиров билеты, капитан. В салоне туристского класса на одного человека больше, чем следует.      - Прекрасно, - сказал Димирест. - А теперь я сообщу вам кое-что. Каждую лишнюю секунду, что мы здесь торчим, мы понапрасну жжем топливо в третьем и четвертом двигателях, запустить которые дали разрешение вы...      Драгоценное топливо, необходимое нам сегодня в ночном полете. Так что, если наш самолет сейчас же не поднимется в воздух, я глушу двигатели и посылаю за топливом, чтобы пополнить баки. И еще одно вам не мешает знать: с КДП только что сообщили, что у них появилось "окно"; если мы сейчас начнем выруливать, нам немедленно дадут разрешение на взлет. Через десять минут положение может измениться. Теперь решайте. Жду. Что вы скажете?      Инспектор колебался. Любое из решений было чревато неприятными последствиями. Он знал, что капитан прав, поднимая вопрос о топливе; глушить же сейчас двигатели и пополнять баки - значит по меньшей мере еще на полчаса задержать вылет, который и без того был отложен на час, а все, это стоит денег. С другой стороны, на дальнем международном рейсе число принятых на борт пассажиров обязательно должно соответствовать числу предъявленных билетов. Если на борту самолета действительно будет обнаружен безбилетный пассажир, это послужит достаточным оправданием для задержки. Но если "зайца" не окажется и выяснится, что при проверке и подсчете просто произошла какая-то путаница, - а это вполне возможно, - УП оторвет ему голову.      Инспектор принял решение, которое напрашивалось само собой. Обернувшись к открытой двери, он распорядился:      - Прекратите проверку билетов. Самолет выруливает на старт.      Когда дверь кабины захлопнулась, Энсон Хэррис, ухмыляясь, крикнул в трубку радиотелефона стоявшему внизу дежурному:      - Могу запускать второй двигатель?      В трубке задребезжало в ответ:      - Запускайте второй!      Передняя дверь самолета захлопнулась. Красная лампочка в кабине мигнула и погасла.      Второй двигатель загудел и перешел на мерное глухое урчание.      - Могу запускать первый двигатель?      - Запускайте первый. ***      Галерея-гармошка, словно отрезанная пуповина, отделилась от фюзеляжа и откатилась к зданию аэровокзала.      Вернон Димирест запросил по радио у наземного диспетчера разрешение выруливать на старт.      Загудел и заработал первый двигатель.      Капитан Энсон Хэррис, пилотировавший самолет и занимавший левое сиденье, утвердил ноги на педалях руля поворотов и носками нажал на тормоз, приготовившись вырулить на взлетную полосу и поднять самолет в воздух.      За окнами продолжала бушевать метель.      - Самолет "Транс-Америка" рейс два, говорит наземный диспетчер. Разрешаю выруливать к взлетной полосе...      Гул двигателей возрос.      Вернон Димирест думал: "Рим... Потом Неаполь... Ну, вот мы и летим туда!"      Было ровно двадцать три часа по среднеевропейскому времени, когда в вестибюле "Д" к выходу сорок семь опрометью бросилась какая-то женщина.      Она задыхалась и не могла произнести ни слова, - впрочем, задавать вопросы было уже бесполезно.      Выход на поле был закрыт. Таблички, оповещавшие о рейсе два "Золотой Аргос", сняты. Самолет выруливал на взлетную полосу.      Беспомощно опустив руки, Инес Герреро растерянно смотрела на удалявшиеся красные огни. Продолжение следует... Уважаемые подписчики!      В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Александр Бушков "Охота на пиранью" Ярослав Гашек "Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны" Владимир Войнович "Москва 2042" Эдгар Аллан По "Повесть о приключениях Артура Гордона Пима" Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения