Литературное чтиво

Литературное чтиво Выпуск No 272 от 2005-08-12 Число подписчиков: 20    Артур ХЕЙЛИ "АЭРОПОРТ" Часть 1    18:30-20:30    Глава 9      Кейз Бейкерсфелд, брат Мела, уже отработал треть своей восьмичасовой смены в радарной КДП.      В радарной буран тяжело сказывался на людях, хотя они и не ощущали его.      Стороннему наблюдателю, подумал Кейз, не понимающему, о чем говорят все эти экраны, могло казаться, что буран, бушующий за стеклянными стенами диспетчерской, на самом деле разыгрался за тысячи миль отсюда.      Радарная находилась в башне, этажом ниже застекленного помещения - так называемой "будки", - откуда руководитель полетов давал указания о передвижении самолетов на земле, их взлетах и посадках. Власть тех, кто сидел в радарной, простиралась за пределы аэропорта: они отвечали за самолет в воздухе, после того как он выходил из-под опеки местных наземных диспетчеров или ближайшего регионального КДП. Региональные КДП, обычно отстоящие на многие мили от аэропорта, ведут наблюдение за основными авиатрассами и самолетами, следующими по ним.      В противоположность верхней части башни радарная не имела окон. Днем и ночью в международном аэропорту Линкольна десять диспетчеров и старших по группе работали в вечной полутьме, при тусклом лунном свете экранов. Все четыре стены вокруг них были заняты всякого рода оборудованием - экранами, контрольными приборами, панелями радиосвязи. Обычно диспетчеры работали в одних рубашках, поскольку температура зимой и летом была здесь - чтобы не портилось капризное электронное оборудование - около двадцати восьми градусов.      В радарной принято держаться и говорить спокойно. Однако под этим внешним спокойствием таится непрестанное напряжение. Сейчас это напряжение было сильнее обычного из-за бурана - оно особенно возросло за последние несколько минут. Впечатление было такое, точно кто-то до предела натянул и так уже натянутую струну.      Напряжение усилил появившийся на экране сигнал, в ответ на который в диспетчерской сразу замигал красный огонек и загудел зуммер. Зуммер умолк, но огонек продолжал мигать. На полутемном экране вдруг возникла так называемая "двуглавка", похожая на дрожащую зеленую гвоздику: она оповещала о том, что где-то самолет терпит бедствие. Это был военный самолет КС-135; находясь высоко над аэропортом, он попал в шторм и запрашивал о срочной посадке. У экрана, на плоском лице которого возник сигнал бедствия, работал Кейз Бейкерсфелд; к нему тотчас подключился старший по группе. Оба стали срочно давать указания соответствующим диспетчерам - по внутреннему телефону и другим самолетам - по радио.      Руководитель полетов на верхнем этаже был немедленно поставлен в известность о сигнале бедствия. Он, в свою очередь, объявил ЧП третьей категории и оповестил об этом все наземные службы аэропорта.      Экран, на котором сосредоточилось сейчас всеобщее внимание, представлял собой стеклянный круг величиной с велосипедное колесо, горизонтально вмонтированный в крышку консоли. Стекло было темно-зеленое, и на нем загоралась ярко-зеленая точка, лишь только какой-нибудь самолет появлялся в воздухе в радиусе сорока миль. По мере продвижения самолета передвигается и точка. У каждой точки ставится маленький отметчик из пластмассы. В обиходе отметчики эти называют "козявками", и диспетчеры передвигают их рукой, следуя за продвижением самолета и изменением его положения на экране. Лишь только в поле наблюдения появляется новый самолет, он тут же оповещает о себе по радио и соответственно получает своего отметчика. Новые радарные системы сами передвигают "козявок" - на радарном экране появляется соответствующая буква и указание высоты, на которой идет самолет. Однако новые системы еще не были широко внедрены и, как все новое, имели недостатки, требовавшие устранения.      В этот вечер на экране было необычно много самолетов, и кто-то даже заметил, что зеленые точки плодятся с быстротою муравьев.      Кейз сидел на сером стальном стуле у самого экрана, низко пригнув к нему длинное тощее тело. В его позе чувствовалось предельное напряжение: ноги так крепко обхватили ножки стула, что, казалось, приросли к нему. В зеленоватом отблеске экрана его глубоко запавшие глаза были как два черных провала. Всякого, кто хорошо знал Кейза, но не видел его этак с год, поразила бы происшедшая в нем перемена - изменилось все: и внешность, и манера держаться. От прежней мягкости, добродушия, непринужденности не осталось и следа. Кейз был на шесть лет моложе своего брата Мела, но теперь выглядел много старше.      Его коллеги, работавшие с ним в радарной, разумеется, заметили эту перемену. Знали они и ее причину и искренне сочувствовали Кейзу. Однако их работа требовала точности. Вот почему главный диспетчер Уэйн Тевис так пристально наблюдал за Кейзом и видел, как нарастает в нем напряжение.      Худой длинный техасец с медлительной, певучей речью, Тевис сидел в центре радарной на высоком табурете и через плечи диспетчеров, работавших каждый у своего экрана, наблюдал за происходящим. Тевис сам приделал к своему табурету ролики и время от времени разъезжал на нем по радарной точно на лошади, отталкиваясь от пола каблуками сшитых на заказ техасских сапог.      Еще час назад Уэйн Тевис обратил внимание на Кейза и с тех пор не выпускал его из поля зрения. Тевису хотелось быть наготове на случай, если придется срочно заменить Кейза, а инстинкт подсказывал ему, что такая необходимость может возникнуть.      Главный диспетчер был человек добрый, хотя и вспыльчивый. Он понимал, как может подействовать на Кейза такая замена, и ему очень не хотелось к этому прибегать. Но если будет надо, он это сделает.      Не сводя глаз с экрана, находившегося перед Кейзом, Тевис неторопливо протянул:      - Кейз, старина, ведь этот "Браниф" может столкнуться с "Истерном". Надо бы завернуть "Браниф" вправо, тогда "Истерн" может следовать прежним курсом.      Это Кейз должен был заметить сам, но не заметил.      Главная проблема, над которой лихорадочно трудилась сейчас вся радарная, заключалась в том, чтобы расчистить путь для военного самолета КС-135, который уже начал спуск по приборам с высоты в десять тысяч футов.      Это было нелегко, потому что под большим военным самолетом находились пять гражданских самолетов, круживших на расстоянии тысячи футов друг от друга в ограниченном воздушном пространстве, И все они ждали своей очереди, чтобы приземлиться. А на расстоянии двух-трех миль от них с каждой стороны летели другие самолеты, и еще ниже три самолета уже заходили на посадку.      Между ними были оставлены коридоры для взлетов, тоже сейчас забитые самолетами. И вот среди всех этих машин надо было как-то провести военный самолет. И при нормальных-то условиях это была задача непростая, даже для очень крепких нервов. А сейчас положение осложнялось тем, что на КС-135 отказало радио и связь с пилотом прекратилась.      Кейз Бейкерсфелд включил микрофон.      - "Браниф" восемьсот двадцать девятый, немедленно сверните вправо, направление ноль-девять-ноль.      В такие минуты, как бы сильно ни было напряжение и в каком бы взвинченном состоянии ни находился человек, голос его должен звучать спокойно. А голос Кейза звенел, выдавая волнение. Он заметил, как Уэйн Тевис бросил на него настороженный взгляд. Но на экране приближавшиеся друг к другу огоньки начали расходиться. Пилот "Бранифа" точно выполнил указание. В решающие минуты - а именно такой была эта минута - воздушные диспетчеры благодарили бога за то, что пилоты быстро и точно выполняли их указания. Они могут возмущаться и даже нередко возмущаются, потом вслух по поводу того, что им вдруг изменили курс и они вынуждены были сделать внезапный резкий поворот, так что пассажиры полетели друг на друга. Но если диспетчер говорит: "немедленно", они повинуются, а уже потом спорят.      Через минуту-другую "Браниф", как и "Истерн", летевший на той же высоте, получит новые указания. Но прежде надо дать новый курс двум самолетам "ТВА" - тому, что летит выше, и тому, что летит чуть ниже, - а кроме того, самолетам "Лейк-Сентрал", "Эйр-Канады" и "Свиссэйр", только что появившимся на экране. Пока КС-135 не пройдет на посадку, все эти самолеты будут летать зигзагами в пределах ограниченного пространства, поскольку ни один из них не должен выйти из своей зоны. В известном смысле это напоминало сложную шахматную игру, только в этой игре все пешки находились на разном уровне и передвигались со скоростью нескольких сот миль в час. Причем в ходе игры их надо было не только двигать вперед, но поднимать или опускать - да так, чтобы каждая фигура отстояла от всех других минимум на три мили по горизонтали и на тысячу футов по вертикали и ни одна из них не вылезала за край доски. А пока шла эта опасная игра, тысячи пассажиров сидели в своих воздушных креслах и с нетерпением ждали, когда же наконец завершится их полет.      Стоило напряжению на секунду ослабнуть, и Кейз тотчас вспоминал о пилоте военного самолета - каково-то ему сейчас пробиваться сквозь буран и забитый другими машинами воздух. Наверно, ему очень там одиноко. Таким же одиноким чувствовал себя и Кейз - все люди одиноки, даже в толпе. У пилота есть второй пилот и команда, и у Кейза рядом коллеги - только протяни руку. Но важна не эта близость. Она ничего не значит, когда человек замыкается в своем внутреннем мире, куда никому нет доступа к где он остается один на один со своими воспоминаниями, с пониманием и сознанием происходящего, со своим страхом. Совсем один - с той минуты, как появился на свет, и до самой смерти. Всегда, постоянно один.      Кто-кто, а Кейз Бейкерсфелд знал, как одинок может быть человек.      Кейз дал новый курс самолетам "Свиссэйр", "ТВА", "Лейк-Сентрал" и "Истерн". Он услышал, как за его спиной Уэйн Тевис вновь пытался вызвать по радио КС-135. По-прежнему никакого ответа, но сигнал бедствия, посылаемый пилотом КС-135, продолжал мигать на экране. Местонахождение зеленой точки показывало, что пилот четко выполнял указания, которые были даны ему перед тем, как отказало радио. Он, естественно, понимал, что диспетчеры тогда смогут предвидеть его действия. Знал он и то, что радар на земле засечет его местонахождение, и не сомневайся, что все другие самолеты будут убраны с его пути.      Военный самолет, насколько было известно Кейзу, вылетел с Гавайских островов, не останавливаясь, заправился в воздухе над Западным побережьем и следовал на воздушную базу Эндрюс близ Вашингтона. Однако западнее срединной линии, перерезающей континент, у него отказал один мотор, затем обнаружились неполадки в проводке, побудившие командира самолета принять решение о незапланированной посадке в Смоки-Хилл, штат Канзас. Но взлетно-посадочные полосы на аэродроме в Смоки-Хилл не были очищены от снега, и КС-135 повернули на международный аэропорт Линкольна. Воздушные диспетчеры проложили военному самолету трассу на северо-восток, через Миссури и Иллинойс. А затем, когда он находился милях в тридцати от аэропорта имени Линкольна, заботу о нем принял на себя Кейз Бейкерсфелд.      Вот тут-то, вдобавок к прочим бедам, на самолете отказало еще и радио.      Обычно, в нормальных условиях, военные машины держатся вдали от гражданских аэропортов. Но в такой буран пилот, естественно, запросил о помощи и тотчас получил ее.      В темной тесной радарной было жарко не только Кейзу. Однако ничто в голосе диспетчеров при переговорах с воздухом не выдавало волнения или напряжения. У пилотов и без того хватает забот. Особенно сегодня, когда буран швырял самолеты и приходилось лететь по приборам, при нулевой видимости, а это требовало всего их умения. К тому же многие пилоты находились в воздухе дольше положенного из-за задержек с посадкой самолетов, а теперь летное время у них еще удлинялось.      С каждого диспетчерского поста непрерывным потоком шли по радио приказания: надо было по возможности преградить самолетам доступ в опасную зону. А они ждали, когда наконец им разрешат приземлиться, и число их с каждой минутой все возрастало. Один из диспетчеров тихим напряженным голосом бросил через плечо: "Чак, у меня тут пожар. Можешь взять на себя "дельту" семь-три? Диспетчеры прибегали к таким переброскам, когда чувствовали, что задыхаются и не в состоянии сами справиться. Другой голос: "Черт!.. У меня своих хватает... Подожди!.. Ладно, беру твою "дельту" на себя". Секундная пауза. "Дельта" семь-три, говорит центр наблюдения за воздухом аэропорта Линкольна. Сделайте левый поворот, держитесь направления один-два-ноль. Высота прежняя - четыре тысячи!.."      Диспетчеры всегда старались помочь друг другу. Ведь, может, через несколько минут тебе самому потребуется помощь. "Эй, следи за этим - вон он подлетает с противоположной стороны. О господи! Прямо как на выезде из города в час "пик"..." "Америкен" четыре-четыре, держитесь того же курса. Сообщите свою высоту!.." "Люфтганза" взлетела с отклонением от курса. Уберите к черту самолет из зоны прилета!" Взлетавшие самолеты направляли в обход зоны бедствия, а вот прибывающие самолеты приходилось держать в воздухе, теряя на этом драгоценное время. Даже после того как чрезвычайная обстановка разрядится, потребуется больше часа, чтобы ликвидировать пробку в воздухе, - это знали все.      Кейз Бейкерсфелд отчаянно старался сосредоточиться, чтобы держать в памяти свой сектор и все самолеты в нем. Нужно было мгновенно запоминать местонахождение самолетов, их опознавательные знаки, типы, скорость, высоту полета, последовательность посадки - словом, диаграмму, в которой непрерывно происходили изменения и конфигурация которой ни на секунду не застывала. И в более-то спокойные времена напряжение не покидает диспетчера, сегодня же, в такой буран, мозг и вовсе работал с предельной нагрузкой. Самое страшное - "потерять картинку", а такое может случиться, если усталый мозг взбунтуется, и тогда все исчезнет. Время от времени это и случалось - даже с самыми лучшими работниками.      А Кейз был одним из лучших. Еще год назад именно к нему обращались коллеги, когда перенапряжение выводило их из игры: "Кейз, тону. Можешь выручить на несколько минут?" И он всегда выручал.      Но в последнее время роли переменились. Теперь коллеги помогали ему, сколько могли, хотя, конечно, есть предел помощи, которую один человек может оказать другому без ущерба для своей работы.      Тем временем надо было давать по радио новые указания. А Кейз был предоставлен самому себе: Тевис вместе со своим высоким табуретом переехал на другой конец комнаты, чтобы проверить другого диспетчера. Мозг Кейза отщелкивал решения: "Завернуть "Браниф" влево, "Эйр-Канаду" - вправо, "Истерну" - изменить курс на сто восемьдесят градусов". Приказания были тотчас выполнены: на экране радара светящиеся точки перестроились.      "Самолет "Лейк-Сентрал" менее скоростной, с ним дело терпит, "Свиссэйр" реактивный: может столкнуться с "Истерном". Надо дать "Свиссэйру" новый курс, и немедленно - но какой? Да думай же скорее! Завернуть вправо на сорок пять градусов - только на минуту, потом снова выпрямить курс. Не забывай о "ТВА" и "Ориент"! Появился новый самолет, идет с запада на большой скорости - опознавай, находи ему место. Думай, думай!"      Стиснув зубы, Кейз мрачно твердил про себя: "Только не потерять сегодня картинку, только не потерять сейчас, только не потерять".      Боязнь именно сегодня "потерять картинку" объяснялась одним обстоятельством - тайной, о которой не знал никто, даже его жена Натали.      Лишь Кейз - один лишь Кейз - знал, что сегодня он в последний раз сидит перед экраном и несет вахту. Сегодня последний день его работы в пункте наблюдения за воздухом, и скоро этот день подойдет к концу.      А затем подойдет к концу и его жизнь.      - Передохните, Кейз, - послышался голос руководителя полетов.      Кейз не заметил, как он вошел. Он бесшумно возник в комнате и сейчас стоял возле Уэйна Тевиса.      Минуту назад Тевис спокойно сказал руководителю полетов:      - По-моему, Кейз в полном порядке. Был момент, когда я волновался за него, но он вроде сдюжил.      Тевис был рад, что ему не пришлось прибегать к крайней мере и заменять Кейза. Но руководитель полетов тихо сказал:      - Надо все-таки дать ему передышку. - И, подумав, добавил:      - Я сам ему скажу.      Кейзу достаточно было одного взгляда на этих двоих, чтобы понять, почему ему дают передышку. Обстановка не разрядилась, и они боялись, что он не справится. Вот и решили сменить его, хотя ему положено было отдыхать лишь через полчаса. Отказаться? Ведь для диспетчера его класса это оскорбление, тем более что все, конечно, заметят. А потом он подумал: ну чего ради поднимать шум? Не стоит. К тому же десятиминутный перерыв поможет ему прийти в себя. За это время ЧП будет ликвидировано, он вернется и спокойно доведет смену до конца.      Уэйн Тевис нагнулся к нему.      - Ли сменит вас, Кейз. - И подозвал диспетчера, только что вернувшегося после положенного по графику перерыва.      Кейз молча кивнул, но продолжал оставаться на месте и давать по радио инструкции самолетам, пока его сменщик "запоминал картинку". На передачу дел одним диспетчером другому уходило обычно несколько минут. Заступавший должен был изучить расположение точек на экране и как следует запомнить обстановку. Кроме того, он должен был соответствующим образом настроиться, напрячься.      Это умение напрячься - напрячься намеренно и сознательно - было особенностью их профессии. Диспетчеры говорили: "Надо обостриться", - и Кейз за пятнадцать лет работы в службе наблюдения за воздухом постоянно видел, как это происходило с ним самим и с другими. "Надо обостриться", потому что без этого нельзя приступать к работе. А в другое время действовал рефлекс - скажем, когда диспетчеры ехали вместе в аэропорт на служебном автобусе. Отъезжая от дома, все свободно, непринужденно болтали.      На небрежно брошенный кем-нибудь вопрос: "Пойдешь играть в кегли в субботу?" - следовал столь же небрежный ответ: "Конечно" или: "Нет, на этой неделе не смогу". Однако по мере приближения к аэропорту беседа становилась все менее оживленней, и на этот же вопрос в четверти мили от аэропорта уже отвечали лишь коротко; "Точно" или: "Исключено", а то и вовсе ничего.      Наряду с умением обострять мысли и чувства от диспетчера требовались еще и собранность и железное спокойствие. Эти два требования, трудно совместимые в одном человеке, изнуряли нервную систему и в конечном счете разрушали здоровье. У многих диспетчеров развивалась язва желудка, что они тщательно скрывали, боясь потерять работу. По этим соображениям они лечились у частных врачей, которым платили сами, вместо того чтобы пользоваться бесплатной медицинскойпомощью,предоставляемой авиакомпаниями. Они прятали бутылки с "маалоксом" - средством от повышенной кислотности - в своих шкафчиках и во время перерыва втихомолку потягивали белую сладкую жидкость.      Сказывалось это и в другом. Иные диспетчеры, Кейз Бейкерсфелд знал таких, распускались дома, становились мелочными, придирчивыми и, чтобы хоть немного расслабиться после дежурства, устраивали сцены - "для разрядки". Если еще добавить то, что работали они по сменам и часы отдыха у них все время менялись, а это чрезвычайно осложняло семейную жизнь, нетрудно себе представить результат. У воздушных диспетчеров был длинный список разрушенных семей и большой процент разводов.      - О'кей, - сказал диспетчер, заступавший на место Кейза. - Я готов.      Кейз слез с кресла и снял наушники, а его коллега надел их. И, еще не успев как следует усесться, стал давать указания самолету "ТВА".      Руководитель полетов сказал Кейзу:      - Брат просил передать вам, что, наверно, заглянет позже.      Кейз кивнул и вышел из радарной; Он не обиделся на руководителя полетов - ведь ему приходилось отвечать за все - и был сейчас даже рад, что не стал возражать и воспользовался предложенной передышкой. Больше всего на свете Кейзу хотелось закурить сигарету, глотнуть кофе и посидеть одному.      Рад был он и тому, раз уж так получилось, что не ему придется возиться с этим ЧП. Слишком много было у него на счету этих ЧП, чтобы жалеть, что не он распутает еще и этот узел.      В международном аэропорту Линкольна, как и в любом крупном аэропорту, ЧП возникали по несколько раз в день. Это могло произойти в любую погоду не только в такой буран, как сегодня, а при голубых небесах. Когда случалось ЧП, о нем узнавали лишь немногие, потому что, как правило, ЧП завершались благополучно и даже пилотам в воздухе далеко не всегда сообщали, почему тому или иному самолету не дают посадки или вдруг велят изменить курс. Во-первых, им вовсе и не обязательно было об этом знать, а во-вторых, не было времени давать по радио объяснения. Зато наземные службы - аварийные команды, "скорая помощь" и полиция, а также руководство аэропорта - немедленно оповещались и принимали меры в зависимости от категории бедствия. Первая категория была самой серьезной и в то же время самой редкой, поскольку бедствие первой категории означало, что самолет разбился. Вторая категория означала наличие опасности для жизни или серьезных повреждений. Третья категория, объявленная сейчас, являлась просто предупреждением: соответствующие службы аэропорта должны быть наготове, их услуги могут понадобиться. А вот для диспетчеров ЧП любой категории означало дополнительное напряжение со всеми вытекающими отсюда последствиями.      Кейз вошел в гардеробную, примыкавшую к радарной. Сейчас, получив возможность спокойно размышлять, он от души пожелал, чтобы пилот КС-135 и все другие пилоты, находившиеся сегодня в воздухе, благополучно приземлились, несмотря на буран.      В гардеробной, маленькой квадратной комнатке с одним-единственным окном, вдоль трех стен стояли металлические шкафчики, а посредине деревянная скамья. У окна висела доска для объявлений, на которой были небрежно наляпаны официальные бюллетени и оповещения различных комиссий и общественных организаций аэропорта. Свет голой лампочки, свисавшей с потолка, казался ослепительно ярким после полутьмы радарной. В гардеробной никого больше не было, и Кейз выключил электричество. На крыше башни стояли прожекторы, и в комнату проникало достаточно света.      Кейз закурил сигарету. Потом открыл свой шкафчик и достал пластмассовое ведерко, куда Натали укладывала ему завтрак. Наливая из термоса кофе, он подумал: интересно, вложила ли она ему в завтрак записку, а если не записку, то какую-нибудь вырезку из газеты или журнала. Натали частенько это делала - иной раз что-то одно, а иной раз и то и другое, должно быть, в надежде развлечь его. Она много думала об этом с тех пор, как с ним случилась беда. Сначала она прибегала к простейшим способам, а потом, видя, что это не помогает, к более сложным, хотя Кейз неизменно понимал и это не трогало его, но и не раздражало, - зачем Натали так поступает и чего она добивается. Впрочем, последнее время записки и вырезки стали появляться реже.      Должно быть, и Натали в конце концов отчаялась. Она уже не находила для него слов, а по ее покрасневшим глазам он понимал, что она частенько плачет.      Когда Кейз заметил это, ему захотелось ей помочь. Но как, если он не в состоянии помочь самому себе?      Фотография Натали была приклеена к дверце его шкафчика с внутренней стороны - цветная фотография, снятая самим Кейзом. Он принес ее сюда три года назад. Сейчас при свете, падавшем из окна, на ней почти ничего нельзя было различить, но он так хорошо знал ее, что ему не требовалось яркого освещения.      На фотографии Натали была в купальном костюме. Она сидела на скале и смеялась, приложив тонкую красивую руку к глазам, чтобы защитить их от солнца. Ее светло-каштановые волосы были отброшены назад, на маленьком задорном личике виднелись веснушки, неизменно выступавшие летом. Вообще Натали Бейкерсфелд была похожа на шаловливую, своевольную дриаду, но в то же время в ней чувствовалась сила волн, и аппарат зафиксировал и то и другое. Она сидела на фоне синего озера, скал и высоких елей. Кейз и Натали отправились тогда на машине в Канаду и проводили отпуск на Халибертонских озерах, впервые оставив своих детей Брайана и Тео в Иллинойсе с Мелом и Синди. Впоследствии оба вспоминали об этом отпуске как о самых счастливых днях своей жизни. Пожалуй, именно сегодня, подумал Кейз, стоит еще раз вспомнить об этом.      Из-за фотографии торчала сложенная бумажка. Это была одна из записок, которую Натали сунула ему как-то в завтрак. Было это месяца два-три назад, но почему-то он решил ее сохранить. И хотя Кейз наизусть знал содержание записки, он достал ее сейчас и подошел к окну, чтобы прочесть. Это была вырезка из журнала, а под ней - несколько строк, приписанных рукой жены.      Натали многим интересовалась, иногда вещами совершенно неожиданными, и неизменно пыталась приобщить к кругу своих интересов Кейза и мальчиков.      Вырезка касалась экспериментов, проводимых американскими генетиками. В ней говорилось о том, что можно замораживать человеческую сперму. При низкой температуре она сохраняется бесконечно долго, совершенно не утрачивая своих свойств. Затем ее можно оттаять и использовать для оплодотворения женщин в любое время - и в наши дни, и через несколько поколений.      Натали под этим приписала:      "Ковчег мог бы быть вдвое меньше, если б Ною Был известен способ замораживания сперматозоидов Оказывается, можно иметь сколько хочешь детей, Лишь бы в холодильнике был мороз посильней.      Я рада, что наши Родились от папаши и мамаши.      Я счастлива, милый, что нежность и страсть Имеют над нами по-прежнему власть".      Тогда она еще пыталась - отчаянно пыталась - вернуть их жизнь в прежнее русло... склеить ее, склеить семью... чтобы было так, как раньше. Чтобы нежность и страсть имели над нами по-прежнему власть.      В эту борьбу включился и Мел, пытаясь вместе с Натали вырвать брата из пучины тоски и депрессии, которая все больше засасывала его.      И что-то в душе Кейза поддалось, откликнулось. В глубине его сознания зажглась искорка воли, он пытался найти в себе силы и выйти с помощью близких из своего оцепенения, ответить любовью на любовь. Но ничего не получилось. Не получилось - впрочем, он знал, что не получится, - потому что в нем не осталось ни чувств, ни эмоций. Он не мог разжечь в себе ни тепла, ни любви, ни даже злости. Только пустота, самобичевание и всеобъемлющее отчаяние.      Теперь, видимо, и Натали почувствовала всю тщету своих усилий - он был уверен, что это так. Наверно, потому она и плачет украдкой.      А Мел? Должно быть, и Мел тоже от него отступился. Хотя, видимо, еще не совсем - Кейз вспомнил, что сказал ему руководитель полетов: "Ваш брат просил передать вам, что, наверно, заглянет позже".      Было бы куда проще, если бы Мел этого не делал. Кейз почувствовал, что ему сейчас не по силам эта встреча, хотя всю жизнь они были очень близки как только могут быть близки братья. Приход Мела может все осложнить.      А Кейз слишком выдохся, слишком устал, чтобы вынести новые осложнения.      Он снова подумал: интересно, вложила ли Натали сегодня записку в его завтрак. И надеясь, что вложила, стал осторожно вынимать еду.      Сандвичи с ветчиной и салатом, коробочка с деревенским сыром, груша, оберточная бумага. И больше ничего.      Теперь, когда он знал, что никакой записки нет, ему отчаянно захотелось, чтобы она была, - любая записка, пусть даже совсем пустячная.      Потом он вдруг вспомнил: ведь он же сам виноват, что ее нет, у Натали просто не было времени что-либо написать. Ему нужно было сегодня успеть кое-что сделать до работы, и он уехал из дома раньше обычного. Натали заранее он не предупредил, и ей пришлось в спешке готовить ему еду. В какую-то минуту он даже заявил, что ему вообще ничего не нужно; можно ведь позавтракать в одном из аэропортовских кафетериев. Но Натали, зная, что в кафетериях обычно многолюдно и шумно, а Кейз этого терпеть не может, сказала: "Нет", - и быстро что-то ему приготовила. Она не спросила его, почему он уезжает раньше обычного, хотя он понимал, что это не могло не интересовать ее. Но, к счастью для Кейза, вопроса не последовало. Если бы она спросила, ему пришлось бы что-то выдумать, а ему не хотелось в эти последние часы ей лгать.      Времени у него хватило на все. Он приехал в район аэропорта и снял номер в гостинице "О'Хейген", который забронировал раньше по телефону. Он все тщательно рассчитал и продумал еще много недель назад, но не осуществлял своего плана, решив хорошенько поразмыслить, прежде чем приступать к его выполнению. На минуту заглянув к себе номер, Кейз тут же вышел из гостиницы и прибыл в аэропорт как раз к началу дежурства.      Гостиница "О'Хейген" находилась в нескольких минутах езды от аэропорта.      Через два с небольшим часа смена Кейза окончится, и он быстро доберется туда. Ключ от номера лежал у него в кармане, и Кейз вынул его, чтобы удостовериться, что он на месте.    Глава 10      Сообщение, полученное Мелом Бейкерсфелдом от руководителя полетов о том, что медоувудцы задумали устроить митинг, оказалось верным.      Этот митинг в зале воскресной школы при медоувудской баптистской церкви - в пятнадцати секундах лета на реактивном самолете, поднявшемся с полосы два-пять, - шел уже полчаса. Начался он позже, чем предполагалось, так как почти всем присутствовавшим - а их собралось человек шестьсот, не считая детей, - пришлось с большим трудом, пешком или на автомобилях, прокладывать себе путь по глубокому снегу. Но так или иначе они явились.      Это было весьма смешанное сборище, типичное для таких мест, где живут люди не очень большого достатка - преимущественно чиновники средней руки, ремесленники и местные торговцы. Были тут и мужчины и женщины, в большинстве своем - ведь это была пятница, начало уик-энда, - одетые кое-как. Исключение составляли лишь полдюжины посторонних да несколько репортеров.      Народу в зале воскресной школы набилось много - стало душно, в воздухе висел дым. Все стулья были заняты, и еще человек сто, а то и больше стояли.      Уже одно то, что столько людей покинули теплый дом и пришли сюда в такую непогоду, достаточно ясно свидетельствовало об их заинтересованности и тревоге. А кроме того, все они были разъярены до предела.      Их ярость - столь же ощутимая в зале, как табачный дым, - питалась двумя источниками. Во-первых, у медоувудцев давно уже накопилось раздражение против аэропорта, который день и ночь обрушивал на их крыши и барабанные перепонки оглушительный грохот, нарушавший мир и покой, не дававший ни спать, ни бодрствовать. А во-вторых, этот грохот раздражал их и сейчас, когда на протяжении почти всего митинга собравшиеся то и дело не слышали друг друга.      Правда, они были подготовлены к тому, что так будет. Собственно, из-за этого и созывался митинг и был взят напрокат из церкви переносной микрофон. Однако никто не предполагал, что в этот вечер самолеты будут взлетать как раз над их головой, выводя из строя и человеческие уши, и микрофон. Объяснялось это - о чем собравшиеся не знали, да и не желали знать - тем, что на полосе три-ноль застрял "боинг-707" и другим самолетам приходилось пользоваться полосой два-пять. А эта полоса была" как стрела, нацелена на Медоувуд; самолеты же, взлетавшие с полосы три-ноль, проходили не над самым городком, а стороною.      В наступившем на миг молчании председатель митинга, красный как рак, заорал что было мочи:      - Леди и джентльмены, вот уже много лет мы пытаемся договориться с руководством аэропорта и авиакомпаний. Мы неоднократно отмечали, что аэропорт нарушает мир наших очагов. Мы доказывали с помощью сторонних, незаинтересованных свидетелей, что нормальная жизнь при том звуковом вале, который на нас обрушивают, невозможна. Мы говорили, что наша психика находится под угрозой, что наши жены, наши дети и мы сами живем на грани нервного расстройства, и многие уже страдают от него.      Председателя, лысеющего мужчину с квадратной челюстью, медоувудского домовладельца и управляющего книгопечатной фирмой, звали Флойд Занетта.      Ему было под шестьдесят, и он играл довольно видную роль в делах общины.      Он стоял на небольшом возвышении в конце зала, а рядом с ним сидел безукоризненно одетый мужчина помоложе. Это был Эллиот Фримантл, адвокат. У ног его стоял раскрытый черный кожаный портфель.      - Что же делают аэропорт и авиакомпании? - продолжал Занетта. - Я сейчас скажу, что они делают. Они притворяются - притворяются, будто слушают нас. И дают лживые обещания - одно за другим, хотя вовсе не собираются их выполнять. И руководство аэропорта, и Федеральное управление авиации, и авиакомпании - все они лгуны и обманщики...      Слова "обманщики" уже никто не слышал.      Оно потонуло в расколовшем воздух грохоте, который, нарастая в немыслимом крещендо, достиг, поистине чудовищной силы - казалось, чья-то гигантская рука схватила здание и сотрясла его. Многие из сидевших в зале зажали уши руками. Несколько человек боязливо метнули взгляд на потолок.      Другие, возмущенно сверкая глазами, принялись что-то горячо обсуждать с соседями, хотя лишь человек, умеющий читать по губам, мог бы их понять, ибо ни одного слова не было слышно. Кувшин с водой на столе у председателя покачнулся и, не подхвати его Занетта, неминуемо упал бы на пол и разбился.      Звук затих почти так же стремительно, как возник. Самолет "Пан-Америкен", вылетевший рейсом пятьдесят восемь, был уже далеко, на расстоянии нескольких тысяч футов от земли, и продолжал забираться все выше и выше, пробиваясь сквозь буран и мглу к ясным высям, где он ляжет на курс, чтобы лететь во Франкфурт, в Германию. А за ним по полосе два-пять, высвобожденной для взлетов - над Медоувудом, уже катил самолет "Континентл Эйрлайнз", рейс двадцать три, направлявшийся в Денвер, штат Колорадо. На соседней рулежной дорожке стояли цепочкой самолеты, дожидаясь своей очереди на взлет.      Так было весь вечер - еще до того, как начался митинг, и теперь медоувудцам, чтобы довести дело до конца, приходилось пользоваться краткими перерывами между оглушительным шумом то и дело взлетавших самолетов.      Пользуясь паузой, Занетта стремительно продолжал:      - Так вот, я сказал, что они лгуны и обманщики. Все, что происходит здесь сейчас, убедительно свидетельствует об этом. Они обязаны хотя бы принимать меры по приглушению звука, но сегодня даже это...      - Господин председатель, - послышался женский голос из глубины зала, все это мы уже слышали. Мы это знаем, и, сколько ни повторяй, ничего от этого не изменится. - Все взоры обратились к говорившей, которая уже поднялась с места. У нее было энергичное, умное лицо; прядь длинных, до плеч, каштановых волос упала ей на лоб, но молодая женщина нетерпеливым жестом отбросила ее назад. - А я, как и все остальные, хочу знать, что мы все-таки можем сделать и на что мы можем рассчитывать?      Раздался взрыв аплодисментов и одобрительные возгласы.      - Будьте любезны, дайте мне закончить... - раздраженно оказал Занетта.      Но ему это не удалось.      Снова оглушительный грохот обрушился на воскресную школу.      Это вышло так смешно, что все расхохотались - впервые за вечер. Даже председатель криво усмехнулся и беспомощно развел руками.      Как только грохот утих, чей-то мужской голос сварливо буркнул:      - Да продолжайте же!      Занетта кивнул. И продолжал свою речь, выбирая паузы между взрывами грохота, совсем как альпинист, перескакивающий со скалы на скалу. Жители Медоувуда, заявил он, должны отбросить деликатность и попытки договориться с руководителями аэропорта, воззвав к их разуму. Пора перейти в атаку, опираясь на закон. В конце концов, жители Медоувуда - граждане США и обладают определенными правами, которые сейчас попираются. Чтобы отстоять их, надо обратиться в суд, следовательно, медоувудцы должны быть готовы вести борьбу в суде - борьбу упорную, даже, если потребуется, жестокую.      Что же до тактики, то, по счастью, мистер Эллиот Фримантл, известный юрист, хотя его контора и находится далеко отсюда, в городе, согласился присутствовать на нашем собрании. Мистер Фримантл хорошо знаком с законами о превышении шума, нарушении спокойствия и правильном использовании воздушного пространства, и очень скоро те, кто, невзирая на буран, пришел на собрание, будут иметь удовольствие услышать этого уважаемого джентльмена. Собственно говоря, он прибыл сюда с готовым предложением...      Слушая эти стереотипные фразы, Эллиот Фримантл ерзал на стуле. Он легонько провел рукой по своим аккуратно подстриженным седеющим волосам, пощупал, тщательно ли выбриты подбородок и щеки - а он брился за час до собрания, - и его острый нюх подтвердил, что запах дорогого одеколона, который он всегда употреблял после бритья и облучения кварцем, все еще ощущается. Закинув ногу на ногу, он полюбовался двухсотдолларовыми блестящими ботинками из крокодиловой кожи и провел рукой по складке брюк своего твидового костюма, сшитого на заказ. Эллиот Фримантл давно обнаружил, что клиенты предпочитают процветающих юристов и непроцветающих врачей. Если юрист выглядит процветающим, значит, он умеет добиваться успеха в суде, а ведь как раз успеха и жаждут те, кто затевает тяжбу.      Именно на это и рассчитывал Эллиот Фримантл: он надеялся, что большая часть присутствующих скоро обратится в суд и что он будет представлять их там. А пока он с нетерпением дожидался той минуты, когда эта старая курица Занетта перестанет кудахтать, усядется наконец на место и он, Фримантл, возьмет слово. Легче всего потерять доверие аудитории или присяжных, если дать им время поразмыслить и догадаться. о чем ты будешь говорить, прежде чем ты раскрыл рот. Остро отточенная интуиция подсказала Фримантлу, что именно это сейчас и происходит. А значит, придется потрудиться больше обычного, чтобы утвердить свою компетентность и превосходство своего интеллекта.      Собственно говоря, кое-кто из коллег мог бы поставить под сомнение превосходство интеллекта Эллиота Фримантла. Они, пожалуй, могли бы даже возразить, когда председатель назвал его джентльменом.      Коллеги-юристы склонны были порой считать Фримантла эксгибиционистом, добивавшимся высоких гонораров главным образом благодаря врожденному умению подать себя и привлечь к себе внимание. Все, правда, соглашались с тем, что у него был завидный нюх, позволявший откапывать выгодные дела, которые вызывали потом много шума.      Ситуация в Медоувуде возникла словно по заказу для Эллиота Фримантла.      Он где-то прочел о проблеме, вставшей перед населением этого городка, и попросил знакомых порекомендовать его кому-нибудь из домовладельцев как единственного юриста, способного им помочь. В результате комитет домовладельцев обратился к нему, и то обстоятельство, что они нашли его, а не он - их, дало ему психологическое преимущество, на которое он и рассчитывал. Готовясь к встрече с медоувудцами, он полистал законы и последние решения судов, связанные с проблемой шума и нарушения спокойствия - а надо сказать, что этот вопрос был для него абсолютно новым, - и когда представители комитета прибыли к нему, он уже говорил с ними уверенно, как человек, посвятивший этой проблеме всю жизнь.      Через некоторое время он предложил им план действий, что и привело к данному собранию и его появлению на нем.      Слава богу, кажется, Занетта завершает свое многословное вступление. Оставаясь до конца банальным, он изрек:      - Итак, я имею честь и удовольствие представить вам...      Не успел Занетта произнести его имя, как Эллиот Фримантл вскочил на ноги. И начал говорить еще до того, как тот опустил свой зад на стул. По своему обыкновению адвокат обошелся без вступления.      - Если вы ждете от меня сочувствия, можете сразу уходить, потому что его не будет. Вы не услышите от меня ни слова сочувствия ни сегодня, ни при других наших встречах, если таковые состоятся. Я не из тех, кто поставляет носовые платки для слез, потому, что они вам нужны, запаситесь ими сами или подарите их друг другу. Мой бизнес - закон. Закон, и только закон.      Он говорил намеренно резко и знал, что шокирует их, но именно этого он и добивался.      Он заметил, что репортеры подняли на него глаза и обратились в слух. Их было трое за столиком возле президиума, отведенным для прессы: двое молодых людей из крупных ежедневных городских газет и пожилая дама из местного еженедельника. Все трое были ему нужны, и он позаботился о том, чтобы узнать их имена и еще до собрания перекинуться с ними несколькими словами. И вот карандаши уже забегали по бумаге. Отлично! Эллиот Фримантл при осуществлении любого из своих проектов неизменно высоко ставил сотрудничество с прессой и по опыту знал, что легче всего достичь расположения газетчиков, дав им материал для живого рассказа. Обычно это ему удавалось. Газетчики ценили это куда больше, чем бесплатную выпивку и еду, и чем живее и колоритнее было дело, тем благоприятнее пресса отзывалась о нем.      Чуть поубавив агрессивности, Фримантл продолжал:      - Если мы решим, что я буду представлять ваши интересы, мне придется задать вам ряд вопросов - о влиянии шума на ваш дом, ваши семьи, ваше физическое и моральное состояние. Но не думайте, что я стану задавать вам эти вопросы, потому что меня волнует ваша участь. Честно говоря, нисколько. Пора вам узнать, что я чрезвычайно эгоистичен. Если я стану задавать вам эти вопросы, то лишь затем, чтобы выяснить, насколько велик с точки зрения закона нанесенный вам ущерб. А я уже сейчас убежден в том, что известный ущерб вам нанесен - быть может, даже значительный - и, следовательно, по закону вы имеете право на компенсацию. Однако каких бы ужасов вы мне ни наговорили, я не лишусь сна: благополучие моих клиентов не интересует меня за пределами моей конторы и суда. Но... - Фримантл сделал тут эффектную паузу и выбросил палец вперед, как бы подчеркивая свои слова:      - ...но у меня в конторе и в суде вам как моим клиентам я отдам максимум внимания и умения во всем, что касается правовых вопросов.      И в этом отношении, если мы, конечно, будем работать вместе, обещаю, что вы будете рады иметь меня на своей стороне, а не на стороне противника.      Теперь Фримантл уже завладел вниманием всего зала. Мужчины и женщины подались вперед на своих стульях, стараясь не пропустить ни одного его слова, хотя ему все же пришлось сделать паузу, пока пролетал самолет. Но были и такие - правда, их оказалось немного, - на чьих лицах появилось выражение враждебности. Фримантл почувствовал, что надо сбавить тон. Он позволил себе улыбнуться - быстрой, мгновенно гаснущей улыбкой - и, снова став серьезным, продолжал:      - Я сообщаю вам об этом для того, чтобы мы лучше понимали друг друга.      Несколько человек закивали и заулыбались.      - Конечно, если вы хотите нанять более симпатичного малого, который выдаст вам вагон сочувствия, но, быть может, не так уж разбирается в законах, - Эллиот Фримантл пожал плечами, - это ваше дело.      Фримантл внимательно следил за аудиторией и увидел, как солидный мужчина в роговых очках наклонился к сидевшей рядом с ним даме и что-то прошептал. По выражению их лиц Фримантл догадался, что мужчина сказал:      "Вот это похоже на дело! Именно это мы и хотели услышать".      Эллиот Фримантл, по обыкновению, сумел весьма точно оценить настроение собравшихся и рассчитал, как ему себя вести. Он сразу понял, что эти люди устали от общих фраз и изъявлений сочувствия - благожелательных, но малоэффективных. Его же слова, грубоватые и резкие, действовали как холодный, отрезвляющий душ. Теперь, не давая им передышки, чтобы не рассеивалось внимание, надо перейти к иной тактике. Настало время оперировать фактами, привести этим людям положения закона о борьбе с шумом. Чтобы удержать внимание аудитории - а Эллиот Фримантл хорошо знал правила игры, - надо говорить быстро, так, чтобы слушатели еле успевали осознать сказанное, но в то же время могли, хоть и не без напряжения, следить за логикой речи.      - Внимание! - скомандовал он. - Сейчас я буду говорить о специфике вашей проблемы.      Закон о борьбе с шумом, объявил он, непрерывно изучается судами страны.      Меняются старые концепции. Согласно новым судебным постановлениям, чрезмерный шум может рассматриваться как нарушение спокойствия и попрание прав собственности. Более того, суды склонны налагать запреты и штрафы в тех случаях, когда такое нарушение прав, включая чрезмерный шум от самолетов, может быть доказано.      Эллиот Фримантл помолчал, пока не стих возникший над головой грохот, и поднял руку.      - Я думаю, вам не составит труда доказать это здесь.      Карандаши всех трех репортеров за столиком прессы забегали по бумаге.      В Верховном суде США, продолжал Фримантл, уже был такой прецедент. В деле "США против Каузби" суд постановил, что фермер из Гринсборо, штат Северная Каролина, имеет право на компенсацию, поскольку военные самолеты низко пролетают над его домом и "вторгаются" в пределы его собственности.      Сообщая о решении по "делу Каузби", судья Уильям О'Дуглас заявил: "...если мы хотим, чтобы землевладелец не только пользовался своей землей, но и получал от нее удовольствие, он должен иметь право исключительного контроля и над окружающей атмосферой". Тот же принцип был положен в основу и при рассмотрении в Верховном суде другого дела - "Григгс против графства Аллегени". В штатах Орегон и Вашингтон, где соответственно рассматривались дела: "Сорнберг против Портлендского аэропорта" и "Мартин против Сиэтлского аэропорта", были приняты решения о возмещении ущерба за нарушение закона о борьбе с шумом, хотя самолеты и не пролетали непосредственно над домами истцов. Есть и другие города и поселки, которые либо уже подали, либо собираются подавать в суд, причем некоторые для подкрепления своих жалоб пользуются магнитофонными записями и киносъемкой.      На магнитофонной пленке фиксируется уровень шумов, и кинокамеры запечатлевают, на какой высоте летел самолет. Дело в том, что шум нередко оказывается сильнее, а высота полета ниже, чем утверждают руководители аэропорта и авиакомпании. В Лос-Анджелесе, например, один домовладелец подал в суд на лос-анджелесский международный аэропорт; он заявил, что, сажая самолеты на полосе, которую недавно протянули чуть ли не до самого его дома, руководство аэропорта обесценило его собственность без всяких на то законных прав. Домовладелец требовал десять тысяч долларов компенсации за нанесенный ущерб. Словом, в суды сейчас поступает все больше и больше такого рода вел.      Речь Фримантла была краткой и впечатляющей. Когда он упомянул конкретную сумму - десять тысяч долларов, это, как он и рассчитывал, еще больше разожгло интерес аудитории. Слова его звучали авторитетно, убедительно и казались основанными на многолетнем опыте. Только сам Фримантл знал, что все эти "факты" почерпнуты из вырезок одной городской газеты, в картотеке которой он провел вчера два часа.      Были, однако, факты, о которых он умолчал. Решение Верховного суда по поводу фермера Каузби было вынесено двадцать лет назад, и общий ущерб составил смехотворную сумму - семьсот тридцать пять долларов, иными словами, стоимость погибших от шума цыплят. Жалоба лос-анджелесского домовладельца до сих пор в суде не рассматривалась и, возможно, никогда не будет рассмотрена. Зато о гораздо более важном деле - "Баттен против США", по которому Верховный суд принял решение в 1963 году, Эллиот Фримантл намеренно умолчал. А суд тогда постановил, что к слушанию будут приниматься лишь те дела, где речь идет о "физическом вторжении в пределы собственности", шум же не является таковым. И поскольку в Медоувуде никакого физического вторжения в пределы частной собственности не было, то, исходя из дела Баттена, можно было сделать вывод, что в данном случае обращение в суд обречено на провал.      Однако Фримантл вовсе не собирался делать эти факты достоянием гласности - во всяком случае, до поры до времени; данного юриста вообще не слишком волновал вопрос о том, будет или не будет дело медоувудцев выиграно в суде. Ему нужно было одно: заполучить их в качестве клиентов и притом за максимальный гонорар.      С этой целью он уже подсчитал число присутствующих и мысленно произвел кое-какие арифметические выкладки. Результат окрылил его.      Из шестисот человек, находящихся в зале, человек пятьсот, а то и больше - домовладельцы. Если учесть, что здесь сидят не только мужья, но и жены, значит, он может рассчитывать, как минимум, на двести пятьдесят клиентов.      Далее: если каждый из них подпишет соглашение, в соответствии с которым он, Фримантл, будет представлять интересы этого клиента за гонорар в сто долларов - а Эллиот Фримантл надеялся, что до конца вечера сумеет это провернуть, - то общая сумма вознаграждения может составить свыше двадцати пяти тысяч долларов.      Ему уже не раз удавались такие трюки. Просто удивительно, чего можно добиться при известной напористости, особенно когда люди накалены и жаждут настоять на своих правах. В портфеле у него лежала довольно солидная пачка бланков следующего содержания: "Настоящее соглашение между ..., именуемым(ми) отныне истцом(ами), и Фримантлом и Саем, юристами ..., которые берут на себя представительство законных интересов истца(ов) по делу об ущербе, наносимом самолетами, базирующимися на международном аэропорте Линкольна ..., составлено в том, что истец(цы) согласен(ны) выплатить указанным.      Фримантлу и Саю 100 долларов, в четыре приема по 25 долларов, с внесением первого взноса немедленно и выплатой остатка поквартально... По успешном завершении тяжбы Фримантл и Сай получают 10 процентов от общей суммы штрафа, выплаченного истцу(ам) за нанесение ущерба..."      Эти десять процентов были вставлены на всякий случай, поскольку едва ли удалось бы добиться какого-либо возмещения. Однако в юриспруденции тоже случаются порою странные вещи, а Эллиот Фримантл старался предусмотреть все.      - Я информировал вас о существующих законах, - сказал он. - Теперь я намерен дать вам один совет. - И он озарил аудиторию одной из своих редких улыбок, которая вспыхнула и тотчас погасла. - Этот совет будет бесплатным, совсем как рекламный тюбик зубной пасты, но за каждый последующий тюбик уже придется платить. - Раздался смех, который он резко оборвал мановением руки. - Совет мой заключается в том, что время не ждет, пора действовать. И действовать немедленно.      Это вызвало аплодисменты и еще большее одобрение.      - Некоторые, - продолжал Фримантл, - склонны считать, что процедура закона отнимает слишком много времени и растягивается до бесконечности.      Нередко это действительно так, но при наличии решимости и хорошего знания законов судопроизводство можно ускорить. В данном случае необходимо немедленно подавать в суд, иначе аэропорт и авиакомпании смогут сослаться на то, что самолеты взлетают над Медоувудом уже несколько лет, и в шуме, который они производят, нет ничего необычного. - В эту минуту, словно для придания большей весомости его словам, очередной самолет с грохотом поднялся в воздух. Перекрывая шум, Эллиот Фримантл крикнул:      - Повторяю: я советую вам больше не ждать! Решение должно быть принято сегодня. Сейчас!      Моложавый мужчина в пиджаке из альпаки и спортивных брюках, сидевший в одном из передних рядов, вскочил на ноги.      - Скажите же, с чего начать!      - Для начала, если хотите, можете нанять меня представителем ваших законных интересов.      Двести - триста голосов разом ответили:      - Да, хотим.      Теперь, в свою очередь, на ноги вскочил председатель и поднял руку, требуя тишины. Он был явно доволен. Репортеры с интересом наблюдали за возбужденной аудиторией.      Сработало - как и рассчитывал Эллиот Фримантл. Теперь все пойдет по заведенному образцу. В ближайшие полчаса большинство соглашений, лежавших в его портфеле, будет подписано, а остальные унесут домой, там их обсудят и, скорей всего, завтра отправят ему по почте. Эти люди не боялись подписывать бумаги или обращаться в суд: они привыкли к тому и к другому, когда приобретали свои дома. Да и сто долларов - не такая уж крупная сумма. Кое-кому она может даже показаться заниженной. И лишь немногим придет в голову заняться подсчетом, который проделал в уме Эллиот Фримантл. Но даже если они и поднимут разговор об общей сумме, он всегда может сказать, что столь высокий гонорар объясняется тем, что ему придется защищать слишком много народу.      К тому же за эти денежки он покажет им недурной спектакль с фейерверком - и в суде, и еще кое-где. Он взглянул на часы: пора закругляться. Теперь, когда он уже был связан с ними, ему хотелось закрепить эту связь, поставив первый акт пьесы. Как и все, что он делал до сих пор, это тоже было заранее спланировано и должно было привлечь внимание читателей завтрашних газет куда больше, чем митинг. А кроме того, это явится подтверждением его слов о том, что он не намерен терять зря время.      Актерами в пьесе будут жители Медоувуда, пришедшие на митинг, а Фримантл рассчитывал, что все присутствующие согласятся покинуть зал и еще какое-то время побыть вне дома.      Местом действия будет аэропорт.      Время - сегодняшний вечер.    Глава 11      Итак, Эллиот Фримантл наслаждался успехом, а приблизительно в это же время бывший строитель-подрядчик по имени Д.О.Герреро, озлобленный и доведенный до крайности своими неудачами, решил сдаться и прекратить борьбу с жизнью.      Герреро находился в пятнадцати милях от аэропорта; он сидел запершись в одной из комнат жалкого, неблагоустроенного дома на южной окраине города.      Квартира его помещалась как раз над шумной грязной закусочной на 51-й улице, недалеко от складов.      Д.О.Герреро был худой, долговязый, сутуловатый. На длинном, узком лице с острым подбородком тускло поблескивали глубоко запавшие глаза, тонкие губы были бескровны, над ними тоненькой полоской выделялись рыжеватые усы.      На тощей шее выступал острый кадык. Лоб из-за больших залысин казался даже высоким. Руки вечно что-то крутили, пальцы никогда не знали покоя. Он дымил не переставая, прикуривая одну сигарету от другой. Ему было около пятидесяти, но выглядел он старше. Небритый, в несвежей рубашке, он сидел весь взмокший, хотя в комнате было прохладно.      Герреро был женат уже восемнадцать лет. Брак его принадлежал к числу удачных, хоть и не самых ярких. Д.О. - так, звали его друзья и знакомые и Инес Герреро относились друг к другу вполне терпимо, и мысль о том, что можно было найти другого спутника жизни, не приходила ни тому, ни другому в голову. Во всяком случае, Д.О.Герреро никогда не интересовался женщинами, бизнес и финансовые дела куда больше занимали его. Однако за последний год в отношениях между супругами образовалась трещина, и Инес, как ни старалась, не сумела ее залатать. Объяснялось это отчасти целым рядом неудач в делах, которые привели к тому, что семья от сравнительного благополучия дошла до нищеты: Герреро пришлось расстаться со своим уютным и просторным, хоть и заложенным за большую сумму, пригородным домом и переехать в менее респектабельное жилище, а оттуда - в эту жалкую, продуваемую сквозняками, наводненную тараканами двухкомнатную квартиру.      Хотя Инес Герреро это крайне огорчало, она бы стойко снесла все беды, если бы муж с каждым днем не становился все мрачнее и не вскипал по пустякам, так что порой с ним просто невозможно было разговаривать. Недели две назад, вспылив, он ударил Инес, рассек ей лицо и даже не попросил прощения. да и потом ни словом не обмолвился, хотя, заговори он об этом, она, конечно, простила бы его. Опасаясь подобных вспышек, она отослала двух детей-подростков, мальчика и девочку, к своей замужней сестре в Кливленд, а сама осталась с мужем и устроилась официанткой в кафе. Работа была тяжелая, платили мало, но она, по крайней мере, зарабатывала себе на хлеб. Муж, казалось, совершенно не интересовался ею и не замечал отсутствия детей; настроение его становилось все более подавленным, и он все больше замыкался в себе.      Сейчас Инес была на работе. Д.О.Герреро находился в квартире один. Он мог бы и не запирать дверь маленькой спальни и все-таки запер ее, чтобы никто не мог ему помешать.      Д.О.Герреро, как и многим другим персонажам этого повествования, предстояло вскоре ехать в аэропорт. У него было забронировано место - что подтверждалось билетом, - на самолет "Транс-Америки", вылетавший сегодня рейсом два "Золотой Аргос" в Рим. Сейчас билет этот находился в кармане его пальто, которое лежало рядом с ним, на колченогом стуле.      Инес Герреро ничего не знала ни о предстоявшем полете в Рим, ни о причинах, побудивших мужа решиться на него.      Билет этот давал право на полет туда и обратно и стоил четыреста семьдесят четыре доллара. Правда, Герреро с помощью обмана удалось получить кредит. Он заплатил всего сорок семь долларов, которые добыл, заложив последнюю ценность своей жены - кольцо ее матери (Инес еще не заметила его исчезновения), - и подписал обязательство выплатить остальную сумму вместе с процентами путем ежемесячных взносов в течение двух лет.      Однако это свое обязательство он вовсе не собирался выполнять.      Ни одна уважающая себя финансовая компания или банк не дали бы Д.О.Герреро взаймы даже на автобусный билет до ближайшего городка, не говоря уже о билете на самолет, да еще в Рим. Они бы прежде всего изучили состояние его дел и обнаружили, что он уже многие годы неплатежеспособен и у него куча долгов, а его компания по строительству домов "Герреро контрактинг инкорпорейтед" год назад объявлена банкротом.      Более тщательное расследование выявило бы, что на протяжении последних восьми месяцев, используя имя жены, Герреро пытался сколотить капитал для земельных спекуляций, но и тут потерпел неудачу. Естественно, что при этом он все больше и больше запутывался в долгах. И вот теперь некоторые подтасовки, на которые он пошел, а также то обстоятельство, что он по-прежнему числился в банкротах, грозили ему уголовным преследованием и почти неизбежно тюрьмой. Нависла над ним и другая угроза - менее серьезная, но столь же неотвратимая: он уже три недели не платил за свою жалкую квартиру, и хозяин грозился завтра выселить его. А если их выселят, им некуда будет деваться.      Д.О.Герреро дошел до полного отчаяния. Все его средства иссякли.      Общеизвестно, что авиакомпании легко предоставляют кредит, а если выплата долга задерживается, не слишком строги при взыскании его. Одним словом, Герреро все рассчитал. За многие годы существования авиации выяснилось, что пассажиры ведут себя на удивление честно и большинство авиакомпаний терпит лишь незначительные убытки. Неудачники вроде Д.О.Герреро редко пытаются за их счет поправить свои дела, поэтому авиакомпании - за отсутствием надобности - не разработали системы, которая позволила бы им вскрыть уловку, использованную Герреро.      С помощью двух простейших приемов он исключил всякую возможность хотя бы поверхностной проверки своего финансового положения. Во-первых, он изготовил "справку с предприятия", отпечатав ее на бланке усопшей компании, которую сам же раньше возглавлял (другой, не той, что обанкротилась), и указав в качестве адреса компании собственный почтовый адрес. Во-вторых, печатая эту справку, он намеренно исказил свою фамилию, поставив букву "Б" вместо "Г"; таким образом, обычная проверка кредитоспособности некоего "Берреро" не могла дать никаких результатов.      Затем в качестве удостоверения личности он предъявил билет социального страхования и водительские права, предварительно изменив на обоих заглавную букву своей фамилии, а потом снова написал ее так, как надо. И наконец, заполняя долговое обязательство, он постарался поставить подпись неразборчиво, чтобы никто не мог понять - Герреро это или Берреро.      В результате кассир, выдавая ему вчера билет, проставил в нем:      "Д.О.Берреро", и Герреро призадумался, взвешивая, как это обстоятельство может отразиться на его планах. Он решил, что все будет в порядке. Если впоследствии начнется дознание, то ошибку в одной букве можно объяснить просто опиской. Ничто ведь не доказывает, что он это сделал злонамеренно.      Тем не менее он решил, что, регистрируясь в аэропорту, попросит исправить свою фамилию - и в списке пассажиров, и у себя на билете. Ему было крайне важно лететь под собственной фамилией, чтобы тут все было в ажуре. Так уж он задумал.      А задумал Герреро взорвать самолет. Вместе с самолетом он, естественно, уничтожит и себя, но это соображение его не останавливало: он пришел к убеждению, что его жизнь не приносит больше пользы ни ему, ни другим.      Зато смерть его может принести пользу, а на это-то он и делал ставку.      Прежде чем взойти на борт самолета "Транс-Америки", он застрахует свою жизнь на семьдесят пять тысяч долларов в пользу жены и детей. Он рассуждал: до сих пор он мало что сделал для них, зато этим своим последним поступком сразу им все возместит. Это будет жертва, продиктованная любовью.      В его исковерканном жизнью, затуманенном отчаянием мозгу не возникло даже и мысли о команде самолета или о пассажирах, которые полетят вместе с ним и должны будут тоже погибнуть. Подобно многим психопатам, он смотрел на остальных людей лишь как на возможную помеху в осуществлении, его плана.      Ему казалось, что он предусмотрел все.      То, каким путем он приобрел билет, уже не будет иметь значения, лишь только самолет поднимется в воздух. Никто не сможет доказать, что он и не намеревался платить по своему долговому обязательству, и даже если выплывет наружу то, что "справка с предприятия" фальшивая - а по всей вероятности, это все-таки выплывет, - наличие ее докажет лишь, что он получил кредит незаконно. А это само по себе никак не может повлиять на выплату страховой премии, ибо эти два действия юридически не взаимосвязаны.      Ведь он намеренно купил билет туда и обратно, чтобы создать видимость, будто не только намеревался долететь до места назначения, но и вернуться.      А рейс в Рим он выбрал потому, что в Италии жил у него двоюродный брат, которого он никогда не видел, но не раз говорил, что хотел бы его навестить, об этом знала Инес. Таким образом, по крайней мере, то, что он отправился именно в Рим, будет выглядеть вполне логично.      Д.О.Герреро уже несколько месяцев вынашивал свой план, в то время как положение его все ухудшалось. Он тщательно изучил историю авиационных катастроф - те случаи, когда самолеты были взорваны людьми, стремившимися таким путем получить страховку. Число подобных случаев оказалось на удивление большим. Причина взрыва неизменно выявлялась в ходе расследования после катастрофы, и если злоумышленник оставался жив, его привлекали к суду как убийцу. Страховка же, естественно, объявлялась недействительной.      Само собой разумеется, узнать, какой процент неразгаданных катастроф следует отнести за счет диверсии, не представлялось возможным. Главную роль играло наличие или отсутствие обломков. Если удавалось найти обломки самолета, опытные эксперты собирали их вместе и по ним пытались разгадать тайну катастрофы. Как правило, им это удавалось. Значит, рассудил Д.О.Герреро, надо разработать такой план, чтобы не осталось обломков.      По этой-то причине он и выбрал беспосадочный международный рейс в Рим.      Значительная часть трассы рейса два "Золотой Аргос" пролегала над океаном, а там, если самолет рассыплется в воздухе, ничего уже не найдешь.      С помощью брошюрок авиакомпании, где для удобства пассажиров указаны воздушные трассы и скорость полета и вам даже предлагают "определить ваше местонахождение в пути", Герреро высчитал, что после четырех часов полета при более или менее благоприятном ветре самолет будет находиться где-то над центральной частью Атлантики. Герреро намеревался проверить свои расчеты в пути и при необходимости изменить их. Первым делом он установит точное время взлета, затем будет внимательно слушать объявления, которые в ходе полета делает командир экипажа по радио. Располагая такой информацией, он без труда сообразит, запаздывает ли самолет или, наоборот, летит с опережением графика и насколько. После чего в заранее намеченном пункте - примерно в восьмистах милях к востоку от Ньюфаундленда - он произведет взрыв. И тогда самолет или то, что от него останется, упадет прямо в океан.      И никаких обломков никто никогда не найдет.      Остатки самолета навсегда будут погребены в таинственных глубинах Атлантического океана. И никаких расследований, никаких последующих выяснений причины гибели самолета. Живые будут раздумывать, гадать, строить предположения; они могут даже догадаться об истине, но узнать никто никогда ничего не узнает.      И страховка - за отсутствием доказательства диверсии - будет полностью выплачена.      Весь этот план зиждился на одном - на взрыве. Естественно, взрыв должен быть достаточно сильным, чтобы уничтожить самолет, и кроме того, что не менее важно, он должен произойти в нужный момент. По этой-то причине Д.О.Герреро решил держать взрывное устройство при себе и сам произвести взрыв. И вот сейчас, запершись в спальне, он изготовлял бомбу, и, хотя, как строитель, привык обращаться с взрывчаткой, за эти четверть часа успел изрядно вспотеть.      Механизм состоял из пяти частей - трех динамитных шашек, небольшого детонатора с двумя ответвлявшимися от него проводами и батареи от радиотранзистора. Динамитные шашки были маленькие - каждая дюйм с четвертью в диаметре и восемь дюймов в длину, - но чрезвычайно мощные; в них содержалось сорок процентов нитроглицерина. Герреро скрепил их вместе черной изоляционной лентой и для маскировки уложил в коробочку из-под кукурузных хлопьев с аккуратно оторванной боковиной.      Герреро разложил все, что ему требовалось, в определенном порядке на стареньком покрывале, которым была застелена кровать, где он трудился: деревянную прищепку для белья, две кнопки, квадратик чистого пластика и обрывок веревки. Это "оборудование", которому предстояло уничтожить самолет стоимостью в шесть с половиной миллионов долларов, обошлось Герреро меньше чем в пять долларов. И все, включая динамит, оставшийся от тех дней, когда он работал подрядчиком, было куплено в хозяйственном магазине.      Тут же лежал небольшой плоский чемоданчик, в каких бизнесмены возят свои бумаги и книги. Туда-то и вкладывал сейчас Герреро взрывной механизм.      С этим чемоданчиком в руках он войдет в самолет.      Устройство он изготовил наипростейшее. Действительно, подумал Герреро, настолько простое, что человек, никогда не имевший дела с взрывчаткой, даже и не поверил бы, что эта штука может сработать. И тем не менее она сработает и разнесет в щепы самолет, все уничтожит.      В одну из динамитных шашек он всунул карандаш, сделав в ней углубление дюйма в полтора, Потом вынул карандаш и вложил детонатор того же диаметра.      От него тянулись два изолированных провода. Теперь надо только пропустить по этим Проводам ток - и три шашки динамита взорвутся.      Клейкой лентой он прочно прикрепил коробочку из-под кукурузных хлопьев, в которой лежали динамитные шашки, к внутренним стенкам чемоданчика. Рядом пристроил деревянную прищепку для белья и батарею, которая явится запалом.      Прищепка, снабженная металлической пружинкой, должна была служить рубильником, который в нужный момент пропустит от батареи ток.      Один из проводов от детонатора он подключил к батарее.      Руки у него дрожали. Он чувствовал, как под рубашкой струйками стекает пот. Сейчас, когда детонатор уже вмонтирован в схему, достаточно одной ошибки, одного неловкого движения - и он взорвет себя, эту комнату и большую часть здания: все разлетится на куски.      Теперь настала очередь прищепки для белья.      В каждую из ножек он воткнул изнутри по кнопке. Если нажать на прищепку, ножки вместе с кнопками сойдутся и пропустят ток. А пока он проложил между ними изолятор - кусочек пластика.      Затаив дыхание, он подключил провод от детонатора и динамитной шашки к одной из кнопок на прищепке. Теперь настала очередь взяться за второй провод.      Он переждал, чувствуя, как колотится сердце, потом вытер потные руки платком. Нервы его были натянуты как струны, все чувства обострены до предела. Матрас под ним был тонкий, весь в буграх. Когда он переменил позу, старенькая железная кровать возмущенно взвизгнула.      Он снова принялся за работу. С огромной осторожностью подключил он короткий провод сначала к другой клемме батареи, потом - к другой кнопке.      Теперь только квадратик пластика удерживал кнопки на расстоянии, а как только они соприкоснутся, по ним пройдет электрический ток и произойдет взрыв.      В пластике толщиною в одну шестнадцатую дюйма у самого края была проделана дырочка. Д.О.Герреро взял шнурок - последнюю часть устройства, еще лежавшую на постели, - один конец его пропустил через дырочку и крепко завязал, стараясь не сдвинуть пластик. Другой конец он просунул в дырку, которую просверлил в боковине чемоданчика, под ручкой, чтоб не было заметно. Высвободив немного шнурок внутри чемоданчика, он сделал снаружи второй узел - достаточно большой, чтобы шнур не мог уползти назад. Теперь оставалось только сделать петлю с внешней стороны - совсем маленькую, лишь бы просунуть палец, что-то вроде петли висельника в миниатюре, - и отрезать лишнее.      Ну вот, теперь все готово.      Достаточно пропустить палец в петлю и потянуть за шнурок! В чемоданчике кусок пластика выскочит из прищепки и провода соединятся. По ним пробежит электрическим ток, и раздастся взрыв, оглушающий, разрушительный, все уничтожающий.      Теперь, когда дело было сделано, Герреро вздохнул с облегчением и закурил сигарету. Он криво усмехнулся, подумав о том, насколько более сложной представляют себе бомбу люди, в том числе и сочинители детективных историй. В книгах он читал о мудреных механизмах, бикфордовых шнурах, часах, которые тикают, или шипят, или трещат и действие которых можно приостановить, лишь бросив механизм в воду. На самом же деле никаких таких сложностей не требовалось, несколько самых обычных, ничуть не романтических предметов, и вот она - бомба. И притом такая, что взрыв ее ничто не способно предотвратить, если он дернет за шнурок, - ни вода, ни пуля, ни человеческая отвага.      Зажав сигарету в зубах и щурясь от дыма, Д.О.Герреро осторожно положил в чемоданчик разные бумаги, прикрыв ими динамитные шашки, прищепку, провода, батарею и шнурок. Он позаботился о том, чтобы бумаги в чемоданчике не скользили, а шнурок мог бы свободно двигаться под ними.      Даже если по каким-то причинам ему придется открыть чемоданчик, содержимое его покажется вполне невинным. Он закрыл чемоданчик и запер.      Затем посмотрел на дешевенький будильник, стоявший у кровати, - его ручные часы давно уже отправились к ростовщику. Было самое начало девятого, до отлета оставалось меньше двух часов. Пора ехать. Он доберется на метро до городского аэровокзала и там сядет на аэропортовский автобус.      Герреро оставил себе столько денег, сколько требуется на автобусный билет и на страховку - не больше. Тут ему пришла в голову мысль, что нужно ведь время для приобретения страховки в аэропорту. Он быстро натянул пальто, предварительно проверил, лежит ли у него во внутреннем кармане билет на Рим.      Потом отпер дверь спальни, взял чемоданчик и, осторожно неся его, вышел в жалкую, бедную гостиную.      Еще одно. Письмо Инес. Он отыскал кусочек бумаги и карандаш и, подумав секунду, написал:      "Несколько дней меня не будет. Уезжаю. Надеюсь скоро удивить тебя добрыми вестями".      И подписался: "Д.О.".      Еще секунду он помедлил, чувствуя, как в нем что-то смягчается. Не слишком он расщедрился на теплые слова в этой записке, а ведь она подводила черту под восемнадцатью годами супружества. Потом он все же решил, что хватит и этого; было бы ошибкой сказать больше. Даже если от самолета ничего не останется, расследование пойдет своим чередом и список пассажиров будут изучать под микроскопом. Тогда и эту записку, и другие оставшиеся после него бумаги будут тщательно смотреть.      Он положил записку на стол, где Инес не могла ее не обнаружить.      Спускаясь по лестнице, Д.О.Герреро услышал голоса и музыку, доносившуюся из автомата в закусочной. Крепко держа чемоданчик, он одной рукой поднял воротник пальто. Под пальцами, сжимавшими ручку, он чувствовал петлю, так походившую на петлю висельника.      На улице, когда он вышел из дома, все еще валил снег. Продолжение следует... Уважаемые подписчики!      В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Александр Бушков "Охота на пиранью" Ярослав Гашек "Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны" Владимир Войнович "Москва 2042" Эдгар Аллан По "Повесть о приключениях Артура Гордона Пима" Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения