Литературное чтиво

Литературное чтиво Выпуск No 249 от 2005-06-15 Число подписчиков: 20    Колин МАККАЛОУ "ПОЮЩИЕ В ТЕРНОВНИКЕ" Часть 6    Дэн. 1954 - 1965    Глава 18 (продолжение)      Когда в девять утра зазвонил телефон, Джастина заворочалась в постели, с трудом приоткрыла один глаз и лежала, свирепо ругая треклятый аппарат - честное слово, она его отключит! Пускай все воображают, что это так и надо - браться за дела с утра пораньше, но откуда они взяли, будто и она поднимается ни свет ни заря?      Но телефон все звонил и звонил. Может быть, звонит Ливень? Эта мысль вывела ее из полузабытья, и Джастина поднялась, нетвердо держась на ногах, потащилась в гостиную. Германский парламент собрался на внеочередную сессию, они с Лионом не виделись уже целую неделю, и мало надежды увидеть его раньше, чем еще через неделю. Но, может быть, кризис там разрешился и он звонит сказать ей, что приезжает.      - Да?      - Мисс Джастина О'Нил?      - Да, я слушаю.      - Вас беспокоят из австралийского консульства в Олдуиче.      Говорил явно англичанин, он назвался, но спросонок она не разобрала имя, надо было еще освоиться с тем, что звонит не Лион.      - Слушаю вас. - Она зевнула, стоя на одной ноге, почесала ее подошвою другой.      - Есть у вас брат, некий мистер Дэн О'Нил? Глаза Джастины широко раскрылись.      - Да, есть.      - Он сейчас в Греции, мисс О'Нил? Джастина выпрямилась, теперь она стояла обеими ногами на ковре.      - Да, правильно. - Ей не пришло в голову поправлять говорящего, объяснять, что Дэн не мистер, а его преподобие.      - Мисс О'Нил, я очень сожалею, что мне выпала тягостная обязанность сообщить вам дурную весть.      - Дурную весть? Дурную весть? Что такое? В чем дело? Что случилось?      - С прискорбием вынужден сообщить вам, что ваш брат, мистер Дэн О'Нил, утонул вчера на Крите, насколько я понял, погиб как герой, спасая утопающих. Однако, сами понимаете, в Греции сейчас государственный переворот и наши сведения отрывочны и, возможно, не очень точны.      Телефон стоял на столике у стены, и Джастина прислонилась к ней в поисках опоры. Колени подгибались, она медленно сползала вниз и под конец скорчилась на полу. Какие-то непонятные звуки срывались с ее губ, не смех и не рыдание, что-то среднее, громкие судорожные всхлипы. Дэн утонул. Всхлип. Дэн умер. Всхлип. Крит... Дэн.., утонул... Всхлип. Умер, умер.      - Мисс О'Нил? Вы слушаете, мисс О'Нил? - настойчиво повторял голос в трубке. Умер. Утонул. Мой брат!      - Мисс О'Нил, вы меня слышите?      - Да, да, да, да, да! О господи, я слушаю!      - Как я понимаю, вы - ближайшая родственница, и потому нам необходимы ваши распоряжения - как поступить с телом. Вы слушаете, мисс О'Нил?      - Да, да!      - Как вам угодно поступить с телом, мисс О'Нил? Тело! Он теперь - тело, хоть бы сказали его тело, нет, просто - тело. Дэн, мой Дэн. Тело.      - Ближайшая родственница? - услышала она свой тонкий, слабый голос, прерывающийся громкими всхлипами. - Ближайшая, наверно, не я. Ближайшая - мама.      Короткое молчание.      - Это очень осложняет дело, мисс О'Нил. Если вы - не ближайшая родственница, мы теряем драгоценное время. - В голосе собеседника вежливое сочувствие сменилось нетерпением. - Вы, видно, не понимаете, в Греции совершается переворот, а несчастье случилось на Крите, это еще дальше, и связь установить еще труднее. Поймите! Сообщаться с Афинами практически невозможно, и нам дано указание передать пожелания ближайших родственников касательно тела немедленно. Ваша матушка с вами? Нельзя ли мне с ней переговорить?      - Мама не здесь. Она в Австралии.      - В Австралии? О господи, час от часу не легче! Придется давать телеграмму в Австралию, опять отсрочка. Если вы не ближайшая родственница вашего брата, мисс О'Нил, почему же так сказано в его паспорте?      - Не знаю. - Она вдруг поймала себя на том, что смеется.      - Дайте мне австралийский адрес вашей матери, мы сейчас же ей телеграфируем. Надо же нам знать, как быть с телом! Пока она получит телеграмму, пока дойдет ответ, это же еще двенадцать часов, надеюсь, вы и сами понимаете. Все достаточно сложно и без этой путаницы.      - Так позвоните ей. Не тратьте время на телеграммы.      - Наш бюджет не предусматривает расходов на международные телефонные разговоры, мисс О'Нил, - сухо ответили ей. - Так будьте любезны, не скажете ли вы мне имя и адрес вашей матери?      - Миссис Мэгги О'Нил, - продиктовала Джастина. - Джиленбоун, Австралия, Новый Южный Уэльс, Дрохеда. - Она раздельно повторила незнакомые ему названия.      - Еще раз прошу принять мое глубочайшее соболезнование, мисс О'Нил.      Щелчок отбоя, ровное однообразное гуденье - линия свободна. Джастина сидит на полу, трубка соскользнула на колени. Тут какая-то ошибка, все должно разъясниться. Не мог Дэн утонуть, он же плавает как чемпион! Конечно, это не правда. Нет, Джастина, все правда, сама знаешь, ты с ним не поехала, не уберегла его, и он утонул. Ты всегда оберегала его с тех пор, как он был совсем крохой, тебе и теперь надо было быть с ним. Если б ты не сумела его спасти, так была бы там и утонула с ним вместе. А ты с ним не поехала только потому, что рвалась в Лондон, чтобы заполучить Лиона к себе в постель.      Как трудно думать. Все трудно. Ни с чем не сладишь, даже ноги не слушаются. Никак не подняться с полу, никогда уже ей не подняться. В сознании ни для кого нет места, кроме Дэна, все мысли тесней и тесней кружат вокруг Дэна. И вдруг она подумала о матери, обо всех дрохедских. О господи. Туда сообщат, сообщат маме, всем им. И мама даже не увидела на прощанье, какой милый он был в тот памятный день в Риме. Наверно, дадут телеграмму джиленбоунской полиции, и старый сержант Эрн влезет в свою машину, покатит в Дрохеду и скажет моей маме, что ее единственный сын умер. Не ему бы, почти чужому человеку, приносить ей такую весть. Примите мое искреннее глубочайшее соболезнование, миссис О'Нил, ваш сын умер. Легковесные, пустые учтивые слова... Нет! Не допущу я, чтобы и она узнала это от чужих, ведь она и моя мать! Только не так, не так, как пришлось это услышать мне.      Она дотянулась до аппарата, сняла его со столика на колени к себе, прижала к уху трубку.      - Станция? Пожалуйста, междугородную. Алло? Мне нужно срочно связаться с Австралией. Джиленбоун двенадцать-двенадцать. И пожалуйста, пожалуйста, поскорей. ***      Мэгги сама сняла трубку. Час был поздний, Фиа уже легла. А Мэгги в последнее время не хотелось ложиться рано, она предпочитала подолгу сидеть, слушать сверчков и лягушек, дремать над книгой, вспоминать...      - Да?      - Вас вызывает Лондон, миссис О'Нил, - сказала Хейзел, телефонистка в Джилли.      - Здравствуй, Джастина, - спокойно сказала Мэгги. Джасси звонила, хоть и не часто, узнать, как дела.      - Мама? Мама, ты?      - Да, я слушаю, - мягко сказала Мэгги: сразу чувствуется, Джастина чем-то расстроена.      - Мама, о мама! - Странный звук, то ли вздох, то ли рыдание. - Дэн умер, мама! Дэн умер!      Земля разверзлась под ногами. Бездонная, бездонная пропасть. Мэгги проваливается в бездну, глубже, глубже, края смыкаются над головой, и уже вовек не выбраться, до самой смерти. Что еще могли ей сделать бессмертные боги? Она не понимала, когда спрашивала об этом. Как смела она спрашивать, как смела не понимать? Не искушай богов, они этого не любят. Когда она не поехала посмотреть на него в лучшую минуту его жизни, разделить его радость, она и впрямь воображала, что расплатилась за все сполна. Дэн будет свободен и от расплаты, и от нее. Она не увидит его лица, самого дорогого на свете, и тем заплатит за все. Края бездны сомкнулись, дышать нечем. Стоишь на дне и понимаешь - слишком поздно.      - Джастина, родная, успокойся, - с силой сказала она, голос ее не дрогнул. - Успокойся и расскажи толком. Ты уверена?      - Мне позвонили из австралийского консульства.., там решили, что я ближайшая родственница. Какой-то ужасный тип все добивался, как я хочу поступить с телом. Он все время говорил про Дэна "тело". Как будто оно уже не Дэна, а неизвестно чье. (Мэгги услышала рыдание). Господи! Наверно, этому бедняге тошно было мне звонить. Мама, мама. Дэн умер!      - Но как, Джастина? Где? В Риме? Почему Ральф мне не позвонил?      - Нет, не в Риме. Кардинал, наверно, еще ничего не знает. Тот человек сказал, Дэн утонул, спасая утопающих. У него было два месяца свободных, мама, и он просил меня поехать с ним, а я не поехала, я хотела играть Дездемону и хотела быть с Лионом. Если б только я была с Дэном! Будь я там, может, ничего бы не случилось. Что же мне делать!      - Перестань, Джастина, - сурово сказала Мэгги. - Брось эти мысли, слышишь? Дэн бы возмутился, ты и сама знаешь. Несчастье всегда может случиться, а отчего и почему, мы не знаем. Сейчас важно, что ты жива и здорова, я не потеряла обоих. Теперь ты одна у меня осталась. Ох, Джасси, Джасси, это так далеко! Мир слишком велик, слишком. Приезжай домой, в Дрохеду! Мне тошно думать, что ты там совсем одна.      - Нет, мне надо работать. Работа - единственное мое спасенье. Без работы я сойду с ума. Не надо мне никого, не надо никакого утешенья. Ох, мама! - Она горько заплакала. - Как мы будем жить без него?      В самом деле как? И жизнь ли это? Бог дал. Бог и взял. Прах еси и в прах возвратишься. Жизнь - для нас, недостойных. Жадный Бог берет себе лучших, предоставляя этот мир нам, прочим, чтобы мы здесь пропадали.      - Никто из нас не знает, долго ли нам жить. Большое тебе спасибо, Джасси, что позвонила, что сама мне сказала.      - Мне невыносимо было думать, что тебе скажет кто-то чужой, мама. Немыслимо услышать такое от чужого. Что ты теперь будешь делать? Что ты можешь сделать?      Напрягая всю волю, Мэгги силилась через мили и мили как-то согреть и утешить в далеком Лондоне свою погибающую девочку. Сын умер, дочь еще жива. Надо ее спасти. За всю свою жизнь Джастина любила, кажется, одного только Дэна. Больше у нее никого нет, даже мать она не любит.      - Джастина, милая, не плачь. Не убивайся так. Дэн ведь этого не хотел бы, правда? Вернись домой, и тебе станет легче. И мы перевезем его домой, в Дрохеду. По закону теперь он опять мой, он уже не принадлежит церкви и она не может мне помешать. Я сейчас же позвоню в наше консульство и в посольство в Афинах, если сумею пробиться. Он непременно должен вернуться домой! Просто думать не могу, чтобы его похоронили где-то далеко от Дрохеды. Здесь его дом, и он должен вернуться домой. Приезжай с ним, Джастина.      Но Джастина съежилась в комок на полу и только головой качала, как будто мать могла ее видеть. Домой? Никогда она не сможет вернуться домой. Если б она поехала с Дэном, он был бы жив. Вернуться домой - и чтобы приходилось изо дня в день, до конца жизни, смотреть в лицо матери? Нет, даже думать невыносимо.      - Нет, мама, - сказала она, а слезы текли по лицу и жгли, точно расплавленный металл. Кто это выдумал, будто в самом большом горе человек не плачет? Много они понимают. - Мне надо оставаться здесь и работать. Я приеду домой с Дэном, а потом опять уеду в Лондон. Не могу я жить в Дрохеде.      Три дня длилось беспомощное ожидание, провал в пустоту; из молчания властей Джастина в Лондоне, Мэгги и вся семья в Дрохеде пытались извлечь хоть какую-то надежду. Конечно же, недаром так долго нет ответа, произошла ошибка, будь все правдой, конечно же им бы уже сообщили! Дэн постучится у двери Джастины и с улыбкой скажет, что вышла преглупая ошибка. В Греции переворот, беспорядок страшный, наверняка там вышла уйма глупейших ошибок и недоразумений. Дэн войдет и поднимет их на смех - как могли они вообразить, будто он умер, он будет стоять здесь и смеяться, высокий, сильный, полный жизни. Они ждали, и надежда все росла, росла с каждой минутой. Ужасная, предательская надежда. Он не умер, нет! Дэн не мог утонуть, он превосходный пловец, он решался плавать даже в самом неспокойном, бурном море, и хоть бы что. Так они ждали, отвергая то, что случилось, в надежде на ошибку. Сообщить друзьям и знакомым, написать в Рим - все успеется. На четвертое утро Джастина получила известие. Будто разом постарев на сто лет, медленно, бессильно она сняла трубку и снова позвонила в Австралию.      - Мама?      - Джастина?      - Его уже похоронили, мама! Мы не можем взять его домой! Что же нам делать? Они твердят одно: Крит большой, название деревни неизвестно, к тому времени, как пришла их телеграмма, его уже куда-то перетащили и закопали. И он лежит бог весть где, в безымянной могиле! Я не могу добиться визы в Грецию, никто не желает помочь, там совершенный хаос. Что же нам делать, мама?      - Встречай меня в Риме, Джастина, - сказала Мэгги. Все, кроме Энн Мюллер, собрались тут же у телефона, они еще не успели опомниться. Мужчины за эти три дня постарели на двадцать лет; Фиа, совершенно седая, по-птичьи хрупкая и сухонькая, бродила по дому и все повторяла: "Зачем не я умерла? Зачем понадобилось отнять его? Я же старая, такая старая! Я-то готова умереть, зачем было умирать ему? Зачем не я умерла? Я такая старая!" Энн слегла, миссис Смит, Минни и Кэт дни и ночи проводили в слезах.      Мэгги положила трубку и молча оглядела окружающих. Вот и все, что осталось от Дрохеды. Горсточка стариков и старух, бездетные, конченые люди.      - Дэн потерян, - сказала она. - Его не могут разыскать, он похоронен где-то на Крите. Такая даль! Как же ему покоиться так далеко от Дрохеды? Я еду в Рим, к Ральфу де Брикассару. Если кто и может нам помочь, так только он.      К кардиналу де Брикассару вошел его секретарь.      - Простите, что беспокою вас, ваше высокопреосвященство, но вас хочет видеть какая-то дама. Я объяснил, что идет конгресс, что вы очень заняты и никого не можете принять, но они сказала, что будет сидеть в вестибюле, пока у вас не найдется для нее времени.      - У нее какое-то несчастье, ваше преподобие?      - Какое-то большое несчастье, ваше высокопреосвященство, это сразу видно. Она сказала, я должен вам передать, что ее зовут Мэгги О'Нил. - Секретарь произнес чужеземное имя немного нараспев, и оно прозвучало странно, незнакомо.      Кардинал Ральф порывисто поднялся, кровь отхлынула от лица, и оно стало совсем белое, белое, как его волосы.      - Ваше высокопреосвященство! Вам нехорошо?      - Нет, спасибо, я совершенно здоров. Отмените пока все встречи, какие у меня назначены, и сейчас же проводите ко мне миссис О'Нил. Кто бы меня ни спрашивал, кроме его святейшества, я занят.      Священник поклонился и вышел. О'Нил. Ну конечно! Как же он сразу не вспомнил, это ведь фамилия молодого Дэна. Правда, в кардинальском дворце все его называют просто Дэн. Большая ошибка, не следовало заставлять ее ждать. Если Дэн - нежно любимый племянник кардинала де Брикассара, значит, миссис О'Нил - его нежно любимая сестра.      Когда Мэгги вошла, кардинал Ральф с трудом ее узнал. С последней их встречи прошло тринадцать лет; ей уже пятьдесят три, ему семьдесят один. Теперь не только он - оба они постарели. Ее лицо не то чтобы изменилось, но затвердело, застыло, и выражение его совсем иное, чем рисовал себе в мыслях Ральф. Былую нежность сменили резкость и язвительность, сквозь кротость проступила железная твердость; он воображал ее покорной и вдумчивой святой, а она больше похожа на стареющую, но сильную духом непреклонную мученицу. По-прежнему она поразительно красива, все еще ясны серебристо-серые глаза, но и в красоте и во взгляде суровость, а некогда пламенные волосы померкли, стали коричневатые, как у Дэна, но тусклые, нет того живого блеска. И, что всего тревожней, она слишком быстро отводит глаза, и он не успевает утолить жадное и нежное любопытство.      С этой новой Мэгги он не сумел поздороваться легко и просто.      - Прошу садиться. - Он напряженно указал ей на кресло.      - Благодарю вас, - последовал такой же чопорный ответ. Лишь когда она села и он сверху окинул всю ее взглядом, он заметил, что у нее отекли ноги, опухли щиколотки.      - Мэгги! Неужели ты прилетела прямо из Австралии, нигде не передохнула? Что случилось?      - Да, я летела напрямик, - сказала она. - Двадцать девять часов кряду, от Джилли до Рима, я сидела в самолетах, и мне нечего было делать, только смотреть в окно на облака и думать. - Она говорила сухо, резко.      - Что же случилось? - нетерпеливо, с тревогой, со страхом повторил Ральф.      Она подняла глаза и в упор посмотрела на него. Ужасный взгляд, что-то в нем мрачное, леденящее; у Ральфа мороз пошел по коже, он невольно поднял руку, коснулся ладонью похолодевшего затылка.      - Дэн умер, - сказала Мэгги. Его рука соскользнула, упала на колени, точно рука тряпичной куклы, он обмяк в кресле.      - Умер? - медленно переспросил он. - Умер Дэн?!      - Да. Утонул шесть дней назад на Крите, тонули какие-то женщины, он их спасал.      Ральф согнулся в кресле, закрыл лицо руками.      - Умер? - услышала Мэгги сдавленный голос. - Умер Дэн? Мой прекрасный мальчик! Не может этого быть! Дэн-истинный пастырь.., каким я не сумел стать. У него было все, чего не хватало мне. - Голос пресекся. - В нем всегда это было.., мы все это понимали.., все мы, которые не были истинными пастырями. Умер?! О Боже милостивый!      - Брось ты своего милостивого боженьку, Ральф, - сказала незнакомка, сидевшая напротив. - У тебя есть дела поважнее. Не для того я здесь, чтобы смотреть, как ты горюешь, мне нужна твоя помощь. Я летела все эти часы в такую даль, чтобы сказать тебе об этом, все эти часы только смотрела в окно на облака и знала, что Дэна больше нет. После этого твое горе меня мало трогает.      Но когда он отнял ладони от лица и поднял голову, ее оледеневшее мертвое сердце рванулось, больно сжалось, ударило молотом. Ведь это лицо Дэна, и на нем такое страдание, какого Дэну уже не доведется испытать. О, слава Богу! Слава Богу, что он умер и уже не пройдет через такие муки, как этот человек, как я. Хорошо, что он умер, все лучше, чем так страдать.      - Чем я могу помочь, Мэгги? - тихо спросил Ральф; он подавил свои чувства, опять надел приросшую не просто к лицу - к душе маску ее духовного наставника.      - В Греции хаос. Дэна похоронили где-то на Крите, и я не могу добиться, - где, когда, почему. Может быть, дело в том, что были просьбы, чтобы его самолетом переправили на родину, бесконечно задерживались из-за междоусобицы в стране, а на Крите жара, как в Австралии. Наверно, когда сразу никто о нем не справился, там решили, что у него и нет никого, и похоронили. - Мэгги напряженно подалась вперед. - Я хочу вернуть моего мальчика, Ральф, я хочу найти его и привезти домой, пусть он спит в родной земле. Когда-то я обещала Джимсу, что Дэн останется в Дрохеде - и похороню его в Дрохеде, хотя бы мне пришлось ползком протащиться по всем кладбищам Крита. Не будет он лежать в Риме в каком-нибудь роскошном склепе, как ваши священники, Ральф, не будет этого, пока я жива, если надо, я его отвоюю по закону. Он должен вернуться домой.      - Никто не станет его у тебя оспаривать, Мэгги, - мягко сказал де Брикассар. - Католической церкви нужно только, чтобы он покоился в освященной земле. Я и сам завещал, чтобы меня похоронили в Дрохеде.      - Я не могу прорваться через бюрократические заслоны, - продолжала Мэгги, не слушая. - Я не знаю греческого языка, у меня нет ни власти, ни влияния. Потому я и пришла к тебе, чтобы ты пустил в ход свое влияние и свою власть. Верни мне моего сына, Ральф!      - Будь спокойна, Мэгги, мы его вернем, хотя, может быть, и не так быстро. У власти сейчас левые, а они против католической церкви. Но у меня и в Греции есть друзья, все, что надо, будет сделано. Позволь мне сейчас же пустить машину в ход и не тревожься. Он - пастырь святой церкви, и мы его вернем.      Он уже потянулся к шнуру звонка, но Мэгги посмотрела так холодно и так яростно, что рука его застыла в воздухе.      - Ты не понял, Ральф. Я не желаю пускать машину в ход. Я хочу вернуть моего сына - не через неделю, не через месяц, сейчас же! Ты говоришь по-гречески, ты можешь достать визы для себя и для меня, ты добьешься. Поедем с тобой в Грецию, поедем теперь же! И помоги мне вернуть моего сына.      Многое отразилось в его взгляде - нежность и сострадание, потрясение и скорбь. И однако, это снова был взгляд служителя церкви, трезвый, благоразумный, рассудительный.      - Мэгги, я люблю твоего сына как родного, но я не могу сейчас уехать из Рима. Я не принадлежу себе - ты должна бы это понимать, как никто другой. Как бы я ни горевал за тебя, как бы ни горевал я сам, я не могу уехать из Рима в разгар важнейшего конгресса. Я - помощник его святейшества Папы.      Она отшатнулась, ошеломленная, возмущенная, потом покачала головой и чуть улыбнулась, словно какой-то неодушевленный предмет вдруг вздумал не подчиниться ее воле; потом вздрогнула, провела языком по пересохшим губам и решительно выпрямилась в кресле.      - Значит, ты любишь моего сына как родного, Ральф? А что бы ты сделал для родного сына? Вот так бы и сказал матери его, твоего родного сына, - нет, мол, извините, я очень занят, у меня нет времени? Мог бы ты сказать такое матери собственного сына?      Глаза Дэна и все же не такие, как у Дэна. Смотрят на нее растерянно, беспомощно, и в них - безмерная боль.      - У меня нет сына, - говорит он, - но меня многому научил твой сын, и среди многого другого - как бы это ни было тяжко, превыше всего ставить мой первый и единственный долг - долг перед всемогущим Богом.      - Дэн и твой сын, - сказала Мэгги.      Ральф широко раскрыл глаза, переспросил тупо:      - Что?      - Я сказала: Дэн и твой сын тоже. Когда я уехала с острова Матлок, я была беременна. Отец Дэна не Люк О'Нил, а ты.      - Это.., это.., не правда!!      - Я не хотела, чтобы ты знал, даже сейчас не хотела. Неужели я стану тебе лгать?      - Чтобы вернуть Дэна? Возможно, - еле выговорил он. Мэгги поднялась, подошла к его креслу, обитому красной парчой, взяла худую, пергаментную руку в свои, наклонилась и поцеловала кардинальский перстень, от ее дыхания блеск рубина помутился.      - Всем, что для тебя свято, Ральф, клянусь: Дэн - твой сын. Люк не был и не мог быть его отцом. Клянусь тебе его смертью.      Раздался горестный вопль, стон души, вступающей во врата ада. Ральф де Брикассар качнулся из кресла и сник на пунцовом ковре, словно в алой луже свежепролитой крови, и зарыдал, обхватив голову руками, вцепившись пальцами в волосы, лица его не было видно.      - Да, плачь! - сказала Мэгги. - Плачь, теперь ты знаешь! Справедливо, чтобы хоть один из родителей был в силах проливать по нем слезы. Плачь, Ральф! Двадцать шесть лет у меня был твой сын, и ты даже не понимал этого, даже не умел разглядеть. Не видел, что вы с ним похожи, как две капли воды! Моя мать знала с первой же минуты, едва он родился, а ты никогда не понимал. У него твои руки и ноги, твое лицо, твои глаза, твое сложение. Он весь в тебя, только волосы другого цвета. Теперь понимаешь? Когда я послала его сюда к тебе, я написала: "Возвращаю то, что украла", - помнишь? Но мы оба украли, Ральф. Мы украли то, что ты по обету отдал Богу, и обоим пришлось расплачиваться.      Она опять села в кресло, безжалостная, беспощадная, и смотрела на поверженного страданием человека в алой сутане.      - Я любила тебя, Ральф, но ты никогда не был моим. Все, что мне от тебя досталось, я у тебя вынуждена была красть. Дэн был моя добыча, только его я и сумела у тебя взять. И я поклялась, что ты никогда не узнаешь, поклялась, что не дам тебе случая отнять его у меня. А потом он сам, по собственной воле, предался тебе. Он называл тебя истинным пастырем. Вот над чем я вдосталь посмеялась! Но ни за что на свете я не дала бы тебе в руки такое оружие - знать, что он твой сын. Если б не то, что сейчас. Если б не то, что сейчас! Только ради этого я тебе и сказала. А впрочем, теперь, наверно, все неважно. Теперь он уже не мой и не твой. Он принадлежит Богу.      Кардинал де Брикассар нанял в Афинах частный самолет; втроем он, Мэгги и Джастина проводили Дэна домой, в Дрохеду - молча сидели в самолете живые, молча лежал в гробу тот, кому ничего больше не нужно было на этой земле.      Я должен отслужить эту мессу, совершить погребальную службу по моем сыне. Сын мой, плоть от плоти моей. Да, Мэгги, я тебе верю. Едва я немного опомнился, я поверил бы и без той твоей страшной клятвы. Витторио знал с первой же минуты, как увидел нашего мальчика, а в глубине души я и сам, должно быть, знал. Когда за розовыми кустами засмеялся наш мальчик, я услышал твой смех.., но он поднял голову и посмотрел на меня моими глазами, какими они у меня были в невинную пору детства. Фиа знала. Энн Мюллер знала. Но не мы, мужчины. Мы не стоили того, чтобы нам сказали. Так думаете вы, женщины, и храните свои тайны, и мстите нам за унижение, за то, что Господь не создал и вас по своему образу и подобию. Витторио знал, но молчал, ибо в нем слишком много от женщины. Великолепная месть.      Читай же молитву, Ральф де Брикассар, шевельни губами, сотвори крестное знамение, напутствуй по-латыни душу усопшего. Он был твой сын. Ты любил его больше, чем любил его мать. Да, больше! Потому что он был повторением тебя самого, только лучше, совершеннее.      In Nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti1...      В церкви полно народу; здесь все, кто только мог приехать. Целыми семьями - Кинги, О'Роки и Дэвисы, Пью, Маккуины и Гордоны, Кармайклы и Хоуптоны. И все Клири, и все дрохедские. Надежда рухнула, свет померк. Перед ними, в большом свинцовом гробу, сплошь осыпанном розами, покоится преподобный Дэн О'Нил. Почему всякий раз, как приезжаешь в Дрохеду, цветут розы? Октябрь на дворе, весна в разгаре. Немудрено, что цветут розы. Самое время.      Sanctus... Sanctus... Sanctus2...      Знай, врата рая отворятся тебе. Мой Дэн, прекрасный мой сын. Так лучше. Не хотел бы я, чтобы ты стал таким, как я. Не знаю, для чего я говорю над тобой эти слова. Ты в этом не нуждаешься, никогда не нуждался. То, чего я мучительно доискивался, давалось тебе само. И не ты несчастлив - несчастны мы, те, кто остался. Пожалей нас и помоги нам, когда настанет и наш час.      Ite, Missa est... Requiescant in pace3...      По лугу, мимо призрачных эвкалиптов, и роз, и перечных деревьев, на кладбище. Спи спокойно, Дэн, ибо только лучшие умирают молодыми. Зачем мы скорбим? Тебе посчастливилось, что ты так рано ускользнул от этой безрадостной жизни. Быть может, это и есть ад - долгий срок земного рабства. Быть может, сужденные нам адские муки мы терпим, когда живем...      День подошел к концу, посторонние после похорон разъехались, свои, дрохедские, точно тени бродили по дому, избегая друг друга; кардинал Ральф вначале взглянул на Мэгги - и не в силах был снова посмотреть ей в лицо. Джастина уехала с младшими Кингами, Боем и Джин, чтобы поспеть на вечерний самолет до Сиднея и потом захватить ночной самолет на Лондон. Ральф не помнил, чтобы хоть раз услышал в этот день ее низкий колдовской голос, встретил взгляд этих странных, очень светлых глаз. С той минуты, когда она встретила его и Мэгги в Афинах, и до тех пор, пока не уехала с молодыми Кингами, она была точно призрак, ни на миг не сбросила маски. Почему она не вызвала Лиона Хартгейма, не попросила его приехать? Уж наверно она знает, как он ее любит, как бы хотел быть с нею в тяжелый для нее час. Мысль эта не раз мелькала у Ральфа и перед отъездом из Рима, и после, но усталый ум не задерживался на ней, и сам он Лиону не позвонил. Странные они люди здесь, в Дрохеде. Не любят ни с кем делить свое горе, предпочитают оставаться наедине со своей болью.      После ужина, к которому никто не притронулся, только Фиа и Мэгги остались с кардиналом в гостиной. Все трое молчали; оглушительно тикали бронзовые часы на мраморной каминной доске, и Мэри Карсон с портрета взглядом бросала через всю комнату безмолвный вызов бабушке Фионы. Фиа и Мэгги сидели рядом на кремовом диване, чуть касаясь плеча плечом; кардинал Ральф не помнил, чтобы когда-нибудь прежде ему случалось видеть их так близко друг к другу. Но они не говорили ни слова, не смотрели ни друг на друга, ни на него.      Он пытался понять, в чем же виноват. Слишком много было всего, вот в чем беда. Гордость, честолюбие, подчас неразборчивость в средствах. И среди всего этого расцвела любовь к Мэгги. Но он не знал главного, чем увенчалась эта любовь. А какая разница, если бы он и знал, что Дэн - его сын? Можно ли было любить мальчика сильней, чем он любил? И разве, знай он, что это его сын, он поступал бы иначе? Да! - кричало его сердце. Нет, - насмехался рассудок.      Он ожесточенно набросился на себя. Глупец! Как было не понять, что Мэгги не способна вернуться к Люку. Как было сразу не понять, кто отец ребенка. Она так гордилась Дэном! Все, что она сумела у тебя взять, вот как сказала она тебе в Риме. Что ж, Мэгги, в нем ты взяла самое лучшее. О Господи, Ральф, как ты мог не признать в нем сына? Ты должен был понять это, когда он пришел к тебе взрослым, если уж не раньше. Она ждала, чтобы ты увидел и понял, ей так мучительно хотелось, чтобы ты увидел, пойми ты это, - и она пришла бы к тебе, приползла на коленях. Но ты был слеп. Ты ничего не желал видеть. Ральф Рауль, кардинал де Брикассар - этот титул, вот что было тебе желанно, желанней, чем она, желанней, чем твой сын. Желанней, чем сын!      В комнате давно уже слышались слабые вскрики, шорохи, шепот, часы тикали в такт его сердцу. А потом уже не в такт. Он сам выбился из ритма. Мэгги и Фиа всплыли, поднялись на ноги, с испуганными лицами плавали они в густом, неощутимом тумане, что-то говорили, а он не слышал. И вдруг понял.      - А - а - а! - крикнул он.      Он почти не сознавал боли, всем существом ощущал только руки Мэгги, что обхватили его, чувствовал, как припал к ней головой.      И все же ему удалось чуть повернуть голову и посмотреть на нее, встретиться с ней глазами. Он пытался выговорить - прости меня, - и увидел, что она давно простила. Она знала, что взяла самое лучшее. А потом он попытался сказать ей какие-то прекрасные слова, которые навек бы ее утешили, но понял, что и это не нужно. Она такая, она все вынесет. Все! И он закрыл глаза, и наконец-то пришло облегчение: Мэгги простила. Часть 7    Джастина. 1965 - 1969    Глава 19      Сидя у себя в Бонне за письменным столом с чашкой утреннего кофе, Лион из газеты узнал о смерти кардинала де Брикассара. Политическая буря, что бушевала уже несколько недель, пошла наконец на убыль, и он настроился было в свое удовольствие посидеть за книгой, предвкушая радость скорой встречи с Джастиной; в последнее время он не получал от нее вестей, но не беспокоился. Это так на нее похоже, она еще отнюдь не готова признать, что накрепко с ним связана.      Но при известии о смерти кардинала мысли о Джастине разом вылетели у него из головы. Десять минут спустя он уже сидел за рулем и гнал свой "мерседес" новейшей марки к автостраде. Несчастному старику Витторио будет так одиноко, а на нем и в лучшую пору лежит тяжкое бремя. Машиной быстрее всего; пока бы он ждал рейсового самолета, пока добирался бы здесь до аэропорта, а там из аэропорта, он уже приедет в Ватикан. И по крайней мере так чем-то занят, что-то зависит от тебя самого - не последнее соображение для человека с характером Лиона Хартгейма.      От кардинала Витторио он узнал обо всем, что случилось, и потрясен был настолько, что поначалу даже не задумался, отчего Джастина его не вызвала.      - Он пришел ко мне и спросил, знал ли я, что Дэн его сын, - произнес слабый голос, а слабые руки все гладили дымчатую шерсть кошки Наташи.      - Что вы ему сказали?      - Сказал, что догадался. Большего я ему сказать не мог. Но какое у него было лицо! Какое лицо! Я не удержался от слез.      - Разумеется, это его и убило. В последний раз, когда я его видел, я так и подумал, что он нездоров, и посоветовал ему показаться врачу, но он только засмеялся.      - На все воля божья. Думаю, я не встречал больше людей с такой истерзанной душой, как у Ральфа де Брикассара. В смерти он обретет покой, которого не находил при жизни.      - А мальчик, Витторио! Какая трагедия!      - Вы думаете? А по-моему, это скорее прекрасно. Я уверен, Дэн встретил смерть с радостью, не удивительно, что Господь не медлил долее и поспешил принять его в лоно свое. Да, я скорблю, но не о Дэне. Скорблю о его матери - вот чьи страдания, должно быть, безмерны! И о его сестре, о дядьях, о бабушке. Нет, о нем я не скорблю. Преподобный отец О'Нил всю свою жизнь сохранял едва ли не совершенную чистоту духа и помыслов. Что для него смерть? - всего лишь вступление в жизнь вечную. Для всех нас этот переход будет не столь легким.      Из своего отеля Лион послал в Лондон телеграмму, но она не должна была выдать его гнев, обиду, разочарование. В ней говорилось только: "Вынужден вернуться в Бонн буду в Лондоне субботу точка почему не сообщила мне люблю Лион".      На столе в его кабинете в Бонне ждало спешное письмо от Джастины и заказной пакет из Рима, как пояснил секретарь, от поверенных кардинала де Брикассара. Этот пакет Лион вскрыл первым - и узнал, что, в придачу к прочим своим многочисленным обязанностям, он, по завещанию Ральфа де Брикассара, становится директором компании "Мичар Лимитед". И еще - попечителем Дрохеды. Он был и раздосадован, и странно растроган - так вот каким способом кардинал говорит ему, что он, Лион, в конце концов оправдал надежды и в годы войны кардинал не напрасно за него молился. Лиону он вручил дальнейшую судьбу Мэгги О'Нил и ее родных. По крайней мере так истолковал это сам Лион: завещание кардинала составлено было в самых сухих деловых выражениях. Да оно и не смело быть иным.      Он кинул эту бумагу к обычной не секретной корреспонденции, требующей немедленного ответа, и распечатал письмо Джастины. Начало холодное, никакого обращения:      "Спасибо за телеграмму. Ты не представляешь, как я рада, что в последнее время мы оказались оторваны друг от друга, мне невыносимо было бы, если б ты очутился рядом. Когда я думала о тебе, у меня была только одна мысль: как хорошо, что ты ничего не знаешь. Наверно, тебе трудно это понять, но я просто не могу тебя видеть. На горе неприятно смотреть. Ливень, и если б ты был свидетелем моего горя, мне нисколько не полегчало бы. Пожалуй, ты скажешь - это лишь доказывает, как мало я тебя люблю. Люби я тебя по-настоящему, меня бы потянуло к тебе, так? А получается все наоборот.      И потому я предпочитаю, чтобы мы раз и навсегда с этим покончили. Мне нечего дать тебе, и я ничего не хочу от тебя. Я усвоила урок, теперь я знаю, как дорог становится человек, если проведешь рядом с ним двадцать шесть лет. Я не вынесу, если придется еще раз пережить такое, а ты ведь сам сказал - помнишь? - или поженимся, или ничего не будет. Вот я и выбираю - пусть не будет ничего.      Я получила письмо от матери, старик кардинал умер через несколько часов после моего отъезда из Дрохеды. Странно. Оказалось, его смерть - большой удар для мамы. Она, конечно, ничего не говорит, но я ведь ее знаю. Хоть убей, не понимаю, почему все вы так его любили - и мама, и Дэн, и ты. Мне он всегда не нравился, по-моему, он был невыносимо елейный. И я не собираюсь отказываться от своего мнения только потому, что он умер.      Ну вот. Вот и все. Я все обдумала. Ливень. Мой выбор сделан, у нас с тобой ничего больше не будет. Всего наилучшего".      Она подписалась, как всегда, крупно, с нажимом - "Джастина", письмо написано было новым фломастером, она так радовалась этому подарку Лиона, орудие как раз по ней - каждый штрих получается такой густой, четкий, решительный.      Лион не стал складывать листок и прятать в бумажник, но и не сжег, а поступил с ним, как со всеми письмами, не требующими ответа - едва успев дочитать, сунул в электрическую машинку - резалку для ненужных бумаг. Он был глубоко несчастен - да, думал он, смерть Дэна разом все оборвала, никакие чувства в Джастине уже не проснутся. Несправедливо это. Он так долго ждал.      На субботу и воскресенье он все же полетел в Лондон, но не затем, чтобы с ней повидаться, хоть он ее увидел. Увидел на сцене, любимой женою Шекспирова мавра. Дездемоной. Потрясающе. Нет, ничего он не может ей дать, чего не дала бы сцена, во всяком случае, не теперь. Вот так, моя умница! Все излей на сцене. ***      Но она не могла все излить на сцене, она была слишком молода, чтобы сыграть Гекубу. Просто лишь на сцене удавалось найти покой и забвение. И она только твердила себе: все пройдет, время исцеляет все раны, - но не верила в это. Почему так больно и ничуть не становится легче? Пока Дэн был жив, она, по правде говоря, не так уж много о нем думала, когда они не бывали вместе, а ведь с тех пор, как они выросли и избрали противоположные, в сущности, призвания, они редко бывали вместе. Но вот его не стало - и в ее жизни разверзлась пропасть, и ничем никогда эту зияющую пропасть не заполнить.      Всего мучительней всякий раз спохватываться на невольном порыве, на мысли - не забыть бы рассказать про это Дэну, вот он посмеется... А так бывает постоянно, и мучение длится, длится без конца. Если бы все, связанное с его смертью, было не так ужасно, быть может, Джастина оправилась бы скорее, но эти чудовищные несколько дней никак не тускнели в памяти. Отчаянно не хватает Дэна, невыносимо опять и опять напоминать себе то, во что невозможно поверить, - Дэн умер, Дэна не вернуть.      И еще: конечно же, она слишком мало ему помогала. Все, кроме нее, видно, думали, что он - совершенство и не ведает тревог, которые мучают других, но она-то знала, его преследовали сомнения, он терзался, воображая, будто ничего он не стоит, не понимал, что видят в нем люди, кроме красивого лица и ладного тела. Бедный Дэн, он никак не мог понять, что его любят за доброту и чистоту. Ужасно вспоминать, что ему уже не поможешь - поздно.      Джастина горевала и о матери. Если смерть Дэна едва не убила меня, каково же маме? Подумаешь об этом - и хоть кричи, беги на край света от мыслей, от воспоминаний. Вставали перед глазами дядья, какие они были в Риме на посвящении Дэна - прямо раздувались от гордости, словно голуби дутыши. Вот это хуже всего - видеть мать и всех дрохедских навсегда безутешными, опустошенными.      Будь честной, Джастина. Если по совести, это ли хуже всего? Не точит ли тебя куда сильней другое? Никак не удается отогнать мысли о Лионе, а ведь этим она предает Дэна. В угоду своим желаниям она отправила Дэна в Грецию одного, а если б поехала с ним, возможно, он остался бы жив. Да, именно так. Дэн погиб оттого, что она, эгоистка, поглощена была Лионом. Брата не вернешь, поздно, но если никогда больше не видеть Лиона, этим можно хоть как-то искупить свою вину, ради этого стоит терпеть и тоску, и одиночество. ***      Так проходили недели, месяцы. Год, два года. Дездемона, Офелия, Порция, Клеопатра. С самого начала Джастина льстила себя надеждой - она держится как надо, ничем не выдает, что мир ее рухнул; она так тщательно следила за тем, чтобы говорить, смеяться, общаться с людьми в точности как раньше. Разве что в одном она переменилась - стала добрее, чужое горе ранило ее теперь, как свое. Но в общем с виду она осталась все той же прежней Джастиной - легкомысленная, порывистая, дерзкая, независимая, язвительная.      Дважды она пыталась заставить себя съездить в Дрохеду навестить своих; во второй раз даже взяла билет на самолет. И каждый раз в последнюю минуту что-нибудь ужасно важное и неотложное мешало поехать, но втайне она знала: подлинная помеха - сознание вины и трусость. Нет сил посмотреть в глаза матери, тогда вся горькая правда неминуемо выйдет наружу, и скорее всего - в бурном взрыве горя, чего она до сих пор умудрялась избежать. Пускай все в Дрохеде, особенно мама, и впредь утешаются верой, что хотя бы с нею, Джастиной, все хорошо, что ее рана все же не опасна. Итак, от Дрохеды лучше держаться подальше. Много лучше. ***      Мэгги поймала себя на том, что вздыхает, и подавила вздох. Если б так не ныли все кости, она оседлала бы лошадь, но сегодня от одной мысли о поездке верхом боль еще усиливается. Как-нибудь в другой раз, когда не так будет мучить артрит.      Она услышала - подъезжает машина, стучит молоток у парадной двери - бронзовая голова барана, доносятся невнятные голоса, голос матери, шаги. Не все ли равно, ведь это не Джастина.      - Мэгги, - позвала Фиа, выглянув на веранду, - у нас гость. Может быть, войдешь в комнаты?      У гостя вид весьма достойный, он не первой молодости, хотя, пожалуй, и моложе, чем кажется. Какой-то ни на кого не похожий, она таких никогда не встречала, вот только чувствуется в нем та же сила и уверенность, какой обладал когда-то Ральф. Когда-то. В далекие, невозвратимые времена.      - Мэгги, это - мистер Лион Хартгейм, - сказала Фиа, отошла к своему креслу, но не села.      - О! - вырвалось у Мэгги, так странно вдруг увидеть того, кто занимал когда-то немалое место в письмах Джастины. Но тут же она вспомнила о приличиях:      - Пожалуйста, садитесь, мистер Хартгейм.      Он тоже смотрел на нее с изумлением.      - Но вы ничуть не похожи на Джастину, - сказал он растерянно.      - Да, мы совсем не похожи. - И Мэгги села напротив него.      - Я вас оставляю, Мэгги, мистер Хартгейм сказал, что ему надо поговорить с тобой наедине. Когда вам захочется чаю, позвони, - распорядилась Фиа и вышла.      - Значит, вы и есть друг Джастины из Германии, - недоуменно сказала Мэгги. Он достал портсигар.      - Вы позволите?      - Да, конечно.      - Не угодно ли и вам, миссис О'Нил?      - Нет, спасибо. Я не курю. - Она расправила складки платья на коленях. - Вы так далеко от родины, мистер Хартгейм. Вас привели в Австралию дела?      Он улыбнулся: что-то она сказала бы, знай она, что он, в сущности, и есть хозяин Дрохеды. Но он не намерен ей это говорить, пускай все здесь думают, что их благополучие зависит от совершенно постороннего человека, которому он поручил роль посредника.      - Пожалуйста, миссис О'Нил, называйте меня просто Лион. - Он произнес свое имя почти как Ливень, как звала его Джастина, и невесело подумал - наверно, эта женщина не скоро станет так непринужденно к нему обращаться, она явно не из тех, что чувствуют себя легко с чужими. - Нет, у меня нету никаких официальных дел в Австралии, но меня привела сюда очень веская причина. Я хотел видеть вас.      - Меня?! - изумилась Мэгги. И, словно чтобы скрыть смущение, тотчас заговорила о другом:      - Мои братья часто вас вспоминают. Вы были так добры к ним, когда они приезжали в Рим на посвящение Дэна. - Имя Дэна прозвучало естественно, без надрыва, словно она нередко его произносила. - Надеюсь, вы погостите у нас несколько дней и повидаетесь с ними.      - Охотно, миссис О'Нил, - с легкостью согласился он. Встреча оборачивалась как-то неожиданно, Мэгги почувствовала себя неловко: чужой человек прямо говорит, что явился за двенадцать тысяч миль только ради того, чтобы повидаться с ней, и, однако, не торопится объяснить, зачем это ему понадобилось. В конце концов он, пожалуй, даже ничего, но почему-то перед ним немного робеешь. Быть может, он вывел ее из равновесия просто оттого, что она таких никогда еще не встречала. Внезапно Джастина представилась ей в совершенно новом свете - ее дочь запросто водит знакомство с такими людьми, как этот Лион Мёрлинг Хартгейм! Впервые Мэгги наконец подумала о Джастине как о равной.      Хоть она и немолода, и совсем седая, а все еще очень красива, думал Лион, встречая ее вежливо-внимательный взгляд; и все же странно, до чего не похожа на Джастину, вот Дэн - тот был вылитый кардинал де Брикассар! Как ей, должно быть, одиноко! И все же ее не так жаль, как Джастину: она явно сумела вновь обрести некоторое душевное равновесие.      - Что Джастина? - спросила Мэгги. Он пожал плечами.      - К сожалению, не знаю. В последний раз мы виделись еще до гибели Дэна.      Мэгги ничем не показала, что удивлена.      - Я и сама после похорон Дэна ее не видела. - Она вздохнула. - Я все надеялась, что она приедет домой, но похоже, она никогда уже не вернется.      Он пробормотал что-то невнятно-утешительное, но Мэгги словно не услышала, продолжала говорить, но как-то по-другому, будто не ему, а самой себе:      - Дрохеда теперь точно приют для престарелых. Нам нужна молодежь, а молодых только и осталась одна Джастина.      Жалости как не бывало. Лион порывисто наклонился к Мэгги, глаза его блеснули.      - Вы говорите о ней так, будто она принадлежит Дрохеде, - сказал он резко. - Предупреждаю вас, миссис О'Нил, вы ошибаетесь!      - Какое у вас право судить, что такое Джастина и где ей место? - вспылила Мэгги. - Вы же сами сказали, что видели ее в последний раз еще когда жив был Дэн, с тех пор два года прошло!      - Да, правда, прошло два года. - Он заговорил мягче, заново ощутив, во что, должно быть, превратилась ее жизнь. Вы мужественно переносите свое горе, миссис О'Нил.      - Вот как? - Она силилась улыбнуться, по-прежнему глядя ему прямо в глаза.      Вдруг ему стало понятней, что, должно быть, нашел в ней кардинал Ральф, почему так ее любил. В Джастине этого нет, но и он ведь не Ральф, он ищет совсем другого.      - Да, вы мужественно все это переносите, - повторил он. Она мгновенно уловила скрытый смысл его слов, болезненно поморщилась. Спросила дрогнувшим голосом:      - Откуда вы знаете про Дэна и Ральфа?      - Догадался. Не беспокойтесь, миссис О'Нил, больше никто ничего не знает. Я догадался потому, что знал кардинала очень давно, задолго до знакомства с Дэном. В Риме все думали, что кардинал - ваш брат, дядя Дэна, но Джастина раскрыла мне глаза в первый же день, когда я ее встретил.      - Джастина? - вскрикнула Мэгги. - Только не Джастина!      Она яростно ударила себя кулаком по колену, Лион наклонился, перехватил ее руку.      - Нет-нет, миссис О'Нил! Джастина понятия ни о чем не имеет, и дай Бог, чтобы она никогда не узнала правду! Поверьте, это была просто нечаянная обмолвка.      - Вы уверены?      - Клянусь.      - Тогда объясните, ради всего святого, почему она не едет домой? Почему избегает меня? Неужели ей так невыносимо меня видеть?      Не только слова, но и смертельная тоска в ее голосе открыли ему, какой пыткой было для нее, что дочь за эти два года ни разу ее не навестила. Задача, что привела его сюда, казалась уже не столь важной, появилась другая: успокоить страхи матери.      - Это моя вина, - решительно сказал он.      - Ваша? - с недоумением переспросила Мэгги.      - Джастина собиралась поехать с Дэном в Грецию и убеждена, что если бы поехала, Дэн остался бы жив.      - Чепуха! - сказала Мэгги.      - Вот именно. Нам с вами совершенно ясно, что это чепуха, а ей - нет. И только вы можете ей это объяснить.      - Я? Вы не понимаете, мистер Хартгейм. Джастина никогда, за всю свою жизнь, не прислушивалась к моим словам. В прежние времена я еще могла хоть как-то на нее повлиять, но теперь об этом и думать нечего. Она даже видеть меня не желает.      Это прозвучало безнадежно, но не униженно.      - Я попалась в ту же ловушку, что и моя мать, - просто, почти сухо продолжала Мэгги. - Дрохеда - это вся моя жизнь.., этот дом, книги... Здесь я нужна, здесь в моем существовании еще есть какой-то смысл. Здесь люди, для которых я - опора. Моим детям я никогда не была опорой. Никогда.      - Вы не правы, миссис О'Нил, будь это правдой, Джастина преспокойно, безо всяких угрызений совести, могла бы приехать домой. Вы недооцениваете ее любовь к вам. Я сказал, что Джастина теперь мучается угрызениями совести по моей вине, это из-за меня она осталась в Лондоне, она хотела быть со мной. Но терзается она из-за вас, а не из-за меня.      От Мэгги дохнуло холодом.      - Она не имеет права терзаться из-за меня! Пускай страдает за себя, если не может иначе, но не за меня! Только не за меня!      - Значит, вы мне верите, что она понятия не имела о Дэне и кардинале?      Ожесточение Мэгги схлынуло, словно он напомнил, что тут еще многое поставлено на карту, о чем она позабыла.      - Да, - ответила она, - я вам верю.      - Я приехал к вам потому, что Джастина нуждается в вашей помощи, но не может вас об этом просить, - сказал Лион. - Вы должны ее убедить, что надо опять жить настоящей полной жизнью.., и не в Дрохеде, у Джастины своя, отдельная жизнь, с Дрохедой никак не связанная.      Он откинулся в кресле, заложил ногу на ногу, снова закурил.      - Джастина сейчас носит некую власяницу, казнит себя и кается в несуществующих грехах. Только вы одна и можете ей это растолковать. Но предупреждаю вас, если вы решите раскрыть ей глаза, она уже не вернется домой, а вот если станет продолжать в том же духе, так, пожалуй, вернется навсегда. Лион чуть помолчал.      - Для женщины с ее характером сцена - еще не все и уже недалек тот день, когда она это поймет. Ей станут нужны близкие люди, и придется выбирать: либо родные и Дрохеда, либо я. - Он улыбнулся, глядя на Мэгги все понимающими глазами. - Но только близкие люди - это для Джастины тоже недостаточно. Если она выберет меня, она может сохранить и сцену, и вот этого преимущества Дрохеда ей не даст. - Теперь он смотрел на Мэгги сурово, как на противника. - Я приехал просить вас постараться, чтобы она выбрала меня. Возможно, мои слова покажутся жестокими, но мне она гораздо нужнее, чем вам.      Но и к Мэгги вернулась обычная твердость.      - Дрохеда тоже не такой плохой выбор, - возразила она. - Вы говорите так, будто на этом для Джастины все кончится, но вы сильно ошибаетесь. Она и сцену сможет сохранить. У нас тут есть отличная любительская труппа. Даже если Джастина выйдет замуж за Боя Кинга - мы с его дедом много лет на это надеемся, - пока она будет в разъездах, о ее детях позаботятся не хуже, чем если бы она вышла за вас. Здесь ее родной дом! Наша здешняя жизнь ей знакома и понятна. Если она выберет Дрохеду, так не вслепую, а прекрасно зная, что ее ждет. А можете ли вы сказать то же самое о жизни, которая ждет ее с вами?      - Нет, - невозмутимо ответил Лион. - Но Джастина среди неожиданностей как рыба в воде. В Дрохеде она задохнется от однообразия.      - Вы хотите сказать, что здесь она будет несчастна.      - Нет, не совсем. Я не сомневаюсь - если она решит вернуться и выйдет за этого Боя Кинга.., кстати, кто он такой?      - Наследник соседнего имения, Бугелы, друг детства Джастины, но хотел бы стать не только другом. Его дед желает этого брака, так сказать, из династических соображений, а я - потому что, на мой взгляд, именно это Джастине и нужно.      - Понимаю. Что ж, если она вернется сюда и выйдет за Боя Кинга, она научится быть счастливой. Но ведь и счастье относительно. Едва ли та жизнь принесет ей такое удовлетворение, какое она нашла бы со мной. Потому что Джастина любит не Боя Кинга, миссис О'Нил, она любит меня.      - Тогда она выбрала очень странный способ доказывать свою любовь, - заметила Мэгги и позвонила, чтобы подали чай. - И потом, мистер Хартгейм, я уже говорила, вы переоцениваете мое влияние на дочь. Джастина никогда ни в грош не ставила мои слова и тем более - мои желания.      - Вы умная женщина, - сказал Лион. - Вы и сами знаете, что можете повлиять на нее, если захотите. Единственная моя просьба - подумайте о том, что я сказал. Не торопитесь, время терпит, и я тоже человек терпеливый и умею ждать.      - Тогда вы просто музейная редкость, - улыбнулась Мэгги.      Больше ни он, ни она об этом не заговаривали. Хартгейм провел в Дрохеде неделю и все время держался просто как гость, хотя Мэгги чувствовала - он старается, чтобы она поняла, что он за человек. Братьям он очень по душе, это ясно - едва на выгонах прослышали о его приезде, все они собрались на Главной усадьбе и оставались дома, пока он не уехал обратно в Германию.      И Фионе он тоже по душе; глаза отказываются ей служить, и она больше не ведет отчетность Дрохеды, но ум у нее по-прежнему ясный, ни намека на дряхлость. Минувшей зимой, достигнув глубокой старости, умерла во сне миссис Смит - и, не желая навязать Минни и Кэт, тоже далеко не молоденьким, но еще полным сил, новую экономку, Фиа передала дочери все книги и счета, а сама довольно успешно стала справляться с обязанностями миссис Смит. Не кто-нибудь, а Фиа первая поняла, что Лион - свидетель той жизни Дэна, которая была неведома никому из дрохедских, и попросила рассказать про эти последние годы. Лион охотно согласился и очень быстро увидел, что обитатели Дрохеды вовсе не избегают говорить о Дэне, напротив, рады услышать каждый новый рассказ о нем, каждую мелочь.      А Мэгги, сохраняя маску учтивости, не могла забыть о том, что сказал ей Лион, ее преследовал предложенный им выбор. Она давно уже потеряла всякую надежду на то, что Джастина вернется - и вдруг он почти поручился за такую возможность и даже признал, что Джастина может здесь быть счастливой. И еще за одно она безмерно ему благодарна: он избавил ее от вечного неотвязного страха, что Джастина каким-то образом узнала, кем приходился Дэну Ральф.      Но что до брака с Лионом.., непонятно, как подтолкнуть Джастину на то, чего она, судя по всему, не желает. Или сама она, Мэгги, не желает понять, как это сделать? Теперь уже она никак не против него, но, разумеется, его счастье не так ей дорого, как благополучие дочери и всех дрохедских и самой Дрохеды. Главное - так ли необходим этот Лион для будущего счастья Джастины? Хоть он и заявил, будто Джастина его любит, Мэгги что-то не припоминала ни единого слова дочери, из которого можно бы понять, что Лион так же много значит для нее, как значил когда-то Ральф для Мэгги.      - Надо полагать, рано или поздно вы с Джастиной увидитесь, - сказала она Лиону, отвозя его в аэропорт. - Я предпочла бы, чтобы вы не говорили ей об этой вашей поездке в Дрохеду.      - Как вам угодно. Я только прошу вас, подумайте о том, что я тогда сказал, и не торопитесь.      Но, повторяя эту свою просьбу, он невольно почувствовал, что Мэгги извлекла из его приезда много больше, чем он сам.      В середине апреля, когда минуло два с половиной года после смерти Дэна, Джастину охватило неодолимое желание увидеть что-то еще, кроме бесконечных городских улиц и угрюмых бесчисленных толп. В ясный день, когда солнце еще не грело, но в воздухе ласково повеяло весной, каменный центр Лондона вдруг стал невыносим. И она отправилась на метро в Кью-Гарденс, очень довольная тем, что нынче вторник и парк будет почти безлюден. В этот вечер она не играет, незачем бояться усталости и можно бродить по глухим тропинкам, пока держат ноги.      Разумеется, парк был ей хорошо знаком. Всякого, кто приехал из Дрохеды, Лондон радует своими великолепными цветниками и клумбами, но Кью-Гарденс - парк совсем особенный. Прежде она с апреля по октябрь ходила сюда постоянно, ведь что ни месяц тут можно любоваться иными цветами.      Середина апреля - ее любимая пора: время желтых нарциссов и азалий, и все деревья тоже в цвету. И есть там один уголок, милей и уютней которого, пожалуй, немного найдется на свете, - здесь Джастина уселась прямо на еще не просохшей земле, чтобы в одиночестве наглядеться на всю эту прелесть. Сколько хватает глаз, тянется сплошной ковер золотистых нарциссов; посередине этой массы кивающих желтых колокольчиков высится миндальное дерево, ветви его отяжелели от цветов и плавными изгибами клонятся к земле, словно белые водопады цветенья, изящные и недвижные, как на японской картине. Покой. Так трудно его найти.      Она запрокинула голову, пытаясь запечатлеть в памяти совершенную красоту цветущего миндаля среди зыблющегося золотого моря, и вдруг картину нарушило нечто далеко не столь прекрасное. Не кто иной как Лион Мёрлинг Хартгейм собственной персоной осторожно шагает меж нарциссов, коренастую фигуру защищает от холодного ветерка неизбежное немецкое кожаное пальто, солнце отсвечивает в посеребренных сединой волосах.      - Ты застудишь почки, - сказал он, снял пальто и расстелил на земле подкладкой кверху, так, чтобы они оба могли сесть.      - Как ты меня отыскал? - спросила Джастина, передвигаясь на край, подбитый коричневым шелком.      - Миссис Келли сказала мне, что ты поехала сюда. Остальное несложно. Шел, шел - и нашел.      - И воображал, наверно, что я одурею от радости и кинусь тебе на шею?      - Ну и как? Рада?      - Верен себе - вечно отвечаешь вопросом на вопрос. Нет, я не рада тебя видеть, Ливень. Я думала, что сумею от тебя отделаться.      - Не так-то просто отделаться от хорошего человека. Как ты живешь?      - Нормально.      - Оправилась от всего, что было?      - Нет.      - Что ж, этого следовало ждать. Но я начал понимать, что, раз уж ты от меня отказалась, гордость нипочем не позволит тебе сделать первый шаг к примирению. А у меня, herzchen, хватает мудрости понять, что гордость - не лучший спутник одинокой жизни.      - Не воображай, будто ты выставишь ее за дверь и займешь ее место, Лион, предупреждаю, в качестве спутника жизни ты мне не нужен.      - Ты мне тоже больше не нужна в этом качестве. Этот мгновенный, без запинки, ответ раздосадовал Джастину, но она изобразила на лице облегчение.      - Честно?      - А иначе неужели, по-твоему, я вытерпел бы такую долгую разлуку с тобой? В этом смысле ты была для меня временным увлечением, но я по-прежнему дорожу твоей дружбой, и мне тебя не хватало как близкого друга.      - Ох, Ливень, и мне тоже!      - Вот и хорошо. Значит, как друга ты меня принимаешь?      - Конечно!      Он откинулся на пальто, заложил руки за голову, лениво улыбнулся Джастине.      - Сколько тебе лет, тридцать? В этом несуразном костюме ты больше похожа на девчонку. Может быть для чего другого я тебе и не нужен, Джастина, но уж как судья и советник по части уменья одеваться просто необходим.      Она засмеялась.      - Признаться, в те времена, когда ты в любую минуту мог ко мне как с неба свалиться, я больше следила за своей наружностью. Но если мне тридцать, так и ты уже не юноша, тебе, должно быть, все сорок, не меньше. Теперь разница уже не кажется такой огромной, правда? А ты похудел. Ты здоров, Лион?      - Я ведь не был толстым, только плотным, потому от вечного сиденья за письменным столом и не раздался вширь, а, наоборот, усох.      Джастина тоже улеглась на пальто, повернулась на живот, с улыбкой совсем близко заглянула ему в лицо.      - Как славно опять тебя видеть. Ливень! Ты один умеешь не давать мне потачки.      - Бедная ты, бедная. Кстати, ты ведь теперь богатая женщина?      - Деньгами? - Джастина кивнула. - Странно, что кардинал де Брикассар оставил свои деньги мне. То есть он все завещал нам поровну, мне и Дэну, но ведь по закону я - единственная наследница Дэна. - Невольная судорога исказила ее лицо. Она поспешно отвернулась и сделала вид, будто разглядывает какой-то единственный нарцисс в золотистом море, пока не почувствовала, что опять сумеет сладить со своим голосом. - Знаешь, Ливень, я дорого бы дала, чтоб понять, что связывало этого кардинала с нашей семьей. Кто он нам был, друг, и только? Тут что-то загадочное, больше, чем простая дружба. А что - не знаю. Очень хотелось бы знать.      - Незачем. - Лион поднялся, протянул ей руку. - Идем, herzchen, я угощу тебя ужином в любом месте, где, по-твоему, достаточно любопытных глаз заметят, что некая рыжая австралийская актриса и некий германский министр заключили мир. Моя репутация шалопая и донжуана сильно пострадала с тех пор, как ты дала мне отставку.      - Полегче на поворотах, мой друг. Меня больше не называют рыжей австралийской актрисой, теперь, когда я создала незабываемый образ Клеопатры, я - роскошная, великолепная английская актриса с тициановскими волосами. Или, может быть, вам не известно, сэр, что критики именуют меня самой экзотической Клеопатрой за последние десятилетия?      И она расправила плечи, угловато согнула руки, выставив кисти, точь-в-точь изображение на египетских фресках.      Глаза Лиона весело блеснули.      - Экзотической? - с сомнением переспросил он.      - Да, экзотической! - решительно подтвердила Джастина. ***      Кардинала Витторио уже не было в живых, и Лион теперь не так часто бывал в Риме. Вместо этого он ездил в Лондон. Поначалу Джастина была в восторге и ничего не загадывала сверх предложенной им дружбы, но проходили месяцы. Лион ни словом, ни взглядом не напоминал о былых отношениях, и ей понемногу становилось досадно, а чем дальше, тем сильней не по себе. Опять и опять она уверяла себя, что и не думает начинать все сначала - нет, с этим покончено, ничего такого она вовсе не желает. И она не впускала в сознание образ того, другого Лиона, так успешно забытый, что он возникал снова только в предательских снах.      Первые месяцы после гибели Дэна были ужасны, тянуло кинуться к Лиону, ощутить его рядом телом и душой, ведь только позволить - и он будет с нею, и так трудно противиться этой тяге. Но не могла она позволить, позвать: заслоняя его лицо, перед нею стояло лицо Дэна. Нет, это было правильно - отказаться от него, бороться с собою, затоптать в себе каждую искорку влечения к нему. Время шло, и казалось - он навсегда ушел из ее жизни и тело ее погрузилось в какое-то оцепенение, в спячку, а ум послушно все позабыл.      Но теперь, когда Лион вернулся, становилось день ото дня трудней. Джастину так и подмывало спросить - помнит ли он все, что было между ними.., неужели он мог забыть?! Она-то, разумеется, со всякими этими чувствами покончила, но приятно было бы узнать, что он - не покончил; понятно, при условии, что "эти чувства" означают для него Джастину и только Джастину.      И все это завиралыцина. Ничуть не похоже, чтобы душу или тело Лиона иссушала безответная любовь, и он не проявляет ни малейшего желания воскресить прошлое. Он хотел ее дружбы, радуется, что они опять друзья. Вот и пре красно! Она и сама этого хотела. Только.., неужели он мог забыть?! Нет, невозможно.., но, черт его побери, вдруг он и вправду забыл!      В тот вечер, когда мысли Джастины приняли такой оборот, она играла леди Макбет как-то особенно яростно, совсем не похоже на обычную свою трактовку этой роли. Потом провела почти бессонную ночь, а наутро пришло письмо от матери, и у нее стало совсем смутно и неспокойно на душе.      Мэгги теперь писала не часто, долгая разлука сказалась на них обеих, а уж если приходили письма, то какие-то безжизненные, натянутые. А это было совсем другое, в нем слышался голос надвигающейся старости, сквозь ничего не значащие фразы, будто вершина айсберга, проступили на поверхность два-три слова глубоко скрытой усталости. Джастине это очень не понравилось. Старость. Мама - и старость?!      Что же там происходит, в Дрохеде? Может быть, мама старается скрыть какое-то несчастье? Может быть, больна бабушка? Или кто-то из дядей? Или, не ровен час, сама же мама? Вот уже три года она никого из них не видела, с ней-то, с Джастиной О'Нил, за это время ничего не случилось, а там, у них - мало ли что могло случиться за три года! У нее жизнь скучная, однообразная, но это совсем не значит, что и у других все застыло на месте и ничего не меняется.      Вечер у Джастины свободный, и "Макбета" в этом сезоне надо будет играть еще только один раз. День тянется нескончаемо, вечером предстоит ужин с Лионом, но и это сегодня не радует. Эта наша дружба выдохлась, бессмысленно все и ни к чему, думала Джастина, натягивая на себя платье того самого оранжевого цвета, который Лион терпеть не мог. Старый брюзга с допотопными вкусами! Мало ли что ему там не нравится, пускай терпит ее такую, какая есть. Джастина взбила оборки на низком корсаже, обтянувшем мальчишески худощавый торс, встретилась взглядом со своим отражением в зеркале и сердито усмехнулась. Подумаешь, буря в стакане воды! Ведешь себя как пустейшая дамочка, сама же эту породу больше всего презираешь. Должно быть, все очень просто. Выдохлась, надо встряхнуться, переменить обстановку. Слава Богу, моей леди Макбет скоро конец. Но что же все-таки с мамой?!      Лион все больше времени проводит в Лондоне, только диву даешься, с какой легкостью он носится из Бонна в Лондон и обратно. Конечно, если в твоем распоряжении личный самолет, это упрощает дело, но все-таки, наверно, утомительно.      - Чего ради ты так часто приезжаешь со мной повидаться? - ни с того ни с сего спросила она. - Газетные сплетники всей Европы тобой за это восхищаются, а я, признаться, начинаю подозревать, что я для тебя просто предлог бывать почаще в Лондоне.      - Это верно, иногда я пользуюсь тобой как ширмой, - преспокойно согласился Лион. - По правде сказать, благодаря тебе я давно уже кое-кому втирал очки. Но встречаться с тобой не такой тяжелый труд, ведь это мне приятно. - Темные глаза его пытливо смотрели в лицо Джастине. - Ты сегодня какая-то очень тихая, herzchen. Тебя что-то тревожит?      - Да нет, не очень. - Джастина поковыряла ложкой сладкое и отодвинула, не притронувшись. - Так только, пустяк, глупость. Мы с мамой больше не переписываемся раз в неделю.., так давно не видались, что и писать друг другу уже не о чем.., но сегодня от нее пришло какое-то странное письмо. Совсем на нее не похожее.      Сердце у него упало; что и говорить, Мэгги долго думала, но чутье подсказывает ему - она начинает действовать, и первый ход не в его пользу. Она решила отыграть дочь, вернуть ее, чтобы Дрохеда не осталась без наследника.      Он потянулся через стол, взял Джастину за руку; к зрелости она стала красивее, подумал он, несмотря на это ужасное платье. На лице уже чуть-чуть намечаются морщинки и придают этому лицу озорного мальчишки достоинство, которого прежде так не хватало, выдают своеобразный и сильный характер, - характера-то и прежде, конечно, было не занимать. Но подлинная ли это, глубинная зрелость или только видимость? Вот в чем главная беда с Джастиной, сама она даже не желает заглянуть вглубь.      - Твоей матери очень одиноко, herzchen, - сказал он, сжигая свои корабли. Значит, вот чего хочет Мэгги, так может ли он и дальше считать ее не правой, а правым себя? Она - мать, уж наверно она лучше знает собственную дочь.      - Да, пожалуй. - Джастина нахмурилась. - Но у меня такое чувство, что тут еще что-то кроется. Ведь ей, должно быть, многие годы жилось очень одиноко, почему же вдруг возникло что-то новое? Я никак не пойму, в чем тут дело, Ливень, может быть, от этого мне особенно тревожно.      - Мне кажется, ты забываешь, - она ведь стареет. Должно быть, для нее становится мучительно многое, с чем она раньше справлялась без особого труда. - Взгляд Лиона вдруг стал отрешенным, словно он напряженно, сосредоточенно думал совсем не о том, что говорил. - Джастина, три года назад она потеряла единственного сына. Ты думаешь, время лечит? А по-моему, чем дальше, тем больней. Она потеряла его, а теперь наверняка думает, что и ты для нее потеряна. Ты ведь даже ни разу не съездила повидаться с ней.      Джастина зажмурилась.      - Я поеду. Ливень, поеду! Честное слово, поеду, и очень скоро! Конечно, ты прав, ты всегда прав. Никогда не думала, что заскучаю по Дрохеде, а последнее время что-то стала думать о ней с нежностью. Как будто и правда я с ней кровно связана.      Лион вдруг посмотрел на часы, хмуро улыбнулся.      - Извини, пожалуйста, herzchen, но сегодня я тоже воспользовался тобой как ширмой. Мне очень неприятно, что я не могу проводить тебя до дому, но меньше чем через час надо встретиться с неким весьма важным деятелем в одном сверхсекретном месте, и поехать туда придется на своей машине, за рулем которой сидит трижды проверенный сверхнадежный Фриц.      - Сверхтаинственный Лион! - весело поддразнила Джастина, стараясь не выдать, что огорчена. - Теперь понятно, почему вдруг мне надо кататься на такси! Меня-то вполне можно доверить и таксисту, а вот судьбы Общего рынка - ни в коем случае, так, что ли? Ладно, не нужны мне ни такси, ни твой трижды проверенный Фриц, вот возьму и поеду просто на метро. Время еще детское. - Она подняла безучастную руку Лиона, прижалась к ней щекой и вдруг поцеловала. - Ох, Лион, не знаю, что бы я без тебя делала!      Лион сунул руку в карман, поднялся, повернулся и другой рукой отодвинул стул Джастины, давая ей встать.      - Я тебе друг, - сказал он. - На то и друзья, чтоб без них нельзя было обойтись.      Но едва они расстались, по дороге Джастина вновь невесело задумалась, и озабоченность эта быстро перешла в совершенное уныние. Сегодня впервые он заговорил о чем-то более или менее личном - и разговор свелся к тому, что, по его мнению, ее мать страшно одинока, стареет, и Джастине надо бы поехать домой. Навестить маму, сказал он, а на самом деле, кажется, считает, что надо вернуться совсем. А значит, какие там чувства он ни питал к ней в прошлом, они и впрямь - прошлое, и у него нет никакой охоты все это воскрешать.      Прежде ей и в мысль не приходило, что она могла стать для него докукой и помехой, частицей прошлого, которую он не прочь бы похоронить в благопристойной безвестности где-нибудь в Дрохеде или вроде того, - а вдруг?.. Но тогда зачем девять месяцев назад он опять вошел в ее жизнь? Пожалел ее? Или считал, будто он ей чем-то обязан? Или решил, что в память Дэна надо как-то подтолкнуть ее к матери? Он ведь очень любил Дэна, и как знать, о чем они говорили во время тех долгих встреч в Риме, когда ее с ними не было? Может быть, Дэн просил Лиона о ней заботиться, вот он и заботится. Выждал для верности, чтоб быть спокойным, что она не выставит его за дверь, и опять заявился, чтобы исполнить то, что он там пообещал Дэну. Да, очень похоже на правду. Ясно же, он больше ее не любит. Чем бы она его прежде ни привлекала, давным-давно всему пришел конец; и потом, она ведь чудовищно с ним обращалась. Сама виновата, больше никто!      От этой мысли она горько расплакалась, потом кое-как совладала с собой - хватит дурака валять! - долго ворочалась с боку на бок и взбивала подушку в напрасных попытках заснуть, потом отчаялась, попробовала, лежа в постели, читать какую-то пьесу. Через несколько страниц слова предательски слились, поплыли перед глазами, и как ни пыталась Джастина, прибегая к старой, привычной уловке, загнать отчаяние в самый дальний угол сознания, оно все-таки обрушилось на нее всей тяжестью. Наконец, когда в окна просочился поздний, мутный лондонский рассвет, она подсела к письменному столу; зябко, вдалеке на улицах рычат моторы, тянет сыростью, во рту горечь. И вдруг подумалось: а ведь Дрохеда - это чудесно! Чистейший воздух, тишина, которую нарушают только голоса природы. Покой.      Она взяла один из своих фломастеров и принялась за письмо к матери, и, пока писала, слезы высохли.      "Я все-таки надеюсь, что ты понимаешь, почему после смерти Дэна я ни разу не была дома, - писала она. - Но что бы ты обо мне ни думала, я знаю, ты будешь довольна, что я собираюсь раз и навсегда исправить ошибку.      Да, вот именно. Я возвращаюсь домой совсем, мама. Ты была права, пришло время, когда я затосковала по Дрохеде. Порезвилась, попрыгала и увидела - пустое это и мне ни к чему. Что же, так весь век и мотаться по сцене? А кроме сцены тут для меня и вовсе ничего нет. Хочется чего-то верного, надежного, неизменного, все это воплощено в Дрохеде, и потому я возвращаюсь домой. Хватит с меня воздушных замков. Как знать, может, я выйду замуж за Боя Кинга, если он еще не раздумал, и, наконец, сделаю в жизни что-то полезное, к примеру, нарожаю новых фермеров для нашей Северо- западной равнины. Я устала, мама, так устала, сама не знаю, что говорю, и нет у меня сил выложить на бумаге все, что чувствую.      Ладно, попытаюсь справиться с этим в другой раз. С леди Макбет покончено, роль на будущий сезон у меня еще не подобрана, и я никого в театре не подведу, если теперь откланяюсь. В Лондоне актрис хоть пруд пруди, Клайд в два счета найдет мне замену, а тебе ведь некем меня заменить, правда? Извини, что мне понадобился тридцать один год жизни, чтобы это понять.      Пожалуй, до меня и посейчас еще не дошло бы, если б не помог Лион, но он умница, весьма проницательный малый. Хоть он с тобой и не знаком, но, похоже, понимает тебя куда лучше, чем я. Правда, говорят, со стороны виднее. Во всяком случае, он со стороны отлично все видит. Мне он опротивел, вечно следит за мной со своих олимпийских высот. Наверно, воображает, будто это его долг перед Дэном, или что-то такое ему обещал, каждый раз сваливается ко мне как снег на голову, надоело; хотя в конце концов я поняла, что это я ему надоела. А если я благополучно вернусь в Дрохеду, все его долги и обещания отменяются, правда? По крайней мере, пускай спасибо скажет, что ему не придется больше летать из-за меня в Лондон.      Как только улажу туг все дела, напишу, когда меня ждать. А пока не забывай, что я хоть и по-своему, не по-людски, тебя люблю".      Она подписалась, против обыкновения, не размашисто, почти так же аккуратно подписывались когда-то обязательные послания домой под орлиным взором суровой монахини. Джастина сложила листки, сунула в конверт авиапочты, надписала адрес. И по дороге в театр, где вечером в последний раз играли "Макбета", отослала.      И сразу же начала готовиться к отъезду. Клайд, услыхав такую новость, разогорчился до того, что закатил настоящую истерику, от которой Джастину бросило в дрожь, однако наутро круто переменил фронт и ворчливо, но добродушно сдался. Переуступить квартиру, которую она снимала близ Черинг-Кросс, оказалось проще простого - квартал модный, охотников сразу нашлось множество, телефон звонил каждые пять минут, и под конец Джастина просто переложила трубку с рычага на стол. Миссис Келли, которая прибирала квартирку с тех давних времен, когда Джастина только-только поселилась в Лондоне, грустно бродила среди хаоса ящиков и стружек, оплакивая свою судьбу, и украдкой опять клала трубку на рычаг в робкой надежде: вдруг позвонит кто-нибудь, кого Джастина слушается, и уговорит ее остаться.      И среди всей этой суматохи действительно позвонил некто, кого Джастина слушалась, но не затем, чтобы уговорить ее остаться; Лион даже не знал, что она уезжает. Он только попросил ее взять на себя обязанности хозяйки, он дает у себя в доме на Парк-лейн званый ужин.      - Какой дом на Парк-лейн? - изумилась Джастина.      - Видишь ли, Англия все деятельней участвует в Европейском экономическом сообществе. И я провожу здесь столько времени, что удобней обзавестись в Лондоне каким-то pied-a-terre4, вот я и снял дом на Парк-лейн, - объяснил Лион.      - Вот негодяй! Какого же черта ты секретничал? И давно у тебя этот дом?      - Около месяца.      - И ты мне в тот раз загадывал какие-то дурацкие загадки и ничего не сказал?! Черт тебя возьми совсем! - Она даже запиналась от злости.      - Я хотел тебе сказать, но уж очень забавно ты вообразила, что я все время летаю взад-вперед, слишком велик был соблазн еще немножко поводить тебя за нос. - В голосе Лиона слышался смех.      - Убить тебя мало! - сквозь зубы процедила Джастина, на глаза ее навернулись слезы.      - Нет-нет, herzchen! Пожалуйста, не сердись! Помоги мне принять гостей и осматривай мое новое жилище, сколько душе угодно.      - Ну, конечно, самый подходящий случай - в сопровождении тысячи других гостей! Ты что, боишься остаться со мной вдвоем? Кого ты, собственно, опасаешься, себя или меня?      - Ты будешь не гостья, - ответил он на первую половину ее гневной речи. - Ты будешь хозяйка, это совсем не одно и то же. Так поможешь мне?      Тыльной стороной кисти Джастина утерла слезы.      - Ладно, - буркнула она в трубку.      Она никак не ждала, что будет так хорошо и весело: дом оказался просто прелесть, а сам Лион в наилучшем настроении, которым поневоле заразилась и Джастина. Она явилась в подобающем случаю, хотя, на его вкус, немного слишком ярком наряде, и в первую секунду он невольно поморщился, поглядев на это ослепительно розовое шелковое платье, но тотчас взял ее под руку и до появления гостей провел по всему дому. И потом целый вечер был безупречен, на глазах у всех держался с нею так естественно, непринужденно, что она чувствовала себя и нужной, и желанной. Гости сплошь были важные персоны, ей даже не хотелось думать о том, какие политические решения должны принимать эти люди. Самые заурядные люди. Тем хуже.      - Это бы еще ничего, будь хоть в одном из них какая-то искра, что-то от значительной личности, - сказала Джастина Лиону, когда все разошлись; она рада была случаю побыть с ним вдвоем и только спрашивала себя, скоро ли он отправит ее восвояси. - Знаешь, как в Наполеоне или Черчилле. Если уж человек стал государственным деятелем, наверно, не вредно считать себя избранником судьбы. А ты веришь, что ты - избранник судьбы?      Лион поморщился.      - Хорошо бы немного обдуманней выбирать слова, когда задаешь вопросы немцу, Джастина. Нет, я не считаю себя избранником судьбы, и это очень плохо, когда политик такое о себе возомнит. Может быть, в редчайших случаях оно и верно, хотя я сильно в этом сомневаюсь, но в основном большинстве такие люди навлекают и на себя, и на свою страну неисчислимые бедствия.      Джастине вовсе не хотелось с этим спорить. Важно было как-то завязать разговор, а перевести его не слишком резко на другое уже проще.      - А их жены довольно разношерстная компания, правда? - заметила она простодушно. - Почти все выглядели еще менее пристойно, чем я, хоть ты и не одобряешь ярко- розовые платья. Миссис Как-бишь-ее еще туда-сюда, а миссис Как-тебя - ничтожество, не отличить от обоев, но миссис Динозавриха просто мерзость. Непостижимо, как муж ее выносит? Нет, мужчины ужасно бездарно выбирают себе жен!      - Джастина!! Когда ты научишься запоминать фамилии? Еще спасибо, что ты мне отказала, хороша бы вышла из тебя жена для политика. Я ведь слышал, как ты бормотала и мычала и не могла сообразить, кого как зовут. Кстати, очень многие мужья мерзких жен недурно преуспевают, а очень многие мужья прекраснейших жен отнюдь не преуспели. В конечном счете это неважно, все решают качества самого человека. Очень мало кто из них женится по чисто политическим соображениям.      По-прежнему он умеет поставить ее на место, и это все так же обидно; чтобы Лион не увидел ее лица, она, словно бы шутя, низко, на восточный лад поклонилась ему, потом уселась на ковре.      - Не сиди на полу, Джастина!      Но она не встала, а вызывающе поджала ноги и прислонилась к стене возле камина, поглаживая кошку Наташу. Оказывается, после смерти кардинала Витторио Лион взял к себе его любимицу и, видно, очень к ней привязан, хотя она уже старая и довольно капризная.      - Говорила я тебе, что уезжаю насовсем в Дрохеду? - спросила вдруг Джастина.      Лион как раз открывал портсигар; крупные руки его не дрогнули, не приостановились, он спокойно достал сигарету.      - Ты прекрасно знаешь, что не говорила, - сказал он.      - Значит, теперь говорю.      - Давно ты это решила?      - Пять дней назад. Надеюсь уехать в конце этой недели. Чем скорей, тем лучше.      - Понятно.      - Это все, что ты можешь мне сказать?      - Что ж тут еще говорить? Ну, разумеется, я желаю тебе счастья и удачи, как бы ты ни поступала, - произнес он уж до того невозмутимо, что Джастина поморщилась.      - Ладно, и на том спасибо, - беспечно отозвалась она. - А разве ты не рад, что я больше не буду въедаться тебе в печенки?      - Ты вовсе не въедаешься мне в печенки, - был ответ. Джастина оставила в покое Наташу, взяла кочергу и принялась свирепо ворошить перегоревшие поленья в камине; они с шорохом рухнули кучкой легких раскаленных угольев, мгновенным фейерверком взметнулись искры - и жар, пышущий от камина, разом спал.      - Наверно, в нас живет демон разрушения, всегда хочется переворошить огонь. Это лишь ускоряет конец. Но какой красивый конец, правда, Ливень?      Но Лиона, видно, не занимало, что происходит с огнем, когда его переворошат, он только спросил:      - Так, значит, уже в конце недели? Ты времени даром не теряешь.      - К чему откладывать?      - А как же сцена?      - Меня уже тошнит от сцены. Да мне там после леди Макбет и делать нечего.      - Ох, довольно ребячиться, Джастина! Когда ты несешь такой вздор, я готов тебя поколотить. Сказала бы просто, что театр больше тебя не привлекает и ты соскучилась по дому.      - Хорошо, хорошо, хорошо!!! Считай как тебе угодно, черт подери! Просто я легкомысленна, как всегда. Извини за резкость! - Она вскочила. - Где мои туфли, черт бы их побрал? Куда девалось мое пальто?      Появился Фриц, подал туфли и пальто и отвез ее домой. Лион извинился, что не может сам ее проводить, у него еще много дел, но потом долго сидел с Наташей на коленях у разведенного заново огня и, судя по его лицу, поглощен был чем угодно, только не делами. ***      - Что ж, - сказала Мэгги матери, - надеюсь, мы поступили правильно.      Фиа, щурясь, посмотрела на нее и кивнула.      - Да, я уверена. С Джастиной беда в том, что она просто не способна сама принять такое решение, поэтому у нас не осталось выбора. Приходится решать за нее.      - Не слишком приятно разыгрывать роль Господа Бога. Я-то, думается, знаю, чего ей на самом деле надо, но даже если б я могла сказать ей это напрямик, она бы все равно увильнула от ответа.      - Гордость в крови у всех Клири, - слабо улыбнулась Фиа. - Вдруг вылезает в тех, от кого ничего такого и не ждешь.      - Брось, тут не одни Клири! Я всегда подозревала, что тут есть кое-что и от Армстронгов. Но Фиа покачала головой.      - Нет. Почему бы я ни сделала то, что сделала, гордость тут была ни при чем. В старости тоже есть смысл, Мэгги. Она дает нам перед смертью передышку, чтобы мы успели сообразить, почему жили так, а не иначе.      - Если мы сперва не впадем в детство и не перестанем вообще что-либо соображать, - сухо заметила Мэгги. - Тебе это, правда, не грозит. И мне, надеюсь, тоже.      - Может быть, старческое слабоумие дается как милость тем, кто не в силах посмотреть в лицо своему прошлому. А тебе покуда рано ручаться, что ты не впадешь в детство. Подожди еще годиков двадцать, тогда видно будет.      - Еще двадцать лет! - с испугом повторила Мэгги. - Так страшно долго!      - Ну, это ведь было в твоей воле - сделать эти двадцать лет не столь одинокими, правда? - заметила Фиа, не отрываясь от вязанья.      - Да. Только овчинка выделки не стоила, мама. Правда? - сказала Мэгги с едва уловимой ноткой сомнения в голосе, постукивая головкой старинной вязальной спицы по письму Джастины. - Довольно я трепыхалась в нерешительности. С тех самых пор, как приезжал Лион, все тянула, надеялась, - может, и не придется ничего делать, может, все решится без меня. Но он был прав. В конце концов это легло на меня.      - Ну, согласись, без меня тоже не обошлось, - возразила уязвленная Фиа. - Конечно, после того, как ты немножко обуздала свою гордость и рассказала мне, что происходит.      - Да, ты мне помогла, - мягко сказала Мэгги. Тикали старинные часы; все так же проворно мелькали в двух парах рук черепаховые вязальные спицы.      - Скажи, мама, - спросила вдруг Мэгги, - почему тебя сломила именно смерть Дэна? Ни из-за Фрэнка, ни из-за папы и Стюарта так не было.      - Сломила? - Фиа опустила спицы; вязала она и теперь не хуже, чем во времена, когда видела превосходно. - О чем ты говоришь?      - Ну, это ведь тебя совсем убило.      - Меня и тогда каждый раз убивало, Мэгги, Но я была моложе, и у меня хватало сил лучше это скрывать. И разум был потверже. Вот как у тебя теперь. Но Ральф знал, что со мной сделалось, когда погибли папа и Стюарт. Ты была еще девчонкой и не понимала. - Она чуть улыбнулась. - Знаешь, Ральфом я восхищалась. Он был такой.., необыкновенный. Совсем как Дэн.      - Да, правда. А я не знала, что ты это понимаешь, мама.., то есть какие они оба по природе своей. Чудно. Ты для меня загадка, мама, темный лес. Столько в тебе всякого, чего я не знаю.      - Надо надеяться! - усмехнулась Фиа. Руки ее все еще праздно лежали на коленях. - Так вот, вернемся к главному - если ты сумеешь сейчас помочь Джастине, значит, твои беды тебя научили большему, чем мои - меня. Я не позаботилась о тебе, как советовал Ральф. Ни о чем не хотела думать, только вспоминать... А ведь у тебя и выбора все равно нет. Только воспоминания и остаются.      - Что ж, когда боль немного притупится, и воспоминания утешают. Разве не так? Двадцать шесть лет у меня был Дэн, и я приучила себя к мысли, что, наверно, все к лучшему, наверно, он избежал какого-нибудь совсем уже страшного испытания, такого, что и не вынес бы, сломился. Как Фрэнк, только от чего-то другого. Есть немало такого, что хуже смерти, мы с тобой обе это знаем.      - И ты совсем не ожесточилась? - спросила Фиа.      - Сначала - да, а потом ради них я себя переломила. Фиа опять принялась за вязанье.      - Значит, после нас никого не останется, - тихо сказала она. - И не будет больше Дрохеды. Ну, напишут про нее несколько строчек в книгах по истории, и приедет в Джилли какой-нибудь серьезный молодой человек, станет разыскивать и расспрашивать всех, кто еще что-то помнит, и напишет о Дрохеде книжку. Последнее из громадных землевладений Нового Южного Уэльса. Но читатели никогда не поймут, что это было на самом деле, просто не смогут понять. Для этого надо было разделить ее судьбу.      - Да, - сказала Мэгги (она ни на минуту не переставала вязать), - для этого надо было разделить ее судьбу. ***      В дни, когда Джастина была вне себя от потрясения и горя, прощальное письмо к Лиону далось ей без особого труда и даже доставило какое-то жестокое удовольствие, ведь она тогда наносила ответный удар: я мучаюсь, так мучайся же и ты. Но на сей раз Лион поставил себя не в такое положение, чтобы можно было письменно дать ему отставку. Итак, не миновать ужина в их излюбленном ресторане. Он не пригласил ее к себе в дом на Парк-лейн, это ее огорчило, но не удивило. Ну, разумеется, он даже прощаться намерен под благосклонным надзором верного Фрица. Уж конечно, он не намерен рисковать.      Впервые за все годы она постаралась одеться по его вкусу; видно, бесенку, что неизменно подстрекал ее щеголять в оранжевых оборках, пришлось, отругиваясь, убраться восвояси. Лион предпочитал строгий стиль, а потому Джастина надела длинное, до полу, платье шелкового трикотажа - темно-красное, матовое, с закрытым воротом и длинными узкими рукавами. К нему - широкое колье из витой золотой нити с гранатами и жемчужинами и такие же браслеты. Но что за несносные волосы! Никакого сладу с ними, и никак не угодишь Лиону. Подкраситься больше обычного, чтоб не так заметно было, какое у нее расстроенное лицо. Вот так. Сойдет, лишь бы он не стал слишком присматриваться.      Он как будто и не присматривался, во всяком случае не спросил - устала она или, может быть, ей нездоровится, даже ни слова не сказал о том, какое нудное занятие укладывать чемоданы. Совсем на него не похоже. Он был уж до того на себя не похож, что Джастине стало казаться - наступает конец света.      Она старалась, чтобы ужин проходил славно и весело, пускай потом в письмах будет о чем вспоминать, но Лион и не думал ей помочь. Если б можно было внушить себе, что просто он огорчен ее отъездом, тогда бы еще ничего. Но и это ей не удавалось. Явно не то у него настроение. Какой-то он отсутствующий, будто сидишь с плоскостным изображением, вырезанным из бумаги, и оно только и ждет, чтоб подул ветерок и унес его куда-нибудь от нее подальше. Точно Лион с ней уже простился и эта встреча совершенно лишняя.      - Ты получила ответ от матери? - вежливо осведомился он.      - Нет, да, по совести говоря, и не жду. Она, верно, от радости все слова растеряла.      - Хочешь, Фриц завтра отвезет тебя в аэропорт?      - Нет, спасибо, могу доехать и на такси, - нелюбезно ответила Джастина. - Не хочу тебя лишать его услуг.      - У меня завтра весь день разные заседания, так что, уверяю тебя, Фриц мне не понадобится.      - Я же сказала, возьму такси! Лион поднял брови.      - Незачем повышать голос, Джастина. Поступай как хочешь, я спорить не стану.      Он больше не называл ее herzchen; в последнее время она все реже слышала это давно привычное ласковое слово, а сегодня Лион не произнес его ни разу. До чего унылый, гнетущий получился вечер! Хоть бы он скорей кончился! Джастина поймала себя на том, что смотрит на руки Лиона и пытается вспомнить их прикосновение - и не может. Зачем жизнь так запутана и так скверно устроена, зачем это нужно, чтобы случалось вот такое, как с Дэном?! Быть может, именно от мысли о Дэне ей стало совсем уж невыносимо тяжко, ни минуты больше не высидеть, и она оперлась ладонями на ручки кресла.      - Пойдем отсюда, если не возражаешь. У меня отчаянно разболелась голова.      На перекрестке у проулка Джастины Лион помог ей выйти из машины. Велел Фрицу объехать квартал и вернуться за ним и учтиво, как чужую, взял ее под руку. Под леденящей лондонской моросью они медленно шли по каменным плитам, шаги отдавались гулким эхом. Мрачные, одинокие шаги, точно на кладбище.      - Итак, мы прощаемся, Джастина, - сказал Лион.      - Во всяком случае, пока, - бодро откликнулась Джастина. - Это же не навек. Я изредка буду наезжать в Лондон, и, надеюсь, ты когда-нибудь выберешь время навестить нас в Дрохеде.      Он покачал головой.      - Нет, Джастина. Это прощанье навсегда. Думаю, мы больше не нужны друг другу.      - То есть это я больше не нужна тебе. - Она выдавила из себя довольно правдоподобный смешок. - Ничего, Ливень! Можешь меня не щадить, я стерплю!      Он наклонился, поцеловал ее руку, выпрямился, поглядел ей в глаза, улыбнулся и пошел прочь.      На коврике у двери ждало письмо от матери. Джастина нагнулась, подняла письмо, тут же кинула сумочку, пальто, сбросила туфли и прошла в гостиную. Тяжело села на какой-то ящик, закусила губу и минуту-другую задумчиво, с недоумением и жалостью разглядывала великолепную поясную фотографию Дэна, снятую на память о дне его посвящения в сан. Вдруг заметила, что пальцами босых ног безотчетно гладит свернутый ковер из шкур кенгуру, досадливо поморщилась, порывисто встала.      Пройтись на кухню - вот что ей сейчас требуется. И она прошла на кухню, достала банку растворимого кофе и сливки из холодильника. Наливала холодную воду из крана и вдруг замерла, широко раскрытыми глазами обвела кухню, будто видела ее впервые. Пятна и царапины на обоях, щеголеватый филодендрон в корзинке, подвешенной к потолку, стенные часы - черный котенок виляет маятником-хвостом и ворочает глазами, провожая беспечно убегающие минуты. На грифельной доске крупно выведено: не забыть щетку для волос. На столе - карандашный набросок, недели три назад она нарисовала Лиона. И пачка сигарет. Джастина закурила, поставила на огонь воду для кофе и заметила, что в кулаке все еще зажат смятый конверт - письмо матери. Можно и прочитать, пока греется вода. Подсела к кухонному столу, щелчком сбросила на пол карандашный портрет Лиона и поставила на него ноги. Вот так-то. Лион Мёрлинг Хартгейм! Больно ты мне нужен, важная шишка, чиновничья душа, немецкая колбаса в кожаном пальто. Так, значит, я тебе уже без надобности, да? Ну и ты мне без надобности!      "Дорогая моя Джастина, - писала Мэгги. - Несомненно, ты, по своему обыкновению, все решала сгоряча, но я надеюсь, что мое письмо дойдет вовремя. Если что-нибудь в моих последних письмах оказалось причиной такого скоропалительного решения, пожалуйста, извини. У меня и в мыслях не было подтолкнуть тебя на такое сумасбродство. Наверно, мне просто захотелось толики сочувствия, но я вечно забываю, что ты очень уязвима и только с виду толстокожая. Да, конечно, мне очень одиноко, до ужаса. Но ведь если ты и вернешься домой, этим ничего не поправить. Подумай немножко - и поймешь, что это правда. Чему поможет твой приезд? Не в твоей власти ни вернуть мне то, что я потеряла, ни возместить утрату. И потом, это ведь не только моя утрата, но и твоя, бабушкина, всех. Ты, кажется, вообразила, что в чем-то виновата? Сильно ошибаешься. Подозреваю, ты вздумала вернуться потому, что каешься и хочешь что-то такое искупить. Это все гордость и самонадеянность, Джастина. Дэн был не дитя малое, а взрослый человек. Не забудь, я-то его отпустила. Дай я себе волю, как ты, я бы до тех пор кляла себя за то, что позволила ему жить, как он хотел, пока не угодила бы в сумасшедший дом. Но я себя не кляну. Никто из нас не Господь Бог - правда, у меня было больше возможностей в этом убедиться, чем у тебя.      Возвращаясь домой, ты приносишь мне в жертву свою жизнь. Я не желаю такой жертвы. Никогда не желала. И сейчас ее не приму. Жизнь в Дрохеде не по тебе и всегда была не по тебе. Если ты еще не разобралась, где твое настоящее место, сядь-ка прямо сейчас и задумайся всерьез. Право, иногда ты ужасно туго соображаешь. Лион очень милый человек, но я что-то никогда ни в одном мужчине не встречала такого бескорыстия, какое тебе в нем мерещится. Ради Дэна он о тебе заботится, как бы не так! Пора стать взрослой, Джастина!      Родная моя, свет померк. Во всех нас погас некий свет. И ничем, ничем ты тут не можешь помочь, неужели сама не понимаешь? Не стану притворяться, будто я вполне счастлива, этим я только оскорбила бы тебя. Да и невозможно для человека полное счастье. Но если ты думаешь, что мы здесь с утра до ночи плачем и рыдаем, ты глубоко ошибаешься. В нашей жизни есть и радости, и едва ли не самая большая - что для тебя свет в нас еще горит. А свет Дэна погас навсегда. Пожалуйста, Джастина, милая, постарайся с этим примириться.      Конечно же, приезжай в Дрохеду, мы будем тебе очень-очень рады. Но - не насовсем. Ты не будешь счастлива, если тут останешься. Мало того, что незачем тебе приносить такую жертву, - она была бы еще и напрасной. Если ты, актриса, оторвешься от театра хотя бы на год, это будет тебе слишком дорого стоить. Так что оставайся там, где твое настоящее место, где ты всего полезнее".      Как больно. Словно в первые дни после смерти Дэна. Та же напрасная, бесплодная, неотвратимая боль. То же мучительное бессилие. Да, конечно, я ничем не могу помочь. Ничего нельзя поправить, ничего.      Что за свист? Это кофейник кипит. Тише, кофейник, тише! Не тревожь мамочку! Каково это - быть единственным ребенком своей мамочки, а, кофейник? Спроси Джастину, она-то знает. Да, Джастина хорошо знает, что значит быть единственным ребенком. Но я - не тот ребенок, который ей нужен, несчастной, увядающей, стареющей женщине на далекой овцеводческой ферме. Ох, мама, мама... Неужели ты думаешь, будь это в человеческих силах, я бы не поменялась? Моя жизнь взамен его жизни, новые лампы взамен старых, вернуть бы волшебный свет... Как несправедливо, что умер Дэн, а не я... Она права. Если я и вернусь в Дрохеду, этим Дэна не вернешь. Свет угас, и мне его не зажечь снова. Но я понимаю, что она хочет сказать. Мой свет еще горит в ней. Но возвращаться в Дрохеду не надо.      Дверь ей открыл Фриц, на сей раз не в щегольской темно-синей форме шофера, а в щегольской утренней форме дворецкого. Улыбнулся, церемонно поклонился, старомодно, на истинно немецкий манер щелкнув каблуками, и Джастина вдруг подумала - может быть, он и в Бонне исполняет двойные обязанности.      - Скажите, Фриц, вы всего лишь скромный слуга герра Хартгейма или его страж и телохранитель? - спросила она, отдавая ему пальто.      - Герр Хартгейм у себя в кабинете, мисс О'Нил, - был бесстрастный ответ.      Лион сидел, чуть наклонясь вперед, и смотрел в огонь, Наташа спала, свернувшись на ковре перед камином. Когда отворилась дверь, он поднял глаза, но ничего не сказал и, видно, ничуть не обрадовался.      Джастина пересекла комнату, опустилась на колени и уткнулась лбом в колени Лиона.      - Ливень, я так виновата, - прошептала она. - Мне нет прощенья за все эти годы.      Он не встал на ноги и не поднял ее, но опустился рядом с нею на колени.      - Это чудо, - сказал он. Джастина улыбнулась ему.      - Ты ведь не разлюбил меня, правда?      - Конечно, нет, herzchen.      - Наверно, я ужасно тебя мучила.      - Не в том смысле, как ты думаешь. Я знал, что ты меня любишь, и я ждал. Я всегда верил, что терпеливый в конце концов непременно побеждает.      - И решил дать мне самой во всем разобраться. И ни капельки не испугался, когда я сказала, что уезжаю домой в Дрохеду, правда?      - Еще как испугался! Появись на горизонте другой мужчина, это бы меня мало беспокоило. Но Дрохеда - грозный соперник. Нет, я очень испугался.      - Ты знал, что я уеду, еще раньше, чем я тебе сказала, правда?      - Клайд проболтался. Позвонил мне в Бонн, спрашивал, не могу ли я как-нибудь тебя удержать, и я сказал, пускай поддакивает тебе хотя бы неделю-другую, а я попробую что-нибудь сделать. Не ради него, herzchen. Ради себя. Я не столь бескорыстен.      - Вот и мама так говорит. А этот дом! Ты его завел уже месяц назад?      - Нет, и он вообще не мой. Но ведь ты будешь и дальше работать в театре, так что дом в Лондоне нам нужен, и я узнаю, нельзя ли купить этот. Конечно, если он тебе по душе. Я даже предоставлю тебе отделать его заново, только дай слово - не в розовых и оранжевых тонах!      - Какой же ты хитрец! Почему было просто не сказать, что ты меня все еще любишь? Мне так этого хотелось!      - Нет. Все было ясно, как день, ты могла увидеть сама - и должна была увидеть сама.      - Боюсь, я безнадежно слепа. Ничего я толком не вижу, непременно надо, чтобы кто- то мне помог. Это мама наконец заставила меня раскрыть глаза. Сегодня вечером я получила от нее письмо, она пишет, чтобы я не приезжала домой.      - Твоя мама - удивительный человек.      - Так я и знала, что ты с ней познакомился, Ливень.., когда это было?      - Около года назад, я ездил повидать ее. Дрохеда великолепна, но это не для тебя, herzchen. Тогда я поехал, чтобы попытаться помочь твоей маме это понять. Ты не представляешь, как я рад, что она поняла, хотя едва ли я сумел что-то ей толком объяснить.      Джастина тронула пальцами его губы.      - Я слишком неуверенна в себе, Ливень. Всегда в себе сомневалась. И, может, никогда не перестану сомневаться.      - Нет, herzchen, не надо! Мне никто больше не нужен. Только ты. И всему свету это известно уже сколько лет. Но слова о любви бессмысленны. Я мог кричать тебе, что люблю, тысячу раз в день, и все равно ты бы сомневалась. Вот я и не говорил о своей любви, Джастина, я ею жил. Как ты могла сомневаться в чувствах своего самого верного рыцаря? - Он вздохнул. - Что ж, по крайней мере, это исходит не от меня. Надеюсь, тебе и впредь будет достаточно слова твоей мамы.      - Пожалуйста, не говори так! Бедный мой Ливень, видно, я исчерпала даже твое неистощимое терпенье. Не огорчайся, что это мама все мне втолковала. Это совсем, совсем не важно! На коленях смиренно прошу прощенья.      - Слава Богу, смирения хватит разве что на сегодняшний вечер, - сказал Лион повеселее. - Завтра же ты про него забудешь.      И ее понемногу отпустило: самое трудное позади.      - Что мне больше всего в тебе нравится - нет, что я больше всего в тебе люблю - это что ты не даешь мне потачки, и я никогда не могла с тобой поквитаться.      Его плечи вздрогнули от беззвучного смеха.      - Тогда смотри на будущее с этой точки зрения, herzchen. Живя со мною под одной крышей, ты, пожалуй, найдешь способ давать мне сдачи. - Он стал целовать ее лоб, щеки, глаза. - Ты мне нужна такая, как ты есть, Джастина, только такая. Я не хочу, чтоб исчезла хоть одна веснушка с твоего лица, чтоб изменилась хоть одна клеточка в мозгу.      Она обвила руками шею Лиона, с наслаждением запустила пальцы в его густую гриву.      - Ох, знал бы ты, как мне хотелось потрепать тебя за волосы! Никак не могла забыть, до чего это приятно! ***      Телеграмма гласила:      "Только что стала миссис Лион Мёрлинг Хартгейм точка обвенчались в Ватикане точка получили благословение самого папы точка вот это свадьба восклицательный запозданием приедем возможно скорее на медовый месяц постоянно жить будем Европе точка целую всех Лион тоже точка Джастина".      Мэгги положила телеграмму на стол, широко раскрытыми глазами она смотрела на море осенних роз за окном. Благоухание роз, жужжанье пчел среди роз. И еще - гибискус, перечные деревья и призрачные эвкалипты, и по ним высоко вьется бугенвиллея. Как хорош сад, как полон жизни. Всегда бы смотреть, как пробиваются ростки, как все достигает расцвета, меняется, увядает.., и появляются новые ростки, неустанно вершится тот же вечный круговорот.      Пора проститься с Дрохедой. Давно пора. Пусть круговорот возобновят новые люди. Я сама так устроила свою судьбу, мне некого винить. И ни о единой минуте не жалею.      Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет ее кинуться на острие и умереть с песней. В тот миг, когда шип пронзает ей сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поет, поет до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвется дыхание. Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, - мы знаем. Мы понимаем. И все равно - грудью на тернии. Так будет всегда. Конец.      1 In Nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti... - во имя отца и сына и святого духа (лат.)  >>>      2 Sanctus... Sanctus... Sanctus... - свят.., свят.., свят... (лат.)  >>>      3 Ite, Missa est... Requiescant in pace... - идите, месса окончена... да почиют в мире (лат.)  >>>      4 Pied-a-terre - пристанище (фр.)  >>> Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения