Название книги носит несколько идиоматический характер, потому как из содержания сразу становится очевидным, что речь идет не столько о ментальных исследованиях как таковых, сколько о попытке теоретико-методологического осмысления глубинных оснований менталитетов современных глобальных политических миров^[1], которых, по мнению С. Хантингтона, уже в 1990 году было «с полдюжины»^[2].

Каждый из этих миров в политическом взаимодействии демонстрирует весьма специфические, инвариантные и унифицированные установки сознания и инструменты мышления, отстаивает свои религиозные доктрины и исконные верования, системы ценностей и традиции, манифестирует свои политические и глобально-политические устремления.

Ментальные исследования как системное изучение политического менталитета масс людей и правящих элит предполагают всестороннее раскрытие его сущности и базовых структур, форм их проявления и связи, а также его интегративное описание, деятельное понимание и релевантное отражение в текстах. Здесь, конечно, может возникнуть вопрос: кому и зачем это нужно? Собственно говоря, актуальность изучения менталитетов в их целостности и взаимосвязи в современной миросистеме определяется тем, что это знание дает дополнительные возможности осведомленного, по И. Валлерстайну, взаимодействия с миром политики^[3]. Для операторов политики — это дополнительный ресурс рефлексивного проектирования не только стратегий сотрудничества или управления конфликтами, но и желаемого будущего государства^[4].

Менталитет как понятие становится широко известной и довольно популярной новацией гуманитарного знания с конца ХХ века и получает в научном мире общепризнанный междисциплинарный статус. В нашей стране менталитет в обыденной жизни стал таким же привычным, как термины «суверенитет», «нейтралитет», «паритет», «университет» и проч.

Концепт менталитета является репрезентативным выразителем инаковости, своеобразия и уникальности психологических качеств, морально-этических принципов, нравственных, духовных и религиозных ценностей этносов, наций и культурно-цивилизационных общностей. В свое время К.Г. Юнг, размышляя о проблемах психической жизни людей, высказал мысль о том, что сознание есть условие возможности бытия^[5]. Обращаясь к смыслу этой философической метафоры, беру на себя смелость определить менталитет как условие возможности бытия в его своеобразии и уникальности.

Базовыми структурными элементами политического менталитета являются преобладающие в той или иной общности установки мышления, веры, воли, подсознательного и сверхсознательного, которые определяют характерные типы повседневного, социального, правового, экономического и политического поведения, свойственные как религиозным, так и секулярным группам.

Вместе с тем концепт менталитета включает в свой состав разнообразие широких и узких тем и понятий, которые в совокупности дают многоохватную картину той или иной общности.

Так, отечественные и зарубежные исследователи акцентируют внимание на том, что феномен менталитета выражается в национальном языке, проявляется в идентичности, соединенности устойчивых когнитивных особенностей и веры, образе мышления, своеобычной системе образов, представлений и умонастроений, установках сознания, специфике восприятия, стереотипах, особом способе мироощущения и мировосприятия.

Это еще и самобытный психический склад, и темперамент, идеалы, мифы, традиции и обычаи, ментальные репрезентации культуры, национальные особенности народа, матрица его духовно-религиозной жизни, своеобразие мотивационной сферы, устойчивых поведенческих моделей и т.д. Посредством операционализации этих и других конструктов изучается феномен менталитета, а также проводятся сравнительные ментальные исследования.

При относительно непродолжительной истории ментальных исследований глобальных политических миров мы открыли для себя, например, что, во-первых, ментально структурированные политические ориентации оказывают влияние на политическое поведение их носителей на индивидуальном, групповом и массовом уровне. Во-вторых, объединение людей в политические партии, союзы и сообщества происходит на основе идентичности, которая является одной из базовых ментальных конструкций. В-третьих, ментально-догматическими причинами определяются типы политической экспансии, виды, способы и принципы отстаивания интересов в политике. В-четвертых, догмат о тотальной универсальности политической доктрины либерализма, насаждаемый посредством ментально-политической экспансии англо-саксонского мира, является утопией конца XX — начала XXI века. В-пятых, образование государств, интеграция их в политические блоки, экономические сообщества и военные союзы осуществляются на устойчивых ментально-догматических основаниях, модификация или разрушение которых ведет к фрустрированию идентичности субъектов политики и последующей потере ими политической субъектности.

Этими и другими гипотезами, находками и открытиями концептуальный и методологический ресурс, а также эвристические возможности понятия политического менталитета не исчерпываются. Оно стало востребованным методологическим инструментом для перспективных разработок не только в политических науках, но и в других областях человеческой деятельности.

Монография состоит из четырех частей. В первой части представлен краткий исторический очерк о первых исследователях менталитета в политической психологии и политологии, после чего рассматривается проблема политического менталитета в его связи с психологическими исследованиями феномена веры. Рассматривается соотношение сознания и менталитета в фокусе политико-психологических исследований, теоретический и методологический потенциал концепта «менталитет». Раскрывается содержание и значение феномена сверхсознания как условия формирования политического менталитета. В этой связи попрежнему весьма актуальной научной проблемой остается феномен веры, ее общепсихологический и системообразующий статус в становлении и развитии культур и цивилизаций. Вера является необходимым условием любой сколько-нибудь сложно организованной деятельности^[6].

В научном плане психология веры занимает место чрезвычайно важной междисциплинарной категории, и одним из принципов ее изучения стал многоплановый подход^[7]. Менталитет, вырастая из веры, проявляется в разуме, чувстве, мотивационно-волевых качествах, бессознательных установках каждого отдельного члена общества на основе общности языка, традиций, истории, культуры и ценностей. Вера является сложным, многофункциональным феноменом с множественностью проявлений, пронизывающих и охватывающих все стороны человеческого бытия.

Господствующая в том или ином обществе религиозная вера, считал А. Тойнби, служит не только основой его культуры, его мировидения, его духа, но в научном плане является важнейшим критерием выделения той или иной цивилизации^[8]. Через несколько десятилетий, уже в конце ХХ века, С. Хантингтон, развивая идеи выдающегося британца, заявил о том, что с культурно-исторической точки зрения из всех объективных факторов, определяющих цивилизацию, наиболее важным является религия, и основные цивилизации в человеческой истории отождествляются с великими религиями мира^[9]. Рассмотрение проблемы политического менталитета с точки зрения его связи с феноменом религиозной веры открывает новые возможности в ментальных исследованиях и дает простор для дальнейших научных изысканий по ряду направлений.

Перспективным направлением ментально-политических исследований является концепция полиментальности профессора В.Е. Семенова как отражение феномена множественности менталитетов в их сложном взаимодействии: от совместимости и индифферентности до острого противостояния. Идея полиментальности имеет эвристическое и методологическое значение в изучении сложносоставных обществ и групп. Она дает возможность научного познания ментально-идентичностных координат российской реальности.

Обращение к истории генезиса и развития понятия «менталитет» позволяет выделить в нем три этапа. Первый этап — имплицитный. Он характеризуется тем, что термин «менталитет» еще не встречается в научной литературе. Исследователи пользуются такими понятиями, как «этническое сознание», «национальный характер», «душа народа», «духовный склад», «дух народа» и др.

Второй этап уже связан с введением понятия в научный оборот в начале ХХ века и последующим его широким распространением в научном сообществе, художественной литературе, публицистике и в живом разговорном языке. В этот период понятие менталитета начинает приобретать в системе гуманитарных наук интегративную функцию, играя роль своего рода собирательной силы по отношению к понятиям, отражающим самобытность и уникальность культуры различных субъектов.

Начало третьего, нынешнего этапа исследований феномена менталитета приходится на 80–90-е годы ХХ века и связано с переходом от противоборства двух идеологических систем в холодной войне к фундаментальному цивилизационному противостоянию глобальных политических миров, конфликтное взаимодействие которых проявляется в первую очередь в антагонизме их ментально-политических идентичностей. Принципиальное значение третьего этапа состоит в том, что операторы глобальной политики самонадеянно рассматривают менталитеты всех существующих в мире политических образований, включая и Россию, не только как объект изучения, но и как пластичный предмет политической модификации средствами ментально-догматической экспансии.

Задача разработки универсальной структуры политического менталитета, как и проблема уточнения содержания этого понятия, в настоящее время остается открытой. Она может иметь различные построения, которые определяются как целями и задачами исследования, так и теоретико-методологической и мировоззренческой позицией исследователя.

Во второй части предпринята попытка анализа методологических оснований изучения менталитетов глобальных политических миров. Из трех исходных положений — принципов историз ма, субъектности и догматического принципа — рассматривались только два последних. Принцип субъектности является основанием для всестороннего научного осмысления характера деятельности политиков в пространстве политических процессов во всей их сложности и многомерности. В практическом плане концепт субъекта является ключевым методологическим инструментом анализа и прогнозирования тенденций активности политических руководителей, властных элит, государств и их объединений. Политическая субъектность как интегрирующий фактор политической практики обусловлен психологическими процессами, которые характеризуются диалектическим единством трех динамических структурных элементов — самосознания, самодетерминации и самопроектирования, объединенных концептом фундаментальной субъектной триады. Последняя обладает потенциалом диагностирования, дифференциации и систематизации субъектного статуса различных политических субъектов.

Политическая субъектность государств, союзов и блоков опирается на глубинные теоцентрические ментально-догматические основания, которые складывались в течение длительного исторического времени под влиянием монотеистических религиозных систем. В современном глобальном пространстве при всем многообразии государств действует весьма ограниченное количество ментально единых политических субъектов, представленных как отдельными государствами, так и блоками стран, которые образуют субъектный полюс глобальных политических миров. Так, восточное христианство и западное христианство в лице католичества и протестантизма, а также основных направлений последнего как монотеистические системы определяют типы политической субъектности доминантных политических миров. Внутри каждого из этих миров относительно автономно в течение тысячелетий существует первый в истории человечества субъектный мир иудаизма. При этом в ряду монотеистических менталитетов исламский политический менталитет субъектным не является. Важно также заметить, что в современных государствах Запада в последние десятилетия набирает силу тенденция антропоцентрической, либерально-догматической секулярной активности, которая исторически произрастает из протестантизма^[10].

На другом полюсе современного глобального мира находятся адогматические миры Дальнего Востока, Юго-Восточной Азии, Южной Азии и значительной части Африканского континента, которые в течение тысячелетий формировались на основе автохтонных политеистических верований, преданий и обычаев. Их политическая деятельность зиждется на древних языческих национальных традициях и определяется адаптивно-подражательным модусом политического мышления и поведения, в силу чего эти культурно-цивилизационные образования представляют собой бессубъектные политические миры^[11].

Основное внимание в настоящей части работы уделено концептуальному анализу догматического принципа, который ранее практически не разрабатывался ни в психологических, ни в политических науках. Именно поэтому здесь раскрыто его психологическое содержание и сделан акцент на его методологическом значении как для политико-психологических, политологических, так в целом и для гуманитарных исследований. Показана эволюция понятия догмы (догмата) в историческом, правовом, философском, теологическом, политологическом и психологическом аспектах. Выявлено психологическое содержание, механизмы и функции закона контекста и его соотношение с догматическим принципом. Сформулирован тезис о догмах как доминантной контекстуальной системе и как основании для формирования парадигм политического мышления. Догмы обладают интегративным свойством, являются фактором социализации и ментализации, формируют устойчивые модели мира и стереотипные представления в сознании политических масс. Преодоление догматической генерализации сознания и возможность перехода политических субъектов к инновационному, проектному мышлению осуществляется посредством рефлексии как надситуативного, метасистемного уровня организации деятельности^[12]. В психологических исследованиях глобальных политических миров методологический потенциал и эвристический ресурс концепта догмы / догмата позволяет осуществлять исследования глубинных основ как национальных менталитетов, так и менталитетов культурно-цивилизационных систем.

Третья часть содержит пять разделов, которые пока не отражают всего спектра политических менталитетов современного мира — эта работа еще ждет своего продолжения. Рассмотрение опыта политико-психологического моделирования глобальных политических менталитетов предваряет пояснение концептов «моделирование» и «модель», а также трактовка их методологической роли и значения в политико-психологических исследованиях.

Иудейский политический менталитет — исторически это первый монотеистический и субъектный менталитет, и здесь он представлен политико-психологическим анализом его базовых структур. Именно от иудеев мир узнал, что человек был создан по образу и подобию единого, предвечного, трансцендентного и при этом личного Бога, что все Откровения Бога в Ветхом Завете носят исключительно личный характер. При этом иудаизм изначально утверждал себя через совокупную личность — личность Израиля, которая как целостный субъект — народ Израилев — «лицом к лицу» предстоит перед абсолютным надмирным Богом. Иуда изм явил собой исторический прецедент, когда по представлениям самих евреев Бог избрал себе народ, который стал единым субъектом. Обычно народ в лице его правителей и политической элиты избирал себе Бога. Возникла уникальная форма Завета (договора) между Богом и народом как субъектами, способными договариваться. Причем это договор коллективный, что предполагает общую ответственность евреев перед Богом. Дóгмат о воплощении личности Бога в едином избранном народе непреложно утверждает значение особого, совокупного личностного начала в иудаизме: когда будет возвышен весь народ, тогда свое достоинство обретет и каждый член общины.

Монотеизм формирует у своих приверженцев сверхсознательные, догматические установки и мотивации, которые имеют непреходящее политическое значение. Монотеистический человек как субъект, реализуя свою креативную, творческую сущность, являет собой не просто иную форму организации жизни. Эта жизнь имплицитно содержит полагающее начало, находящееся вне природного мира. Она отличается еще и тем, что человеческое бытие — это не только осуществление, но и созидание своей сущности. В этом контексте представляется возможным говорить о парадигмальном значении иудаизма для последующего развития европейской цивилизации.

Принципиально новая, субъектная система политических отношений впервые была сформулирована в Библии. Так, догматическая структура иудаизма детерминировала не только кардинально новые установки мышления и базовые понятия, но также представления, идентичности, систему отношений и ценности, которые Закон предписывает евреям, что в итоге наметило стратегии их жизни и определило их дальнейшую историческую судьбу. Иудаизм как первая религия Закона стал и ранним догматическим основанием рационализма, который впоследствии преемственно развивался протестантизмом. Религиозные обязанности не только формировали все сферы жизни еврея, но и определяли его субъектные качества, мышление и волю, чуждые пассивности и созерцательности. Иудаизм посредством креативной рефлексии, целевой и сверхсознательной детерминации последовательно и упорно утверждал свой особый статус, связанный с пониманием и воплощением миссии «избранного народа», которая прежде всего была направлена в русло экономической и политической экспансии. Именно догматические основы корпоративно-родовой субъектности, личности народа Израиля, его веры, мышления и воли определили уникальные ментально-психологические и в итоге политические качества евреев. Все это составило догматически детерминированные конструкты иудейского менталитета, посредством которых стало возможным его изучать, а также проводить сравнительные ментальные исследования.

Сохранение политическим субъектом инвариантной установки на трансцендентное понимание и утверждение себя в окружающем мире приводит к сбережению народа, его национальной идентичности и осуществлению им своей исторической миссии. Так, у евреев концепция народа, опирающаяся на трансцендентный Закон, способствовала осмыслению ими себя как уникального, единого религиозно-политического субъектного сообщества. Евреи считали себя избранным народом, отделенным от других вследствие особых отношений с Богом. Они и сейчас остро испытывают свою сопричастность истории народа Израилева. Эта сопричастность всегда — осознанно и неосознанно — зиждилась на библейских догматах иудаизма. Таким образом, догмат иудаизма о воплощении обусловливает монолитную субъектность, национально-корпоративное родство, общинную автономность, родовую солидарность, внутреннюю сплоченность, гибкую политическую адаптивность и креативность, историческую преемственность и целостность всех евреев как «собирательной» личности Израиля в пространственном и временн”м аспекте.

Политико-психологическая модель западной полиментальности составляет содержание второго раздела и предполагает рассмотрение богословских систем реализма и номинализма, психологических различий западных субменталитетов, а также догматических оснований и практики англо-американской ментально-политической экспансии. Догматическая генерализация как предельная догматичность современного западнохристианского менталитета проявляется в политике, экономике, культуре, в требованиях либерального обустройства глобального миропорядка. Отличительными его чертами являются, во-первых, его унифицированность, нормативность и политический мессионизм, которые обеспечивают безусловное принятие субъектами менталитета всеобщих для всех постулатов. Во-вторых, это непреклонность и бескомпромиссность в отстаивании своих позиций. Третья характеристика — ориентация выразителей догматического менталитета на ценности, превышающие природный порядок действительности. Поэтому люди этой веры могут и, как они считают, должны при необходимости изменять природный порядок согласно базисной ментальной установке.

В Западной Европе XIII–XIV веков получили развитие три богословские системы, впоследствии сформировавшие установки веры, которые пронизывали собой все практическое и научное знание, этику и бессознательное. В процессе своей эволюции они вступали в противоречие между собой, так как каждая из них выражала свою догматическую позицию и потому претендовала на абсолютность и всеобщность своих положений. Со временем эпоха религиозных войн в Европе сменилась эпохой интеллектуально-догматического, но уже в значительной мере секуляризованного противостояния и борьбой за утверждение своих ценностей как единственно правомерных и непререкаемых. В основе своей они сохранились до настоящего времени.

Эти богословские системы стали догматическим основанием трех западных субменталитетов. В каждом из них были сформированы устойчивые антропоцентрические установки, которые в значительной мере определялись индивидуализмом западноевропейского Возрождения. Первая из этих систем — ортодоксальнокатолическая. В прагматической направленности схоластической системы католичества нашли продолжение и развитие античный юридизм, рационализм и персонализм при опоре на теоцентризм. Так, оригинальное учение Фомы Аквинского способствовало бурному развитию идей рационализма Нового времени. Оно было признано «единственно истинной философией католицизма» и оказало значительное влияние на духовную жизнь современного западного общества.

Вторая система — континентально-протестантская, которая во времена Реформации открыто вступила в непримиримый конфликт с католичеством. Основателем этого направления является немецкий теолог и философ Позднего Средневековья Иоган Экхарт (он же Мейстер Экхарт, то есть учитель Экхарт). В своем учении он разрабатывал догматический антропоцентризм и рационализм, которые подготовили почву для протестантского индивидуализма. Экхарт — один из первых теологов, отчетливо выразивший эту тенденцию, которая получила завершение в протестантской доктрине спасения индивидуальной «личной верой». М. Лютер через двести лет сделает идеи И. Экхарта знаменем континентального протестантизма.

Третья богословская система, которая в политическом плане со временем стала доминирующей, — это английский номинализм или терминизм. Наиболее ярко он выражен богословием Уильяма Оккама, задолго до Реформации сформулировавшего суть проблем католицизма, из которых выросли лютеранство, цвинглианство, кальвинизм, далее — англиканство и множество других протестантских учений, церквей и сект. Он был первым, кто открыл в политике путь такому движению, как индивидуалистический либерализм, и тем самым заложил фундамент англосаксонского политического проекта глобального масштаба. Посредством программных установок номинализма доктрина У. Оккама вошла в пространство интеллектуальной и политической жизни Британских островов и затем всего западного христианства. В настоящее время она является идейно-догматической основой англо-американской ментально-политической экспансии и агрессивно проецируется на глобальный политический порядок.

Политический менталитет британских правящих элит

рассматривается в третьем разделе. Уникальность этого феномена, создавшего систему Pax Britannica, обусловлена спецификой исторического формирования и становления субъектности правящего класса, породившего неповторимый государственный режим и своеобразную политическую культуру. Здесь раскрывается самобытность национальной элиты, которая на определенном этапе своей истории обрела способность проектировать и осуществлять весьма эффективные стратегии политической, экономической, военной и ментальной экспансии в планетарном масштабе. На протяжении веков Англии удавалось более чем успешно извлекать как экономическую, так и политическую выгоду из тонкого баланса рефлексивного взаимодействия с главными партнерами — государствами континентальной Европы. При этом она сохраняла статус и репутацию безусловного лидера, всегда наиболее политичного, способного найти оптимальный выход из любого, даже крайне неблагоприятного положения дел. Исследуя политическую ментализацию британских элит, мы видим ее как процесс формирования базовых структур национального менталитета: преобладающих установок веры, политического мышления и воли.

Догматичность английского менталитета мессиански унифицирована и тотально выражается в реальной политике, экономике, культуре, в требованиях по либеральному переустройству всего миропорядка. Фундаментальным психологическим и политикопсихологическим следствием христианизации британских элит явилось формирование в их среде субъектной идентичности как осознание ими неповторимости и исключительности своего деятельного потенциала, как способность к политической рефлексии и отождествлению себя с процессом и целью политической деятельности. Наиболее интенсивно эта идентичность формировалась и проявлялась при необходимости долгосрочного прогнозирования и проектирования стратегий политической экспансии и в ситуациях острых кризисов, когда рефлексивное обращение к субъектной идентичности являлось условием для поиска, выбора и принятия решений в сложных обстоятельствах.

Субъектная идентичность как способ самоорганизации, координации и объединения внутренних и внешних условий формировалась одновременно с системой волевой регуляцией. Именно субъектная идентичность позволяла англосаксам выходить за пределы возможного в кризисных ситуациях. Собственно, она и обладает потенциалом интеграции, своего рода «собирательной силой», психологическими свойствами, регулирующими степень направленности, напряженности и содержания политической субъектности. Субъектная идентичность имеет динамический характер и проявляется в политике на операциональном, целевом и смысловом, т.е. метафизическом, уровне.

Превращение Великобритании в начале XVII века в лидера мировой политической системы положило начало постепенному превращению англосаксонского либерализма в идейно-догматическую основу развития всей евроатлантической цивилизации. Догматичность британского менталитета непреклонно, мессиански, унифицированно и тотально реализуется в национальной политике, определяя ее конкурентность. Британия осуществляет свое долгосрочное влияние на глобальные политические процессы благодаря системе протестантских ценностей, рефлексивным методологиям, глобализации английского языка и гуманитарным технологиям. Политика выдающихся достижений глобального масштаба — это предельное выражение английской национальной субъектности Великобритании. Сохранить же свое влияние на мировую политику ей позволили такие преимущества, как преемственное развитие элит, догматически непререкаемая система протестантских ценностей, проектное мышление, прагматичная гибкость и адаптивность, особая система права, финансовые стратегии, искусная разведка, глобальное значение английского языка и гуманитарные технологии «мягкой силы».

После уничтожения СССР контролируемый англичанами в течение столетий глобальный «баланс сил» был нарушен, что привело к усилению США, которые в реальной политике редко действуют в одиночку. Неизменно рядом с ними находится более опытный и хитрый партнер в лице британского наставника.

Исламский менталитет в пространстве глобальных политических миров. В настоящем, четвертом разделе проведен его концептуальный анализ с опорой на методологический потенциал принципа субъектности и догматического принципа. Сейчас, в начале XXI века ни об одной другой религии не говорят и не пишут так много, как об исламе. И дело не в том, что число мусульман в мире растет быстрее, чем число приверженцев других религий, а в беспрецедентной политической активности мусульманского сообщества. Простота и доступность устоев этой религии, отсутствие сложных метафизических конструкций, способность дать целостную и понятную картину мира и общества — все это привлекает к исламу новые массы людей, которым близки идеи справедливости. Религиозная вера в исламе, будучи, как и в любом монотеизме, феноменом сверхсознания, выступает для мусульман как ценность высшего порядка.

Исламская цивилизация не связана напрямую с каким-либо географическим местоположением. Она охватывает весь современный континентальный и субконтинентальный мир — мусульманские общины существуют практически во всех странах. Ислам — это не только религия, он объединяет народы, которые принадлежат к различным этносам, культурам, языкам и традициям от Европы до Азии, от Африки до Америки. Политическая активизация ислама под флагом многочисленных и массовых движений, в том числе там, где мусульмане большинства не составляют, является трендом последних десятилетий. Как неотъемлемая часть системы глобально-политической полиментальности ислам смог не только сохранить, но и утвердить свои религиозные убеждения среди огромного числа людей. Ислам с момента своего возникновения в VII веке так же, как иудаизм и христианство, исповедует единого трансцендентного, абсолютного, но при этом — абстрактного Бога, принципиально не соотносящегося с человеческой личностью, с совокупным или индивидуальным субъектом. Если в христианстве личность Иису са есть Слово Божье, пришедшее воплощенным в этот мир, то в исламе, напротив, Богу догматически придан атрибут книги — Священного Корана.

В мусульманстве Бог не личность и не субъект. При этом Слово Божье есть Коран, его текст и содержание. Ислам отвергает идею онтологического преображения человека через обретение им личности в Богочеловеке. Религиозная доктрина ислама, признавая и почитая пророков Ибрагима (Авраама), Якуба (Иакова), Мусу (Моисея), Дауда (Давида) вне контекста еврейской религиозной догматики, отрицает исключительность народа Израилева. Только в исламе и особенно в суннизме между человеком и Богом проведена практически непреодолимая граница. Предмет веры в исламе также конкретно не представлен в каком-либо субъекте. Именно в этом проявляется фундаментальное отличие мусульманства, на основании которого в исламском менталитете сформировалось совершенно иное, несхожее с иудаизмом и христианством догматическое бессубъектное мышление. Монотеизм ислама, догматически отвергая личностные и субъектные установки иудаизма и христианства как наделенные особым смыслом и реальной значимостью, сам по себе принципиально бессубъектен. Неудивительно, что маленький, но суперсубъектный Израиль со своими англо-американскими союзниками успешно противостоит огромному как океан, но аморфному, разобщенному, внутренне конфликтному и — главное — бессубъектному исламскому окружению.

Усиление ислама, его качество самой массовой и пассионарной религии не дадут ему возможности осуществить политической доминирование и воплотить идею «всемирного халифата» на планете по причине его особого субъектного статуса. В современном глобальном мире ислам не в состоянии креативно осуществлять субъектную экспансию по интенсивному информационно-политическому, научно-техническому, экономическому и военному типу.

Концептуальная модель китайского политического менталитета — последний, пятый раздел завершает третью часть монографии. Китайская цивилизация в лице КНР — это вершина полюса современного глобального мира, которая во всей полноте воплощает в себе его бессубъектную политическую природу. Модель китайского менталитета  воплощает в себе антропоцентрическую, политеистическую (адогматическую), натуралистическую, адаптивно-подражательную, репродуктивно-утилитарную систему китайского мира с его мощным ассимиляционно-регенеративным потенциалом и стратегической установкой на заимствование жизненно важных новаций извне. Квазирелигиозные учения Китая — конфуцианство, даосизм и буддизм — являются адогматическими, бессубъектными, ортопраксическими и инклюзивными культами. В китайском политическом менталитете отсутствуют основы трансцендентального, догматического мышления, что определяет его принципиальную неспособность к результативной ментально-политической экспансии в глобальном масштабе. Об этом свидетельствует история страны в XIX веке, когда Китай был насильственно присоединен к западной цивилизации. Этот период был связан с началом принудительного приобщения китайского общества к чуждой ему евроатлантической культуре — миру «заморского дьявола» — янгуйцзы. Десятилетия национального унижения, позора «опиумных войн», разорения и оккупации Китая были периодом ментальной фрустрации и глубокого политического упадка великой империи, фактически превратившейся в полуколонию ряда европейских стран, а также Японии и в известной мере России.

Примерно со второй половины ХХ века в эпоху Мао Цзэдуна Срединное государство впервые пытается соединить адаптивно-подражательную и репродуктивно-утилитарную ментальную традицию тысячелетий с постижением несвойственной ему субъектной политической роли в полисубъектном послевоенном мире через подражательство Советскому Союзу, копируя и воспроизводя опыт его достижений. Далее, уже при Дэн Сяопине, Китай начинает перенимать у референтных субъектов Запада, первыми в ряду которых становятся США, принципы рыночной экономики, сменяемости политической элиты и стандарты общества потребления. Коммунистическая партия организует формирование буржуазного общества по заемным образцам, стремясь сохранить китайскую идентичность, принимая извне, копируя и трансформируя правовые, социальные, культурные и политические ментальные модели.

Страна становится «мастерской мира» и лидером по темпам экономического роста. В огромном количестве она воспроизводит заимствования, перенимая и калькируя разнообразные технологии, передовые образцы бытовой, промышленной, военной, атомной, космической и другой техники, а также вооружения. Зачастую это делается в качестве, оставляющем желать лучшего. При этом КНР осуществляет беспрецедентную этническую и экономическую экспансию по всему миру. Китайский политический менталитет прагматично ассимилирует поток разнообразных внешних воздействий пока без видимого ущерба для своей идентичности и целостности. «Спящий гигант» стремится наверстать упущенное время, претендуя на субъектность глобального масштаба. Появляется, наконец, реальная возможность реванша после унижения Китая Западом в XIX веке и первой половине XX века — «царство истории» никогда, никому и ничего не прощает, и не забывает.

Вместе с тем в ХХI веке Китай, с его исключительным прагматизмом, ориентацией на получение материальных благ, китаецентричностью и высокомерием, не в состоянии обеспечить самостоятельное производство инноваций. Китайская цивилизация никогда не показывала человечеству новаторских горизонтов науки и техники, не предъявляла выдающихся открытий и свершений, путей в познании мироздания. Китай при всей его экономической и возрастающей военной мощи в силу отсутствия ментальных основ трансцендентального, творческого мышления не предлагает миру цивилизационных альтернатив, креативных идей, культурных ориентиров, мировоззренческих смыслов, образов будущего и, тем более, высот человеческого духа. Именно поэтому он в принципе не способен к сколь-либо результативной цивилизационной, политической и ментальной экспансии в глобальном масштабе.

В четвертой части монографии изложены результаты исследования менталитета польских элит. Настоящий текст не вошел в третью часть работы, поскольку нынешняя Республика Польша (Rzeczpospolita Polska — RP) не является ключевым элементом Западного мира и не может самостоятельно играть сколь-либо значимую роль в геополитике. В то же время в международных отношениях RP выполняет весьма важную и при этом специфическую политическую функцию. Польша, традиционно будучи лимитрофом, страной с заимствованной субъектностью^[13], представляет собой универсальный инструмент имперских геостратегических технологий в руках государств^[14], которые в силу различных причин присваивали себе ее субъектность. С конца XVIII века операторами этих технологий были Австрия, Пруссия и Россия. В начале ХХ века ими стали Франция и Великобритания. После 1989 года с получением от СССР долгожданной «независимости» Польша соглашается на внешнее управление со стороны США. При этом она остается чрезвычайно значимым для России соседним государством и братским славянским народом, с которым в течение четырех столетий были проблемные отношения^[15].

Общим замыслом исследования было вскрытие причинноследственных связей лимитрофизации с инфантильным ментальным статусом и десидеро-динамикой правящих элит, которые с утратой политико-психологической рефлексии пришли к деградации своей политической субъектности и последующей лимитрофизации страны. В этой связи актуальным направлением дальнейших ментальных исследований является пояс государств лимитрофов, окружающих Россию, в лице Украины¹, Грузии², стран Балтии³ и Восточной Европы⁴.

Спецификой национальной политической элиты Польши представляется возможным назвать ее катастрофически успешную борьбу за свои частные и корпоративные привилегии и установление так называемой шляхетской демократии, что в итоге привело к политической несостоятельности Польского государства. Речь Посполитая трижды подвергалась разделам при попустительстве и прямом участии ее элит, а с 1939 по 1945 год вообще не существовала на политической карте мира. В шляхетском сообществе Речи Посполитой на почве особого политико-правового статуса дворянского сословия в XVI–XVII веках формировалась концепция сарматизма, которая со временем стала доминантной идеей ментализации польских элит. Сарматизм как догматическое основание веры шляхты в свою избранность, как идеология «шляхетской демократии» утверждался в варианте своего рода социального расизма, что неминуемо вело шляхту к ментальной и политической несостоятельности, а государство — к разделам и последующей лимитрофизации. Этот уникальный в Европе вариант политического устройства в форме шляхетско-сарматской «демократии» носил дегенеративный и, в итоге, убийственный для Польского государства характер.

 В политико-психологическом плане шляхетская и, впоследствии, постшляхетская элита не смогла выйти за рамки адаптивного модуса политического существования, что и явилось одной из системных причин процесса лимитрофизации. Шляхта и ее наследники в XX и XXI столетиях в контексте десидеро-динамики.

 Родин И.О. Современная Украина как государство-лимитроф // Евразийский Союз Ученых (ЕСУ). 2020. № 3 (72). С. 33–36. 2

 Проект «Прометей» и лимитрофные государства. URL: https://wowavostok.

livejournal.com/13722676.html 3

 Широкорад А.Б. Прибалтийские лимитрофы.               URL:     https://history.

wikireading.ru/76595 4

 Оленченко В.А. Новый образ лимитрофных государств // Независимая газета. 2015. 16 февр.

не смогли овладеть креативной рефлексией и целевой детерминацией и обеспечить достойное место Польши в геополитическом пространстве. Политические элиты Польши, применяя либеральную систему управления, под воздействием своих сарматско-шляхетских установок и при поддержке заинтересованных внешних сил «застряли» в своеобразной шляхетски-либеральной форме управления, которая со временем утратила политическую, экономическую и военную эффективность, что и определило неизбежную лимитрофизацию Польского государства.

Исторический опыт Польши, мощного и богатого в свое время государства Европы с развитой экономикой, высоким уровнем культуры и сильной армией, показывает: ни один противник не может принести столько вреда собственной стране, как ее властные элиты. Впрочем, этот тезис актуален и в отношении элит современной России^[16]. Именно поэтому проблема польских правящих элит не является проблемой только исторической и современной Польши. Бессубъектные элиты возрастают в численности, увеличиваются и масштабы их разрушительной деятельности по отношению к собственным народам и государствам, что в определенной мере определило актуальность проведенного исследования.

* * *

Настоящая книга не претендует на то, чтобы ответить на все вопросы, связанные с изложенными проблемами политических менталитетов. Приглашаю к разговору всех коллег, кого интересует научное обсуждение темы ментальных исследований глобальных политических миров, и надеюсь, что дальнейшее ее развитие будет более интересным, результативным, востребованным и вдохновляющим.