В монографии «Ментальные исследования глобальных политических миров» доктора психологических наук, профессора кафедры социологии и психологии политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова Николая Митрофановича Ракитянского на базе обобщения опыта конкретных политико-психологических исследований глобальных политических менталитетов предлагается понятие политического менталитета и его теоретическое, методологическое, инструментальное значение как для политической психологии, так и для политических наук. Кроме того, на примере изучения менталитета польских правящих элит показаны динамика, особенности и результаты их политической ментализации.

Объемный труд состоит из четырех частей. В первой осмысливается феномен «Политический менталитет», во второй – вниманию читателей предлагаются «Методологические основания исследования политических менталитетов»; третья часть посвящена исследованию_. «Опыта политико-психологического моделирования глобальных политических менталитетов»; в заключительной, четвертой части представлено «Политико-психологическое исследование польского политического менталитета».

Несколько слов об авторе. Николай Митрофанович родился в Латвии, учился и до 1988 г. работал в г. Ленинграде. В 1985 г. защитил кандидатскую диссертацию на тему «Социально-психологический анализ негативных умонастроений», в 2004 г. – докторскую по теме «Теория и методология психологического портретирования личности политика». Более 30 лет занимается практическими разработками в сфере политической психологии и психологии управления. Автор книги психологических портретов российских политиков «Семнадцать мгновений демократии», монографии по теории и методологии психологического портретирования «Портретология власти», автор учебного пособия «Психологическое портретирование в политологической практике» и основатель научной школы политического портретирования в политической психологии.

Преподавал психологию в Академии народного хозяйства при Совете министров СССР в 1982–1984 гг., в Академии управления им. С. Орджоникидзе в 1993–1994 гг. и других вузах Ленинграда-С. Петербурга и Москвы.

В 90-е годы был консультантом руководителя Администрации Президента РФ и других государственных структур.

С 2000 по 2009 гг. преподавал политическую психологию на философском факультете МГУ им М. В. Ломоносова, где в настоящее время – профессор факультета политологии.

Одновременно является членом Общественного совета журнала «Проблемы национальной стратегии», Редакционного совета журнала РАН «Информационные войны», Научно-редакционного совета журнала «Стратегическая стабильность» и Редакционного совета журнала «Социально-гуманитарные исследования и разработки».

Круг научных его интересов связан с социологией и психологией политики, историей и политологией, ментальными исследованиями, социальной психологией, психологией управления, дистантной психодиагностикой, с проблемами психологического консультирования и психотерапией.

Но вернемся к книге, с которой предстоит познакомиться нашим читателям. Вот как оценивает значение монографии профессор А.И. Юрьев, доктор психологических наук, директор Института политической психологии и прикладных политических исследований ЛГУ имени А.С. Пушкина: «Профессор Н.М. Ракитянский разработал методологию исследования и описания политического менталитета; дал образцы анализа менталитетов самых авторитетных стран и народов мира; описал психолого-политическую теорию менталитета и практику его изучения; функции психолого-политического менталитета в системе политико-психологических глобальных менталитетов. Осталось это знание реализовать. Будет поздно, когда при переустройстве мира места для России в нем не окажется».

Книга Н.М. Ракитянского «Ментальные исследования глобальных политических миров» будет интересна не только специалистам в области политической, исторической и социальной психологии, политологии, культурологии, студентам, магистрантам и аспирантам, изучающим политические и психологические науки, но и всем думающим и озабоченным судьбой России людям.

Размещение монографии на сайте «ПО» осуществляется с любезного разрешения автора.

Редколлегия

Россия и Германия сейчас активно формируют новую переговорную повестку с США с целью согласовать новые обязательства, которые они возьмут на себя в связи с необходимостью, чтобы поражение США не выглядело шокирующим и не провоцировало другие страны к более вызывающему поведению.

Все усиленно делают вид, что ничего не произошло, и заняты очередными конструктивными мероприятиями по сохранению и упрочению стабильности, пусть и в ситуации после конфликта, когда отношения испорчены, но не разрушены полностью. Россия и Германия проявляют верх деликатности, исключая всякие знаки торжества и триумфа.

США реагируют на изменение геополитических потенциалов, ведущих объективно к усилению субъектности Германии, смещая повестку в сферу экологии и борьбы с Китаем. Информация о требовании Си Цзиньпину за 90 дней расследовать источники возникновения вируса уже была прокомментирована как ультиматум Пекину с требованием провести сильные кадровые изменения с введением во власть проамериканского контингента «комсомольцев».

Понятно, что к августу требования США удовлетворены не будут, и тогда они перейдут к прямому давлению в сочетании с провокациями беспорядков. Удивительным образом это совпадает с окончанием работ на трубопроводе «Северный поток — 2». Перенос внимания СМИ на китайскую тематику означает попытку США отвлечь внимание от пуска газопровода, потому что факт окончания работ по проекту, для предотвращения которого США сделали всё, что могли в рамках невоенных сценариев, имеет резонансное значение.

Готовя китайский кейс для осеннего политического сезона, Д. Байден будет обсуждать с В. Путиным в Швейцарии тему позиции России. На неё будет оказано давление в целях если не поддержать США, то хотя бы не вмешиваться и не помогать Си Цзиньпину. Будут обозначены угрозы, которыми Байден будет пугать Путина в случае, если тот откажется. Изолирование России от американской расправы с Китаем — главное условие начала этой расправы.

Не исключено осеннее обострение на направлении Тайваня. Для США пока нет благоприятного расклада сил на острове, когда проамериканские тайваньские демократы смогут, игнорируя сопротивление Гоминьдана, объявить Тайвань суверенным государством. Но США будут двигаться в этом направлении, так как потеря времени для Пентагона влечёт утрату шансов на успех в подавлении Китая. В целом США будут стараться создать растяжку для Пекина, объединяя тайваньский вектор с внутрикитайским.

Однако к осени в Германии может серьёзно измениться ситуация. Сорокалетняя Анналена Бербок, глава партии «зелёных», с высокой долей вероятности может занять место канцлера. Она не обладает никаким политическим опытом, но способна наломать дров в большой политике, а для России это означает состояние почти холодной войны с Германией.

Бербок настроена яростно антироссийски, она требует усилить давление на Россию, выпустить Навального и является противницей «Северного потока — 2». Она сделает всё возможное для остановки его наладки и работы.

«Зелёные» в Германии — это леволиберальная партия, дрейфующая в либертарианство. Она крайне идеологизированная и ставит во главу угла права человека, то есть повестку американской Демократической партии. По сути, она является её германским филиалом. «Зелёные» — это германская пятая колонна США, открыто и довольно успешно борющаяся с основами индустриальной мощи Германии.

Учитывая, что США полностью контролируют германское политическое пространство, то понятно, что вся германская пресса активно лоббирует Бербок и задвигает всех её конкурентов. Это мощный политический заказ из-за океана. «Зелёные» без иллюзий понимают, что прийти к власти в Германии они могут только с помощью США и потому идут ва-банк.

Политический класс Германии долгое время уступал внутреннюю повестку требованиям США, пытаясь тайком протащить свои национальные интересы типа нефте- и газопроводов из России, но доигрался до полной потери влияния на молодёжь и избирателей среднего возраста. Леволиберальный резерв в виде «зелёных» был создан Вашингтоном в Германии давно, но по мере смены в США консервативного тренда на левацкий и в Германии он получил серьёзную поддержку.

Победа «зелёных» способна вызвать в Германии серьёзный политический конфликт. Если при поддержке немецкого общества, серьёзно переформатированного пропагандой в сторону торжества экологических утопий, начнётся реализация всех прожектов «зелёных», германской экономике придётся туго.

Оказалось, что немецкий крупный бизнес не имеет решающего влияния на национальные СМИ, там давно правят глобальные заокеанские ТНК. Годы власти «зелёных» дорого обойдутся Германии, но это последний шанс США свернуть «Северный поток — 2».

Если же в Германии на выборах осенью победит кандидат от ХДС Армин Лашет, как всё же надеются политологи, в Европе для США ситуация объективно ухудшится. Превращение Германии в газовый хаб российского трубопроводного газа ведёт к усилению её роли в Европе. Понятно также, что украинский газопровод в этом случае не только теряет значение, но и вовсе прекращает функционирование.

Причём Россия может оставить прокачку по нему 10 млрд кубометров, что влечёт уже не просто недополученную прибыль, а прямые убытки, так как затраты на поддержание трубы в рабочем состоянии требуют прокачки минимум 30 млрд кубометров.

В результате Украина закроет свою ГТС из России в Европу. Это ударит по внутреннему газоснабжению, что повлечёт внутриполитические турбулентности. США будут вынуждены искать деньги для решения украинских проблем, так как без денег они не решаются, сколько бы ни приучали украинцев к бедности. Но денег для Украины у США не будет, это вопрос для американской политики принципиальный.

Поэтому какие-то украинские затраты, которые снимает с себя Россия, США будут перекладывать на Германию. Та же в свою очередь будет просить Россию о сохранении объёмов прокачки через Украину на уровне хоть немного выше себестоимости и хоть на несколько лет.

Скорее всего, Россия это пообещает и, возможно, на какое-то время постарается слово сдержать. Для России главное — дать газопроводу начать работать, а Германии постепенно втянуться в свой новый статус. После этого украинский вентиль можно перекрывать до любого минусового для Украины значения.

Таким образом, в лице Польши и Украины образуется экономическое пространство с неконкурентоспособной экономикой. Польша, перейдя на более дорогой американский СПГ и, посадив на него Украину, решает задачу обеспечения неконкурентоспособности своей экономики в ЕС по сравнению со странами-получателями российского газа из Германии.

Польша, у которой разрастается конфликт интересов с Германией, нуждается в поддержке США. То, что усилившаяся после ввода в строй СП-2 Германия однажды задаст вопрос, зачем ей поддерживать своими деньгами эту польскую фронду, гарантировано. Польским амбициям придётся столкнуться с германскими. Для США выход лишь в том, что это будет проблемой уже другой президентской администрации.

Германия неизбежно через несколько лет после ввода в строй СП-2 поставит вопрос о переделе сфер влияния в Европе, и этот передел будет происходить ползучим образом, а не в виде открытого конфликта, как у США с Китаем. Однако Германия заинтересована в сохранении Украины как антироссийского военного плацдарма.

И потому тут у неё с США возможен консенсус. Деньги на Украину Германия будет искать и находить — хотя бы, чтобы не допустить раздела Украины между Польшей, Россией, Венгрией и Румынией. Никакой трубопроводный союз с Россией не изменит главного национального интереса Германии — сдерживание военного потенциала России и сохранения её раздробленности. А это немыслимо без США.

Именно понимая это, США идут на тяжёлое для них согласие по поводу ввода в строй СП-2. Германия сохранит политическую, военную и экономическую зависимость и возьмёт на себя обязательства поддерживать тот статус-кво, которого США добились в Европе. Экономические выгоды Германии будут компенсированы удовлетворением американского требования поддержки Украины. Без этого рушится вся европейская система безопасности, построенная американцами и направленная против России.

Для России выгода в том, что, продолжая содержать Украину уже как чисто военный плацдарм, без экономических бонусов, Запад наращивает издержки и снижает политическую рентабельность поглощения Украины. Военные угрозы Россия купирует, а экономические убирает.

Такая Украина для Запада всё больше превращается в проблемный актив. Со временем здесь возникнут возможности для каких-то ситуативных сделок между Москвой и Берлином. Для России это минимальное зло.

Франция наблюдает за ситуацией и будет определять свою позицию в зависимости от расклада сил. Пока её задача — не утратить имеющегося статуса в отношениях с Россией, США и Германией. Поэтому Франция будет проявлять дипломатическую активность во всех кейсах, где участвует Россия, от сотрудничества с ЕС до ситуации в Закавказье, и будет очень внимательна ко всем деталям. Именно отрабатывая детали, Франция будет стараться удерживать и даже наращивать свой политический вес.

Ослабление Польши и Украины и усиление Турции и Германии — и всё из-за СП-2 — для США объективно крупная геополитическая неудача. Усиление России и Китая с перспективой их военно-политического союза — отдельный проблемный кейс, где США не смогли решить долгосрочных задач по доминированию. Интеграционные процессы с участием России в ЕАЭС ещё больше добавляют перца в эту ситуацию.

Объективно для США возникает несколько фронтов в Евразии. Это пространство бывшего СССР, где Россия активизируется как в направлении Средней Азии, так и на Южном и Западном направлении, это стык Восточной и Западной Европы, где Россия сломала стратегию США, и это Ближний Восток, куда вторглись опять же Россия и Китай и не намерены уходить, несмотря ни на что. По мнению Вашингтона, России стало слишком много в этом мире, и с этим необходимо срочно что-то делать.

«Северный поток — 2» — это клин, вбитый в трещину на территории безусловного американского доминирования. Вынуть этот клин они уже не могут и потому озабочены недопущением расширения трещины хотя бы на обозримую перспективу. Подчёркивать это обстоятельство не в интересах России и Германии, но это видят все, и США придётся серьёзно постараться, чтобы удержать ситуацию под ускользающим контролем.

Время правления Байдена будет наиболее трудным для послевоенной истории США, ведь речь идёт о сломе тенденции ослабления влияния. При жизни СССР всё можно было списать на сильного соперника, но речь идёт о России, которую не только 25 лет назад, но и сегодня на Западе не принято рассматривать без высокомерия.

Если тенденция продолжится ещё 25−30 лет, то возникнет сегодня немыслимая ситуация. США придётся договариваться с Германией, Россией и Китаем по всем прочим важным вопросам. И ещё не факт, что удастся договориться.

Александр Халдей

Источник: https://iarex.ru/articles/81213.html?utm_source=smm-tg

«Богатые стали избегать гаджетов»

Когда интернет только начинал развиваться, а мультитач-экраны мы видели лишь в фантастических фильмах, звучали опасения, что новые технологии приведут к ещё большему социальному расслоению. Дескать, состоятельные люди будут иметь больше доступа в сеть, чем остальные, а потому смогут пользоваться всевозможными онлайн-сервисами, получать новые знания и информацию — т. е. быть всегда впереди.

Прошло время, интернет стал повсеместным и легкодоступным, и оказалось, что прогнозы сбылись с точностью до наоборот: потребление «цифровых» услуг становится признаком бедности. Во всяком случае — в США. В то время как в жизни низких социальных слоёв появляется всё больше гаджетов и виртуальных коммуникаций, из жизни богатых американцев они постепенно исчезают.

Пару лет назад об этом написала газета The New York Times. Её статья «Человеческий контакт — теперь предмет роскоши» вызвала широкий общественный резонанс. В ней утверждалось, что живое человеческое общение становится прерогативой богатых людей, а бедные выбирают гаджеты, переставшие быть признаком роскоши. «Богатые стали избегать гаджетов, — писал автор статьи. — Они хотят, чтобы их дети играли с кубиками, а частные школы без технологий набирают популярность в их среде. Обходиться без телефона в течение дня, выйти из социальных сетей и не отвечать на электронную почту теперь является символом статуса. Это привело к новой любопытной реальности: человеческий контакт становится роскошью. Чем вы богаче, тем больше тратите, чтобы оставаться офлайн».

Вы бедный, если...

«Цифровая» экономика, отмечают эксперты, стала ориентированной на широкие массы населения, в том числе на самые бедные его слои. Из этого следуют неожиданные выводы. Можно сказать, что вы бедный, если:

• покупаете смартфон в кредит, вместо того чтобы пользоваться им по минимуму или вообще отказаться от него;
• считаете, что ребёнок должен проводить как можно больше времени за компьютером, вместо того чтобы общаться со сверстниками вживую;
• ведётесь на рекламу онлайн-курсов и покупаете их, а не берёте уроки у преподавателей офлайн;
• пользуетесь консультация ми врачей и юристов по интернету, а не в ходе личных встреч;
• покупаете одежду и другие товары в интернет-магазинах;
• заказываете доставку еды на дом, а не ходите в кафе и рестораны.

Почему же состоятельные люди всё чаще отказываются от гаджетов и «цифровых» услуг? Психологи объясняют: они хорошо понимают, что живое общение ничто не заменит, и ценят его. А университет ские преподаватели, работники разных областей культуры и искусства знают, что в этих слоях общества есть спрос, например, на такую услугу, как част ные лекции. Достаточно часто обеспеченная элита приглашает какого-нибудь известного профессора, который читает им лекцию в узком кругу за определённую плату.

Получается, что живое общение становится товаром, за который богатые готовы платить. А бедным остаётся жить в окружении гаджетов и экранов, которые всё больше заменяют им реальность. Между тем влияние «цифровой» среды на человека небезвредно, особенно на растущий организм. Это подтверждают научные исследования.

Так, дети, проводившие более 2 часов в день, глядя в экран, получали более низкие баллы по тестам на мышление и речь. Самое тревожное, что в их мозге происходят изменения — наблюдается преждевременное истончение коры. Психологи говорят, что ребёнок, часами не вылезающий из социальных сетей, теряет способность к эмпатии — сопереживанию. Он лишается навыков межличностного общения и постепенно становится замкнутым. А у взрослых была выявлена связь между временем, проведённым перед экраном, и депрессией.

Неудивительно, что американцы, живущие в Кремниевой долине (и больше всех знающие о цифровизации и её по следствиях), стараются оградить своих детей от гаджетов и социальных сетей. Но при этом внушают всему миру пользу и важность межсетевого общения, что позволяет им зарабатывать миллионы на менее обеспеченной части человечества.

Дмитрий Владимиров

Источник: https://aif.ru/health/psychologic/chelovecheskiy_kontakt_potreblenie_cif...

Сталин сегодня крайне актуален, и актуальность его только возрастает. Его имя стояло в центре основных дискуссий XX века, в том числе в перестройку, когда ударами по Сталину уничтожали СССР. И в XXI веке по-прежнему все смысловые и силовые линии проходят через Сталина. Это парадокс, удивительный феномен: политическая геометрия России имеет в себе "точку Сталина". Народ подсознательно ощущает незримое присутствие Сталина в современности. Однако Сталина надо не только чувствовать, но и понимать. Это понимание должно прийти путём подробнейшего изучения сталинской эпохи и всех социальных коллизий, которые внутри неё возникали. Это изучение не столько самой личности, а прежде всего огромного количества сталинских мероприятий. Им несть числа, они связаны с великими свершениями времен социалистической стройки, Великой Отечественной войны, державного строительства. Основу книги "Сталин здесь" составляют доклады, прочитанные на научно-просветительской конференции "СТАЛИНСКИЕ ЧТЕНИЯ", посвящённой 140-летию Иосифа Виссарионовича Сталина.

Источник: https://xn----8sbalcgsi5aih6o.xn--p1ai/index.php?route=product/product&p...

Ассоциация Educause в конце апреля выпустила ежегодный доклад — Horizon Report — о преподавании и обучении. Организация нацелена на развитие высшего образования с помощью цифровых технологий, и доклад традиционно посвящён ключевым трендам в этой сфере.

Технологии, практики и явления из мира IT, которые сильнее всего повлияют на университеты в ближайшее десятилетие, для доклада отобрала экспертная панель. Её участники — представители вузов и технологических компаний из англоязычных стран, Европы, Азии. Каждый эксперт назвал главные с его точки зрения тренды развития университетов и наиболее значимые для образования технологии. Из ответов были сформированы длинные списки, и на следующих этапах эксперты голосованием выбрали из сотен вариантов 15 трендов и шесть технологий.

От того, насколько университетам удастся освоить технологии будущего и адаптироваться к трендам, зависит дальнейшее развитие системы высшего образования. Доклад Educause предлагает четыре сценария:

• рост;
• ограничение;
• коллапс;
• трансформация.

Посмотрим, что может привести к каждому из них. Сразу оговоримся: не всё из названного в докладе применимо к российским реалиям, но о мировых трендах тоже полезно знать. 

Новый мир вокруг университетов

Крупнейшие тренды, на фоне которых разворачивается развитие высшего образования, в Horizon Report поделены на пять категорий.

1. Общественные сдвиги

К социальным трендам эксперты отнесли распространение удалёнки, растущий цифровой разрыв и проблемы психологического здоровья.

Как и другие сферы, высшее образование в мире пока не спешит возвращаться к допандемийному уровню офлайн-активности. Часть процессов надолго перешла в «цифру». Что это значит для вузов?

Студенты и преподаватели должны освоить новые навыки и технологии, чтобы взаимодействовать в новой виртуальной среде. Этому мешает цифровой разрыв: неравенство доступа к технологиям. И его влияние будет всё заметнее с течением времени, ведь многие будущие студенты перешли на онлайн-обучение уже на школьном этапе. Так как возможности — качество гаджетов, связи, условий для занятий из дома — у них сильно разнились, уровень готовности к высшему образованию тоже будет разным.

Вузам придётся учитывать и эти последствия цифрового разрыва, и воздействие пандемии на здоровье студентов и сотрудников, в том числе психологическое. В новых условиях университеты, если они хотят удержать контингент, обязаны обеспечить поддержку тем, кто в них учится и работает.

2. Новая технологическая реальность

Из технологических трендов эксперты тоже выделили три:

• распространение моделей гибридного и смешанного обучения;
• общий рост использования технологий в образовании;
• профессиональное развитие преподавателей в онлайн-форматах.

Эти перемены стали следствием пандемии, но не окончатся с ней. У части преподавателей, которые до пандемии воспринимали образовательные технологии скептически, теперь проснулся к ним аппетит. Они продолжают внедрять новые инструменты и развивать навыки их использования — тоже онлайн. С одной стороны, эти тенденции связаны с появлением новых требований к университетам, а с другой — с помощью гибридных и смешанных форматов образование защищает себя от новых кризисов. Курсы, в которых уже на старте проектирования заложены гибкие переходы от очного формата к удалённому и обратно, можно провести в самых сложных условиях.

3. Экономические перемены

Сюда относятся сокращение доходов от высшего образования, потребность в сотрудниках с новыми навыками и глобальная неопределённость экономических моделей.

Студенты и их родители во всём мире считают, что удалённое и гибридное обучение должно быть дешевле очного, и кое-где вузам приходится действительно сокращать стоимость платных программ. Приём новых учащихся — особенно из-за рубежа — тоже снижается.

При этом затраты университетов только растут. Даже вузы, которые обзавелись всей необходимой инфраструктурой для поддержания дистанционных курсов в прошлом году, явно не успели закрыть все кадровые проблемы. Для работы в современных условиях нужно переобучать преподавателей и других сотрудников или нанимать новых. Например, принципиально новые кадры потребуются, чтобы воплотить в жизнь системы поддержки психологического здоровья студентов и сотрудников.

Со всеми этими экономическими трудностями университеты столкнулись на общем фоне нестабильности. Будет ли восстанавливаться экономика? Каких темпов роста ждать? Как и другие организации, университеты в разных странах мира урезают бюджеты, останавливают наём и временами увольняют сотрудников.

4. Изменения климата

В группу трендов окружающей среды эксперты объединили климатические изменения, сокращение рабочих поездок и ориентацию на устойчивое развитие.

Как эти явления влияют на высшее образование? Одна сторона перемен — экстремальные погодные события, вызванные глобальным потеплением. Где-то участились наводнения, где-то каждый год вспыхивают лесные пожары. Это влияет на количество студентов, которых могут привлечь университеты в пострадавших районах. И вторая сторона — внимание к повестке устойчивого развития. Университеты вступают в партнёрства для исследования климатических изменений, создают новые образовательные программы на эту тему. Постепенно изменения приходят и в повседневные рабочие процессы: во время пандемии число командировок и просто поездок на работу существенно сократилось — если не навсегда, то надолго.

5. Политические катаклизмы

Заключительная категория трендов — политические. Это рост онлайн-глобализации и одновременный подъём национализма, а также государственное финансирование высшего образования.

Глобальный рынок онлайн-образования растёт, в то время как традиционная академическая мобильность пострадала от пандемии и её последствий. Барьеры для реальной международной миграции выросли: государства периодически закрывают границы, и кое-где к таким решениям привязывают националистическую риторику. Цифровым форматам эти процессы не страшны, и хороший университет теперь не может не иметь студентов из других стран на своих онлайн-программах или хотя бы на массовых открытых дистанционных курсах.

Внутри государств развитие университетов становится вопросом политической удачи: где-то вузы поддержали, где-то помощь не была эффективной. И неясно, будет ли высшее образование завтра считаться важным для национальных экономик, могут ли вузы рассчитывать на поддержку в будущем.

Новые технологии и практики внутри университетов

Для Horizon Report эксперты отобрали как отдельные технологические области, так и важные для высшего образования организационные практики и подходы. Изначально список состоял, как говорится в докладе, из 141 позиции. После нескольких раундов голосования осталось шесть ключевых технологий и практик.

Каждую из них эксперты оценивали по шкале от нуля до четырех в следующих измерениях:

• влияние на равенство, инклюзивность и на образовательные результаты;
• риски провала и стоимость внедрения;
• принятие преподавателями и значимость для выхода вузов из пандемии.

ИИ: дорого и не всегда честно

Искусственный интеллект эксперты оценили как самую дорогую и при этом достаточно рискованную область технологического развития.

Сегодня ИИ применяется при управлении учебным контентом, в системах прокторинга, в сервисах поддержки и информирования студентов или абитуриентов через мобильные приложения и чат-боты. Большинство проектов в этой области, отмечают эксперты, касаются решения текущих проблем высшего образования. Но есть и исследовательские идеи, направленные в будущее. Например изучается, как с помощью ИИ можно развивать навыки саморегулируемого обучения и формировать сети обмена знаниями.

При этом технология становится всё более противоречивой: системы прокторинга кажутся многим неоправданной слежкой, а наряду с ИИ-системами для эффективного обучения появляются сервисы по автоматическому рерайту учебных текстов, с помощью которых можно так переписать чужую академическую работу, что плагиат трудно будет заметить.

Учебная аналитика: полезно, но рискованно

Эта практика отчасти пересекается с ИИ-треком. Анализ данных может подразумевать задачи разного уровня и масштаба, начиная от отдельных курсов или кафедр.

Учебная аналитика в отчёте получила от экспертов одну из самых высоких оценок по позитивному влиянию на образовательные результаты. Не удивительно: система аналитики может подсказать, когда студент плохо справляется с заданиями, не заходит регулярно в свой учебный личный кабинет, мало вовлечён в курсы. При этом по рискам это направление — на втором месте после ИИ. В учебной аналитике много не решённых на отраслевом уровне проблем — это вопросы доступа к данным, согласия студентов и преподавателей на обработку информации о них, способности администраторов правильно интерпретировать результаты.

В докладе приведены в пример проекты, которые связаны как раз с решением этих проблем. Это персонализация аналитики на специальных дашбордах, чтобы студенты сами могли использовать данные о своём обучении, и развитие стратегий использования данных. Сейчас университеты накапливают больше данных, чем могут использовать, и для успешной учебной аналитики важно выбрать самые важные и разумно настраивать доступ к ним.

Открытые образовательные ресурсы: прекрасно

В открытом доступе могут размещаться как онлайн-учебники, так и более сложные ресурсы. Например, 3D-модели химических соединений и анатомических препаратов, целые онлайн-игры по сценариям из соответствующей профессиональной области. Ожидаемо у этого направления оказалась самая высокая оценка за развитие равенства и инклюзивности в высшем образовании. Кроме того, эксперты высоко оценили уровень принятия открытых ресурсов преподавателями. Но в докладе также говорится, что, несмотря на всю востребованность, бесплатные учебники и пособия разрабатываются не так активно.

Микростепени: ничего революционного

Микростепени — это короткие курсы, на которых студент осваивает один конкретный навык или тему. Обычно на такие микрокурсы можно разобрать более длительную университетскую программу — магистратуру, МВА.

Как и для открытых образовательных ресурсов, для этой практики эксперты определили самые низкие риски провала. При сравнительно невысокой стоимости у микростепеней также хорошие оценки по всем позитивным измерениям: эту идею хорошо принимают преподаватели, подход полезен с точки зрения равенства и для роста образовательных результатов. В этой области определённо стоит искать гибкие решения для выхода из пандемии: короткие курсы проще «упаковать» под потребности аудитории, при необходимости перевести в смешанный или онлайн-формат, продать компаниям для повышения квалификации сотрудников даже в условиях экономического спада. Похоже, среди экспертов сложилось согласие по поводу этой практики — все признают её пользу, но никто не видит в ней ни революции, ни панацеи.

Это не значит, что в распространении микростепеней нет ничего интересного. Во-первых, они переживают взрывной рост: по оценкам Educause, в следующие 3–5 лет их рынок удвоится. Во-вторых, на этом рынке университеты соревнуются со множеством других конкурентов. И работа с микростепенями не так проста, как кажется: вузам придётся существенно перекраивать курсы, а для этого, вероятно, нанимать новых и переучивать прежних сотрудников.

Смешанные и гибридные модели: наше будущее

Под гибридными моделями в докладе объединена серия моделей обучения, большинство из которых ещё не формализованы, просто имеется в виду, что в них сочетаются онлайн- и офлайн-форматы.

Эксперты считают, что стоимость внедрения таких решений достаточно высокая, но плюсы для обеспечения равенства в высшем образовании и роста образовательных результатов неоспоримы. К тому же у смешанных и гибридных моделей обучения самая высокая оценка по шкале значимости для будущего высшего образования. Большинство экспертов сочли их очень важными для поиска гибких подходов, которые помогут вузам выйти из пандемии.

Примеры проектов в Horizon Report связаны:

• с созданием университетами фреймворков, на базе которых преподаватели могут выстраивать отдельные курсы в новых форматах;
• с сотрудничеством университетов с компаниями-разработчиками, чтобы адаптировать массовые технологические решения (например, Zoom) под учебные задачи.

Качественное онлайн-обучение: залог образовательных результатов

Этот пункт — о совокупности практик, направленных на улучшение дистанционных образовательных программ. Они дороги и по оценке стоимости уступают только искусственному интеллекту, зато по влиянию на образовательные результаты опережают все остальные технологии и практики в списке.

Какие именно практики эксперты отнесли к этому пункту? Это специальный отбор технологий и подходов, которые работают в онлайн-обучении. Например, университетская база знаний для своих преподавателей. Или создание виртуальных выставок, музеев и другого контента, который помогает разнообразить онлайн-курсы. Это курсы-инструктажи для студентов, которые впервые обучаются онлайн. Словом, все меры для того, чтобы обучение в цифровой среде не просто не прерывалось, но и оставалось эффективным.

Сценарии возможного будущего

Заканчивается доклад Horizon Report коротким разделом со сценариями развития высшего образования на ближайшие десять лет. Каждый из них написан из воображаемого 2031 года и описывает, что в этом гипотетическом будущем произошло с университетами после 2021 года.

Направленность и названия сценариев — стандартные для методологии Института будущего, на которой основана подготовка отчёта Educause. Это не значит, что эксперты прогнозируют именно такие варианты развития событий. Построение сценариев — скорее мысленный эксперимент, попытка нарисовать разные траектории. Отличия между траекториями основаны на том, насколько университеты в них смогли справиться с последствиями пандемии.

• Рост. В этом варианте возможного будущего университетам удаётся монетизировать растущий спрос на гибридные и онлайн-курсы через микростепени и другие формы обучения в концепции lifelong learning (обучение в течение всей жизни). Востребованность таких подходов обучения вызывает к жизни многочисленные онлайн-программы развития преподавателей. Они, в свою очередь, конструируют для студентов программы с богатым учебным опытом.
• Ограничение. После пандемии вузы работают с меньшим количеством ресурсов. В этих условиях они выбрали разные стратегии. Некоторые продолжают работать в традиционных форматах, но с небольшим числом студентов и позиционируют себя как самые престижные, элитные организации. Другие ищут новые модели обучения в онлайн-среде, чтобы охватывать студентов по всему миру, несмотря на препятствия.
• Коллапс. Сокращение государственного финансирования в этом сценарии приводит к вымиранию университетов — приток студентов тоже сокращается, и плата за обучение не позволяет вузам держаться на плаву. Наука в этих условиях становится более зависимой от финансирования со стороны бизнеса, а удалённое обучение — весьма посредственным, ориентированным на экономическую эффективность при недостатке ресурсов для развития преподавателей. Во многих случаях организации полностью полагаются на ИИ и учебную аналитику, не взаимодействуя со студентами по-человечески.
• Трансформация. Вузы облегчают доступ к высшему образованию через бесплатные онлайн-программы и разнообразие технологий. Обучение становится более человекоцентричным и менее стрессовым, и число студентов на разных программах высшего образования достигает исторического максимума.

Посмотрим, каким будет сценарий будущего в реальности.

Источник: https://skillbox.ru/media/education/mezhdu-rostom-i-kollapsom-kakoe-budu...

День работника статистики
Установлен приказом Федеральной службы государственной статистики от 21 июля 2014 года. 25 июня 1811 года в России появилось первое статистическое отделение, которое возглавил профессор Карл Герман.

День дружбы и единения славян
Праздник, который призван напомнить славянам об общих корнях, был учрежден в 1990-х годах. Общая численность славян в мире составляет порядка 350 миллионов человек. Западную ветвь представляют поляки, силезцы, словинцы, чехи, словаки, кашубы, моравы и лужичане. Южную — болгары, сербы, хорваты, боснийцы, македонцы, словенцы и черногорцы. Восточную (самую крупную по численности) — белорусы, русские, украинцы и русины.

В настоящее время славяне расселены на территории Южной, Центральной и Восточной Европы и далее на восток — вплоть до Дальнего Востока России. Также славянское меньшинство имеется в государствах Западной Европы, Америки, Закавказья и Средней Азии.

Праздник выпускников «Алые паруса» в Санкт-Петербурге
Ежегодно во второй половине июня в северной столице в одну из белых ночей проходит общегородской праздник выпускников школ Санкт-Петербурга. Впервые он состоялся 27 июня 1968 года. Праздник, который начался в 11 часов вечера, проходил в акватории Невы между Кировским и Дворцовыми мостами. Выпускники, а их собралось более 25 тысяч человек, расположились на Дворцовой набережной, на мостах и на стрелке Васильевского острова. Кульминацией мероприятия стало постановка повести-феерии «Алые паруса» Александра Грина. Праздник настолько понравились горожанам, что было решено сделать его ежегодным. К сожалению, в 1979 года по «соображениям безопасности» он был закрыт. Традиция была возрождена в 2005 году. «Алые паруса» занесены в реестр туристических событий всего мира. Рекомендации к его посещению выдают в 20 европейских государствах.

24 года назад (1997) состоялся первый полёт многоцелевого ударного вертолета Ка‑52 «Аллигатор»
В воздух его поднял летчик-испытатель Александр Смирнов. Всепогодный круглосуточный боевой вертолет был разработан в ОКБ «Камов» (ныне — ОАО «Камов»). Ка-52 предназначен для уничтожения танков, боевой техники, живой силы, вертолетов и других летательных аппаратов противника на переднем крае и в тактической глубине, в любых погодных условиях и в любое время суток. В 2008 году вертолёт был принят на вооружение. На сегодняшний день выпущено более 120 Ка-52.

55 лет назад (1966) был запущен первый советский метеоспутник «Космос-122»
Он был создан во Всесоюзном НИИ электромеханики. Спутник, массой 4730 килограмм, был оснащен телевизионными и инфракрасными камерами. «Космос-122» был выведен на орбиту с площадки №31 космодрома Байконур при помощи ракеты-носителя «Восток-2М». За четыре месяца работы он круглосуточно передавал информацию о состоянии атмосферы Земли, которая использовалась метеорологической службой, как нашей страны, так и ряда других государств.

101 год назад (1920) в Москве прошла первая в истории велогонка по Садовому кольцу
Участие в соревнованиях приняли 87 московских велосипедистов. Победителем стал спортсмен Г. Козлов. Достаточно быстро велогонка приобрела популярность среди велосипедистов не только столицы, но и других городов. В разные годы в ней принимали участие до 1000 человек. Преемницей этих соревнований считается ежегодная многодневная велогонка «Пять колец Москвы», которая проводится в столице с 1993 года.

Источник: https://www.pnp.ru/social/den-25-iyunya-v-istorii-5.html

Аннотация. В статье анализируется восприятие России особой группой казахстанского общества – студенческой молодежью, из которой будут рекрутироваться новые элиты. По мнению автора, при изучении восприятия различных стран на микроуровне важным дополнением к массовым опросам могут служить качественные методы, в частности фокус-группы. При их использовании, в ходе свободного общения с информантами, интересующие исследователей сюжеты раскрываются сквозь призму биографической истории, культурной и семейной памяти людей; их жизненных стратегий и личного опыта. Именно апеллирование к личному опыту дало возможность исследователям снизить воздействие на мнения студентов публичных дискурсов, транслируемых СМИ и социальными сетями. Представлены результаты дискуссий на десяти фокус-группах, проведенных в октябре 2016 г. и мае 2017 г. со студентами различных вузов Алма-Аты. Обсуждались следующие сюжеты: 1) впечатления от пребывания / проживания в России; 2) ситуация вокруг русского языка в Казахстане: оценка его настоящей и будущей роли; 3) отношение ко Дню Победы, наличие / отсутствие личной сопричастности этой исторической дате. Дискуссии со студентами свидетельствуют о сохраняющемся пространстве культурно-языковой и ментальной общности Казахстана и России – пространстве, которое пока еще охватывает и молодые поколения. Рабочая гипотеза о том, что в условиях многовекторности геополитического курса Казахстана возможны существенные разрывы в мировосприятии казахской молодежи и более старших поколений (в том числе и касающиеся отношения к России), не получила обоснованного подтверждения. Показаны эмоциональные и рациональные факторы, способствующие сохранению общности (семейная память, инструментальная роль русского языка). В статье рассматриваются также причины появления «зон отчуждения» в восприятии России и способы их преодоления.

Ключевые слова: отношение к России в Центральной Азии; молодежь постсоветских стран; студенты Казахстана; русский язык в Казахстане; память о войне и практики коммеморации; личный опыт пребывания в России; качественные методы.

Научная и практически-политическая значимость изучения отношения к России в различных регионах мира, в первую очередь в зонах ее стратегических интересов, куда входит Центральная Азия и, в частности, Республика Казахстан (РК), многократно возросла в последние годы, отмеченные российско-западным геополитическим и экономическим противостоянием. По мнению М. Ларюэль и Д. Ройса, попытки изучить отношение к ведущим мировым державам в стратегически важном для них Центрально-Азиатском регионе уже предпринимались, однако упор делался на позиции разных групп элит, а не рядовых граждан [Laruelle, Royce 2019, с. 197, 198].

Опираясь на регулярные массовые опросы (2012–2017) Евразийского банка развития (ЕАБР) и серию ежегодных опросов фонда Гэллапа об отношении жителей разных стран к политическим лидерам ведущих государств (2006– 2017), Ларюэль и Ройс проанализировали мнения казахстанцев о России и США. Практически по всем позициям Россия значительно опережает США в качестве предпочитаемого для жителей Казахстана политического партнера, поставщика товаров, услуг, культурных продуктов, инвестиций; как место для врéменного трудоустройства, учебы, для переезда на ПМЖ и пр. [Laruelle, Royce 2019, с. 200–202]. Еще значительнее разрыв по показателям оценки политического руководства (по данным Гэллапа).

Так, в 2017 г. одобряли деятельность властей США и России 24 и 69% опрошенных казахстанцев; относились с неодобрением 41 и 9%; затруднились с ответом 35 и 21% [Laruelle, Royce 2019, с. 199–200]. Однако авторы статьи не объясняют причины этих различий в оценках двух стран; аналитическая часть их работы посвящена в основном тестированию факторов, теоретически способных повлиять на позиции респондентов (возраст, этническая принадлежность, доступ к различным видам СМИ). На наш взгляд, при изучении восприятия различных стран на микроуровне важным дополнением к массовым опросам могут служить качественные методы, обладающие значительным объяснительным потенциалом. При их использовании, во время свободного общения с информантами, интересующие исследователей сюжеты раскрываются сквозь призму биографической истории, культурной и семейной памяти людей; их жизненных стратегий и личного опыта (в нашем случае – общения с россиянами, пребывания, проживания в России в (пост)советское время).

Именно такое исследование отношения к России в Казахстане с помощью «мягких» методов было предпринято автором совместно с И. Савиным в 2016–2017 гг. в рамках международного проекта «Образы России в Евразии: память, идентичность, конфликты» (программа научного сотрудничества России и ЕС ERA.Net.RUS). В Алма-Ате и Петропавловске (город в Северо-Казахстанской области) было собрано 50 глубинных (биографических) интервью с обычными жителями и 15 интервью с экспертами. Цель статьи – анализ восприятия России особой группой казахстанского общества – студенческой молодежью.

Опираясь на исследования в странах Восточной Европы, где новые поколения демонстрируют заметный разрыв в ценностях с теми, кто жил при социализме, западные ученые ожидали аналогичных сдвигов в мироощущении молодежи постсоветских стран, в частности Казахстана [Laruelle, Royce 2019, с. 203]. Насколько реальны опасения, что новые поколения элит из числа студенческой молодежи будут в скором будущем определять геополитические и внешнеэкономические ориентиры развития страны не в пользу России? Для проверки гипотезы автором, совместно с И. Савиным, были проведены десять дискуссий в фокус-группах со студентами различных вузов Алма-Аты (октябрь 2016 г., май 2017 г.). Выбор именно этой части молодежной аудитории определяется тем, что студенчество – динамичная, мобильная часть населения; еще в период учебы мнение этой прослойки значимо для ближайшего окружения, а позднее, когда многие выпускники вузов вольются в элиты всех уровней, занятые в бизнесе, политике, управлении, их возможности влиять на общественное мнение возрастут [Тишков, Бараш, Степанов 2017, с. 81; Есимова, Панарин 2008, с. 53].

В дискуссиях, которые проходили на русском языке, приняли участие студенты «русских потоков» Казахского национального университета (КазНУ); Казахской академии транспорта и коммуникаций; Университета Нархоз; Евразийского технологического университета; Казахско-Британского технологического университета; Университета КИМЕП (в двух последних вузах обучение ведется на английском языке). Поскольку, по нашим наблюдениям, в среднестатистической университетской группе столичных вузов РК доля неказахов примерно соответствует их доле в населении страны (около 20%), участниками фокус-групп оказались в основном казахи (среднее число участников – семь-восемь человек; продолжительность дискуссии – от полутора до двух часов).

Важнейшим источником разного рода сведений о той или иной стране стали средства массовой информации, в первую очередь телевидение, а для молодежи особо важен Интернет и социальные сети. Стараясь учесть и иные факторы, формирующие позицию информантов, а также снизить воздействие на мнение студентов транслируемых СМИ представлений (хотя в полной мере это вряд ли возможно), дискуссии выстраивали таким образом, чтобы большинство обсуждаемых тем апеллировали к альтернативным СМИ источникам знаний о России – это личный опыт самих студентов и их ближайшего окружения, а также история семьи и семейная память.

В статье представлены результаты обсуждения со студентами следующих сюжетов: 1) впечатления от пребывания / проживания в России; 2) ситуация вокруг русского языка в Казахстане: оценка его настоящей и будущей роли; 3) отношение ко Дню Победы, наличие / отсутствие личной сопричастности этой исторической дате. Эти темы были выбраны также потому, что в них изначально заложен заряд дискуссионности. Исследовательские вопросы были сформулированы нами следующим образом. Есть ли сходство и различия в позициях студентов и остальных казахстанцев (имеются в виду не эксперты, а обычные люди, мнения которых изучались методом глубинных интервью)? Может ли этнический фактор влиять на восприятие России в Казахстане (среди членов изучаемой группы)? Можно ли провести какие-то параллели между мнениями казахстанских и российских студентов – там, где это логически обоснованно – например, когда речь идет о таких сюжетах, как память о войне? Начнем с краткого описания историко-культурного и социального контекстов, определяющих форматы и масштабы «присутствия» России в повседневной жизни казахстанцев. «Россия здесь не присутствует, Россия здесь просто есть» Историко-культурный контекст формирования мнений о России В последнем докладе «Интеграционного барометра» ЕАБР говорится о «феноменальной плотности... социальных связей стран ЕАЭС» [Интеграционный барометр ЕАБР 2017, с. 15]. На наш взгляд, к Казахстану этот вывод относится в наибольшей степени. Как поддерживается и чем проявляет себя эта «связанность» с Россией Казахстана? Для 81% опрошенных ЕАБР в 2016 и в 2017 гг. граждан Республики Казахстан Россия является наиболее дружественной страной, «на поддержку которой в трудную минуту можно рассчитывать» [Интеграционный барометр ЕАБР 2017, с. 30]. Из всех стран СНГ, охваченных ежегодными опросами ЕАБР, именно в Казахстане (за ним следует с небольшим отрывом Беларусь) проявляется самый сильный интерес к приглашению артистов, писателей, музыкантов из России, к закупкам и переводам российских книг, кинофильмов, сериалов и пр. (48 и 58% в 2016 и 2017 гг.) [Интеграционный барометр ЕАБР 2017, с. 74]. Более всего заинтересованы в получении высшего образования в России жители Таджикистана и Киргизии (36 и 29% в 2017 г.), а далее следует Казахстан (24% опрошенных) [Интеграционный барометр ЕАБР 2017, с. 69].

Однако если речь идет не о предпочтениях, а о реализации конкретных планов конкретными людьми, то именно граждан Казахстан больше всего среди иностранных студентов на дневных отделениях российских вузов – 39,7 тыс. человек в 2017 г. (на втором месте китайские студенты – 26,8 тыс. человек) [Шкуренко, Егупец 2019]). Реальные контакты жителей РК с россиянами дополняют картину «плотности социальных связей» между двумя странами. По последнему опросу «Интеграционного барометра» 2017 г., доля респондентов, поддерживающих постоянные связи с друзьями, родственниками и коллегами в России, была наиболее высокой в странах, активно поставляющих в РФ трудовых мигрантов. То же самое относится и к данным о личном опыте посещения других стран с различными целями за последние пять лет. Однако цифры по Казахстану лишь немногим ниже (особенно по частоте посещений России), хотя оттуда в Россию не приезжают временные мигранты в сопоставимых масштабах. Так, 39 и 40% опрошенных в РК отметили в 2016 и 2017 гг., что постоянно общаются с друзьями и родственниками в России, а 26 и 28% побывали там в течение последних пяти лет [Интеграционный барометр ЕАБР 2017, с. 67].

Еще более показательны данные учета пограничных служб России и Казахстана: в 2016 г. на Россию приходилось 47,3% выездного потока из РК. Само количество выезжающих казахстанской стороной оценивалось в 4,61 млн человек [Шкуренко, Егупец 2019]. В 2017 г. из Казахстана в Россию было совершено 3,5 млн поездок, а в обратном направлении – 3,0 млн [Туристические потоки между Россией и Казахстаном 2018]. Эти огромные цифры отражают исторически сложившееся многообразие человеческих контактов через границу России и РК, самую длинную сухопутную границу в мире (около 7,5 тыс. км), а также этнодемографические особенности двух стран. В РК, несмотря на активные миграции 1990-х годов, все еще значительна численность русских (около 3,5 млн человек в 2018 г.), а в России издавна проживают казахи (около 650 тыс. человек). Многообразные контакты казахстанцев разных национальностей с российскими казахами и россиянами, ранее проживавшими в РК, как раз и составляют основу той плотной сети социальных связей, которая сложилась между двумя странами еще в советское время. Эта сеть одновременно и способствует сохранению прежнего чувства культурно-языковой общности, и во многом существует благодаря сложившейся в советское время схожести культурных кодов и менталитета. Говоря об историко-культурном контексте формирования мнений о России среди казахстанцев, необходимо учитывать роль российских СМИ, прежде всего телевидения, доминирующего в медийном пространстве РК и, по мнению многих респондентов разных национальностей и разного статуса, привлекающего зрителей своим качеством.

Многочисленные высказывания «обычных людей» придают новые краски данным опросов об интересе к российским культурным продуктам (см. выше) и рейтингам популярности доступных в РК телеканалов [Laruelle 2015, с. 327–328, 339]. В интервью неоднократно отмечалась низкая конкурентоспособность местной телепродукции для массового зрителя: «По телевизору что предлагают? Вот такие каналы, вот такие ток-шоу, такие у нас сериалы снимаются глупые, ниже плинтуса, вообще ужасные» (казашка, научный сотрудник, 2016 г.). Сохраняющийся интерес и / или привычка казахстанцев к просмотру советско-российских фильмов, сериалов и пр. поддерживают, в первую очередь для людей среднего и старшего возраста, существование общих с жителями Россией культурных кодов; уютный и знакомый мир узнаваемых героев, шуток, метафор, социально (не)одобряемых моделей поведения; узнаваемую стилистику описания и интерпретации различных событий. Посмотрим теперь, как в рассказах студентов отражается описанный историко-культурный контекст формирования мнений о России. Мнения студентов о России сквозь призму личного опыта для студенческой молодежи, подобно информантам более старших возрастных групп, Россия отнюдь не чужое пространство; это страна, у которой немало общего с Казахстаном.

Кроме собственных впечатлений о поездках в Россию, у молодежи, вряд ли увлеченной просмотром телепередач или чтением газет, это чувство подпитывается через каналы семейной памяти; зигзаги личных биографий, связанных с советским временем. По наблюдениям А. Есимовой и С. Панарина, позитивная тональность казахстанских СМИ, пишущих о России, воспринималась не читающими газет студентами Чимкента опосредованно, через общение с родителями и другими представителями старшего поколения [Есимова, Панарин 2008, с. 66]. На дискуссиях со студентами Алма-Аты о своих ощущениях общности с Россией молодые люди говорили либо в констатирующем ключе, либо позитивно: «И то, что другая страна, такого ощущения нет. Как-то неделимы Россия, Казахстан; Казахстан, Россия...». Чувство близости с Россией могло актуализироваться при попадании в незнакомую среду: «Моя сестренка со школы – пять человек ездили в Германию; они скучали по дому, ничего казахского не было, и они нашли большое русское кафе и побежали туда, что-то такое родное, близкое...».

Заметно и отличие от интервью с «обычными людьми». У студентов ощущение схожести с Россией, если выйти за пределы представленных выше описаний, менее эмоционально и более рефлексивно: именно студенты много говорили об общности социально-политических недостатков двух стран, подчеркивая тем самым сходство стоящих перед ними задач. Имеются в виду пассивность населения, неразвитость гражданского общества, политических институтов; недостатки выборной системы и пр.: «У нас почти все проблемы одинаковые – начиная с коррупции до семейно-бытовых». В интервью с казахстанцами (кроме экспертов) такого рода размышления практически отсутствовали. Содержание и тональность рассуждений студентов на политические темы дополняют результаты инициированного американскими учеными опроса населения РК.

 Среди целей этого исследования было выяснение возможных различий в политико-идеологических взглядах «советских» поколений и молодежи. Один из главных выводов – «поколение Назарбаева» отличают прагматизм и аполитичность, в частности примиренческая позиция по отношению к распространенным в стране неформальным практикам [Junisbai, Junisbai 2018, с. 8]. Пока трудно сказать, как высказанные участниками фокус-групп мнения, которые можно назвать критикой с большой натяжкой, будут «работать» тогда, когда их носители вырастут, и кто-то из них войдет в узкий круг лиц, принимающих государственные решения. А вот рассказы студентов о том, «какие в России люди»: как они относятся к казахам, жителям страны в целом (в том числе и к русским) и к Казахстану как к государству, часто были весьма критичными. Причем здесь наблюдается единодушие во мнениях участников фокус-групп, экспертов и городских жителей, с которыми были проведены биографические интервью. Можно выделить три аспекта темы. Во-первых, отмечалось, что в России недружелюбные люди, в первую очередь в Москве. Во-вторых, говорилось, что «в России много национализма, плохо относятся к людям других национальностей». Наконец, участники вспоминали не просто о недружелюбии россиян, а о том, что они мало интересуются жизнью соседних стран, считают их «младшими», «подчиненными», «каким-то аулом», что ощущается и при личных, и при официальных контактах. Эти отзвуки «советского», сохранившиеся в представлениях россиян о бывших республиках, игравших в прежней иерархии подчиненную роль при доминировании Центра (сейчас эта роль традиционно приписывается России), могут способствовать отчуждению жителей Казахстана. Этнолингвистические проблемы Казахстана глазами студентов Дискуссии на фокус-группах в полной мере отразили сложившуюся за годы независимости Казахстана этнолингвистическую ситуацию – если рисовать ее крупными мазками.

Это поступательное завоевание государственным (казахским) языком новых сфер применения, при сохраняющейся (несмотря на постепенное снижение численности русских и других «европейцев») роли русского языка, имеющего законодательно закрепленный статус «языка межнационального общения», в качестве важнейшего инструмента приобщения к мировой культуре, науке, технологиям. Постсоветские переписи фиксируют весьма высокий уровень владения русским среди казахов, в первую очередь горожан1 . Тут будет уместным вспомнить о том, что в силу ряда особенностей имперского освоения территорий, называемых сейчас Центральной Азией, а также специфики «национальной» политики советского времени, русскотитульный билингвизм (или даже полное русскоязычие) до сих пор очень распространены среди титульных групп, включая элиты (подробнее см., например: [Fierman 2012, Kosmarskaya, Kosmarski 2019]). В первую очередь это относится к Казахстану и Киргизии, где степень русификации была выше из-за кочевого образа жизни тех народов, которых сейчас называют киргизами и казахами, а также из-за отсутствия у них письменности в доимперский период.

Судя по самоописаниям лингвистических навыков и практик, студенты «дружат» с русским языком, широко используют его в учебе для приватного и профессионального общения в университетской среде. Во время дискуссий, однако, выявились и заметные различия в интерпретациях участниками этноязыковых проблем в РК. Студенты элитных вузов, где учатся за плату в основном жители «южной столицы» из обеспеченных семей и где обучение проходит в том числе и на английском языке, продемонстрировали ярко выраженный прагматизм при обсуждении сюжетов, связанных с нынешней ролью и будущим русского и титульного языков в Казахстане. Именно студенты таких вузов чаще всего говорили о ценности русского как инструмента для решения разнообразных задач аккумуляции знаний и социального продвижения. В похожем инструментальном ключе многими участниками упоминалась и Россия, где, по мнению студентов, лучше развиты наука, образование; много хороших учебников и другой литературы. С тем же прагматизмом обсуждался казахский язык. Признавалась значимость этого языка «вообще», при одобрении политики массового двуязычия в стране, но при обращении к личным планам улучшить знание казахского языка подчеркивалось, зачем ставились подобные цели. При этом недостаточное знание казахского не сопровождалось, судя по словам участников, какими-либо переживаниями: «Казахский я знаю не очень хорошо. 1. Так, по последней переписи 2009 г., понимали устную русскую речь 92% казахов, свободно писали 83,5, а свободно читали – 79% [Итоги национальной переписи 2011, с. 24].

Я не считаю, что мне должно быть стыдно, что я его не знаю, но я все равно буду изучать казахский – в будущем мне это пригодится». Квинтэссенция прагматичного подхода к языкам – следующее высказывание студента одного из элитных вузов: «Я даже против изучения казахского языка. Я сам казах, меня с самого детства упрекают, что я не знаю казахский; мне это, честно, надоело. Я смотрю на язык как на средство общения, больше ничего. Это просто инструмент, и русский при занятиях наукой, политикой – более удобный инструмент». Студенты из регионов, многие из которых обучались за государственный счет (фокус-группы с такими студентами прошли на нескольких факультетах КазНУ), продемонстрировали гораздо меньше прагматизма и больше эмоций. Отмечали, как и остальные участники дискуссий, пользу от знания русского языка, но именно о казахском языке говорили более пространно и эмоционально: «Сейчас очень престижно и, я бы сказала, очень круто знать казахский язык. Именно казахский язык, на самом деле, очень богат в литературном плане, там очень много красивых слов». Кроме радости, связанной с красотой языка, его нынешнее состояние, по мнению этой группы участников, ассоциируется со стыдом, грустью, печалью: «Печалит, что у нас казахи во многом забывают свой родной язык и общаются на русском. Даже в Китае есть тесты: укажите, пожалуйста, народ, который не разговаривает на своем родном языке. Там был правильный ответ – казахи. Это очень печально. Но все-таки я думаю, что русский язык нам нужен и необходим». В целом выявленные различия в отношении разных категорий студентов к этнолингвистической ситуации в РК демонстрируют значимость социальностатусного фактора, определяющего восприятие России и связанных с ней исторических и культурных явлений.

Причем ситуация в студенческой среде воспроизводит похожие социальные разломы среди более старших возрастных групп казахов – различия в первую очередь по социальному статусу (сельские жители versus образованные горожане) (подробнее см.: [Космарская, Савин 2018, с. 190–191; Kosmarskaya, Kosmarski 2019]). Русскоязычие (часто идущее рука об руку со слабым владением казахским языком) является одним из основных маркеров, отличающих «городских» казахов от их сельских соплеменников (наряду с более высоким социальным и образовательным статусом). Праздновать или скорбеть? Память о войне и отношение ко Дню Победы Судя по всем собранным в РК полевым материалам, восприятие Дня Победы в качестве «красного для календаря» является важнейшим проявлением общности, единения жителей России и Казахстана, где 9 Мая отмечать и как государственный праздник, и как дату, затрагивающую сердца людей разных возрастов и национальностей: «Мы говорим о скрепах, условно говоря, между двумя нациями. Безусловно, это Великая Отечественная война» (казах, политолог, 2016 г.).

При обсуждении сдвигов в календаре официальных праздников (перенос Дня защитника Отечества с 23 февраля на 7 мая) другой эксперт отметил: «Назарбаев тут старается и так, и так. Он никогда не отменит праздник Победы» (русский, депутат, 2016 г.). Повторяющейся темой в высказываниях студентов стал сюжет, который можно назвать «Мы сделали это вместе!» Мотив общности со всем населением СССР, победившим фашизм, звучал и в интервью с жителями страны разных возрастов, однако студенты и здесь продемонстрировали более высокий уровень рефлексии и способность к обобщениям, дополнив тем самым обычный рефрен высказываний казахстанцев: «мы помним...», «мы всегда отмечаем» и т.п. – «В этот день люди забывают о разнице, кто откуда был, кто воевал с нашей стороны, кто с российской; это день, когда все разногласия, которые были между нашими странами, в этот момент это все меркнет». – «Потому что это наш праздник, в сердцах у всех гордость есть». Повествования студентов, как и интервью с жителями двух городов РК, четко фиксируют зависимость вызываемых этой памятной датой эмоций и личностно окрашенного интереса к прошлому от наличия в семье или среди родственников ныне здравствующего ветерана или людей, которые с ветеранами много общались. Причем у студентов такого рода эмоции были не только положительными.

Видимо, общение в семье с ветеранами способствует размышлениям, нередко весьма критическим, об отношении к выжившим участникам войны на государственном уровне: «От культуры моего дома у меня есть уважение к этим ветеранам. Даже больше: я буду относиться ко всем ветеранам так, как к своему родному дедушке и бабушкам, но тот факт, что все происходит очень формально, наигранно, меня это очень угнетает». В исследованиях идентичности российской молодежи и, в частности, ее отношения к войне и к Дню Победы особо подчеркивается значимость семейной памяти (см., например: [Тишков, Бараш, Степанов 2017, с. 85]). На наш взгляд, в Казахстане механизм трансляции семейных воспоминаний от старших поколений к молодежи действует пока еще эффективнее, чем в России. Во-первых, здесь большую роль играют родственные связи как элемент сохраняющейся коллективистской культуры. Во-вторых, здесь слабее ощущается давление государственной идеологии, ведь в сегодняшней России День Победы – один из главных символов национальной идентичности. Однако фокус-группы с молодежью уже фиксируют отход от эмоционального к более историческому пониманию связанных с войной событий: «У меня в семье не особо отмечается. Наши ветераны, которые воевали, давно уже умерли, и такой традиции уже нет... Я этому празднику придаю больше историческое значение, чем эмоциональное». Во многом этот отход связан с утратой эмоциональной сопричастности по демографическим причинам – уход ветеранов и других людей, помнивших войну. С течением времени в этой сфере будет нарастать значимость поколенческих различий.

Наши материалы показали, что по мере того как война и связанные с ней события уходят все дальше в историю, у новых поколений казахстанцев возникает желание переосмыслить их; усиливаются, например, сомнения в правомерности ассоциирования с «праздником» событий, сопряженных с огромными человеческими жертвами: – «Это не праздник, это траур. Полегло столько людей, а они веселятся». – «Я считаю, что это не праздник. Множество людей умерло, благодаря им мы сейчас живы. Я считаю, нельзя забывать об этом. Мы должны помнить, потому что благодаря этому у нас сейчас есть то, что мы имеем, все благодаря тому, что мы победили. Благодаря этой войне произошел прогресс, можно сказать, появились технологии». Эти высказывания говорят о том, что по меньшей мере в рядах одной из социально-демографических групп Казахстана, причем весьма продвинутой с точки зрения интеллектуального развития и социального статуса, зреет стремление к переоценке коллективных мифологий, связанных с войной.

Пока трудно сказать, в какой степени эти настроения распространены в республике в целом. А в России, также проходящей через естественную смену поколений, достаточно активно ведутся дискуссии о том, как преодолеть сложный переходный период, связанный с неизбежным угасанием «огня живой причастности», и «превратить Великую Победу из мифа коллективной памяти в предмет объективного исторического знания» (см., например: [Денисенко 2019]). «Идущие против течения» размышления казахстанских студентов опять же можно интерпретировать как проявление общности с Россией – в том смысле, что исследования позиций российской молодежи свидетельствуют о наличии тренда к переосмыслению истории войны и практик коммеморации в аналогичном направлении.

Так, по результатам общероссийского опроса студентов, охватившего 45 вузов (2015), для 8,2% респондентов День Победы был «просто выходным днем»; 42,3 – считали этот день «праздником», а для почти половины (49,5%) 9 Мая – «день памяти о родных, прошедших войну» [Инкижинова, Муратова 2016, с. 126]; см. также: [Лашук 2015]. Интересен и следующий момент – общение с казахстанскими студентами в большей мере отразило российские, нежели внутриказахстанские общественные дискуссии о войне и о том, чему она может научить современные поколения. Трактовки связанных с войной сюжетов, популярные в кругах так называемых национал-патриотов (в Казахстане и в Центральной Азии в целом) звучали при общении со студентами очень редко. Речь идет, в частности, не о консолидирующих мнениях, доминирующих в дискуссиях на фокусгруппах, а о разъединяющих: «мы тоже воевали, а русские этого не ценят»; «это не только русские победили»; о попытках заместить нарратив борьбы против фашизма нарративом борьбы за независимость. Итак, позиции казахстанских студентов по политически чувствительным сюжетам, связанным с войной, сближены с настроениями (альтернативными официальным трактовкам), заметными в среде российского студенчества.

Дискуссии на фокус-группах отразили скептицизм, неприятие патриотического официоза; стремление к осмыслению войны с точки зрения цены, которой была оплачена победа над фашизмом, и того позитивного, что она принесла стране и человеческой цивилизации. Подобные настроения, видимо, связаны с присутствием в РК российских СМИ, с включенностью молодежи в русскоязычные интернациональные социальные сети, где активно обсуждаются острые темы, а также с естественным демографическим замещением поколений в двух странах со сходными социально-политическими условиями.

Вместо заключения

Результаты фокус-групп с казахскими студентами свидетельствуют о сохраняющемся пространстве историко-культурной, языковой, ментальной общности двух стран – пространстве, которое пока еще охватывает и молодые поколения, из которых будут рекрутироваться новые элиты. Рабочая гипотеза о том, что в условиях многовекторности геополитического курса Республики Казахстан возможны существенные разрывы в мировосприятии казахской молодежи и более старших поколений (в том числе и касающиеся отношения к России), не получила обоснованного подтверждения. Исследование мнений студентов не выявило также заметных этнических различий в их трактовках тех или иных связанных с Россией социально-политических и культурно-языковых проблем. К аналогичным выводам (о слабой значимости возраста и этнической принадлежности) пришли М. Ларюэль и Д. Ройс. На основе регрессионного анализа данных опросов авторы делают следующий вывод: «Очень немногие молодые казахстанцы считают США или Запад примером для подражания, которому должна следовать их страна... Несмотря на то, что их социализация пришлась уже на постсоветские годы и на тот факт, что численность русских в стране постепенно сокращается, молодые жители страны не в меньшей степени, чем их старшее окружение, благоволят к России, и не в меньшей степени желают иметь с ней более тесные отношения» [Laruelle, Royce 2019, с. 203, 207]. Объясняя свои результаты анализа позиций казахстанской молодежи, М. Ларюэль и Д. Ройс успешно преодолевают упрощенную схему, рисующую геополитические симпатии казахстанцев как ориентацию молодежи на «прогрессивный Запад», а старших поколений – на «отсталую Россию».

Так, ссылаясь на международный опыт молодежных движений, а также на сложность и противоречивость тех процессов, которые обычно формируют политические взгляды людей, они напоминают, что молодежь может выступать ниспровергателем общественного статус-кво как во имя либеральных, так и противоположных либеральным ценностей [Laruelle, Royce, c. 206]. Однако эти авторы не видят главного обстоятельства, определяющего позиции казахстанской молодежи и представителей других поколений по отношению к России (и на этом фоне – к США). Речь идет о рассмотренной в нашей статье схожести двух стран в политико-экономической, историкокультурной, языковой и ментальной сферах, которую продемонстрировали студенты и другие информанты.

Это все то, что продолжает нас объединять – через преемственность советского и постсоветского опыта, с их во многом общими достижениями и пороками; через русскоязычное культурноязыковое пространство, охватывающее, хотя и в разной степени, обе страны, взаимные поездки с многообразными целями сотен тысяч жителей России и Казахстана; потоки товаров и услуг, информационный и культурный обмен; через незримые связи в виде семейной памяти, ностальгии, виртуального общения; наконец, через схожие культурные коды и общность пережитого.

На этом фоне, на наш взгляд, не вполне корректной выглядит сама предпринятая М. Ларюэль и Д. Ройсом попытка поставить рядом Россию и США и сравнить отношение к ним в Казахстане как к двум якобы равновесным по отношению к РК «иностранным державам» (external powers). Подобным образом было бы логичнее сравнивать мнение казахстанцев о таких равноудаленных от их страны объектах, как США и Евросоюз, США и Индия, и т.п. Для казахстанцев Россия – это фактически часть (бывшего) целого, объединяющего две страны исторически, экономически, культурно. В распоряжении жителей страны разнообразные источники информации о происходящем в России (причем без языкового барьера), включая массово потребляемую продукцию российских телеканалов и опыт пребывания / проживания там для значительной части населения, тогда как США – это один из важных контрагентов РК в сфере внешней политики, а на обывательском уровне – «далекая мечта»; страна, знания о которой во многом основаны на мифологии и стереотипах. Поэтому демонстрируемый М. Ларюэль и Д. Ройсом разрыв в цифрах, на наш взгляд, вполне ожидаем и фактически запрограммирован все еще сохраняющейся общностью России и Казахстана.

Дискуссия о языках выявила фактор, который, в отличие от возраста и этнической принадлежности, определяет заметную разницу в позициях студентов. Речь идет о социальном статусе. Похожие социальные разломы в отношении к русскому языку и культуре существуют и среди более старших возрастных групп казахов – сельские жители vs образованные городские старожилы.

В связи с этим нужно подчеркнуть, что наша работа была сфокусирована именно на студентах и, шире, в рамках программы углубленного интервьюирования – на горожанах, в том числе молодых, а изучение взглядов сельской казахоязычной молодежи не являлось нашей целью и требует новых исследовательских подходов. При обсуждении сюжетов, обладающих высокой актуальностью и в самой России – темы войны и военной памяти, казахстанские студенты обнаружили свою включенность именно в российский дискурс, а также близость к позиции российских студентов, оппонирующей официальным трактовкам.

В целом можно заключить, что существует немалый и пока слабо используемый Россией потенциал сохранения и укрепления того многообразного, питаемого как эмоциями, так и взвешенным прагматизмом чувства общности с нашей страной, которое продемонстрировала наиболее продвинутая, городская молодежь Казахстана в лице студентов вузов. В какой мере это обстоятельство осознается в России? Многое ли делается в этом направлении?

Важным шагом могло бы стать резкое расширение новых образовательных возможностей для молодежи Казахстана, причем разных национальностей; привлечение квалифицированных молодых специалистов для работы в нашей стране и пр. Однако сами по себе эти и подобные меры не будут, на наш взгляд, эффективными, пока в головах многих россиян сохраняется негативно-снисходительное восприятие стран Центральной Азии и их жителей, воспроизводящее прежнюю иерархичность в положении союзных республик (на фоне проблемы ксенофобии, об этом пишут редко). Отсюда отсутствие интереса россиян «к далеким и неведомым странам»; слабая информированность об их истории и культуре, о современных проблемах и достижениях.

В самом Казахстане описанная ситуация давно вызывает беспокойство. Еще 15 лет назад авторы одной из статей в «Казахстанской правде» отмечали: «Участившиеся сетования казахстанских политологов на то, что в России уровень информированности населения о нашей стране неуклонно снижался все постсоветские годы и сейчас приближается к критической черте, явно не лишены оснований» [Бочкарева, Есимова, Замятин 2005, с. 41]. Авторы статьи, из которой взята цитата, выявили в ходе своего исследования «информационную асимметричность образов» соседних стран, сложившихся у опрошенных ими студентов России и Казахстана. Ученые объяснили подобную асимметрию различиями «внешнеполитических стратегий России и Казахстана... В России последние 15 лет налицо явно прозападная ориентация, что, естественно, способствует размыванию образов центральноазиатских государств у молодых российских граждан» [Бочкарева, Есимова, Замятин 2005, с. 46].

С тех пор как был сделан этот вывод, немало воды утекло и очень многое изменилось в России, а также в мире вокруг нее и в связи с ней. Однако описанный настрой россиян по отношению к Казахстану и его жителям, судя по собранным нами материалам, в своих основных чертах остался прежним. Вот лишь один красноречивый пример, который, подобно капле океанской воды, дает, на наш взгляд, полное представление об «океане» в целом. «Героями» здесь выступают преподаватели вуза, а ведь они учат и воспитывают молодежь, с которой будут общаться, в том числе и выходцы из Казахстана и других стран ЦА в случае приезда в Россию. Читаем статью о миграционных намерениях обучающихся здесь студентов из стран СНГ [Зангиева, Сулейманова 2016].

Авторы с помощью статистических операций доказывают, что русские студенты с большей вероятностью останутся в России, чем представители «коренных национальностей» из этих стран. Отсюда вывод, что государственные деньги лучше выделять на обучение русских из постсоветских стран, чем казахов, киргизов, молдаван, армян и пр., которые потом все равно покинут Россию [Зангиева, Сулейманова 2016, с. 139, 143]. Лучше для кого? Какие благие цели могут быть этим достигнуты?

Авторы не понимают, что получившие образование в России представители разных этнических групп из постсоветских стран самим фактом своего возвращения на родину укрепят все еще связывающую эти страны с Россией культурно-языковую полифонию, то пространство ментальной общности, о котором много говорили наши информанты в Казахстане. А это в любом случае будет помогать взаимопониманию, развитию полезных контактов как на уровне (будущих) элит, так и обычных людей. Однако авторы мыслят другими, автономистскими категориями. Так, они далее заявляют в своей статье, что поскольку многие представители титульных групп не считают русский язык родным, им будет трудно учиться в России – «на иностранном языке в чужой стране» [Зангиева, Сулейманова 2016, с. 137].

Если преподаватели с подобными взглядами и с подобными «знаниями» об истории, культуре постсоветских стран, о живущих там людях будут воспитывать студентов в аналогичном духе в ведущих российских вузах (куда, кстати, стремятся многие абитуриенты из Центральной Азии, чтобы услышать, что Россия для них – «чужая страна»), а выступая в роли экспертов будут формировать взгляды принимающих решения чиновников, то прагматичнодоброжелательное отношение к России, которое пока сохраняется у молодежи страны, выступающей нашим главным стратегическим партнером в Центральной Азии, вряд ли сохранится надолго.

Библиография

Бочкарева И., Есимова А., Замятин Д. Образы Центральной Азии в России и России в Казахстане (анализ ответов студентов и публикаций в СМИ) // Вестник Евразии. 2005. № 3. С. 30–47.

Денисенко К. Война как историческая данность // Эксперт. 2019. 29 апреля. URL: https://expert.ru/expert/2019/18/vojna-kak-istoricheskaya-dannost/ (дата обращения: 25.08.2019).

Есимова А., Панарин С. Образ и имидж России в Казахстане // Россия и ЕС в Центральной Азии / Отв. ред. М.Г. Носов. М.: Институт Европы РАН, 2008. С. 40–66. Зангиева И.К., Сулейманова А.Н. Студенты из стран СНГ в России: предпосылки к миграции // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2016. № 5. С. 127–146.

Инкижинова С.А., Муратова А.В. Социальная память: российское студенчество и Великая Отечественная война // Известия Иркутской экономической академии. 2016. № 1. С. 123– 128. Интеграционный барометр ЕАБР – 2017. Доклад № 46. СПб.: Центр интеграционных исследований Евразийского банка развития, 2017. 108 с.

Итоги национальной переписи Республики Казахстан 2009 г. Аналитический отчет. Астана: Статистический комитет РК, 2011. 65 с.

Космарская Н.П., Савин И.С. Что думают казахстанцы об отношениях с «северным соседом»? // Центральная Евразия. 2018. № 1. С. 175–195.

Лашук И.В. Социальный компонент исторической памяти о Великой Отечественной войне в общественном сознании жителей Беларуси: поколенческие различия // Социологический альманах. Вып. 6. Минск: Институт социологии НАН Беларуси, 2015. С. 210–220.

Тишков В.А., Бараш Р.Э., Степанов В.В. Идентичность и жизненные стратегии студенчества в России // Социологические исследования. 2017. № 8. С. 81–87. Туристические потоки между Россией и Казахстаном в 2017 году // Вести. Экономика. 2018. 13 ноября. URL: https://www.vestifinance.ru/infographics/11561 (дата обращения: 10.08.2019).

Шкуренко О., Егупец А. Что Россия и Казахстан значат друг для друга? // Коммерсант. 2019. 20 марта URL: https://www.kommersant.ru/doc/3917333?from=main_spec (дата обращения: 12.05.2019).

Космарская Наталья Петровна – кандидат экономических наук, старший научный сотрудник Центра изучения Центральной Азии и Кавказа Института востоковедения РАН, Россия, Москва

How Russia is Perceived by the Youth of Post-Soviet Countries? The Attitudes of Kazakhstani Students

Abstract. The article deals with the attitudes of Kazakhstani students towards Russia, this specific socio-demographic group being important due to the fact that, in time, new elites would be recruited from it. In author’s view, qualitative methods, such as work in focus groups, can be an important addition to mass surveys of population samples, informing the researcher about perceptions of different countries at the micro-level. In the course of free communication with informants, meaningful data could be obtained from cultural and family memory of people, their life strategies and personal experience. It is precisely the appeal to personal experience that allows the researcher to counter-balance the impact of the media and social networks on student’s views and attitudes. The article presents the results of discussions in ten focus groups held in October 2016 and May 2017 with the students from various universities in Almaty. Discussed were the following topics: 1) impressions from staying / residence in Russia; 2) the situation around the Russian language in Kazakhstan, assessment of its present and future role; 3) attitude to the Victory Day, the presence / absence of personal involvement with this historical date. As the obtained results testify, there still exist a great deal of cultural-linguistic and psychological affinity between residents of Kazakhstan and Russia. The hypothesis that under the conditions of the multi-vector geopolitical course of Kazakhstan, there may be significant gaps in the worldviews of the Kazakhstani youth and older generations (including those related to attitudes towards Russia), has not been confirmed. Identified are emotional and rational factors conducive to the maintenance of the affinity with Russia (transmission of historical memory through generations, the instrumental role of the Russian language); also described are the causes of intermittent hostility towards Russia and the relevant ways to mitigate it. Keywords: Perception of Russia in Central Asia; the youth of post-Soviet countries; Kazakhstani students; Russian language in Kazakhstan; memory about war and practices of commemoration; personal experience of staying / living in Russian; qualitative methods.

References

Fierman W. Russian in post-Soviet Central Asia: A comparison with the states of the Baltic and South Caucasus // Europe-Asia Studies. 2012. Vol. 64. N 6. Р. 1077–1100.

Junisbai B., Junisbai A. Are youth different? The Nazarbayev generation and public opinion in Kazakhstan // Problems of Post-Communism. 2018. 25 October. URL: https://www.tandfonline.com/ doi/full/10.1080/10758216.2018.1520602 (date of access: 25.08.2019). DOI: 10.1080/10758216. 2018.1520602

Kosmarskaya N., Kosmarski A. «Russian culture» in Central Asia as a trans-ethnic phenomenon // Global Russian Cultures / Ed. by K. Platt. Madison: Univ. of Wisconsin Press, 2019. P. 69–93. Laruelle M. In search of Kazakhness: the televisual landscape and screening of nation in Kazakhstan // Demoktizatsiya: the Journal of Post-Soviet Democratization. 2015. Vol. 23. N 3. Р. 321–340.

Laruelle M., Royce D. Kazakhstani public opinion of the United States and Russia: testing variables of (un)favourability // Central Asian Survey. 2019. Vol. 38. N 2. Р. 197–216. Bochkaryova I., Esimova A., Zamyatin D. Obrazy TSentral'noj Azii v Rossii i Rossii v Kazakhstane (analiz otvetov studentov i publikatsij v SMI [Images of Central Asia in Russia and that of Russia in Kazakhstan (analysis of students' responses and media publications)]. Vestnik Evrazii [Acta Eurasica]. 2005. No. 3. P. 30–47. (In Russ.)

Denisenko K. Vojna kak istoricheskaya dannost' [War as a historical fact]. Expert. 2019. 29 April. URL: https://expert.ru/expert/ 2019/18/vojna-kak-istoricheskaya-dannost/ (date of access: 25.08.2019). (In Russ.)

Esimova A., Panarin S. Obraz i imidzh Rossii v Kazakhstane [Image and perception of Russia in Kazakhstan]. Rossiya i ES v TSen-tral'noj Azii / otv. red. M.G. Nosov [Russia and EU in Central Asia. Ed. by M.G. Nosov]. Moscow: Institute of European Studies RAN, 2008. P. 40–66. (In Russ.)

Fierman W. Russian in post-Soviet Central Asia: A comparison with the states of the Baltic and South Caucasus. Europe-Asia Studies. 2012. Vol. 64. No. 6. Р. 1077–1100.

Inkizhinova S.A., Muratova A.V. Sotsial'naya pamyat': rossijskoe studenchestvo i Velikaya Otechestvennaya vojna [Social memory: students of Russia and the Great Patriotic War]. Izvestiya Irkutskoj ekonomicheskoj akademii [Annals of Irkutsk Economic Academy]. 2016. No. 1. P. 123– 128. (In Russ.)

Integratsionnyj barometr EABR – 2017. Doklad № 46 [Integration Barometer EABR – 2017. Report No. 46]. Saint Petersburg: Centre for integration research of the Eurasian Development Bank (EABR), 2017. 108 p. (In Russ.)

Junisbai B., Junisbai A. Are youth different? The Nazarbayev generation and public opinion in Kazakhstan. Problems of Post-Communism. 2018. 25 Oct. URL: https://www.tandfonline.com/doi/ full/10.1080/10758216.2018.1520602 (date of access: 25.08.2019).

Kosmarskaya N., Kosmarski A. «Russian culture» in Central Asia as a trans-ethnic phenomenon. Global Russian Cultures. Ed. by K. Platt. Madison: Univ. of Wisconsin Press, 2019. P. 69–93. Kosmarskaya N.P., Savin I.S. Chto dumayut kazakhstantsy ob otnosheniyakh s «severnym sosedom»? [Kazakhstanis' views on their relationships with the «Northern neighbor»]. Tsentral'naya Evraziya [Central Eurasian Studies]. 2018. No. 1. P. 175–195. (In Russ.)

Laruelle M. In search of Kazakhness: the televisual landscape and screening of nation in Kazakhstan. Demoktizatsiya: the Journal of Post-Soviet Democratization. 2015. Vol. 23. No. 3. Р. 321–340.

 Laruelle M., Royce D. Kazakhstani public opinion of the United States and Russia: testing variables of (un)favourability. Central Asian Survey. 2019. Vol. 38. No. 2. Р. 197–216.

Lashuk I.V. Sotsial'nyj komponent istoricheskoj pamyati o Velikoj Otechestvennoj vojne v obshchestvennom soznanii zhitelej Belarusi: pokolencheskie razlichiya [Social component of historical memory of the Great Patriotic War in the worldview of residents of Byelorussia: generational gaps]. Sotsiologi-cheskij al'manakh [Sociological almanac]. 2015. Vol. 5. P. 210–220. (In Russ.)

Itogi natsional'noj perepisi Respubliki Kazakhstan 2009 g. Analiticheskij otchet [Results of the national population census of Kazakhstan 2009. Analytical report]. Astana: State Statistical Committee, 2011. 65 p. (In Russ.)

Shkurenko O., Egupec A. Chto Rossiya i Kazakhstan znachat drug dlya druga? [Russia and Kazakhstan: what do they mean to each other?] Kommersant. 2019. March 20. URL: https://www. kommersant.ru/doc/3917333?from=main_spec (date of access: 12.05.2019). (In Russ.)

Tishkov V.A., Barash R.E., Stepanov V.V. Identichnost' i zhiznennye strategii studenchestva v Rossii [Identities and life strategies of students in Russia]. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. 2017. No. 8. P. 81–87. (In Russ.) Touristicheskie potoki mezhdu Rossiej i Kazakhstanom v 2017 godu [Tourist flows between Russia and Kazakhstan in 2017]. Vesti. Ekonomika [News. Economics]. 2018. 13 November. URL: https://www.vestifinance.ru/infographics/11561 (Date of access: 10.08.2019.) (In Russ.) Zangieva I.K., Suleymanova A.N. Studenty iz stran SNG v Rossii: predposylki k migratsii [Students from the CIS countries in Russia: prerequisites for migration]. Monitoring obshchestvennogo mneniya: ekonomicheskie i sotsial'nye peremeny [Monitoring of public opinion: economic and social change]. 2016. No. 5. P. 127–146.

Kosmarskaya Natalya Petrovna – Candidate of Economics, Senior Researcher, Center for Central Eurasian Studies, Institute of Oriental Studies, Russian Academy of Sciences, Russia

Источник: http://www.intelros.ru/pdf/Russia_i_mir/2020_01/1020.pdf

ПРЕДИСЛОВИЕ

Обстоятельства в мировой политике складываются так, что политико-психологическое исследование профессора Н.М. Ракитянского о глобальных менталитетах должно быть весьма востребованным. В нем содержится ответ на главный вопрос современности — почему с XIX века не удается ни один глобальный политический проект, рассчитанный на тысячелетия? Значение этого вопроса очень велико, потому что даже суперсовременные проекты, в которые была вложена вся мощь современной науки: «Глобализация», «Общество потребления», «Третья промышленная революция», «Демократизация» и др., — были остановлены буквально в считаные дни, во временное «окно», созданное пандемией COVID-19.

В действительности, пандемия и почти одномоментное закрытие границ государств, регионов, остановка производств, принудительный разрыв экономических и социальных контактов были необходимы, как необходимо торможение перед опасностью, скрытой впереди во тьме. Нет необходимости перечислять эти опасности. Они известны экологам, демографам, экономистам и другим ученым. Поэтому давно требовалась срочная приостановка всех процессов жизнеобеспечения в масштабах планеты для анализа современного мироустройства: в его проекте таится ошибка. Фактически закрытие границ для перемещения людей, товаров, информации (да-да) — есть не что иное, как вынужденный демонтаж глобализации.

Эта тема широко не обсуждается, потому что в мире достаточно паники из-за реальной опасности КОВИДА-19, и власти не хотят привлекать к ней внимание изучением причин погромов в самых стабильных странах мира — недавних образцах демократии и свободы. Стихийных? Организованных? Неважно. Важно то, что на улицы выпустили критическую массу людей, которые отказываются от своего прошлого, от своей истории: они сокрушают памятники создателям собственной цивилизации, поджигают храмы, уничтожают религиозные символы, книги, фильмы, спектакли, переименовывают улицы и города и т.п. Демонстранты дают понять, что это не их мир, не их государства, не их жизнь, что в проекте этого чужого для них мироустройства допущена серьезная ошибка, которую необходимо срочно устранить. Отрицание собственной истории, массовые попытки просить прощения на коленях у тех, кто объявляет себя жертвой нашей цивилизации, — это демонтаж той политической системы, ради которой был разрушен «Проект СССР».

Давняя историческая и стратегическая политическая ошибка «вылезла, как шило из мешка», и книга Н.М. Ракитянского, вольно или невольно, касается этой ошибки, хотя он занимается академическим научным исследованием, в котором нет даже тени политической ангажированности или научной предвзятости, никакой связи с политическими событиями наших дней. Автор даже не пытается утверждать, что где-то и когда-то была допущена психолого-политическая ошибка, которая одинаково опасна для представителей всех враждующих политических сил, а главное — для народов планеты. Хотя некоторые положения его монографии вызовут дискуссии.

Политический менталитет как способ понимания проблемы недоуправляемости мироустройства. В начале 2020 года мир столкнулся с короновирусом и еще более опасной угрозой — «недоуправляемостью» (Д.И. Менделеев): беспомощностью политики в управлении сознанием и поведением населения планеты (термин введен Д.И. Менделеевым). И это несмотря на то, что функционирование системы мироустройства обслуживает армия специалистов по манипулированию сознанием и поведением людей, численность которой сравнима с численностью занятых в реальной экономике. Недоуправляемость жизнеобеспечением общества сегодня стала мировой проблемой, и причины этой недоуправляемости кроются в ошибке в системе мироустройства.

 Тему монографии можно обозначить как изучение планетарных, исторических, основополагающих психолого-политических принципов мироустройства. Ее автор профессор Н.М. Ракитянский — политический психолог, но предметом его исследований является стратегическая политика, достижения и ошибки которой на десятилетия, а то и на века определяют содержание тактической (федеральной) и оперативной (международной) политики, о чем известно всем из СМИ.

Книга Н.М. Ракитянского не учебник, не справочник, не энциклопедия, хотя ею можно успешно пользоваться и в таком качестве. Главное в его исследовании то, что в размышления о загадочном феномене менталитета автор вовлекает и читателя, предоставляя ему огромный материал для осмысливания проблем психологии и политики. Поэтому рекомендую книгу не только специалистам по менталитету, психологам, но политикам и общественным деятелям. В большей степени, она для них — тружеников современной политики.

Автор исходит из собственного видения психологии политического менталитета как раздела стратегической психологии.

Политический менталитет — раздел стратегической психологии. К сожалению, психологическая наука все более регламентируется, словно это бухгалтерский учет. Поэтому некоторые коллеги политическую психологию отвергают. Очевидно, что им будет трудно согласиться с автором. Но его исследование довольно легко воспринимается в рамках стратегической психологии, которая была описана и опубликована еще в 2006 году. В ней есть место и для политической психологии, и для психологии политического менталитета, и для футурологии, и для экономической психологии.

Стратегическая психология была разработана в СПбГУ и ЛГУ имени А.С. Пушкина в поисках причин поражения «Проекта СССР» в психологической войне с «Проектом США». Оказалось, что в этой войне США опирались на труды ученых мирового класса по стратегии переформатирования сознания и поведения масс людей без применения оружия (К. Левин и др.). Фундаментальность, масштабность, системность их психологической теории и методологии была стратегической, тогда как СССР в те времена ограничивался только тактической и оперативной психологией.

Стратегическая психология нацелена на внешний, дальний круг проблем человека и общества на пересечении политической, экономической психологии, футурологии, стратегического прогнозирования. Стратегическая психология изучает будущее человека, такие изменения его сознания и поведения, которых не было в прошлом, нет и в настоящем — но они становятся все ближе, и вот «они уже здесь». Без прогнозирования стратегических изменений, их предвосхищения ни у одного народа, ни у одного государства нет шансов выжить. Так и случилось с СССР, когда против него были задействованы прежде никогда не применявшиеся нематериальные инструменты нападения.

Есть опасность, что Российская Федерация может повторить опыт СССР, если будет и дальше игнорировать стратегическую психологию. Хотя «Проект США» сегодня попал в ту же ловушку непонимания стратегии политического менталитета, в которую ранее заманил СССР.

Такие катастрофы, изменившие мир, убедительно объяснить не могут ни экономика, ни философия, ни политика, ни психология, ни военная наука. С точки зрения политической психологии объяснение катастрофе «Проекта СССР» пытался дать профессор В.Ф. Сержантов: причина крушения «Проекта СССР» — предательство партийных элит. Но система управления и Российской империи, и СССР не исключала возможности предательства и предусматривала продуманные до мелочей защитные меры, многократно проверенные в тяжелейших исторических испытаниях. Едва ли такие много возомнившие о себе мелкие представители элиты, вроде Гучкова, Керенского, Рузского, Хрущева и др., могли «обыграть» службы безопасности своих государств.

Из анализа обеих катастроф с точки зрения стратегической психологии следует, что в критических ситуациях политическим поведением людей управляет не сознание, а менталитет. И в обеих катастрофах народ и должностные лица, организованные инструментами сознания — монархического или социалистического, отказались защищать монархию и социализм как политические конструкции, чуждые… их менталитету. Менталитет народа не учитывался политической надстройкой ни царской России, ни СССР.

Здесь и таится причина, по которой при малейшем ослаблении позиций политического сознания под давлением реально существующего, но неучтенного менталитета разрушаются империи, республики, союзы, казнят королей, исчезают политические режимы, которые еще вчера поддерживали миллионы сторонников и защищали лучшие в мире спецслужбы. Таковы масштабы, мощность, укорененность политического менталитета, с которым боролась Великая Французская революция, и Огюст Конт по поручению Сен-Симона и других вождей революции заменил менталитет на пластичное, управляемое политическое сознание. К 1828 году он определил «позитивную политику» через точность и достоверность, научный метод познания, эмпирическое наблюдение, исследование фактов сознания и т.д. Политические позитивисты оставили в политике только то, что можно именовать «рациональным», — сознание, и убрали все, что можно считать «иррациональным», — менталитет. Материалы исследования политического менталитета Н.М. Ракитянским наводят на мысль, что это и есть роковая причина «недоуправляемости» современной цивилизации, которую пытаются минимизировать «цифровой цивилизацией» во время паузы COVID-19.

В наши дни многие люди считают, что человечество развивается естественным образом. К сожалению, это не так. Ученые знают, что нынешняя цивилизация является одним из возможных проектов мироустройства, который может иметь ошибки, как любой проект. Обеспокоенная ошибками в проекте мироустройства профессор Т.В. Черниговская считает, что «наступает цивилизация праздности, к которой мы тоже, в общем, не готовы... Что собираются делать все те люди, которых заменят цифровые системы? Когда мне говорят: “освобождается простор для творчества”, это вызывает у меня саркастическую улыбку. Вы что, правда считаете, что несметные тысячи, на самом деле — миллионы людей, в освободившееся от тяжелой работы время начнут писать мадригалы и играть на лютне? Вы это всерьез? Произойдет совершенно противоположное. И мы не можем делать вид, что это не так».

Действительно, из семи миллиардов человек на планете около 800 миллионов заняты в промышленности, чуть меньше полутора миллиардов в сельском хозяйстве. В сфере услуг занято в два раза больше людей, чем в промышленности. Остальные — вне конструкций мироустройства — лишние. «Лицам, принимающим решения», удалось создать псевдозанятость, отправив по дальнобойным трассам и мостам нескончаемые потоки машин; подняв в небо тысячи аэробусов; пустив сверхскоростные поезда, круизные лайнеры; открыв для экскурсий музеи, старинные города. Все эти потоки ничем не занятых людей и есть признаки «цивилизации праздности», о которой говорит профессор Т.В. Черниговская. Миллионы людей мечутся по планете, словно в безрезультатных поисках чего-то утраченного, оставляя после себя горы отходов.

К этому дню разработаны сотни приемов манипуляции сознанием человека, которыми пользуются все кому не лень. Из-за этого политика правящих режимов потеряла монополию на манипулирование неустойчивым сознанием человека и пытается ее вернуть. Поэтому архитекторы нового варианта мироустройства решили заменить вербально-образные методы управления сознанием прямым управлением электронными методами, полагаясь на «цифровую цивилизацию» и «искусственный интеллект». Искусственный интеллект, предположительно, будет дублировать человека не только в труде, но и в быту, принуждая его подсознательно действовать вопреки потребностям, мотивации, доказательности и т.п. К числу многих проектов такого рода принадлежит Концепция «Умный город-2030», которая «определяет приоритеты, цели и задачи государственного управления и развития в сфере цифровых технологий в Москве до 2030 года». В ней использованы идеи футурологов и фантастов Рэя Курцвейла (Ray Kurzweil), Google; Яна Пирсона (Ian Pearson), British Telecom; Никола Милларда (Nicola Millard), British Telecom; Брайана Дэвида Джонсона (Brian David Johnson), Intel; Дэйва Эванса (Dave Evans), CISCO; Дэйва Коплина (Dave Coplin), Microsoft. Но среди разработчиков Концепции неслучайным образом нет ни одного психолога, философа, историка — специалистов по «человечности»: айтишники «увели» у них сознание. Но есть вопрос, на который глобализация не смогла ответить или ответ оказался неприемлемым: что будет с Человеком? По словам Т.В. Черниговской: «Очевидно, система должна измениться. Мы должны сформировать способность жить в цифровом мире и не потерять человечность».

Неудачи «Демократического проекта» являются следствием того, что он превратился, по сути, в новую политическую религию, очередную модификацию позитивизма, который и «вычистил» из психологической формулы человека политический менталитет — многовековую фундаментальную основу мироустройства. Это и было роковой ошибкой мироустройства, о которой читатель узнает из исследования Н.М. Ракитянского.

Методология ментальных исследований глобальных политических миров. Результаты исследования профессором

Н.М. Ракитянским психологии политического менталитета не вызывают сомнения, настолько высока достоверность и полнота обсуждаемых материалов и методов их анализа. Автор исключил утрату любой части сведений о менталитете. Но главное: он создал теоретическую и методологическую базу для нового психолого-политического метода понимания событий в отечественной и мировой истории с совершенно неожиданной стороны. Как минимум, этот метод делает более понятным то, что происходит в политическом поведении людей во времена новой политической реальности.

Исследование такого масштаба и глубины предваряется разработкой методологических оснований изучения политического менталитета. С позиций этой методологии автор развивает труды выдающихся ученых, которые открыли менталитет «на кончике пера»: Р. Декарта, Л. Леви-Брюля, М. Блока, Л. Февра, Ж. Дюби, Р. Мандру, Ж. Ле Гоффа, А.Ф. Лосева и др.

В своем понимании менталитета автор исходит из работ В.В. Можаровского, В.Е. Семенова, А.П. Бутенко, Ю.В. Колесниченко, Г.Д. Гачева, А.В. Косова и др. Фактически Н.М. Ракитянский разработал новый метод исследования психологии политического менталитета.

Методология исследования политического менталитета вызывает доверие тем, что она системна: отдельные разделы, главы, параграфы «работают» вместе, формируя целостное представление о менталитете, которое не сможет дать отдельная самая лучшая статья на эту тему. «Система профессора Н.М. Ракитянского» имеет иерархическую организацию: от первоисточника психической организации поведения человека до выходного эффекта в виде политической борьбы вокруг нового проекта мироустройства.

Монография содержит исключительно интересные и важные сведения о политическом менталитете разных стран, народов и цивилизаций, известные очень узкому кругу специалистов. Кроме того, автор вводит в текст так много полузабытых понятий, так разносторонне рассматривает менталитет, что книга местами требует основательных знаний психологии, истории, философии, теологии, религии и политики. Это оправдано тем, что монография предназначена для политиков и специалистов, решающих задачи международного, исторического уровня, где неточности, поверхностность, недосказанность исключены. Она рассчитана не на интеллектуальное развлечение, а на интеллектуальную работу читателя. Поэтому следует сразу настроиться на погружение в глубины понимания загадочного психолого-политического феномена — менталитета.

 «Из арсенала самых разнообразных теорий и методологий политический психолог, — пишет профессор Н.М. Ракитянский, — может сам определять, существует ли вообще теория, имеющая отношение к исследуемой реальности, и если да, то какая. Он должен решить, какие аспекты этой теории будут избраны им для исследования политического сознания». Что мы и делаем.

Масштаб задачи грандиозен. Нам редко приходится задумываться над величием мира, в котором мы живем, и над вопросом, как мы в нем не погибаем? Этот вопрос лучше всех описал Б. Паскаль: «Перед всемогущим величием природы, гор, морей, бесконечности звездной ночи к человеку приходит ощущение подавленности. Вечное молчание бесконечных миров ужасает меня. Я вижу эти страшные пространства Вселенной, которые меня охватывают. Человек находится между двух бесконечностей — бесконечно большим и бесконечно малым — и в него проникают они обе; видимый мир, в котором мы живем, есть только маленькая тюремная камера, подвешенная между двумя пропастями — бесконечностью и ничто».

Для решения столь масштабной задачи Н.М. Ракитянский выстраивает конструкцию теории психологии политического менталитета, используя ключевые слова высшей сложности: сознание, менталитет, ментализация, полиментальность, вера, политеизм, субъектность, сверхсознание, догматическая детерминация, закон контекста, политика. Вне всякого сомнения, эти феномены связаны в единую систему и не могут выполнять свои функции отдельно от других. Совместно они погружаются, по выражению Б. Паскаля, в «страшные пространства Вселенной», в бесконечность окружающих человека явлений, фактов, событий, и поразительным образом находят в ней именно то, что необходимо человеку для жизни и продолжения своего рода.

Ставка на психологию политического сознания исчерпана. За много лет попытки разгадать таинственность сознания не продвинулись дальше определения академика Б.Г. Ананьева: «Психическая деятельность как сознание есть динамическое соотношение чувственных и логических знаний, их система, работающая как единое целое и определяющая каждое отдельное знание…. Эта работающая система есть состояние бодрствования человека, или, другими словами, специфически человеческая характеристика бодрствования и есть сознание».

Проблемы сегодняшнего мироустройства требуют понимания того, как «политическое сознание человека» сотни лет используется в качество самого эффективного инструмента политического управления. Для этого случая лучше всего подходит теория функциональной психологии У. Джемса «сознания как потока». Согласно его теории, «сознание — это поток, река, в которой мысли, ощущения, воспоминания, внезапные ассоциации постоянно перебивают друг друга и причудливо, “нелогично” переплетаются». При этом он предупреждал: «Сознание — это маленький остров посреди великого океана возможностей человеческой психики, о границах которой мы не знаем ничего».

Удобство использования сознания для политики заключается в том, что оно «видно» внешнему наблюдателю, легко откликается на его воздействия, быстро модифицируется, прямо дает реакции на предложенную информацию. Но поток сознания непрерывен — в нем ничего не удается зафиксировать. Этот поток изменчив — одно содержание легко поменять на другое. И совсем неудобно, что поток сознания индивидуален — не все может принять по объективной причине. Он избирателен — не все принимает по субъективной причине. Поэтому у политиков появилось много конкурентов на «заполнение каналов» своим содержанием и сегодня отношение общества к политике критическое.

Из-за игнорирования свойств сознания как потока непрофессиональные политики потеряли способы вербального управления сознанием. Из-за этого политика ослабла, политики нет, ее подменяет имитация политики. Сегодня, в связи с засоренностью сознания рекламой и словесным мусором, политики вынуждены манипулировать поведением людей не словом, как их великие предшественники, а раздачей денег и физическим насилием. В создавшихся условиях очевидно, что сознанию надо искать замену, чтобы сохранить мироустройство.

То, что эра политического сознания заканчивается, демонстрируют простые житейские факты. Первое. Исчезли радио и телепередачи с литературным русским языком: стихи, проза, песни на русском языке. Второе. Свернуто преподавание русского языка в школе, и студенты в университетах делают по 20 грамматических ошибок на одной странице. Третье. В титрах телеканалов и соцсетях демонстративно коверкается русский язык, что стало признаком якобы моды. Четвертое. В транспорте смартфоны почти полностью заменили книги. Пятое. При смене местожительства первыми на помойку выбрасываются книги, которые недавно ценились «на вес золота». Шестое. В театрах речь заменена на невербальное выражение мыслей и чувств пароксизмальными движениями и гримасами. Седьмое. Во всех новых квартирах нет шкафов для книг, даже этажерок, даже элементарной книжной полки: заканчиваются книги, чтение — заканчивается политическое сознание.

Менталитет имеет множество определений, но большинство таких, словно он существует как изолированное явление. Наиболее известно определение менталитета, которое цитирует автор монографии: «Менталитет — это интегральная характеристика людей, живущих в конкретной культуре, которая позволяет описать своеобразие видения этими людьми окружающего мира и специфику реагирования на него», или «менталитет, как духовностационарную основу человеческого существа, которая позволяет ему бесконечно видоизменять свое поведение, оставаясь при этом одним и тем же». Определений, не вызывающих критики, много, но автор, очевидно, искал ответ на вопрос: что влияет на сам менталитет и как менталитет влияет на сознание.

Материалы исследования профессора Н.М. Ракитянского позволяют предположить следующее.

1.         Менталитет древнее, старше сознания, которое выросло из менталитета и сохраняет зависимость от него, и, более того, менталитет «работает» вместо сознания, когда оно попадает в критическую ситуацию. Замечено, что все люди, попавшие в отчаянное положение, идут в церковь, даже если они неверующие. Известные психологические категории профессора В.А. Ганзена, перечисленные в сечении потока сознания, являются производными от категорий сечения менталитета, который формирует сознание. Так смысл жизни из менталитета передается в сознание как аффект (эмоции и чувства); ценности жизни как перцепция (ощущение и восприятие); цель жизни как мышление (представление и речь); воля к жизни как психология воли (мотив и действие). Эти категории сознания имеют свое происхождение в менталитете.

2.         Менталитет играет роль «сверхсознания» или «предсознания» потому, что он, находясь на входе в поток сознания, не пропускает в него из «страшных пространств Вселенной» ничего, что угрожает сознанию разрушением. Менталитет мешает избыточной манипуляции сознанием, чтобы защитить от его бредовых и сверхценных идей, скачков и навязчивых идей, продуктов бессвязного и разорванного мышления, резонерства. Это всегда мешало политике и восстанавливало ее против менталитета. Поскольку менталитет связан с этносом его носителя, то атаковался всегда этнос, например, «борьба с великорусским шовинизмом» в 20–30 годы ХХ века. Но на менталитет почти невозможно повлиять, потому что он скрыт как от внешнего наблюдателя, так и от самого субъекта менталитета. Почти ни один субъект менталитета не может ответить на элементарный вопрос: каков смысл его жизни? Или какова цель его жизни? Ответы на эти вопросы в невербальной форме есть в его менталитете, но они защищены даже от него самого: он сам не может «вынуть их оттуда», чтобы и никто другой этого сделать не смог.

3.         Менталитет, действительно, находится между миром и сознанием, как призма, перерабатывающая все содержание, поступающее в его каналы с позиций коллективного или личного бессознательного в чистой или сублимированной форме, из которого произрастают наши мысли и которое является органической частью живой культуры. Бессознательное содержание — смысл жизни, цель жизни, ценности жизни, труд — впитано менталитетом подсознательно, как лягушка впитывает воду кожей всей поверхности своего тела. Содержание менталитета «впитывается» каждым человеком на протяжении всей жизни, не подвергаясь никакой оценке, критике, сомнению и анализу. Оно — бесценный опыт выживания в среде своей жизни; и оно мощнее, чем любое политическое содержание, которое может прорваться в поток сознания через контроль менталитета.

4.         Менталитет сам является производным от догматов, которые и сформировали его собственные каналы. Здесь вероятна дискуссия. Автор отмечает, что «со времен французского Просвещения сформировалось отрицательное отношение к понятиям “догма”, “догмат” и “догматика”. И в наше время обыденное мышление привычно воспринимает эти слова крайне негативно». Такое отношение к догматам является результатом политической борьбы: Великая Французская революция боролась против христианских догматов и за их замену на антихристианские догматы, что позднее оформил Огюст Конт в виде догматов позитивизма — новой послереволюционной религии, о чем сам и написал.

Так что «догматика никогда не прекращалась и не прекратится в человечестве... Дóгмат же всегда есть научно-диалектическая система или принцип ее», по мнению А.Ф. Лосева. Значение догматики в том, что «догмат... есть утвержденность вечных истин, противостоящих всякому вещественному, временному и историческому протеканию явлений». Главное то, что содержание канала менталитета — смысл жизни — задается догматом «миссии человека»; ценности жизни задаются менталитету догматом «предназначения человека»; цель жизни менталитету задается догматом «призвание человека»; труд задается менталитету догматом «служения». Без этих предшественников в сечении потока сознания был бы полный хаос со всеми вытекающими последствиями для человечества.

5.         Менталитет, таким образом, включен в иерархическую систему регуляции поведения человека и масс людей, но политическим он становится, когда обнаруживается его связь с верой человека. Не секрет, что догматы являются содержанием веры, которая определяет содержание ее каналов, а это — религия. Большинство ученых считают, что «вера является важнейшей составной частью менталитета и всегда изначально присутствует в человеческом сознании». Сторонники этой точки зрения приводят сильный аргумент: «Только немногие существа являются субъектами своих мыслей. Большинство повторяет чужие. Иметь по всем вопросам свое мнение — задача непосильная. Приходится верить...». Даже Макс Вебер, его цитирует автор монографии, писал, что «поэтому целостность и силу менталитету придает его базовая конструкция — вера». В частности, он пишет о том, что религиозные идеи решающим образом формировали «национальный характер». Известнейший исследователь массовидных явлений Г. Лебон считал, что «из всех сил, которыми располагает человечество, сила веры всегда была самой могущественной». Можно цитировать аналогичные мысли А. Эйштейна, Э. Фромма, считавшего, что «разум не может быть действенным, пока у человека нет надежды и веры». Самые известные нам глубинные каналы влияния изначально определяют всю систему, питающую сознание: Любовь из религии формирует канал Миссии человека в догматике; вера — дает идею Предназначения человека; надежда открывает канал догматики — Призвания.

Они изначально из неизвестных нам глубин определяют сущность человека и дают каждому человеку от рождения Миссию, которую он должен исполнить; Предназначение, которое защищает его от опасностей, и Призвание — пути к исполнению своей Миссии. Это дано человеку от рождения, это неотвратимо, как цвет глаз или кожи. Но в менталитете они переформулируются в смысл жизни, цель жизни, ценности жизни и труд, который превращает в реальность догматику религии. Если человек неспособен к труду, то он остается со своим сознанием «один на один» с внешним миром, лишаясь поддержки менталитета. Тогда внешняя среда делает с ним что хочет, опуская на дно жизни.

6.         Между политическим сознанием и политическим менталитетом есть принципиальные различия. Помимо явной зависимости открытого сознания от закрытого менталитета, они в разной степени защищены от внешнего воздействия. Прочность содержания менталитета такова, что он легко отражает попытки любого внешнего содержания проникнуть в него. В то время как прочность содержания потока сознания много слабее внешнего содержания, проникающего в него. Еще одно фундаментальное различие между менталитетом и сознанием в том, что информационный поток в психике человека однонаправленный: от менталитета к сознанию, и никогда от сознания к менталитету. Сознание не изменяет содержания менталитета, а менталитет всегда наготове заполнить поток сознания, когда оно будет испытывать трудности. Когда поток сознания заполняется «информационным мусором», который продуцирует «неправильное поведение», то в этом пытаются обвинить менталитет.

Изначально психология создавалась как наука о душе, но после ее исключения позитивизмом из списка наук В. Вундт был вынужден переформатировать ее в экспериментальную психологию, чтобы вернуть в число наук. Но при этом психологии пришлось пожертвовать понятием «душа», а вместе с этим и менталитет стал «личным делом» отдельных исследователей. Так психологическая наука была сведена к изучению психических процессов, свойств, особенностей и состояний, но фактически она изучает способности человека выполнить задачи, поставленные менталитетом. И делает это за счет видимого потока сознания: мышления человека, его восприятия, эмоций и воли к жизни. Получается, что, хочет мироустройство или не хочет, оно в лице политической психологии все равно имеет дело с политическим менталитетом. Но открыто принять политический менталитет невозможно, потому вся идеология современного мироустройства построена на его отрицании. Изменить политический менталитет, заставить его служить очередному временному проекту мироустройства технически невозможно: он защищен от проникновения и перестройки.

Монография чрезвычайно важна именно сейчас потому, что политический менталитет — это «духовно-стационарная основа человеческого существа, которая позволяет ему бесконечно изменять свое поведение, оставаясь при этом одним и тем же» (В.С. Барулин). «Оставаться одним и тем же» — это единственная возможность «сохранить человечность» в условиях, когда старая система мироустройства будет окончательно снесена, а новой глобальной цифровой власти еще не будет.

Менталитет в политико-психологическом моделировании глобальных политических миров. Авторы многочисленных исследований, как правило, рассматривали менталитет в рамках идеологии своего времени. Н.М. Ракитянский рискнул пренебречь политическими оценками менталитета, чтобы представить его как целостное, гармоничное, неизменное во времени психолого-политическое явление.

Разработав метод исследования политического менталитета, не ограниченный предубеждениями, Н.М. Ракитянский смог охарактеризовать политиков многих сопредельных государств не только как представителей партий, бизнеса, культуры, но как носителей политического менталитета определенного рода. И оказалось, что в политических событиях решающую роль играет именно менталитет, а не политическая или экономическая позиция человека и народа.

В монографии совершенно по-новому представлен как иудейский менталитет, так и другие менталитеты.

Анализируя с новых методологических позиций западную полиментальность, автор задается вопросом: «В чем причина того, что, начиная с XVI столетия, англосаксонский мир, весьма незначительная в планетарном масштабе часть человечества, диктует всему миру свою волю, прививает жизненные стандарты, внедряет свои образы и концепции, правовые и культурные нормы, насаждая духовные постулаты, психологические установки и поведенческие стереотипы»? Автор обращает внимание на следующее очень важное обстоятельство: «Отличительные черты западного менталитета характеризуются, во-первых, его унифицированностью или тотальностью. Эти особенности предполагают принятие носителями менталитета общих для всех постулатов. Обусловлено это тем, что веками исповедание догмата в монотеизме выдвигалось в непререкаемой и общеобязательной форме, а потому было некритично усвоено подавляющим большинством».

Размышляя о догматической основе и практике англо-американской ментально-политической экспансии, автор замечает: «Поскольку в догматической системе номинализма вера непосредственно ориентирована на волю, а не на мышление (сознание), постольку основные положения веры формируют здесь ортодоксальный волюнтаризм… центром которого также выступает догмат, апеллирующий прежде всего к практическому разуму». Установлено, что «сама догматика протестантизма как “гражданская религия” Америки, выраженная в ценностях демократии, рыночной экономики, свободы, либерализма, культа индивидуалистической самореализации, вступила в противоречие с изначальными христианскими ценностями».

Особое внимание Н.М. Ракитянский уделяет политическому менталитету британских правящих элит. Великобритания представлена как суперсубъект глобальной политики. Особое положение Англии в мире в значительной мере объясняется тем, что «Уильям Оккам еще в первой половине XIV столетия разрабатывал и формулировал догматические основы политического феномена, который потом назовут британским империализмом. Это индивидуализм как “права человека”, либерализм как принцип свободы без равенства и основа буржуазного права, упор на эмпирическое знание как вера в прогресс и как основа утилитаризма, наконец, волюнтаризм как примат воли над раз умом и политический экспансионизм». В результате «Британия осуществляет свое долгосрочное влияние на глобальные политические процессы благодаря системе протестантских ценностей, преемственному развитию элит, проектному мышлению, прагматичной гибкости, рефлексивным методологиям, особой системе права, финансовым стратегиям, разведке, глобализации английского языка и гуманитарным технологиям. Политика достижений глобального масштаба — это предельное выражение английской национальной субъектности. Британия в течение столетий в контексте своей непрерывной истории является политическим суперсубъектом». Это проявляется в «таком даровании английских политических элит, как умение эффективно осуществлять на глобальном уровне ментально-догматическую экспансию. Так, когда британцы управляли некоей страной, они стремились привить — или хотя бы передать — ей определенные черты и свойства своего менталитета, в числе которых наиболее приоритетными были английский язык, островной протестантизм, а также англосаксонская концепция буржуазного права, которая стала важным элементом системы глобального политического контроля».

Отдельного внимания заслуживают результаты исследования исламского менталитета, политико-психологической динамики реисламизации юга России такой силы, что в исламском полиментальном пространстве России появились русские мусульмане.

Еще большего внимания заслуживает концептуальная модель китайского политического менталитета на основе базовых структур китайского менталитета в эпоху перемен.

Таким образом, метод исследования политического менталитета профессора Н.М. Ракитянского позволяет увидеть вместо черно-белого многоцветный мир, понять, что во всех случаях, какими бы атеистами и светскими людьми ни представлялись целые страны и отдельные их граждане, — за ними стоят древние догматы, воплощенные в их политическом менталитете. Кто-то из них это знает, а кто-то и не догадывается.

Профессор Н.М. Ракитянский отмечает, например, исключительную политическую успешность англо-американской ментально-политической экспансии. Может, это глубокое знание самими англосаксами своего менталитета позволяет им действовать быстро, стремительно и безошибочно? Достаточно сослаться на книгу Э. Бутми «Политическая психология английского народа в ХIХ веке» (1907) и на «Историю англоязычных народов» (в 4 книгах) У. Черчилля. Есть целый список английских исследований их политического менталитета, но нет такого списка исследований русского менталитета. Отечественная литература полна мнений иностранцев о русских, причем не самых лучших. Но нет научного описания русского менталитета для иностранцев. Может быть, поэтому Ф. Тютчев с горечью предупреждал:

Как перед ней ни гнитесь, господа, Вам не снискать признанья от Европы: В ее глазах вы будете всегда

Не слуги просвещенья, а холопы!

У России нет перспектив без научного описания психологии своего политического менталитета, такого, какой он есть, а не такого, каким его придумали зарубежные исследователи. Проблема неуважительного отношения к русскому менталитету создана самими русскими: писателями, учеными, дипломатами, актерами. Политический менталитет русских в отечественной литературе — это непримиримое отрицание своей страны, герои, обличающие «ее несовершенства».

Монография профессора Н.М. Ракитянского позволяет понять и описать настоящий русский и, может быть, российский или даже евразийский менталитет, что крайне необходимо стране во времена демонтажа старой системы мироустройства и формирования новой. Какой паспорт «российского политического менталитета» предъявит страна, вступая в борьбу за место в мировом разделении труда? Пока его или нет, или о нем пишут враги России, чтобы оттеснить ее с законно полагающегося ей места в ряду других стран мира.

Необходимо представить миру описание своего политического менталитета для преодоления военно-дипломатического кризиса, созданного неправильным представлением о России. Дело за малым. Профессор Н.М. Ракитянский разработал методологию исследования и описания политического менталитета; дал образцы анализа менталитетов самых авторитетных стран и народов мира; описал психолого-политическую теорию менталитета и практику его изучения; функции психолого-политического менталитета в системе политико-психологических глобальных менталитетов. Осталось это знание реализовать. Будет поздно, когда при переустройстве мира места для России в нем не окажется.

Профессор А.И. Юрьев доктор психологических наук, директор Института политической психологии и прикладных политических исследований ЛГУ имени А.С. Пушкина